Nematros

— Ну, как у вас дела? — весело спросил папа, — никто не приходил?

— Нет, — хмуро ответил Антоша и отвернулся.

— Как нет? — удивилась мама. — А подарки у тебя откуда?

И как ей еще хватило совести? Тут бы Антоше и вывалить отцу всю правду, но он испугался, что после такого папа может просто от них уйти, и он снова промолчал.

Мама и папа переглянулись, не очень понимая, в чем дело, но не стали его расспрашивать.

И вот прошел год, опять декабрь. У папы куча дежурств в полиции, у мамы постоянные смены в поликлинике. Когда они совпадали, Антошу оставляли у дяди и тети Абросимовых на Литейном в квартире с потолком, который даже не разглядеть, а забирал первый освободившийся. В этот раз, тридцать первого, мама. Они стояли на троллейбусной остановке на Невском в ожидании «десятки», вернее, мама стояла, а Антоша ходил вокруг и собирал ногами жидкий снег в невысокий защитный ров.

Поскрёбышкин был опустошен. Он шел вперед, давно потеряв счет улицам, переулкам, проспектам, паркам, скверам и потерянным нервным клеткам. Пушистый снег лупил в лицо, таял на щеках и ресницах, нос покраснел от мороза, но Поскрёбышкину было глубоко плевать. Его жизнь дала трещину, он был унижен, раздавлен, опозорен. Ладно бы перед коллегами, друзьями или родственниками, но он был опозорен перед самим собой.

Вика ушла. Его жена, в которой он души не чаял, с которой они были «Однасатана-2018», накануне Нового Года решила начать новую жизнь. Поскрёбышкин вернулся домой, и не обнаружил Вику ни у плиты, ни в гостиной, ни в спальне. И это тридцать первого вечером. Тут же набрал ей на сотовый, который, будто издеваясь, посылал в ухо длинные гудки, а когда Поскрёбышкин уже отчаялся, звонок все-таки приняли.

— Зайка?! — встревоженно выдохнул в трубку он.

— Зайка, зайка, — раздался успокаивающий голос его начальника, Шленского. — Старик, ты только не переживай, с Викусей все хорошо, мы в Сапсане, едем в Москву, там отметим в «Пушкине» новый год, Таня Буланова будет петь. Знаешь Буланову?

Буланову Поскрёбышкин знал, но был настолько потрясен и выбит из колеи, что ртом подтвердить знание не смог.

— Алё, старик, ты там? Так вот, потом доночуем в «Метрополе», а первого вылетаем на Мальдивы. Вернемся, и она с тобой разведется, цивилизованно, по-людски. Ладно, не могу говорить, горячее принесли...

— Дай. Ей. Трубку. — Нашел в себе силы Поскрёбышкин.

— Старик, ну не душни, а? Она не хочет с тобой разговаривать. Да и я, если честно, тоже. Все, пока.

Разговор, начавшийся с длинных гудков, закончился короткими.

Не вполне отдавая себе отчет в совершаемом, Поскрёбышкин выскочил на улицу и пошел. Это было часа четыре назад, а он все шел и шел. Когда уставали ноги (с его физической формой — быстро), Поскрёбышкин садился на лавку, на скамейку, на кованый заборчик, на ступени у магазинов и кафе, не боясь испачкать недорогое, но единственное пальто. Сейчас и эти короткие передышки больше не спасали, ноги ныли, одеревенев, ужасно болело колено, на котором он в молодости порвал связки, правый носок напитался кровью от мозолей. Можно было упасть на тротуар и ждать конца, но его поднимут неравнодушные. Нужно уехать из центра, и свалиться в сугроб там.

На троллейбусной остановке весьма кстати оказалось сидячее место.

Марина выла от безысходности. Ей сорок два, и у нее нет никого и ничего. Ее родная, любимая мамуля постоянно о ней заботилась, всегда знала, что и как ей лучше, что ей носить, с кем гулять.

— Ты разве не видишь, что это плохие дети? — спрашивала она, и Марина, понурив голову, кивала, хотя ничего такого не видела.

— Ну и куда ты собралась в такой юбке? Опроститутиться мечтаешь? Переоденься! — Марина не мечтала, потому покорно переодевалась. Она вообще, кажется, больше не мечтала.

— Вот закончишь школу, и делай, что хочешь, а пока по закону я за тебя буду решать, ясно?!

— Я, конечно, знала, что ты не семи пядей во лбу, но от этого Виталика за версту несет сигаретами. Трахнет тебя, и бросит. Ну и что, что очкарик. Айтишник? А что, айтишники баб не порют?!

В общем, отец ушел, когда Марине было восемь. Не вытерпел.

Марина закончила школу с переменным успехом. Институт ни шатко, ни валко. Устроилась на работу, трудового стажа на которой в этом году набрался честный двадцатник. А еще она была девственницей и по-прежнему жила с мамой в ее однушке. Марина была нормальной женщиной, без загонов, ее можно было назвать симпатичной, но все робкие попытки мужчин войти в ее жизнь ненавязчиво разбивались о твердость маминых комплексов.

И вот два дня назад мама умерла. Буднично, спокойно в своей кровати (не будет же мама спать на диване, иначе зачем ей дочь). Марина, не выходя из ступора, вызвала «скорую», те констатировали смерть, следом приехали аффилированные ритуальщики, что-то спрашивали, называли какие-то цифры, дали бумаги, видимо договора. Марина молча кивала, подписывала. Мама лежала и наконец-то молчала.

Потом, когда ее выносили, Марина зачем-то поперлась следом, наверное, убедиться, что дверь фургона ритуальных услуг закроется за ней, но мама так просто не сдавалась.

Лифт застрял между третьим и вторым. Полтора часа они провели в тесноте, да не в обиде. Маму положили на пол по диагонали, ритуальщики сначала прискорбно молчали, но, когда ожидание затянулось, начали делиться историями из жизни, порой трагическими, но больше смешными. Марина сидела на заднице в углу, рядом с мамиными ногами, и тупо смотрела в стену.

Их вызволили матерящиеся лифтеры.

Похороны она помнила смутно, все делала на автомате. Родственников особо не было, а мамины сбережения были. Куда-то шла, что-то подписывала, за что-то платила. Морг, ритуальный зал, кладбище, горсть земли, высохшие слезы.

А потом вернулась в пустую квартиру.

Купила продуктов в типовом «Ашот — людям» у дома, и даже начала кромсать оливье, но изуродовав очередную картофелину, вдруг бросила нож куда-то в сторону окна и заорала что есть сил. Нож застрял в недрах портьерной шторы. Кто в здравом уме вообще вешает на кухне портьеры, скажите? Кто, кроме ее матери?!

Прооравшись до осиплости, она молча направилась в комнату, долго отупело смотрела на расправленную кровать. Она не останется здесь ночевать ни в новогоднюю ночь, ни в какую другую. Марина накинула пуховик прямо на домашнюю кофту, всунула ноги в сапоги и выскочила из дома. Она продаст квартиру и уедет из города. Однушка «в пределах» уйдет быстро, демпинговать не придется.

