Ветер. Быстро несущиеся облака на чёрном небе. Ветви деревьев прогибаются от порывов ветра. Шелест. Свист проводов. На многие километры вдоль грунтовой дороги стоят столбы, и ветер свистит в проводах. По обеим сторонам дороги колосится рожь — ветер играет в ниве и на фоне чёрного неба и быстро бегущих облаков волны спелой ржи. Вода капает из-под крана, и в тишине помещения каждая капля словно маленькая боль — короткая, но такая яркая, как жизнь. Рыжая нить как застывшая вспышка молнии внутри прозрачной сферы. Лампочка под серым потолком качается от сквозняка. На замазанных грязной краской окнах решётки — жизнь спряталась от мира. Жизнь всегда выскакивает из-под ног, стремится убежать куда-то. Паук медленно ползёт по стене — куда ты ползёшь, паук? Ты разве не видишь, что там, за стенами, за окнами, решётками, целый мир. Там рожь колосится в поле, там ветви деревьев ветер прижимает к земле, но он бессилен против воли, против желания жить. Жить. Терять контроль жизни, стремиться упасть в объятия трепещущего существования. Зачем? “Я мог бы жить, но это больше, чем я смогу в себя вместить”…
Едкий дым наполняет лёгкие и обещает покой — но вместо этого тупая боль. Дым поднимается вверх. В таком маленьком окурке так мало наслаждения — его хватает только на одну затяжку, а потом начинает плавиться фильтр, и пластмассовый дым оставляет горечь во рту. Паша сидит на корточках и берёт с кафельного пола ещё один короткий окурок. Чиркает зажигалка, но его хватает только на одну затяжку — зато тут же голова наполняется болью, лёгкие наливаются страхом, по венам бежит тоска.
Паша встаёт, и мир начинает кружиться, он чувствует холод — холодно пальцам, холодно лицу. Он упирается лбом в кафельную плитку на стене и смеётся. Трогает руками холодную и гладкую поверхность стены. Прижимается к ней щекой, и холод начинает проникать под кожу, просачивается в кости, добирается до каждой клетки и освобождает жизнь из плена плоти. Он идёт к двери камеры и открывает её. Выходит в коридор и идёт по коридору в ту сторону, где в маленьком окне с решётками горит свет. Поворачивает направо и оказывается ещё в одном коридоре. Продолжает идти вдоль закрытых дверей, за которыми столько чудес — но он должен добраться до выхода. И когда коридор заканчивается, он поворачивает налево и идёт по ещё одному длиннющему коридору, и вот наконец в конце его дверь. Он открывает её и выходит на улицу. Бетонная дорожка, ведущая к бетонному забору. На заборе в несколько рядов колючая проволока. В бетонной стене железная дверь, Паша открывает её и выходит в поле — оно укрыто снегом, и тапочки проваливаются в снег, но продолжает идти дальше. Тапочки всё время слетают с ног, и он выбрасывает их и идёт босиком — снег неглубокий — он только выпал. Впереди овраг — он спускается в него, и вдруг заяц выскакивает из-под ног и спешит убежать. Куда спешишь ты, заяц? Паша взбирается на склон оврага и идёт дальше по полю, доходит до здания, входит в подъезд и поднимается на лифте, выходит на площадку и подходит к двери, открывает её, и там его ждёт она — София.
“Паша” — слышит он голос откуда-то сверху. “Паша” — он лежит в темноте, в пустоте, в вакууме, а откуда сверху голос зовёт его.
— Паша, поешь немного, — снова слышит он голос, который стал ближе. Он здесь, прямо пред ним. Это голос его матери.
— Паша, тебе нужно поесть, — мать так добра к нему. Он вдруг выныривает из пустоты и видит её, сидящей на кровати рядом с ним. Вокруг всё белое, светлое, лицо матери доброе, чистое.
Он чувствует голод, он садится на кровати и берёт из её рук тарелку с манной кашей, берёт ложку и начинает жадно есть.
— Ну вот, видишь как хорошо, теперь отдыхай, — говорит мать, и он снова ложится и закрывает глаза. Он слышит голос Светки:
— Обычно после процедур аппетита у пациентов нет, но ничего, сейчас ещё сделаем укол и пусть отдыхает.
