Textovert

— Ветер вроде стих! Пойдемте уже на поиски пищи!

— И сангрии!

— Да! Да!

Под ногами хрустят желтые листья каштанов. Улицы пусты. Не сезон, да и туристы тут редкость. О! Столы на улице, красно-белые скатерти, точно какой-то ресторанчик.

— Сядем тут?

— Давайте!

Меню не похоже на привычное туристическое. Всё на каталонском. Мы ищем знакомые слова.

— Sangría!

— Да, это понятно! Возьмем графин.

— Рaella mixta?

— Пойдет!

— Fish and chlips!

— Отлично! Англицизмы везде!

— Аngulas?

— Что это?

— Наверное какая-то рыба. Давайте возьмем.

К нам подходит молодая улыбчивая девушка:

— Hola! Cómo estás? Estás listo para hacer tu pedido?

— Ноla!

Марина тычем пальцем в меню. Официантка что-то воркует в ответ и уходит.

Почти сразу приносят четыре стакана — высокие, из тяжелого стекла в рубчик. Большую плетенную корзину с пружинистым свежим хлебом, нарезанным ломтями. Тарелку разноцветных оливок: маленькие бурые, вытянутые зеленые и крупные немного сморщенные оранжевые. Бутыль оливкового масла, бальзамический соус, четыре тяжелые керамические тарелки и пухлый вспотевший от льда график. В кроваво-красном вине плавают кусочки апельсина и дольки яблок, пузырьки газиозы пляшут вместе с фруктами. Муж разливает нам в стаканы сангрию. После трех жадных глотков, усталость сползает с плеч, оседает вязкой тяжестью в бедрах…

Нам несут еду. Большая чугунная сковородка шкварчит, источает запахи: чеснока, петрушки, пропитанного маслом риса и зажаренной курицы. А вот и тарелка с кусками рыбы в кляре и картофелем фри. И еще одно блюдо. Улыбчивая девушка ставит на стол кастрюльку-горшок и уходит. Марина снимает крышку.

— Что это за кошмар? Фу! — муж брезгливо морщится.

Мы видим белые, блестящие от прозрачного соуса глисты. Я роюсь в сумке в поиске телефона.

— Аngulas — это мальки речных угрей!

Марина с любопытство наклоняется к блюду.

— Пахнет уксусом и чесноком! Я попробую.

Она берет пальцами из тарелки длинную как макаронина живность. Кажется она извивается у нее в пальцах. Подносит к лицу, кладет в рот, жует задумчиво.

— Вкусненько!

— Фу! Как можно? Смотреть на это даже противно. Уберите. — муж накрывает кастрюльку крышкой.

— Я тоже не буду — бубнит Маша, засунув нос в стакан с сангрией. Отворачивается. Накладывает себе паэлью на тарелку.

— А ты?

Марина смотрит на меня. В её карих глазах пляшут озорные огоньки, пухлые губы в масле от оливок ухмыляются.

— Разве тебе не интересно? Правда вкусно!

Она снова открывает крышку. Я вижу плоских червеобразных существ. Они напоминают мне о паразитах, которых показывали на уроке биологии. За запахом уксуса и чеснока, скрывается какой-то болотный душок. Когда Марина зачерпывает вилкой очередную порцию, тонкие тельца свисают с краев, как грязные нити. Я сглатываю, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Наливаю себе еще сангрии в стакан, выпиваю залпом. Ледяная фруктовая сладость прокатывается по горлу, разжигает огонь любопытства, вырывается смехом.

— Ну, хорошо! Попробую.

Я отгоняю ассоциации, беру руками одного угря. Его белое тельце немного пружинистое на ощупь. Я отвожу взгляд от кастрюли, смотрю на золотистые столбики картофеля. Кладу в рот. Язык обжигает уксусной кислинкой, при первом укусе чувствуется легкое сопротивление, угорь упругий, но мягкий внутри. К сладковато-соленый привкусу, похожему на кальмара добавляется нотка обжаренного чеснока, оставляя ореховое послевкусие.

— Ну? — Марина смотрит на меня, отправляя в рот очередную порцию червей, усадив на вилку кусочек перца чили.

— И правда не плохо.

— Фу! Сумасшедшие! — смеется муж, похрустывая картофелем фри.

— Сука!

Он скидывает меня со своей спины. Я падаю. Чувствую, как сворачивает мое тело, чтобы сберечь голову, шею и копчик. Он придавливает меня к полу, жмет ладонями на ребра, его бедра сжимают мои.

Шепчет:

— Тише-тише, ты че сдурела?

