EdwardShin

Насытившись пивом и теперь облизывая влажные, лоснящиеся губы, они в приятном молчании оглядывали мутными глазами шаткое помещение в поисках впечатлений для нового разговора. Вдруг за соседним столиком у одинокого, с прозрачными очками на остром носу, юноши, что совсем недавно смутно и пьяно улыбался каждой проскакивающей мимо хорошенькой девушке, искривилось, побагровело щербатое лицо. Он прыснул, оскалил зубы с сахарными клыками и нервно задрожал, внимательно рассматривая и потирая тряпочкой свои сломанные электрические очки, которые стянул с возбужденных маслянистых глаз. От злости юноша подскочил с места и крупным, виляющим шагом направился к выходу, но по пути споткнулся об край незнакомого стола, задев чей-то сладкий сидр, – и в еще пущим возмущении, под рокот чужих низких голосов, уже бегом ринулся на дующую прохладой улицу, вскинув промокший рукав.

После того, как все вернулось в привычное русло и вновь спокойно и мягко зашумели неразборчивые голоса, тот из них, что был в сорочке, вкрадчиво сказал:

– А кто-то вообще имеет понятие, какой черт сидит за пультом управления? Неужели государство? Вот честно, наверное, этот типок налоги не платит, вот и стекла на очках запотели…

После своих слов он прислонил испуганную ладонь к сердцу, накрыв кармашек.

– Все может быть, – ответил второй, что был в яркой толстовке, и с искренним сочувствием взглянул на собеседника. – Ей-богу, не переживай ты так, искусственное сердце твое не отключат, однако машину могут, она ведь у тебя новенькая, до завязки электроникой нашпигована. Превысил скорость, где нельзя, – и конец считай. Газ не работает, автопилот везет в ближайший участок. А там и срок выдадут, и замок цифровой по… – он смачно икнул – …весят.

– Так я как раз и не из-за сердца так переживаю, а из-за машины, – сказал с тоскою первый и похлопал по кармашку, где бренчали ключи. – Что мне сердце-то? Раз уж помру, так ничего и не почувствую, – и с неба глядеть на землю, и умиляться любому горю буду. Но раз живой еще, то жалко и худо ведь станет, коли машину отключат…

– Не поймешь, – рискнул я коротко отделаться.

Проглотив обиду, Ева понурившись капризно заявила:

– Я сообразительная…

Комната бродила в сладком мареве заката. Стены не спеша бесшумно плыли в багровых пятнах магмы. Нависшая над нами тень от шестипалой люстры напоминала гадкого жука, застывшего в жутком ожидании. Все звуки замертво умолкли. Я похлопал по мягкой перине рядом – хлопки в испуге глухо разбежались по углам.

– Садись, – сказал я и мягко потянул за бледное запястье Еву вниз.

Она, кивнув, отбросила светлые, прямые волосы назад и опустилась.

– Это тайна. Я точно могу тебе ее поведать? – сомневался я.

Она взяла мою раскрытую ладонь и начала сминать неторопливо упругие подушки пальцев.

– А мне ты доверяешь? – спросила Ева, разомкнув истомно губы.

Я глядел в опаленные нежным светом усталые глаза с разводами пепельного цвета. Ее изогнутые ресницы вдруг дернулись и мило задрожали. Из уголков широких глаз искрами посыпались слезинки.

Ева прикрыла непослушные глаза. Я ее густо приобнял, чмокнул в покрасневшую щеку и шепотом сказал:

– Конечно доверяю.

– Тогда скажи, как есть, – слезливо промолвила она. – И не молчи.

– Хорошо. Я сомневаюсь в том… – запнулся я.

Ева отстранилась и бросила немой молящий взгляд, полный скрытого страдания. Я вскинул руки и стал ласкать и гладить изнеженные пряди, перебирая их друг за другом в непрерывном танце пальцев. Неторопливо я тушил на шелковистых волосах ледяной огонь испуга, собираясь поведать о мутных, спутанных в клубок отчаяньем мыслях.

