Серия «Я родилась и выросла в секте»

Я проснулась от звуков того, как Луна заправляла свою постель. Она уже оделась, причесалась и была готова куда-то идти.  У меня сложилось впечатление, что она старается покинуть дом до того, как я проснусь. У меня не было четкой уверенности, связано ли это с тем, что она хочет дать мне поспать, или с тем, что не хочет иметь дело со мной. Последний вариант казался более правдоподобным. Когда я встала, она сразу же бросила на меня строгий взгляд и быстро вышла из комнаты, оставив один угол покрывала не заправленным.

— Ты же не собираешься уходить без Эллисон, правда? — спросила ее мама.

— Она все еще спит, — полушепотом ответила Луна.

Женщина зашла в комнату и увидела меня, сидящую на кровати.

— Луна отведет тебя на завтрак, — сказала она, а затем повернулась к коридору. — Не так ли, Луна?

Я быстро натянула обувь и выбежала из дома. Луна стояла, прислонившись к стене, ее пальцы бездумно теребили кожу на руке. Как только она увидела меня, то сразу развернулась и пошла вперед. Я следовала за ней, держась на расстоянии, чтобы не мешать.

Столовая представляла собой большую палатку из армейского зеленого брезента, укрепленного вместе, образующего одну огромную крышу, поддерживаемую ржавыми балками, а в ее дальнем конце находилась маленькая хижина, выполнявшая функции кухни. Получив завтрак — кусок хлеба и тарелку сероватой каши на каждого, — Луна проводила меня к камням неподалеку, где мы сели поесть. Я так давно не чувствовала голода… но как только сделала первый укус — не смогла остановиться. Луна молчала, и, похоже, ей было удобно, что я едва могла перевести дух между жеванием, не говоря уже о том, чтобы завести разговор. Все вокруг исчезло, и я могла думать, чувствовать или делать только одно — есть. Каша была точно такой же, как дома: однообразной, липкой и слегка соленой. Но с таким же успехом она могла бы быть и праздничным рагу с сочным мясом, мягкими морковками и черным перцем; когда ты достаточно голоден, все кажется божественно вкусным.

После того как я закончила свой завтрак — но могла бы съесть вдвое больше — мое настроение немного поднялось. В теле появилась энергия, и наконец-то мне было на что надеяться: на следующий прием пищи. Я была так воодушевлена, что решила немного пораздражать Луну.

— Это место немного похоже на мой дом. Ну, почти точно такое же.

Луна обернулась ко мне с яростью в глазах. Она все еще ела, и с полным ртом каши произнесла: «Замолчи». Часть каши вылетела и брызнула на камни, что выглядело довольно забавно, но я не засмеялась. Она резко сглотнула. Почти шепотом она сказала: «Ты не можешь об этом говорить».

— Почему нет?

— Никто из других детей не знает. О твоем доме, я имею в виду. И они не должны знать.

— Но ты знаешь.

— Ну да.

— Как?

Она вздохнула и поставила миску себе на колени.

— Джон сделал объявление, что ты приемный ребенок или что-то в этом роде. Что тебя спасли из внешнего мира, и что мы должны держать тебя в безопасности здесь. Ты как раненый щенок, которому нужна защита.

— И ты в это не веришь?

— Ты будешь перебивать или дашь мне закончить?

— Извини.

— Ладно, — снова вздохнула она. — После этого объявления Джон пришел к нам домой и сказал, что ему нужно, чтобы я присмотрела за тобой. Он сказал, что ты из другого места, похожего на это, и что он доверяет мне достаточно, чтобы рассказать все это и доверить миссию следить за тобой. В общем, он сказал, что мне нужно смотреть, чтобы ты не болтала о своем доме и о любых других странных вещах, которые могут у тебя быть на уме, и чтобы ты не пыталась перепрыгнуть забор. Думаю, мои родители уже знали все это, так как он только мне это рассказал. Слушай, я знаю, что все не так, как говорит Джон и остальные старейшины. Я не дура, хотя Джон, вероятно, так не считает. Я не так много говорю, и, наверное, это делает меня в его глазах довольно недалекой.

Она продолжила есть, и я восприняла это как знак, что не стоит пока ее отвлекать. Пауза затягивалась.

— И… ты действительно собираешься это делать?

Прожевав, она ответила:

— Да. Потому что он сказал, что сделает больно моей маме, если я не соглашусь, так что да.

— Мне жаль.

Она не ответила. Мы сидели в тишине, пока она не доела завтрак.

Вернув тарелки в столовую, мы направились обратно к ее дому. Как только вокруг не осталось никого, кто мог бы нас услышать, я сказала:

— Ты знаешь, что можно выбраться отсюда?

— Знаю.

— Почему ты не пытаешься?

— Я не собираюсь оставлять маму.

— Почему ты не можешь забрать ее с собой?

Раздражение Луны наконец-то выплеснулось наружу. Она встала передо мной, заставив меня остановиться и посмотреть ей в глаза.

— А как это сработало с тобой, а? Где твоя мама? А папа? Почему ты вернулась в такое место, из которого только что выбралась, если это так чертовски легко?

С этими словами она развернулась и ушла. Я не последовала за ней.

Я вернулась к камням, это было единственное знакомое место в этом новом мире. Я не осмеливалась — и не хотела — говорить с кем-то другим, и, кроме того, все смотрели на меня как-то странно. Как будто я чумная или типа того. Я не знала, что делать, поэтому просто сидела и смотрела в пустоту, ожидая обеда.

Позже Луна вернулась. Она села рядом со мной и тоже уставилась вникуда.

— На что смотришь? — спросила она.

— Ни на что. Просто… Жду обеда, наверное.

— Сегодня фасоль с морковным пирогом, — сказала она. — Мне даже нравится. 

Я молча продолжала смотреть перед собой.

— Так что, ты слила свой побег или как? — спросила Луна, подхватив маленький камешек и перекидывая его из руки в руку.

— Вроде того. Длинная история, но да, меня поймали. Когда привезли сюда, Джон сказал, что я должна следить за остальными детьми, чтобы они больше не пытались сбежать.

— А я должна присматривать за тобой, чтобы ты не удрала? — Луна рассмеялась. — Джон — конченый ублюдок. Умный, но ублюдок.

Я тихо хихикнула. Луна какое-то время молчала, подняв камешек и подбрасывая его в руке.

— Слушай, извини за то, что я вела себя неправильно, — начала я. — Я думала, ты в союзе с Джоном и старейшинами или что-то в этом роде. На самом деле я правда хочу выбраться отсюда.

Она метнула камень в сторону и повернулась ко мне.

— Ты первый человек, кому я это говорю. Просто… я не могу бросить маму. На отца плевать. Пошел он к черту, он джоноподобный мудак, мечтает стать старейшиной, но мама ни в чем не виновата. Да, иногда строгая, но всегда заботилась обо мне. Слушала меня, понимаешь?

— Почему ты не сказала ей, что хочешь свалить отсюда?

— Я… не знаю. Боюсь, что она не захочет. И тогда с ней или со мной может случиться что-то плохое.

— Знаешь, я могу попытаться помочь тебе. Помочь вам обеим.

— Как?

— Придумаю что-нибудь. Я же уже однажды это сделала, помнишь?

— А твои родители? Они тоже сбежали?

Слово “родители” словно нож вонзилось мне в живот, скрутив изнутри. А вообще, есть ли у меня теперь родители? Или они перестают быть родителями, когда умирают? Могу ли я так думать? Стереть их из памяти, если захочу?

— Нет. Они не сбежали.

— Мне очень жаль, — тихо сказала Луна.

Наконец подали обед. Морковный пирог здесь показался мне слаще обычного. Наверное, дело в почве или воде или что-то другое. Того неистового голода как утром не ощущалось, но я снова смогла съесть больше, чем прежде. Еда немного успокоило меня и дала возможность подумать.

Вечером Луна даже пожелала мне спокойной ночи. Мне стало теплее на душе: я ощущала, что теперь мы в одной команде.

Когда все в доме уснули, я выскользнула из-под одеяла, держа в руках обувь, и тихонько вышла на улицу. Обувшись, я направилась к ближайшей части забора и стала ощупывать проволоку в поисках слабых мест. Вспомнились камеры с птичьего полета, которые показывал мне старейшина Олстон — те самые «прямые трансляции». Но я надеялась, что темнота защитит меня, и вообще, может быть, за мной никто и не следит.

Я нашла участок забора, где проволока была чуть более расшатанной. Вставила в отверстие палку и начала прокручивать ее через каждый ромб. Дело шло медленно, но проволока сдвигалась. Я сидела в полутьме, пытаясь не издавать ни звука, и постепенно расковыряла достаточно большой проем снизу. Он был достаточен для меня с Луной, но, чтобы протащить еще и ее маму, придется вернуться и расширить дыру. Руки начали ныть от повторяющихся усилий, работать становилось все труднее.

Я решила остановиться и вернуться сюда следующей ночью. К тому времени дыру можно будет сделать шире и уже окончательно избавиться от всего этого кошмара.

Я тихо пробралась обратно в дом, сняла туфли и поднялась по ступеням ко входной двери. Открыв ее, я удивилась: внутри не было темно, как когда я уходила. Масляная лампа отбрасывала мерцающий свет, и в этом полумраке передо мной стоял старейшина Джон.

— Проходи, Эллисон, — кивнул он мне, распахивая дверь.

Он закрыл за мной, провел в комнату Луны. Взгляд упал на ее кровать: там между родителями сидела моя подруга и рыдала, уставившись в пол. Джон подтолкнул меня вперед, к Луне, а ее мама и папа отступили к двери, словно став охраной. Отец Луны смотрел на нас с той же яростью, что я когда-то видела в глазах своего отца. Живот скрутило от ужаса. Мать Луны выглядела подавленной и все время поглядывала на Джона, словно ждала от него указаний, как себя вести.

— Луна рассказала мне все. Я думал, у нас было соглашение, – сказал Джон, не отводя глаз от меня. — Ты правда полагала, что сможешь провернуть это снова? Что мы не узнаем? Я надеялся, что ты умная девушка.

— Это была моя вина, — пролепетала Луна, — я должна была следить за ней, как вы сказали, старейшина Джон.

Джон фыркнул.

— Я очень разочарован в вас обеих. Вы меня сильно подвели. Обычно я не выступаю за телесные наказания, но вас нужно как-то проучить. Вы должны понять, что ложь, побег и оставление других — это не Истинная Любовь. Это противоположное. И это не то, чего желает от нас Единый Истинный Бог. Вы понимаете?

Мы молча кивнули.

— Отлично. Но, мне кажется, вам нужно наглядно продемонстрировать степень вашего преступления против Истинной Любви. Против нас. Фред?

Отец Луны вышагнул вперед, из руки у него свисал кусок веревки, завязанный так, чтобы напоминать ошейник. Он накинул петлю на шею Луны и затянул так, что она начала задыхаться и кашлять.

— Суй голову под кровать, – скомандовал он.

Луна тяжело дышала, глядя отцу в глаза. Она молчала, ее руки затряслись.

— СЕЙЧАС ЖЕ!

Луна от испуга вскочила, словно подстреленная лань, и, дрожа, легла на живот, вползая до тех пор, пока голова не оказалась под каркасом кровати. Фред передал мне конец “ошейника” в руку, как поводок. Затем он поднял меня и поставил на кровать Луны. Он был невероятно сильным, и его хватка так сжимала мое тело, что я чуть не заплакала. Я слышала приглушенные всхлипы Луны внизу.

— Теперь тяни изо всех сил, — сказал Джон.

Я прикинулась, что у меня почти нет сил, и дернула веревку так, чтобы голова Луны лишь слегка ударилась о жесткий край деревянного каркаса.

— Ну же, Эллисон, — поддразнил Джон. — Судя по тому, как ты ковыряла забор, ты сильнее. Тяни еще.

Я потянула сильнее. Раздался зловещий стук, когда голова Луны врезалась в дерево, а затем оттуда донесся отвратительный хлюпающий звук, когда она возвращалась на пол.

— Еще. Сильнее!

Я снова сделала рывок. Луна заорала и попыталась закрыть голову руками, но Фред мгновенно нагнулся, прижал ее кисти к полу коленом, чтобы она не могла шевелиться.

