Рыболовная база была обустроена с роскошью.  Небольшие бревенчатые домики для жильцов. Ресторан. Баня. Ангар для лодок на пристани. Ещё пара строений. Всё было в дереве – срубы. Из-за забора выглядывали крыши добротных коттеджей.

Вдоль центральной дороги два садовника ковырялись в роскошном розарии. Рядом стояла красивая беременная девушка.

- Привет Маша. Кого ждём? Мальчика – девочку?

- Здравствуйте. Девочка. Алекс предупредил меня уже. (Она показала рацию). Он сейчас в тире. Клиенты стреляют.

- Что-то не слышно совсем.

Девушка рассмеялась.

- Да это я ему условие поставила, когда он про тир только заикнулся. Чтобы без грохота этого. Вот он исключительно с глушителями и стреляет.

- А это разве законно?

- Нууу… Не совсем. Но он договорился.

Директор базы быстрым шагом подошёл к разговаривающим.

- Какие люди. Господин Генерал, Майк, добро пожаловать. Без бани не отпущу. Обедали?

Разговор продолжился уже за столиком ресторана.

- А вы не плохо устроились, Алекс. Даже шикарно.

- С вашей помощью, господин Генерал. Спасибо. Всем всё нашлось по интересам. Даже с учётом хобби.

-А это как?

- Ну, я всех своих, кто пожелал, сюда выдернул. Что с сержанта... Что с лейтенанта... Работа всем нашлась. Садовников видели? Наиталантливейшие рукопашники. Снайпер со второй – бухгалтером. Водитель БТРа – квадроциклами и лодками заведует. У меня все моторные. Ну и катером моим. Радист на кухне. Он фанат кулинарии жуткий. У Смола самогонный аппарат огромный, дорогущий, там такие граппы и кальвадосы с виски… Закачаешься.  Егеря, сопровождающие, плотники… Ну а на мне тир. И общее руководство. Короче - всем работа по интересам согласно хобби.

- Однако. Ловко. А как бизнес вообще?

- Ну, расписан я на весь сезон плотно. Да и в межсезонье не пусто. Десять домиков на два человека каждый. Всё включено. Вообще всё. От винного погреба до тира, рыбалки, квадриков и т.д. и т.п. А рыбалка здесь шикарная. В общем, наслаждаемся жизнью вместе с клиентами. Живём здесь же. Вон коттеджи. Ну и ценник конский у меня, даже по европейским меркам. Но очередь всё равно есть.

- А есть кому присмотреть на полгода за этим?

- Майк, я же вас ждал эти два года. Правда не вместе. Тут вот в чём дело. Отдых это одно, если параллельно с прибыльным бизнесом - вообще прекрасно. А вот Работа всей жизни, это – Другое. Да и понимать надо, откуда и почему это всё вокруг.

- Ваш персонал в курсе?

- А то. Таких и набирал. Кто согласился. Это, кстати, половина. Думал, значительно меньше получится. Но, как выяснилось, у всех гидросолдат, ментальная прошивка очень похожа.

- Ручаетесь?

- Да я вообще-то с каждым из них в одном окопе сидел и на один пулемёт в атаку бегал. Ручаюсь. Без вопросов. Да и форму мы хором поддерживаем. Без фанатизма. Отдыхать тоже умеем. Но нормально. Буквально два месяца боевого слаживания, и группа «в рамочку и на стенку».

- И сколько вас?

- Чёртова дюжина.

- Отлично! То, что надо!

- Майк. Колись. Куда тебе надо?

- Да мои зависли. Не справляются. Двое. Задачу господин Генерал подогнал. А тут ты.

- Понял. Ваши интересы пересеклись, но нужно помочь реализовать задуманное. Так?

- Так точно.

- Тогда в двух словах. Коротко.

- Коротко. Фильм – Катастрофа. Взрыв сверхновой. Электромагнитный импульс. Вся электроника, и даже электрика, накрылась медным тазам. В Мире ничего не осталось. Ни денег на карточке, ни связи, ни транспорта. Вообще ничего, что на электричестве работает. И началось…

- Ох тыж… Мать его… Полная перезагрузка. Считай, с нуля социум строить… Нет никакой власти – элиты – структур… Есть только сильный и слабый. Резня.

- Именно.

- Задача?

- Помочь трём семьям прожить ещё полгода, пока всё устаканится.

- А оно устаканится?

- Несомненно.

- А через полгода?

- Заберём всех себе.

- Господин Генерал, а кто это?

- Не поверите. Нужен только один, но он один не согласен. Он – Социолог.

- Ограничения есть?

- Никаких. Даже по весу, теперь только объём ограничивает. Задачу решили.

— Это меняет дело.

P.S. Посвящается моей Жене и Детям.

Если бы не они, эта Книга была бы закончена на год раньше.

Александр Новиков.

Во дворе было тихо, как и внутри покосившейся избы. Стены требовали крепкой руки, да и хозяйка созрела. Только немчура проклятущая по всем углам мужиков вымела, даже немощных не осталось. Стариков немцы не любили, били нещадно. Ребятишек успели эвакуировать, девок с ними няньками пристроили. Только бабы остались да Нина. Ей одной не привыкать. Одной да в худой избе оно и лучше, не надо на врага привечать. В такой дом не пойдет, да только всё равно боязно.

