user11003838

Настоящая жизнь проходила в приложении «ВМЕСТЕ», где он был не Томом из Артема, а Скайсингером. Там, в наушниках, под аккомпанемент гитары, его голос становился не инструментом для речи, а чем-то большим — шквалом, шепотом, исповедью.

Певец пел только дома, приглушив звук телевизора у соседей за стеной. Сцена, даже мысленная, вызывала у него парализующий страх. Что уж говорить о реальных людях, о их взглядах. Том видел себя со стороны: нескладный мужчина за сорокпятьдеся трясущимися руками и голосом, который наверняка сорвется в самый неподходящий момент. Стыд был его вторым именем.

Переломным стал обычный вечер, когда сосед, тот самый, что регулярно глушил его тишину криками и матом, снова начал свой ритуал — стучать в дверь и что-то требовать хриплым, прокуренным голосом. Том, как всегда, замер у себя, боясь дышать. Но в этот раз что-то щелкнуло. Не ярость, не злость. Отрезвление. Тихий, холодный внутренний голос прошептал: «Ты боишься этого? Этого конченного алкаша? И из-за этого страха ты хоронишь весь свой талант здесь, в этой коробке?»

Мысль была настолько простой и чудовищной, что у него перехватило дыхание. Он смотрел на гитару в углу, на микрофон, и видел не инструменты для творчества, а памятники своему малодушию.

Решение пришло не как озарение, а как техническая необходимость. Это был не побег. Том переезжал. В Москву. Потому что это был самый далекий и незнакомый город, который он мог представить. Место, где его никто не знал, и где, возможно, его голос не будет дрожать.

Том не стал продавать квартиру. Артист просто сдал ее за бесценок риелтору с одним условием — «сделайте что хотите». Мебель, старый телевизор, посуда — всё это осталось там, как шкура, сброшенная змеей. Единственное, что взял с собой, — гитара в чехле и ноутбук с записью его лучшей песни.

Дорога в электричке заняла несколько вечностей. Он ехал плацкартом, в вагоне, где пахло дешевой колбасой, потами и тоской. Дети кричали, кто-то громко ругался по телефону, кондукторша ходила с чаем и вечным недовольством на лице. Но впервые за долгие годы Том не чувствовал себя частью этого унизительного хаоса. Он был наблюдателем. Он смотрел в темное окно, на мелькающие огни неизвестных поселков, и внутри него была не паника, а пустота, почти космическая. Он сжег за собой все мосты. Позади не было ничего. Впереди — всё.

В Москве он первым делом зашел в первый попавшийся подземный переход. Не чтобы петь. Просто постоять. Он видел, как это делают другие — музыканты с раскрытыми футлярами для денег, их голоса эхом расходились под сводами, смешиваясь с гулом шагов. Они не были идеальными. Они не были уверенными. Но они были. Они звучали.

Том не спешил. Он снял комнату в старой хрущевке на окраине, еще одну «однушку третьего класса», но уже в другом измерении. Он ходил по городу, впитывая его шум, его безразличие, его свободу. Никто здесь не знал про его соседа, про его старую жизнь, про его стыд.

Прошла неделя. Он снова пришел в тот же переход. Гитара была за спиной в чехле. Он стоял почти час, просто глядя на людей. Потом, не думая, он расстегнул чехол, достал инструмент. Руки дрожали, но он заставил их найти нужные аккорды. Он сделал глубокий вдох, глоток спертого, пыльного воздуха подземки, и запел.

Первый звук сорвался, был тихим и сиплым. Он услышал его не только ушами, но и всем телом — это был тот самый голос, который звучал только в его приложении. Но теперь он был громче. Том плыл под сводами, сталкивался с шумом шагов и гулом вентиляции, и… не терялся. Он жил.

Певец пел, не глядя на прохожих. Он пел для сводов перехода, для самого себя, для того, чтобы доказать, что может. Никто не останавливался, не бросал денег. И это было идеально. Это было его первое, самое честное выступление. Не для одобрения, а для того, чтобы его голос, голос Скайсингера, наконец-то встретился с реальным миром. И мир его не отверг. Он просто принял, как часть своего вечного гула. А для Тома, стоящего в центре этого гула, этого было достаточно. Он больше не пел только дома. Теперь он пел.

Данный пост создан по сценарию артсита Игоря Пиксайкина.

