В газете было написано, как восхитительно она танцевала на сцене! Она сложена как богиня! Ее гениальный танец приводит публику в экстаз. Улыбка ещё цвела на лице Айседоры, когда она брала следующую газету и читала. Там было написано, что танцовщица дурно сложена, страшна как ведьма, танцевать не умеет, дрянь такая, а тоже вот - лезет на сцену…
Через несколько лет Айседора Дункан начинала утро так: сливала остатки вина из бутылок, которые стояли в биде. Разбавляла опивки одеколоном для крепости и выпивала. А уж потом читала газеты. А потом сама мудро написала в своей «Автобиографии»: чужое мнение о нас совершенно с нами не связано. Мы и сами иногда не знаем, кто мы и какие мы. Только время и жизнь расставят все на свои места, вот и все. Только неудачники строят жизнь, исходя из мнения других людей. Обычно - тоже неудачников. Неудачники потому и склонны постоянно высказывать своё мнение об успешных людях - им кажется, что успешный человек в точности как они устроен. И боится плохого мнения о себе. Это для него страшный удар будет! Но это не так. Рано или поздно успешный человек понимает, что чужое мнение - это неважно. Важен талант и неустанная работа. И вера в свою звезду. «Танцуй, Изадора!», - так кричал Есенин. И был совершенно прав. Как жаль, что великая танцовщица поздно поняла: не стоит по утрам читать газеты. Или гадости в сети. Да вообще ничего о себе читать и слушать особо не надо. Выпей быстренько кофе - и принимайся за работу. Танцуй, Изадора! А жизнь все расставит на места. А.В. Кирьянова
Как сообщала газета «Нью-Йорк трибьюн», «мистер Есенин» впервые увидел величественные очертания Нью-Йорка 1 октября сквозь полуденную дымку и, «будучи поэтом, пришёл в восторг». Позднее в очерке «Железный Миргород» Есенин сам опишет свои впечатления:
…Глазам моим предстал Нью-Йорк… Разве можно выразить эту железную и гранитную мощь словами?! Это поэма без слов… Здания, заслонившие горизонт, почти упираются в небо. Над всем этим проходят громаднейшие железобетонные арки. Небо в свинце от дымящихся фабричных труб. Дым навевает что-то таинственное, кажется, что за этими зданиями происходит что-то такое великое и громадное, что дух захватывает.
1/4
США начала 20 века
1/8
Сергей Есенин и Айседора Дункан на прибывающем в Нью-Йорк пароходе «Paris» 1 октября 1922 г.
Однако, когда пароход пришвартовался в Нью-Йоркской бухте, Есенина и Дункан ждал неприятный сюрприз: сотрудник иммиграционной службы сообщил им, что они не имеют права сойти на берег до соответствующего разрешения властей, и предложил проследовать на Эллис-Айленд (место нахождения политических заключённых) для проверки.
Остров Эллис, США, октябрь 1922 г.
Газета «Нью-Йорк Геральд» опубликовала заявление чиновника иммиграционной службы:
Ввиду продолжительного пребывания Айседоры Дункан в России и факта, что молва давно связала её имя с Советским правительством, правительство Соединённых Штатов имело основание полагать, что она могла быть «дружеским посланцем» Советов.
Как объяснял сам Есенин в своём очерке об Америке «Железный Миргород»:
Вашингтон получил сведения о нас, что мы едем как большевистские агитаторы.
Этот неприятный инцидент разрешился только после того, как брат танцовщицы Августин Дункан и её импресарио Сол Юрок дали телеграмму президенту Соединённых Штатов Уоррену Джорджу Гардингу. 2 октября после двухчасового допроса Есенин и Дункан были освобождены. Спектакли Айседоры Дункан в нью-йоркском Концертном зале «Карнеги-Холл» прошли с большим успехом, однако уже 12 ноября 1922 года из Нью-Йорка Есенин пишет своему другу, писателю Анатолию Мариенгофу:
Милый мой Толя! Как рад я, что ты не со мной здесь в Америке, не в этом отвратительнейшем Нью-Йорке. Было бы так плохо, что хоть повеситься…
…Лучше всего, что я видел в этом мире, это всё-таки Москва. В чикагские «сто тысяч улиц» можно загонять только свиней. На то там, вероятно, и лучшая бойня в мире…
…Раньше подогревало то при всех российских лишениях, что вот, мол, «заграница», а теперь, как увидел, молю Бога не умереть душой и любовью к моему искусству. Никому оно не нужно, значение его для всех, как значение Изы Кремер, только с тою разницей, что Иза Кремер жить может на своё пение, а тут хоть помирай с голоду.
