rabina1950

- Подними окурок, - сказал мент.- Я не бросал, - сказал Рабинович, - с какой стати я буду чужие окурки подбирать. - А кто бросил, - сказал мент. Кроме ваших здесь никто не стоит. Пока не поднимешь, я никого не пущу. - Я подниму, - сказал молодой парень, который стоял позади Рабиновича. Он быстро нагнулся и поднял окурок.- Иностранная, можешь докурить, - сказал мент.- Я не курю, - ответил парень. - Как вы смеете! – разозлился Рабинович.- А ты у меня еще по****и, - сказал мент, - пойдешь в конец очереди. Пропускать буду по пять.- Почему по пять, вчера по десять пропускали?! - крикнули из очереди.- А в мое дежурство будет по пять, - сказал мент. Он отсчитал пять человек, дотрагиваясь до каждого дубинкой, и пожилая еврейка, которая не попала в пятерку сказала:- Вы не имеете права разделять семью.- Сколько вас семьи осталось? – спросил мент.- Я и моя внучка, - сказала еврейка.- Поменяйтесь с кем-нибудь, - сказал мент.- Давайте останемся, - сказал молодой парень, который стоял рядом с Рабиновичем. Они отступили в сторону и пропустили пожилую еврейку с девочкой, которую она держала за руку, вперед.Мент посмотрел на молодого парня и сказал- Ты же не еврей, чего ты туда лезешь?– Все люди – евреи, - сказал молодой человек.- И я тоже еврей? – спросил мент и покрутил дубинкой на ремне как пропеллером.- Нет, - сказал, Рабинович, - вы не еврей.- Слава богу, - сказал мент, - еще не хватало быть евреем.- Вы все неправильно делаете, - сказал молодой парень Рабиновичу. Вы вызываете у них негатив, потому, что руки зажимаете в кулаки. У вас тогда псиполе короткое и все под ноги идет. Давайте я вас научу. Сложите пальцы щепотью, как бы кормите птичек и отведите мизинцы в сторону. Видите у вас получилась петля , набросьте ему на шею.- Нет, не вижу, никакой петли, - сказал Рабинович. - Странно, вы же спирит, - сказал юноша. - Откуда вы знаете?– От вас такой фон идет, за километр чувствуется. - Вы тоже спирит? – спросил Рабинович.- У меня пророческий дар, - сказал молодой человек. Сейчас такое время, это у многих проявляется. В прошлом году меня посадили в сумашедший дом, в Новинки. Сперва доктор, направил меня в двадцать первое отделение и назначил тяжелые уколы, но я сказал, зачем вы это делаете, вы еврей, этот грех будет лежать на девяти поколениях ваших потомков. Ему стало интересно, он отменил уколы, меня перевели в отдельную палату, и он стал приходить ко мне в вечерние дежурства беседовать. Однажды я ему говорю, давайте я всех ваших больных вылечу за один сеанс, и вылечил. Они уверовали. Доктор понял, кто я, и испугался. Тогда приехали какие-то все в одинаковых серых костюмах на волге, забрали меня и отвезли в тюрьму, посадили в камеру к очень несчастным людям. Сказали такую глупость: «Они тебе сделают непорочное зачатие» . Только они не понимают, что когда человек несчастлив, он особенно восприимчив. Только за мной закрылась дверь, я стал говорить и все уверовали. Девяносто два человека. Там был один стукач, он , раскаялся и плакал. Они его простили. Сделали мне символ из прутьев веника по моему чертежу, я их посвятил, молитвам обучил. - Какой символ? – спросил Рабинович.- Малый адронный коллайдер, - сказал молодой человек.В этот момент милиционер закричал: «Следющие пять!»- Сейчас я с ним поговорю, сказал молодой человек. – Только помогите мне, наведите поле, как я вас учил. – Брат, - обратился он к милиционеру, почему ты так жесток с этими людьми? - А хули, мне их в жопу целовать, это все предатели родины, - сказал мент. - Ты ошибаешься, брат, эти люди стоят в своей скорбной очереди, чтобы получить свободу. Пропускай их по десять человек, как было прежде и не разделяй семьи.- Да что мне жалко, пусть хоть все сразу идут, только я не понимаю одного, почему им можно свободу, а мне нельзя? – сказал с обидой мент.- Это евреи, брат, - сказал молодой человек. - Ну, так что с того, может я тоже еврей, - сказал мент. - Тогда становись к нам, - сказал Рабинович.Мент на секунду задумался, потом снял с головы свою милицейскую фуражку, бросил на землю, пошел и стал в конец длинной очереди.