– Я боюсь того… – вновь не смог окончить я.

Тень набежала на ее лицо, – и оно сделалось пасмурным, хмурым, грубым. Будто шутливое облако скрыло приподнятую над городом сумрачную дольку солнца. Я прильнул к ее вздымающуюся в волнении груди. В унисон бились наши с ней пронизанные напряженным ожиданием горячие сердца.

– …боюсь того, что тебя здесь нет, – на выдохе ударил я по миражу в своих объятиях словами и зажмурился от страха.

Нахальное облако уплыло. Свет спокойно лился в створки окон. Вновь звенела звонко тишина.

– Как – нет? – услышал я все тот же голос.

Ева с беспокойством взирала на меня, а я – на нее. Оба мы не верили тому, что видели и слышали.

– Господи… – украдкой высказала она.

От охватившего недоброго предчувствия девушка отрешенно поднялась. Я смотрел на выступающие из-под легкой ткани платья разведенные лопатки; видел, как в воздухе вибрируют, колышутся розовые кончики локтей.

– Это все какой-то бред!.. – сказала Ева сквозь ладонь. – Кто тебе это сказал, кто внушил тебе эту гадость, глупость?

– Никто. Я сам, – сдавленно признался я и покосился вбок.

Комната уплывала вслед закату. Стены сделались невидимыми и прозрачными, как стекло. Я взирал на оставленные соседями квартиры, забитые хламом толстые шкафы, недоеденную пищу на худых столах… С улицы внутрь задувал шипя голодный ветер.

– Пощупай меня, – холодно сказала Ева подойдя. – Смотри: живая, настоящая.

Я встал и обнял ее за узкие плечи, приложил потрескавшиеся губы к ее крохотному носу и в остатке черкнул пером обмана по листу разряженного воздуха:

– Знаю.

– Тогда я перестала что-либо понимать… – Ева вся обмякла, ноги подкосились.

– Это и не нужно. Я и сам вовсе не уверен в том, что говорю, – лихо оправдывался я.

– И давно ты так считаешь?

– Как только тебя здесь встретил.

– Но я же настоящая! – защищалась обиженно она и в растерянности глядела по сторонам, схватив меня плечи.

– В это я только верю.

– И при этом знаешь, что совсем не настоящая? – недоумение сквозило на ее лице.

Я кивнул.

– Если так, то кем же я была придумана?..

– Сознанием, что сознает свои неодолимые преграды, – ответил я.

Ева взирала на меня с мольбой. Зрачки путешествовали по моему мрачному лицу в поиске догадки:

– Богом?

– Если только мертвым. Терпеть мучение недостижимости предела не под силу никакому существу, и Бог решил погибнуть, ибо в одиночестве сознание питается лишь нестерпимыми кошмарами. Когда же человек внутри себя находит те самые преграды, его разум сыпется песком, – и он пытается заполнить себе подобными возникшие в уме пустоты. Поэтому ты здесь.

Вместе с комнатой мы медленно двигались вслед солнцу – вдогонку новому, извечному дню. Наступающая ночь покачнулась и отпала. Пурпурное небо со страшным хрустом затрещало: ползли глубокие изгибы, раздувались в лихорадке пузырьки, крошились бледные, не выглянувшие звезды – в образовавшихся же складках и пустотах оно стало наливаться наполняясь прежней ясной синевой.

– А мир, – тоскливо вымолвила Ева, рассматривая трудно постигаемые причуды, что творились над землей, – ты тоже в него лишь веришь?

– Да. И без веры давно бы уже выпустил из рук.

По телу растеклось приятное тепло. Я ущипнул Еву. Она извивалась и смеялась, пытаясь ускользнуть, но я держал ее крепко. Верил, что держал. Мы повалились на перину, осыпанной и нагретой теплыми солнечными лучами, и я наконец решил, больше не задумываясь, полностью отдаться захватившему меня в ловушку сладкому, несбыточному сну.

