Серия «Руха»

Началось всё с того, что из госпиталя выписали Саню. Саня – Нормальный Пацан. Поэтому, как только работа Саниного ЖКТ (желудочно-кишечный тракт) нормализовалась, Саня не стал косить под хворого-немощного. Он выписался и поехал в Руху выполнять свои прямые обязанности, связанные с перетаскиванием миномёта по горам Панджшерского ущелья. По минам и под пулями. А Гаўно-Чимкент, продолжил при помощи чужого поноса вводить в заблуждение доверчивый медицинский персонал. Соответственно, Саня выписался, а Гаўно-Чимкент остался в госпитале.

Дальше произошло следующее. Не знаю кому пришла в голову мысль назначить меня старшим палаты, но, имею все основания предполагать, что Гаўно-Чимкенту. Во-первых, я в тот момент видел его в компании старшины нашего инфекционного отделения. Во-вторых, кому надо разгильдяя-гитариста назначать в старшие палаты? В-третьих, то что произошло дальше показывает, что все последующие события были нужны только Гаўно-Чимкенту. Ни мне, ни старшине, ни Алиму ни всем прочим участникам это всё было не нужно ни на миллиметр. А теперь то же самое, но по порядку. Иначе не очень понятно кто такой Алим и нахрен он нам всем нужен.

Короче, к вечеру одного грустного дня из инфекционки выписали Саню, и тут же сообщили мне о том, что вместо Сани страшим палаты назначили меня. Я пропустил этот звук мимо ушей. Соответственно, пропустил мимо моего мозга всю ситуацию. Вместо того, чтобы подумать о том, какие на меня возложены обязанности, что я должен делать, в какие сроки, вместо всего этого я занялся организацией «проводов» Сани из госпиталя.

Саню мы проводили, потом продолжили «проводы» (по разгильдяйской привычке) у открытого окна. Потом улеглись спать, когда надо было бы уже вставать. Естественным образом я спал с открытым ртом в нелепой позе до тех пор, пока в палату не ввалился врачебный осмотр во главе с Толстым Майором. Я спал, никого не трогал, пускал во сне пузыри. А майор в этот момент обнаружил в палате не пол, а песочницу. Майора перекосило от злости. Он раскраснелся лицом от негодования так, что стал похож на Сеньёра-Помидора. Если бы я не спал, то я точно бы заржал. Но, я спал. Поэтому Майор открыл рот, поднял рёв, ор и подал команду «А подать мне сюда старшего палаты!»

От громких криков я проснулся. Вылез из-под одеяла с козырной койки, расположенной возле окна. Принялся глупо хлопать спросонья глазами и озираться по сторонам бешеным взглядом. Типа, вы чего?

Майор орал и раздувался пуще прежнего. Тем временем я не нашел ничего более умного, чем запрыгнуть внутрь моей помятой госпитальной пижамы. А мы помним же, что пижама та недавно вытащена из чавкающей жопы бегемота. Я ещё к Бендеру в ней ходил и заметил, что своим внешним видом та пижама вызывает чувство негодования.

Лучше бы я стоял перед майором в обнаженных фиолетовых трусах. Я бы тогда выглядел беззащитным. С какого хрена я принял решение в неё запрыгивать? Хер знает. Скорее всего по мотивам «Служу Советскому Союзу». Вспомнилось, что «рэзкий» солдат должен за 45 секунд «рэзко» запрыгнуть внутрь своего обмундирования. Вспомнил я и справился вдвое быстрее, чем за 45 секунд. Лучше бы я этого не делал. Лучше бы я не вспоминал сюжеты из «Служу Советскому Союзу».

- Это что за чучело? – Толстый майор покраснел не только лицом, но и всем своим большим туловищем. Если бы не белый халат, отражающий ИК-излучение, то одёжа на Майоре точно задымилась бы. От красноты.

- Ты что, боец?! О@уел? Почему такой помятый?

- Помялся. – Еле слышно промямлил я. Не мог же я ему могу сказать, что чарз курил и на гитаре бренькал до ста часов ночи.

Это моё «помялся» срубило Майора с копыт. Он взмахнул в воздухе руками, потом схватился за своё сердце, потом выскочил из палаты в коридор. Эхо долго разносило по закоулкам инфекционки обидные прозвища, которые Майор придумывал для меня.

Вслед за Майором выскочили все военврачи, которые пришли в нашу палату с врачебным осмотром.

А там прикол ещё такой, что Петрович, Младший-Чимкент и ещё два молодых бойца, они самостоятельно поднимались в 6 утра. Мыли полы, шлёпали полотенцами мух. Не потому что Саня их бил, а потому что они боялись «дедов». А по какой причине сегодня «молодые» перестали бояться «дедов»? Конечно же не перестали. Значит «молодые» получили от «дедов» конкретную задачу – полы не мыть. Думаю, что если бы я был нормальным старшим, а не разгваздосом, если бы я поднялся в 6 утра и принялся контролировать как «молодые» наводят порядок, то «молодые» объявили бы мне забастовку. Думаю, что Малой-Чимкент залупился бы на меня, на помощь ему пришел бы Гаўно-Чимкент и они вдвоём организовали бы на меня «наезд» насчет моего срока службы. Однако я, в силу своей дурости, не подарил им такой сладкой возможности. Потому что тупо проспал всё на свете и во всей своей красе выставился перед САМИМ Майором. Дурнее ситуацию придумать было невозможно.

Недавно я Кошеля подкалывал. За то, что Кошель разгильдяйничал. Я почти беззлобно подкалывал. Потому что в госпитале проявил себя таким же разгильдяем, как Кошель. Чарз курил, обязанности свои не выполнял, режим нарушал, головой НИ О ЧЕМ не думал. На русском языке это называется: «а ты на себя в зеркало посмотри!» Ты подойди к зеркалу, наведи резкость. Ты лучше, чем Кошель? Уверен? Да кто б спорил!

Не очень сильно мои поступки отличились от поступков Кошеля. Обязанности? А что такое обязанности? Спросил бы я хоть полслова про обязанности, которые навалились на меня с присвоением мне должности «старший палаты». Хоть бы спросил – а чё терь я должен делать?

Не спросил. Ни на миллиметр такая мысль не воткнулась в мою голову. А нахрена? Всё же зашибись! Бренькал на гитаре, хорошо кушал, курил чарз. Всё было зашибись. Особенно в ситуации, когда за меня всю неблагодарную работу разгребал кто-то другой. Жизнь была прекрасна и удивительна в такой ситуации. Какие обязанности, с какого перепугу? Побренькай на гитаре, покури. Есть время.

