Серия «Салат из одуванчиков»

Стрихнин в то время открыто продавался в магазинах, к нему прилагалась инструкция, но ей она уже была не нужна. Хромоножка, дед Матвей, бабушка! Теперь она точно знала дозу и частоту приёма, чтобы симптомы были похожи на сердечный приступ.

Химиком она так и не стала, но решать проблемы с помощью стрихнина научилась. Муж — совершенно чужой ей человек, вечно ноющий, вечно всем недовольный — получил по заслугам. Он не поддержал её, более того, стал препятствием на пути к осуществлению мечты и был приговорён. И поделом. Зачем вообще нужны эти озабоченные извращенцы в штанах. Особенно она ненавидела старикашек. Мусор, отработанный материал.

В их случайной встрече не было ничего случайного. Всё предопределено. Валентин Михайлович, престарелый муж Глаши, был старым знакомым Доры. Вернее, знакомым её родителей. Он был в той машине, в которой они разбились, а он выжил, хоть и остался калекой. Прыщавая Катька была его дочерью. Катька выросла и стала красавицей, да ещё и владелицей привокзального кафе, в которое и пристроила Дору.

Старикашку жалко не было, ни ей, ни Глаше. У них был план. Общий. И они легко избавились от него по уже отработанной ею схеме. Конечно же, предварительно застраховав.

Умная и предприимчивая Глаша быстро смекнула, как можно на этом зарабатывать. Поделилась планами с Дорой, которая теперь жила с ней в Катькиной квартире.

Продали квартиру и переселились в заброшенное здание дома инвалида, которое к тому времени представляло собой скорее ночлежку для бездомных, чем медицинское учреждение.

Парализованных стариков на их попечение дети сдавали охотно, тем более что отремонтированные помещения демонстрировали высокий класс обслуживания. Сдавали и забывали. План работал по отлаженной схеме чётко.

Конвейер инвалидов не знал простоя. Помогал пансионат, который хоть и приносил доход, но и затрат требовал немалых. Выбирался один из постоянных клиентов, которого благодаря усилиям заведующей столовой вдруг косил неведомый недуг. О чём ставили в известность родственников с предложением перевода из корпуса здоровых в корпус больных. Отказов почти не было. Всё работало как часы, пока собака не откапала могильник.

— Вы можете договориться с кем-нибудь из наших работниц, все они люди проверенные, я знаю нескольких, кто ухаживал за больными после выписки. За деньги, конечно.

— За деньги. Вот именно, за деньги. А вы знаете, сколько это стоит? Откуда у меня деньги?

— Тогда сдайте его в дом инвалида и живите спокойно, — врач хлопнул рукой по столу, громыхнул, отодвигая стул, и вышел из кабинета.

— Если бы не ты, Глашенька… Ты вдохнула в меня жизнь. И я теперь думаю, что должен быть благодарен судьбе за ту аварию, после которой… Останься я здоровым и ходячим, мы бы никогда с тобой не встретились.

Глаша подавила готовый вырваться наружу стон.

Её план осуществился в полном объёме. Обаять старика-инвалида — труда не составило. За короткий срок она добилась того, о чём ещё год назад и не мыслила. Конечно, помог счастливый случай. Видимо, всю свою долю несчастий в ту злополучную ночь она выбрала сполна. И за это судьба подарила ей шанс в виде… В виде немощного старика?

Да, теперь у неё есть законная жилплощадь и прописка не временная, а самая настоящая, и живет она — пусть не шикует, но на хлеб с маслом хватает.

Но это была цель промежуточная, теперь ей хотелось большего, хотелось не хлебом давиться, а шиковать. А на одну пенсию по инвалидности не зашикуешь. Хороша дочурка, затянула её в этот омут, наобещала платить и пропала. Уехала в свою Канаду, и поминай как звали. Платить перестала уже через полгода и вестей никаких о себе не подавала.

Глаша быстро смекнула: если дед не сегодня-завтра помрёт, то она снова окажется на улице без жилплощади, прописки и средств к существованию. Выход нашёлся быстро.

Она обставила всё должным образом. Ах, дурачок-старичок!