– Ничегошеньки вы не знаете… – сдавленным, шипящим голосом продолжал юноша. Его щеки налились краской. – И в моей голове вы не разберетесь ни-ког-да. Там бардак, толстенный слой пыли, повсюду объедки, отсутствует какое-либо приемлемое освещение. Как же вы собираетесь там прибираться, вычищать скользкую муть, вымывать гадкие мысли?

Мужчина кашлянул в кулак и скромно улыбнулся.

– Знаете, к счастью, убираться я буду только вашими руками, но поделюсь с вами своими резиновыми перчатками, – нашел что ответить он. – И свет ваш будет, и метла и тряпка половая ваша. Моя задача: раздобыть, заново собрать из подручных вещей чистящие средства в этом внутричерепном балагане – кажется, “DIY”? – раскопать бесхозные инструменты, ваша – взять это все в охапку и правильно этим воспользоваться. Конечно же, с моими подсказками.

– Не собираюсь я этим пользоваться! – рявкнул юноша срываясь, и испугавшись возгласа уже тише сказал: – Что на это скажите, а? Заставите, принудите, потребуете? Но как… как? – юноша в издевательской манере прислонил указательный палец ко гладкому лбу и принял выражение задумчивости, рассматривая залитый ярким электрическим светом матовый потолок.

– Не переживайте, я проведу с вами терапевтический сеанс, где начну с рассказа о главной гештальт-методике, которой долгое время придерживаюсь в лечении различных расстройств… – воспользовался паузой мужчина.

– Ничего я слушать не собираюсь, – выдавил юноша сквозь хищный оскал. – Хотите дать мне инструкцию на то, как собрать метлу? Нет-нет, – он усмехнулся и взболтнул руками волосы. – О-о… совсем нет, все далеко не так просто в этой чертовке жизни. Я буду требовать инструкцию на каждую предложенную вами инструкцию. Найдется ли, отыщется ли таковая у вас? То-то, молчите, нечего вам сказать. А знаете как бы было дальше? – юноша понизил голос. – Я бы потребовал и самую основную, сакральную инструкцию на всевозможные частные инструкции, и на нее же запросил бы отдельную инструкцию, которая сама являлась бы тем, на поиск чего нужна основная первая инструкция… Ну как, довольны? А теперь я ухожу, и дверью хлопать, между прочим, не собираюсь! И не умоляйте меня пройти ваш идиотский тест, – юноша наклонился вперед и вертикально, грозно приложил указательный палец к поверхности стола, задев лист бумаги. – Со мной все нормально, а это место, – палец отчалил и поплыл по помещению, – обман, простая нервотрепка, красивая обертка для дураков. Действительно ли это помощь? Вы только запутываете больше людей, подсаживая их на терапию на всю оставшуюся жизнь.

– Однако после окончания всех сеансов, как правило, пациенты чувствуют себя намного лучше, и к тому же обладают навыками преодоления трудностей… – пытался убедить его мужчина, игнорируя пустые доводы собеседника.

– Чепуха! Лучше или хуже – да вы в своем уме? Это не вашего поля ягода, здесь не мячом уже играют, а шайбой. Забыли? И не поле уже вовсе, а тонкий лед. Клюшку приготовили, коньки надели? Вижу, что нет. И ведь с гордостью пытаетесь называть себя большой величиной, путеводной звездой зарождающейся науки!.. Нет, это вздор, – он качаясь встал, неуверенно подошел к двери и, прислонив худое плечо к косяку, разразился горькими, дающими освобождение от мук слезами. Сотрясаясь всем телом, он с дрожью в голосе, с благоговейной тоской в сердце напоследок сказал: – К сожалению, – да будет стыдно вам от этих слов, – я ухожу от вас глубоко разочарованный и полностью разбитый, но к своему счастью и утешению – с нетленным упованием в душе… – и все же он глухо и робко, с долгим всхлипом у порога, но хлопнул дверью.

Вижу Еву за своей спиной. Мигом поворачиваюсь и собираю пальцы в пистолет. Я целюсь, щуря левый глаз. Промах. Никого. Напротив меня улыбается только неподвижный манекен в лиловой юбке. Одна рука поднята над головой, как у балерины.

