Порой сознание заполняют незваные образы. Они кажутся пришедшими из другой жизни, полноцветной и яркой, не похожей на привычную реальность. Тогда весь мир вокруг становится декорацией, а внутри головы и перед глазами рисуются грёзы, притягательные и невозможные. Их можно попытаться изгнать, но они всегда возвращаются, стоит самоконтролю ослабнуть.
Иногда я сдаюсь – и позволяю им расцвести.
На работе скучнеет. Это не редкость, а даже, напротив, привычный ход вещей. Все бумаги заполнены, пациенты осмотрены, да и беготня в коридоре стихает – лекарства розданы и введены. А значит, на час-другой все могут позволить себе заняться своими делами. Кто-то заполняет пустоту беседой, кто-то садится поесть и размять притомившиеся от утренней суеты ноги.
Ну а я…
Сознание заштриховывается пустыми, будто карандашными силуэтами иной жизни. В них нет ни живого тепла, ни реальных событий, но они переживаются в разуме как настоящие. Как будто тот, кто в них живет, существует. Я видела его во снах, но толком рассмотреть не удалось еще ни разу: лишь мягкий высокий абрис да улыбка на четко очерченных губах.
И еще от него шло тепло.
Когда в ординаторской становится особенно холодно, я жмурюсь, кутаюсь в накидку и представляю его. Наверняка улыбаюсь. Приятно мне. Хоть это и странно: наверное, уж не ангелы навязчиво втираются в доверие во снах.
Но и мысль о демонах смешна.
Зачем-то вдруг хочется выглянуть в окно. Выхожу в коридор – и ощущаю на себе взгляд. Человеческий, но пристальный.
Встречаемся глазами. Она – кто-то из медсестер – медленно моргает и отводит взгляд, возвращается в одно из помещений.
Тут же забываю об этом и выглядываю в окно, представляя, как за плечи обнимает кто-то высокий и теплый. За стеклом, на лужайке для прогулок оседают красно-желтые листья, сквозь щели в раме потягивает сладкой прелостью. Так пахнет осень.
Зачем-то постукиваю ногтем по стеклу, четыре раза, и отхожу назад.
Отсчитываю ровно восемь шагов до двери, переступаю порог левой ногой.
Всё это мгновенно уходит из памяти, как только я возвращаюсь к работе.
Но день кончается, за окном синеет, и наступает пора возвращаться домой сквозь холод и морось, летящие из тяжёлых облаков, головокружительно далеких от земли.
Иду. Ступаю строго мимо полос клея меж гигантских плит на ступенях и станциях. Перешагиваю край вагона только на выдохе. Прижимаюсь к поручню левым боком. Привычно считаю ступеньки вверх, к двери родного дома, – их тринадцать… Крошечные ритуалы с непонятным мне смыслом вплетаются в повседневную жизнь пуще прежнего, буквально на каждом шагу, на каждом подсчитанном выдохе. И тем чаще, чем больше вижу тот абрис во снах, чем усерднее отвлекаюсь им от осенней скуки…
Всё началось из-за него. Им же и продолжается, и я не могу это остановить.
Круг замыкается.
Вечером раскуриваю палочку благовоний – не самую приятную, сандаловую, как будто себе назло – и, вдруг проникнув мыслью в исток своего желания, долго, не смея опустить руку с огарком спички, смотрю на вьющийся дымок.
А холодные ночи всё дольше, и время идет к Самайну...
Если из-за двери в наш мир проникают образы, то тем, кто снаружи, ничего не стоит впустить к нам и крошечные побуждения к незаметным необычным действиям. Да, может, я просто себя накручиваю. Но может и так оказаться, что все эти мельчайшие части – основа ключа. Что я могу ненароком кого-то впустить...
Да ну, всё это глупости.
И очередной день ничем не отличается от остальных.
Только утром, глядя в сумрачное окно, я становлюсь еще рассеяннее, помимо воли представляя давно привычный образ, уже ставший родным. И, когда в дверь стучат – с усилием выплываю в реальность, ожидая увидеть смутно знакомое лицо (с трудом привязываю имена к лицам, такая уж память)…
Чтобы, пискнув, огромными глазами уставиться на гостя.
Он улыбается так же, как я запомнила из прежних наших встреч, но в глазах что-то цепкое. За спиной – как будто крылья, жесткие и темные. Почти синие. Или просто так странно ложится тень…
Нет, все-таки крылья.
Голова кружится. Внутри все ноет, во рту появляется привкус металла.
Он входит, решительно переступая порог, и закрывает за собой дверь.
– Ты не замечала меня всё утро, пока шла сюда.
Голос его удивительно мягкий: негромкий, чуть высокий. Но ни шипения, ни потусторонних призвуков, – словом, ничего вызывающего не слышно. Да и вообще, от демона в нем, пожалуй, лишь странное чуть шуршащее нечто за спиной.
– Боялась, наверное, – с трудом выталкиваю из себя слово за словом. В горле сухо и хочется закашляться. Через секунду – так и поступаю, зажимая рот рукой и жмурясь, чтоб не потекли слезы. То еще удовольствие.
Тепло ложится на плечи и на спину. Диван проминается, заставляя меня чуточку сползти в его сторону.
– Хорошо, – отвечает он, и я недоверчиво и с опаской вскидываю глаза.
«Хорошо?».
– Почему?
И он спокойно продолжает:
– Дверь открыта, и я здесь. Но теперь тебе придется ее закрыть.
***
До конца Самайна чуть больше пятнадцати часов, а за мной всюду ходит призванный ненароком демон. Его крылья мягко шуршат при этом: чешуйки непрерывно потираются друг о друга. Но их – крылья – не замечает никто, кроме меня.
Хотелось бы сказать – «и его самого тоже», – но, к счастью, это не так.