После инспекции Толстого Майора понеслась кривая в щавель. Едва офицеры удалились из палаты за дверь, Гаўно-Чимкент заявил мне, что раз я всё просрал, то теперь полы помою я.

Мне не впадлу было помыть полы. Это вообще следовало делать всем по очереди. Я не считаю, что я носитель голубой крови или дворянской кости. Но, по ходу событий я моментально смекнул, что вслед за помытыми полами я тут же получу двумя ногами по моей жопе и получу кличку не Петрович, так Василич. И тогда мне придётся драться. Мне дадут по жлпе, а я дам по морде. Я смикитил, что лучше уж дать по морде сейчас, не оттягивая резину в долгий ящик. Так что дело было не в полах, а в понимании, что полы были всего лишь предлог. Поэтому я заявил Гаўно-Чимкенту:

- Пошел ты на х@й. – Сказал и вышел к нему на середину палаты. Чтобы подраться.

- Если ты такой чувак из Минска, то так и скажи: «Я не буду мыть полы, потому что я такой чувак из Минска».

Тут я отчубучил очередную дурость. Вместо того, чтобы сказать ему «сынуля, ты кто такой? Я – старший палаты, поэтому я назначаю тебя мыть полы». Вместо того, чтобы заставить его мыть полы, я решил, что я офигенный герой и я заявил ему:

- А ты что тупой? Ты не понял с первого раза, что я такой чувак из Минска и я не буду мыть полы.

Блин, какой же я был дебил!

На это моё заявление мне было предложено пройти в палатку для выздоравливающих, в которой по вечерам деды проводили «гладиаторские бои». Со словами что меня там будут пи@дить. На это я ответил, что это я их там будут пи@дить и с огромным энтузиазмом проследовал в ту палатку.

В палатке собралось рыл десять-пятнадцать дедов, рыл пять молодых. Я ввалился в палатку с полным осознанием того, что я сейчас буду мочить Гаўно-Чимкента. Но Чимкент быстренько свалил в толкучку «дедов», а я остался стоять посередине в гордом одиночестве.

- Так ты куда, родной? – Обратился я Гаўно-Чимкенту.

- Вот он щяс тебя отпи@дит! - Гаўно-Чимкент из толпы показал на долговязого пацана с невообразимо тупой рожей. Выражение этой рожи показывало, что привезли её сюда из глухой деревни и пинают здесь каждый день. Для того, чтобы этот чувак на потеху «дедам» махался с другими «молодыми» чуваками.

- Иди, Ваня, ё@ни ему. – Приказал Гаўно-Чимкент из толпы.

- Ваня, ты чё, больной? – Это уже я Ване. – Если дёрнешься, я тебя убью прямо здесь.

Ваня посмотрел на меня, затем посмотрел на Гаўно-Чимкента, подумал, затем отрицательно покачал головой.

- Ладно. – Гаўно-Чимкент руководил процессом из толпы «дедов». – Алим, тогда ты.

Из кучки молодых вышел вперёд Алим. Моего роста пацан, моей комплекции, с большими пухлыми губами. Когда я по вечерам у открытого окна бренькал на гитаре и слушал рассказы про палату «гладиаторов», пацаны говорили, что Алим, наверное, боксёр.

Алим двинулся на меня в полной уверенности что он правильно делает.

- Ха! Ха! – С каждым выкриком Алим наносил удар в воздух то одной рукой, то другой. Это было что угодно, только не бокс. Потому что после третьего или четвёртого «ха» он левой рукой нанёс удар от левого плеча влево. «Бля, херня какая-то. В боксе таких приёмов нету». – Успел подумать я. Больше думать про бокс мне не осталось времени. Потому что Алим приближался ко мне и продолжал дрыгать своими конечностями. Со следующим «ха» какая-нибудь конечность Алима попала бы в какую-нибудь часть моего организма. Надо было действовать. Из левосторонней стойки я пробил ему двоечку в голову. Алим отшатнулся назад, мои руки вхолостую перемешали воздух.

- Бля-а-а-а, шо ты за салабон, если в молодого попасть не можешь! – Болельщики «деды» занялись привычным для себя занятием!

Боже, почему я такой тупой? До меня вдруг дошло, что я по своей личной дури вляпался в «гладиаторский бой». Получалось, что увеселяю этих сраных «дедулек»! Как меня угораздило заняться этой тупостью?

«Да хер им на рыло!» – Мелькнула у меня в голове мысль. Но вылезти из этой ситуации я уже не мог. Потому что Алим засадил левой рукой мне боковой в голову. Я видел этот удар. После криво исполненной двойки я оттягивал голову и корпус назад. В этот момент Алим «кинул» бокового. Теперь уже я отпрянул назад. Это хреновый способ уходить от такого удара. Надо было делать «нырок», «проваливать» противника, затем бить навстречу. Но я решил, что Алим махнул поздно. Но оказалось, что не совсем поздно. Его кулак чиркнул мне по переносице. Не сломал, не разбил, оставил на коже «ожог».

Я отпрянул назад, Алим пошел на меня, а я ближней к Алиму ногой пробил ему останавливающий «фронт» в грудь. «Фронт» мой получился хреновым. В госпитальных тапочках после тяжелых полусапожек я чувствовал себя, как без трусов на Красной Площади, плюс ноги после гор оказались «забиты». Алим подхватил мою ногу снизу двумя руками.

Я подтянул его к себе ногой, которую он держал. Прямым правым ударил ему в лицо. Из его пухлых губ в стороны полетели брызги крови.

Вошедшие в азарт «деды» в долю секунды притихли. Как же! Они болели за Алима, а тот пропустил прямой в лицо!

«Боже, что я творю! Как я сумел вляпаться в такую херь? Где мои мозги?» - Успел я подумать в очередной раз.

Алим выпустил мою ногу, сделал шаг назад. Я попробовал уменьшить радость «дедов» от представления. Опустил руки, громко спросил у Алима:

- Ну что? Ещё будешь?

Алим кинул по косому взгляду вправо-влево. Он сомневался. Страх перед «дедами» заставил его продолжить. Едва видным кивком головы он показал «буду».

«Херово». – Подумал я, снова «пробил» двойку. Я понимал, что дальше будет. Алим отшатнётся назад, потом кинет бокового, чтобы всё-таки попасть мне по переносице. Поэтому «двойку» я «бил» немного затянуто. Чтобы Алим успел увидеть и кинуть боковой.

Алим поддался на мою «замануху». Поэтому я «нырнул» под бьющую левую руку Алима, вышел из нырка у него за локтем и засадил ему правый боковой в голову.