— Скажи, Глашенька, имеет ли право не юный мужчина, сидящий в инвалидном кресле, признаваться в любви достаточно юной женщине и требовать, вернее, пытаться строить с ней отношения?

Она внутренне усмехнулась. «Не юный мужчина!». Как он о себе. Да для неё он дряхлый старик.

Нежно улыбнулась.

— Ах, Валентин Михайлович! Вы такой приятный собеседник, мне с вами так интересно и так легко. Но я ничего не знаю об отношениях. У меня их никогда не было. Молодые люди мне неинтересны, они посредственны, а чаще попросту глупы. У них только одно на уме. Если бы я выбирала между своим ровесником и вами, например, то уж поверьте, чаша весов была бы на вашей стороне.

Старик пристально смотрел на Глашу, и она испугалась, что перегнула палку.

— Впрочем, так вопрос не стоит, и замуж я не собираюсь. Во всяком случае, ближайшие несколько лет.

Она потянулась, чтобы поправить занавеску за спиной старика. С занавеской всё было в порядке, но это позволило ей коснуться голой коленкой его лежащей на подлокотнике руки. Она подёргала туда-сюда занавеску и, сделав вид, что оступилась, упала старику на колени.

— Ой, простите, Валентин Михайлович, что-то я неповоротливая такая.

Подскочила, поправила халатик.

— Как бы вы среагировали на признание в любви человека, в принципе, приятного как собеседник, но не более того? — Валентин Михайлович смутился.

— Искренние признания не могут ни вызвать ответных чувств. Лично я была бы счастлива… — Глаша недоговорила. Ей вдруг сделалось тошно.

— Выходи за меня!

Всё. Дело сделано. Спёкся старичок.

— Я же в школе была.

— Школа твоя час назад кончилась, — приготовилась отчитать внучку Матрёна, но поняла, что сил на это у неё нет. — Всё, скрутило меня.

Дора подошла к бабушке, внимательно посмотрела на вытянутое на кровати тело и зашептала на ухо.

— Бабушка, ты ровная.

— Тьфу-ты ну-ты, — ругнулась на свой лад Матрёна, отчего поясницу больно дёрнуло. — Ммм… — застонала старуха.

Дора испугано отскочила.

— Лезь в подпол, там слева на верхней полке пузырёк коричневый со скипидаром, принесёшь и разотрёшь мне спину.

Ещё ни разу в подпол ей спускаться не приходилось, бабушка не позволяла, да и самой не очень-то и хотелось. Но делать нечего. Дора откинула домотканый коврик и дёрнула ручку.

— Фонарик прихвати, — простонала бабка, — и осторожней по лестнице.

Чёрный квадрат бездны пугал и притягивал. Страх и любопытство мешали друг другу. Она стояла на краю, не решаясь опустить ногу в преисподнюю.

— Иди уже, — пропыхтела старуха, — нечего там бояться.

Подпол оказался гораздо дружелюбнее, чем ожидала Дора. Свет фонарика вырывал из темноты разные предметы. В основном это были коробки и баночки разных размеров. Удушливо пахло какой-то травой.

— Нашла? — послышалось сверху. — Слева на верхней полке.

Дора не ответила, но заторопилась.

Верхняя полка находилась выше её головы на полметра. Чтобы посмотреть пришлось подняться на несколько ступенек лестницы и опереться рукой о стеллаж. Она приподняла фонарик.

На полке было много склянок, особо выделялась литровая банка, которая покоилась в дальнем углу. Как выглядела банка со скипидаром Дора представления не имела, потому решила, что это она и есть. Поставила фонарь на полку и подтолкнула к себе банку. Банка была накрыта пожелтевшей от времени бумагой и замотана обрывком ткани. Сквозь мутное стекло с трудом угадывались засахаренные в тёмно-коричневом сиропе слипшиеся вишни. Дора отодвинула банку к стене, случайно задев серебристый пучок полыни. В нос ударила горечь. Девочка поморщилась и стала быстрей передвигать склянки. Почти все они из жёлто-коричневого стекла, на каждой этикетка. На одном пузырьке поверх этикетки наклеен вырезанный из тетрадного листка квадрат, на котором корявым почерком кто-то вывел две большие буквы: «ЯД». За ними стоял жирный восклицательный знак. Дора замерла и зачем-то вытерла руку о фартук.