Вдруг манекен оживает и мотает головой, развеивая свои кипенно-белые волосы. От удивления я делаю шаг назад и сбиваю зеркало. Звонкий удар. Я лежу на полу. Вижу, как быстро удаляются короткие ноги старушки. Навстречу же приближаются черные брюки охранника.

Я неловко встаю и беру двумя руками бока тяжелого зеркала. На своем лице читаю недопонимание. Что же произошло?

– Давайте помогу, – басом говорит мужчина в форме.

Мы ставим зеркало на прежнее место.

Я тру локоть – он сильно болит после удара. Манекен безучастно замирает. Как бы он не при делах. Бесцветные глаза с прежним нерушимым восторгом взирают в пустоту.

Как только охранник возвращается обратно и начинает с непробиваемой унылостью вышагивать перед входом, манекен снова оживает, проворно выхватывая, как опытный баскетболист, душу из лап смерти, уже приготовившейся бросить ее в кольцо вечности.

Белые, зависшие на лету волосы в изнеможении падают на тонкие плечи. Одна рука вновь оказывается над головой, другая теперь оттягивает край лиловой юбки.

Манекен делает поворот вокруг себя.

– Ну, как тебе мой наряд? – звонко смеется Ева.

Как оглушенный, я валюсь на зеркало. На нем появляется густая сеть трещин. Ко мне бегом подходит охранник. В это время на входе трезвонит один металлоискатель.

Сегодня днем всем постояльцам отеля было сообщено, что возникла поломка в недалеко расположенной электростанции на самом краю леса, поэтому электричество в многоэтажный особняк поступало с резервного генератора. Нас настоятельно попросили без экстренной необходимости не использовать верхний свет и другие вещи, питающиеся переменным током. Словом, поздно вечером я решил запастись дровами, которые продавал местный, с виду чуть подвыпивший краснолицый сторож в меховых рукавицах. Приобрести много не удалось: никому не хотелось сидеть без света, а запасы были ограничены. Должно быть, я пришел последним, однако по странному стечению обстоятельств на пути не встретил ни одной живой души. В достаток к этому, возвращаясь обратно в отель с кипой дров в обеих руках, я не мог обнаружить тусклого свечения огней в наполненных непроницаемым мраком окнах.

Пламя ослабевало, и с каждой стороны к креслу все уверенней подступала тьма ночи. Я закрыл книгу и положил ее на столик. В камине теплился обуглившийся кусок полена, который, вместе с исходящим с улицы лунным светом, помогал мне вконец не потерять ориентацию в сумрачном помещении.

Каждый номер в отеле представлял собою одно единое пространство с дверью только в ванную и на лестничную площадку. Для приготовления пищи имелись газовая плита с единственной работающей конфоркой и небольшая духовка, из которой наружу пробивался неприятный запах. Вдоль одной из голых стен стояла двухместная кровать с настолько высоким основанием, что мои свешанные ноги не могли касаться пола. Неподалеку под окном располагался деревянный комод с выполненной в прозаическом стиле резьбой на фасаде. Обоев на стенах не было, – как и гобеленов с картинами. Только весь пол покрывал огромный ковер болотного цвета, усеянный грязными пятнами и серыми разводами.

Поток ледяного воздуха обдал мою спину – стало зябко, и я прикрыл окно. В глубине комнаты слышалось мерное тиканье. Я оглянулся: сверкающие стрелки настенных часов показывали без четверти два. Спать мне все также не хотелось, полная желтая луна навевала бессонницу.

Снаружи номера на лестнице зашаркали скрипучие сапоги. Я прислушался: звук беспрестанно отдалялся от двери, уходя вглубь здания. Где-то внизу шаги прекратились, и прогремел хлопок устрашающей силы. По этажам пробежали волны гулкого эха. Все окружающее меня пространство замерло – только бегущая стрелка продолжала беспристрастно отбивать ритм. Вскоре толстые каменные стены отеля впитали протяжный рокот, и дом погрузился в могильную тишину.