Это не был нокаут. Это не был нокдаун. Я был слишком худой с моими тонкими ручёнками. Поэтому я стукнул Алима по затылку. Он немного провалился, промазав своей левой, плюс я его зарядил в том же направлении, в каком он проваливался. В результате Алим полетел в проход между двумя двухъярусными кроватями. Схватился за стойку кровати сначала одной рукой, его развернуло, он успел уцепиться второй рукой. В конце концов Алим повис на руках в проходе, жопой вниз, лицом ко мне.

Пока он летел, хватался за стойки и кувыркался, я подшагнул за ним, остановился в левой сойке. Он висел на руках между коек, я стоял перед ним. У него были разбиты губы в кровь и мелко-мелко бегали испуганные глазки. Он не ожидал такого оборота событий. Очевидно было, что к боксу он не имел никакого отношения. Я обратился к нему ещё раз:

- Ну что, ещё будешь?

Теперь он покачал головой отрицательно. В этот момент на меня толпой кинулись «деды». Я говорю слово «кинулись», потому что их действия, не были дракой или избиением. Это была массовая порнография. В палатке «дедов» было столько, что у них были все возможности втоптать меня в пол, растерзать, превратить в облако пепла. Но на мне в результате их деятельности не возникло ни одного синяка. Это надо назвать не словом «нападение», а словом «ссачка». Сам-то «дедулька» как будто кидался в драку, но бить меня он сцал. Вся эта шобла не нанесла по моей голове ни одного удара. Они чего-то ёрзали, пинали мне поджопники, при этом их было столько, что лично я не имел ни одного шанса сломать кому-нибудь нос или разбить ухо. Поэтому я подшагнул к самому здоровому из них по имени Андрюха, принял «глухую защиту» и стал выполнять нырки за его правый локоть. Поскольку в голову мне ничего не летело, то нырять было бесполезно. Но, на всякий случай, я «нырял» и заходил за правое плечо этого Андрюхи. Остальные «деды» лезли толпой за мной, мешали друг-другу, кто-то пытался дать мне подсрачника, кто-то рученкой старался ударить меня по туловищу. А я рассчитывал, что закручу всю эту херню вокруг Андрюхи, развернусь к выходу из палатки и выскочу наружу.

Выскочить не получилось. Андрюха схватил меня двумя руками за отвороты моей куртки. Он раздвинул мои руки своими руками, уцепился за мою куртку, несколько раз, потянув меня на себя, ударил правым коленом в мой корпус. Но опять же, то, что он сделал, это был не настоящий удар коленом в корпус. Настоящий удар коленом - это такое движение, которое приводит к контакту острия колена с корпусом, а затем производится реверсивное движение бедра опорной ноги и таза. После такого движения колено на 10-15 сантиметров проникает внутрь корпуса, производит там полную разруху. Андрюха этого не сделал. Или не умел, или боялся меня травмировать. Вместо настоящего удара он несколько раз шлёпнул моей худосочной грудью об своё толстое, широкое бедро. Ну, кто так бьёт? По здоровью, по комплекции, по силе Андрюха один способен был разорвать меня и раскидать ошмётки по гектару. Однако, он этого не сделал. В результате всей возни у меня всего лишь сломалась пластмассовая шариковая ручка. В нагрудном кармане. Я почувствовал, как она хрустнула об Андрюхино бедро.

Андрюха меня отпустил. Остальные «деды» тоже остановились. Стояли, сопели, смотрели на меня. Я вынул из кармана сломанную ручку, кинул её под ноги Андрюхе и сказал:

- Вот нахера такое западло делать?

- Какое западло? – Какой-то небольшенький, щуплый «дедулька» подал голос.

- Ты «только с вертушки»! Пока твои «деды» бляхой тебя не переведут в «черпаки», ты никто, ты – «душара».

«Вот бля!» - мелькнуло у меня в голове, - вот откуда, бля, эти деятели собирают такие «традиции»? Это в Уставе что ли прописано? Где это написано, кто их этому научил? Однако, времени на такие этнографические изыскания у меня не было. В такой ситуации либо ты нападаешь, либо на тебя нападают.

- В Рухе за такой «перевод» ты получишь пулю в башку. На первом ночном посту в горах. - Я развернулся на того «деда», кто это мне сказал.

- Хочешь к нам в Руху?

«Дед» сразу как-то замялся, как-то сник. Я решил, что надо «наезжать» на него, раз он тушуется.

- У тебя есть Шанс! Р-р-раз, и ты в Рухе! - Я немного шагнул к «деду», он подался назад. - У меня таких, как ты пол роты! Давай, родной! Разбей мне пятак!

«Дед» явно не собирался меня бить. Его мимика и поза показывали, что он меня не ударит. Поэтому я сделал ещё полшага к нему:

- Я разбил лицо Алиму. И мне по@уй. Потому что я уже в Рухе. А ты сцыш попасть в Руху. Сцышь ё@нуть меня по е@альнику. Потому что любой из этих молодых заложит тебя, и ты приедешь ко мне.

Я развёл в стороны руки, как будто для объятия, сделал ещё один шаг к «дедульке». «Дедулька» сделал шаг назад. Потихоньку открывался путь к выходу из палатки. Я понимал, что бежать нельзя. Потому что они на меня снова кинуться. На спину нападут. В лицо нападать пока сцат. Поэтому я продолжил выступать и потихонечку двигаться на «дедульку».

- В дисбат тебя не отправят. Дисбат, это надо суд, это пятно на часть. А в Руху тебя переведут приказом. Его намалякает любой писаришка. И ты приедешь ко мне, дорогой мой! И прострелят тебе башку «молодые». И спишут тебя на боевые.

Я потянулся к «дедульке» с объятиями.

- Чувак, я жду тебя. – С распростёртыми объятиями я медленно обернулся вокруг своей оси. – Пацаны, я вас всех жду! Приезжайте. Вы нужны Родине. – Я опустил руки и потопал к открывшемуся выходу из палатки. «Деды» угрюмо смотрели мне в след.

Я осёл. Я баран. Я топал из палатки «гладиаторов» с высоко поднятой головой и думал, что я сраный герой. Думал, что дал отпор «дедам», что показал молодым на личном примере как надо быть Настоящим Пацаном. Но на самом деле я был осёл и баран. Никогда не надо поступать так, как поступал я. Начиная от курения чарза (особенно на глазах у всех), продолжая поведением по отношению к Петровичу, далее продолжая забиванием на свои обязанности и заканчивая походом в палатку «гладиаторов». Дурак я. А думал, что герой.