Я понимаю теперь, очень понимаю кричащих о производственном искусстве.
В этом есть отход от ненужного. И правда, на кой чёрт людям нужна эта душа, которую у нас в России на пуды меряют. Совершенно лишняя штука эта душа, всегда в валенках, с грязными волосами и бородой Аксёнова. С грустью, с испугом, но я уже начинаю учиться говорить себе: застегни, Есенин, свою душу, это так же неприятно, как расстегнутые брюки…
…Сегодня в американской газете видел очень большую статью с фотографией о Камерном театре, но что там написано, не знаю, за не… никак не желаю говорить на этом проклятом аглицком языке. Кроме русского, никакого другого не признаю и держу себя так, что ежели кому-нибудь любопытно со мной говорить, то пусть учится по-русски…
…Боже мой, лучше было есть глазами дым, плакать от него, но только бы не здесь, не здесь. Всё равно при этой культуре «железа и электричества» здесь у каждого полтора фунта грязи в носу.
США впечатлили поэта своей мощью, размерами и красотой архитектурных форм, но в то же время он отметил и пустоту жизни американского народа тех лет. Вот что писал сам Есенин в своих воспоминаниях о поездке:
Внутренняя культура американцев очень примитивная. В них живёт мысль лишь об одном – где бы заработать или ещё как-то получить деньги.
Владычество доллара съело в них все стремления к каким-либо сложным вопросам. Американец всецело погружается в «Business» и остального знать не желает.
Об искусстве США вообще говорить даже стыдно – оно находится на самой низкой ступени развития: «нравственно или безнравственно ставить памятник Эдгару По»? Этот вопрос они решают уже много лет, и никак не могут прийти к консенсусу.
По мнению поэта, в этой стране была создана культура машин, с её помощью Штаты и прославились, но это всего лишь плоды работы индустриальных творцов, а гений народа тут никакого участия не принимал. Народ Америки – только честный исполнитель заданных ему чертежей и их последователь, утверждал поэт Есенин.
Не прошёл Есенин мимо и коренного народа Америки – индейцев. По его мнению, совершенно понятно, что он "пропал от виски". Но в тоже время "индеец никогда бы не сделал на своём материке того, что сделал «белый дьявол»".
В США Есенина поразила культура электричества. Он был удивлён, что в этой стране уже давно ушли от свеч и всё озарено ярким светом. Поэт восхитился Бродвеем с точки зрения освещённости, но проходу ему не давали местные репортёры:
Свет иногда бывает страшен. Море огня с Бродвея освещает в Нью-Йорке толпы продажных и беспринципных журналистов. У нас таких и на порог не пускают, несмотря на то что мы живём чуть ли не при керосиновых лампах, а зачастую и совсем без огня.
Америка Есенину откровенно не понравилась. Своим друзьям про это "царство мещанства" отправлял гневные письма, не стесняясь в выражениях. Вот отрывок письма Есенина из Нью-Йорка, своему другу, Александру Сахарову:
Родные мои! Хорошие!.. .
Что сказать мне вам об этом ужаснейшем царстве мещанства, которое граничит с идиотизмом?
Кроме фокстрота, здесь почти ничего нет. Здесь жрут и пьют, и опять фокстрот. Человека я пока ещё не встречал и не знаю, где им пахнет. В страшной моде господин доллар, на искусство начхать — самое высшее музик-холл. Я даже книг не захотел издавать здесь, несмотря на дешевизну бумаги и переводов. Никому здесь это не нужно. Ну и @бал я их тоже с высокой лестницы.
Страна оказалась для Есенина просто чуждой. Он не смог простить ей отсутствие свободной мысли и внутреннего развития у граждан:
Сила железобетона, громада зданий стеснили мозг американца и сузили его зрение. Нравы американцев напоминают незабвенной гоголевской памяти нравы Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича.Как у последних не было города лучше Полтавы, так и у первых нет лучше и культурней страны, чем Америка.
Поэт приводит разговор с каким-то американцем, который утверждал, что прекрасно знает Европу, что был в Италии, Греции. Однако всё, что предлагает Европа, якобы не ново для Америки. "Знаете ли вы, что в штате Теннесси у нас есть Парфенон гораздо новей и лучше?" – вопрошал американец.