Делать было нечего, и я решил выйти подышать свежим воздухом. Легкой поступью я подкрался к входной двери, надел ботинки кофейного цвета и по-зимнему вкусно пахнущее пальто, накинул шерстяной шарф и повернул холодную ручку. На середине площадки с потолка свисала одинокая лампочка со своеобразной нитью накаливания. Рядом уходила наверх винтовая лестница на мансарду. Мой номер располагался на самом последнем жилом этаже: шестом. Руками я оперся на железные прутья и посмотрел под ноги. В тусклом свете могло казаться, что лестничные пролеты уходят глубоко в недра земли. Отсюда я не мог разглядеть пола первого этажа – дна глубокой черной ямы. Крутой спуск вниз пугал своей недосказанностью, воображение рисовало картину живущего во мраке неказистого существа. Я с трудом оторвал взгляд – этажи, погруженные в кромешную темноту, продолжали стоять перед глазами.

Пришлось вернуться в номер за керосиновым светильником. Топлива оказалось совсем мало, но его должно было хватить на спуск вниз и подъем обратно. Когда я закрывал дверь в номер, то почувствовал легкую дрожь. Сверху посыпались хлопья штукатурки, лампа на потолке мерцала, вяло колыхаясь из стороны в сторону. Последующая сильная вибрация сбила меня с ног. Я покачнулся и схватился за перила. Ключ выскользнул из моих рук и со звонким стуком ударился об каменную площадку. Дверь ходила ходуном, петли пронзительно стонали. Казалось, что из комнаты наружу пыталось вырваться жуткое, невменяемое чудовище.

Замочная скважина разболталась и с пронзительным свистом замертво упала на площадку. Вибрация прекратилась также неожиданно, как и началась. Отель окутало напряженное безмолвие. На первом этаже что-то разлетелось вдребезги. По моему телу пробежали ледяные волны, сердце учащенно забилось. Я окинул беглым взглядом этаж и нигде не смог обнаружить керосиновый светильник. Тут я понял, что, будучи оставленным на полу, он, должно быть, перевернулся и покатился к краю – именно он разбился внизу. Пришлось спускаться в полной темноте.

Я аккуратно переступал по гладким ступеням, пока мысли кружились вокруг необычного происшествия. Мне казалось странным то, что дом продолжал мирно спать: никто из жильцов не обратил внимания на охватившую здание сильную дрожь. Создавалось впечатление, что я был единственным свидетелем этого феномена. В конце концов, могли проснуться маленькие дети, но никакого подобия плача и визга слышно не было. Подняв голову, я различил мерцание бледной лампочки в двух пролетах отсюда. Всегда найдется рациональное объяснение. Тут я вспомнил об не функционирующей электростанции, и о возможной проводимой там сейчас ремонтной работе. Вполне могло статься, что вибрация заявилась в отель, беря свое начало на границе хвойного леса. А может это были толчки локального землетрясения: рядом с отелем тянулась вереница остроконечных гор.

С другой стороны, какое-то чувство глубокого несоответствия моих домыслов с действительностью не придавало должного спокойствия. Каменные стены начали давить своей тяжестью, пространство словно сжалось и стало трудно дышать; каждый вдох черных клубов мрака наполнял тело чем-то противоестественным. Впечатление было такое, будто сама жизнь внутри меня встретила свою полную противоположность и стремилась познать, изучить ее.

Меня сильно затошнило. Гадкая прозрачная жидкость стекала по влажным губам. Я сел на холодный пол этажа. Возникшее облегчение теплом разлилось по телу. Диагноз ясен – отравление. Вероятно, из-за этого неосознанного расстройства организма я излишне зациклился на гнетущей молчаливой атмосфере отеля.

Тем не менее, тягостные мысли о прокатившейся бесшумной вибрации до сих пор свободно бродили в моей голове и не позволяли ощутить полного удовлетворения наподобие того, как хроническая болезнь не разрешает человеку полноценно наслаждаться жизнью. Тут я вспомнил, что рядом с особняком в деревянной будке дежурит сторож. Я решил попробовать узнать что-либо у него.