Она инвалид. Какая там положена группа людям с изуродованной судьбой? Марина ненавидела мать. Люто, остервенело, до изнеможения, но не больше, чем себя. Троллейбусная остановка на углу, отсюда можно доехать до Дворцовой, там люди, много людей.

Сева мчал на Велостере по Невскому. Вкруг закатанный в матовый ярко-зеленый винил, черные диски, крыша и кругляш лючка бензобака. Двести семьдесят пять кобыл на роботе прямиком из Кореи. Сева не соблюдал правил, проскакивал светофоры на красный, маневрировал без единого поворотника, клал на скоростной режим подошву ботинка, мнущую в пол педаль газа. Сева понимал, что так он далеко не уедет, но далеко ему и не надо было.

Марго его бросила. Тупо, кринжово, как сказала бы сама, умей она взглянуть на себя со стороны. Он молодой перспективный писатель, она — начинающая домохозяйка. Идеальные вводные данные для крепкой счастливой семьи, добившейся всего вместе, поднявшейся с самых низов. Нет, вздумалось ей свалить. И к кому? К лысеющему продюсеру Вартаняну. Севе всего тридцать, по писательским меркам юность, а он уже брал Букера и Нацбест, как к себе домой входил в шорты Большой книги и Ясной поляны. А что у Вартаняна кроме длинного рубля и дорогих сигар? Правильный суффикс?

Права на экранизацию второго и последнего пока романа Севы, мгновенно ставшего бестселлером, были проданы еще до его появления на полках книжных магазинов. И это оказалось роковой ошибкой. Сначала Вартанян не допустил Севу до сценария, а потом увел Марго. Шах и мат. Только матом и можно было описать случившееся. А он, как дебил, купил ей самое дорогое кольцо. Сева полез во внутренний карман, чтоб вытащить чертову коробочку, та упала куда-то под ноги, Сева нагнулся, начал шарить рукой и упустил момент, когда правые колеса хватили каши у края дороги. Машину повело, Сева попытался вывернуть руль, и ушел в занос. Резко вывернул руль обратно, переводя Велостер из управляемого заноса в неуправляемый.

Машину развернуло и выбросило с дороги. Сева успел увидеть толстенный фонарный столб, о который стесало зад машины, и остановку с разбегающимися человеческими фигурками. Лиц не разглядеть из-за поднятой снежной каши, но вроде перед капотом мелькнула детская шапочка. Женский пуховик. Мужик в пальто. Все это пронеслось перед глазами Севы одним мгновением, сгустившимся в темноту.

Кафе было уютным, и это чувствовалось во всем, начиная с добротной скандинавской мебели, теплого освещения, пышной, но не чрезмерно, зелени, зонирующей посадочные места, и заканчивая чем-то неуловимо манящим присесть здесь и просто выпить чашечку кофе, глядя на снующих за окнами по главной артерии Питера людей. Даже удивительно, что в это время вообще все столики, за исключением одного в самом углу, были свободны.

Сева стоял на входе, впечатляясь интерьером. Неожиданно откуда-то сбоку нарисовался официант, молодой бородатый парень в красном фартуке с меховой оторочкой и таком же колпаке.

— А, это вы, — лениво бросил официант, которого Сева определенно видел впервые.

— Я, — решил подыграть маститый писатель.

— Проходите, вас ждут, — подтолкнул его в спину официант. Манеры у него были так себе.

На половине пути Сева встал, как вкопанный.

— Но это же... Я же их... Это они, да?..

Вместо ответа официант только едва заметно кивнул.

— Я не пойду! — твердо сказал Сева. — Что я им скажу?

— К счастью, это не мои проблемы, — пожал плечами официант. На них уже обратили внимание сидящие за столиком, и отступать было некуда.

«Здравствуйте, я Всеволод Пыжов, известный писатель и человек, который вас убил».

Сева молча сел за стол. Стол был добротный, с круглой цельнодеревянной столешницей, это Сева успел разглядеть, потому что глаз поднять не решался.

Собеседники разглядывали его с нескрываемым любопытством.

— Вы грустный. У вас что-то случилось? — Осторожно спросил пацан, мелкий, лет семи.

Сева буквально заставил себя посмотреть на него. Пацан глядел открыто и сосредоточенно.

— Меня зовут Антон, — представился он. — Валерьевич.

Вышло ВалеР-Р-Рьевич.

— Всеволод, — пожал маленькую ладошку Сева.

— Марина, — представилась женщина в непонятного цвета усталой кофте. Теперь Сева видел, что она была симпатичной, просто совсем не накрашенной. Была...

— Поскрёбышкин, — протянул ладонь с узловатыми пальцами третий, в мешковатом свитере с оленями.

Ни один не предъявил ему претензий. Объяснение могло быть только одно — никто из них ничего не знает.

— А вы почему здесь? — спросила вдруг Марина. — Вас?.. Тоже?..

Сева посмотрел в окно, он всегда отворачивался перед тем, как рубить неправду-мачеху. Но наткнулся взглядом на искореженную остановку. Это злосчастное кафе находится в том самом месте.

«Можно мне столик с панорамным видом?»

«На место преступления подойдет?»

— Нет, меня не тоже, — повернулся к ней Сева. — Это я был в той машине, которая вас... которая врезалась в остановку.

— Вы? — удивилась на мгновение Марина, но тут же взяла себя в руки. — Ну а почему бы и не вы? Я вас чуть старше представляла.

— А я немного моложе, — подключился к разговору Поскрёбышкин.

— А я вас вообще не представлял, — поделился откровением семилетний Антоша.

— Вы должны знать, — взял себя в руки Сева, — что все вышло глупо и случайно. У меня не было умысла, я...

— Такой молодой, — равнодушно вздохнула Марина. — И такая сволочь...

— От судьбы не уйдешь, а судьба — паскуда, — почесал щетинистую щеку Поскрёбышкин.

— А я увижу маму? — спросил Антоша.

Сева сделал вид, что вопрос к нему не относится, мало ли о чем любопытствует ребенок во взрослой компании, поэтому решил уйти проверенным путем, в себя, прикинувшись размышляющим над новой книгой.

— Всеволод, мы долго будем молчать? — нарисовался за спиной дефект общепита в красном фартуке. — Ау, Всеволод, ответьте ребенку!

Сева, как шейкер, в который залили в нужных пропорциях досаду, злость, вину, горечь и стыд, молча кипел, потирая виски. Тронь его, и все взлетит на воздух.

Дверь в палату реанимации Мариинской больницы распахнулась, и вошли трое в белых халатах. Один из них, очевидно, доктор, следом дежурная медсестра, за ней — старшая. Доктор бегло глянул в планшет.

— Ну здравствуйте, пациент Пыжов.

Человек на койке предпочел отмалчиваться. Он десятый день не выходил из комы.

Доктор повернулся к дежурной медсестре, глазастой девушке с пластиковым «Оксана» на кармане.

— Тот самый, с Невского?

— Да, Иван Семенович. Писатель, который тридцать первого в остановку въехал.