Сергей Есенин сказал ему, что от его слов хочется смеяться, и одновременно плакать. Именно эти слова показывают всю внутреннюю культуру США – вернее, искажённое её представление:
Европа курит и бросает, Америка подбирает окурки, но из этих окурков растет что-то грандиозное.
Однако так и хочется отметить: «хоть и грандиозное, но от настоящей культуры имеющее лишь оболочку, но не её глубокий внутренний мир». Именно этими словами Есенин вынес приговор Америке:
С такой культурой долго она не протянет, как бы не стремилась к роли мировой цивилизации.
А вот сами американцы после той поездки Есенина заметили как поэта (хотя серьёзно в 20-х годах воспринимали только его жену – известную танцовщицу). Американский критик Натан Доул назвал манеру стихосложения Есенина "пародийно-христианским символизмом", высоко оценив его как творца.
Ну и, конечно, Есенин писал об Америке стихи:
Места нет здесь мечтам и химерам, Отшумела тех лет пора. Всё курьеры, курьеры, курьеры, Маклера, маклера, маклера. От еврея и до китайца, Проходимец и джентльмен, Все в единой графе считаются Одинаково – бизнесмен. На цилиндры, шапо и кепи Дождик акций свистит и льёт. Вот где вам мировые цепи, Вот где вам мировое жульё. Если хочешь здесь душу выржать, То сочтут: или глуп, или пьян. Вот она – мировая биржа, Вот они – подлецы всех стран.
Эти люди – гнилая рыба, Вся Америка – жадная пасть. Но Россия – вот это глыба! Лишь бы только – Советская власть!
В Москву из долгого свадебного заграничного путешествия Есенин и Дункан вернулись в августе 1923 года. Анатолий Мариенгоф позже вспоминал слова поэта по приезде:
Знаешь, когда границу переехал, плакал… землю целовал… как рязанская баба…
После возвращения в Москву Айседора тут же уехала в Париж, бросив Илье Шнейдеру:
Я привезла этого ребёнка на родину, но у меня нет более ничего общего с ним.
В октябре Есенин отправляет ей телеграмму:
Люблю другую. Женат и счастлив.
Речь шла о Галине Бениславской – женщине, у которой он жил до знакомства с Дункан и у которой поселился сразу после возвращения. Однако, несмотря на их близость, Есенин так и не женился на ней. Его последней женой стала Софья Толстая. Свадьба с ней состоялась в 1925 году.
В конце того же года Есенина нашли мёртвым в ленинградской гостинице "Англетер". Айседора Дункан, которая пережила бывшего мужа на два года, на сообщение о его смерти отреагировала почти холодно. "Я так много плакала, что у меня больше нет слёз", – передала она телеграммой Илье Шнейдеру.
Брак Сергея Есенина и Айседоры Дункан продлился два года по документам и в два раза меньше – фактически. Языковой барьер (он толком не знал иностранных языков, она изъяснялась на ломаном русском), разница в возрасте (она была старше его почти на 20 лет), буйный темперамент обоих – поэт и танцовщица классически "не сошлись характерами". Вся их семейная жизнь уложилась в длинное свадебное путешествие, медовый месяц длиной почти в год, в которое Дункан увезла своего поэта с "золотой головой" после регистрации в ЗАГСе Хамовнического района Москвы.
Айседора Дункан приехала в СССР за мечтой о свободе. Танцовщица много раз бывала здесь с гастролями до революции, и когда в 1921 году нарком просвещения Анатолий Луначарский предложил ей открыть свою школу танца в Советской России, она согласилась с восторгом. О том, что значительную сумму денег на создание школы ей придётся добывать самостоятельно, как и о том, что жить она будет впроголодь и в плохо отапливаемом помещении, наркомпрос, конечно, умолчал. "Отныне я буду лишь товарищем среди товарищей, я выработаю обширный план работы для этого поколения человечества. Прощай, неравенство, несправедливость и животная грубость старого мира, сделавшего мою школу несбыточной!" – восторженно написала Дункан, отправляясь в путь.
С американской танцовщицей Айседорой Дункан поэт знакомится в день своего рождения, 3 октября 1921 года. Их встреча происходит на одной из закрытых вечеринок тогдашней богемы, в художественной мастерской Георгия Якулова. Многие говорили, что это была любовь с первого взгляда. Есенина, которому тогда было 26 лет, привёз туда его друг – советский денди и поэт Анатолий Мариенгоф.
