На краю деревушки Реккен, где лес подступает к самым огородам, стояла хижина, в которой жили вдвоём — мать-одиночка и её сын, Манфред Хоффман. И, как обычно, к такому относились настороженно и подозрительно: «Без мужика в доме — не к добру». Женщину сторонились, а мальчишку дразнили «лесным подкидышем».
Манфред с детства тянулся к деревьям. Он лазал на самые верхушки и мог сидеть там, не двигаясь, как ворон на жерди, часами. Сидел и глядел вниз — на людей: за тем, как старухи сушат бельё, как девушки у ручья смеются, как мужики спорят у колодца. Одни крестьяне говорили, что он всё видел и всё запоминал. Другие — что он слушал не людей, а сам лес.
Когда ему исполнилось шестнадцать, мать умерла, оставив его одного. С тех пор он шатался по деревне, брался за любую подёнщину: то землю копать, то мехи у кузнеца качать, то скотину пасти. Но нигде не держался. И всюду, где он был, пропадали мелочи: ложки, мотки ниток, яйца, куски ткани. Соседи шептались: «Не себе берёт, а деревьям своим — кормит их, подношения делает».
Но вскоре Манфред прибился к артели дровосеков. И тут его странности проявились во всей мере: бывало, он забирался на дерево, которое велено было срубить, и сидел там часами, упрямо отказываясь спускаться.
Когда Манфреду пошёл двадцатый год, в соседнем доме овдовела женщина: её муж погиб на охоте, и остались она да две маленькие дочки. Манфред стал понемногу помогать: то воды поднесёт, то дрова подкинет. Женщина побаивалась его, но нужда заставляла принимать помощь. Да и девочки, сперва сторонившиеся, со временем привыкли.
Однажды вдова не вышла на работу в трактир, и обеспокоенные соседи отправили к ней мальчонку-посыльного. Тот вскоре прилетел обратно, бледный, и, истерично размахивая руками, сообщил:
«Никого там нет! Но всё… всё в крови! Стены красные, пол липкий! А запах — будто бойню в дом притащили! А дверь задняя — в следах!»
Когда сельчане пришли в дом вдовы, то действительно не обнаружили там никого, кроме кровавых следов, тянувшихся к задней двери. Начались поиски: стали обходить соседние дома и огороды и даже заглянули в жилище Манфреда через маленькое запылённое окно. Но ничего подозрительного ни в доме, ни вокруг него не нашли, да и все знали: Манфред с дровосеками ушёл в лес уже как пару дней. Однако вскоре было решено отправить гонца на поиски артели. Там их и нашли — развешанных на ветвях, как пугала. У каждого во рту и в глазницах торчали листья.
Впрочем, одни рассказывали, что один из дровосеков был прибит к стволу гвоздями из своей же телеги. Другие уверяли, что у одного в разрезанном животе проросли ветви — словно дерево вылезало изнутри. Но что бы ни говорили, ясно было одно: Манфреда среди них не оказалось.
Лишь после этого люди пришли в его дом и в подполе нашли страшное: яму, устланную листьями, ветвями, травами, шкурками белок и вороньими перьями. Дух гнили и сладкой вони стоял такой, что нашедшие потом месяц хлеба в рот взять не могли — тошнило от одного воспоминания. А среди этого — средняя дочь вдовы, измождённая, связанная. Позже она расскажет, что Манфред пытался кормить её жареными белками и скисшим молоком и всё время что-то шептал листве, будто советовался с ней.
На дверях и окнах дома были вырезаны странные знаки. Старики уверяли: это знаки старых лесных духов, проклятых ещё эльфами. Кто-то говорил, что это обычные царапины, но ведь и они могут нести дурное.
По следу пустили собак, и они вывели к огромному дубу на опушке леса. Он казался чужим, ненастоящим: слишком высоким, с корой тёмно-багрового цвета, будто прожжённой. Ветки его извивались, словно руки, а тень под ним была плотнее, чем у других деревьев. Ещё более противоестественным было огромное дупло, вырубленное человеческой рукой.
Собаки завыли и не решались подойти ближе — скалились и пятятся, будто видели там то, чего люди не замечали. И только факелы позволили заглянуть внутрь. Там и нашлись останки матери и младшей девочки. Части тел лежали среди стружек и ветвей, обложенные листьями, будто сам лес их принял.
Выжившая девочка позже сказала:
— Он пришёл под видом помощи… потом набросился. Сначала мама, потом мы. И всё время повторял, что лес нас примет…
Она не помнила, как оказалась в подполе, но помнила, как он был с ней рядом: гладил её и разговаривал то с ней, то с листьями. А потом сверху послышались людские голоса и лай собак. Он исчез. Очнулась она уже тогда, когда её вынесли наружу.
В итоге… Манфред исчез. Никто так и не нашёл его тела, сколько бы ни искали. Одни утверждали, что сама Леди Лесов взяла его к себе. Другие — что он стал частью древнего Древа-Кровопийцы, и теперь его голос слышен в шелесте листвы. Но по сей день шепчутся то тут, то там: «Не человек он был, а проклятый. Может, чьё-то заклятье его одурманило, а может, сам Лес взял душу».
И только листья шумят на ветвях — так, будто повторяют чьё-то безумное дыхание.