Иван жил давно-давно. Не в смысле лет, хотя и они уже прилипли к его плечам тяжёлым грузом, а в смысле состояния души. Его мир сузился до размеров однокомнатной квартиры, экрана компьютера и маршрута «дом — работа — магазин — дом». Иван смотрел кино один. Не для развлечения, а чтобы заполнить тишину, которая иначе начинала звенеть в ушах навязчивой, пугающей мелодией. Он один встречал рассветы, глядя, как первые лучи подсвечивают пыль на подоконнике, и один провожал закаты, когда тени в комнате удлинялись и сливались в одну сплошную синеву.

Мужчина ходил на прогулки в парк. Сидел на одной и той же скамейке, смотрел на одну и ту же клумбу, видел, как мимо него проходят пары, слышал обрывки их смеха, и это было как смотреть на жизнь из-за толстого, небьющегося стекла. Иван ходил в лес, дышал хвойным воздухом, но даже он не мог растопить ту ледяную корку, что сковала его изнутри. Он ходил по магазинам один, методично складывая в корзину ровно столько, чтобы хватило на одинокого человека.

Холостяка предали. Это случилось не вчера, но время не залечило рану, а лишь превратило её в вечную мерзлоту. Он решил, что так безопаснее. Что его сердце, которое когда-то обжигало его своей болью, теперь просто замёрзло. Оно превратилось в идеальную, прозрачную глыбу льда, точно как у Кая после поцелуя Снежной Королевы. И в этой глыбе не было ничего — ни боли, ни радости, лишь холодная, чистая пустота. Мужчина больше не чувствовал тоски, он просто существовал, и в этом была его ледяная победа.

Но однажды.

Однажды поздней осенью, в тот час, когда день уже мёртв, а ночь ещё не родилась, Иван шёл своим обычным маршрутом через пустеющий парк. Ветер срывал последние листья с клёнов и нёс их по асфальту с сухим, шелестящим звуком. Он шёл, не глядя по сторонам, уставившись в землю, и вдруг его взгляд упал на лавочку.

На ней сидела пожилая женщина, совсем седая, с тростью в руках. А рядом, прижавшись к её ногам, дрожал от холода и страха маленький, грязно-белый комочек. Щенок. Настолько жалкий и несчастный, что, казалось, сама тоска приняла его облик.

И вот этот щенок, увидев его, не убежал. Не зарычал. Он медленно, неуверенно поднялся на дрожащие лапки, сделал несколько шагов ему навстречу и тыкнулся холодным, мокрым носом прямо в его руку, безвольно висевшую вдоль тела.

Это был просто тычок. Миг. Контакт.

Но в этом мгновении в идеальной, вечной мерзлоте Сердца что-то случилось. Не трещина, нет. Это было похоже на тихий, едва слышный щелчок. Как будто где-то в глубине, в самом центре ледяной глыбы, качнулась одна-единственная льдинка, столкнулась с другой, и эта цепная реакция пошла внутрь, создавая тончайшую, невидимую глазу паутинку напряжения.

Мужчина не заплакал. Он не улыбнулся. Он просто замер, чувствуя этот крошечный, влажный нос на своей коже. Это был первый осознанный тактильный контакт за долгие годы, который не был случайным толчком в метро или рукопожатием по работе.

Он медленно, почти не дыша, повернул ладонь. Щенок, приняв это за приглашение, снова ткнулся в неё мордой и издал тихий, жалобный звук.

Ледяная глыба не растаяла. Она всё ещё была там, холодная и тяжёлая. Но в ней, в самой её сердцевине, появилась точка. Точка, в которой температура была не абсолютный нуль, а, скажем, минус один градус. Одна-единственная, ничтожная точка тепла.

Он не взял щенка сразу. Он посмотрел на женщину. Та улыбнулась ему усталой, понимающей улыбкой и махнула рукой: «Бродячий, я его уже неделю подкармливаю, но к себе не возьму, силы не те».

Мужчина постоял ещё мгновение, глядя на дрожащее существо. Потом медленно, будто его суставы заржавели, снял с себя свой старый, поношенный шарф — тот самый, в котором он годами закутывался от холода, идущего не с улицы, а изнутри. И аккуратно, нежно завернул в него щенка.

Он не почувствовал внезапного прилива счастья. Небо не раскололось, и ангелы не запели. Всё, что он чувствовал, — это странная, забытая ответственность. И тот самый, единственный минус один градус в центре его ледяного сердца.