Я скалюсь ему в лицо, облизывая зубы. Чувствуя соленый привкус на кончике языка, почти мой голос хрипло смеется.

— Да! Пошел ты! Слезай с меня!

— Тише-тише, — он аккуратно встает, держит ладони у меня на виду.

Я поднимаюсь. Позвоночника нет — вместо него горячий расскаленный прут, он прожигает меня изнутри, по костям и жилам течет ядовитая лава, стягивает пальцы в кулаки, бьется в горле сладким вожделением отомстить. Мои глаза скользят по кабинету: в серой сумке складной нож, в столе — с клыком медведя, среди карандашей на столе — канцелярский. Этот ближе всего. Я встаю. Один шаг, один шаг, разворот и один шаг.

Он отходит к выходу из комнаты, примается спиной к стене, уперается лбом в дверной косяк. Я разворачиваюсь к столу. Он у меня за спиной. Один шаг, протянуть руку, схватить нож и прыгнуть на него… Один шаг.

— Я просто хочу… — запинается.

Я слышу как он поводил плечами, как сместил вес с одной ноги на другую.

У меня в голове стучат ритмом слова: шаг, наклон, вытянуть руку, сжать в левой ладони, поднести к груди, раскрыть, прыгнуть. Мои ноги делают шаг к столу.

— Я просто… Мне просто больно от того, что ты, с твоими талантами и ресурсами… хк-хк-хкм… Кажется сейчас самое время покрутить колеса истории. Кхххм… Ну, ты же все понимаешь... Черт! Да! Ты была права. Ты говорила. Я не слушал! Ну я мудак…

Я нагибаюсь, вытягиваю руку, ощущаю в своей пылающей ладони прохладную пластиковую полоску. Подушечка большого пальца нащупала ребристый край. Меня пробирает волна дрожи, расходится сладостной немотой по плечам, ключицам, сворачивается теплой спиралью в животе. Я облизываю губы, чувствую металлический привкус на языке и небе. По шее, плечам, рукам разбегаются паучьими лапками мурашки. Большой палец надавливает на прохладную ребристую поверхность и скользит вверх. Я слышу как стонет лезвие, как мои горячие руки прижимают нож к груди, я слышу как вибрирует металл в такт моему сердцу. Я разворачиваюсь в нему.

— Оу-оу-оу! Алиса! Это я! Это я! Посмотри на меня!

Он разводит руки в стороны и делает шаг ко мне. Я слышу, как мои губы шипят: ууууххххооодддииии.

Он замирает. Делает шаг назад. Внутри грудной клетки будто лопается шарик с кипятком, мои ребра расходятся от резкого вдоха и выдоха. Почти мой голос произносит:

— Для тебя. Я. Алиса Владимировна.

Он замирает, и резко выдыхает, будто выплевывает воздух. Его плечи падают вниз, разворачивается, выходит из комнаты, застывает в одном шаге. Делает глубокий вдох — плечи подскакивают и опадают, по спине скользит волна, куртка хрустит.

Глухо, почти по слогам проговаривает:

— Я все понял. Алиса Владимирова, посмотрите, пожалуйста, бумаги… просто посмотрите. Мне нужна ваша помощь. Я буду ждать….

Я слышу, как он идет по коридору, как хлопнула входная дверь, как залаяли собаки в вольере. Смотрю в окно. Вижу как вспыхнул поселок огнями его машины. Слышу как заревел двигатель, как дворники слизали снег со стекла, как колеса пережевали мокрый февральский снег, вырулили на дорогу, зашуршали по асфальту.

Я все еще слышу, как вибрирует лезвие в такт моего сердца. Чувствую как мои остывающие ладони, держат горячий пластик…

Я вдруг вспомнил — как она вручала мне эту кепку — подарок на дэрэ. Торжественно протянула синюю коробку с большим белым бантом. Сказала тогда: «пусть приносит тебе удачу».

Черная кепка, без лого и текста, с ободранным козырьком. Я потом нашел название бренда внутри и погуглил — нереальные бабки за кепку, она стоила больше пятиста баксов. Пятьсот баксов за кепку, даже носить такое страшно. Я нахлобучил её на голову, закрыл коробку, уселся на пол, оперся спиной на диван…

А кепка ведь правда приносила удачу. Я вспомнил бранч с толстомордыми банкирами. Я тогда сорвал хороший куш. Вспомнил вечеринку в московском клубе и губастую блондиночку. Хороший был минет. Десять из десяти.