Есенин внимательно следил за каждым движением танцовщицы (например, когда она по просьбе присутствующих исполняла свой знаменитый танец с шарфом) после чего лёг у её ног возле дивана произнося что-то вроде «богиня». Тогда 44 летняя Айседора по легенде произнесла на ломаном русском:
Золотая голова.
Затем поцеловала поэта в губы (не раз) попутно называя его то ангелом, то чёртом. Она гладила его по голове, он смотрел на неё – так они и общались весь вечер. "Он читал мне свои стихи, я ничего не поняла, но я слышу, что это музыка и что стихи эти писал genie!", – так позже сказала Дункан Шнейдеру. В 4 часа утра они уехали вдвоём в её особняк на Пречистенке. Через несколько дней поэт переехал к ней. Довольно быстро Есенин и Дункан начали жить вместе, но отношения зарегистрировали только перед поездкой в США, чтобы избежать проблем с полицией нравов. Брак оформили в ЗАГСе Хамовнического района Москвы. 2 мая 1922 года, выйдя из ЗАГСа Есенин сказал:
Теперь я — Дункан!
Айседора Дункан (в центре) с Сергеем Есениным и приёмной дочерью Ирмой Дункан в день бракосочетания. 2 мая 1922 г. Москва, Пречистенка, 20
Молодожёны взяли двойную фамилию Есенин-Дункан. Илья Шнейдер вспоминал, что перед свадьбой Дункан просила его подделать дату рождения в её паспорте, чтобы скрыть разницу в возрасте – она была старше Есенина на 18 лет. "Это для Езенин. Мы с ним не чувствуем этих пятнадцати лет разницы, но она тут написана... И мы завтра дадим наши паспорта в чужие руки... Ему, может быть, будет неприятно", – говорила она. В ЗАГСе разница в возрасте действительно сократилась – до 10 лет.
10 мая 1922 года Сергей Есенин и Айседора Дункан рейсом Москва-Кёнигсберг вылетели из столицы. Так началось их большое 15-месячное заграничное турне.
На следующий день одна из московских газет сообщала: «В среду, 10 мая, в 9 часов утра, Айседора Дункан вылетела с Ходынского аэродрома на аэроплане в Германию, где объявлены её спектакли… Вместе с Дункан вылетел поэт Сергей Есенин, с которым она недавно вступила в брак по советским законам».
За 15 месяцев заграничного турне Сергей Есенин и Айседора Дункан побывали в Германии, Бельгии, Франции, Италии и США. Как позже писал сам Есенин:
Объездил всю Европу и Северную Америку. Доволен, прежде всего, тем, что вернулся в Советскую Россию.
В час дня 11 мая молодожёны приехали на поезде из Кёнигсберга в Берлин. Здесь они задержались на более длительный срок, так как Есенин официально был командирован Наркомпросом в Германию на 3 месяца «по делу издания книг, своих и примыкающей нему группы поэтов». Вечером 12 мая Есенин читал свои стихи на литературном вечере в берлинском «Доме искусств», завершившемся внезапно возникшей скандальной ситуацией из-за пения «Интернационала», которое было воспринято публикой, мягко говоря, неоднозначно: одни аплодировали, а другие требовали прекратить пение, угрожая физическим насилием.
Гостиница, где жили молодожёны в Берлине
1/6
Берлин, май 1922 г.
На следующий день Есенин посетил редакцию газеты «Накануне» и передал стихотворения «Всё живое особой метой», «Не жалею, не зову, не плачу», опубликованные 14 мая 1922 года. Через неделю после прибытия в Берлин Есенин и Дункан на квартире писателя-эмигранта Алексея Толстого встретились с Горьким.
Во время обеда Айседора с восторгом отозвалась о России и провозгласила тост за русскую революцию. Горький воспринял это с неодобрением и в одном из своих писем написал:
Эта дама расхваливала революцию, как удачную премьеру. Это она зря. А глаза у неё хорошие, талантливые глаза.
Здесь же в небольшой комнате Айседора продемонстрировала своё танцевальное искусство. А Есенин по просьбе Горького прочитал свои стихи. «Голос его звучал хрипло, крикливо, надрывно, — вспоминал позже Горький. — Он размахивал руками не в ритм стихов. Изумительно прочитал «Пугачёва». Монолог Хлопуши взволновал меня до спазма в горле, рыдать хотелось».