Приведу пример другого поведения в том же госпитале. Пример того, как следует поступать с уродами типа Гаўно-Чимкента. Их надо бить. Сразу, сходу. Слов они не понимают. Они обманным путём превращаются в «долгожителей» госпиталя и собираются в стайки. Притягиваются негодяй к негодяю. Один к другому. Значит и ты должен собираться в стайку с Нормальными Пацанами. Не бухай, не кури чарз. Ладно, это я уже говорил. Слушаем рассказ Ахмеда Сулейманова про тот же госпиталь, тот же 1984 год, на пару месяцев позже, чем рассказанные мной события:

Рассказывает Ахмед Ахмедович Сулейманов рядовой 7-я рота 3-й взвод:

- Я, когда в госпиталь с тифом попал, то там из десантуры было дохрена пацанов. Десантура выё@ывалась. На хавчик приходили, садились за самым козырным столом. А все другие солдаты должны были для десантуры хавчик таскать, со стола за ними убирать. Короче, как официанты.

И был там один хохол. Здоровый-здоровый такой. Он залупился на десантуру, махач с ними замутил. Но ему навалились толпой, по башке настучали. После махача он подошел ко мне. Грит:

- Ты чеченец?

Я грю:

- Да.

А он:

- Вы, чечены, вы бля ващще никого не сцыте. Давай со мной, пойдём на пару десантуру отметелим? Мне от тебя ничё не надо. Только со спины у меня смотри, чтобы мне по башке сзади не перемкнули.

А у меня ХОБА! У меня от такого захода сразу рога пристегнулись! Я таким лосём себя почувствовал! И стрелка у борзометра тока так Х@ЯКСЬ! И легла. Аж зашкалила! Я сам ещё на поправку не пошел, меня ещё шатало, мне было очень херово! Но, бля, когда мне сказали, что я не сцу никого, ну дык разве ж я на заднюю теперь пойду?

Короченах, пошли мы махацца с десантурой. Пацан тот реально всех расшвырял, как котят. А я чё, я тока сзади смотрел, чтобы на него не напали. Мне хреново было, но я там разок-другой дал кому-то кулаком в пятак. Сам чуть не свалился. Но, ладно. Расшвырял пацан этих десантников. А потом я на обед зашел в столовку, глянул, а он уже за козырным столом расселся, как король. А молодые из десантуры ему хавчик носят. Он меня увидел, как заорёт через весь зал:

- Во, ночха! Давай сюда! Щяс тебе хавчик принесут! – И рукой мне машет.

А мне херово так было. Я и жрать-то не хотел. Так, пришел потому что надо. Ну я ему и грю:

- Не, я не по тем делам. Я не за это махался. У меня у самого руки есть. Мне прислуга не надо.

А потом через пару дней я лежу, прикинь! Заходит медсестричка. Грит:

- Чечен, к тебе приехали.

Я грю. – Кто приехал?

- Не знаю, - грит. – Какие-то чумазые. На двух БТРах.

Вышел, глянул - действительно, чумазые. С колонной приехали наши: Старцев, Рязанов и ребята. Привезли мне гостинец, письма, то да сё. А водилы мне «грев» подкинули.

Ну, как без «грева»-то?

Потом собрались уезжать, а Старцев мне грит:

- Чтобы в следующий раз, когда приедем, чтобы у тебя две бабы были. Иначе в полк тебя заберём.

Как будто я там заведующий бабами. Правда, до следующего раза я сам соскочил в полк. Хотя мне полагалось 45 суток реабилитации. И начальник отделения предлагал остаться Старшиной отделения. Но я, честно, соскучился по ребятам.

Короче, свинтил я из госпиталя. Прикинь, прилетел в полк, а там через пару дней Всеармейка намечается. Я охренел, подумал про себя – вот ты влип, боец!

Понятны поступки Здорового Хохла и Ахмеда? Дали отпор негодяям и всё стало хорошо. Не стало никаких пинков под зад, никаких обидных кличек. Как говорится - лежи в госпитале, лечись себе на здоровье. Молодцы пацаны.

Теперь вернёмся к моим выходкам в госпитале.

Конечно же! Самым естественным образом «дедульки» такого моего па-де-де не простили. В этот же день Гаўно-Чимкент и ещё пара «стариков» ввалились в мою палату вместе со старшиной инфекционного отделения. Гаўно-Чимкент показывал на меня пальцем старшине, другие «дедульки» что-то поддакивали. Затем старшина громогласно объявил, что за моё личное неприкрытое разгильдяйство он снимает меня с должности старшего палаты и ставит меня в наряд. Бля, прикол такой, молодым стучать нельзя, а «дедульки» настучали старшине прямо среди бела дня, ещё не стеснялись, показывали пальцем при всём честном народе. Боже, почему я такой тупой, почему не набил морду Гаўно-Чимкенту прямо в палате? Я по тупости своей верил в «правила приличия», в «справедливость» … трындец.

«В наряд, так в наряд, мне похер. Я в Армии». - Подумал я.

Вскоре передо мной возник дежурный по отделению. То есть мой прямой начальник. Поставил мне задачу – снеси, грит, в лабораторию ящик с анализами. Ладно, подумал себе я. Ящик, так ящик. Хренля там такого?

Ящик с анализами это такая фанерная штука с ручкой наверху, в которой раньше сантехники носили гаечные ключи. Взял я этот ящик за ручку, потопал в лабораторию. Ящик был не тяжелый, но в нём находились баночки с говном. Как-то я принялся понемногу понимать…

Понимаю я такой, понимаю, дошел до лаборатории, зашел в неё. А там письменный стол, за столом сидит аккуратненький такой, вылизанный солдатик и показывает мне рукой – вот сюда поставь. Полка такая перед его столом. Ну я поставил. А он со словами: - «Сколько раз тебе говорить – не вымазывай баночки говном!» - поднлся со стула, перегнулся через стол и влепил мне смачный подзатыльник.

Ну нихера себе! Как он через стол и через фанерный ящик мог увидеть в говне баночки или в мёде? Понятное дело, что никак. Дело было не в баночках. Дело было в том, что такой ящик могло принести только бессловесное чмо. С которым этот солдатик может делать всё, что ему заблагорассудится.

Это был прямой наезд на мою личность, как говорится, «от нехер делать». Поэтому я отпустил ручку ящика и ударил ему в лицо этой же рукой. Солдатик отлетел на свой стул, перегнулся через него, вместе со стулом упал на пол. Плечи и голова солдатика упали на стопку каких-то картонных коробок, которые стояли на полу за его спиной. В коробках что-то звякнуло.