Паша чувствует холодок на запястье, потом резкую боль, как укус насекомого, и его начинает наполнять тепло, и он проваливается в сон.
Паша открывает глаза. Высокий белый потолок, большая комната. Напротив высокие окна с решётками. Он лежит на кровати. Поднимает голову и осматривается — возле окна ряд кроватей, слева и справа тоже кровати. Люди в белых пижамах ходят туда-сюда. Один из них подходит и садится на соседнюю кровать. Это Артём.
— Паша, ну как ты? Прожарили тебе мозги, да? Нужно было спокойно себя вести, а ты чего-то разошёлся.
Артём улыбается. Он как всегда улыбается и шутит:
— Ну давай, приходи в себя, и если мозги не все зажарили тебе, то приходи покурим.
Он встаёт и, насвистывая, уходит. Паша видит, как навстречу ему по палате идёт Климов. Он в белой пижаме, пузо торчит из-под грязной майки, нос картошкой.
— Климов, ты опять бычки насобирал по пепельницам? — кричит на него Артём, — ну-ка давай делись с пацанами.
— Нет у меня ничего, — бурчит Климов и пытается обойти Артёма, но Артём преграждает ему дорогу.
— Чего ты гонишь, толстый — сейчас мы тебя будем раскулачивать, — но тут Артём меняет тон, — да ладно, не бойся — дай немного махорочки, не жмоться.
— Да нет у меня. Откуда? — пробивается Климов и торопится к своей койке.
Артём идёт за ним и подмигивает Паше.
— Ладно тебе, дай по-братски, — продолжает настаивать он, — курить хочу, как медведь бороться.
— А я что сделаю? У меня нет ничего, — разводит руками Климов.
— Давай меняться? — Артём достаёт из кармана пижамы кусок серого хлеба.
Климов, увидев хлеб, сразу оживляется.
— Давай, — кричит он и лезет под подушку. Достаёт пакет и начинает вытаскивать из него всякое барахло и складывать на кровать — пакеты, какие-то тряпки, газеты. Наконец он достаёт целлофановый пакет, полностью забитый окурками.
— Вот ты жук, Климов, — восклицает Артём, — крыса ты помойная, дай сюда.
Артём берёт из его руки пакет и, запустив в него руку, достаёт горсть бычков и кладёт в карман. Другой рукой он отдаёт Климову хлеб, и тот начинает его жадно есть, держа над ладошкой, чтобы не сыпались крошки.
— Хватит, — кричит он, когда Артём запустил ещё руку в пакет, — не бери больше.
— Да ладно, не жадничай, — отвечает Артём.
В этот момент в палату заходит Глеб. Он подходит к Артёму.
— Всё нормально, — отвечает Артём и смеётся, — сейчас закрутим козью ножку мира, нужно только газету у Климова ещё отжать.
При этих словах Климов бросается к своему добру и пытается закрыть руками, но Глеб выдёргивает газету из вороха хлама.
— Климов, тебя что, не учили в школе делиться? — говорит Глеб, и они с Артёмом уходят. Климов провожает их взглядом, дожевывая хлеб.
Паша закрывает глаза и проваливается в сон. Потом он просыпается снова. Смотрит по сторонам. Ничего не происходит. В палату заходит в белой пижаме капитан Пташкин — его шея обмотана бинтом. Заложив руки за спину, он медленно ходит по палате с мрачным лицом и ни на кого не смотрит. Паша вновь засыпает.
Он слышит из коридора голос Полковника:
— Так, ну а здесь у нас что?
В палату заходит Полковник в белом халате и следом за ним Светка, тоже в белом халате. В руках у них папки и какие-то бумаги.
— Тут у нас Павел, — говорит Светка, — ест мало, ничего не говорит. Всё время лежит.
— Хорошо, — говорит Полковник, подходя ближе, — когда у него ЭКТ было?
— Два дня назад, — отвечает Светка, заглядывая в бумаги.
— Паша, ты зачем окно в коридоре разбил? — строго, но как говорят с детьми, спрашивает у него Полковник. Паша молчит и смотрит на него.
— Подготовьте его к комиссии завтра, — говорит он уже Светке, выходя из палаты.