Глаза окончательно привыкли к царившей кругом темноте. Неокрашенные ставни на окнах были раскрыты и пускали внутрь белые сгустки призрачного света, которые грубыми мазками ложились на металлические перила. Пространство обрело несвойственную глубину, и от этого этаж внизу выглядел обширнее. Теперь я мог различить очертания выступающих ступеней и отделяющихся от черноты полностью похожих друг на друга худых дверей номеров. Только сейчас, в пронизанной лунными лучами тьме, я обратил внимание на всю необычность внутреннего убранства отеля: пустая и вылизанная в чистоте лестничная площадка с невыразительными и бесцветными окнами, с хлипкими и замерзшими ставнями в бездушной тишине.

От неожиданного хриплого шепота у левого уха моя голова рефлекторно дернулась вправо, и я ударился о каменную стену. Перед взором вспыхнули яркие пляшущие кляксы и озарили нечто необычное впереди. От боли я не сразу обратил на это внимание, ибо из промозглого мрака выступал четкий силуэт. Казалось, что за мной наблюдают тысячи блестящих глаз. Сердце заледенело, и я на некоторое время замер в нерешительности. Существо продолжало неподвижно лежать на полу.

Оказалось, что это был разбитый светильник в куче рассыпанных вокруг него осколков. Я перевел дух и толкнул тяжелую парадную дверь.

Особняк имел открытую обширную террасу, чью крышу подпирали массивные каменные колонны. По бокам от террасы росли высокие ели. Прохладный ночной ветер стремительно пронесся по их верхушкам и припорошил ступеньки сверкающим снегом. Вдалеке на фоне неприступных гор черной изгородью простирался безмолвный лес. Голые ветви извивались и корчились под беспрестанными завываниями ветра.

У сторожа горел свет. Я ступил на протоптанную тропинку, ведущую прямиком к каморке. По дорожке, прямо передо мной, пробежал белоснежный заяц с широко распахнутыми глазами и нырнул в сугроб. Крохотные следы шли из леса, потом огибали по дуге будку и прекращались у моих ног. Отряхнув длинные ушки, заяц часто задвигал лапами и заполз в ветхий сарай, расположенный неподалеку.

Красными от холода костяшками пальцев я постучал в окно. Через стекло на меня уставилось пунцовое, одутловатое лицо с перекошенными губами. Чья-то грубая рука потянулась к защелке и выпустила горячий воздух наружу. Изнутри залитого желтизной помещения высунулись два стеклянных глаза и стали внимательно меня рассматривать. В нос стукнуло кисловатым запахом. Сторож икнул и булькнул. Я отошел чуть подальше и оттуда уже поинтересовался насчет прокатившейся по отелю вибрации. Я напряг слух. Он неразборчиво, с нотками недовольства в голосе сказал, что ничего подобного не почувствовал, так как дремал. Я извинился за беспокойство и отправился обратно. Окно с глухим стуком захлопнулось за мной.

Сна по-прежнему не было ни в одном глазу. Должно быть, на меня плохо влияло полнолуние. К тому же привычные мысли о странностях здешнего места мешали окончательно успокоиться. Теперь мне все явственней казалось, что я выдумал это сотрясение. Если никто этого не ощутил: ни сторож, ни постояльцы, – то с чего вдруг я должен доверять собственным ощущениям? Я поднял глаза на мрачное небо, словно разыскивая там ответы. Огромный яркий диск висел высоко над крышей отеля и испепелял белым сиянием черные облака.

Вполне возможно, что со мной случился какой-то припадок. В тот странный момент мои руки задрожали, и я выронил ключ, а попятившись в сторону, задел светильник, который разбился внизу; вырванная замочная скважина, скорее всего, продолжала находиться на своем месте под дверной ручкой.