Я был очень зол. Я хотел его убить. Поэтому я опёрся руками на крышку стола, перепрыгнул на другую сторону, двинулся на пацана. Пацан, лёжа на спине, выставил вперёд две ладошки и быстро-быстро забормотал:

- Прости, извини, я погорячился!

- Я тебя здесь сейчас убью. – Я подскочил к нему с непреодолимым желанием пинать в живот ногами. Он лежал на спине, его собственные ходули торчали вверх через опрокинутый стул. Мне никогда не приходилось бить противника в такой позе. Стул мешал, ножки и сидушка закрывали туловище этого придурка – куда здесь пинать?

- Я нечаянно, сорвалось, извини… - бормотал солдатик.

- Ты чмо. Ударил первый, так встань и дерись. – Я понимал, что в такой позе бить его не буду. Именно поэтому он не будет вставать. Я был очень зол, поэтому стоял над ним и обзывался. Он не встанет, драки не будет. Хоть пообзываюсь.

- Ты выё@ываешься на молодых потому что ты трус. Ты спрятался среди баночек с говном. Лишь бы только не попасть на войну. Твоя шкура самая дорогая в мире! А девушке своей что после армии будешь рассказывать? Как ковырялся в говне и за свой позор пи@дил молодых?

Было понятно, что разговаривать с ним бесполезно. Надо либо бить, либо уходить. Бить его больше я не стал. Поэтому, развернулся и пошел. На последок кинул: – «Ящик принесёшь на место сам».

Топал я по коридору и горестно осознавал, что я оказался один против всех. А почему? Где все «дружбаны» с которыми я по вечерам так сладенько курил чарз? Часть из них выписалась, а другая часть живёт по принципу, который в течении всех шести дней я им демонстрировал во всей красе: моя хата с краю.

Как я умудрился вляпаться в такую ситуацию? Чего ждать дальше?

Очевидно было, что сделается дальше. Через полчаса времени, этот гений говна настучит старшине или Майору. Ну, не спроста же он заседает на такой «блатной» должности. Наверняка чей-то родственничек, а Майор, как может, прячет его от пуль. За баночками с говном. И что с того? А то, что за нанесение оскорбления этому гандону Майор вызверится на меня и отправит помыть госпитальный туалет в качестве следующего задания. Вот именно так и будет. Я же в наряде.

Как только до меня это дошло, я круто развернулся по команде «кру-гом» и потопал к Виталику Теценко. В приёмный покой.

Виталя был на месте. Неторопливо и с расстановкой я рассказал Витале о том, какой винегрет я умудрился нагородить. В палату возвращаться я не торопился. Кто такой старшина? Что такое «дневальный»? Где табель по постам, где развод, где приказ? Идут они все на хер. Зря я вообще попёрся в эту лабораторию. Ссссука, столько «подвигов» за один день. Майор меня прибъёт! Он точно отправит меня в наряд в говне по пояс.

Поэтому Витале я изложил свои «достижения» неспешно и подробно, а затем сказал, что намерен свинтить в Руху. Вылечили меня давно. Документы мне Майор теперь разве что в жопу засунет, но в руки не отдаст. Поэтому я принял волюнтаристское решение удрать из госпиталя в Руху.

- В полшестого утра приходи. – Спокойно сказал мне Виталя. - Помогу тебе с твоей формой.

- Отлично.

Очередной вечер я шарился по территории госпиталя без всяких мыслей в голове. Дождался наступления глубокой ночи. Чтобы не попадаться на глаза старшине отделения, пришел к своей козырной койке «когда весь город спит». Потихоньку улёгся. Утром поднялся до наступления подъёма. В полшестого утра прибыл в приёмный покой. Виталя открыл деревянное окошко в двери. Дверь была заперта, а окошко Виталя как-то открыл. Я «рыбкой» занырнул в помещение с формой. Форма висела на рядах вешалок, как в гардеробе театра. Я нашел свою, стал её напяливать. В кармане хэбчика обнаружил смотанный в клубок, задубевший от пара ремень. Попробовал его развернуть, ремень переломился, как будто он был из фанеры. Боже, ну почему я такой тупой? Говорили же мне – положи в полусапожек!

- Виталя, я ремень угробил. Я его в кармане оставил. – Подошел я к окошку.

- Ну возьми, поменяй на любой другой. – Виталя был спокоен, как Бронепоезд. Виталя был невозмутим.

Я побыструхе подобрал ремень, очень похожий на мой. Забрал его. На его место сунул свой, поломанный. Полез обратно в дверное окошко.

- Спасибо, Виталя.

- Будь здоров, Димыч.

Я не знал, как мне выразить благодарность. То, что Виталя сделал для меня, было полной противоположностью всех тех поступков, которые люди (и я в том числе) делали друг-другу все эти шесть дней.

Впервые за эти дни я попытался напрячь извилину мозгов. Мне надо было каким-то образом добраться до Рухи. И лучше, чтобы живым.

С этими мыслями я подошел к забору госпиталя, быстро перемахнул на ту сторону. Всё, теперь я оказался вне закона. Теперь для меня врагами стали все, кто может повстречаться на моём пути. Для духов я «шурави». Для наших я дезертир. Никто не поверит, что я по своей воле иду в Руху. Во всяком случае до тех пор, пока я в неё не дойду. А раз так, то мне надо очень сильно задуматься о том, как туда дойти. Что мне надо делать прямо сейчас?

Во-первых, не надо бежать. Надо идти уверенной походкой. Я вышел на дорогу, потопал в сторону аэродрома.

Во-вторых, я слышал по рассказам, что вокруг Баграмского аэродрома выставлено три кольца оцепления. Первым стоит кольцо из «нашего» оцепления, потом царандойцы, потом снова «наши». При пересечении каждого кольца у меня, скорее всего, кто-нибудь будет требовать пропуск. Ну, как минимум пароль. Как надо действовать при отсутствии пропуска и пароля? Хороший вопрос. Ответ понятен. Пересекать каждое кольцо следует только по центральной дороге, через центральный вход. Любые попытки перелезть через забор или поползать по задворкам, приведут либо на минное поле, либо под пули. Так что двигаться надо только через центральный вход. Ходит же этот деятель из говно-лаборатории в дуканы за разной ерундой? Конечно ходит. Значит я должен вести себя так, как здесь вёл бы себя он. Я пошагал вперёд.