Паша чувствует, что рядом кто-то сидит. Он открывает глаза и видит Артёма, который сидит на его кровати. С другой стороны на соседней кровати сидит Глеб и смотрит на него.
— Чего тебе доктор сказал? — спросил Артём, широко улыбаясь. Он лёг рядом и положил локоть на подушку и, оперев голову на руку.
— Смотри, Паша, — начал говорить Глеб, — ты, когда лекарства будешь принимать, сразу не глотай, а иди в туалет и выплёвывай в ладонь. Понял?
— Да ему мозги прошили — он ничего не соображает, — ответил за него Артём и, приставив пальцы к его вискам, изобразил разряды тока.
— Там будет одна таблетка такая маленькая жёлтая и одна такая покрупнее серая, — продолжал Глеб, — мы их заберём, а тебе за это будем сигареты давать.
— Ну, как раньше, короче, — подытожил Артём, — ладно, ты давай поправляйся и начинай как прежде гонять по палатам.
Артём хлопнул его по груди и встал с кровати. Паша закрыл глаза.
По палате ходит Степаныч с шахматной доской под мышкой. Он подошёл к Климову, который копошился в своих пакетах.
— Партеечку в шахматы не желаете? – спросил он его.
Тот испуганно оглянулся, прикрывая руками своё добро.
— А? что? — пробубнил он, но увидев старика, сказал, — не, не умею я.
Степаныч, заметив, что на них смотрит Паша, показал ему шахматную доску.
— Партеечку не желаете? — но видя, что Паша не проявил интереса, заложил доску под мышку и побрёл дальше.
Паша сидит на стуле в просторном кабинете. У него трясутся руки, лежащие на коленях. Он поднимает руку и хочет дотронутся до лица, и рука начинает трястись ещё больше. Он чувствует щетину на лице, впалые щеки и вновь опускает руку вниз.
Перед ним, немного левее за столами, поставленными в ряд, сидят люди, лицом к нему. Они все в белых халатах — мужчины и женщины. Они смотрят на него и время от времени что-то записывают в тетрадях, лежащих перед ними.
Чуть правее, за отдельным столом, сидит Полковник — тоже в белом халате.
— Пациент Павел попал к нам три месяца назад, — рассказывает Полковник, обращаясь к сидящим, — Его нашли на улице без документов, без денег. На нём были джинсы, свитер и кожаная куртка. Он ничего не помнил, и первое время совершенно не говорил. В милиции, откуда его к нам привезли, сообщили, что по похожим приметам никто в розыск не подавал. Его к нам привезли в феврале, и пациенты его начали называть просто — Февраль. Позже его кто-то из сестёр назвала Пашей — так его с тех пор и зовут.
Паша посмотрел на окно справа — на этих окнах тоже были решётки. За окном виднелись деревья. Их голые ветви беззвучно колыхались, как будто подавая знаки.
— Как я уже говорил, первое время состояние Павла диагностировалось как депрессия, дезориентация в пространстве и амнезия, но после месяца приема стандартного набора антидепрессантов пациент начал потихоньку разговаривать и общаться с другими пациентами и персоналом. На приемах отвечал односложно — да, нет, не знаю и ничего конкретного сообщить не мог. Симптомы свидетельствовали об общих положительных реакциях на раздражители. Первые признаки параноидного бреда возникли после замеченных у пациента разговоров с воображаемым собеседником, сопровождающихся активной жестикуляцией и продолжительной ходьбой. При этом на вопрос: “С кем ты разговариваешь?”, пациент уклонялся от ответа и замыкался на какое-то время в себе. И чаще всего диалоги с самим собой происходили, когда пациенту казалось, что на него никто не обращает внимания.
Паша осторожно повернул голову направо и посмотрел на больших красивых золотых рыбок в аквариуме. Они казались Паше огромными древними рыбами, плавающими на дне океана и обладающими высшим разумом и знаниями об устройстве законов вселенной. Но они немы по своему желанию, так как человеческая раса еще не готова к этим знаниям.