Он понёс свой маленький, тёплый свёрток домой. И пока он шёл, ему в голову пришла простая, бытовая мысль, которую он не думал много лет: «В магазине нужно купить молока. И наверное, мисочку».

И эта простая, земная мысль о мисочке была первым шагом. Первой крошечной каплей, которая упала на вечную мерзлоту. Лёд тает не сразу. Он тает медленно, капля за каплей, слой за слоем. Но чтобы начать таять, ему сначала нужно хотя бы немного подтаять.

Рассказ создан по сценарию Артиста Игоря Пиксайкина. Подпишитесь на Пикабу, Рутуб и Ютуб каналы Игоря Пиксайкина.

Эту информацию выудила управляющая, скрепя сердце, во время одной из моих жалоб. В остальном он был для меня просто сумрачным эхом, враждебным призраком, обитавшим этажом ниже. Я видел его лишь со спины — сгорбленная фигура в продубленной ветрами куртке, выходящая из подъезда или заходящая в него. Его лицо я бы не узнал.

Но его присутствие я ощущал каждой клеткой. Оно начиналось за тонким слоем бетона, под моими ногами, и проявлялось в виде мелких, но ежевечерних пакостей. Сперва — рассыпанный у моей двери мусор, липкие, пахнущие рыбой следы на дверной ручке. Потом пошли звуки. Ровно в одиннадцать вечера снизу доносился визг. Не музыки, нет, а именно металлического, пронзительного скрежета, будто он точил о свой потолок целый арсенал якорей. Этот звук длился ровно полчаса и сводил с ума.

Я пытался говорить. Спускался, стучал в его дверь. В ответ — гробовое молчание. Однажды я застал его, когда он как раз возвращался. Услышав шаги, я выглянул в подъезд. Он поднимался по лестнице, увидел меня, и не поднимая головы, резко развернулся и сделал вид, что копается в почтовом ящике, пока я не ушел. Он был призраком, который не желал обретать форму.

Война была объявлена. Если он будил меня в полночь, я будил его на рассвете. Я скачал запись отбойного молотка, прижал колонку к полу и в шесть утра обрушил на его голову звуковую кару. Снизу в ответ забарабанило по батарее. Я злорадствовал. Но его ответный удар был сильнее: на следующую ночь дрель визжала в два часа.

Тогда я пошел на эскалацию. Ровно под его окнами начали копать котлован для теплотрассы — глубокий, темный провал в земле. Дождавшись вечера, я увидел из своего окна, как его знакомый силуэт входит в подъезд. Я распахнул окно в кухне, зная, что звук пойдет вниз, и громко сказал в пространство, словно размышляя вслух по телефону: —Да, котлован этот… Говорят, там старый водолаз засыпанный остался. Неупокоенный. Он по ночам скребется, в окна к одиноким стучится…

Я не видел его реакции. Но в ту ночь было тихо. Моя победа оказалась сладкой и мимолетной. Уже через два дня визг возобновился, но теперь к нему добавился стук — не хаотичный, а ритмичный, словно кто-то отбивал морзянку: три коротких, три длинных, три коротких. SOS.

Я достал тяжелую артиллерию — старый, допотопный компрессор от аквариума. Маленький, но чудовищно громкий и противный. Я прикрутил его проволокой к раскаленной батарее центрального отопления. Металл стал гигантским резонатором. Когда я включал его ночью, квартира наполнялась не гулом, а низкочастотным стоном, который вибрировал в костях и зубах. Это был звук самой боли.

Снизу начинался ад. Глухой топот, удары, сдавленные крики, которые я не мог разобрать. Я лежал в своей кровати и чувствовал, как эта вибрация проходит через все мое тело, и понимал, что мы с ним сплелись в каком-то sick танце, из которого уже не было выхода. Мне начало нравиться это ощущение власти, эта возможность причинять боль тому, кого я даже в глаза не видел.

И однажды все закончилось.

Тишина пришла внезапно. Ни визга, ни стука. Ничего. Сначала я подумал, что он, наконец, сломлен. Но тишина затянулась на день, на два. Она стала давить сильнее любого гула. На третьи сутки я не выдержал и вышел на лестничную клетку. Дверь в его квартиру была приоткрыта.

Заглянув внутрь, я увидел пустые стены и голый пол. В центре комнаты, на голом линолеуме, стоял мой компрессор. От него к розетке тянулся аккуратно свернутый удлинитель. Рядом лежал сложенный листок.