Нина оглядела комнату и взялась за метлу. Воды натаскала, окна да полы надраила. Вспомнила, как топила с бабкой Евдокией баню, но сил уже не было. Солнце совсем ушло. Керосину не выменять. Одна забава, смотреть на угли и плакать, сожалея о пошлом, но сегодня хотелось танцевать. Нина нашла в сундуке материнскую шкатулку и принялась перебирать нехитрое добро: бусы на нитках, медные с позолотой колечки и пара таких же серёжек. Она приложила к груди красные крупные бусины и посмотрела в большое старое зеркало, висевшее под самый потолок, зарделась, затем нацепила одну из ниток на шею и покрасовалась ещё немного. Не хотелось снимать.

«Сколько же Мария за курицу заломит», — думала Нина уже в кровати и снова мысленно перебирала свои сокровища.

Лось был небольшой. Сеголетка, первый раз скидывающий рога, попал в ловушку, застрял в развилке между двух деревьев и выбился из сил. Он принял свою участь, больше не пытался спастись, покорно висел на зажавших стволах. Нина посмотрела в большие тёмные глаза и потянулась к лосю:

— Погоди немного, отогну ветки и вытяну из плена.

— Не смей! — закричали над ухом.

Нина повернула голову и посмотрела в мутные глаза бабки Евдокии.

— Нежилец он. Лесом вам отданный. Приведи Пашмака. Торопись.

— Опять ты за своё, Пашмак-перешмак. Где я его искать буду? — возмутилась Нина. — Лось совсем маленький. Сама учила животинку беречь.

— Не перечь, девка! — бабка Евдокия, опирающаяся на трость, подняла её над головой и замахнулась.

Нина открыла глаза, перевела дух. Сон, казавшийся правдой, не отпускал, но солнечные лучи, ещё слабые, рассекли засевший в избе сумрак. Такой недовольной Евдокию Нина никогда ранее не видела. Отчего стало совсем грустно, словно потеряла она последнюю опору. Ничего не осталось, только солдатик, но ради него стоило жить. Ради него надо идти к Марье.

Наспех умывшись, Нина выбрала из шкатулки два кольца, накинула полушубок и выскочила за двери. Утро было солнечным, тёплым. Нина прошмыгнула по ещё пустым улицам и постучала в дверь к соседке.

— Входи, не заперто, — отозвалась та.

— Я за яичком, есть? — едва слышно спросила Нина, ступив на порог.

— Есть, — отозвалась Марья.

Она сидела за столом и пила чай с настоящим хлебом, посыпанным сахаром. Рядом на большой тарелке стояла немного оплывшая сладкая голова. Нина подавилась слюной, поперхнулась.

— Чего в этот раз принесла? — горделиво посмотрела на гостью Марья.

Нина подошла поближе и, стараясь не смотреть на стол, раскрыла ладонь. Аромат белой булки витал в воздухе, настырно лез в нос, пробирая до желудка.

— За такие колечки два яйца дам, — ответила Марья, разглядывая украшения.

— А за курицу что попросишь? — осмелела Нина.

— За курицу? — задумалась Марья и пристально посмотрела на гостью. — А зачем тебе одной? Гостей решила позвать?

Нина побледнела, открыла рот и молчала в поисках подходящих слов.

— Молодец, девка, уважаю. Ещё одна с умом нашлась. Правильно делаешь. Кто его знает, когда война кончится, а жить надо. Иди, за порогом подожди, схожу, твоё добро посмотрю, глядишь, и на курицу наскребём, а там как сыр в масле кататься будешь.

Нина послушно вышла на улицу, не понимая, о чём говорит соседка. Неужто тоже про солдатика знает и готова помочь.

— Пойдём, — вышла из дома Марья и первой направилась к дому Нины.

Открыв двери, соседка окинула взглядом комнату и недовольно причмокнула:

— Здесь надеешься привечать?

— Я натоплю, оно лучше станет.

Нина скинула полушубок и направилась к шкатулке.

— Ну хоть сама намарафетилась - бусы нацепила. Показывай, что есть и те колечки давай.

Нина протянула шкатулку. Марья прошла к окну и высыпала на ладонь содержимое. Перебирая руками нитки и серьги, она морщилась и продолжала:

— Губы подкрась, да платье поприличнее найди. Вечером ко мне ступай, найдём тебе хахаля. Но за это тоже оплату возьму.

— Зачем это? — уставилась на нее Нина.

— Как зачем? Или ты сама уже немчика присмотрела? К нему похаживаешь?

Нина покраснела, затем побледнела, упёрлась вглядом в трость Евдокии, стоявшую около печки, и, схватив её, замахнулась на Марью.

— Ты чего, девка?

— Да как ты смеешь, — захлёбывалась словами Нина. — Пошла отсюда.

Марья бросила на кровать украшения и принялась отступать к выходу:

— Не такая? А жрать, наверное, хочешь? За яйцами ко мне бегаешь. Не думаешь, как я кур своих сберегла? Так жри, собака, мне не жалко.

Марья бросила на пол два яйца и размазала ногой содержимое:

— Ешь, дура.

Затем рассмеялась направилась к выходу.

Нина проводила взглядом соседку и, едва закрылась дверь, упала на колени, заплакала. Не будет больше ни яиц, ни курицы, нечем солдатика кормить. Ненавистной показалась весна. Была бы осень, там всего много, а сейчас. Нина посмотрела на трость и опять вспомнила бабку, ругавшуюся во сне. Если он в руку, то будет мясо и ей, и солдатику. Осталось только найти это место, и палка - подспорье.

Нина оделась и выбежала на улицу, торопясь, она не заметила, как следом шла зарёванная Марья.