— Снова!

Я изо всех сил дернула веревку, надеясь, что удар вырубит Луне сознание и все закончится. Я жаждала крикнуть: «Прости!», но знала, что это лишь подстегнет садизм Джона. Голова Луны ударилась так резко, что я ощутила дрожь по своему телу; тут же последовал мерзкий хлопок, когда она упала обратно на пол.

Я застыла. Все мое существо протестовало, меня тошнило от того, что я делаю. Я давно бы предпочла занять ее место и принять удар на себя. Я отпустила “поводок” и приготовилась принять наказание.

Фред отошел от Луны. Она лежала неподвижно, ни руки, ни голова не шевелились. Казалось, что я убила ее — и теперь расплачусь сама.

Фред вытащил ее бесчувственное тело из-под кровати и аккуратно перевернул. Лицо было залито кровью, под кожей уже наливались синяки. Мама Луны бросилась за водой и обдала ей лицо холодными брызгами. Луна закашлялась и медленно приоткрыла глаза. Она была жива.

Я взглянула на Джона. Он стоял, широко улыбаясь, словно любовался картиной. Внезапно его лицо ожило, как будто зазвенел невидимый колокольчик и вернул его в реальность. Он поднял подбородок и посмотрел на меня с таким удивлением, будто проснулся после очень приятного сна.

— Помните, я люблю вас обеих! — воскликнул он, глаза блестели от возбуждения.

Джон кивнул Фреду — мужской знак одобрения — и вышел из комнаты, словно ему не терпелось исполнить торжественную песнь старейшины.

Я села на свою кровать. В комнату вновь зашла мама Луны с тряпками и водой. Она начала осторожно протирать ее лицо, шепотом утешая дочь. Скоро у кровати скопилась груда окровавленных лоскутов. Помогая дочери сесть, женщина крепко обмотала ее голову одним из них, чтобы остановить кровотечение на лбу. Потом поднесла кружку с водой: Луна каждый раз морщилась, поднося ее к губам.

Когда дочь была приведена в порядок, женщина убрала кровавые тряпки, вытерла пол, собирая капли под кроватью, а затем присела рядом с Луной и нежно обняла ее за плечо. Лицо женщины было спокойно, почти бесчувственно, но я видела, как по ее щекам скользят слезы. Луна закрыла глаза, а мама вышла из комнаты, не глядя на меня, и тихо захлопнула дверь.

Тишина стала невыносимой. Мне хотелось кричать и выть.

Мы долго лежали в кроватях, слушая ровное дыхание друг друга. Я знала, что Луна не спит — она просто лежит, а я не могла проронить ни слова. Я тоже не могла уснуть: мне казалось, что я не заслуживаю отдыха.

— Эллисон? — хрипло позвала меня Луна, выводя меня из полусна. Ее голос был спокойным, но сломленным.

— Да?

— Подойди.

Я пересела на ее кровать, как это делала ее мама. Что бы она ни хотела сказать, я была готова выслушать: заслужить проклятие, какое только она мне пожелает, и даже больше. Я была готова выхватить у Фреда поводок и попросить Луну наказать меня сама. Но случилось нечто неожиданное: она взяла меня за руку. Рука у нее дрожала от усталости, но все же нащупала мой палец. Я сжала ее руку и начала рыдать.

— Я не рассказывала Джону, — тихо сказала Луна.

— Я знаю, — прошептала я сквозь слезы.

— Извини, — снова тихо сказала она.

Я провела ладонью по слезящимся глазам и ответила: — Нет, “извини” здесь не уместно. Я должна говорить “извини” — это моя вина. Я не должна была убегать — я поступила глупо, так безумно глупо.

— Ничего не поделаешь, — сказала Луна. — Он бы нас еще сильнее наказал, если бы ты не сделала, что он приказывал.

Я нежно гладила ее руку большим пальцем.

— Мой отец — настоящий мудак. — сказала Луна

Я не сдержалась и хихикнула, быстро прижав кулак к рту. Все было так серьезно, жизнь и смерть, а тут эта избитая и покалеченная девочка называет своего отца мудаком. Такое грубое слово — и в точности передающее ее отношение, хотя совсем не отражающее всей злобы вокруг нас. Наверное, смеяться было неправильно, но Луна хихикала вместе со мной. Она то смеялась, то ойкала — любое движение мышц лица причиняло ей боль. Но мы смеялись вместе, ее рука в моей ладони грела сильнее солнечного луча, и я сжимала ее все крепче, а она сжимала в ответ.

Когда хихиканье утихло, я сказала:

— Мой папа тоже был мудаком.

Луна фыркнула, чтобы не шевелить губами, а потом спросила:

— А что с ним стало?

— Он сдох.

— Круто.

— Ага.

Луна осторожно отодвинулась к краю узкой кровати и потянула меня к себе. Она обняла меня за талию, и я почувствовала, как ее дыхание сплелось с моим. Мы лежали вместе, уютно прижавшись друг к другу. В какой-то момент я начала засыпать и внезапно поняла: я уже не хочу умирать.

Завтра уже не казалось пустым — впереди был завтрак, а после него снова Луна.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Когда мы спускались к воротам, меня не отпускало странное ощущение. Фермы, здания, даже деревья — все выглядело точно так же, как в моем прошлом комплексе. Это было похоже на то, как если бы кожа только что зажила, но тонкий, острый нож снова разрезал швы, позволяя плоти разойтись в обе стороны, открывая свежую рану. Вооруженный человек не пошел за нами внутрь, а вернулся обратно на холм, как только ворота закрылись за нами. Может, он сказал «до свидания». Я этого не услышала.

Щелчок замка вызвал жгучий прилив жара по всему телу. Мои ноги стали онемевшими и слабыми, а мой сопровождающй бросил на меня обеспокоенный взгляд. Его брови сдвинулись, а челюсть сжалась.

— Эллисон? Все в порядке?

Я не могла говорить. Язык прилип к небу, подрагивая от страха, будто пытался пробиться сквозь зазор между передними зубами. В этот миг я вернулась туда, откуда сбежала: нелюбимое дитя, выросшее среди пустых людей, с ужасом, что ожидает меня в будущем. Снова и снова, все мои усилия опять втаптывались в землю, только чтобы быть выкопанными и оживленными вновь, в ожидании неизбежной новой смерти. Мужчина присел рядом, его лицо было всего в нескольких сантиметрах от моего.

— Давай, я покажу тебе окрестности. Здесь точно так же, как ты выросла, только лучше, — Его мягкие глаза сверкнули облачной паутиной тайн.

Он взял меня за руку и потянул вперед. Знакомый, примитивный инстинкт выживания возник из самой глубины моего позвоночника, посылая ток электричества вверх по спине и в самую суть моего разума. Не время останавливаться. Двигайся.

Скованность постепенно отступила, и мужчина повел меня по утоптанной тропинке к фермам.

Здесь люди выращивали картошку, морковь и другие корнеплоды на неровных квадратных участках, точно так же, как и мы. Несколько женщин поливали растения, используя поцарапанные зеленые пластиковые лейки. Они бросали на меня недовольные взгляды, их лица были изможденными и уставшими от солнца и тяжелого труда. Мама раньше работала на фермах. Она иногда тайком приносила домой смешные сладкие морковки и позволяла мне наслаждаться ими в одиночку — что было преступлением в группе, ведь все должно быть поделено с другими. Но она делала это. Только для меня. Воспоминания о маме начали всплывать одно за другим, слабые отголоски человечности пытались пробиться сквозь темную пелену. Затем вкус ее мозга возник во рту, и мне пришлось изгнать все воспоминания о маме, прикусив язык.

— Не переживай, тебе не придется заниматься фермерством, — сказал мужчина с кривой усмешкой, которая почти напоминала улыбку. — Это для других женщин. Твои родители занимались фермерством дома?

Я не ответила.

За фермами располагалась большая территория, полная шатких деревянных домов с металлическими крышами, наклоненными для лучшего стока воды. Я слышала голоса, доносящиеся изнутри — стены были настолько тонкими, что звукоизоляция практически отсутствовала; точно так же, как и дома. Холод и сырость, жара и крики ссор проникали сквозь них, и я снова почувствовала этот характерный холодный ветер, пробирающийся сквозь деревянные щели в те глубокие зимние дни, его хриплый свист никогда не смягчался, медленно проникая сквозь одеяла и промораживая кости. Я задрожала на солнце.

Дети бегали между домами, играя друг с другом и смеясь от радости. Они выглядели примерно на мой возраст. Родители вышли за ними, увидев, как мы с мужчиной приближаемся, их голоса стали напряженными и настойчивыми. Они боялись мужчины или меня? Приводить людей снаружи было неслыханно, по крайней мере, для нас. Для них я, должно быть, была чужаком. Они не знали меня. Им не было дела до того, что я выросла в месте, точно таком же, как это. Им было все равно. Истинная Любовь была зарезервирована для этой группы, и точка.

Мы пробирались между домами, мужчина рассказывал, как они были построены и насколько они крепче здесь, чем были «дома». Я не верила ему, но его ложь не казалась ему такой очевидной. Или, может быть, ему просто было все равно. Так взрослые разговаривают с детьми, не задумываясь о том, что эти дети могут на самом деле обладать достаточными умственными способностями, чтобы понять или оспорить то, что они слышат. Эти взрослые забыли, каково это — быть молодым, и что знание не является всеобъемлющим даром, которое возникает в день совершеннолетия. Оно всегда растет, тянется дальше и шире, как сеть. И моя сеть была достаточно большой, чтобы понять, что все, что говорил мужчина — полный бред.

Скоро дома уступили место большой поляне в центре комплекса, которая была просто землей и пучками травы, оставленной пустой не без причины.

— Мы на ритуальной поляне, — сказал мужчина, любуясь пустым полем. — Слушай, я знаю, что это может показаться ужасным, но могу тебя заверить, что если бы все пошло правильно, ничего бы не произошло так, как случилось. Не переживай, я — мы — не виним тебя, Эллисон. На самом деле, ты можешь стать ключом к тому, чтобы все работало как надо. Ты особенная.

— Я не хочу, чтобы они умерли, — сказала я ему.

— И они не умрут, — Мужчина повернулся ко мне. — Эллисон, то, что произошло у тебя дома, не должно было так закончиться. Никто не должен был умереть. Все пошло не так, и это вина твоего отца. Ритуал делается ради общего блага. Ты должна мне доверять, хорошо?

— Хорошо, — я не хотела сдаваться, но знала, что должна его успокоить, или, по крайней мере, сделать вид, что верю ему. Иногда полезно, когда тебя недооценивают.

— Давай, я познакомлю тебя с одним из старейшин группы. Я знаю, у тебя, умной девочки, должен быть тысяча и один вопрос. Он даст тебе все ответы, которые нужны.

Солнце уже садилось, окутывая комплекс легким оранжевым светом. Мы пересекли поляну и поднялись на каменистый холм, пока не оказались у комплекса зданий, построенных из качественных, прочных материалов, в отличие от жилых помещений. Настоящая крепость, если можно так сказать. Мы подошли к самому большому зданию, двухэтажному, и мужчина нажал кнопки на небольшой панели рядом с массивной стальной дверью, издающей звуковые сигналы с каждым движением. Я насчитала четыре сигнала, хотя и не могла увидеть комбинацию.

Внутри нас встретил старик в блестящем черном саване, почти касающемся пола. Он красиво колыхался с каждым шагом, плотно облегая его грудь, в то время как воздух раздувал одеяние со спины, заставляя старика казаться гораздо выше и как-то более внушительно, чем позволяла его хрупкая фигура.

— Добро пожаловать, добро пожаловать! — воскликнул старик, широко улыбаясь и показывая свои необычайно белые зубы. — Джексон, — сказал он с непринужденным кивком в сторону моего спутника, его улыбка на мгновение исчезла.

Затем он обратил взгляд на меня, вернувшись к своей блестящей улыбке.

— А ты, должно быть, Эллисон. Это великое удовольствие и честь встретить тебя, дорогая, — он протянул руку, и я неохотно пожала ее. Его рука была мягкой, как будто никогда не выдергивала морковь из земли и не двигала ни грамма грязи с помощью старой лопаты.

— Все в порядке? — спросил невооруженный мужчина — Джексон — старейшину.