— «В состоянии», небось?

— В том и дело, что нет, — заступилась за пациента Оксана. — Все анализы чистые.

— Не повезло, значит, — задумчиво произнес доктор, делая какие-то пометки в планшете.

— Ему да, — добавила старшая сестра, — а остальным — очень даже. Говорят, полный троллейбус от остановки секунд за десять до этого отошел. Невский, Новый год... Это же наша остановка, прямо за углом, я сама там на «десятый» сажусь. В общем, чудо, что на ней никого не было.

Доктор посмотрел за стекло, в метущий январь, возможно, оценивая степень чуда.

— Хорошо. Как динамика? Без изменений?

В целом по Пыжову доктору было ясно. Спокойный пациент, стабильно тяжелый. Делегация удалилась.

Молчание затягивалось.

— Ладно, нам пора, — сказала Марина, и Сева считал в ее голосе упрек? Разочарование? Как бы то ни было, все вдруг начали собираться.

— Подождите, я с вами, — неловко пробормотал Сева, но подняться со стула не вышло, будто брюки и сидушка были обильно смазаны клеем.

Марина тем временем уже надела свой бесформенный пуховик и помогала Антоше влезть в комбинезон. Поскрёбышкин сражался с рукавами пальто, один из которых выплюнул на пол шарф, а другой — шапку. Поскрёбышкин ругнулся и наклонился поднять. Сева увидел проходящего мимо официанта, тот старательно избегал встречаться с ним взглядом.

— Эй, уважаемый! — крикнул Сева, — мне неуловимо начинает казаться, что вы меня игнорируете! Я тоже хочу покинуть ваше заведение!

Никакого ответа. Сева выждал момент, и буквально схватил оказавшегося в неосмотрительной близости нахала в красном фартуке за рукав. Какого черта он вообще ходит туда-сюда, если других посетителей нет? Почему им пора, а ему нет? Они умерли, а он еще жив? Или они умерли сразу, а у него еще есть в запасе минуты или даже часы?

Севу очень беспокоила неопределенность, чувство тревоги стремительно нарастало, он понимал, что сейчас происходит что-то важное и непоправимое.

Поскрёбышкин, Марина и Антоша вышли на улицу, и стояли по ту сторону стекла в ожидании троллейбуса.

— Куда они теперь? — требовательно спросил Сева, все так же вцепившись в рукав официанта.

— На конечную маршрута, — пожал плечами тот. У них явно не заладилось с первого взгляда.

— А где эта конечная? — терпеливо, но на грани, спросил Сева.

— Я-то откуда знаю? — бесцеремонно ответил официант, — не я ведь писатель.

Сева не выдержал.

— Я вижу, что не вы — писатель. Вы неудачник. Но я-то писатель, и тоже не знаю, куда они отправляются.

— Так придумайте, — официант, казалось бы, даже не обиделся на злой выпад, более того, он уселся за столик напротив Севы.

— То есть, придумать?

— По-моему, вы туповаты для писателя, — улыбнулся официант. — И за что вам только премии дают? Ладно, давайте, поясню. Про Антошу вы написали рассказ три года назад и выиграли с ним интернет-конкурс, вам за него даже заплатили. Он очень понравился вашему племяннику, и вы написали еще несколько, планируя сделать большой сборник «Антошкины рассказы». Но потом разругались с сестрой, перестали общаться, и не написали больше ни строчки, наказав невинного ребенка.

Сева посмотрел на официанта, как на идиота, но наткнулся на аналогичный взгляд.

— Марина, — продолжил официант, — героиня вашего следующего романа, она только похоронила мать, и сама еще не знает о том, какой бывает настоящая жизнь. Но, глядя на вас, думаю, может и не узнать. Не повезло бабе с писателем.

Сева уже давно съездил бы ему по физиономии, но останавливало то, что этот наглец говорил правду.

— Ладно, а третий?

— Поскрёбышкин? — нахально переспросил официант, как будто был какой-то другой третий. Не дождавшись от Севы подтверждения, он продолжил. — Про него вы не написали еще ни строчки. Вы его только придумали в тот вечер, когда вас бросила Марго, незадолго до аварии. Он пока герой без истории. Чистый лист с богатым прошлым. Неужели вам не хочется узнать, что с каждым из них случится? Ведь это только в ваших силах.

Всеволод Пыжов замер. Он умел принимать решения быстро, когда накапливалась критическая масса знаний по вопросу, и вот сейчас, кажется, этот момент настал.

Сева вскочил с места и бросился к выходу.

Бородатый официант в красном фартуке и колпаке, улыбаясь смотрел ему вслед, потом перевел взгляд на окно, за которым к остановке как раз подходил троллейбус. Двери медленно открывались.

Сева в три прыжка оказался на остановке, наклонился к Антоше, которого держала за руку Марина.

— Слушай, Антон Валерьевич, — шепнул ему Сева, — это тайна, и это важно. Прошлогодний Дед Мороз — это папа. Этого никто не должен знать, но Дед Мороз не успевает поздравить всех лично, поэтому у него много помощников, один из них — твой отец, понял?

Антоша кивнул. Сева подмигнул ему, похлопал по плечу.

— А теперь поторопись, родители заждались. И за этими двумя приглядывай, мало ли.

Антоша с самым серьезным видом подмигнул в ответ, показав, что умеет хранить тайны, и поднялся по ступенькам.

Двери закрылись.

Троллейбус тронулся, и теперь только от Севы зависело, в каком направлении. Он посмотрел через стеклянную витрину кафе, но официанта уже и след простыл.

Сева глубоко вдохнул чистого морозного воздуха, но не закашлялся, а надулся, словно шар, растя в себе эту свободу, распахнул руки в стороны, обнимая вьюжно-вальсирующий Невский, весь торжествующий город, целый мир. Задрал голову к небу, высунул язык, ловя на лету пляшущие в унисон с его ликующим сердцем снежинки.

Всеволод Пыжов твердо знал, что ему нужно делать.

Спокойный пациент в отделении реанимации и интенсивной терапии Городской Мариинской больницы вдруг открыл глаза, впервые с момента аварии.

Часы на стене гордо и с достоинством демонстрировали всем желающим ленинградское время.

Время жить дальше.

- Чё, не открывают? – раздался внезапный голос за спиной, от которого Шнеерсон чуть не обделался прямо на месте. Очень позже спустя, когда он писал собственные мемуары, он множество раз прокручивал этот эпизод внутри головы, и приходил к выводу, что обосраться тогда было бы самым разумным и избавило бы космического рейнджера от всех последующих событий, хоть и оставило бы пятно на штанах и репутации.

Шнеерсон стремительно обернулся, заприметив краем глаза прямо перед собой мускулистую фигуру в бесформенной майке-алкоголичке и красивых бриджах небесного цвета и непримечательного фасона.

- Нет, - процедил сквозь плотно сжатые губы наружу Шнеерсон.

- Джованни Батиста де ля Фуэнте. Барон, – скромно произнес незнакомец с достоинством и склонил голову в нижайшем фуэте прямо на плечо Шнеерсона.