Пашка побил себя по карманам шинели, нащупал бумагу, в которую были завёрнуты три поломанные галеты. Взял перед боем из блиндажа. Съев половинку одной и запив её отваром из бутылки, Пашка попытался встать, но нога ныла, не давалась. Оценил свой скарб.  Добра небогато: нож, камни, бумага и бутыль. «Су е фа, — произнёс он слова дворовой игры, выбирая, что же поможет выжить. — Ножниц нет, но если ударить ножом по камню, то можно высечь искру! Из нее разгорится пламя». Разговор сам с собой помогал сосредоточиться, отогнать давящее одиночество. Жутко одному среди осин и ёлок. Пашка окинул взглядом поляну, в конце которой заметил сломанную березу. «Кве, — подумал он и произнёс вслух забытое слово. — Квелы – берёзовые люди». Когда-то он слышал сказку, что человек появился из развилки белого с тёмными полосами дерева. Вспомнил, как чертил прутиком на снегу примитивный образ охотника с луком и острыми стрелами, верил, так оно и есть. Когда-то береза была центром его маленькой жизни, а сейчас станет ее спасением. «От березы дыма мало, а жара много», — подумал Пашка и пополз.

Вернувшись с добычей, он привалился к кедру, посмотрел перед собой, на то место, где в забытье видел старика в плетённой люльке. Вновь защемило в груди. Родное и забытое тревожило сердце, заставляя его биться быстрее.

Бумага затлела с пятой попытки, искры, как нарочно, били мимо. Береста закрутилась, почувствовав близость огня, отдалась еще слабому пламени. Пашка протянул руки и держал их так, время от времени разгоняя скопившийся дым и давая костру надышаться. Запели птицы. На душе сделалось хорошо, спокойно.

Девушка появилась, когда солнце поднялось до середины высоких деревьев. Встала поодаль, не решаясь подойти. Пашка окинул её взглядом и улыбнулся. Даже старый полушубок и стоптанные сапоги, перевязанные тряпицей, не могли скрыть её стати. Косы, цвета зрелой пшеницы выглядывали из-под мужской шапки. Взгляд серых глаз уверенный, но мягкий скользил по нему избегая лица.

Пашка смотрел, боясь шелохнуться, казалось, видение вновь растворится в мареве, сольётся со стволами деревьев. Хотел поблагодарить девушку, но слова застряли в горле. Он засунул руку в карман, достал галету и протянул незнакомке.

Девушка подошла ближе.

— Очнулся. Я суп принесла из крапивы, — поставила она на землю холщовую торбу с горшочком, встала на колени, аккуратно достала его и поставила перед Пашкой. В прозрачном пустом бульоне плавали зелёные листья и две половинки яйца. Пошурудив в торбе, девушка нашла деревянную ложку:

— Ешь.

Пашка смотрел на неё и молчал. Девушка взяла галету, покрошила её в суп и, зачерпнув немного жидкости, протянула к губам. Пашка отпил, затем ещё раз и ещё, пока не почувствовал сытость.

Девушка заговорила быстро, прерывисто:

— Яйцо ешь. В нём вся сила. Мяса давно нет. Всё немчура повытаскала. У тётки Марьи куры, но она жадная. Так, я одно яичко на колечко выменяла.

Девушка просмотрела на плавающую половинку белого с солнышком яйца и отвернулась.

— Ешь, — произнёс Пашка.

Но девушка покачала головой, отказалась. Тогда он сам зачерпнул из горшочка и протянул полную ложку. Девушка отхлебнула немного и улыбнулась.

— Ты чей? – осмелев спросила она.

— Томский.

— Где это, далеко?

Пашка кивнул.

— А я здесь живу. Через лес и до поля. На самом краю деревни. Только к себе взять не могу. Узнают и тебе, и мне… Ты не думай, что я трусиха. Завтра опять прибегу. Отвара принесу и супа.

Девушка положила в торбу пустую бутыль, поднялась, отряхнулась колени и быстро скрылась за деревьями. Пашка смотрел на оставленный горшочек с половинкой яйца и плакал. Незнакомка последнее отдала, не побоялась лишиться жизни. Если узнают, что помогала красноармейцу, то до смерти запытают, чтоб другим не повадно было.

Пашка представил, как по бледной коже незнакомки расплываются кровавые синяки, и встряхнулся. Не время лежать. Если сделать костыль, то можно подняться, а там… Пашка посмотрел на холстину и принялся скручивать её в тугой жгут: «Поставлю силки, будет мясо. Сам на ноги встану, и сероглазая не пропадет». Пашка не помнил, откуда знал про петлю: то ли дворовые мальчишки научили, охотники на голубей, то ли вычитал в книге про золотоискателей, потом сам пробовал поймать зазевавшихся воробьев. Руки помнили, работали быстро.

Вновь придется ползти, искать хорошее место, но на сытый желудок оно веселее. Да и есть ради кого. Потом придется добираться обратно к кедру. Зверь не пойдёт на запах человека.

День выдался долгий. Пашка подкинул в костёр веток и провалился в тяжёлый сон.

— Ну ́рэгу, — услышал Пашка и открыл глаза.

За костром опять сидел старик в пите и пристально смотрел на него. Дым стал гуще, повалил столбом. Пашка испугался, увидят, найдут. Хотел было разогнать, но не смог пошевелиться. Дым ожил, заплясал под нарастающие звуки невидимого бубна, превратился в мальчонку, рисующего на снегу человечка, затем перенёс Пашку в тайгу. На небольшой деляне сидел тот же старик и мастерил из берёзовой бересты кузовок.

— Пашмак, — повернулся старик к мальчонке, — Налей воды.