— У нас все прекрасно. Спасибо еще раз.

Джексон повернулся ко мне, его лицо было жестким и лишенным эмоций.

— Все будет хорошо, Эллисон. Они позаботятся о тебе, — он не ждал ответа, который я, вероятно, и не дала бы, и вышел через дверь быстрым шагом — как будто он был там, где ему не следовало быть, оставив меня наедине со стариком.

— Ты, должно быть, никогда не была внутри дома старейшины. Давай я покажу тебе что тут внутри, — сказал старик.

Мы шли по коридорам и останавливались у пустых комнат, заглядывая внутрь, пока старик объяснял их различные назначения. Концепция наличия нескольких комнат для конкретных целей была совершенно чужда мне. Дом, в котором я выросла, имел одну большую комнату, разделенную тонкими ширмами, которые мой отец установил (на разных стадиях завершения), чтобы обозначить разные зоны для разных нужд. На самом деле, у нас было так мало места, что все делалось там, где можно. Иногда моя «комната» выполняла функции кухни, а «кухня» — мастерской. Пространство было тесным, и пройти через него было трудно, приходилось прыгать и уворачиваться от перегородок и немногих вещей, что у нас были.

Дом восхищал меня своим масштабом, и я едва ли слушала возвышенные бредни старика. В коридорах стояли стулья, на которых никто не сидел, и украшения, каких я никогда не видела: картины, вазы и изысканные чаши. Он явно жил здесь долго, его ноги уверенно следовали маршрутами, по которым он, должно быть, проходил тысячу раз. На втором этаже находились жилые помещения, большинство дверей были закрыты, но мужчина провел меня в одну из них. В левом углу стояла аккуратно заправленная кровать, достаточно большая для двоих, с пушистыми тканями, выглядывающими из-под блестящего покрывала. Справа находился большой деревянный стол с одним резным деревянным стулом за ним и двумя меньшими — перед ним. Старик занял свое место на резном стуле, аккуратно сложив свое одеяние за спиной, когда сел.

— Садись, пожалуйста, — жестом пригласил он.

Я осторожно села на один из меньших стульев.

— Это мой офис, а по совместительству — моя спальня, — сказал старик. — Ты можешь стучать в мою дверь в любое время, если тебе что-то нужно.

Он откинулся на стуле, его руки удобно устроились на коленях, пока он смотрел на меня, ожидая ответа. Я знала, что должна сказать ему что-то большее, чем просто «хорошо».

— Кто такой Джексон? Он работает на вас? — спросила я.

— Джексон — один из наблюдателей, — старейшина ненадолго замолчал, устраиваясь в кресле удобнее. — Ты, должно быть, уже поняла, что твой комплекс — твой дом — не единственный в своем роде. Мы сейчас находимся в секторе четыре. Твой был сектором два. Всего их пять — ну, четыре, теперь, когда сектор два больше не существует. Джексон и другие наблюдатели следят за тем, чтобы все работало так, как должно. Они вмешиваются, когда возникают проблемы, как это было, когда ритуал в секторе два был нарушен после твоего побега. Он хороший человек. Ты можешь ему доверять.

Слова, такие как «доверие» и «хороший», к этому времени потеряли для меня всякий смысл. Знакомая злость начала разгораться в животе, но я старалась сохранять спокойствие. Если у меня была хоть какая-то возможность выжить здесь, мне нужна была вся информация, которую я могла получить.

— И эти сектора… они все проводят один и тот же ритуал? — спросила я.

— Верно, хотя они находятся на разных стадиях. Дети должны достичь определенного возраста, прежде чем это станет целесообразным. Твой сектор был самым близким к успешному ритуалу за последние десятилетия., — старик замер на мгновение, его глаза, казалось, потускнели от глубоких раздумий. — Позволь мне пояснить. То, что произошло в секторе два, было совершенно ужасным. Мы не хотели, чтобы все пошло так. Ты не виновата. Некоторые мужчины — они… недобросовестные. Глупые даже. А то, что случилось с твоей матерью и другими детьми… Трагедия. Я сожалею о той боли, которую это причинило тебе. В этом есть и доля моей вины.

— Спасибо, конечно, — сказала я, и слова прозвучали совершенно пусто. — Но зачем вы меня позвали?

— Отличный вопрос; я знал, что ты умная. Мы хотели бы, чтобы ты работала на нас, помогла завершить ритуал здесь, в секторе четыре. Твои обязанности будут похожи на обязанности Джексона, только в меньшем масштабе. Мы хотели бы, чтобы ты следила за детьми группы. Убедись, что то, что случилось с тобой, не повторится с другими. Держи их под контролем, если можно.

— То есть я должна следить за тем, чтобы никто не сбежал? Чтобы никто не ушел, как я?

— Именно, — сказал мужчина с удовлетворением.

— Но… — я начала, но злость теперь превратилась в грубый ком, царапающий горло, умоляя выпустить ее наружу. — Но что, если им нужно сбежать? Причина, по которой я сбежала, заключалась в том, что все было плохо. Я была несчастна. Мои родители ненавидели меня, но даже так я не хотела бы, чтобы они погибли. Я хотела уйти как можно дальше оттуда, куда угодно. Почему я не должна хотеть этого для других? Почему я не должна хотеть избавить их от всей этой боли?

Я испугалась того, что только что сказала, но предположила, что он ждал этого вопроса. Это был самый очевидный и, следовательно, самый важный вопрос из всех. Мужчина задумался на мгновение, и я почти слышала, как ржавые механизмы его разума формулируют удовлетворительный для меня ответ. Он хотел держать меня под контролем.

— Ты умная, однако есть вещи, которые мы скрываем от детей, включая тебя. Для их же безопасности. Но… я доверяю тебе достаточно, чтобы раскрыть эту информацию, и надеюсь, что ты не злоупотребишь ею.

Он подождал немного, и я кивнула в знак понимания.

— Жизнь в секторах сложна, да, но ты знаешь, что там, снаружи? Что хранит внешний мир? Я пришел оттуда. Я родился и вырос там, и все, что я когда-либо видел, — это страдания. Смерть и болезни царят повсюду, и люди убивают своих братьев и сестер за кусок хлеба, за стакан чистой воды. Мы хотели построить что-то лучшее, и так и появились сектора. Сначала было трудно, но мы добились больших успехов в улучшении жизни всех в группе. Вот почему мы любим друг друга, потому что там, снаружи, любовь давно исчезла. Там любовь — просто легенда. Пустое воспоминание. Но мы — мы хотели чего-то лучшего. Так что, как видишь, убегать туда — это как бежать в пасть голодного зверя. Почему, как думаешь, так много людей присоединилось к нам?

Мне было все равно, почему люди присоединились. Я могла видеть, как гнев моего отца являлся изображением безбожного, жестокого мира, так зачем же ему стремиться к любви и общности? Игнорируя вопрос, я спросила сама:

— А что насчет ритуала? Какое отношение имеет контроль над кучкой детей и убийство их матерей к любви и лучшему миру?

Я могла видеть по блеску в его глазах, что задала второй по важности вопрос.

— Ритуал не убивает матерей. Не в каком-то реальном смысле, по крайней мере.

— Что? Я видела их! У них были проломленные головы. Их просто скинули в яму после всего!

— Это потому, что ритуал не был завершен. Теперь позволь мне задать тебе вопрос: как ты думаешь, как мы защищаем себя от ужасов внешнего мира? Разве они не просачивались бы к нам, как это происходит во всех уголках мира снаружи?

Я хотела сказать «с помощью оружия», но вместо этого промолчала.

— Ритуал защищает нас. Или, точнее, К’алут. Это то удивительное существо, которое ты видела дома, выходящее из своего логова в лесу. Много лет назад первые из нас заключили с ним сделку, что он будет защищать нас от внешнего мира, чтобы мы могли жить в гармонии в нашем сообществе. К’алут намного старше нас, и для того, чтобы он согласился, потребовалась немаленькая жертва. Видишь ли, К’алут умирает. Медленно, да, но его время истекает. Мы согласились помочь ему родить больше своих сородичей, и именно об этом ритуал. Мы и К’алут образуем своего рода симбиоз, если можно так сказать. Мы дополняем друг друга, один помогает другому. Жаль, что ты не увидела, как это происходит, ведь это должно быть прекрасным зрелищем.

— Так вы что, никогда этого сами не видели?..

— Я надеюсь увидеть это. Однажды.

— А матери? Их не убивают, если все идет по плану?

— Верно. Им даруют новую жизнь. Они перерождаются в нечто большее, нечто чистое. Но твоя мать — и все остальные матери — не достигли этой стадии. Если бы все пошло по плану, твоя мать все еще была бы жива, выполняя ту цель, к которой она готовилась. Видишь ли, мы никого не заставляли присоединяться. Никогда. Твоя мать была готова пожертвовать своим телом не потому, что она уступила перед нашей силой и агрессией; она хотела жить снова, как нечто большее. Она хотела быть перерожденной. И ты не хотела бы лишить кого-то этой судьбы, не так ли, Эллисон? Это было бы жестоко — позволить женщинам здесь погибнуть, как это случилось с твоей матерью, застряв в лимбе незавершенных дел, брошенными в безбожную пропасть. Ты не хочешь этого, правда?

Старик теперь наклонился к столу, его пальцы сплелись в замок, отбрасывая скелетную тень на меня.

— Конечно же нет, — сказала я.

— Отрадно слышать, — сказал он, откинувшись в кресле. — Действительно отрадно. Я понимаю, что ты все еще не полностью доверяешь мне. Это хорошо. Чужакам никогда не следует доверять, и я рад, что это понимание осталось с тобой даже сейчас. Но я хочу показать тебе кое-что, что, возможно, поможет тебе понять, насколько ты нужна, и, может быть, после этого мы сможем начать формировать дружеские отношения.

Он встал из своего кресла, и я последовала за ним обратно на улицу. Мы пересекли слабо освещенную дорожку к меньшему, похожему на хижину зданию, которое находилось близко к забору, окружающему комплекс. Толстая дверь также была заперта на четырехзначный код. Как только мы вошли, старик быстро захлопнул дверь.

Здание было устроено как одна большая комната с рядами мониторов, аккуратно выстроенными вдоль задней стены. На них отображались разные движущиеся изображения: некоторые показывали людей, стоящих или идущих, некоторые — с высоты обращены на комплексы, некоторые направлены на линии деревьев. Перед мониторами стоял широкий изогнутый стол, уставленный всевозможной техникой, в которой я ничего не понимала. За столом на мягком кожаном кресле сидел человек, повернувшись к мониторам.

— Это старейшина Алстон, он отвечает за наблюдение здесь, в секторе четыре, — сказал старик.

Кресло бесшумно развернулось, открывая взгляду худощавого мужчину средних лет. Его черты были невзрачными и частично затененными, так как в комнате не было других источников света, кроме мониторов, ярко освещающих пространство, причиняя мне дискомфорт. Он выглядел довольно молодым, чтобы называться старейшиной…

— Старейшина Джон, — кивнул мужчина старику. — Рад видеть. А это, должно быть, Эллисон, — сказал он, немного повернув кресло ко мне и протянув руку для рукопожатия, оставаясь на месте. Я подошла к нему и пожала руку. Его мозолистые пальцы царапнули мне запястье.

— Я хотел показать Эллисон, что происходит, когда ритуал идет не так. Включи все камеры из сектора два, пожалуйста.

Алстон, не отвечая, быстро развернул кресло с помощью толчка ноги. Небольшой изогнутый предмет щелкнул под его правой рукой, когда он нажал кнопки левой. Судя по его отрепетированным движениям, он явно долго работал на этой должности. Один за другим мониторы начали переключаться. Большинство из них не показывали ничего важного, но я заметила знакомые места. Фермы, снятые с неудобного ракурса. Линия деревьев рядом с домом старейшин. Дорожка, ведущая к главным воротам. Старик объяснил, что это все прямые трансляции, то есть все в реальном времени. Сектор два. Мой дом.

Монитор в верхнем левом углу переключился снова, и я увидела движение. Он показывал главную поляну, где старейшины проводили ритуал, с большого расстояния. Как будто птица наблюдала с высоты.