Включил Первый канал без звука. Молодая русская дикторша в новостях быстро-быстро говорит что-то с заученной страстью, как привокзальная цыганка, что бежит за тобой, хватает за руки, цепляется за одежду, заглядывает в глаза. Дай погадаю, предскажу будущее. И сурдопереводчик тревожно машет руками и что-то пытается сказать сквозь экран. Но стекло надежное и не пропускает звук.

- Ну, что там еще? – спрашиваю я.

- Включи, включи звук, - показывает сурдопереводчик.

- Давай без звука, - отвечаю я.

- Финансовый кризис, глобальное потепление и нашествие варваров из Африки и Ближнего Востока, - говорит переводчик.

- А этот неприличный жест в конце что означает? – спрашиваю я языком глухо-немых, которым владею в совершенстве.

- Курс рубля к доллару, - отвечает он.

По Брайтону со стороны Кони Айланд в сторону Оушен Парквей едет и сигналит мерседес с георгиевскими ленточками на боковых зеркалах и надписью "На Берлин". Останавливается на светофоре. Я спрашиваю через открытое стекло у одного из пассажиров - кругломордого парня лет тридцати:

- На Берлин?

- На Берлин, а что, - говорит он с вызовом.

- Я извиняюся, конечно, но на Берлин не в ту сторону.

- А в какую?

- В противоположную.

- Почему?

- Вы едете с востока на запад, а Берлин на востоке.

- Что он хочет? - спрашивает водитель - малый азиатского типа лет двадцати.

- Говорит, что Берлин не в ту сторону.

- Х.. ня, - говорит азиат, - прорвемся. Земля круглая.

- Больше всего не люблю, когда ночью к стационарным больным вызывают. Ну, вот женщина тридцать лет, рак мозга, последняя степень. Ну, нахера ты, спрашивается, вызываешь к ней бригаду в четыре часа ночи, - сказал фельдшер Петя.

- Потому, что дежурный врач - пидор бля, сам не спит и другим не дает, - сказал санитар Вова.

- Ты не с той стороны заехал, - сказал фельдшер Петя водителю скорой. Это для посетителей, ты здесь будешь полчаса лифта ждать. Давай со служебной, там грузовые лифты всегда свободные.

Когда они подошли, один грузовой ушел на верх и там ему подперли дверь, что-то грузили, а во второй санитарка закатила носилки и уже намеревалась уезжать, Петя подбежал и сунул в двери свой деревянный сундук с красным крестом. Двери раскрылись и санитарка визгливо сказала:

- Чаго вы лезете, я с пакойникам.

- А нам что, - ответил Петя, - мы медики.

- Только не трогайте его, - показала санитарка на тело, завернутое с головой в одеяло.

- Но когда она отвернулась, санитар Вова потрогал в том месте, где угадывались ноги и сказал:

- Tвердая.

- Трупное окоченение, - сказал фельдшер Петя с важностью.

- А зачем они нас вызывали?

- Им заключение психиатра нужно, а своего у них нет, вот они и дергают скорую в четыре часа ночи.

Наверху им около получаса пришлось ждать дежурного врача. Чтобы не скучать санитар Вова пошел гулять по пустому гулкому коридору. Он любил читать стенгазеты в учреждениях. Вслед за ним увязался и фельдшер Петя. Стангазеты они не нашли, но наткнулись на комнату с надписью “Изолятор.” У санитара Вовы был самый чистый из всей психбригады белый халат. Вова любил носить халаты старого типа, которые завязывались тесемками за спиной. Такие халаты никто на подстанции надевать не хотел и в заправочной всегда можно было обменять чистый на грязный, а кто хотел нового типа халаты, должны были стирать сами. С таким чистым халатом, как у него, Вова мог зайти даже в реанимацию. Никто не знал, врач он или санитар. Тем более, что внешне Вова был с бородой и выглядел солидно. У фельдшера Пети был деревянный чемоданчик с красным крестом. Поэтому ничуть не колеблясь Вова толкнул дверь изолятора, и они очутился в довольно большой, давно не ремонтированной комнате, где с потолка свисала яркая, ватт на двести, лампа без абажура. Посреди комнаты стояла кровать, на которой, на матрасе без постельного белья лежала совершенно голая женщина.

- Даже и не думай, сказал фельдшер Петя.

- Я и не думаю, - сказал Вова.

- А чего ты тогда с этой стороны зашел? - спросил Петя.

- С какой стороны? - спросил Вова.

- Откуда обычно к бабам заходят.

- Подьебни вола, у него жопа гола, - сказал санитар Вова.

Петя расхохотался.

- Красивая, - сказал санитар Вова.

- Голые бабы все красивые, - сказал фельдшер Петя.

- Нет, сказал Вова, - эта в самом деле красивая.

- Ну, так трахни ее, хуля ей, все-равно она скоро умрет.

- У нее же рак, - сказал Вова.