Мальчишка в длинной до пят парке побежал к берегу озера. Зачерпнул полную посудину, но донес половину, расплескал по дороге. Старик улыбнулся и приладил кузовок над костром, отрезал от лосиной туши кусок мяса и кинул в самодельный котелок. Затем вытянул лосиные жилы и посмотрел на мальчонку.

— У каждого лесного человека должен быть лук, — продолжал старик. — В тайге без него не выжить. Ты хочешь свой лук, Пашмак?

Мальчонка кивнул.

— Тогда иди за мной.

Старик поднялся и пошел быстрым шагом.

— Авнека (отец матери), подожди, — закричал мальчик и побежал следом.

Пашка еле успевал за ними. Шли долго, пока не уткнулись в огромный кедр. Пашка увидел спящего себя и обомлел. Старик показал на торчащий из земли корень кедра, посмотрел на Пашку и закричал:

— Ну ́рэгу!

Нина кивала и злилась. Совсем старая из ума выжила.

— Запомни, — талдычила бабка. — Ты его жизнь. Он твоё спасение.

Вот и сейчас бабка за своё. Даже на том свете всё про Башмак говорит.

В одном Евдокия оказалась права. Есть Нине, за что спасибо говорить. В их околоток немчура не совалась. Нечего брать, да и на постой не шибко захочется.

Нина потёрла заспанные глаза и отодвинула серую занавеску, висевшую на окне. Апрель нынче суров: днём жарит, к ночи морозом с ног валит. Вдалеке залаяли псы, послышался рёв автомата. Говорили, что наши близко. За лесом слышался грохот, который то стихал, то снова нарастал. Но до них свои ещё не дошли.

Нина перекрестилась и посмотрела в угол, где когда-то стояла икона. Надо бежать. Схорониться пока патруль рядом с домом. Кто знает, что у немчуры на уме. Захаживают редко, да враз может стать метко. Одна в доме девка, некому защитить.

Схватив вытертый полушубок, Нина выскочила из дома и огородами пошла к лесу. Там есть чем заняться. Медвежий лук поднялся - всё еда. А там крапива да щавель, не пропадёт, дотянет до ягод.

Нина посмотрела на берёзу и опять вспомнила Евдокию. Говорили, та лечить могла, знала какая травка отчего. Бабка говорить о том не любила. Когда совсем хиреть стала, таскала Нинку за собой то в поле, то в лес да бубнила:

— Вот эту рябенькую мне нарви, поясница совсем замучила. Да не эту, совсем сдурела. От такой только животу легче становиться.

— Бабусь, как эта травка называется? – интересовалась Нина.

Но бабка только ворчала:

— Как называется, тебе Галка учительница скажет, а мне одно надобно: сорви да принеси.

Нина спрашивала учительницу по биологии и даже собрала гербарий, выучив все окрестные травинки да былинки. Вот и сейчас Нина шла по лесу, проговаривая про себя названия знакомых трав. Высоко в небе закурлыкали журавли. Отчего на душе сделалось благостно. Нина подняла голову, проследила во вернувшимися домой птицами и уткнулась глазами в верхушку кедра.  

Вновь вспомнились слова Евдокии, но Нина заупрямилась. Что там искать? «А вдруг?»— подумалось ей, и ноги сами понесли в глубину леса. Корни могучего дерева были завалены еловыми ветками. Нина подошла ближе. Видать, чей-то схрон. Любопытство взяло верх, и рука сама потянулась к веткам: «Небось, муку припрятали». Нина давно не ела белого хлеба, даже ржаным не баловалась. Представив пышную горячую краюху, она подавилась слюной и резко дёрнула одну из веток, ойкнула и отскочила.

На земле в серой рваной шинели лежал свой родненький солдатик. Один сапог его был снят. На ноге была рана с воспалёнными краями. Отбросив ещё пару веток, Нина взяла его за руку, прижалась ухом к груди. Дышит, но больно горячий.

Парень застонал и приоткрыл глаза.

— Опять станешь птицей? – прошептал он едва слышно.

— Нет, — также тихо ответила она. – Жар у тебя. К себе не дотащу, да и опасно это. Жди меня. Я мигом.

Солдатик не ответил, задрожал тщедушный. Нина вернула на место ветки и помчалась обратно. Уже на границе с полем нарвала берёзовых серёжек. Берёза - хорошее дерево: в нём тебе и сок, и лучина, и чай от любой хвори. Оглядевшись по сторонам, она тихонечко пробралась к дому и только тогда поняла, что забыла про валежник. Последних дров едва хватило.

Нина растопила печку, нагрела воды и плоские камни Евдокии, которые та использовала как грелку, завернула в холстину, отвар аккурат поместился в бутылку. Больше взять нечего.

Обратно шла, оглядываясь, не торопилась, хоть ноги и несли к высокому кедру. Узнают, расстреляют и ее, и солдатика.

— Живой? — спросила она, боясь откинуть лапник.

— Живой, — еле слышно ответил парень.

— Тогда пей, тихонько не обожгись. Как жар спадёт холод почуешь. В холстине грелка. Скинешь тряпку-то, и теплее станет. Я к тебе завтра приду.

Набрав сухостоя на обратном пути, она минула очередной патруль с серой злющей собакой, вырывавшейся из рук немца. Тот, высокий и крепкий, проводил девушку взглядом, что-то крикнув вслед. Девушка уткнулась в колкие ветки и прибавила шаг, чувствуя лёгкость. Там, в самом сердце леса, Нина разделила свою жизнь на двоих, обменяла её на надежду.