На экране появлялись яркие вспышки, показывающие поляну. Хотя было темно, я могла различить сцену и где-то посередине холм, которого я никогда раньше не видела. Что-то большое и зловещее двигалось там, и я боялась, что точно знаю, что это.

Мои подозрения подтвердились, когда один из мониторов в центре переключился на другой канал. Он показывал центр поляны более четко, излучая конус света впереди.

— У нас есть звуковая трансляция? — спросил Джон.

— Сейчас подключу, — ответил Алстон, нажимая на другую комбинацию кнопок. Комната наполнилась хаосом звуков.

Юные голоса, высокие и ломающиеся от переходного возраста и страха, кричали от ужаса и паники. Я чувствовала себя так, будто была там с ними. Я не могла определить, откуда они доносились, но казалось, что они были повсюду вокруг меня. Страх охватил мои чувства, но спокойствие, которое излучали Алстон и Джон, удерживало меня на месте. Я не хотела казаться слабой. Быстрые всплески движения фиксировались на экранах, и, наконец, сцена начала складываться в моем сознании. Они не были здесь со мной; я наблюдала за ними из безопасности этой холодной экранной комнаты.

Я увидела, как кто-то из детей мчится куда-то на мониторе справа, но существо настигло его и прижало копытом к земле. Неподвижная, твердая земля не поддавалась давлению, и глаза ребенка начали вылезать из орбит, его внутренности выдавливались из кожи. Ребра мальчика начали трещать одно за другим, пока часть его скелета, удерживающая торс, не разрушилась полностью, отправив его органы вываливаться из боков через разорванную кожу. Он выглядел как тюбик зубной пасты, выжатый до конца; его торс плоским блином лежал на земле, а голова была чуть приподнята на сохранившейся части его оскверненного тела. Я видела ужас в его глазах; рот был открыт, но крик не раздавался. Нечем уже было кричать; его легкие, горло и все остальные органы, которые он использовал для речи, дыхания и жизни, были раздавлены в плоский диск. Наконец, его глаза полностью выскочили из орбит, и его лицо рухнуло в землю, в забытье смерти.

На другом мониторе я увидела, как чудовище использует щупальца, вырывающиеся из его тела, чтобы с жуткой методичностью обвить и поднять девочку. Схваченная за талию, она отчаянно размахивала руками и ногами в безуспешной попытке вырваться на свободу. Появилось еще одно щупальце, которое, казалось, изучало девочку, зависнув в воздухе, будто оценивая ее. Щупальце схватило левую руку и без видимого напряжения оторвало ее, как мертвую, гнилую ветку из дерева. Девочка закричала и начала дергаться еще сильнее, однако это ничем не помогло. Вырванное предплечье оставило культю, поливающую землю под ней свежей кровью, куски мышц и сухожилий болтались в воздухе, словно черви. Еще щупальца появились на экране, когда первое уронило оторванную руку на землю. Каждое из них схватило по конечности, натянув их так, что единственное, чем она могла двигать, — это голова. Щупальца работали медленно, тянули ее в разные стороны в чистом мучении, растягивая руки и ноги как эластичную резину. Первой оторвалась правая нога, оставив культю у бедра. Два оставшихся щупальца тянули в противоположные стороны, пока правая рука и левая нога не оторвались одним резким движением. Девочка перестала двигать головой. Она висела в воздухе, подбородок упал на грудь. Существо уронило ее тело на землю, как игрушку, к которой потеряли интерес от слишком долгой игры.

Чудовище двинулось, и на следующем мониторе я увидела, как оно схватило двух мальчиков, поднимая их на несколько футов над землей на отдельных щупальцах. С громким ударом оно столкнуло мальчиков друг с другом, их головы дергались в воздухе, как будто вот-вот оторвутся от шеи. Но им не было оказано такой милости. Существо сделало это снова, и снова, и снова, каждый удар был быстрее предыдущего, пока парнишки не превратились в кашу из плоти и разломанных торчащих костей, выброшенные на землю. Оно перешло к следующей жертве.

Старик, должно быть, почувствовал мой ужас и тошноту, внезапно приказав: «Хватит!» Алстон нажал несколько кнопок, и в комнате воцарилась тишина, мониторы вернулись к своим первоначальным изображениям сектора четыре.

— Я... я думала, что... — мой голос дрожал. — Джексон сказал, что позаботится о них.

— Они опоздали, — сказал старший Джон. — Эллисон, позволь мне прояснить. Ничего из этого не должно было произойти. Это было совершенно предотвратимо. Наблюдатели опоздали, их стремительное прибытие было задержано попыткой прикрыть все происходящее, которую хотели осуществить мужчины из второго сектора. Было… слишком поздно.

Все, кого я когда-либо знала, были либо мертвы, либо на грани смерти. Мир превратился в темную бездну, и я желала быть среди них. Я заслуживала этого; возможно, они были бы спасены, если бы я не сбежала. Может быть, все было бы в порядке, как сказал Джон. Конечно, он сказал, что это не моя вина — но насколько я могла ему доверять? По крайней мере, до всего этого я могла доверять себе, своим инстинктам. Теперь даже это вызывало сомнения. Я больше не знала, где верх, а где низ. Тот верный голос, который говорил мне продолжать двигаться и не сдаваться перед лицом всего, что я пережила, теперь исчез. Ни звука не донеслось в сознании. Я была оболочкой, ходячим проклятием, существом, оскверненным своей собственной жадной жаждой лучшей жизни, которая, как я знала, была и всегда будет лишь плодом моего воображения.

— Уже поздно, — сказал Джон. — Спасибо, старейшина Алстон. Думаю, я покажу Эллисон ее комнату.

Мы покинули мониторную будку и спустились с холма к домам, где жила остальная группа. Уже стемнело, и, в отличие от дома, я не знала тут каждую ямку и изгиб земли наизусть, поэтому пришлось приложить усилия, чтобы не споткнуться.

— Я устроил так, чтобы ты жила с одной из семей. Это хорошие люди, у них даже есть дочь твоего возраста. Ну, все дети здесь примерно твоего возраста. Думаю, она тебе понравится.

Мы подошли к двери, и старейшина Джон постучал. Судя по всему, семья ожидала нас, потому что когда женщина открыла дверь, ее рубашка была чистой, а за спиной я увидела, что дом был убран и организован так, чтобы соответствовать визиту старейшины.

— Ты, должно быть, Эллисон, — сказала женщина. Я кивнула ей в ответ.

— Надеюсь, мы пришли не слишком поздно, знаю, что вам предстоит раннее утро, — сказал Джон.

— О, старейшина Джон, совсем нет, — ответила женщина. Но я знала, что это не так. Она работала на ферме, а это значит, что у нее было мало времени для сна.

Джон присел на корточки и посмотрел на меня.

— Ну, вот и всё. Помни, о чем мы говорили. Они позаботятся о тебе, и мы скоро поговорим.

Мне нечего было сказать ему, и, думаю, он это знал.

Женщина взяла меня за руку и провела внутрь, попрощавшись с Джоном. Как только дверь закрылась, ее плечи опустились, и усталость отразилась на ее лице.

— У нас ранняя побудка, так что я пойду спать. Ты будешь спать с Луной, — сказала она.

Она провела меня в импровизированную комнату в дальнем конце дома, где стояли две узкие кровати, расположенные по разные стороны. На одной из них сидела девочка с длинными тёмно-коричневыми волосами и зелеными глазами. На ее прикроватной тумбочке горела масляная лампа, но даже в таком тусклом свете я могла видеть, что она очень красивая.

— Луна, — сказала женщина, — это Эллисон. Надеюсь, вы сможете подружиться.

Луна не удостоила меня приветствием. Я заметила на ее лице ту же безразличную маску, что носила и я. Мама, казалось, была недовольна её неприветливостью, но, возможно, из-за усталости решила не настаивать.

— Ты займешь другую кровать, Эллисон. Это теперь твой дом.

— Спасибо, — прошептала я и села на кровать, глядя на Луну и ее маму. Все молчали.

— Ну, спокойной ночи, — сказала женщина. — Луна может показать тебе окрестности завтра, если хочешь. — она обернулась к Луне, ее брови нахмурились. — Не так ли, Луна?

— Конечно, мама, — ответила Луна, прерывая свое угрюмое молчание с ноткой сарказма. Даже ее голос был красивым, хоть и звучал язвительно.

Как только женщина ушла, Луна потушила масляную лампу, и мы остались в полной темноте. Я неловко прошла к кровати, снимая обувь и пытаясь устроиться под тонким одеялом.

Закрыв глаза, я пожелала никогда больше их не открывать.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Солнечный свет пробивался сквозь трещину в пещере, медленно освещая парящую в воздухе пыль, словно маковые семена, сдуваемые со стеблей. Горло жаждало воды, а когда я начала двигаться, то тело умоляло меня отдохнуть еще немного. Каждое моргание глаз длилось по несколько секунд. Мне потребовалась мучительная минута, чтобы прийти в себя; недосыпание делало мысли мутными, а свежие, пропитанные кровью воспоминания были как густой бульон, полный бреда. Ужасный кошмар. Живой страх. Бремя пережитого навалилось на меня неподъемной тяжестью. Я не чувствовала себя бодрой… и даже живой. Я провела рукой по пробивающемуся лучу  солнечного света, и его тепло стало будто противоядием к желанию смерти, которое начало зарождаться в глубине моего сознания. Единственная мысль подняла меня на дрожащие ноги: надо двигаться дальше.

Я прислушивалась к лесу, пока не убедилась, что в округе никого нет. Я вылезла наружу и мне пришлось заново привыкать к свету. Слезы выступили на сухих глазах. Птицы весело щебетали, а кусты шуршали от звуков мелких созданий, занимающихся своими повседневными делами.

Как только я выбралась из оврага, то огляделась. Лес выглядел совершенно иначе на солнце, и мне становилось все труднее решить, в какую же сторону идти. Цвета и четкие формы размывались на пути. Листья трепетали и танцевали на ветру, а влажный мох хлюпал под ногами. Папоротники разрастались по лесной подстилке. Казалось, будто проклятие ночи было снято, и лес вернулся к своему прежнему облику. Я использовала овраг как ориентир, чтобы понять, откуда я пришла, и затем направилась в противоположную сторону.

От усталости в глазах все расплывалось, но я шла, прислушиваясь к любым звукам, отличающимся от лесного гомона. Вскоре я услышала голоса вдалеке. Я осторожно приблизилась к краю небольшой поляны. Спрятавшись за большим камнем, я аккуратно выглянула, чтобы понять, что там происходит.

На поляне неровным кругом стояли мой отец и другие мужчины из группы. Между ними еще несколько мужчин с лопатами периодически нагибались и выпрямлялись. Они копали яму.

За ними я заметила еще мужчин, выходящих из леса с тачками, сбрасывающих что-то рядом с ямой, а затем возвращающихся обратно в лес. Ветер подул мне в лицо, подтверждая мои подозрения: в воздухе витала смерть. Я задумалась, нашли ли они мою маму.

Мужчины гневно переругивались, исступленно копая, ссорясь друг с другом. Мой отец выглядел так, будто готов взорваться. Разорвать что-то — или кого-то — на куски. Ядовитая, сухая слюна наполнила мой рот, пока я наблюдала, как он кричит и спорит с другими мужчинами. Я желала смерти всем им. Мне хотелось подбежать к ним с ножом и перерезать им горла и самые жирные вены и смотреть, пока земля не пропитается их кровью. Более всего мне хотелось добраться до отца. Даже если остальные смогут остановить меня, убить меня, прежде чем я доберусь до них, я хотела, чтобы вот именно он точно умер. Это будет его судьбой, должно быть. Впервые я действительно увидела его таким, какой он есть: просто мертвец, идущий по земле. Я задумалась, не является ли тот гнев, который я чувствую, проклятием, унаследованным от него.

Но я должна была сдержать себя, так что я проглотила мерзкую слюну, продолжая двигаться мимо них, внимательно следя за их движениями. Я двигалась медленно, остерегаясь колеблющихся кустов и веток, которые могли треснуть и выдать мое местоположение. Солнце светило сквозь деревья на краю поляны, обжигая мою кожу. Почти достигнув цели, я наступила на мохнатый камень и поскользнулась, покатившись по траве. Черт.