- А рак не заразный, - сказал авторитетно фельдшер Петя. Где у нее рак, в мозгах, а остальное все нормальное.

- Не, ну его нахуй, - сказал санитар Вова.

- Есть такое извращение, - сказал фельдшер Петя, - некрофилия.

- Это что? – спросил санитар Вова.

- Половое влечение к трупам.

- Не, - сказал Вова, - я лучше лысого с правой руки забью, чем такое делать.

- А я считаю, что человек должен все попробовать в своей жизни. Вот я перепробовал на себе все лекарства. Теперь знаю, что и как действует. Полезная в жизни, между прочим, вещь. Вот некоторые люди например дерутся за этот растворимый кофе, в очередях стоят, спорят какой там лучше – харьковский или индийский. А я сделал себе миллилитр кофеина внутримышечно и все тоже самое. Вот ты промидол когда-нибудь пробовал? Хочешь я тебе кубик сделаю. Да не ссы, не в вену, в жопу подкожно.

- Не, ну его нахуй твои наркотики, - сказал Вова, - лучше бутылку чернила выпью.

- А закись азота хочешь?

- Зачем? – спросил Вова.

- Чтобы посмеяться, - сказал фельдшер Петя...

- Смотри, - сказал Вова, - как она ртом делает.

- Побочное, - сказал Петя, потому что рак.

- Не, ты посмотри, она в самом деле что-то во рту крутит.

- Ну, достань, если тебе любопытно, - сказал Петя.

- Как?

- Заткни ей нос, она сама выбросит.

Сразу же после того как раковой больной зажали нос, она сильно плюнула каким-то предметом в потолок. Предмет отскочил и закатился под кровать. Вова полез и достал пробку из под шампанского.

- Студенты балуются, - сказал фельдшер Петя.

- Ты русский, что ли? – спросил у меня таксист.

- Нет, не русский, - сказал я.

- Ну, в смысле - русскоговорящий?

- Да, я говорю по-русски. Как вы догадались?

- А потому, что ты на переднее сидение полез. Впереди с водителем садятся только русские и израильтяне. Но израильтян я по парфюму вычисляю.

На углу Бродвея и пятьдесят седьмой мы стали на красный свет.

- Этот светофор на долго, - сказал он.

- На сколько?

- Точно не засекал, но можно успеть отлить.

- Здесь, возле Карнеги Холл отлить?

- А что, сказал он, прикрылся дверью и поливаешь. Здесь все так делают. Это Нью-Йорк, чувак.

На пятьдесят шестой мы стали опять.

- Если посчитать, - сказал он, - так я за двадцать лет работы в такси год отстоял на светофорах на красный свет. А может даже и больше. Год жизни, как дятел сидя в машине в надежде, что эта штука когда-нибудь переключится на зеленый. Посмотри вокруг, сотня человек только на этом перекрестке , как загипнотизированные, сидят и смотрят в этот ебаный красный глаз. Кто придумал такое, надо повесить бля.

Мы проехали до пятьдесят пятой и стали снова.

- Вот бы ввести такое правило, - сказал он мечтательно, - отстоял год на специальном светофоре и получаешь сертификат, что можешь ездить на красный свет. Пусть стоил долларов сто, я бы заплатил. Все стоят как идиоты, а ты педаль в пол и похуй ветер. Следующий светофор поймал нас на пятьдесят третьей.

- Я красный цвет ненавижу, сказал он. Никогда бы не купил себе ничего красного цвета, там майку или шапку какую-нибудь. Мне приятель рассказывал, что когда сидел по малолетке, еще там в СССР, к ним в камеру кинули пацана с воли в красном свитере. Так его в этом свитере и трахнули, только штаны сняли.

- А за что?

- Как за что. Красный цвет – пидорский.

- Я думал, - голубой.

- И голубой тоже.

- А какой цвет вам нравится, - спросил я.

- Никакой. Я у себя на телевизоре цвета убираю.

- Что совсем без цвета на цветном телевизоре? – спросил я.

- Представь себе. И еще выключаю звук. Получается, как черно-белое немое кино.

- А почему? - спросил я.

- Что почему?

-  Почему вы так делаете?

- Заебало все, - сказал он. Ты себе не представляешь, как все заебало.

Я тогда здорово лоханулся. Расслабился.

Это был ночной шифт. Начал в восемь. На Хаустон и FDR взял такси у напарника, а он на моей тачке поехал к себе домой в Бруклин, отдыхать.

Пятница вечер - хорошее время. Публика праздная, веселая, много туристов. Богатенькие - щедрые на чаевые.