Корявым, угловатым почерком было написано: «Слушал этот гул всю жизнь. Сперва на катере, потом в ушах, потом в голове. Думал, у вас такой же. Оказалось, тишина еще страшнее. Уезжаю на маяк. Там шум волн его перебьет. Ваш компрессор. Он ваш.»

Я взял свою жужжащую железяку и отнес ее на помойку. Вернувшись в квартиру, я сел на пол и замер. Снизу не доносилось абсолютно ничего. Ни единого звука. И эта тишина была оглушительной. Я выиграл войну с призраком, но теперь в пустой квартире подо мной поселилось нечто гораздо более тяжелое — осознание того, на какое мелкое, озлобленное чудовище я сам превратился, сражаясь с тенью.

Рассказ был создан по заказу Игоря Пиксайкина.

Построенный на орбите Марса, он был не просто судном, а огромным копьем, готовым пронзить ткань пространства. Его миссия была проста и жизненно важна: совершить прыжок через гиперпространственный туннель к Альфе Центавра, найти и начать добычу урановой руды нового типа, единственного катализатора для гипердвигателей, способных спасти истощенную Землю. Без этого топлива человечество оказывалось в ловушке своей умирающей звездной системы.

Прыжок был идеален. Математика сработала безупречно. На борту царило настроение сдержанного триумфа, когда корабль, содрогаясь, вышел из ослепительной пустоты туннеля в неизведанную черноту чужой системы. На мониторах загорелась знакомая двойная звезда, а чуть в стороне – тусклая красная точка, их цель, планета Хииб, обещавшая несметные богатства.

Эйфория длилась ровно три секунды.

Тревожные сирены взрели так громко, что казалось, разрывают сам титановый корпус. Главный экран погас, а затем залился кроваво-красным светом, на котором система ПВО выводила десятки, сотни неопознанных целей. Они окружали «Аргонавт» плотным, смертоносным кольцом, словно стая пираний.

– Это что? Обломки? – прошептал штурман, ее пальцы замерли над панелью управления.

– Нет, – ледяным тоном произнес капитан Орлов. – Это засада.

И тут по ним ударили.

Первый луч был не похож ни на что, виденное человечеством. Это был не когерентный свет лазера и не плазма энергетического оружия. Это была темнота. Сгусток абсолютной черноты, который, казалось, пожирал сам свет от звезд. Он прошел по касательной к корпусу «Аргонавта», и там, где он коснулся, не осталось ни взрыва, ни расплавленного металла. Обшивка, толщиной в пять метров, просто… исчезла. Испарилась в ничто, оставив после себя идеально ровный, гладкий срез, за которым зияла уродливая пробоина, ведущая в отсеки корабля.

– Материя… они аннигилируют саму материю! – закричал бортинженер, глядя на показания датчиков. Его лицо было белым как мел.

«Аргонавт» рванулся в сторону, пытаясь вырваться из ловушки, но лучи небытия били прицельно и безжалостно. Каждый удар стирал с существования часть корабля. Вспомогательный ангар, склады, жилые модули – все обращалось в прах. Системы щитов, настроенные на отражение энергии, были бесполезны против этого оружия. Оно было хуже, страшнее, примитивнее в своей разрушительной силе, чем даже легендарный гиперболоид инженера Гарина. Тот хотя бы расщеплял, это же – стирало.

На экране связи, пробившись сквозь помехи, возникло изображение. Голова, покрытая зеленоватой чешуей, с вертикальными зрачками, холодными, как космический лед. Рептилоид. Он не говорил, он шипел, и синтезатор речи переводил его послание с леденящей душу простотой.

«Мы наблюдали. Мы ждали. Ваш прыжок был предсказуем, как и ваша жадность. Эта система – наша. Ваша технология – теперь наша. Ваше существование – закончено».

Капитан Орлов, стиснув зубы, отдавал команды, которые уже были бессмысленны. Они пытались отвечать плазменными залпами, но лучи рептилоидов легко парировали их, растворяя выстрелы в пустоте. Это была не битва, это был расстрел.

Внезапно один из темных лучей пронзил центральный реакторный отсек. «Аргонавт» содрогнулся в последней агонии. Свет погас, сменившись аварийным красным освещением. Воздух наполнился дымом и криками. Гравитация отказала.