Мужчины на мгновение замерли, и я поняла, что они меня услышали. "Туда!" — закричал один из них. Я поднялась и побежала изо всех сил. Тяжелое дыхание опьяняло мой разум и сжимало легкие, пока мои ноги работали на пределе. Я не оглядывалась, но слышала шорохи позади. Они приближались. Я перепрыгивала через камни и толстые корни, надеясь, что они запутаются и потеряют меня из виду. Крик. Мой худший страх воплотился в крупной, грубой руке, которая схватила меня за волосы, дергая назад и вниз, к земле, и мои ноги взметнулись к небу. Они поймали меня.

Слезы, полные страха, начали течь из уголков моих глаз, когда мужчина стоял надо мной, изучая мое лицо. Он наклонился и положил колено мне на грудь, выжимая весь воздух из моих легких одним резким движением. Мои ребра были на грани слома под его весом. Он повернул голову и указал на кого-то: "Это она." За ним кто-то ответил: "Отведите ее к яме."

Другой мужчина пришел ему на помощь, и они потянули меня за руки к поляне. Я не собиралась им помогать, поэтому максимально расслабилась, мои ноги волочились по земле, и они тяжело дышали, таща меня. Они бросили меня рядом с ямой, и я почувствовала, как прохладная земля будто зовет меня… Затем ужасный, мерзкий голос ввинтился мне в уши.

— Эллисон! Ты, ебаный мусор! — закричал мой отец, подходя ко мне. — Ты все испортила, не понимаешь? Ты позор для себя! Для нас!

Я не ответила. Я представляла, как нож появляется в моей руке, но он не появлялся.

— У тебя нет слов, что ты могла бы сказать в свое оправдание?

Я молчала, и это, похоже, только подливало масла в огонь. Я чувствовала, как его терпение истончается.

— Ты ничтожество! Как и твоя мать — убогая потаскуха без мозгов. Ты думаешь, твоя маленькая игра была умной? Ты сдохнешь, я это обеспечу!

На другой стороне ямы потный мужчина сбросил еще одно тело на кучу. Конечности трупов были будто змеи, извиваясь и переплетаясь друг с другом, а головы проглядывали то тут, то там между ними. Вытекали остатки мозгов, окруженные сотнями мух, а солнце бродило по осколкам черепов и лоскутам кожи.

— Это последнее, — сказал мужчина осторожно, замечая напряженную обстановку вокруг. Я уставилась ему в глаза, умоляя о пощаде.

— Ну, дорогая, ты получишь то, что заслужила. Ты могла бы присоединиться к нам, но теперь пошло все к черту, — сказал отец, перемещаясь. Его тень нависла надо мной.

Моя голова дернулась, когда его ботинок с ужасной силой ударил меня в спину, отправляя меня в яму смерти. В прохладной тени общей могилы я почувствовала вкус железа и земли и попыталась двинуться, но спина отозвалась жуткой болью. Когда я наконец поднялась на ноги и повернулась, то увидела темные черты отца, закрывающие солнце, как зловещее затмение. Он плюнул мне в лицо от ярости, попав прямо в левый глаз.

— Давайте начнем, — сказал он остальным, бросив на меня последний взгляд, прежде чем уйти.

Мужчины принялись за работу и начали сбрасывать тела женщин в яму. Их жесткие трупы катились по краям, поднимая землю и пыль, затрудняя мне дыхание. Уклоняться от них было сложно, и вскоре мои ноги оказались зажатыми между телами, а я больше не могла двигаться.

Тела продолжали заполнять яму, катясь вниз, как бревна с холма, пока я не оказалась по шею в них, задыхаясь. Их запах был гнилостным, а конечности холодными, вызывая у меня сильную дрожь. Женщины обнимали меня своим холодным мертвым объятием, остатки их мозгов вытекали по капле, прилипая к моей коже, как клей. Мухи кружили вокруг меня, восторженно наслаждаясь пиршеством. Воздух быстро становился гнилостно-тяжелым, пары покрывали мои легкие жгучей тухлятиной. Сквозь клетку из частей тел, вытекающих жидкостей и сухие корки, образующиеся на  открытых черепах, я чувствовала только ярость. Чистую, незамутненную ярость, которая бурлила в моих венах, желая лишь одного: уничтожить отца и всех остальных, кто был частью этого нечестивого массового убийства. Но я не могла этого сделать. Они победили.

Когда я уже полностью была скрыта под трупами, то услышала командный крик издалека. Мужчины остановились, и на мгновение лес замер. Затем начался огненный дождь.

Воздух разорвался морем пуль, оружие яростно щелкало, выпуская свое смертоносное содержимое. Слышались быстрые удары, разрывающие плоть, за которыми следовали падающие на землю тела. Я не могла увидеть, кто стрелял, а кто был мишенью, но за тридцать секунд перестрелка закончилась. Уши звенели от гремящего эха, но инстинкты подсказывали мне молчать, пока я не пойму, что произошло.

Шаги — уверенные и настойчивые — приближались, пока неизвестные не окружили яму и не начали стрелять одиночными, удостоверяясь, что цели устранены. В этом было что-то хирургическое, просто быстрая процедура добивания на всякий случай, выполненная по протоколу. Сквозь гулкие голоса начали пробиваться остальные звуки, и, так как мне явно было нечего терять, я закричала о помощи.

После краткого обсуждения между стрелками тела начали постепенно поднимать из ямы, и лучи солнечного света ударили мне в глаза. Как только они убрали достаточно тел, чтобы увидеть меня, я оказалась лицом к лицу с небольшой армией мужчин, нацеливших большие черные автоматы на мою голову. Кто-то сказал: "Одна из них жива!"

Мужчина без оружия вышел из их рядов. Он кивнул мне и сказал: "Да, эта живая."

Мужчины работали эффективно, убирая человеческие останки, а затем с осторожностью подняли меня из ямы. Наконец, освободившись от этой массы тел, я почувствовала, что трупный запах будто намертво прилип ко мне, и я думала, что навсегда останусь запятнанной этим сладковато-гнилостным ароматом смерти.

Мужчина без оружия подошел ко мне и молча осмотрел с головы до ног. Остальные молчали, держа оружие наготове.

— Эллисон, — сказал он наконец. Я посмотрела на его лицо, прикрыв глаза рукой, чтобы защититься от солнца. — Разве это не твое имя?

Я так долго молчала до этого, что, когда попыталась заговорить, из меня вырвался только сухой кашель. Со второй попытки я с трудом выдавила: "Да." Мужчина повернулся и подал сигнал вооруженным. Они опустили свои винтовки, и один из них принес мне бутылку с водой. Я выпила ее залпом, шумно втягивая воздух через нос между глотками, пока пластиковая бутылка не сжалась.

— Мы слышали, что здесь произошло, Эллисон. Ты в безопасности с нами. Мы заберем тебя отсюда.

Облегчение накрыло меня так сильно, что я чуть не упала на землю.

— Спасибо, спасибо, спасибо, — всхлипывала я, и слезы радости наполнили мои глаза.

— Иди со мной. Мы позаботимся о тебе, — сказал мужчина, протянув руку.

Когда он вел меня к краю поляны, я обернулась назад. Все мужчины нашего культа  были застрелены, включая моего отца. Казалось, что ангел спустился, чтобы совершить то, что я не имела возможности сделать сама. Наконец, все закончилось. Я выбралась, а мой отец мертв, как и должно быть.

Мы шли через лес, и я вдруг вспомнила о Джейкобе и остальных.

— А что насчет других?

— Других? — спросил мужчина.

— Других детей. Нас много, я не одна такая...

— Мы позаботимся о них. Не переживай. И, э... мне жаль насчет твоей матери. Она умерла без причины. Ужасное событие.

— Спасибо, — прошептала я, крепко сжимая его руку, пока он продолжал вести меня через лес.

Лес внезапно закончился. Мы вышли на другую поляну, и там стояла линия черных автомобилей, аккуратно припаркованных в ряд. За ними извивалась грунтовая дорога, ведущая через поле. Меня проводили к одному из автомобилей, и мужчина пристегнул меня на заднем сиденье, а сам сел на место водителя. Мы подождали некоторое время. Один из вооруженных мужчин вышел из леса и сел на переднее пассажирское сиденье. Машина начала выезжать, и в мгновение ока мы уже мчались по дороге, автомобиль подпрыгивал на ямках в успокаивающем ритме, грубая земля шуршала под тяжелыми шинами. Я была очарована видами; я никогда не видела таких больших полей раньше. Все было таким… свежим и ярким. И хотя это была просто скучная сельская местность, для меня это было раем. Как только мы достигли перекрестка и выехали на асфальтированную дорогу, которая убрала все эти успокаивающие неровности грунта, двое мужчин начали разговаривать друг с другом.

— Что мы с ней будем делать? — спросил вооруженный мужчина, его оружие теперь плотно прижато между ногами, дуло касалось пола.

— Это вина других. Они не приняли достаточных мер предосторожности.

— Но она — исключение.

— Это не ее вина.

— Я знаю, но…

— Но что? Она не несет ответственности. Этот пьяный злодей — ее отец — вот кто виноват. Он должен был лучше следить за ней. Он — причина всего этого.

Я не совсем понимала, о чем они говорят, но доверяла им. Они помогли мне. Спасли от внезапной смерти. И безоружный мужчина, похоже, разделял мою ненависть к отцу. Этого было достаточно для меня.

— В любом случае, — продолжил вооруженный мужчина, теперь более осторожно подбирая слова, — мы нашли мужчин, уничтожающих улики, мертвых женщин и сотни детей, работающих безвозмездно. Дохрена всего для зачистки, вот что я говорю. И какой у нее теперь смысл?

У меня?.. Смысл?.. Я начала чувствовать тошноту, но молчала, чтобы не прерывать их разговор. Вместо этого просто смотрела в окно с приоткрытым ртом, как будто была слишком поглощена внешним миром, чтобы слушать их.

— Она все еще может быть полезной.

— Как? Она даже не знает — вооруженный мужчина взглянул на меня и продолжил шепотом: — Она даже не знает, что происходит.

— Она сбежала и избегала захвата целый день. Почти выбралась. Она умная. И с учетом того, что там произошло, нам нужно больше думающих людей среди нас, а не слепцов.

Машина свернула на боковую дорогу, которая проходила уже через другой лес. Меня снова начало подташнивать от движений автомобиля, когда мы заезжали на холмы и петляли по поворотам, пока, наконец, не выехали на прямой участок дороги, ведущий к большой поляне. Мужчины вышли из машины, и безоружный подошел, чтобы открыть мне дверь, осторожно поднимая меня с заднего сиденья.

— Надо немного пройтись. Сможешь? — спросил он меня с мягким взглядом.

Я кивнула, и мы спустились по грунтовой дороге, ведущей через лес. Страх снова начал поднимать голову, но после всего, что произошло, я предпочла бы быть где угодно, только не рядом с тем поселением, где я выросла. Кроме того, у меня не было четкого представления о том, как работает внешний мир, поэтому я доверилась безоружному мужчине, надеясь, что он приведет меня в безопасное место.

Лес начал редеть, и мы поднялись на довольно большой холм. С вершины была видна большая долина, окруженная лесом. Внизу были здания, маленькие фермы и люди, которые выглядели как муравьи с такой высоты. Вся эта картина была окружена высоким металлическим забором.

Это выглядело точно так же, как комплекс, из которого я только что сбежала.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Лес быстро сомкнулся за моей спиной, сбивая с толку, нарушая чувство направления. Я изо всех сил старалась двигаться вперёд, перепрыгивая через толстые корни и обходя кусты, но задача становилась всё сложнее. Всё, что я могла сделать, — лишь продолжать двигаться и молиться, что я удаляюсь от комплекса.

Я явно переоценила свои силы в беге по пересечённой местности и вскоре оказалась слишком истощена, чтобы поддерживать темп. Кровь стучала в ушах, и мне пришлось замедлиться и делать прерывистые, неровные вдохи, прежде чем я смогла восстановить дыхание. Хоть я и не слышала звука погони, было полное понимание того, что остановка сейчас означает верную смерть. Культ всегда находил беглецов и всегда возвращал их обратно, и если я хотела выжить, мне нужно было двигаться дальше и быстрее, чем кто-либо, пытавшийся сбежать до меня. В темноте было невозможно понять, не брожу ли я по кругу. Как бы медленно или сложно это ни было, ни одно усилие не было напрасным, если оно давало хоть малейший шанс уйти от этого проклятого места.