Он реален.
Здоровается со встречными – и получает ответы, – придерживает двери, подает упавшие мелочи. Все его видят… только не все рискуют смотреть ему в глаза. Пятятся даже. Да и меня почему-то избегать начинают. Никогда не заботило это раньше, но теперь кажется подозрительным.
Должно быть, ритуалы, какими бы они ни были, и впрямь имеют некую… обратную силу.
И, кстати, не только такую. Мне подсказывают – мой гость, – что сквозь границу сейчас пытаются прорваться и другие. В ночь Самайна это проще всего. А когда дверь приоткрыта – тем более. Поэтому, несмотря ни на что, мы вновь сплетаем ритуал. Только наоборот.
В моих руках ключ, и я должна провернуть его обратно.
Но теперь мне куда сложнее. Слушать себя и делать мелкие странности было незаметно и просто. А когда тебе говорят о них прямо – это совершенно другое. Но, справедливости ради, он советует, а не приказывает. Все равно не спорю: ему виднее.
Хотя и боюсь, что чужими – моими – руками он может сделать что-то не то.
Ведь он и впрямь демон. Манипулируя невидимыми нитями, свивает вокруг себя, точно водоворот, потоки крошечных и мелких неприятностей. А все вместе они создают штормовую волну. Под потолком отделения, одна за другой, выстреливают лампы, ремонтников бьет током, ампулы раз за разом ломаются мимо глубокого надреза… За дверью порою злятся во весь голос. А он просто стоит у окна, рядом со мной, сидящей на диване, и иногда на меня смотрит. На четких губах – мягкая улыбка.
Ох.
Заглядываю в соседний с моим кабинет и прошусь уйти пораньше. Отпускают. И я увожу шторм за собой. Ведь не задевает только его – и меня.
Мы в центре бури.
А кругом, на границе зрения, все гуще снуют странные тени, ищущие путь в мое сознание. Пытающиеся зажечь собственные образы, перетянуть меня на свою сторону. Но мой демон не отходит от меня ни на шаг. Его дыхание шелестит в ушах, его голос наполняет тишину и вытесняет шум извне. Его тепло окутывает шею, плечи, спину, руки и даже кончики пальцев. Он рядом, в постоянном контакте, и этим вынуждает помнить и думать о себе все время. Даже в пути домой.
Это делает его не просто реально существующим для всех вокруг – это делает его все сильнее. Значит, в этом и состоял его план?
Хотя, чего теперь удивляться, немного узнав его…
– Не боишься, что и тебя отправлю обратно? – спрашиваю, пока возвращаемся домой через синие сумерки. Про себя загадываю на каждый фонарь, под которым проходим: взорвется или нет? Один раз из десяти угадываю. Но ни осколка не долетает до меня.
– А ты хочешь этого? – улыбается он, чуть хмуря брови, углубляя тени в глазах.
Честно сказать – не хочу.
Он обнимает за плечи, прижимает к себе, и это неожиданно приятно. Как ему: контакт заряжает силами – так и мне: тепло и надежно. Он меня не обидит. Почему-то я в этом уверена.
Вскоре мы оказываемся дома, и я понимаю: впереди самая сложная часть.
Зажигаю себе тыквенный фонарик, сделанный заранее: так настроиться будет проще. Наверное. Но демон внезапно тушит свечу в нем пальцами, даже не поморщившись, и убирает голову Джека в холодильник.
Ладно уж. Не спорю. На этот раз у меня и впрямь есть нечто куда более серьезное, чем призрачное ощущение темного чуда от светящейся маленькой тыквы.
На этот раз я сама – огонек, на который слетаются тени...
Лезу туда же, в холодильник, и достаю себе кусок морковного пирога и кастрюльку с рыбным супом. Предлагаю ему. Он вежливо отказывается и тут же просит шоколадку с нижней полки шкафа. Разумеется, отдаю: когда же еще такое увидишь?
Быстро заканчиваю с едой – и обнаруживаю, что за окном уже совершенно стемнело.
Потираю плечи от неожиданной зябкости и бреду в гостиную с ним вместе, на этот раз совершенно без подсказок не включая свет.
В доме не прекращается шуршание и треск. Это демонические крылья – и не только. Точно знаю, что «не только». А за окном кто-то воет. На собаку похоже лишь смутно. В разум послушно лезут образы-абрисы неведомых демонических существ… но легкое касание к голове, по волосам, отвлекает от непрошеных мыслей.
Он берет расческу и начинает распутывать мои волосы. По плечам и шее пробегают мурашки. Едва не мурлычу, жмурясь, и беззвучно зеваю. Сидим в полутьме, при свете пяти свечей, разных по высоте и по запаху, – как тут не потянет в сон?
– Не спи до полуночи, – напоминает он. – Твои сны – самое сильное заклятие.
– До полуночи? – удивляюсь: ведь Самайн возник в те времена, когда новые дни отмеряли по окончанию ночи. – Разве Самайн длится не до рассвета?
– Дверь закроется в полночь. Остальное не должно тебя волновать.
– Ладно… – нет сил настаивать. – А почему именно мои сны так важны?
– Потому что я рядом, – отрезает он.
Всё началось из-за него – и благодаря ему же закончится.
Круг замыкается.
Дожидаюсь полуночи – и, послушно простукав ногтем по экрану телефона девять раз, сворачиваюсь на его коленях клубком и закрываю глаза. Чуть приминаю пальцами краешек крыла. И наконец-то начинаю засыпать. И почему-то ожидаю, что вот-вот он растает, и я уткнусь носом в жестковатую обивку дивана.
Дверь ведь закрылась…
...до следующего Самайна.
А кто вошел и остался – перестает быть чужим и становится обитателем.