В заключение Горький попросил Есенина прочитать «Песнь о собаке», у которой отняли семерых щенят и понесли топить в пруд. Есенин подарил Горькому свою поэму «Пугачёв» с дарственной надписью: «Дорогому Алексею Максимовичу от любящего Есенина. 17 мая 1922 года».
18 мая Есенин заключил договор с издательством З.И. Гржебина на издание сборника его стихов и поэм, а в июне 1922 года в журнале «Новая русская книга» была опубликована автобиография Есенина «Сергей Есенин», написанная им уже в Берлине.
Надо признать и то, что за границей поэт не изменял себе в плане различных выходок, а один раз исчез на три дня, чем вызвал в Дункан неимоверный приступ гнева. Нашли его в одном из пансионатов Берлина, где он пил пиво и спокойно играл в шашки со своим другом поэтом Александром Кусиковым, которого уже тогда многие называли лишь собутыльником Есенина, но никак не литератором. Дункан устроила в номере погром (когда нашла их). Счёт, предъявленный пансионатом по тем временам был астрономический. Но у Айседоры всегда были покровители, которые покрывали не только её счета, но и застолья самого Есенина (правда большую часть своего имущества она распродала во время поездки по Европе).
В течение месяца Сергей Есенин путешествовал с Айседорой Дункан на автомобиле по городам Германии: Потсдам, Любек, Франкфурт-на-Майне, Лейпциг, Веймар, Висбаден.
"Отметился" в Дюссельдорфе, Кёльне и Аахене, откуда отправился в Брюссель.
Дюссельдорф, 29 июня 1922г.
28—29 июня прибыл в Дюссельдорф, где написал (датированное 29.06.1922) совместно с Айседорой Дункан письмо заместителю народного комиссара иностранных дел М.М. Литвинову с просьбой содействовать поездке в Гаагу (Нидерланды; поездка не состоялась).
М.М. ЛИТВИНОВУ 29 июня 1922 г. Дюссельдорф
Уважаемый т. Литвинов! Будьте добры, если можете, то сделайте так, чтоб мы выбрались из Германии и попали в Гаагу, обещаю держать себя корректно и в публичных местах «Интернационал» не петь. Уважающие Вас С. Есенин Isadora Duncan
1 июля отправил письмо из Дюссельдорфа в Москву А. М. Сахарову, рассказывая о Европе как «ужаснейшем царстве мещанства». Съездил в Кёльн, где получил пропуск бельгийского консульства для поездки по железной дороге в Брюссель сроком на 15 дней, начиная с 5 июля 1922 г. 4 июля выехал из Кёльна через Аахен в Бельгию.
1/6
Брюссель, июль 1922 г.
1/8
Венеция, Лидо, август 1922 г.
Айседора Дункан тоже совмещала приятное, то есть свадебное путешествие, с полезным… Ещё будучи в России, 18 апреля 1922 года, Айседора Дункан направила своему американскому импресарио Соломону (Солу) Юроку телеграмму с предложением организовать турне по городам Америки.
19 апреля Сол Юрок ответил согласием на предложение Дункан: «Турне начинается в октябре», — и просил прислать «фотографии и сведения для рекламы».
1/6
Париж, сентябрь 1922 г.
13 сентября 1922 года Российское Генеральное Консульство в Париже выдало Есенину паспорт для поездки в США, и 25 сентября из Франции на океанском пароходе «Париж» они отправились в Америку.
В октябре 1922 года пароход “Париж” вошел в порт Нью-Йорка. На его борту среди прочих пассажиров была одна очень любопытная семейная пара – Сергей Есенин и Айседора Дункан. Американская танцовщица привезла русского мужа, чтобы показать ему свою родину.
Родина, впрочем, встретила Айседору с подозрением. И ее, и Есенина, сошедших с трапа, моментально остановили, козырнули корочками и велели вернуться на борт. Оказывается, их уже ждали как “большевистских агитаторов”.
На следующее утро обоих перевезли на остров Эллис в Нью-Йоркской бухте, недалеко от Статуи Свободы, где содержались в карантине иммигранты. Там обоим учинили допрос в течение двух часов. От Есенина потребовали признать, что он верит в Бога, и поклясться не исполнять “Интернационал”. Только после этого путь в Америку был открыт.