Когда дыхание вернулось в привычный ритм, я начала прислушиваться к лесу, пока шла. Звуки птиц и мелких животных были знакомы, и по их крикам и движениям я могла уловить хоть что-то, что происходило поблизости. Поэтому у меня сердце в пятки ушло, когда я услышала, как птицы вдалеке захлопали крыльями, испуганные чем-то. Они взмыли над верхушками деревьев и устремились к более безопасным местам, а я прищурила глаза и начала искать укрытие. Мне срочно нужно было спрятаться.

Под большим деревом я заметила небольшую щель между массивными корнями, из-под которых вымыло приличное количество земли. Дойдя до расщелины и осторожно протиснувшись внутрь, я забилась как можно глубже. Это не было идеальным убежищем: если кто-то посмотрит прямо на меня, то легко заметит между корнями. Но любое дополнительное время, потраченное на поиски укрытия, увеличивало шансы быть обнаруженной. Поэтому я легла на холодную землю, сжавшись, как только могла, и надеялась, что темнота укроет меня.

Некоторое время было тихо. Жук пробежал по моей руке, но я не осмелилась его отогнать, чтобы не привлечь к себе внимание. Прижав ухо к земле, постепенно я начала слышать низкие удары, доносящиеся будто снизу. На самом деле это была вибрация шагов. И она становилась громче. Я приподняла голову и переключила внимание на окружение. Это существо шло за мной, и мне нужно было быть готовой ко всему.

Земля начала слабо дрожать при его приближении, и вскоре я чётко услышала, как оно ступает по земле, палки и листья ломались под давлением его гигантского тела. Моё сердце колотилось так быстро и громко, что я боялась, что существо может услышать этот стук сквозь мою кожу; отчётливый человеческий пульс, перекачивающий кровь в ровном ритме. Оно было близко, двигалось где-то позади меня, время от времени останавливаясь, чтобы оценить обстановку. Я молила его изменить курс, пусть бы мышь или олень или какая-то другая несчастная душа отвлекли его внимание от меня, но лес оставался тихим. Казалось, ни одно живое существо не хотело быть рядом с ним. А особенно я...

Существо всё приближалось, и на мгновение я уверилась, что оно подкрадывается ко мне, и сейчас я в одно мгновение окажусь обвязанной его мясистыми щупальцами, и его алые глаза будут рассматривать свою жертву, пока оно держит меня в воздухе. А затем оно будет отрывать конечности от моего тела, оставив в итоге лишь окровавленный торс. Ужас охватил меня, но я постаралась подавить его — страх мешал выживанию, а выживание было приоритетом номер один.

Его копыта скребли по камням и ломали корни по мере приближения. Я почувствовала его тяжёлое, токсичное, тёплое дыхание недалеко от своего схрона. Его движения были довольно быстрыми и осторожными для существа такого размера. Я слышала, как оно вдыхает воздух, его тело напрягалось, когда оно продолжало пытаться обнаружить меня всеми своими чувствами. Я задержала дыхание, насколько могла; старалась, чтобы промежутки между вдохами были как можно длиннее. Недостаток кислорода начал путать сознание; мир стал размытым, а руки и ноги начало покалывать, но я была слишком напугана, чтобы дышать громче или чаще. Ещё немного. Ещё чуть-чуть...

Его мощное тело скреблось по дереву над мной. Я закрыла глаза и решила, что, что бы ни случилось, я не хочу это видеть. Это был фатализм или смирение — называйте как хотите.

Дерево снова качнулось, когда существо начало двигаться, но теперь его шаги удалялись. Оно уходило; меня не нашли. Как только оно оказалось достаточно далеко, и шаги перестали быть чётко различимы в лесной тишине, я выдохнула с облегчением. Это чуть не отправило меня в обморок, звёзды засверкали перед глазами. Я лежала неподвижно ещё несколько минут, сосредоточившись на дыхании и восстанавливаясь.

Как только моё зрение прояснилось, а мир перестал кружиться, я продолжила прислушиваться к звукам леса. Вокруг теперь стояла мертвая тишина. Прижав ухо к земле, я убедилась, что это существо достаточно далеко. Я потратила ещё несколько минут, чтобы собрать всю свою смелость. Конечно, оставаться в укрытии было менее страшно, но я знала, что не могу лежать тут вечно.

Когда я уже была готова продолжить путь, из леса донёсся слабый звук, который начал нарастать. Негромкие и довольно быстрые — это были шаги человека. Но кто? Я сразу подумала о своём отце и содрогнулась. Проблема заключалась в том, что я не смогла бы от него убежать. И он разорвал бы меня на части, если бы нашёл.

Издалека раздался голос: «Эллисон! Это мама! Позволь мне помочь тебе!»

Это точно был голос моей матери, в этом не было сомнений. Но всё же он звучал иначе. Она запиналась на некоторых слогах, как будто ей было трудно вспомнить, как заканчиваются некоторые слова, и растягивала предыдущий слог, пока не находила правильное окончание. Я осталась в укрытии и ждала. Надо было увидеть, куда она направляется, и понять, почему она жива. А где папа? Почему она одна? Может, это ловушка?

— Элли-ии-иисон! Мама здесь, чтобы помочь тебе! — закричала она, уходя дальше от моего укрытия, углубляясь в лес.

Она снова замолчала, и мне пришлось напрячь слух, чтобы уловить её шаги. Если она здесь, другие культисты тоже поблизости. Мама явно удалялась от поселка, направлялась туда, куда, скорее всего, надо было и мне. Я попыталась придумать какой-нибудь план, но всё сводилось к выбору из плохого или очень плохого варианта. Благодаря движениям существа и моей мамы я восстановила некоторое чувство направления и была более-менее уверена, в какой стороне находится комплекс. Если идти куда угодно, кроме того места, куда направлялась мама, то путь, скорее всего, приведёт меня к этому кошмарному существу. Я могла бы остаться здесь ещё немного, но если вся группа начнёт искать меня, особенно при свете дня, меня найдут за считанные часы. Наверное, даже быстрее. Единственный выбор — идти туда, где мама. Я могла бы попробовать поговорить с ней… Она, возможно, не хотела мне зла. Она ведь всегда была не такой, как папа.

Я немного размяла ноги и медленно выбралась из своего укрытия, вытянув шею, чтобы проверить всё вокруг на предмет движения. Мама была уже так глубоко в лесу, что я едва могла различить её шаги, поэтому я перешла на лёгкую трусцу к ней, готовая в любой момент рвануть в сторону, если потребуется.

Вскоре я заметила её спину. Она шла, как робот, высоко поднимая колени с каждым шагом, словно очень старалась не споткнуться о неровную землю. Она, казалось, не замечала меня, хотя я определённо была в пределах слышимости.

Некоторое время я следовала за ней, прячась за деревьями и кустами, пока она продолжала двигаться вперёд. Но она просто шла. Одна, направляясь к чему-то. Без всякой злобы. Меня охватило ужасное чувство печали, и я вспомнила, как она играла со мной, когда я была маленькой. Она не была хорошей матерью, ни в коем случае, но и плохим человеком тоже не была. Она не хотела никому зла. Она не заслужила всего этого. Из тех редких воспоминаний, которые казались мне хорошими, она была в большей их части. Я не могла просто оставить её одну.

— Мама? — сказала я. Она продолжала идти.

— Мама?! — повторила я, на этот раз громче. Она остановилась, стоя неестественно прямо. Медленно она повернулась ко мне.

Лунный свет пробивался сквозь деревья, освещая её бледные черты, как статую. Мой взгляд мгновенно зацепился за её голову, и свежий, яркий образ её мозга, который совсем недавно прилипал к моему горлу, вызвал у меня рвоту, которая отозвалась эхом в лесу.

Кожа вокруг её расколотого черепа свисала с головы на ушах и бровях. Она была изорвана и грязна, а толстые комки засохшей крови, смешанной с грязью и сажей, прилипли к клокам кожи. Возможно, это была игра лунного света, но её глаза выглядели совершенно пустыми, зрачки исчезли, заменённые лишь молочной белизной. Свежая кровь стекала по её щекам, капая на грудь и пачкая её платье.

— Мама здесь, здесь, сейчас, — сказала она.

— Привет, мама, — сказала я, думая, что, если бы её разум не был разрушен жутким ритуалом, она бы, безусловно, желала умереть окончательно. — Я собираюсь уйти. Тебе тоже следует уйти. Я знаю, что ты этого не хочешь.

— Мама… мама приготовила тебе пода-а-а-рок, дорогая. — Она, похоже, не понимала, что я говорила.

Она подняла правую руку в неловком дугообразном движении и начала искать свою голову наощупь. Ей понадобилось несколько попыток, прежде чем рука коснулась затылка, и как только это произошло, она схватила его всеми пальцами, стараясь не упустить захваченный объект. Её пальцы скользнули по голове, пока не наткнулись на костяной кратер внутри. Нащупав дыру, она запустила указательный и большой палец внутрь своего черепа, вертя их. Её лицо не приняло задумчивое выражение. Спустя десять секунд её рука появилась, держа крошечный кусочек её мозга. Она положила его на ладонь другой руки и протянула ко мне.

— Это дл-л-я-яя тебя, детка.

Я сглотнула, чтобы сдержать подступившую к горлу тошноту.

— Мама, тебе нужно остановиться. Я этого не хочу. Ни для себя, ни для тебя.

Её лицо приняло гротескно-утрированное выражение печали и недовольства, и ладонь сжалась в крепкий кулак. Кусочек мозга, который она держала, был достаточно влажным и мягким, чтобы выскользнуть и приземлиться в нескольких футах перед ней. Однако она, похоже, не заметила этого.

— Почему ты не хочешь, дорр-р-огая? — спросила она сквозь смутные, почти детские всхлипы.

— Мама, я тебя люблю. Но это не то, что я хочу. Мне нужно выбраться. Ты хочешь пойти со мной? Потому что нам нужно поторопиться. Они идут.

— Мама нед-досс-с-таточно хороша, это не то, как дол-лж-жно было быть, — сказала она, её голос становился всё более запутанным и паническим.

Теперь она всхлипывала сильнее, но я не могла разглядеть ни одной слезы на её глазах. Мама паниковала всё больше, её руки начали дрожать, и она выглядела так, будто старалась думать изо всех сил, усилие искажало её окровавленное лицо. Это напомнило мне некоторых пожилых людей из культа, когда их разум начинал предавать их, и они больше не помнили мир, в котором жили, и людей, которых знали.

— Мама плохая, мама плохая, мама плохая, — начала она повторять, её интонация становилась резкой, а громкость всё возрастала.

— Мама, тебе нужно быть тихой, — сказала я ей, стараясь вложить в голос хоть каплю авторитета.

— Мама плохая, мама плохая, МАМА ПЛОХАЯ! — закричала она, её голос трещал и скрипел, эхом разносясь по лесу, наполняя меня гневом к ней. Я прокляла себя за то, что доверяла кому-либо из этого чёртового культа, пусть даже своей матери. Они шли за мной, и теперь точно знали, где я нахожусь.

Ладно. Я хотя бы попыталась её увести. Это было всё, что я могла сделать. Мне нужно было двигаться дальше. Я попыталась пробежать мимо, но она вдруг прыгнула на меня и схватила за руку, повалив нас обеих на землю.

Она схватила мои руки и прижала их к земле, сидя на моих ногах. Мама не была крупной женщиной, но всё равно сейчас легко нависла надо мной. Сколько бы я ни пыталась вырваться, используя ярость, горящую внутри меня, это было напрасно, и вскоре я остановилась, чтобы сберечь силы.

Она смотрела на меня. Её лицо, казалось, потеряло все эмоции и стало совершенно пустым. Я снова попыталась вырваться из её захвата, но это, похоже, только разозлило её, и она схватила меня ещё крепче. Она начала громко скрежетать зубами, а густая жёлтая слюна капала из уголка её рта.

— Тебе нужно поесть. Делай, как говорит твой оте-ец, — сказала она, её взгляд теперь был направлен куда-то сквозь меня.