Где расположено первое кольцо нашего оцепления я не заметил. Может быть госпиталь находится внутри него, я так и не понял. На моём пути возник закрытый шлагбаум возле которого стоял царандоец с АКМ-ом. Он окликнул меня метров с двадцати. Я не понял, что он сказал. Не имело никакого значения, что он сказал.

- Пошел на х@й! – Громко и внятно крикнул я царандойцу и продолжил топать ровно так, как топал. Типа, я здесь хозяин.

Царандоец смерил меня взглядом, скривил гримасу, но пропустил. Он был уверен, что он здесь хозяин. Но, я прошел. Для меня это было главное.

Следующее препятствие было в виде нашего шлагбаума возле которого топтались двое.

- Стой кто идёт, пароль два! – Окликнул меня один из них.

- Да здравствует Апрельская Революция! – Проорал им я во всё воронье горло.

- Ы-ы-ы-гы-гы! – Заржали постовые в ответ на мой пароль.

- А-а-а-а-га-га! – Заржал вместе с ними я и продолжил шагать к шлагбауму.

- Ну зае@ись, ну повеселил! – Один из бойцов схватился руками за живот.

- А-ха-ха-ха! – Я тоже взялся за свой живот руками, шел, качался от смеха. Смех — это бацилла заразная. Если её поддерживать, то она, как инфекция, будет перескакивать с одного персонажа на другой.

- А-а-а-а-ха-ха! Я такого пароля за всю службу не слышал! – покатывался со смеху второй боец.

Может быть они были обкуренные, а может быть просто веселились от скуки. Как бы там ни было, но я прошел и через это препятствие.

За вторым шлагбаумом дорога немного вильнула за какой-то ангар, я вильнул по ней туда же. За ангаром моим глазам открылся вид на вертолётку.

На вертолётке стоял «грузовой» вертолёт МИ-8. Возле него копошились два мужика в лётном обмундировании. Вразвалочку я подошел к ним, обратился как в деревне обращаются к трактористам:

- До Рухи подбросите?

Один из летунов разогнулся от каких-то коробок, повернулся ко мне, посмотрел, как на Чудо-Юдо:

- А посадочный у тебя есть?

- Я в Руху. Это из Рухи посадочный надо. А на войну зачем посадочный?

- И куда ты в Руху собрался? Из какого ты подразделенья?

- Из Седьмой роты. Солдат.

- Вижу, что солдат.

- Володя, отстань ты от него. Видишь, пацан на войну едет. – Подал голос второй летун. Затем обратился ко мне:

- Сейчас борта на Руху нету. Может в обед или после обеда будет. Иди, вон, в ангаре в теньке присядь. Если рейс будет, то мы объявим.

- Спасибо. - Я козырнул летунам, потопал в ангар.

В ангаре мне предстояло провести несколько часов. Сколько времени у меня было на это приключение, я не знал. Зато знал, что в госпитале непременно заметят моё отсутствие. Поднимут шум, сообщат в комендатуру, что у них исчез боец. Куда комендачи поедут? Я бы на их месте поехал сюда. Или на вокзал. Вокзала в Баграме не бывает, значит прямым ходом надо ехать сюда.

Что мне следует делать, если комендачи завалят сюда раньше, чем я успею улететь в Руху? Рассказать им, что я сосцал помыть госпитальный туалет? Не надо такого рассказывать. Это будет, признание личным пятаком, что я сбежал из армии из-за того, что не хочу быть в наряде. Нельзя такого говорить.

А что сказать? Поведать всю правду-матку про Гаўно-Чтимкента, про «бои гладиаторов»? Ну, допустим, должностное лицо, которое будет меня слушать, допустим, этот офицер поверит каждому моему слову и будет меня считать самым честным человеком на планете. Что он сможет почерпнуть из моих рассказов? Гаўно-Чтимкент никого не бил. А я бил. Гаўно-Чтимкент чарз не курил, а я курил. Я уверен, что он курил. Не может чувак из Чимкента не курить чарз. Но, он курил так, что его никто не видел. А меня видели все. Он курил, как умный, а я курил, как идиот.

А дальше вообще получается всё очень некрасиво. Если попросят Майора, начальника инфекционки, дать мне характеристику (а ведь и попросят), то ясно, как Божий день, что характеристика будет такая:

не соблюдал госпитальный режим,

не выполнял никакие обязанности,

неуважительно относился к форме,

хулиганил в лаборатории: разбил несколько коробок лабораторной посуды, избил аккуратного, исполнительного, приятного в общении лаборанта.

То есть недисциплинированный, неуправляемый беспредельщик. Именно так он меня охарактеризует. А Гаўно-Чтимкента охарактеризует, как несчастную жертву. Мол, дрищет бедный солдатик третий месяц подряд – никак  не могут унять его дристачку. За три месяца в госпитале высрал два своих собственных веса – Майор сам, своими глазами, видел. Надо быстренько бедолагу отправить на дембель, чтобы он от истощения помер в гражданской больничке, а не в их госпитале.

С «палаткой гладиаторов» тоже нехорошо получается. Если бы Гаўно-Чтимкент заломал мне руку и насильно затащил бы туда, то это было бы одно кино. Однако, кино у нас произошло совсем другое - я сам в ту палатку притопал. Своими собственными ногами и со своим огромным энтузиазмом. Получается что? Получается, что я ворвался в палатку выздоравливающих, избил молодого бойца. «Дедам» грозил расстрелом. Кичился, что воюю в Рухе. Знаете, бывают такие деятели: по их словам, все вокруг – крысы тыловые, один только он герой. Как говорилось в песне: - «Все теперь пид@расы, тока я Дартаньян». «Дедульки» всё выставят именно так. Скажут: ворвался, беспределил, «молодых» строил, Д’Артаньяна из себя корчил и т.д.

Блин. Ну идиот же!

Какое мнение себе составит прокурор, если я начну ему всё это рассказывать? Очевидно, какое. Он сто пятьдесят раз уже видел, как бандит и негодяй глумиться над слабыми жертвами. По принципу «молодец среди овец». А «среди молодца» (перед силой закона) сам блеет как овца. Начинает выкручиваться, юлить, спихивать свою вину на кого-то другого. Вся карьера Прокурора состоит из таких событий. «Паровозы» не бывают. То есть, чужие «подвиги» на себя никто не цепляет. Поэтому Прокурор не поверит ни мне, ни Мише, ни Грише. Он поверит только Майору. А Майор ему сообщит, что я колол в лаборатории мензурки, глумился над госпитальными каличами и ложил хер на свои обязанности. Вот и сложится у Прокурора пазл. А на том пазле мой портрет в полосатой робе.