В стране длинного доллара Сергей Есенин провел четыре месяца. И все это время он был в самом дурном настроении. На Айседору он был жутко сердит за то, что тут их вовсе не носили на руках. И вообще, денег ни на что не хватает, вопреки ожиданиям.
“Изадора прекраснейшая женщина, но врет не хуже Ваньки. Все ее банки и замки, о которых она пела нам в России, — вздор. Сидим без копеечки, ждем, когда соберем на дорогу, и обратно в Москву”, – писал он своему другу Анатолию Мариенгофу уже 12 ноября. С момента прибытия прошло чуть больше месяца.
Но больше всего Есенина угнетало даже не трудное положение с финансами. Дома он в годы гражданской тоже не шиковал, так что такой ерундой его было не испугать. Хуже всего было отношение к искусству. В том числе к его стихам.
“О себе скажу (хотя ты все думаешь, что я говорю для потомства), что я впрямь не знаю, как быть и чем жить теперь. Раньше подогревало то при всех российских лишениях, что вот, мол, «заграница», а теперь, как увидел, молю Бога не умереть душой и любовью к моему искусству. Никому оно не нужно, значение его для всех, как значение Изы Кремер, только с тою разницей, что Иза Кремер жить может на свое <пение>, а тут хоть помирай с голоду”.
Это из того же письма к Мариенгофу. Страшно для поэта, тем более его уровня и таланта, ощущать, что искусство и творчество никому не нужно. В результате он пьет. Причем выпивку достать крайне трудно – в Америке в это время действует “сухой закон”. И это не улучшает его настроения.
Еще одна характерная цитата:
“Милый мой Толя! Как рад я, что ты не со мной здесь в Америке, не в этом отвратительнейшем Нью-Йорке. Было бы так плохо, что хоть повеситься”.
Вместе с Айседорой он посещает Балтимор, Бостон, Чикаго, Мемфис, Нью-Йорк, Филадельфия, Толедо. Там запланированы ее концерты, на которых она танцует либо нагой, либо в прозрачной алой накидке. Пуритане в двойном шоке – мало того, что это почти обнаженка, так тут еще и пропаганда большевизма! После концертов Дункан уже прямым текстом рассказывает о том, как она восхищается Россией. Публика бурно протестует, часть концертов отменена.
В январе Айседора дает последний концерт и буквально кипит от негодования. Она заявляет, что навсегда уезжает из Америки в Россию. Знаете, почему? Потому что “в Америке нет демократии… До тех пор, пока есть дети богатых и дети бедных, демократии быть не может”.
Попутно Есенин и с Айседорой ходят по русско-еврейским поэтическим вечерам. Обычно это квартиры каких-то эмигрантов, где устраивают что-то вроде светских салонов. Там Есенин читает свои стихи и периодически устраивает скандалы. После одного из таких скандалов его забирают в полицейский участок, где он проводит ночь.
В феврале 1923 года они садятся на пароход и покидают Америку. На борту Есенин пишет письмо Сандро Кусикову:
“Расскажу тебе об Америке позже. Это самая ужасная дрянь… Я полон смертной, невыносимой тоски. Я чувствую себя чужим и ненужным здесь, но когда я вспоминаю Россию, вспоминаю, что ждет меня там, я не хочу возвращаться…”
Впрочем, уже по приезде он пишет очерк “Железный Миргород”, где все-таки находит, за что можно похвалить американцев. За энергию, за масштабные замыслы, за быстрый прогресс. Но эта похвала достаточно специфическая. Вот как выглядит концовка очерка:
“— Слушайте, — говорил мне один американец, — я знаю Европу. Не спорьте со мною. Я изъездил Италию и Грецию. Я видел Парфенон. Но все это для меня не ново. Знаете ли вы, что в штате Теннесси у нас есть Парфенон гораздо новей и лучше?
От таких слов и смеяться и плакать хочется. Эти слова замечательно характеризуют Америку во всем, что составляет ее культуру внутреннюю. Европа курит и бросает, Америка подбирает окурки, но из этих окурков растет что-то грандиозное”.
Вроде бы комплимент сделал, но по сути пощечину отвесил. Или наоборот, жестко высмеял, но вывернул в итоге в сторону величия Америки. Такое чувство, что он видел грядущую эпоху во всем ее размахе, но заранее оплакивал ту роль, до которой будет низведена в ней культура.
Великие эпохи всегда имели свои муки и триумфы, которые находили отражение в искусстве. Это особенно ярко проявляется в рамках стиля ар деко - времени смелых экспериментов, легкости и изысканных форм.