Фриц возник неожиданно, напоролся на дуло, открыл рот, словно пытался докричаться до оглохшего Пашки. Рядовой Копылов уставился на испуганного врага. Палец сжал спусковой крючок. Фриц осел, продолжая смотреть на Пашку. Пришлось ударить прикладом. «Рогатая» каска сбилась назад, потянув за собой хозяина. Впереди прямо на Пашку бежало ещё пятеро «рогачей». Рядовой Копылов стиснул зубы и принялся палить, пока автомат не заглох. Пашка замешкался, снимая с плеча винтовку, почувствовал, как обожгло плечо, а затем ногу. Земля уткнулась в лицо. Пашка закрыл глаза и увидел маму. Она стояла на вокзале и махала рукой уходящему поезду.

— Ме́ка тӧк! — услышал Пашка крик, похожий на клёкот. — Ме́ка тӧк!

Открыв глаза и пытаясь сосредоточиться на звуке, Пашка заметил девушку. Пальто её было подбито мехом и вышито рваным орнаментом. На голове поверх тёмных волос проходила разноцветная тесьма. «На медсестру непохожа, на местную тоже», — думал Пашка, разглядывая незнакомку. Щемящее чувство захватило грудь, добралось до горла, зажгло в глазах. Время замедлилось, воздух завибрировал.

— Ме́ка тӧк! — произнесла девушка и поманила рукой.

Пашка помотал головой, опустил веки и промычал:

— Я не могу. Уходи.

— Иди за мной! — крик взорвался в тяжёлой голове, и Пашка открыл глаза. Лицо девушки было так близко, что он мог рассмотреть собственное отражение в карих слегка раскосых глазах. Взмахнув руками, она превратилась в красногрудую птицу и отлетела поодаль, продолжая клекотать: «Тӧк ты». В голове гремела одна и также фраза: «Иди сюда». Пашка двинул вперёд здоровым плечом и взвыл. Ползти было тяжело.

«Тӧк ты, тӧк ты», — не унималась птица, отлетая каждый раз, когда Пашка подползал к ней на расстояние вытянутой руки. Поле сменилось подлеском, а пичужка всё звала за собой. Наконец-то Пашка схватил надоевшую птицу. В глазах потемнело. Мир схлопнулся, превратившись в кусок мокрых перьев.

«Курлык-курлык!» — услышал Пашка и очнулся. Высоко в небе, еле заметные через игольчатое кружево векового кедра, летели журавли. Холод пробрался под шинель, мучил ноющую ногу. Пашка повернул голову. Рядом с лицом колыхались присыпанные хвоей засохшие веточки черники.

— Аве́шпал, — услышал Пашка знакомый голос и попытался сосредоточиться на источнике звука.

Меховые сапоги, тонкая бледная рука, срывающая ягоды и сующая Пашке в рот:

— Аве́шпал.

Пашка тянулся губами и жевал сморщенные ягоды, пока тьма не забрала его с собой. Свет. Яркий и звонкий до боли. Звон колокольчиков, обжигающие руки и клёкот красногрудой птицы, бьющейся с лебедем-смертью.

Пашка очнулся от жажды. Ночной морозец пощипывал руки, шею, лицо. Где-то рядом журчал ручей, но до него надо ползти, а последнее страшило больше всего. Тяжёлые веки давили на глаза, но чей-то пристальный взгляд изучал ослабевшего Пашку. Пришлось приподнять ресницы. Напротив в плетённой из бересты люльке-пите сидел пожилой мужчина в парке, расшитой железными пластинами.

— Карра, — произнёс Пашка, узнав на одной из них изображение журавля.

— Карра, — подтвердил мужчина. — Пашмак, очнись, иначе земля заберёт твоё тепло. Дочь Солнца уже навещала тебя, просила отца о свадьбе. Пашмак, ты должен подняться.

— Пашмак?

— Я дал тебе это имя, когда ты лежал в колыбели. Теперь она стала лодкой между мирами. Ну ́рэгу. Паэ! — закричал мужчина.

«Вспомни!» — разорвало звуком голову, и Пашка открыл глаза. Нож. Материнский подарок, сунутый впопыхах, завёрнутый в грубую ткань. Пашка носил его в голенище. Прятал. Не хотел, чтобы знали, стеснялся грубо отёсанной ручки с кривыми рисунками, словно сделанных нетвердой детской рукой. Пашка прижал к себе лезвие и застонал еле слышно. Остаётся одно – воткнуть себе в сердце, чтобы больше не мучиться. Куда он такой? Пашка тронул плечо. Пуля прошла навылет. Потянулся к ноге, значительно хуже – засела в голени, торчала наружу сердечником. Пашка потрогал пулю: «Подковырнуть бы ножом или дёрнуть рукой». Пальцы шевельнули кусок свинца. Озноб пробежал по спине. Пашка взвыл и отключился.

Солёные капли стекали по губам, проникали в рот через приоткрытые зубы, растворялись на языке. Пашка открыл глаза. Красногрудая птица держала в клюве красные камни.

— Что это? — из последних сил спросил Пашка.

— Твоя кровь, — заклекотала птица. – Я собрала её.

Пашка вздрогнул и очнулся. Утреннее солнце играло на тонкой изморози, покрывшей сухие стебли. «Я должен подняться», — подумал он и тихонько пополз спиной по шершавому стволу могучего кедра.

Подмосковный лес, окутанный золотыми лучами, сиял белыми стволами берёзы, качал тонкими прутьями ивы, играл изумрудными иголками разлапистых елей. Такой же родной, как под Томском за тысячу километров отсюда.