Значит так. Спокойно. Значит, если сюда завалит патруль, то ни про какого Гаўно-Чимкента, ни про какого Петровича, Алима, Мишу или ещё какого Гришу не надо говорить ни слова. Надо говорить, что еду в Руху (а я реально туда еду), надо говорить, что там мой пулемёт, надо скалить зубы, говорить, что завалю всех душманов, что «пи@дец врагу», что я не могу на госпитальной койке валяться, когда душманы "топчут рiдну Гванистаньщiну". А ещё надо рычать при слове «душманы», надо говорить «пор-р-р-рву, сцука, всех душманов». Надо корчить из себя идиота, надо поднимать скрюченные пальцы к глазам, а глаза сводить в переносицу. В такой ситуёвине персонаж идиота полностью совпадёт с характеристикой из госпиталя от товарища Майора: неуправляемый, всё ему похер, е@ашит всех подряд. А что они сделают идиоту, который е@ашит всех подряд?

Отправят нахер в Руху. Скажут так, как говорил Рогачев про Васю Спыну: - «А-а-а-а, разбойничек! Эт-хорошо. Мне боевые парни нужны. Получай ручной пулемёт, пойдёшь в мою личную охрану». Отправят, перекрестятся с облегчением и забудут про меня на веки вечные, аминь.

А Гаўно-Чтимкент, Миша и все остальные не скажут первыми ни слова . Если я ничего не скажу, то и они ничего не скажут. Всё останется шито-крыто, никто не узнает про дедовщину в госпитале.

Через пару часов летун громко крикнул:

- Кто на Руху?

К его вертолёту потянулись какие-то люди. Я тоже пошел туда, залез в вертолёт. Когда вертолёт оторвался от металлического покрытия взлётки, задрал хвост и принялся набирать высоту, вот только тогда я понял, что УДАЛОСЬ. А потом я понял, что ко всем моим «геройствам» я добавил ещё и воинское преступление – самовольное оставление части. Госпиталь – это часть. Именно поэтому ссыкуны мажутся чужим говном. Они это делают потому что из госпиталя можно уволиться в запас как из любой другой действующей части. Именно на это они рассчитывают.

В Рухе вертолёт приземлился как по нотам. Я выскочил из его нутра, весело зашагал в расположение Роты.

- Товарищ старший лейтенант, рядовой Касьянов после успешного прохождения лечения из госпиталя прибыл! – Чётко отдубасил я сидевшему в канцелярии за столом Замполиту.

- Ну, хорошо, что прибыл. Давай документы. – Замполит протянул ко мне руку, не отрывая зад от стула.

- Нету документов, товарищ старший лейтенант. – Так же чётко отдубасил я.

- Как это нету документов? – Замполит опустил руку, растерянно посмотрел на меня снизу-вверх.

- Нету и нету. – Спокойно ответил я.

- Ладно. На операцию завтра пойдёшь? Людей не хватает – люди позарез нужны.

- Так точно. Пойду. Для этого прибыл.

- Тогда иди собирайся. Утром выходим. Старшина выдаст то, что тебе не хватает.

- Есть! – Я козырнул, развернулся и пошагал в свой взвод.

С огромным облегчением я подошел к двери в наш взвод. Слушай, ну нифига себе сгонял за хлебушком! То есть сгонял за фталозольчиком в госпиталь. Наконец-то оказался дома!

Представляете? В духовском ослятнике посреди заминированных гор, под обстрелами из ДШК и миномётов, человек испытал ощущение дома! Что же подтолкнуло его к таким мыслям? Мягкая кровать? Нет. Не было в Рухе мягкой кровати. Горячая вода и фаянсовый унитаз? Тоже нет. А что тогда?

Отношения между людьми. Вот именно об этом я хотел рассказать. И ещё про воинский долг, про честь, про отвагу. Я своими глазами видел чмошников, которые отбирали у «молодых» бойцов бумажки со свежим поносом.

Так, где Бахрам? Дайте я обниму Бахрама! Вот это Пацан! Вот это Дембель! Воюет, ходит с автоматом по горам. Не убегает в госпиталь. И Азамат! И Эргеш! Эргеш вообще мужик из мужиков!

- Димыч. Андрюхи Орлова с нами больше нет. – Раздался за моей спиной голос Женьки Филякина.

Пока я задумчиво стоял возле двери, ведущей в мой взвод, сзади ко мне подошел Женька.

- Как это «НЕТ»? – Я обернулся на его голос.

- Погиб на горе Аманель. – Филя на мгновение отвернулся, смахнул с ресниц слезу.

- И Володя Драндров с ним вместе в одном бою.

К завтрашнему выходу в горы я готовился не долго и не мучительно. Насчёт подготовки для меня было всё привычно и понятно. От Замполита я двинул к Старшине, получил сухпай на трое суток. Затем пошел в оружейку, чтобы получить свой пулемёт. За время, пока я быковал в госпитале, расположение нашей роты облагородили оружейной комнатой. В один небольшой ослятник вставили металлическую дверь, сваренную из уголка и арматуры, затем сволокли туда оружие тех, кто угодил в госпиталь или смылся в какую-нибудь другую отлучку. Бойцы, кто был в строю, таскали свои автоматы с собой на повседневке, шарились с ними по горам или по расположению полка, а на ночь приносили в расположение взвода. Всё остальное оружие вместе с моим РПК снесли в тот ослятник и заперли под замок.

На фотографии Руха, Седьмая рота 1986 год. Допускаю, что на снимке запечатлён мой пулемёт.

Не помню почему, но по какой-то причине этот замок для меня отпер Серёга Кондрашин. Может быть он был дежурным по роте, может он был добровольным помощником дежурного по роте. Не знаю каким боком он поимел отношение к наряду, однако, завтра каким-то чудесным образом уйдёт на операцию в горы вместе со всей ротой. Короче, не помню почему, но помню, что для меня дверь отпер Серёга Кондрашин. Он зашел в «оружейку» вместе со мной, взялся помогать найти мой РПК.

Первое, на что мы оба наткнулись, был пулемёт ПК, весь избитый осколками. Защита мушки была срезана чем-то острым, ствол был не просто исцарапан. Ствол был буквально избит чем-то невероятно твёрдым.

- Чем это его так? – Я поглядел сначала на избитый пулемёт, потом на Кандера.

- Это Драндрова ПК.

- Ну, понимаю. А чем ему ствол так изуродовало? Пацаны говорили, что в Драндрова стреляли из гранатомёта. У гранатомёта осколки алюминиевые. Они лёгкие и мягкие, сталь им не побить.