- А вот и не угадали! – злорадно захихикал Шнеерсон. – Моё имя слишком известное, чтоб его называть. Но мой позывной – Пятый, хоть это и секретная информация.

Барон де ля Фуэнте уважительно посмотрел куда-то под ноги, и даже между ними, где находился его сверхскоростной межзвездный мопед.

- А, так вы – тот самый? – с придыханием поинтересовался он, и Шнеесрон расправил плечи еще более-менее.

- Ага, - горделиво ответил бесстрашный блюститель.

- Который между четвертым и шестым? – уточнил барон.

Шнеерсону ничего не оставалось делать, кроме как признаться, что он не умеет считать, но тут совершенно неожиданно и очень кстати отворилась дверь сортира. Из нее вопреки всему, кроме законов физики, вышел могучий старик в красной шубе, отороченной мехом по самое не волнуйся, и шапке аналогичного цвета и рукавицах в тон.

Борода старика и его усы заодно были чуть приправлены кусочками оливье, которые, очевидно, уже побывали внутри хозяина ранее, а теперь вернулись обратно.

Седой старик и барон неожиданно встретились глазами и резко с нотками стремительности зашипели друг на друга, ощерились и ощетинились, как вампиры и оборотни в старом кинофильме, который Шнеерсон смотрел давным-недавно, когда хотел затащить в постель свою коллегу по предыдущей работе, с которой его уволили за прогул корпоратива. Барон вытащил из-за пазухи руки-базуки и отчетливо проговорил не своим голосом:

- Вот ты где, гнида!

Седой старик не тратил ни секунды на разговоры, потому что уже потратил три часа, блюя в сортире. Он размахнулся тяжелым мешком, который всегда таскал с собой и сейчас тоже не забыл, но попасть в барона оказалось непосильной задачей, и он промазал.

Барон ответил взаимностью, нажав на курок. Никакого выстрела не произошло и не могло произойти, это знал даже Шнеерсон, что нажимать надо на спусковой крючок, а курок взводить перед выстрелом. Барон злобно отбросил руки-базуки и отпнул ногой подальше, чтоб не иметь с ними ничего общего.

- Вы без рук, как без рук, - заметил наблюдательный Шнеерсон, и это было его роковой ошибкой и досадным недоразумением.

Дед тем временем отворил мешок на всю распашку и полез в него с явным намерением вытащить из недр какое-то оружие или неожиданность другого толка.

Шнеерсон напрягся, а барон де ля Фуэнте с ужасом ничего не предпринимал. Ситуация становилась критической и разворачивалась на триста шестьдесят градусов по цельсию и обратно.

Развязка наступила совершенно неожиданно, хоть о ней и можно было догадаться, но не сегодня. Старик так глубоко проник в мешок, что исчез в нем целиком, а когда ошарашенный Шнеерсон и хладнокровный Джованни Батиста констатировали абсолютное исчезновение деда, барон хлопнул себя по лбу чем придется, и вспомнил:

- Это портал.

- В ад? – зачем-то спросил Шнеерсон.

- Сеть порталов связывает Вселенную, - проигнорировал его барон, - но так как Вселенная расширяется, то и порталы тоже расширяются. Когда-то это был наперсток, а теперь, видишь, целый мешок.

Эрудированность барона не оставляла в Шнеерсоне никаких сомнений.

- Дед украл и наворовал у беззаботных олигархов все, до чего смог дотянуться, но не просто так, а чтобы раздать наворованное себе.

Шнеерсон только кивнул головой в знак категорического непонимания.

- Это не простой дед, а… - начал барон.

- Дед Мороз! – радостно перебил его Шнеерсон.

- А мой дед, - закончил барон де ля Фуэнте.

Шнеерсон испытал неописуемое изумление, от которого ему пришлось не только молчать, но и ничего не говорить.

- Но да, и дед Мороз тоже, - добавил барон скромно.

- Но если он – дед Мороз, то ты, получается…

- Правильно, Снегур.

Шнеерсону никогда раньше, и позже, возможно, тоже, не доводилось видеть живого Снегура, и он принялся рассматривать его, не привлекая особого внимания к собственной персоне и помыслам.

Им оставалось теперь только одно или, в крайнем случае, совершенно другое, в общем, выбора не было.

- В мешок! – выкрикнул барон, и Шнеерсон, ведомый инстинктами и гравитацией, прыгнул в портал.

Там пованивало нафталином и нечестивыми делишками. Шнеерсону сразу показалось, что в некоторые разы, когда дед Снегура не успевал добраться до туалета, он ходил прямо в мешок. Но неисповедим горизонт событий, и Шнеерсона выкинуло на грязную мостовую, где обрывки вчерашних желаний и мечт вперемежку с обоссанным снегом составляли купаж новогоднего Нижнего.

Тагила.

Шнеерсон не сразу узнал планету, на которой ему посчастливилось. И это была не она. Тогда вселенский отшельник с неброским позывным Пятый, вдруг решительно посмотрел на отсутствующих прохожих и присутствующего бомжа, который, как в другом старом фильме, жег костер прямо в жестяной бочке, греясь в лучах славы и горящих вонючих тряпок. Во время того фильма Шнеерсону тоже не дали, но он и не просил.

- Ты кем будешь? – сурово спросил Шнеерсон.

- Кому, ёпта? – сипло пробухтел собеседник.

Шнеерсон понял, что так он ничего не добьется, а если и добьется, то только пиздюлей. Нужно было менять план, но на что, он не знал. Уверенность в том, что Снегур не прыгнул за ним, окрепла до твердого состояния, и подкрепилась тем, что на месте портала ничего не было, а то, что все-таки было, было не оно, а насрано.

- Как звать? – спросил Шнеерсон бомжа. Глядя в светлое и незамутненное разумом и интеллектом лицо, Мирон Яковлевич тщетно пытался понять этого человека, уловить его суть, но улавливал только запах.

- Сопромат! – рыгнул бомж.

- Философ что ли? – поинтересовался Шнеерсон, но в это время у ближайшего подъезда остановилось такси, из которого вышел Дед Мороз, а за ним какая-то баба в голубом полушубке. Баба была пьяная, возрастная, и ни в чем себе не отказывала. И никому не отказывала. Шнеерсон подумал даже, а не посмотреть ли с ней какое-нибудь кино, можно даже немое и черно-белое, но тут же отогнал от себя назойливые мысли и бомжа Сопромата.

- Пидор! – выругался бомж, откатываясь на безопасное расстояние. Но Шнеерсон был уже весь внимание и абсолютно в другом месте, левее, сфокусировавшись на цели.

Мешок деда был туго набит – значит портал активный и действующий. Единственное, о чем мог сказать, а мог и не говорить Шнеерсон, так это о погоде, поэтому уловил момент, когда Мороз и его баба зайдут в подъезд, и проник следом, невидимый, неслышимый, никчемный, как и подобает настоящему межзвездному спецагенту.