Надо вытащить пулю. Здоровая нога стянула сапог с больной. Зубы сжали подобранную с земли кедровую ветку. Кончик ножа скользнул по свинцовому боку, подцепил и взмыл вверх. Челюсть сжалась до хруста. Смятый сердечник упал на траву. Улыбка скривила лицо, из глаз брызнули слёзы. Пашка соскрёб со ствола кедра смолу и засунул липкий кусок в рану. Время остановилось, словно даря возможность набраться сил.

Холодно. В метрах пятнадцать ельник. Лапник согреет. Спасёт от проказ игривого апреля меняющего жару на снег. «Маленькой ёлочке», — запел Пашка и подался вперёд, сантиметр за сантиметром. Вот и зелёные иголки, осталось лишь замахнуться, срубить несколько веток и остаться в тени высокого дерева. Талый снег, спрятанный под нижними лапами, стал лучшей наградой. Пашка ел, не чувствуя хруста песка, и смотрел на белые облака, несущиеся по небу к родному дому. «Тӧк ты!» — запела красногрудая птица, зовя за собой. Пришлось вернуться к кедру. Пичуга настырная, не отстанет.

Зелёные лапы обдали жаром, затрясли ослабшее тело. «Мама, Мама!» — прохрипел Пашка и провалился в вязкую тьму. Стало легко. В центре берестяного чума тихо потрескивал очаг. Пашка почувствовал, что парит над хмурым отцом и серой от горя матерью. Вот и люлька, ставшая лодкой.

Очнулся я, значит, на другом свете и за родными наблюдаю. Жёнка моя так за другого и не пошла, вдовой до конца своих дней прожила. Не молодухой оставил. Детей состряпать успели. Меня под конец войны призвали, в сорок четвёртом. Самому тридцать пять годков было, а смерть почти в тридцать шесть прибрала. Зазноба кажный день меня вспомнила. Слёз было. А от них и мне не по себе. Доброе словцо оно получше бабьей сырости.

Там уже и детки подросли, семьи создали, своих нарожали. Соберутся внуки у бабки, та про меня сказки сказывает. Благо добрым словом поминает. Дети мои с родной земли не уехали, а внуки разлетелись по всей необъятной стране, что мы своей кровушкой отстояли.

Я тебе так, мил человек, скажу, пока родня помнит - хорошо, но если цельные народы память чтут, то и мы силу набираем. Бережём с того света землю-матушку, живым помогаем. Поначалу нас часто чествовали: и книги были, и фильмы, а потом забывать стали.

Я, можно сказать, смирился. Не всё ж войну помнить, кому она кровавая нужна. Всему свой час приходит и на том свете тоже. Но вот незадача, стали в нашем мире проклятые проявляться. Кто-то их из других измерений призвал. А те на упырей похожи: мозгов нет, а рыпаются, агрессивные дюже.

Святое войско за голову схватилось, что же на белом свете делается, если в нашем мире такое творится. Забывать нас стали: дети к Всевышнему засобирались, а внукам не до прошлого, о правнуках вообще молчу. Зато недруги головы подняли, да потомков наших с пути истинного сбивать принялись. И выходило, по их словам, что мы захватчики треклятые, а те, кто земляков жизни лишал, да на немчуру поганую горбатился, гарны хлопчики. Вот они-то и восстали из забытья, да нас с того света изжить попытались. И так горько на душе стало. Изведут враги святое войско.

Только правду в мешок не затолкаешь, справедливость она есть. Народную память никакими заморскими зельями не вытравить. Инородцы правнукам нашим свою кривду, а потомки им «Бессмертный полк», да сайт «Память народа». Люди добрые архивы перелопатили, да другим об ушедших рассказали. Силушка сразу вернулась. Бита карта, гансы! Съели!

И мои документы том сайте нашли, а по ним так вышло: не дошёл я до Берлина. В феврале под Кёнигсбергом вражья пуля достала. Бумага она всё помнит, всё расскажет. Приврал сослуживец, приукрасил, но я не в обиде. Да и не в этом суть. Пока тянутся нити памяти с одного света на другой, будет и наше войско родную землю охранять.

- Так, Смол, сворачиваем глушаки с Витязей. Василь, ты сейчас длинную очередь из своего, прости, Господи, за богохульство, «Шмайсера» - в воздух. На весь магазин. Мы со Смолом, очередями по пять-шесть выстрелов, тебе отвечаем. Ты перезаряжаешься, и опять весь магазин, отсекая по два- три выстрела. Всё. Мы молчим. Нас убили. Или мы. Всех. Пусть голову теперь ломают. Кто? Кого? И за что? Понял? Поехали.

Отстрелялись. Нормально. Если у немцев ум есть, а он у них есть, вот эту нашу «кантату для трёх автоматов» они поймут так, как нам нужно. Мне надо, чтобы они верное направление выбрали. Там мы им, опять, подлянку и подкинем. Да и понимают они, что светлого времени почти не осталось. А ловить кого, в Белорусском лесу, ночью – ещё та задача. Про Бразильский карнавал с пиротехникой, вы, наверное, помните, да? В здешних лесах десяток таких, запросто, потеряется. Я достал карту.