Пока я шел обратно, мои глаза выхватили мимолетное движение в одном из окон последнего этажа. Я остановился и сосредоточил взгляд. Вновь что-то промелькнуло, но уже в другой части дома. Я перевел взгляд – с елки упали серебристые хлопья снега. Жуткий силуэт птицы поднялся высоко в воздух и двинулся в сторону соседнего дерева.

Наконец я забрался по каменным выступам обратно на террасу и облокотился на парапет. Свет в будке сторожа потух. Я теплее закутался в шарф и начал натягивать шерстяные варежки, как вдруг особняк содрогнулся от новой бесшумной вибрации. Одна из перчаток угодила в сугроб. Я крепче вцепился в ограду. Еще одно сотрясение обрушило толстый слой снега с навеса, и тот с грохотом упал на землю, навсегда утопив в себе одну из варежек. Я заметил, что за пределами дома все оставалось в мертвом безмолвии, только ветер продолжал теребить макушки елей. От охватившей меня слабости я опустился на колени и глубоко задумался. Ни в одном из окон не загорелся свет. Теперь глубокий сон отеля казался мне зловещим знаком. Чувство скорой опасности застигло меня врасплох. Мне захотелось убежать далеко отсюда в мрачный, холодный лес.

Зубы часто застучали. Я призвал на помощь всю свою силу воли и стал последовательно рассуждать. Однако никакое из предположений не укладывалось в цельную картину; ни одно из них не давало рационального ответа на вопрос о царившем в стенах дома гробовом молчании. Приступом это не было, ибо моя перчатка действительно утонула в сугробе. Ощупав карманы, я смиренно в этом убедился. Но не мог же вибрацию ощущать только я один!

На ум пришла идея – постучаться в чужие номера. В порыве смелости я резво поднялся на ноги, быстрым шагом подошел к парадной двери и взялся дрожащими руками за ледяную ручку. Перед глазами встала беспросветная тьма, охватывающая отель изнутри. Но хотел ли я на самом деле знать правду? Если окажется, что отель все же заселен жильцами, то с моей души сразу спал бы тяжелый груз. С другой стороны, если окажется, что комнаты пусты... Мне всегда было свойственно колебаться перед лицом выбора. Да, постучав, я бы мог узнать правду, но мне ее не хотелось знать: слишком высока ставка, а мой рассудок слишком помутился.

Продолжение следует...

– …со спелым ирокезом на голове. Представляете?

Слух учуял еле уловимый сдерживаемый смешок. Впрочем, об этом я сразу забыл, ведь поджарый мужчина в клетчатой рубашке дернул вправо озабоченным лицо и сказал:

– Вы готовы?

Он обратился ко мне через плечо и затем вновь сжал вместе две половинки бескровных, сосредоточенных губ, отвернувшись к бирюзовому экрану.

Я слабо и незаметно кивнул – по большей части самому себе, – коснувшись подбородком колыхающейся, прыгающей груди.

Раздался хруст и треск, прокатилось по кушетке бесшумно содрогание. Сердце падая с верхов ушло прямиком в низовье пяток. Я не чувствовал озябших пальцев, особенно мизинцев, – люто онемели.

Начал с рокотом спускаться серебристый из железа шлем. Я крепче вцепился неосязаемыми руками в подлокотники и пытался перечислить про себя объекты видимого в обычной жизни мира: молчаливую природу, тихий шепот утренней квартиры, стройную фигуру девушки за кабинетом, скульптурой прислоненную к стене…

Не помогло. Я умоляюще кидал свой взгляд на ручку двери и влажными ладонями тер, все тер и тер до изнеможения, разогревая пальцы, подлокотники.

Вдруг шлем остановился: сбой дала новая программа. Какой-то скрученный провод качнулся у моего носа, замахнувшись на пролетающую мимо муху.

– Не крутите головой, – остановил мое непреднамеренное любопытство доктор.

Он долго стоял у монитора и чесал в морщинах лоб. Я превратился в слух.

– Кажется, это от чрезмерного волнения… – сказал он шепотом в свою закрывающую рот ладонь.