В подъезде пахло свежей мочой и мандаринами. Уж их-то на своем веку Шнеерсон съел ровно одну. Дед Мороз поднялся на третий этаж, зачем-то протер посох, а его баба поправила чулки под полушубком, вызвав у Шнеерсона эрекцию и забытые воспоминания о войне за независимость Кассиопеи, в которой ему не довелось участвовать.

Дверь открыли сразу, хотя и после долгой паузы. Дед шагнул в неизвестность квартиры, евойная баба глупо улыбалась следом, а третьим зашел Шнеерсон, как ни в чем не бывало, по крайней мере, с ним.

Хозяйка квартиры, невысокая блондинка с темно каштановыми волосами и милыми кустистыми бровями поправила халатик, потому что надела его задом наперед, дуреха, и начала вглядываться в гостей. Это было нетрудно, потому что они втроем толпились в тесной прихожей, прижимаясь друг к другу, а особенно Шнеерсон к бабе Деда Мороза.

- Проходите, - коротко бросила хозяйка квартиры, - а это кто?

Она показала своим пальцем прямо на Шнеерсона, всячески его разоблачив.

- Где? – переспросил он и попытался бежать, но дверь оказалась закрыта им самим считанные секунды назад.

В это время в коридор выскочил маленький пацан с табуреткой, ловко залез на нее и начал читать стихи.

- Верхнего Тагила нет. Пошел на хер, старый дед!

- Не Верхнего, а Великого, и не Тагила, а Устюга, понял ты, мелкий засранец?! – обиделся дед.

- Какой славный малыш! – наклонилась к ребенку баба Деда Мороза, и линия полушубка поползла вверх, прямо по колготкам. Шнеерсону захотелось войти в ее положение, но он был при исполнении, хоть и знал несколько отверстий для входа.

Подумав об отверстиях, Шнеерсон отчетливо вдруг понял, что именно здесь, в этой забытой богом дыре он почувствовал аромат дома, уюта, умиротворения и оливье в тазике.

- Проходите, чивоужтам, - махнула рукой хозяйка.

Шнеерсон чуть было не растерявший боевой задор, совершенно внезапно вспомнил давно забытую задачу и цель, и ухватил деда за бороду. Та неожиданным образом отделилась от красного пропитого лица вместе с усами и оказалась в руке Шнеерсона.

- Ты чего, паскуда? – пробасил обиженный дед.

- Да, ты чего, паскуда? – вторила ему баба.

- Мр-р-разь! – отчетливо произнес малыш с табуретки.

Шнеерсон почувствовал, как все это происходит совершенно естественным образом, традиционно, словно хорошо отрепетированный спектакль, где каждый знает свою роль и ничему уже не удивляется. В голове всплыло нарядное слово Праздник.

Дед размахнулся посохом, но между ним и лицом Шнеерсона была преграда в виде головы евойной бабы.

- Н-на! – произнес дед, и баба полетела навзничь.

Хозяйка квартиры сняла пацана с табуретки и унесла в комнату, а Шнеерсон тем временем, воспользовавшись своим умом и сообразительностью, вытащил из левой штанины оставшийся бластер, переложил его в правую руку и выстрелил в буйного деда парализующим лучом.

Когда казалось, что на сегодня уже хватит конфликтов, начали бить куранты, но не кого-то, а сами по себе. Хозяйка квартиры пригласила Шнеерсона за стол и подала бокал шампанского.

- Нужно загадать желание, - сказала она.

- Мразь! – добавил мальчик.

Шнеерсон и в детстве был туговат на фантазию, а с годами это его умение только закрепилось.

- У меня еще дочка есть, девочка, - уточнила хозяйка квартиры, - но она уже спит.

Шнеерсон определенно решил, что это даже к лучшему, но тут его озарило проблеском.

- Вы – жена Ландыша из прошлого рассказа?! – почти выкрикнул он, и она посмотрела на него и сказала «да», что без слов стало понятно, что это она и есть.

- А что с ним? Он жив? – Спросила она, начиная кусать губы и прикладывать ладони к лицу. Лицо принадлежало Мирону Яковлевичу, и он отстранился, иначе он ничего не видел, и разговаривать было неудобно.

- Он погиб, - выдохнула она. – Расскажите, как?

«Он погиб в бою!» - хотел сказать Шнеерсон.

«Пал, как герой!» - хотел добавить Шнеерсон.

«Конфедерация и я лично никогда не забудем его!» - почти произнес он.

«Он просил передать, что любит вас!» - планировал закончить Шнеерсон.

- Его сожрала огромная жопа, - честно ответил он.

- Что ж, он был героем, мой Ландыш, - вздохнула хозяйка, - вообще-то, его звали Виталик. Он был таким славным и перед смертью наверняка одобрил бы Гургена.

- Кого? – поперхнулся Шнеерсон.

- Гургена, - кротко сказала хозяйка и кивком головы указала в сторону. Шнеерсон обернулся и увидел, что рядом с ним на диване сидит чахлый усатый Гурген в мохеровой рубашке в крупную бордовую клетку, заправленной в треники, в свою очередь заправленные в носки. Один носок был натянут так сильно, что порвался на большом пальце, а другой скрывался под тапком. Гурген был явно не в лучшей форме.

- Ваше здоровье, - сказал Гурген и опрокинул рюмку.

- Мразь! – добавил малыш и опрокинул салатницу.

Шнеерсону пришло отчетливое понимание, что эта его миссия закончена, а другие – нет, и как бы ему ни хотелось уйти, именно так он и должен поступить, перешагнув через парализованного деда и его бабу, выйти за дверь и рамки дозволенного, раствориться в бескрайнем космосе.

Но сначала не мешало бы наконец посрать.

- А где тут у вас туалет? – мужественно спросил он.

- Не вопрос, - думаю, выслушать-то можно предложение, а там и отказаться не трудно, - по сколько вкладываемся?

Этот вопрос неимоверно задел его, ибо все знали, что свои деньги Мишаня всегда проëбывал быстро и один.

- Бля, ну так не делается. Моя идея, и я еще вкладываться должен? Короче, слушай!

Была в Мишане такая лихая наглость и разудалая борзость, которую он постоянно демонстрировал друзьям. Как только дело доходило до серьезных рамсов, он прятал язык в жопу, но когда жизни и здоровью ничего не угрожало, заставить его замолчать было практически невозможно, как Ассанжа или Сноудена.

- Так вот, - продолжил Мишаня, - знаешь тут, в Холуйке воинская часть стоит. То ли танкисты, то ли связисты. Есть там у меня один знакомый…

- У тебя? – не сдержался я и захохотал, - знакомый военный?

Тут надо сказать, что Мишаня был пацифистом и до двадцати семи лет при слове «военком» съебывал быстрее, чем кошки от Куклачева.

- Не вижу в этом ничего смешного, - нахмурился он, - я взрослый человек и сам волен выбирать себе знакомых. И вообще, ты хочешь легких бабок или нет??

Легких бабок мне хотелось, а связываться с Мишаней – нет.