Орлов, плавая в невесомости, из последних сил дотянулся до аварийного маяка. Он не посылал сигнал «SOS». Он послал в бездну, по тому же гиперпространственному каналу, единственное, что могло дойти до дома быстрее, чем их убийцы. Короткое, зашифрованное сообщение, всего три слова: «ЛОВУШКА. РЕПТИЛИИ. НЕ ЛЕТИТЬ».

Затем новый луч, чернее самой черной дыры, прошел через командный мостик. Крики оборвались. Металл, пластик, плоть – все перестало существовать.

Крошечная капсула с маяком, прежде чем ее настигла та же участь, успела нырнуть в нарождающуюся складку пространства, унося с собой предупреждение, которое, возможно, уже было слишком поздно.

А рептилоиды, хладнокровные и методичные, прекратили огонь. Их корабли, похожие на гигантских скатов, медленно сомкнулись вокруг того, что осталось от гордого «Аргонавта» – облака атомарной пыли, медленно рассеивающегося в ледяном вакууме у чужих звезд. Они не просто устроили засаду. Они выманили человека из его норы и показали ему, что за порогом дома уже давно ждут хозяева. И оружие у них такое, против которого любая человеческая защита – всего лишь детская забава. Охота только началась.

Данный Пост был создан по запросу Игоря Пиксайкина.

Рептилоиды затаились, зализывая раны. Колония использовала эту передышку, чтобы укрепить оборону и отчаянно искать решение.Именно в этот момент случайность, последняя надежда обреченных, подала голос. Группа инженеров, возглавляемая старым специалистом по буровым установкам по имени Яков, проводила плановый ремонт систем водоснабжения в нижних, подкупольных уровнях «Олимпа». Вода добывалась из подземных марсианских ледников. Одна из скважин, пробуренная еще на заре колонии, дала сбой. Яков, пытаясь найти причину, запустил в нее георадар для диагностики.Изображение, выведенное на экран, заставило его сердце екнуться. Глубоко под станцией, на глубине почти пяти километров, георадар показал не просто лед. Он показал полость. Искусственную полость. И внутри — структуры, явно рукотворные, но не человеческие. Их архитектура была стрельчатой, органичной, напоминающей одновременно пещерные сталактиты и кристаллы. И самое главное — сканирование показало слабые энергетические сигнатуры, никак не связанные с технологиями рептилоидов. Это было что-то третье. Древнее.Когда Яков доложил об этом Картеру, Варе и Ли, в штабе повисло ошеломленное молчание. «Марсиане? — первым нарушил тишину Ли. — Настоящие, коренные? Но все данные говорили, что планета мертва». «Мертва на поверхности, — возразила Варя, ее глаза горели. — Но кто сказал, что жизнь не могла уйти вглубь? Мы искали бактерии, а нашли… это». Картер, всегда скептик, на этот раз не стал отмахиваться. Отчаяние заставляло цепляться за любую соломинку. «Мы не можем игнорировать это. Если там есть разум, и он враждебен рептилоидам…» «Или если он просто нейтрален, и у него есть технологии, которые мы можем понять или использовать», — добавила Варя. Было решено снарядить экспедицию. Риск был колоссальным — углубиться на пять километров в неизвестность, оставив колонию без части лучших специалистов. Но другого выхода не было. Команда из четырех человек: Варя (как оператор сканеров и связи), Яков (как геолог и буровой специалист), доктор Ли (как ксенобиолог) и один морпех для охраны. Путь вниз по старой, аварийной шахте занял шесть часов. Наконец, их бур пробил ледяную пробку, и они оказались в гигантской подземной пещере. Воздух был пригоден для дыхания — тонкий, холодный, пахнущий озоном и камнем. И перед ними открылось нечто, от чего перехватило дыхание. Город. Не человеческий. Башни из темного, отполированного временем камня вздымались к своду пещеры, испещренному светящимися голубыми грибницами, заменявшими здесь солнце. Архитектура была потрясающе красивой и абсолютно чуждой. Ни одного прямого угла, только плавные, текучие линии. Они были не одни. Из тени одной из арок вышел… Он был высоким, худым, с серой, тонкой кожей и большими, миндалевидными глазами, светящимися мягким серебристым светом. Существо подняло длиннопалую руку в универсальном жесте мира. Мысленно, прямо в их сознании, прозвучал голос, тихий и древний, как сам Марс: «Мы — Эолийцы. Хранители Памяти. Мы наблюдали. Мы ждали. Вы не первые пришельцы на этой земле. Те, кого вы называете Рептилоидами, — Урси, наши древние враги. Они — раса-паразит, пожирающая миры. Мы когда-то проиграли им войну на поверхности и ушли вглубь». Варя, едва дыша, мысленно спросила: «Почему вы не помогли нам?» «Ваша война — лишь эхо нашей. Мы стары и слабы. Наша сила — в знаниях, а не в оружии. Но мы видим в вас нечто, чего не было у нас. Ярость жизни. Стремление выжить любой ценой. Урси боятся одного — резонанса. Их технологии, их корабли, их щиты настроены на определенную частоту пространства. Частота эта… записана в кристаллической сердцевине их флагмана. Найдите его. Считайте частоту. И ваш скромный генератор ЭМИ сможет быть настроен как ключ, отпирающий их гибель». Эолиец провел их в огромный зал, стены которого были покрыты сложнейшими схемами, напоминающими и квантовые компьютеры, и биологические мембраны одновременно. Он показал им принцип. Это была не схема оружия. Это была партитура для камертона, способного разорвать симфонию технологий Урси. Они вернулись в «Олимп» с величайшим сокровищем — не с лучевой пушкой, а с формулой. С надеждой. Враг обрел имя и историю. И у людей появился шанс. Не просто выжить, а победить. Хроники Марса перестали быть хроникой жертв. Они стали хроникой восстания. И первая глава этого восстания должна была быть написана в эфире, на частоте, которая несла смерть древнему злу.