— После нескольких бесед, — продолжал Полковник, — у пациента выявлены устойчивые псевдогаллюцинации, происходящие с ним непрерывно и не вызывающие в основном никаких помех при взаимодействии с реальностью. Поначалу Павел отказывался об рассказах, но потом признался о наличии у него отдельной воображаемой реальности, в которой происходит наполненная яркими событиями жизнь. Так, по словам Павла, он является представителем преступного мира, совершает ограбления и убийства, знаком со многими уголовными элементами и имеет связи с ОПГ. Основной сценарий его псевдогаллюцинаций происходит вокруг потерянного кейса с деньгами, якобы предназначавшимися для взятки крупному чиновнику, помогающему совершить незаконную приватизацию промышленного предприятия.
Паша поднял глаза на стену сразу за людьми в белых халатах. На ней висела картина: средневековый город возле склона горы, на горе замок с башней. Картина Паше понравилась — ему казалось, что главным сюжетом картины является сама башня замка, в которой держат в заточении человека совершенно невиновного, но из-за того, что он неудобен обществу, его спрятали от всех. Цель этой картины в том, чтобы выбраться человеку из башни, но пока эта затея не увенчалась успехом — чего-то не хватало, возможно, того, что люди в городе давно забыли о том, что в башне кто-то есть, и человек не мог зацепиться за их мысли для успешного побега.
— И совсем недавно, — между тем, продолжал Полковник в образе врача, — в его выстроенном воображаемом мире оказалось, что главный персонаж, то есть он сам — страдает раздвоением личности. То есть, он до какого-то момента сам об этом не знал. Например, кто-то совершает серию убийств, Павел в образе бандита пытается выяснить, кто это, и в конечном итоге в финальной развязке становится ясно, что эти убийства совершает сам Павел, в образе другого человека.
Людям в халатах эта мысль показалась интересной, и они, сделав серьезные лица, принялись что-то записывать в свои тетради. Паша посмотрел на стену за спиной Полковника. На стене висел календарь, и в окружении стройных рядов цифр внутри была изображена девушка в красной юбке, чулках и черной кофте с длинными рукавами. Она сидела на барном стуле вполоборота, и был четко виден ее профиль. Прическа каре, бледное лицо, карие глаза, длинные ресницы и ярко-алые губы. Она казалось, о чем-то думала грустном или о ком-то скучала. Тем не менее Полковник продолжал:
— Насколько мы можем предположить, Павел черпает сюжеты для своих галлюцинаций из многочисленных книг, которыми развлекаются пациенты, — Полковник приподнял книгу со стола и показал её другим людям, которые с серьезными лицами посмотрели на неё и снова бросились что-то записывать, — тем не менее, убедительный рассказ пациента о череде событий в его воображаемом мире натолкнул меня на идею проверить эту информацию. Кто знает, может, эти события связаны с его прошлой жизнью, до потери памяти, о которой мы ничего не знаем? Но, к сожалению, поиски по нашему городу ни к чему не привели — ничего похожего на его рассказы обнаружить не удалось. Но страна большая, и городов, в которых есть промышленные предприятия, много, и всё не проверишь.
Полковник сделал паузу и впервые за все время посмотрел на Пашу.
— Павел, скажи пожалуйста, — начал Полковник, — ты сейчас продолжаешь видеть эти образы?
— Нет, — немного подумав ответил Паша.
— То есть ты сейчас осознаешь, что это были только твои видения? — спросил еще раз Полковник.
— Да, — опять коротко ответил Паша.
— Как ты считаешь, где ты сейчас находишься? — вопрос Полковника явно был с подковыркой. Паша задумался.
— На Земле, — ответил он после небольшой паузы.
— Это понятно, что на Земле, — сказал Полковник, — что это за здание, что за помещение и что за люди в нем?
Паша опять задумался. Полковник явно что-то замышляет.
— Кажется слишком много вопросов, не так ли? — Паша улыбнулся от собственной находчивости.
— Ну хорошо, давай по порядку — что это за здание?
Паша немного растерялся и закинул ногу на ногу.
— В смысле? — спросил он, уклоняясь от ответа.
— В смысле, как называется учреждение, в котором ты сейчас находишься? — продолжил настаивать Полковник.
— Ну, тут нет однозначного ответа, понимаете, — проговорил Паша улыбаясь, — все зависит от того, что вы вкладываете в это определение — “находишься” и “учреждение”.