- Так, бойцы, смотрим сюда. До опушки леса, если по нашему маршруту движения, осталось километра два. Потом - большая поляна. Она вытянутая. Шириной метров четыреста. Пересекаем её в колонну. Топчем активно. Как заходим в лес – стой. Василь – сразу занимаешь позицию. Я её тебе сам выберу, Витязь мой возьмёшь, он тоже глухой. Смол, мы с тобой расходимся на пятьдесят метров в стороны от Василя и тоже, «к бою», стоя, нам обзор нужен. Задача – валим всё что выскочит на поляну из леса. Если это головняк, валим всех. Их замыкающий должен от опушки леса метров на двести удалиться, чтобы остальные свалить не успели, когда кипишь у них начнётся. Василь, подпускаешь к себе на пятьдесят метров, ближе - не вздумай. Успеют ближе подойти - открывай огонь. Держи их, постоянно, на прицеле. Открываешь огонь, если они решат добежать на бросок гранаты. Ну, чисто на рефлексах, я бы так и сделал, а не в чистом поле на землю падал. Смол, как к Василю подойдут на пятьдесят метров, открываем огонь из «Валов». Голову не выцеливай. Живот. Нам раненные нужны у них, тяжёлые, а не трупы. Они им руки и свяжут. Цели разбираем с хвоста, твой замыкающий. Они бежать будут. У них не марш, а преследование. Начинаю я. Как отработаем все цели на поле, к Василю, и дальше по маршруту. Нам нужно ещё полчаса времени выиграть. А по темноте они дальше не пойдут. У них «трёхсотых» уже, и так, не упрёшь. А мы ещё сейчас и добавим. Вопросы? Нет? Бегом марш!

Добежали до опушки, зайчиками пересекли поляну. Заняли позиции. Ждём-с…

Вообще-то, если по уму и «классике», их бы вперёд пропустить, и как они в засаду «упрутся» - им в спину снайперская пара и отработает. Но нас только трое, вернее, два с половиной. А такой прикол у меня на второй чеченской был. Не вывезли тогда духи. Да и как ты вывезешь, если по тебе и с фронта, и с тыла работают. Тем более в попу тебе целится снайперская пара с «бесшумным». Тут уже, как ни изгаляйся, а толковую позицию ты не займёшь. Хоть и был их взвод, причём толковых, (по повадкам видно было - не чабаны-добровольцы), против нас шестнадцати.… А толку? Пока они хоть как-то грамотно среагировать смогли, снайперская пара их ополовинила. Много таких брошюрок по тактике интересных, в Российской Армейке, с пометками «ДСП», «Секретно». Ну а уж если попадётся «сов. Секретно», загляните. Обязательно. Рекомендую. Не пожалеете. Очень познавательно.

Злющие, как черти (в прицел хорошо видно), егеря выскочили на опушку леса. Повертели головами в разные стороны, и с опаской, в колонну по одному, стали выдвигаться по от души натоптанному нами следу. Ну, как я и думал. Десяток. Головной дозор. Метрах в ста за ними основные силы, или я в тактике ничего не соображаю. А я соображаю. Поэтому и жив. (Качайте мозг, потом - бицуху. Только не перепутайте, что первое. Тогда, на нормальной Войне, и выживите.) Ничего. Как падать начнут, остальные притормозят. А нам это и надо. Сумерки уже. Благо, оптика у нас хорошая. Просветлённая. Она как усилитель светового потока в таких условиях работает. Колонна егерей вытянулась на поляне. Трава невысокая. Укрытий нет. Ну-с. Начали…

Они не успели грамотно среагировать. Пока четверо замыкающих не упало, даже не поняли, что по ним работают. «Вал», хоть и не бесшумный, а малошумный (там звук выстрела, как от поршневой пневматики), но дистанция приличная, звуков выстрелов они не услышат в любом случае. Оставшиеся шесть прыгнули на землю, начали расползаться в стороны и крутить головами. На лицах паника. Они не понимали, в чём дело. Ну, а у нас, условия - это даже не тир, это проще. Промах на дистанции сто пятьдесят метров с оптикой… Да не… Я столько не выпью. Расход боеприпасов – я даже пол магазина не успел отстрелять. Считай, Смол только и развлекался. На опушку выскочили другие егеря. Оценили обстановку – залегли. Очень верное решение, если увидеть, как на открытом месте тела твоих товарищей валяются, а звуков выстрелов нет. Ну, а нам только этого и надо. Сумерки заканчиваются. Поставили растяжку на уровне груди в месте, где в лес зашли (это так – привет самому любопытному), и поскакали дальше. Командир егерей в ночи не рискнёт дальше пытаться нам на хвост сесть. Да и невозможно это, в принципе. У него раненных сейчас два десятка, и это минимум. И до госпиталя, пешком, с носилками, часов шесть пилить. А потом час ехать. Не, не до нас ему. Не будут они нас по ночи кошмарить. Факт.

Вечер следующего дня. Штаб Тайной Полевой Полиции. Совещание.

В кабинете начальника Тайной Полевой Полиции было людно. Но, по лицам присутствующих было заметно, что паники у них не было. Так, озабоченность. Ситуация перешла в режим «Ты – начальник, я – дурак.». Они уже не особо и нервничали. Всё, что было приказано вышестоящим командованием, они выполнили. Типа, «вы умные, вы теперь голову и ломайте. А наше дело маленькое – «Беспрекословно, точно и в срок.»

Начальник начал свою речь без энтузиазма. Было заметно, что эта «аэродромная эпопея» для него хуже тёплого пива. Всё ведь нормально было, до её начала. Можно даже сказать, образцово. Он проделал колоссальную работу у себя в районе, и оправдано гордился её результатами.