Данный Пост был создан по заказу Игоря Пантелеевича Пиксайкина.

Каждый щелчок датчиков, передававший данные с ее периметра, заставлял нервно вздрагивать. Но за неделю наблюдения не было зафиксировано ни одного выхода крупных сил. Лишь редкие, одиночные следы.Перелом наступил, когда один из датчиков movement, скрытый среди камней, передал короткий, но стабильный сигнал. Неподалеку от входа в «Логово» произошла небольшая камнепад. Образовалась расселина. И из этой расселины, спустя несколько часов, повалил легкий, едва заметный пар.Доктор Ли, изучая спектральный анализ этого пара, ахнул. Состав указывал на сложные ксенобиологические соединения. Это была не геотермальная активность. Это была вентиляция. И она выносила наружу отходы их жизнедеятельности.У Картера родился отчаянный, почти безумный план. Не штурмовать хорошо защищенную базу, а заразить ее. Использовать против них их же собственную биологию.

«Мы не можем создать оружие, — рассуждал Ли в лаборатории, — но мы можем создать катализатор. Вирус. Но не убивающий. Дестабилизирующий. Мы знаем, что их метаболизм основан на принципах, отличных от наших. Фитогормон подействовал как нервно-паралитический газ. Значит, их биохимия уязвима».

Работа закипела в строжайшей секретности, в заброшенном биомодуле на окраине колонии. Используя образцы тканей погиших рептилоидов, сохранившиеся после штурма, и данные анализа пара, Ли и его команда работали сутками. Цель — создать аэрозольный агент, который, попав в систему вентиляции «Логова», вызовет у них что-то вроде мощнейшей аллергической реакции, сбой иммунитета, потерю координации — что угодно, что даст землянам преимущество.

Варя тем временем решала другую задачу — как доставить агент. Открытая атака дроном была бы сразу обнаружена. Решение пришло из области геологии. Они использовали марсотрясение, вернее, его имитацию. Инженеры колонии провели контролируемый подрыв в дальней части Долины, вызвав локальный обвал. Пока сенсоры рептилоидов, если они были направлены вовне, фиксировали эту природную аномалию, маленький, замаскированный под камень дрон-«семя», запрограммированный Варей, медленно, используя естественные склоны, скатился прямо к источнику пара.

Операция «Колибри» прошла идеально. «Семя», достигнув вентиляционной шахты, растворилось, выпустив невидимое облако биологического агента внутрь системы жизнеобеспечения базы.