***

Кампания превращалась в серьезное мероприятие, не меньше чем Одиннадцать друзей Нематроса. Знакомый Мишани, старший лейтенант Зорге, то ли латыш, то ли просто хуйло, был взводным в этой части в Холуйке. Одновременно, в соседнем Светлом пути сводил концы с концами элитный консервный завод, предприятие беспесды градообразующее. И там, где-то в недрах автоклавной трудился наш с Мишаней общий знакомый Валера Шляхин, называемый за глаза Шлюхин за нестойкость убеждений и пассивность жизненной позиции.  Он там то ли четвертый помощник бухгалтера, то ли второй заместитель уборщицы. Пятым в деле был Санëк, хороший парень, добрый и веселый, по накурке цитировал наизусть Бродского и Ротару, зато не кидал друзей и не срал в бассейнах.

Схема была простой. Солдаты из этой части по ночам здоровому сну предпочитали работать на консервном заводе, за что получали по три банки горошка и всего по две – кукурузы, что объяснялось хуевым урожаем последней. Что с этого имел командир части, не уточнялось, но взводные заебались кроме нарядов по части, караулов и прочих дежурств хуярить еще и на комбинате.

Мишаня договорился с Зорге, что мы покупаем у того три комка вместе с берцами, что получалось по пять тыщ с носа. На мой вопрос, нельзя ли взять в аренду, ибо мне берцы нахуй не впились, да и комок только если для ролевых игр, Зорге сказал, что так дела не делаются и отвернулся. Аргумент пиздец какой серьезный. Ясен хуй, деньги были мои – парни  обещали вернуть, когда возьмем куш.

Следующей ночью, когда по графику на заводе работал взвод Зорге, мы во всем этом маскараде собираемся в кустах у проходной. После того, как заедет крытый ЗИЛ с бойцами Зорге, мы ждем минут пять, и выходим. На проходной говорим, что срали или на худой конец попали в оцепление врага, потому отстали от своих, но прорвались (или просрались – в зависимости от легенды) и теперь наверстываем. Если бабка не поверит, за нами приходит взводный Зорге, идентифицирует наши личности и ведет в цеха. По дороге мы вновь отделяемся  от своего командира и пиздуем к «трехэтажному зеленому зданию, похожему на огромный зеленый хуй с окнами», где нас встречает Валера Шлюхин. Он вечером вместо того, чтоб уйти домой, прячется в сортире, затем открывает нам изнутри, и все, мы в помещении. Директор завода, «хуйло и педораз», как охарактеризовал его подчиненный Шлюхин, в своем кабинете хранит черную кассу. Не так дохуя, ибо раз в неделю он отвозит денежку в банк, но тысяч шестьсот быть должно. Медвежатников в нашей компании не было, а с гастролерами связываться не хотелось, поэтому мы вчетвером вытаскиваем сейф на улицу, грузим в тачку, которую должен будет подготовить Шлюхин, и вывозим через проходную. В этом месте в гладком плане Мишани стояло шероховатое слово «импровизация». Дальше, если все успешно, грузим сейф в L200, который Санëк возьмет у бати, и на котором мы приедем в Светлый путь. А ещë дальше – дело техники. Так как вся материальная поддержка операции  на мне, начиная от маскарада и заканчивая бензином и непредвиденными расходами, то я забирал треть от всей суммы – остальное делили поровну на четверых Мишаня, Зорге, Шлюхин и Санëк.

План представлялся мне не то, чтобы охуенным, но реальным. Директор вряд ли держит там огромную сумму, поэтому не будет поднимать шум, чтоб не вскрылась махинация с военными, а если и будет, то там же не в курсе никто, а Зорге не расколется – фамилия обязывает, хуле. Так что самым слабым звеном в плане Мишани был,  собственно, сам Мишаня. Психически уравновешен так себе, болевой порог низкий ояебу, да и попиздеть любитель – про то, как его хуй застрял в бутылке шампанского на выпускном, он до сих пор рассказывал с гордостью и придыханием.

***

Мы припарковались за квартал до консервного завода, в ожидании ЗИЛа с военными. Одного взгляда на Светлый путь хватало, чтоб понять, что завод с функцией градообразования справляется так себе. Хуйня, а не Светлый путь, в общем.

Пока все шло неплохо. Санëк нацепил на всякий случай сержантские лычки.

- Это если бабка спросит, кто старший, - пояснил он.

Мишаня на всякий случай наклеил усы.

- Тебе бы еще шляпу на голову и Констанцию на хуй, - одобрил Санëк.

- Пошел в сраку, каналья! – вжился в образ Мишаня, и как раз в это время грозно пердя движком и поднимая клубы пыли, по грунтовке промчался военный ЗИЛ.

Выждали минуту.

- Пора, - махнул рукой Санëк. Сержант, хуле.

До проходной добрались без приключений, пятьдесят метров по прямой. Дверь закрыта.

- Именем короля, откройте, - забарабанил Мишаня.

Открылось маленькое окошко.

- Чего вам, наркоманы ебаные?

- Бабуль, ты че? – Мишаня располагающе пошевелил усами, - тут наши должны были проезжать пару минут назад.

- Ваших всех в сорок пятом захуярили! – продолжала бабуля непривычно низким голосом, - убирайтесь отсюда, пока я инквизицию не вызвал!

Мишаня развернулся и хотел съебать. То ли испугался инквизиции, то ли захотел побыть один в ночи. Санëк вовремя схватил его за ворот и вернул в строй.

- Бабуль… то есть это, дедуль, - взял инициативу в свои руки я, - подожди с инквизицией, а? Мы посрать отлучались, от своих отстали, а тут немцы. А у нас из оружия только лопухи, пришлось отступать. За подмогой, значит.

Заскрипел засов, и дверь открылась.

Выглянула бородатая бабка.

- Ты хуйню-то не неси мне. Я, может и старый, но не дебил. Какие немцы?

- Дед, - продолжаю наступать, - говорю же, срали. Без спросу. И так влетит сейчас. Ну не веришь, позвони в цех туда или как там эта хуйня называется.  Командир наш, старший лейтенант Зорге. Он выйдет, подтвердит.

- Какой нахуй Зорге? – опять насторожился дед, - в заявке написано, старший машины капитан Степанов.

Ситуация усложнялась. Санëк глупо улыбался и держал Мишаню, который опять пытался съебать. Ну не любит человек трудностей.

- Так и есть, - согласился я, - капитан Степанов. Но мы зовем его между собой старший лейтенант Зорге. Только ему не говорите.

- А еще лучше, - подключился Санëк, - вообще ничего никому не говорите. Пропустите нас, а то так не хочется в наряд вне очереди. Тут-то мы знаем, куда, не заблудимся. А?

- Пиздуйте, касатики, - махнул рукой дед, меняя гнев на милость, - мож, папирос вам, бедолагам, отсыпать? У меня охуенные самокрутки и табачок ядреный.

- На обратном пути, дедуль, - бросил я, и наш отряд скрылся в темноте. На электричестве тут экономили, поэтому вдоль дороги красовались муляжи фонарей.

Цеха стояли где-то по периметру территории, а ебучие административные здания должны быть в самом ее центре. Ага, вот и зеленый хуище с окнами. И никакого Шлюхина.