- Итак, господа, из Берлина поступила команда – свернуть операцию «Аэродром». Всем задействованным в охране и поиске силам вернутся в свои гарнизоны. От себя добавлю: операция считается проваленной. От её дальнейшего проведения командование отказалось. Мне очень странно было слышать, что на нас с вами основная вина за её провал не возлагается. Теперь о грустном. Поступил приказ. В течение трёх недель, считая от сегодняшнего дня, взять живыми тех двух диверсантов, которых мы с вами так долго искали. В противном случае, так же через три недели, всем подразделениям, задействованным для обеспечения охраны и безопасности в районе, убыть на станцию для погрузки в эшелоны и отправке на восточный фронт. Необходимая замена нам Берлином уже подготовлена. Так что, приказываю, все подразделения вернуть в гарнизоны, и подготовить к длительной поисковой операции. Срок исполнения - двое суток. Всем присутствующим командирам и начальникам прибыть ко мне завтра утром для получения подробных инструкций. Все свободны. Хайль Гитлер.

Все присутствующие встали, и понуро поплелись к выходу, с траурными лицами. Сказать, что заявление Начальника тайной полевой полиции их шокировало, значит - культурно промолчать. Они все прекрасно осознавали реальную боевую ценность своих подразделений, и понимали, что их век на восточном фронте будет очень короток. Это не деревни жечь. Там воевать надо будет. С опытным, мотивированным, хорошо вооружённым противником. То есть, по сути, отправка на восточный фронт для них всех являлась смертным приговором. А вот их сменщики службу нести будут со рвением на порядок выше. Так что Верховное Командование ничего от такой рокировки не теряет, а, в принципе, даже выигрывает.

Когда все вышли, в кабинете открылась ещё одна дверь, и вошёл герр Доктор.

- Давайте пройдёмся по информации, которой обладаем по этим двум диверсантам, на сегодня. Меня интересует последняя информация: тот инцидент с уничтоженной колонной, и исчезновением очень важного для Берлина человека.

Начальник подошёл к карте.

- Есть. Докладываю. В этот раз их было уже четверо. Уверен, что это были именно они. Знакомые нам с вами гильзы, и пулевые пробоины в броне бронетранспортёра. Для их поиска и преследования был назначен мой личный резерв – рота егерей. Собаки след не взяли. Видимо следы обрабатывались химическим веществом. Егеря понесли ощутимые потери на минном поле, установленном на маршруте диверсантами. После чего был расстрелян из бесшумного оружия головной дозор егерей. Дальнейшее преследование вести было невозможно из-за наступления ночи.

- Колонну формировали вы?

- Да. По приказу человека, которого вы курируете. Стандартное усиление и охрана. Он настаивал на том, что ему срочно требуется прибыть на аэродром.

- Где он может находиться в данный момент?

-  Он и ещё один, вновь прибывший специалист по противодиверсионной работе, пропали. Тела не найдены. Полагаю, они живы, но находятся в плену у диверсантов.

- У вас есть какие-либо соображения по данному происшествию?

- Да. Утечка информации. Сто процентов. Подготовить такую грамотную засаду спонтанно невозможно. Колонну ждали. Были уверены, что ваш подопечный соберётся на аэродром, именно в это время.

- Интересно. А если его спровоцировали?

- Скорее всего. Просчитали его действия на ход вперёд. Это - гении диверсий. Все разведывательно-диверсионные группы русских, забрасываемые ими сюда, действовали совсем по другим шаблонам. Про бандитов не идёт и речи. Они очень предсказуемы.

- Итак, ваш план действий?

- Если в общем, не детализируя, армейская операция. Тотальная блокировка и прочёсывание районов. Большое, я бы даже сказал, максимально возможное, количество поисковых групп, обеспеченных радиостанциями и кинологами со служебными собаками. Привлечь абсолютно все силы и средства гарнизонов района. Отправить на поиск в лес абсолютно всех. У меня есть всего три недели.

- А вы не рассматриваете версию, что это и есть главная цель диверсантов – оставить без охраны все важные объекты?

- Нет. Судя по их действиям и докладам агентов, их главная цель – аэродромы. Как и ваш основной интерес. Я уверен, они играют не против меня, а против вас. Да и есть у меня предчувствие – приближается «момент истины». А без предчувствий в нашей работе нельзя. И они меня ещё никогда не подводили.

- Хм. Ну что ж. Не могу с вами не согласиться. Подробный план у вас уже есть?

- В разработке. Будет готов к утру. Со всеми необходимыми расчётами.

- Я понял вас. Ну, тогда разрешите откланяться. Встретимся утром. Искренне желаю вам плодотворной ночи, и гениальнейших решений.

- Спасибо. До завтра.

Ближе к полуночи мы были на конечной точке маршрута.

- Стой. Привал. Что дальше делать - думаем завтра. Располагаемся аккуратно. Завтра тоже здесь. Отдых нужен. А то, чота, воюем мы, как не в себя… Нельзя так организм насильничать.

- Командор, а может, вообще свалим нахрен, ближе к точке эвакуации? Там и перекантуемся? Уж в тех гребенях нас точно искать не будут.

- Нет, Смол. Задачу надо выполнить полностью. Нам ещё три недели пасти этот аэродром. Или ещё что-нибудь придумать. Мало ли.

- Эх… А я уже понадеялся.

- Даже не мечтай. Я тебя до последней секунды здесь кошмарить буду.

- Да кто бы сомневался? Ага…

А вот Василь меня удивил. Молчит постоянно. Но, видно, ловит каждое слово. Как губка всё впитывает. Да и в бою действует, хоть и коряво, но уверенно. А ведь пацан совсем. Его это? От природы? Вполне – вполне. Тут-то ко мне мысль и закралась. С собой его тащить в наш мир надо. Натаскивать. Растить - и в команду.  Здесь он сирота. Тут уже как карта ляжет. В этом мире сотни тысяч таких будут. Если не миллионы. Ладно. Загадывать не будем. Через пару недель со Смолом на эту тему поговорю.