Чипарус. «Солнечный луч». 1920-е гг. Кость, бронза, камень. Франция.
По всей Европе танец стал не просто развлечением, а настоящим культурным манифестом, который вплелся в скульптуру, словно перья в яркий костюм танцовщицы. Творение, где формы и ритмы переплетаются в едином танце, стало своего рода «переходным мостом» между преимущества современных технологий и эйфорией творчества. В первой трети XX века, когда войны и кризисы овладели Европой, танец служил утешением, отдушиной и способом выражения радости жизни. 1920-е годы стали не просто знаковыми, а настоящим взрывом ритмов и линий, которые можно было увидеть не только на танцполах, но и в создании скульптур, поэзии и литературе.
В Париже можно было встретить все виды танцев: от канкана, стукнувшего копытами о паркет ночных кабаре, до синкопированных движений джаза, порождающих стихийные чувства. Каждый шаг танцоров был полон надежды, несущейся в будущее, как светлый луч в темном небе.
Танец, вышедший за пределы физической плоскости балета, стал вдохновением для художников, заставив их искать в мире форм то самое заветное движение, которое бы передавало дух времени.
П.Колин. «Жозефина Беккер». Литография. 1927
Лой Фуллер и Изадора Дункан – две примы, каждая из которых олицетворяла свою эпоху, как две стороны одной медали. В то время как Фуллер своим "пластическим орнаментом" поднимала забрало элегантности, Дункан со своими длинными юбками и босыми ногами праздновала первобытную свободу, будто приглашая скульпторов исследовать дикую природу плоти.
Однако, мир искусства – дело жестокое и необузданное. Стихия не только в натуре проявляет себя, но и в искусстве проявляет страсти: лишь только одни звёзды засияют, как другие начинают гаснуть. Так и Дункан, заполнившая своими танцами картины художников и скульпторов, оставила за собой пустоту, предсказав, что потоки её вдохновения однажды пересохнут.
Танец в ар деко – это как шутка, щепотка черного юмора, которую бросают в молоко слишком сладкого чая. Он захватывает своим динамичным, стремительным ритмом; но под его ритмом скрываются не только праздники, но и печали и будни.
Работы художников стали своей своеобразной иронией, отразив стремление к мужественности и уверенности. Скульптура, ставшая символом феминизма и освобождения, одновременно погружала в память о подавлении и жестокости войны. Кроме того, экзотика восточных танцев и впечатления от "дягилевских сезонов" смешались и обострили искусство и социальное сознание, требуя от скульпторов все новые и новые формы, чтобы поймать мимолетные мгновения выразительности.
Д.Чипарус. «Девушки». Кость, бронза, камень. Около 1930 г. Франция. Пьер лe Фаге. «Сатир и нимфа». 1924 г. Бронза, камень. Франция
Скульптуры перевоплощаются в живое, выступая не только как просто материал, а как проекция чувств, обрамляя в брусковые формы крылья вдохновения. Именно ар деко, пронизанный нахлынувшим чувством динамики, стал основным двигателем этих желаний и стремлений, вплетая в текстуру европеизированного общества мечты, которые тают, как свежий мороженое на солнце. Теперь каждая палитра была оживлена бытием: от роскошных и утонченных дуэтов до молодых хореографов, орудующих на сцене, где каждый может стать танцором своей судьбы.
Ответом на вызовы времени стала неоантичная эстетика и архетип, олицетворяющий движение. Новая форма людей, работающая как единый механизм, напоминала о бегущих юных Дианах, которые пытались убежать от стужи цивилизации. Параллель между танцем и движением скульптур была выбрана неслучайно: "танец – это жизнь, жизнь – это танец".
Танцы погружались в разнообразные ритмические и стилистические формы, и каждый фигурка становилась явлением, спецификой своего времени. Формы, кажущиеся иногда асимметричными и обломанными, становились символами внутреннего прессинга, и каждая статуэтка, подобно мысли, порожденной искусства, неразрывно связывала себя с музыкой и ритмом. Все могло сойти за завершающее движение: скульптура применяла к себе черты тела и беспокойной души, искала образ женской красоты и одновременно выражала протест.
Итак, танец и скульптура в ар деко – это не просто эстетические формы, это воплощение эпохи, где жизнь и радость становятся частью культурного диалога.