- Где он должен быть? – интересуюсь я у Мишани.

- Хуй его знает, - уверенно отвечает тот. Мне еще на проходной показалось, что доверять планирование операции человеку, который даже когда срет, иногда путает последовательность действий, было ошибкой. Теперь это ощущение усилилось.

- Делать-то что? – спрашиваю, а сам понимаю бесперспективность вопроса. Можно хоть дрочить, хоть танцевать самбу, полная свобода и импровизация.

- Бля, да похуй! – нашелся Санëк и ебанул в дверь. Двустворчатая, деревянная, как в сельской школе, она повидала всякого, но с берцами сорок седьмого размера, надетыми на того же размера ногу, повстречалась впервые.

Получилось и эффектно, и эффективно. Вошли в холл.

- Шлюхин!! – нейтрально прокричал Санëк. Никто не ответил. Решено было читать таблички на дверях, пока не найдем нужную. На втором этаже нам повезло.

Но, нет Шлюхина – нет ключей. Удар ногой, дверь с петель. Свет не включаем. Проходим.

- Вы кто?

А вот это уже пиздец как неожиданно.

- А вы кто? – отвечаю в темноту. Сам приглядываюсь, улавливаю толстый силуэт на диване.

- Архипов Дмитрий Игоревич, - отвечает голос из тьмы.

- Перископов Михаил Нико… ай блядь! – это Мишаня. Вежливый, сука, решил представиться в ответ, и почти успел, если б не Санëк.

- Я – Санта, - отвечаю, - а это – мои близкие. Маленький Джо и ослик с грустными глазами.

- Замечательно, - ответил голос и захрапел. Я не мог согласиться с собеседником, ибо нихуя замечательного в этом не видел.  Пришлось ретироваться в коридор.

- Помогите! Кто-нибудь! – голос из другого конца коридора. Пришли, блядь, по-тихому спиздить сейф.

- Пойдем? – Санëк неуверенно.

- Ясен хуй, - отвечаю. Голос-то шлюхинский.

В сортире нас ждал напарник. Он лежал на полу и пытался ползти.

- Бля, мужики, вот и вы! Охуенно! Я рад, рад, рад!

- Что с тобой? – Мишаня, сердобольное чудовище.

- Не поверите, - тот чуть приподнялся на руках, возвышаясь над оплеванным полом сантиметров на сорок, - я по плану вечером засел в сортире, но не один. Еще пузырь водки прихватил. Ну, выпил чуть-чуть, до дна. И уснул. Сидя на очке. Теперь вообще ног не чувствую.

Безногий Шлюхин был ценным помощником.

- Возьмите ключ, - полез в карман он, - от кабинета директора. Дальше без меня, я вас тут прикрою.

- Лежа в сортире? – поинтересовался Санëк.

- От каждого по возможности, - обиженно пробубнил снизу Шлюхин.

- Директор – Архипов? – следующий вопрос уже от меня.

- Да, - Шлюхин удивился, - а что?

- Да ничего, - махнул рукой я, - не надо ключ.

Мой взгляд упал на противоположную стену, куда до него уже несколько часов падал свет луны через окно. Аккуратная табличка «Ебаться запрещено». Не то, чтобы мне сейчас сильно хотелось ебаться, но червячок чувства несправедливости и несовершенства этого мира закопошился где-то внутри.

Валера проследил мой взгляд:

- Этот сортир – очень наëбанное место, прямо-таки алтарь ебли, но с приходом Архипова все закончилось. Теперь женщины срут в другом конце коридора, а с мужиками мы и без таблички не ебемся. Наверное…

- Мы сюда за сейфом пришли? – неожиданно торкнуло Санька.

- Ну да, - киваю.

- Так пойдем и возьмем его.

- А хозяин сейфа? – ну так, на всякий случай уточняю.

- Хм… кхе… бль… - неразборчиво пожал плечами Санëк и уверенным шагом направился в логово директора.

- Шлюхин, догоняй, - бросаю через плечо, не отставая от Санька.

- Да, Шлюхин, догоняй! – это уже Мишаня, мужик с шелковыми яйцами.

- Конечно, друзья! – Валера сделал два или три уверенных движения по-пластунски, устал, перевернулся на спину и загрустил.

Мы уже в кабинете. Глаза привыкли к темноте. Сейф в самом углу, рядом со столом. Не такой и большой, справимся втроем.

- Простите, а что вы делаете? – Архипов с дивана. Интересно, ему просто любопытно, или с каким-то умыслом спрашивает?

- Мне нужны твоя одежда, мотоцикл и сейф! – импровизирую.

- Но там мои вещи… - начал, было, Архипов. Он или от природы такой скромный, или пьян, или обкурен.

- Н-н-на, сука! – Мишаня внес посильный вклад в ебло директора и заодно в общее дело кражи сейфа. Архипов откинулся на спинку дивана и замолчал без сознания.

Еще десять минут кряхтения, пердения и стонов Мишани, и мы на улице. Тащить сейф вниз по лестнице на руках – моветон, поэтому мы с Саньком взяли на себя роль разгоняющих, а Мишаня сверху на сейфе – ну вылитый Зубков.

- А тачка? – Санëк почесал вспотевший затылок, когда вышли на воздух.

- У Шлюхина, - отрапортовал Мишаня.

- Бля, ребят, - раздался голос за спиной, изрядно нас напугавший, - с тачкой хуйня получилась. Ее нет.

Шлюхин уже мог стоять. Покачиваясь, держась за перила и виновато улыбаясь. Понимал, что его процентная доля по результатам деятельности резко таяла, как доверие избирателей к Обаме или M&Ms в заслуженном рту Баскова.

- Блядь! – психанул Санëк, и Шлюхин, с таким трудом поднявшийся на ноги, снова принял горизонтальное положение.

- Тащите пока сейф в сторону КПП, - махнул рукой «сержант», - а я прошвырнусь по территории, может, найду чего…

- Чур, я – Зубков, - обрадованно потер ручки Мишаня, запрыгивая на сейф.

***

Прошло минут десять с тех пор, как Санëк ушел в заводскую ночь. Сейф катился с трудом, без колес все-таки. Мы продвигались медленнее французов в восемьсот двенадцатом, к тому же оставляя неглубокие борозды в асфальте.

- Нас по ним вычислят, - загрустил Мишаня.

- Как пить дать, - поддакнул Шлюхин.

- Блядь, придурки, - психанул я, - нас вычислят и без них. Утром люди пойдут на работу и увидят трех дебилов с сейфом прямо… вон там, - я показал метров на пятьдесят вперед. Вряд ли мы преодолеем больше. Где же Санëк?

Завыла сирена, где-то там, за забором, но звук приближался. Стало совсем тоскливо. Архипов, поди, очнулся и вызвал ментов.

- Ты директора связал? – поворачиваюсь к Мишане.

- Нет, а надо? – удивляется он. Взгляд трехлетнего ребенка, которому сообщили, что говно не для того, чтоб рисовать им на стенах.