— Ты сам какое бы определение дал этим понятиям? — продолжил допрос Полковник.
— Ну вот смотрите, — начал объяснять Паша, — для вас, возможно, такое слово как “находиться” имеет значение, где находится физическое тело человека — гражданина или, может быть, заключенного, — Паша бросил взгляд на картину и тут же убрал взгляд, но Полковник, заметив это, все же тоже взглянул на картину.
— Вот Вы, например, сейчас посмотрели на картину, — продолжил Паша, — лишь потому что я на неё посмотрел, и это значит, у вас сработал инстинктивный рефлекс, так как мы по определению являемся человеческим видом и делаем оценку происходящего в большей степени из увиденного, но существует также и другой набор ассоциаций, с помощью которых мы можем распознать реальность.
— То есть ты не хочешь сказать нам, где ты сейчас находишься? — спросил Полковник и торжественно обменялся улыбкой с людьми в белых халатах, — хорошо, скажи тогда, что такое реальность?
Паша задумался — опять был вопрос с подковыркой. Он-то понимал, что хочет выманить у него Полковник, но готов был играть с ним и дальше.
— Все зависит от того, для кого эта реальность транслируется. Для Вас одна реальность, для, например, рыб другая реальность, а вот на эту картину транслируется третья реальность.
— И какая же реальность, как ты говоришь, транслируется для меня? — спросил Полковник.
— Ну, это только Вы сами можете знать…
— Хорошо, — перебил его Полковник, — какая же реальность транслируется для тебя и кем она транслируется?
— Правильнее было бы сказать не "кем", а "чем", — начал объяснять Паша, — то есть какой идеей. Ведь если есть идея, то вокруг неё может завязаться замысел, а потом сюжет и реализация через персонажей, помещённых внутрь сюжета и их взаимодействий.
— Ну ладно, — вдруг перебил Пашу тучный мужчина в халате, — в принципе все ясно. Давайте закругляться.
— Да, Паша, можешь идти, — сказал Полковник, и обратился к кому-то позади Паши — проводите пациента, пожалуйста.
Паша наконец-то был один. Он сидел на корточках, прислонившись к холодной стене и смотрел на лампочку, висевшую под потолком — круглый теплый шар света. Он опять провел их вокруг пальца. Они хотели раскусить его. Хитрыми вопросами Полковник хотел, чтобы он раскололся и рассказал, где он спрятал кейс с деньгами.
Паша широко улыбнулся. Нет, он не поведется на весь этот цирк, который они там устроили — переоделись во врачей и поставили все так, чтобы он поверил, что лежит в психушке. Ничего, ничего — он может долго делать вид, что он верит в их манипуляции с переодеванием. Он знает, что все эти люди, изображающие психов — переодетые сотрудники милиции. Они все здесь ради него.
Паша открыл широко рот в беззвучной улыбке. Он знает, что скоро выберется отсюда. Об его освобождении уже хлопочут. Не сегодня — завтра придет бумага, подписанная прокурором, и он выйдет отсюда. Сбросит все хвосты, заберет кейс и поедет к ней.
Она ждет его в условленном месте — София. Он закрыл глаза и представил её пред собой — её глаза, четкую линию губ, темные волосы — он чувствует их запах. Запах жизни, запах наслаждения, радости, любви, непреклонной кротости бытия в единстве всего. Вещи созданы из мыслей. В тонких жилках жизнь так хрупка — она трется об рукав, желтые пятна от сигарет на пальцах, что там, в закоулках прокуренного туалета, в искренности холодного кафеля, в капающей воде, в корявой надписи на стене. Сколько шагов вдоль стены с окном? раз, два, три, четыре, пять, зачем здесь окно, если оно закрашено глухой краской? шесть, семь, восемь, что отражают эти кафельные плитки, если все равно мир пустой? девять, десять, одиннадцать, нет нужно считать в обратном порядке, чтобы вернуть потерянный когда-то порядок вещей: десять, девять, восемь: запах прелого колючего сена; семь, шесть, пять: книжка-раскраска, цветные карандаши, смех; четыре, три, два, один: причудливый узор на обоях в уютной детской, голос матери; ноль.
