Вельдхейм. Часть 6⁠⁠

Он вошел в архив на рассвете, с тугим, упругим ощущением цели. К этому моменту он уже выбил разрешение на полное ознакомление с документами, прошел все инстанции, пробил себе лбом брешь в стене бюрократии. Дело О-1943/В лежало перед ним на столе, покрытое тонким слоем той самой, вечной архивной пыли, что пахнет временем и равнодушием.

Первый день был днем ученого. Холодная, ясная голова, белые хлопчатобумажные перчатки, аккуратно перелистывающие страницы. Диктофон для заметок, блокнот с четкими колонками: «Дата», «Факт», «Версия». Он работал методично, как хирург, вскрывающий труп неизвестной болезни. Каждый факт - симптом, каждая строчка протокола - ключ.

«...вскрыты вдоль сварных швов...» – он записывал: Не взрыв, не снаряд, механическое воздействие чудовищной силы. Направленное.

«...головы отделены с признаками скручивания или сдавливания...» - запись: Не осколок, не пуля, целенаправленное отделение. Ритуальное? Тактическое?

«...следы зубов на костях и металле...расстояние между клыками...» – расчеты на полях: Размер пасти. Сила укуса. Сравнить с известными хищниками, в том числе доисторическими.

Он делал копии на древнем, скрипучем аппарате, вжигая изображения исковерканной техники и тел в серую блеклую бумагу. Свет лампы был холодным и беспощадным, он ложился на фотографии, выявляя каждую деталь, каждый обрывок плоти, каждый неестественный изгиб металла. Иван вглядывался в них до рези в глазах, ища то, что возможно упустили чекисты 43-го. Тень, отражение, форму чудовища в деформациях его жертв.

К концу дня голова гудела от напряжения, но внутри горел азарт исследователя. Он шел по следу.

Второй день стал днем следователя. Ученый устал и его сменил одержимый. Перчатки сняты, пальцы сами листали хрупкие страницы, впитывая не только информацию, но и страх, вмерзший в эти строки. Он ловил себя на том, что читает протоколы допросов не как текст, а как музыку - выискивая обертоны, фальшь, скрытые ноты ужаса.

«...свидетель Шилова М.Ф. показывает, что ее сын слышал «древний крик»...» - он подчеркивал: Древний, не звериный,а именно древний.

«...запах «смерти и лютого зверя»...» – пометка: Не кровь, не труп, нечто иное. Смесь.

«...местные указывают на «Хозяина»...» – он выписал это слово отдельно и обвел несколько раз.

Он уже не просто копировал, он вырывал копии из машины с жадностью, суя их в папку, боясь, что дверь архива вот-вот распахнется и все отнимут. Его блокнот заполнялся не строгими колонками, а нервными каракулями, схемами, стрелочками. Он начал говорить сам с собой. Обсуждая детали с воображаемым собеседником - то ли с капитаном Седовым, то ли с тем, неизвестным следователем НКВД.

«Смотри, - шептал он, тыча пальцем в фото распоротого «Тигра». – Смотри же! Это не оружие. Это коготь, понимаешь? Коготь!»

Еда, принесенная из дома, осталась нетронутой. Кофе, холодный и горький, литрами вливался внутрь, но не мог прогнать нарастающую тяжесть. Воздух в архиве стал густым, липким. Ему начало казаться, что из-за стеллажей за ним наблюдают. Что в тишине, прерываемой лишь шелестом бумаги и скрипом его стула, есть еще один звук. Тяжелое, размеренное дыхание.

Третий день стал днем безумца.

Спать он не ложился. Спал урывками, положив голову на стол, на жесткую папку с делом. Сны были короткими, обрывистыми и страшными: он бежал по лесу, залитому зеленым светом, а за спиной у него дышало нечто огромное и невиданное. Он просыпался с холодным потом на лбу и снова бросался к бумагам.

Теперь он читал не строчки - он читал между строк. Он искал не факты - он искал присутствие. В сухих, казенных фразах ему мерещились паузы, продиктованные ужасом. В аккуратных подписях - дрожь руки. Он вдруг понял, почему осмотр места длился так мало. Они не просто спешили, они бежали. Специальная группа НКВД, видавшая виды, бежала с того поля, залитого кровью и тенью.

Его блокнот превратился в хаос. Пометки «ДРЕВНИЙ», «ГОЛОДНЫЙ», «НЕ ЗВЕРЬ» были исписаны по кругу, как заклинание. Он нарисовал нечто, отдаленно напоминающее карту Большого Бора, и тыкал в нее карандашом, бормоча: «Тут. Именно тут. Они разбудили его. Они принесли ему столько шума, столько крови... Он проснулся голодным.»

Он перестал делать копии. Он просто водил руками по фотографиям, как слепой, пытаясь прочесть ужасный шрифт Брайля. Его пальцы пачкались о древнюю пыль, и ему казалось, что это не пыль, а пепел от костров, которые жгли вокруг Черной Топи, чтобы удержать тьму внутри.

К концу третьего дня он сидел, уставившись в стену. Глаза были красными, впавшими в темные круги. На столе перед ним лежала стопка копий и исписанный до последней страницы блокнот. Желание найти Хозяина Топи перестало быть научным интересом. Оно стало физической потребностью, зудом во всем теле, голодом в душе. Он не хотел доказать его существование миру. Он хотел увидеть его. Увидеть и понять. Понять, что это за сила, что может так обойтись с человеческой плотью и сталью, что это за существо, которое заставило бежать две могучие империи.

Он собрал свои бумаги дрожащими руками. Архив был пуст. Дежурный архивариус давно ушел, бросив на него тревожный взгляд. Иван вышел на улицу. Был третий час ночи. Москва спала. Он стоял, вдыхая холодный воздух, но в легких все еще стоял тот сладковато-гнилостный запах из протоколов.

Он нашел не просто документы. Он нашел дыру в реальности и его засосало в нее. Теперь он был одержим. Одна-единственная мысль стучала в его висках в такт бешено колотившемуся сердцу: Оно есть. Оно реально и я найду его.

Он пошел по пустынной улице, не замечая направления. Он нес под мышкой папку не с бумагами. Он нес гроб с трупом одной реальности и свидетельство о рождении другой - той, где в лесах водятся древние, голодные тени. И он был единственным живым человеком, кто знал об этом и верил в это. Это знание жгло его изнутри. Ему нужно было идти дальше. Докопаться до сути.

Он уже не мог остановиться. Хозяин Топи нашел своего первого и самого преданного слугу - не в диком лесу, а в пыльном московском архиве, в сердце человека, который три дня без сна вглядывался в бездну и бездна начала вглядываться в него.

Продолжение следует...