Не оставалось ничего иного, как бросить сейф посреди дороги и попытаться съебать через забор, там, где он пониже.

Из цеха к нам бежали двое бойцов. Щуплые, таких, думаю, смогу отпиздить. Морально настраиваюсь воевать против своей же армии, Мишаня делает вид, что с сейфом не знаком, а Шлюхин пытается сообразить, какой ему делать вид.

Тут, прикинув хуй к катету, понимаю, что солдаты чешут по гипотенузе, то есть не к нам, а на проходную.

- Бойцы, стоять! – принимаю важный вид, - куда ëпта? Дезертиры, блядь!

Бойцы немного в ахуе. Останавливаются, мнутся.

- Товарищ, хм… - смотрят на мои погоны. Ни звезд, ни лычек, даже птицы не насрали нихуя.

- К хуям официоз, - машу рукой, - что случилось? Куда бежим? Зачем менты?

- Какие менты? – удивляются.

- Ну, сирена, - показываю рукой в сторону проходной.

- Никак нет, - машут две башки в унисон, - не менты – скорая. Там ефрейтору Кукану палец оторвало нахуй.

- Какой? – удивляюсь я.

- Не знаю, - пожал плечами один, - указательный, а может, средний… а что?

-  Нет, ничего, - отвечаю, - бегите, а то вон вашу скорую не пускают. Там дед бдительный, ояебу.

Ситуация все равно не была радужной. Скорая о таких происшествиях наверняка докладывает ментам, так что времени у нас мало.

За спиной послышался гул. Поворачиваюсь – Санëк. Спиздил где-то электрокар-погрузчик. Несется, аж ветер в ушах свистит, и волосы в ноздрях развеваются. Вылитый ДиКаприо на носу Титаника.

Загрузили кое-как. Запрыгнули, Мишане досталось козырное место на сейфе, а не в тесной кабине. Санëк щелкнул тумблером. Там, впереди, в ста метрах дед уже открывал ворота для скорой. Вот она въезжает на территорию, вот медленно начинают закрываться ворота. Мы метрах в тридцати, и даже дураку понятно, что не успеем никак. Спасительный проем уменьшался на глазах, но Санька это нихуя не останавливало.

- Давай, мразь!! – орал он в экстазе, - пизда электрическая!!

При этом зачем-то поддавливал на тумблер, будто погрузчик мог от этого поехать хоть на толику быстрее. Советовать что-то Саньку в такой ситуации не имело смысла, ибо тот Нафаня, что заселялся в его мозг в такие мгновения, нихуя не разбирал, где свои, а где чужие.

Ворота медленно катились по стальным направляющим. Нам еще метров десять, а ширина проема уже не больше метра.

- Иду на таран! – процитировал Гастелло Санëк. Мишаня испытывал гамму чувств, но ни одно из них не было восторгом. Охуевший дед выглянул из-за двери.

- Стоять!! – заорал он, и если бы в его руках был дробовик, а не метла, он бы выстрелил.

Конечно, стоять Санëк не стал. Погрузчик с треском врезался в почти закрывшиеся ворота. Сейфом придавило ногу Мишане, Шлюхин вылетел вперед, я предусмотрительно спрыгнул за несколько метров до.

- Рулевое управление проебано, тормозная система вышла из строя, начинаю катапультирование! – отрапортовал Санëк и выбросил Мишаню с погрузчика. Затем спрыгнул и сам.

На долгой памяти деда случаев тарана ворот погрузчиком было наперечет, а может, вообще, первый, поэтому он пока просто стоял и смотрел.

Шлюхин поднялся на ноги и бросился через турникет на свободу. Санëк схватил Мишаню, который орал «Нога! Нога!», и последовал примеру Шлюхина. Я подошел к деду и вытащил у него из-за уха самокрутку.

- Ты обещал, старый…

И тоже съебал. Не люблю я неловких сцен.

***

Уже потом Шлюхин рассказывал, как директор на планерке на следующий день с сильно помятым еблом повествовал, что его отпиздили Санта со своими близкими. Притом, что это был первый случай за последние четыре года, когда он заработался допоздна и решил остаться ночевать на работе. Видимо, и последний. Только через неделю Зорге сознался, что забыл про мероприятие, поэтому на просьбу Степанова поменяться, ответил согласием. От него же мы узнали, что ефрейтор Кукан, дебил великовозрастный, захотел срать, и чтоб не прерывать производственный процесс, решил насрать прямо в горошек. Но, не будь он ефрейтором, если б не захотел сделать это красиво. Свесил жопу над чаном, где горошек проходил термическую обработку, а чтоб не упасть, схватился одной рукой за крюк, а второй – за пульт. В момент наивысшего наслаждения, когда этот срущий Терминатор-2 решил показать большой палец, указательным нажал на кнопку и крюк начал подниматься. Механизм простой – колесо да трос. Зажевало перчатку и палец внутри нее. Когда через несколько секунд колесо сделало оборот, перчатка вылезла пожамканной, а палец без двух фаланг.

Ворота на проходной чинили всем миром – Архипов удержал по пять процентов с зарплаты каждого работника завода. Менты не приезжали, а фельдшеры на скорой обогатились на несколько тысяч за молчание. Прости, Гиппократ.

Мишаня три месяца ходил в гипсе. Зорге наплевал на закон о защите прав потребителей и отказался вернуть мне бабки за камуфляж и берцы, а я в ответ наплевал на Конституцию и дал ему пиздюлей.

И еще тогда я понял, что гангстером быть охуенно, но накладно. Так что живите по совести и чуть-чуть по закону.

Если кому-то это интересно, могу в дальнейшем периодически делать посты с начинкой из драматургической практики.

Для затравки – фото с одного из предпремьерных показов.

Всем правильных букв.

В глазах чудо-женщины испуг, она плотно зафиксирована остановившимся-таки багажником, в руках пакеты, сиськи под подбородком, пытается понять, стоит ли звать подругу или постоять так еще, встречается глазами со мной.

Я улыбаюсь, критически осматриваю ее и замечаю:

- Вам с голым пупком вообще не идет. Возраст не тот уже.

Она краснеет, ей не видно, что свитер \кофта, блузка, водолазка\ задрался вместе с грудью вверх, оголив живот.

Мечет в меня злобный взгляд, кряхтя, боком пытается протиснуться к заветной свободе, ей в целом это удается, но багажник остановлен, а пакеты убрать надо. В полуприседе подлезает под крышку, распихивает пакеты, закрывает багажник, предусмотрительно выбравшись обратно.

Дальше на сцену выхожу я, сбоку нажимаю кнопку, крышка багажника вальяжно и даже в некотором роде величественно ползет вверх, я прохожу в полный рост и ставлю пакеты. Затем выхожу и закрываю багажник. Все это время она с ненавистью смотрит на меня, как Ким Чен Ын на американский флаг. Будь на ее месте Звезда Смерти, я в ту же секунду был бы испепелен суперлазером, а так в целом обошлось.

Бабищи уехали, а я еще долго смотрел им вслед задумчивым и чуть печальным взглядом.