А потом вспомнил как она смешно морщила нос, рассказывая о своих партнерах и проектах. Как махала руками, тараторя так, что почти захлебывалась словами. Как смотрела мне в глаза не мигая, как положила руку на плечо, как у меня щипало в глазах и сжималось в груди от этого её взгляда. Как меня обжигали ее холодные пальцы.

Где она сейчас интересно? Я вытянул телефон из внутреннего кармана куртки, проскролил ленту. В сети. Набрал: «Привет крошка! Как ты там?». Стер. «Привитули киснунь! Как житуха?». Стер. «Привет. Я скучаю. Ты как?». Отправил. Прочла. Не ответила. Вышла из сети.

Как я все испортил? Почему она перестала мне отвечать?

Голова зачесалась. Я встал, сорвал кепку с головы, сунул в коробку. Сел на диван, скинул ботинки и куртку, забрался в худи и джинсах под плед и закрыл глаза. Мне снились или чудились на границе между явью и сном: хвойный лес, пушистые хлопья снега, падающие ей на плечи, её убаюкивающая улыбка и суровые темные глаза её мужа.

Это случилось прошлой весной. Март лип грязью к ботинкам, небо куксилось колючим дождем.

Обычный вызов. Труп в гостинице. Рутина. Проститутка с передозом, очередной чиновник обожравшийся наркоты, офисный клерк повесившийся на ремне из-за долгов. Типичные портреты самоубийц. Ах, да, еще душевно страдающие домохозяйки, эти любят заглотить пузырек снотворного, запив его игристым — и всегда оставляют записки, меланхолично-стоические красивым почерком: простите меня, но я не могу, бла-бла-бла…

Убийство в отеле тоже не редкость. Чаще, ножевые и огнестрелы, реже побои: бандитские разборки, семейные драмы, порно-перформансы, которые пошли не по плану.

Я многое видел за восемь лет работы судмедэкспертом. Но такого — не ожидал. Посреди гостиничного номера стояла гильотина. Прямо по центру. Кровать была развернута и задвинута в угол комнаты. На лавке гильотины распласталось безголовое женское тело: белая шелковая ночнушка забрызганная кровью, тонкие руки с аккуратным маникюром, стопы уставились в потолок розовыми пяточками. Молодая. Голова, как лохматый мяч закатилась под кровать. Бурая, уже подсыхающая лужа крови прямо под гильотиной и брызги повсюду.

На зеркале в ванной, скотчем был приклеен лист бумаги, сложенный в четыре раза. Обычный лист А4 для принтера. На нем выведенные от руки, семь рядов странных символов, похожих на математическую загадку. В последней строчке я распознал китайские иероглифы.

На заправленной кровати лежал желтый карандаш разломанный на две части. Никаких личных вещей в номере. Никаких следов взлома или борьбы. Администрация отеля утверждала, что номер пустовал последние три дня. По камерам два дня назад в него заходила уборщица. Её опросили — информации ноль, только довели до истерики пожилую филиппинку.

С этим делом мы возились полгода. Привлекатели экспертов, инженеров, математиков, программистов, лингвистов, следаков и генералов. Предполагали убийство, политические мотивы, появление какого-нибудь культа, но так и остались ни с чем. Опознать жертву не удалось. В номере не было никаких личных вещей. Отпечатки только ее, и в комнате и на спусковом механизме гильотины. Самообеглавливание. Невероятно!

Инженеры разобрали старинную гильотину, раскрутили все винтики и болтики, постановили что на сбор такой махины, даже если её принести по частям ушло бы не меньше шести часов и нужно не меньше двух человек. Но вероятно её не разбирали и не собирали уже лет сто.

Как в номер попала гильотина?

Кто её принёс и как?

Почему на камерах пусто?

Кто эта женщина и зачем она себя убила, таким странным способом?

Что значит этот шифр? Эксперты сказали — это бессмыслица, закономерностей нет.

Откуда взялся карандаш и почему он желтый?

Единственное что нам удалось узнать, что это пастельный карандаш из набора Cretacolor. Что гильотина произведена в во Франции в 1893 году. Старый апарат, но сохранился отлично. Оперра прошерстили все музей и выставки, но нигде не была зафиксирована пропажа.

Полгода все стояли на ушах, а потом забросили попытки. Главное что нам удалось сделать — избежать огласки в СМИ. Девушку никто не искал, что тоже очень странно.

***

Сегодня я проснулся раньше обычного. Накинул халат, всунул ноги в тапки, вышел в подъезд, прошаркал на балкон, закурил. Выкурил две, глядя на двор и сонные многоэтажки укутанные в туман. Спустился к почтовому ящику. Вытащил из него стопку рекламных листовок, счет за коммуналку и черный конверт.