Каждый шаг танцора становился значением самоуважения, которое фиксировалось в камне. Упрощаясь, входило в метафизику, в легкость и жесткость, делая иногда жизнь пышной и остросюжетной.
Результат?
Жердаго. «Русский танец». 1925 2. Подани. «Африканский танец». 1917 г. Фаянс. Кость, бронза, камень. Э.Этлин. «Танец». 1920— 1930 г.. Полихромная роспись. Австрия, Вена. Фирма Ф. Гольдшайдера. Олалобвое стекло. Франция, Париж.
Сумасшествие жеста, эстетичного и остроумного, который является универсальным ключом к пониманию глубинной психологии танца, как и истории самого искусства. Каждый поворот, каждое движение не просто линия, но знак времени и пространства, по которому скользят танцующие формы.
14 сентября 1927 года, в Ницце трагически оборвалась жизнь знаменитой танцовщицы Айседоры Дункан, которую в России знали как бывшую супругу Сергея Есенина. Дункан умерла в спортивной машине - ее шарф попал в ось колеса автомобиля и задушил знаменитую пассажирку.
Айседора Дункан прожила всего 50 лет. Жизнь ее была похожа на сериал, драматических событий в котором хватило бы на несколько сезонов: всемирная известность, гибель всех троих детей, непростой брак с Сергеем Есениным. Слухов и домыслов об этой женщине всегда было немало.
В 1905 году художник Лев Бакст, увлекавшийся хиромантией, предсказал Айседоре, что ее ждут грандиозный успех и слава, но при этом она лишится двух самых любимых существ. В 1913 году Дункан приехала в Париж, чтобы повидаться с отцом своей дочери — Парисом Зингером. У нее появились дурные предчувствия, связанные с детьми. Айседора просыпалась ночью в слезах и кричала сонному Зингеру: «Я видела два детских гроба! Они там, между сугробов! И похоронный марш!»
Айседора была в танцевальной студии при одном из парижских театров, перед ней внезапно пробежали три черные кошки. А вернувшись в свою уборную, танцовщица увидела кем-то забытую книгу — «Ниобея, оплакивающая собственных детей». Айседора понимала, что все эти знаки являются предвестниками страшной беды.
Дети утонули в машине Вскоре к ней пришел Зингер с ужасным известием. Автомобиль, в котором находились семилетняя дочь и трехлетний сын Айседоры вместе с няней, потерял управление и утонул в Сене.
За 14 лет до кончины судьба отняла у Дункан детей. Случилось это из-за машины. В 1913 году гувернантка вместе с детьми Доры - сыном Патриком и дочерью Дейдрой - ехала в машине в Париже вдоль Сены. Сначала их авто чуть не столкнулось с другой, а вскоре автомобиль заглох и остановился. Шофер поспешил выйти из авто, чтобы завести мотор (тогда это делалось с помощью заводной рукоятки, при этом он забыл поставить машину на тормоз. Из-за этой его оплошности автомобиль с детьми скатился в Сену. Спасти Патрика и Дейдру не удалось - Сена в этом месте была глубокой, и машина моментально ушла под воду. Автомобиль смогли поднять с помощью крана лишь через полтора часа. Вместе с погибшими детьми.
По итогам трагедии состоялся суд. Однако Айседора не стала обвинять водителя. Она пожалела его детей, ведь если бы его посадили, они бы остались сиротами без средств к существованию. Благодаря позиции Дункан шофер, по чьей неосторожности погибли ее собственные дети, остался на свободе.
В 1914 году Айседора родила мальчика, который скончался через несколько часов после родов. Впоследствии она удочерила шестерых учениц из своей германской танцевальной школы. Они стали выступать в составе коллектива Isadorables — игра слов от имени Isadora и adorables («очаровательные»).
Поэты — отвратительные мужья и плохие любовники. Уж поверьте мне. Хуже даже, чем актеры, профессора, цирковые борцы и спортсмены. Недурны — военные и нотариусы, но лучше всех — коммивояжеры. Вот это действительно любовники. (И она начинает восхвалять качества и достоинства коммивояжеров). А о них и говорить не стоит — хлам! Одни словесные достижения. И большинство из них к тому же пьяницы, а алкоголь, как известно, враг любовных утех.
26 мая 1877 года родился Айседора Дункан — американская танцовщица, основоположница свободного танца. Разработала танцевальную систему и пластику, которую связывала с древнегреческим танцем. Жена Сергея Есенина.