— Ну что там? — торопила бабка.

Дора стала быстро перебирать склянки, но её взгляд постоянно возвращался к пузырьку с ядом. Наконец на выцветшей этикетке одной из баночек она прочла надпись: «Скипидар». Схватила и полезла наверх.

Скипидар ужасно вонял. Дора морщила нос и пыхтела, растирая липкую мазь по бабушкиной пояснице.

— Теперь накрой полотенцем, а сверху платок постели. Края подоткни под бока, — командовала в подушку бабка.

Завершив лечение, Дора принялась за уроки. Надо было сделать упражнения по математике. Девочка раскрыла тетрадь и начала переписывать задание, но из головы не выходила надпись, сделанная на таком же листке из тетради в клеточку. «Яд!» — задумавшись, вывела в тетрадке Дора и тут же зачиркала по надписи ручкой.

— Что ты там чиркаешь? — приподымая голову, поинтересовалась Матрёна.

— Бабушка, а зачем нужен яд?

Бабка заворочалась, закряхтела.

— Ты про тот, что в подвале? Тьфу ты, совсем про него забыла. Надо будет выбросить. Стрихнин это. От крыс.

— От крыс? — Дору охватил ужас. Только что она была в яме, в которой живут крысы.

— Да не бойся ты, я их всех поуничтожила. Трудно было… полчища… весь свинарник наводнили. Спасибо Матвею, надоумил, а то ведь до чего дошло, поросёночка загрызли проклятые.

— Какого поросёночка?

— Прошлой весной Фимка опоросилась. Такой поросёночек был хороший… — Матрёна вздохнула, а через несколько минут раздалось глубокое похрапывание.

Стараясь не скрипеть половицами, Дора на цыпочках подошла к подполу и, отбросив коврик, потянула за ручку...

Хромоножка

— Почему не спишь, у тебя же отгул?

— Не знаю, — она пожала плечами, простыня соскользнула, обнажив грудь. — Самодисциплина, наверное.

— Во, так лучше. — Вадим открыл второй глаз.

— А почему кисти и тушь? Я же не художник.

— Тебе не нравится?

— Наоборот. Всегда мечтала рисовать. Но ты ведь не знал о таком моём желании.

— Мне Ирина посоветовала?

— Ирина? Что ещё за Ирина? — она провела кисточкой вдоль его бровей, мысленно рисуя недовольство.

— Она художник, я помог ей. Случайно получилось, её ребёнок в пруд упал, ну я его вытащил, и она меня отблагодарила.

— Как? Кисточками и тушью, — она ещё шутила, но червячок ревности уже прогрызал в душе туннель подозрений.

— Нет. Картиной. Я тебе потом покажу.

— Ничего не понимаю, ты зачем в Воронеж ездил, за картинами?

— Да нет же, я по делу ездил.

— Спасать детей.

— Ленка, ну что ты меня допрашиваешь?

— Привычка. Я же следователь. Пытаюсь выстроить логическую цепочку твоего преступления.

— Какого преступления? Алло, расслабься, ты не на работе, у тебя отгул. — Он дёрнул простынь. — Кажется, я готов совершить преступление. Ну-ка, снимай этот кокон, я тебя сейчас изнасилую. — Он сделал страшное лицо, зарычал, толкнул её на подушки и накинулся, изображая безудержную ярость.

В сумочке, брошенной впопыхах на входе в номер, послышался звук вибрации.

— Не бери. У тебя отгул имени меня. Ты обещала.

— Обещала, да. Но на работе же об этом никто не знает. Я не успела мир оповестить. — Лена отодвинула его руку и встала. — Вот сейчас и узнают.

Она прошла в коридор и подобрала опрометчиво брошенную на пол сумочку. На дисплее светилось имя, которое она меньше всего ожидала увидеть. Лена нажала «отбой», встала и распахнула настежь окно.

Утро, особенно ранее — как чистый лист, на котором день нарисует то, что ты переживешь в течение последующих нескольких часов. То, что сварится в густом бульоне насыщенного движения, приправится соусом чужих мнений, разыграется мизансценами разных режиссёров и в конце-концов будет подано на блюде того развития событий, о котором и подумать бывает страшно. Лена вздохнула и закрыла окно.