Что это? Открыл сразу. По позвоночнику пополз озноб, когда я увидел в конверте желтый пастельный карандаш разломанный на две части.

Вернулся в квартиру. Поставил кофе и набрал опера, который вел со мной дело:

— Слышь? Помнишь то дело с обезглавливанием в Гамма отеле.

— Угу. Такое не забудешь.

— Глянь, когда это было?

— Погодь. Сейчас посмотрю в базе. А нах тебе?

— Просто глянь.

— Хм… 28 марта. Ровно год назад. Гребанный висяк.

— Год. Хм. Понял.

— А что такое?

— Не важно. Спасибо.

Я отключился. Налил себе кофе. Достал из конверта карандаш. Желтая пастельная пыль налипла на пальцы. Надпись Cretacolor. Я покрутил конверт в руках. Черный картон, без марок, без знаков и логотипов, словно склеенный вручную. Хлебнул кофе — по небу расползся странный металлический привкус.

На утро тягучий сон, свернулся в желудке, в горле сухо — хочется пить. Бутылка опять почти полная, вода кажется газированной, когда я задеваю тумбочку ногой, по стеклянным стенкам разбегаются пузырьки. Сегодня на вкус она чуть солоноватая, будто минеральная. Мягко прокатывается по горлу, щекочет пищевод, мне кажется по номеру растекается запах тины и мокрого песка, кожа на руках жутко чешешься, наверное вчера сгорела на солнце…

Есть не хочется. Пропущу завтрак. Ноги тянут меня на пляж, стопы вязнут в песке. Небо затянуто тучами, море дрожит бирюзой. Пляж почти пуст. Тяжелые капли дождя падают мне на плечи, прокатываются по спине, остужают кожу. Разбегаюсь, рассекаю ногами упругую морскую гущу, меня накрывает волной брызг. Ныряю. Шум дождя над головой расходится гулом. Шхр…

Зуд между пальцев рук, отдает ломотой в суставы и кости, горло горит как от жгучего перца. Вперед, вперед, ниже, ниже. Песок на дне переливается золотым сиянием. Мне кажется море зовёт меня: ниже-ниже, глубже-глубже, жжжжииивая вода… Я замечаю стаю медуз, кажется она проходит сквозь меня — чувствую холодную слизь на костях.

Не помню как добралась до номера. Нахожу себя на кровати, ноги и руки тяжелые, я вязну в одеяле как в мокром песке, проваливаюсь вглубь матраса. Меня заглатывает густая сонливая синева.

Пытаюсь открыть глаза, не выходит. Словно на веках нет мыщц. Не чувствую границ своего тела, сознание перетекает, дрожит как водная гладь под порывами ветра. Холодно. Мне так холодно. Пытаюсь вдохнуть или выдохнуть. Резкая вспышка света. Удар об стекло. Я будто смотрю изнутри аквариума. Гостиничный номер растянут, колышется, размывается. Я вижу женскую фигуру на кровати, темные волосы на подушке похожи на водоросли. Живое тело мерцает теплым светом.

Я шепчу пузырьками: выпей, выпей, выпей, выпей меня. Пей, пей, пей. Маню её к себе. Чувствую как сворачиваются от жажды сосочки на её языке.

Терплю до тех пор, пока мой смех не становится кислотно-зеленым, ядовитым, от его испарений у меня разъедает губы и десна. И я перестаю есть.

И если не сесть писать в эту ночь — наутро я просыпаюсь с чувством протухшего вожделения. Злость скребется в костях, по венам течет забродившая радость, страх стекает в почки.

И я сажусь писать. Куда деваться? Перевязываю тесемкой предложений эти бесплотные идеи и ошметки софистики. Складываю в кучки объедки тепла и любви, брошенные через плечо. Иногда мне кажется, что я кормлю какого-то зверя, который ест буквы… Помнишь, как в той песне…

Пишу. Пишу. Пишу. Пока очень плохо выходит. Усталость ложится со мной рядом, смотрит на меня круглыми черными глазками, тыкается холодным носом в голень: пора гулять. Иду, тело кутается в порывы летнего ветра. Тут такое небо, каждый день разное... Сегодня видел: на детской площадке, валяется забытая на лавке вера, перепачкана кровью надежды и спермой правоты — пахнет жидкой кошкой.

Границ нет, меня нет. Есть оголенный нерв, волокна которого состоят из картинок и слов. Вкусов почти не чувствую. Ем редко, грущу часто. А как ты? Как там твои краски, какая нынче палитра? Как твои острые кисти, густые чернила, злятся белые хосты?