Трое суток напряженного ожидания. Потом датчики зафиксировали аномальную активность. К входу в «Логово» выскочили несколько рептилоидов. Их движения были судорожными, неуверенными. Они не строились в боевой порядок, а метались, издавая нечленораздельные шипящие звуки, улавливаемые микрофонами. Один из них упал, бился в конвульсиях.У них сработала внутренняя тревога. Вход в базу захлопнулся.Лицо доктора Ли было бледным, но решительным. «Агент подействовал. Но это не победа. Это отсрочка. Они изучат его. Проанализируют. И разработают противоядие. Мы купили время. Месяц. Может, два».Картер молча кивнул. Они не убили дракона. Они лишь ткнули его палкой в глаз. Теперь он проснется по-настоящему злым. И время, купленное такой ценой, нужно было использовать с максимальной эффективностью. Нужно было найти слабость не в их биологии, а в их разуме. Или найти союзников. Или… просто приготовиться к концу.

Данный пост сделан по Заказу Игоря Пиксайкина.

Рубцы на металле куполов и в душах выживших напоминали о том кошмаре. Численность колонии сократилась до восьмисот человек. Жизнь превратилась в рутину строгой экономии, дежурств у поврежденных сенсоров и вечного, гнетущего ожидания.Генерал Картер, теперь де-факто лидер всех выживших, проводил совещание в бывшей столовой, превращенной в штаб. Рядом с ним — Варя Коренева, повышенная до начальника службы наблюдения, и доктор Ли, чьи знания биологии и химии не раз спасали колонию.«Наши запасы тают, — голос Картера был хриплым от усталости. — Системы регенерации воздуха работают на 60%. Единственное, что у нас есть в избытке — это страх».

«Мы не можем сидеть и ждать следующего удара», — Варя указала на карту звездного неба. «Они пришли с Фобоса. Все наши сканеры показывают, что спутник чист. Но это иллюзия. Их корабли обладают маскировкой, которую наши датчики не могут пробить. Мы слепы».Именно доктор Ли предложил асимметричное решение. «Если мы не можем увидеть их глазами, возможно, мы сможем почувствовать их кожей. Их технологии основаны на принципах, чуждых нашей физике. Они оставляют след. Сверхнизкочастотные колебания пространства-времени. Микрогравитационные аномалии». Используя уцелевшее научное оборудование, Варя и инженеры собрали сеть сейсмографов нового поколения, калиброванных не на толчки марсианской коры, а на «рябь» в ткани реальности. Дни ушли на настройку. И вот, глубокой марсианской ночью, система сработала.Не Фобос. Цель была ближе. Гораздо ближе.Тонкая, почти неощутимая дрожь шла из Долины Маринера, всего в двухстах километрах от «Олимпа». Аномалия была слабой, но стабильной. Подземной.«Это не корабль, — доктор Ли изучал данные, его лицо побледнело. — Слишком постоянный сигнал. Это база».Ледяной ужас сковал собравшихся. Враг был не на орбите. Он был под боком все это время. Пока колонисты хоронили своих и латали стены, рептилоиды спокойно обустраивали плацдарм в недрах их нового мира.Картер принял тяжелейшее решение. Сидеть в осаде без надежды на подкрепление с Земли — значит медленно вымирать. Нужно было действовать. Был сформирован разведывательный отряд из двенадцати добровольцев на трех бронированных роверах. Их задача — подойти к координатам, установить наблюдение и, если возможно, найти уязвимости.Возглавила группу Варя. Она лучше всех понимала показания приборов. Путь через Долину Маринера был кошмаром — гигантские каньоны, оползни, песчаные бури. Наконец, они достигли точки. На поверхности — ничего, кроме скал и красного песка.Но сейсмографы и гравитометры выли от аномалии. Варя, облачившись в скафандр, пошла на разведку и нашла его: искусственно скрытый вход в пещеру, мастерски замаскированный под выступ породы. От входа шел почти неощутимый вибрирующий гул.Она не стала спускаться. Это было бы самоубийством. Но она установила вокруг периметра датчики движения и передатчики. Возвращаясь к роверам, она наткнулась на след — трехпалый, с длинными когтями, отчетливый отпечаток на рыхлом грунте. Свежий.Они уже здесь. На поверхности. Наблюдают.Варя посмотрела на далекие огни «Олимпа», крошечный огонек человечества в безразличной пустоте. Они не были в осаде. Они жили на краю пасти дракона, который только-только начал просыпаться. Их война из открытого противостояния превратилась в теневое, где противник был невидим и вездесущ. Исход ее зависел от того, кто кого перехитрит.

Данный пост был создан по запросу ИгоряПиксайкина.