Внезапно она расслабила мышцы шеи, и её голова упала вниз, зубы громко щёлкнули, когда челюсть ударилась о грудь. Остатки её мозга теперь были полностью видны, и она начала медленно продвигаться ближе к моему лицу. Я повернула голову, пытаясь отвернуться, но усилия были напрасны. Холодная, комковатая слюна уже капала мне на шею.

Розовые черви остатков её мозга становились всё ближе… Но она вдруг стала вялой, её руки и ноги мгновенно обмякли. Моё лицо оказалось прямо в дыре её черепа, рот и нос погрузились в склизкое месиво. Это было как чаша густых, холодных макарон. Зазубренный неровный край дыры в черепе разрезал мою губу, как нож, и мгновенная, жгучая боль вспыхнула вокруг рта, отдавая в челюсть.

Откинув её голову от своего лица, я наконец смогла вдохнуть. Я была измотана, и было чертовски сложно оттолкнуть её обмякшее тело, но мне это удалось. Я выплюнула кровь и слизь, поднимаясь на ноги. Было ощущение, будто я сожрала токсичные** **ядерные отходы, мои запястья и ноги были исцарапаны, а тело слушалось с трудом.

Когда я поднялась, я посмотрела на маму. Её лицо было вдавлено в землю; платье — грязное, заляпанное всем, чем можно, и порванное. Она была мертва. Я была уверена, что это моя вина. Это я, я сделала так, чтобы это произошло. Как ужасно ей должно было быть в последние мгновения? Её единственный ребенок ненавидел её так сильно. Она была сбита с толку, расстроена и зла, просто желая сделать то, что ей приказал культ.

Моё горе прервал звук движения из глубины леса. Оставаться здесь означало бы верную смерть, что не казалось мне привлекательным вариантом. Глядя на маму, я поняла, что если до смерти и дойдёт, то только на моих условиях. Я не собиралась умирать от рук культа или того ужасного существа, которому они поклонялись. Я не позволю им этого сделать. Я сама буду богом своей смерти. Преисполненная злой решимости, я начала двигаться дальше.

Идти было тяжело, и вскоре стало очевидно, что я не смогу оторваться от ищущих меня сектантов. Мне нужно было найти укрытие — что-то достаточно надёжное, чтобы они не смогли сразу меня найти. Передо мной простирался сплошной лес, без каких-либо оврагов. Но справа, где теней было больше, земля шла под уклон. Я решила спуститься вниз и вскоре оказалась в ущелье с каменными стенами.

Они были близко. Я слышала их. Медленно земля начала дрожать, и я осознала, что существо тоже рядом. Я шагала вперёд, стараясь двигаться как можно быстрее. Если эта ночь означает смерть, то она будет не от их рук.

Вскоре я заметила, что на правой стене выделялось небольшое пятно, едва различимое в скудном лунном свете. Пещера. Когда я подошла к ней, из её глубин донёсся затхлый, густой запах. Я не могла видеть, как глубоко она уходит или насколько хорошо я смогу там спрятаться, но сомневалась, что смогу найти лучшее место. Отверстие было довольно маленьким, и мне пришлось сильно постараться, чтобы пролезть. Но как только я оказалась внутри, у меня стало более чем достаточно места, чтобы встать прямо. Я надеялась, что это место не станет моей могилой.

Я прошла дальше, держась рукой за стену для ориентира. Пещера имела уклон вниз примерно на три метра и оканчивалась небольшой «комнатой». Я нашла самый тёмный угол и села на холодный, твёрдый камень. Со своего места я всё ещё могла видеть вход в пещеру и наблюдать. Маловероятно, что кто-то, заглядывающий снаружи, сможет меня заметить. Я обняла колени, успокоила дыхание и стала ждать.

Не прошло и получаса, как я начала слышать шаги над головой и вокруг себя. Они были близко. Я была напугана, конечно, но усталость начала пересиливать страх. Если бы не постоянные всплески адреналина и чрезмерная реакция «бей или беги», я уверена, что потеряла бы сознание. Моё тело умоляло об отдыхе. Но я должна была оставаться в сознании. «На моих условиях», — подумала я, глядя на тусклый свет, просачивающийся из входа в пещеру. — «Не на их условиях».

Я была словно заворожённая и пристально вглядывалась в отверстие пещеры в поисках движения, пока вдруг не осознала, что дрожу от холода. Я сжала себя крепче, стараясь заглушить любые звуки, которые могли бы вырваться из меня. В пещере было сильное эхо, и это означало, что мне нужно быть особенно осторожной. Культисты были вокруг меня, но не звучало ни одного голоса. Я слышала, как они бродят по лесу, ищут, но никто не произнёс ни слова. А ещё я больше не слышала тех громких монструозных шагов. Что-то было не так.

Вдруг кто-то спрыгнул в ущелье. Он двигался между каменными стенами, приближаясь ко мне. Я задержала дыхание, когда он прошёл мимо входа в пещеру. Это был один из других детей. Джейкоб, кажется. Мы несколько раз проводили время с ним — что было примерно тем же количеством раз, что и с кем-либо другим из группы, поскольку мы все выросли вместе. Но он не выглядел как Джейкоб. Его глаза светились красным, и он двигался дёргано, как марионетка. Я была уверена, что если бы это действительно был Джейкоб, он бы заметил дыру в стене. Такие вещи дети замечают, знаете ли, — классные палки, лужи, укрытия и дыры. Но он прошёл мимо, не взглянув на неё. Это меня беспокоило, но я была благодарна, что меня не нашли — по крайней мере, пока.

Поисковая группа начала рассеиваться, углубляясь в лес. Я была в безопасности, однако всё ещё в ловушке. Мне нужно было найти выход, но это было бы самоубийством — пытаться пройти среди сотни детей и того существа, всё ещё находящегося в лесу. Нужно было дождаться рассвета.

Как только я решила остаться в пещере, то ноющее напряжение ушло, и я сразу же почувствовала усталость и боль вперемешку с комфортной онемелостью.

Мгновение спустя моё сознание отключилось.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.

Решиться уйти было нелегко, хотя мысль об этом зрела почти два года. Я не собираюсь говорить название культа — они известны тем, что отслеживают своих диссидентов и используют методы, законные и не очень, чтобы вернуть их обратно. Но можно сказать, что это был крупный производственный культ, и, как я узнала, довольно классического строя.

Мы жили в огороженном местечке посреди “нигде”, окруженные густым лесом, и нас было несколько сотен. Я родилась и выросла там, рожденная рождённая вне брака, по приказу наших старейшин двумя людьми, которые едва могли терпеть друг друга. И я была не единственная такая. За много лет до моего рассказа старейшины составили пары из жителей комплекса, чтобы они зачали детей в одно и то же время. Теперь тут было как минимум сто детей одного возраста и куча ворчливых родителей, воспитывающих их. В некоторых семьях хорошо ладили друг с другом. В нашей так не получалось.

Но, конечно, мои родители любили друг друга, как и все остальные любили друг друга. Это не была любовь как чувство, а скорее общественное соглашение, которое стыдило тех, кто сопротивлялся; тех, кто проявлял какие-либо чувства, кроме покорности. Они называли это Истинной Любовью, и, вроде как, она пронизывала все и всех.

Мне было около тринадцати, когда “покорный фасад” нашей семьи дал первую трещину. Однажды, поздно ночью, мой отец пронес алкоголь в наш дом и напился — серьезное преступление; если бы его поймали — последовало бы суровое наказание. Но, думаю, ему было все равно, и по мере того как он пил и пил, его сдержанность таяла, а жгучий гнев, который рос в нем, подавляемый много лет, наконец, потребовал выхода.

Он начал кричать на мою маму, всячески обзывая ее. Говорил, что из-за нее его жизнь такая пресная и невыносимая. Что он никогда по-настоящему не любил ее, и с годами она только становилась все хуже и уродливее в его глазах. Что я была ошибкой.

Она не отвечала, но это только раззадоривало его. А потом он начал ее бить.

Я не видела отца некоторое время после этого, но ущерб от его поведения был значительный как для мамы, так и для меня. Даже через две недели после того, как маму выписали из больницы, ее лицо было темным и опухшим, а несколько кровавых пластырей закрывали порезы на ее коже. Что касается меня, я увидела, что Истинная Любовь не была реальна. Она не была постоянной. Хотя у нее могли быть добрые намерения, она была просто насаждена всем здесь. Образ истины, как постеры, наклеенные на стены: ложный Бог.

Теперь вы имеете представление о том, где я выросла. Эта секта — все, что я когда-либо знала. Для меня этот мир и слова старейшин были истиной в последней инстанции. Но, даже учитывая это, сомнение подтачивало уверенность в Истинной Любви, и отчетливое чувство, что что-то не так, начало овладевать мной. Это вызывало кошмарное чувство стыда и страха, а мои попытки делать вид, что все в порядке, только усугубляли ситуацию.

С тех пор я постоянно начала замечать ссоры и внутренние конфликты, мимо которых раньше спокойно проходила, считая их признаком нормальности. А еще… если все было так хорошо, почему наш дом не мог отапливаться всю ночь? Почему мы ели одно и то же каждый день? И почему старейшины решали все, хотя их решения делали других несчастными? Мысль о том, что все это как-то неправильно, закралась в мою голову, и чем больше я об этом думала, тем сильнее становилось чувство искаженности.

Я хорошо это скрывала. Моим родителям не было до меня дела. Никто из них не хотел моего рождения, поэтому мое воспитание происходило с минимальными требованиями. Я была просто побочным продуктом Истинной Любви, предписанной старейшинами. Поэтому, пока я выполняла свои обязанности в поселении, им было все равно, что я делала, как себя чувствовала или о чем думала. Остальные были слишком заняты работой или своими проблемами, чтобы проверять, как у меня дела.

Мысль о том, чтобы уйти, однажды неожиданно пришла мне в голову, и это напугало меня. Это была одна из худших вещей, о которых можно было подумать. Нас воспитывали, будто наше поселение — рай, а остальной мир — ад, и ты был бы вечно обречен (и крайне глуп), если решишься уйти. Но мысль была там, в глубине сознания, опасная и сладкая, и не отпускала.

Постепенно я привыкла к этой мысли. Хотя сначала это было ужасно и вызывало страх, вскоре она стала знакомой. Ее сила крепла с каждым днем, и вскоре за ней последовала другая мысль: “Я уйду.”

Как только я приняла решение, то осталось лишь решить практические вопросы. Хотя я не имела представления о том, что меня ждет во внешнем мире, я знала, как работает наш комплекс, и на этом решила строить свой план.

Через несколько месяцев должно было состояться великое ритуальное событие, нечто легендарное, о чем все всегда говорили, но что казалось скорее сказкой, чем чем-то реальным. Но дата события все равно приближалась, и, поскольку все должны были присутствовать, это был мой лучший шанс уйти незамеченной, получив какую-то фору, пока все были заняты.

На протяжении недель, предшествующих ритуалу, у нас было несколько собраний для детей, на которых я узнала достаточно информации, чтобы рассчитать точное место, где меня могут поймать с наименьшей вероятностью, пока я буду перелезать забор, окружающий комплекс. Нам не говорили, что это будет за ритуал, только то, что мы получим шикарный ужин во время него, и, в целом, нам просто нужно прийти вовремя.

Самой сложной частью было вести себя как обычно, не выдавая нервозности и предвкушения. Каждый раз, когда я открывала рот, я боялась закричать: “Я УЙДУ В ДЕНЬ ВЕЛИКОГО РИТУАЛА!” Но, к счастью, ничего подобного не произошло. Все были так заняты подготовкой поселения к ритуалу, что никто и не заметил, что я веду себя слегка иначе.

Накануне ритуала я собрала небольшую кожаную сумку с одеждой, бутылкой воды и баллончиком антиперспиранта и спрятала ее под кроватью. Все тут жили довольно скромно, так что это все, что я могла утаить, не привлекая внимания. Я не сомкнула глаз; сумка жгла мне руки, а волнение поддерживало постоянный поток хаотичных мыслей, заполняя мой разум и готовя его к любым возможным ситуациям.