— Надо ехать.

— Ехать? Куда? Может всё-таки это подождёт до вечера?

— Не подождёт. Это ты только молодым мамочкам помогаешь «краски наводить», а у других дела посерьёзней! — Лена свернула отросшие до плеч волосы в жгут.

— Это что, ревность? Ты меня ревнуешь? — Вадим расплылся в самодовольной улыбке.

— Я тебя предупреждаю, если ты сейчас не встанешь, я поеду одна, на «метре»».

— Ладно, — самодовольство перестроилось в недовольство.

— Вот и отлично, тогда я в душ, а ты закажи завтрак в номер.

— Отлично, — подскочил Вадим, и Лена непроизвольно залюбовалась его мускулистым телом. — Я с тобой в душ.

— Ещё чего, я и так уже комплексую, — сильнее затянула на груди простынь.

— Да ладно, ты ещё ничего.

Лена скривилась.

— Давай, давай, расскажи мне, что женщины в моём возрасте ещё вполне стройны и подтянуты. Кстати, а сколько этой Ирине?

— Не знаю, на вид лет 25.

— Ну понятно. Замужем?

— В разводе.

— Поинтересовался, значит.

— Не специально, она сама сказала, как-то само собой получилось.

— Само собой… Какие-то вялые у тебя оправдания получаются. А что ещё само собой у вас получилось?

— Ничего. Я ребёнка из пруда вытащил, она захотела меня отблагодарить, пригласила к себе…

— Так, так, так… — Она старалась сохранить полушутливый тон беседы, но внутри снова зашерудил червячок ревности. — К себе, значит?

— На чай…

— На чай.

— Нет, правда, просто на чай.

— И там, за чаем, она тебе сказала, что разведена?

— Не помню там или в другой раз.

— Ага, значит, другой раз тоже был?

— Блин, ну ты всё не так… — мямлил совсем потерявшийся Сергеев.

— Продолжай, продолжай. Значит, чай вы попили, и семейное положение выяснили, самое время отблагодарить. Да?

— Ну да.

Она больше не могла делать вид, что этот разговор её забавляет. Уголки губ опустились и сжались в гневные запятые. Она обернулась, схватила со стола баночку с тушью и запустила ею в мускулистую грудь. Незавинченная крышка в головокружительном полёте покинула место своей дислокации и летающей тарелкой приземлилась на подушку. Из отверстия баночки кильватерной волной выбросилась наружу фиолетово-серая жидкость и живописной кляксой плюхнулась на белую простынь. Баночка ударилась о грудь жертвы, расплёскав остатки краски по телу.

— Ай! Ты чего делаешь? Картину она мне подарила и всё. Ничего не было. И быть не могло.

— А кисточки и тушь тоже она тебе подарила?

— Нет, она сказала, что я могу выбрать любую понравившуюся мне картину, я сказал, что ничего не понимаю в живописи, но вот моя девушка разбирается.

— Спасибо, что не забыл меня упомянуть. Наверное, это её очень расстроило, и она всучила тебе какое-нибудь дерьмо, а чтобы мне было особенно приятно… — Лена сложила средний и указательный пальцы и дважды согнула их, имитируя кавычки, — подсунула эту баночку и кисточки. Офигеть!

Она подобрала с пола чёрные кружевные трусики, пошарила глазами в поисках бюстгальтера. Кажется в прихожей.

Вадим хлопал глазами и выглядел побитой собакой. На секунду ей даже стало жаль его.

— Я думал, тебе понравится. У меня была мысль, тебе ювелирку какую-нибудь купить, но ты же сама говорила, что терпеть не можешь банальные подарки, а у меня с фантазией, сама знаешь…

Она действительно терпеть не могла все эти колечки и бриллианты, что принято дарить девушкам, и не раз говорила об этом Вадиму, но именно сейчас ей ужасно захотелось банального колечка с бриллиантом.

— Твоя художница за ребёнком бы лучше приглядывала. — Лена сдёрнула простынь и уверенной походкой пошла в душ.