Я подвез к Хард-рок кафе славную компанию: Бабушка-миллионерша и два внука. Моложавая бабуля мальчиков привезла в NY на каникулы. За работу, которая стоила восемь долларов, она кинула на переднее сидение двадцатник и сказала, чтобы сдачу оставил себе. Я посмотрел им в след, как они, взявшись за руки побежали и секьюрити идалека уже распахивал им дверь, и думал: "Двенадцать долларов тип. Нет, среди американцев тоже иногда встречаются хорошие люди."

По подсчетам , за три часа работы, у меня уже собрался восьмидесятник. Еще парочку хороших ударов и можно будет отложить сотку.

Это правило. Опытный таксист никогда все деньги в одном месте не держит. Проблема только в том, что по законам TLC у тебя под руками всегда должен быть размен. Если тебя тормознут таксишные менты с проверкой и ты не сможешь им показать двадцатку мелкими, получишь тикет сотню-полторы штрафа, иди потом отсуживай. Потому, до стольника я держал бабки в переднем кармане куртки. Таксист, ты же еще и кассир и инкассатор не только должен уметь оперировать деньгами быстро и легко, и давать сдачу клиенту так ловко, чтобы из нее же выходил тип, но и спрятать грошики, сохранить.

Черный, который стоял на противоположной стороне 57-й улицы, видел куда я убрал заработанный двадцатник, наметил и пошел ко мне в трафике между бамперов, как крадется хищник в сафари, используя рельеф местности. Когда я вырулил и стал на светофоре, в Манхеттене они долгие, эти светофоры, за один светофор черт знает, что может случиться, он подошел, нагнулся в открытое окно и плаксиво так, жалобно, как потерявшийся в большом городе черный ребенок, на белых дураков это действует безотказно, спросил: «Извините, сэр, как добраться до Пен-Стейшен? Мне сказали вот туда», - и показал в противоположную сторону на север.

Я сидел слушал его, развесив уши, внутренне улыбался и думал себе:

«Вот я, кто есть такой. Всего год назад меня, совершенно дикого, еврея-маугли из СССР, в мешке, привезли в Америку, а сегодня я уже понимаю по-английски. Но мало того, что я понимаю, что говорит мне этот черный задрот с поломанными передними зубами, так я еще и кое-что, кое-кому в этом городе Желтого Дьявола, бля, могу и объяснить. И, чтобы сказать that way, как на рисунке в учебнике английского языка Бонка, я упер конец своего такого русского, о такого неподдатливого языка к другим языкам языка, дабы издать это их пиздоватое, это, я извиняюся, педерастическое " that."..

Видно черный был боксер потому, что на удар у него получалось всего-то сантиметров пятнадцать, но въебал он мне в лобешник так, что помутилось в голове и из носа пошла кровь. Несколько секунд я был, как видно, в отключке, потому, что когда пришел в себя, то увидел, что африкан-американ почему-то рвет на мне шмотки.

- Бля! Я стал жертвой нападения сексуального маньяка. хуя себе, неужели я, неряшливый, сорокалетний, лысый еврей, так ему понравился.

Но вот уже очнулся окончательно и заметил, что негр рвет не что-нибудь, а замок на кармане куртки, где деньги лежат. Мои кровные, потные, трудовые таксистские денюжки, которые я с таким трудом...

- Э, нет сука черножопая. Ты боксер, а я, ведь, тоже не всегда был безропотным забитым таксистом. Я когда-то служил санитаром психбригады на станции скорой помощи номер один в городе Минске и однажды брал шизофреника с топором в лоджии на шестом этаже, на Янки Мавра. А уж закрутить кисть, это вообще мое любимое упражнение. Я взял его кулак двумя руками рамочкой и загнул черную руку так, что не сломалась она только в силу необычной природной гибкости, свойственной этой, я извиняюся за выражение, расе. И так, согнувшегося с вывернутым плечом, я потащил негра ходом спущенной с тормозов восьмицилиндровой моей желтой старушки бывшей полицейской каприз классик 1988 года рождения и... блядь, засадил в бампер впереди стоящего новенького порша. Случилось самое страшное, что бывает в работе таксиста – аксидент. Я выпустил черного и тот мгновенно исчез, а из порша уже выскочила молодая телка лет двадцати пяти, симпатичная блондинка, хорошо сложенная: загорелые плечики под маечкой на бретельках, круглая попа в белых, белых, белых джинсах, спортивные тапочки на голу ногу делает походку, как будто только встала с постели, где провела ночь с тобой, и ходит по дому босиком...

У меня уже прилично натекло их носа и борода висела красными сосульками. Она увидела меня и воскликнула:

- О Джизус. О, май Гад. Что случилось?!

- Я хотел сказать, что меня сейчас чуть не ограбили, но перепутал слова и прочавкал сквозь кровавые сопли:

«Sorry ma'am, I was nearly raped today.»