Ритуал должен был начаться после заката, поэтому я провела день как обычно. Если бы я не была такой уставшей от бессонной ночи, уверена, кто-то бы заметил, что со мной что-то не так. Я была ужасно взволнована. И напугана. Напугана больше, чем когда-либо прежде.

Начали опускаться сумерки, и люди собрались вокруг центральной площади комплекса. Мы все сгруппировались по своим семьям, оставляя между собой десять футов расстояния, образуя длинный и широкий полукруг вокруг импровизированной сцены, как будто мы выстраивались в очередь к ней. Я стояла с родителями, которые выглядели более серьезными, чем я когда-либо видела их раньше, и мы молча смотрели на сцену.

Старейшинам понадобилось пятнадцать минут, чтобы добраться до сцены. Один из них, лидер, постучал по микрофону, и гигантские колонки завизжали в оглушающей обратной связи. Кто-то убавил громкость, и старейшина продолжил, его коллеги расположились на сцене за ним, также образуя полукруг.

Речь была скучной, как и большинство речей, произносимых старейшинами. Учитывая мои новые открытия и мысли, их бред об Истинной Любви, нашей силе и Едином Истинном Боге звучал еще более заезженно, чем обычно. Я перестала слушать и начала осматривать окрестности, в моих венах стал понемногу закипать адреналин. Я наконец собиралась сбежать.

Наша семья находилась на самой внешней линии людей, так что мне оставалось только дождаться подходящего момента и незаметно ускользнуть. Некоторые дети уже начали бродить вокруг; речь старейшин была недостаточно интересной, чтобы удержать их внимание. Это было странно: все взрослые так внимательно смотрели и слушали, а мы, дети, могли делать что угодно. Мы обычно никогда не могли себе позволить такое поведение. Что-то было не так, но это совпадало с моим планом, так что мне было неважно.

Я оглядывалась и ждала своего шанса, но потом старейшины сказали что-то, и мой отец повернулся ко мне, заставив меня вздрогнуть.

— Скажи “прощай” своей матери, — сказал он мне. Его лицо дергалось, как будто он больше обычного старался сохранить свое фирменное серьезное выражение.

— Эээ… Прощай, мама, — проговорила я, повернувшись к ней, зная, что приказы моего отца всегда должны исполняться — и лучше не спорить.

Это сбило меня с толку; его слова были неожиданны, и я не могла сосредоточиться одновременно и на отслеживании ритуала, и на побеге. Все остальные дети тоже прощались со своими мамами, некоторые даже обнимали их. Никто из нас, похоже, не понимал, что происходит, но родители, должно быть, знали что-то, потому что я слышала, как некоторые из старших парней-отцов плакали. Плакать не входило в понятие Истинной Любви, и это еще больше сбивало меня с толку. Глубокое тревожное чувство поселилось в моем животе, утягивая меня в темный водоворот.

“Черт, неужели я упустила свой шанс?” — подумала я, надеясь изо всех сил, что это не так.

— Теперь откройте их сердца! Откройте их истинную любовь к нашим детям, братья мои! Смотрите в глаза своих матерей, дети! Они благословляют вас Истинной Любовью! — закричал старейшина в микрофон.

Все женщины на площади встали на колени и склонили головы. Издалека послышались крики. Отец прервал мои мысли, схватив меня за голову и повернув к себе. В нескольких футах от меня моя мама тоже стояла на коленях, как и все остальные. «Ты должна это видеть», — сказал он, — «и не отворачивайся».

Взглянув на меня и убедившись, что я наблюдаю, он подошел к маме и схватил ее за волосы, обвив ее длинный хвост вокруг кулака. «Во имя Единого Истинного Бога», — сказал он и начал тянуть.

Мама закричала от боли, а он уперся пятками в сухую землю, поднимая пыль в воздух, и тянул изо всех сил. Сначала ничего не происходило, но вдруг у основания черепа мамы образовалась красная трещина. Быстро она начала ползти вширь, разрывая кожу головы на две части.

Теперь крики раздавались повсюду — оглушительные и будто адские. Как только первая трещина расширилась, моему отцу не нужно было тянуть так сильно. Он резко вздохнул и на мгновение расслабил руки, а затем вернулся к тянущему движению с новой энергией. Ее кожа начала сползать, как шкурка с авокадо. Ярко-красная кровь и частички плоти вырывались из поврежденных вен, потоки медленно стекали по ее черепу — слепяще-белому в этих сумерках, как его ярость, когда он чуть не убил ее тем вечером.

Отец чуть рычал, продолжая это жуткое действо, и как только верх черепа мамы полностью обнажился, он потянул в последний раз, полностью отрывая кожу от ее головы. Неаккуратно оборванные края свисали над ушами и лицом. Я огляделась и увидела, что тот же процесс происходит со всеми другими женщинами. Некоторые уже закончили, некоторые все еще были в процессе. Мужчины порыкивали от напряжения, упираясь в землю, женщины кричали в агонии. А мы, дети, не могли ничего сделать. Просто замерли на месте, остолбеневшие от ужаса и слишком напуганные, чтобы что-либо предпринять.

Я начала слышать тупое постукивание, за которым следовал треск, похожий на треск разбивающейся яичной скорлупы. Снова взглянув на своих родителей, я едва их узнала. Мама была покрыта кровью и тихо всхлипывала. Отец стоял над ней с молотком в руке, постукивая им по ее обнаженному черепу и держа ее голову второй рукой, чтобы она не дергалась. После каждого осторожного удара он пальцами аккуратно выбирал маленькие кусочки черепной кости и бросал их на землю рядом со мной. По его лицу тек пот, глаза были широко открыты и зафиксированы на точке ударов, полные решимости закончить начатое.

После того как крупный кусок кости упал на землю, он отступил на шаг и осмотрел свою работу, словно скульптор, отступающий назад, чтобы увидеть целое. Казалось, он был доволен. Отец поманил меня к себе, приказывая подойти. Хотя находиться рядом с ним было последним, чего я хотела сейчас, я знала, что неповиновение его приказам разрушит любую возможность побега, которая у меня все еще оставалась. Я собралась с силами, как всегда, и подошла к нему.

Он протянул мне серебряную ложку, украшенную странными символами. Я никогда не видела такой роскошной ложки; обычно мы просто ели нержавеющими стальными ложками, которые использовались на протяжении всей моей недолгой пока жизни. Я уставилась на ее изящные контуры и странные символы, но он прервал мои мысли, схватив меня за запястье и сказав: «Ешь».

— Что?.. — спросила я.

— Я дал тебе многое, а твоя мать отдает тебе последнее. Теперь ешь, — ответил он.

Это был приказ, а приказы всегда выполнялись. Хотя я все еще не была уверена, что мне нужно делать, я подняла ложку и посмотрела на него с недоумением, надеясь, что он не разозлится. Он тяжело вздохнул и схватил меня за плечи, подтолкнув и заставив встать над мамой.

— Ешь! — крикнул он, голосом полным раздражения..

Я посмотрела вниз и увидела отверстие, выбитое отцом. Грубые, острые края черепа образовали сосуд, внутри которого находились червивые струны мозга, слабо пульсирующие, потоки крови стекали в разные стороны.

— Мама? — спросила я, наклонив голову, чтобы взглянуть на ее лицо.

— Она уже не здесь. Теперь ешь, пока не стало слишком поздно, — сказал отец, поднимая мне голову обратно.

Я осторожно вонзила ложку в дыру на поверхности мозга и попыталась выскоблить как можно меньший кусочек. Мама снова закричала, но она стояла неподвижно, сдерживая свою агонию. Отец пока не орал на меня, так что я понимала, что делаю именно то, что он хочет.

Это потребовало значительных усилий, но мне удалось вытащить кусочек мозга мамы размером с улитку. Когда я посмотрела на этот кусочек, слегка покачивающийся на середине ложки, я задумалась, какие воспоминания и идеи он содержит; какую часть мамы я собиралась съесть?

— Ешь это! Прямо сейчас! — закричал отец, уже серьезно разозлившись.

Я засунула ложку в рот и попыталась сразу проглотить, но кусочек застрял у меня в горле. Рвотный позыв, за которым последовала небольшая лужица желудочного сока, вытолкнул его обратно в ложку. Быстрый взгляд на ярость в глазах отца заставил меня проглотить свою собственную рвоту вместе с кусочком мозга; я знала, что он достиг того же состояния, в котором был той ночью с мамой. Мне было интересно, был ли его гнев таким же сильным, когда он был трезв; бьет ли он с большей или меньшей точностью и силой.

— Хорошо. Продолжай, — сказал он одобрительно, когда я проглотила содержимое.

Я отламывала еще кусочки, сначала пытаясь спасти маму от агонии, но это оказалось бесполезным. Она больше не кричала, и с каждым моим укусом она становилась все более вялой, ее тело лениво покачивалось, пока я поглощала все, чем она являлась и когда-либо была. У меня уже ныли челюсти от жевания жестковатых склизких кусков. Слизь и кровь стекали по моему подбородку. Я бросила взгляд вниз, увидев, что изо рта мамы потекли слюни. Она все еще была жива, но все, чем она была, навсегда исчезло. Смотреть вниз стало невыносимо, поэтому, жуя каждый кусок, я бросала взгляды на других.

Большинство криков прекратилось, и шум напоминал мне столовую во время обеденного часа, но без гудения разговоров. Все остальные дети тоже ели. Некоторые женщины уже упали на землю, вялые и неподвижные, но мы продолжали есть, каждый отец следил за тем, чтобы его ребенок вонзал ложку в мозг своей матери. Я слышала, как кто-то давится и жует. Вокруг раздавался хруст и чавканье, пока все дети поглощали “изысканный” обед, который обещали старейшины.

Наш пир был прерван громким гудком, раздавшимся вдалеке. Все мужчины упали на землю, прижав лица к земле и держась за затылки, как будто собиралась взорваться бомба. «Это мой шанс», — подумала я, надеясь, что это удачное совпадение. Я огляделась и направилась к нашему зданию, стараясь делать шаги тихо, двигаясь трусцой. Никто не следовал за мной. Мужчины молчали, женщины были почти все мертвы, дети начали перешептываться.

Вбежав внутрь, я схватила свою сумку, собранную ранее. Мое сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот разорвется. Вдруг из моего горла вырвался сильный сдавленный звук, за которым последовал поток рвоты, разлетевшийся по полу. Это выглядело примерно как те дешевые макароны с сыром из продуктового магазина, которые я ела несколько раз.

Когда я вышла на улицу и быстро направилась к забору, я увидела что-то вдалеке, что заставило меня замереть и вглядеться внимательнее.

Мне следовало бежать. Мне не следовало смотреть.

На другой стороне комплекса, за забором, что-то выходило из густого леса. Это выглядело как животное, только оно было выше любых зданий, которые у нас были, почти наравне с деревьями. Огромные, щупальцеобразные руки выступали из его мускулистого тела, и казалось, что оно держится ногах-копытах, как лошадь.

Раздался громкий визг, который заглушил все остальные звуки вокруг меня, и я поняла, что это было то самое существо, о котором постоянно твердили старейшины. Оно рвануло к поселению и перепрыгнуло забор. Я начала бежать в противоположном направлении. Казалось, что существо увидело меня, но, оглянувшись, я увидела, что оно остановилось рядом со “сценой” и медленно двигалось среди толпы людей, как будто пыталось что-то найти.

Я быстро добралась до забора и нашла точное место, где провода были разорваны, оставив дыру, достаточную, чтобы я могла выскользнуть. Я побежала к лесу, и, когда добралась до него, обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на комплекс.

Вдалеке существо стояло между детьми и поваленными женщинами. Его глаза были темно-красными, размером с луну, и я почувствовала, как оно смотрит на меня. Я не знаю, как оно могло видеть меня с такого расстояния, и, возможно, оно и не могло, но его взгляд превратил мои ноги в желе, а животный страх пронзил мой позвоночник. Оно хотело меня. Я чувствовала это. И тогда я поняла, что это было.

Единственный Истинный Бог.

~

Оригинал

Телеграм-канал чтобы не пропустить новости проекта

Хотите больше переводов? Тогда вам сюда =)

Перевел Хаосит-затейник специально для Midnight Penguin.

Использование материала в любых целях допускается только с выраженного согласия команды Midnight Penguin. Ссылка на источник и кредитсы обязательны.