Невысокий доктор сунул кисть с манжетой в стол. В ящике блеснуло что-то. От вида тонкой иглы пересохло в горле.

– Что, что вы делаете? – хрипло вскрикнул я как мог – и замолк.

На лбу выступили крупицы ледяного пота. Шлем нависал надо мной нимбом, как над святым мучеником.

– Плохо действует лекарство. Я вам сделаю повторную инъекцию, – сказал доктор.

– Это допустимо? – спросил я, чуть не сорвавшись голосом, чуть не потеряв от испуга все доступное сознание.

– Вполне. До четырех раз считается уместным.

Тишина. Игла мягко протыкала острием пласты обнаженной кожи. Образовавшаяся в процессе пауза позволила медленно оттаять пальцам.

– Продолжим, – коротко сказал доктор, с его лица сползла стальная маска, которую надел он, когда в руках его ожил шприц.

Шлем снова загудел, мягко полностью осел на мою голову и закрепился, высунув три изнеженных язычка – приставленных к вискам и затылку.

– Отлично. Закройте глаза. Старайтесь во время процедуры их не открывать.

Шлем завибрировал. Соленые капельки пота стекали по моему носу на бледные губы водопадом.

– Долго ли проходит операция? – спросил напоследок я.

– Нет, буквально миг пройдет, и вы забудете ее.

Я опустил веки – и в упавшей темноте зашагали великаны. Под их ногами трещал, гудел, извергался мир. Вопил холодный, стылый ветер. Во тьме один за другим носились кошмарные создания, земля разъехалась и ушла из под ног. Все глубже и глубже я тонул в мутной воде. Ноги коснулись податливого дна, а перед лицом причудливыми рыбами проплывали огни. Я чувствовал, как жгло кончик носа, видел, как сквозь веки, будто через шторы, пробивался свет.

И свет этот вскоре распахнулся пылким солнцем, бурными волнами вылился к моим ногам и разбился о них золотисто-белой пеной. Я ясно увидел нас с тобой, воспоминания нахлынули с прежде небывалой силой: твои качающиеся бедра, липкий песок на загорелых тонких ножках, растрепанные волосы, усыпанные отблеском горящей в чистом небе, сияющей звезды…

Слепя глаза, вспыхивали огни – и тут же гасли, как кометы в ночи. На закрытых веках пятнами раздувались затемнения, стирая магию тебя и записанного на ленту памяти лета.

– Почти все… – сказал страшный голос великана из невидимых за горизонтом бесконечных глубин.

Я вспомнил, как мы купались в спокойном, теплом синем море. Осыпанные перламутровыми блестками, мы выходили на озаренный золотом, мерцающий пленительным голубоватым маревом, от посторонних глаз укрытый, пляж и радостно бежали по горячему, упругому песку, вдыхая раскаленный воздух.

Смутные, сакральные образы быстро и сладко проносились мимо, как встречные машины по ночной трассе. Море неумолимо ползло к горизонту, сумрак охватывал собою небо. Мои влажные щеки пылали от слез, прощаясь с этим местом.

– Стираю последнее… – стрекотал ступающий оголенными ступнями по утекающему пляжу мрак небытия.

Тихий морской ветер уносил за горизонт каждую мою слезинку.

– Стой! Не уходи! – забыв о страхе, оглушительно воскликнул я, когда увидел как ты в прощальном воздушном поцелуе развеялась в поднявшихся песочных вихрях навсегда.

С диким воплем и телесным содроганием я распахнул красные, намокшие глаза – и устыдился своего неуместного, странного выкрика.

– Успокойтесь, все в полном порядке, – снисходительным тоном заверил меня доктор. – Я с вами.

Язычки отодвинулись от виска и затылка. Одежда промокла вся до нитки.

– Вы?.. – вяло сказал я и от охватившей усталости и слабости растекся на кушетке, напрягая каждую ячейку памяти. – Отчего же я кричал?..

Доктор отцепил шлем и широко, по-доброму улыбнулся, ответив мне так:

– Вы боялись того, что будет больно.