- Ну да. – Кандер спокойно посмотрел на меня. – Это я Драндрову «эфку» в СПС закинул. Салман недавно ему морду набил, а Драндров простучался. Тут мы пошли в горы, а в горах случился обстрел. Ну, я под шумок закинул ему гранату, чтобы не стучал. А все думают, что это духи из гранатомёта жахнули.

Я смотрел на Кандера. Он чё, рехнулся что ли? Зачем он такую хрень говорит? Может быть проверяет меня «на вшивость»? То есть, если этот слушок поползёт по роте или, тем более, дойдёт до кого-нибудь из офицеров, то сделается понятно, что я трепло. Не могу я придумать никакого другого объяснения такой безобразной брехне. Надо поставить себе галочку на заметку – никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не пересказывать эту хернь. Не было её.

Забрал я из ослятника свой пулемёт, попёрся искать «лифчик». Оказалось, его напялил на себя Андрюха Орлов перед последней для него операцией. Андрюху со 107-й станцией Рогачев перевел в первый взвод, соответственно я направился именно туда. «Лифчик» пацаны мне отдали. Он был вымазан чем-то бурым. Кровью запёкшейся он был вымазан. Меня перекосило от мысли, что это Андрюхина кровь. То есть в этом моём «лифоне» погиб Андрюха Орлов. Осознание этого факта вызвало в моей голове какие-то невероятные загоны про «фронтовую мистику». В памяти всплыло, что сначала на неё, на мистику, пробило Ачкасова. Потом Ачкасов погиб, а Орлов показывал в лицах, как это произошо. Существует мнение, что на себе не надо показывать, кто как получил порезы, ранения и травмы. А Орёл показал. Теперь сам погиб. Причем от пули ДШК, как Ачкасов. Да к тому же получил её в спину, как Ачкасов и в добавок ко всему умирал точно так, как Ачкасов.

Для ещё большего напора мистики я вспомнил, что фамилии Орлов и Драндров шли в списке роты одна за другой. Все ржали всегда, когда звучало «Орлов-Драндров». Эти два бойца в один день прибыли в роту, их фамилии попали в список одна за другой, а теперь эти бойцы погибли один за другим в один день, в одном бою. Трындец какой-то. Эти мысли и вид бурой крови на брезенте так сильно нахлобучили меня, что мне стало очень сцыкотно одевать окровавленный «лифон» на себя.

Однако, завтра придётся в чём-то пойти в горы. В чём? Новый лифчик пошить? Завтра рано утром надо выходить, а я, бля, всю ночь буду не спать, буду шить новый «лифчик»? Я ж потом на подъёме сдохну. Чего ради? Ради того, что мне страшно? Блин, мне, сцуко, реально страшно. Человек же погиб в этом «лифчике». Вдруг и ко мне эту сраную мистику притянет?

Мне пришла в голову мысль, что неплохо было бы сходить к какому-нибудь авторитетному мужику. Спросить у него чё там с мистикой на войне бывает. Это просто совпадения или на самом деле следует следить за своими поступками?

Попа нятным причинам я начал размышлять, кто для меня является авторитетом. Решил, что Хайретдинов, конечно же. За три месяца совместной службы на Зубе Дракона, Хайретдинов стал для меня офигенный авторитет. Раз селявя такова, то надобно пойти к нему.

Собрался было я идти в 8-ю роту, но, неожиданно поймал себя на мысли что это тоже для меня страшно. Потому что Хайретдинов «рэзкий», Хайретдинов борзый. Мне представилась картина, что я приду к нему со своими загонами про мистику, а он, как всегда, впендюрит свои глазюки в мои и прямо в морду мне будет ржать: - «Ха-га-га-га! Солдат! Судьба фронтовая такая у тебя! Бля, иди окоп глубже копай! Чем окоп «глыбЕе», тем солдат целее! Кру-гом! Окоп копать шагом-марш!» Он уже говорил такое мне на Зубе Дракона. Я всё помню, я был не пьяный. А раз так, то не надо нам второй Хиросимы, не пойду я к Хайретдинову. Заранее понятно, что он скажет.

Постоял я над измазанным запёкшейся кровью «лифчиком», потупил изрядно, затем принял волевое решение, что нехер сцать. Судьба у меня фронтовая такая. Блин. Сделаю вид, что мне похрен вся эта мистика. Пойду в СВОЁМ «лифчике». Забрал его у пацанов, принялся внимательно осматривать. Оказалось, что мои любимые длинные пулемётные магазины в кармашках отсутствовали. Гранаты присутствовали на своих местах, а магазины нет. Потому что гранаты нахрен никому не нужны. Во внутреннем дворе нашей роты их валялось такое количество, что «хоць на галавУ сабе накладывай» (старинный белорусский фразеологический оборот). Ножик духовский тоже присутствовал в кармане моего «лифчика». Не каждому атлету захочется таскать эту железяку по горам. А пулемётные магазины таскать по горам захотели все. Поэтому они вынули длинные магазины из лифчика и растащили в неизвестном направлении.

Как можно ходить в горы без магазинов? Никак не можно. Попёрся я по подразделению их разыскивать. Благо, что подписаны они были моей фамилией по всей длине. Острой пулей я прохерачил огромные буквы глубокими царапинами. Опыт создания надписи «Пи@дец врагу» у меня уже был, это всё я уже умел.

Ходил я, ходил, походил и нашел. Все шесть магазинов были у разных людей. То есть взяли пацаны по одному магазину. Из всех расхитителей лишь один хитрожопый узбек зацарапал мою фамилию сеточкой из царапин. Но, царапай не царапай, а такие большие буквы и такую длинную фамилию полностью скрыть не получится. Так что отдал узбек мне мой магазин, как миленький. Ещё причитал, что это не он зацарапал, что это ТАК И БЫЛО. Да ладно, было так было. Я не стал лепить обидки. Никто не мог знать сколько времени я валялся бы в госпитале. А пацанам надо было на войну ходить. В такой ситуации не надо, чтобы магазины валялись под нарами. Я не стал обижаться, что взяли. Тем более, что вернули по первому требованию.

Остальное моё армейское барахло лежало в вещмешке под нарами. Я проверил на всякий случай комплектность – всё оказалось на месте. Тогда я развязал мешочек с патронами, сделанный из старой штанины от штанов х/б. Решил посмотреть в каком состоянии у меня боеприпася. В горах постоянно происходят скачкИ температуры, на металлических изделиях часто выпадает роса. Конденсат из воздуха. Поскольку патроны катаются на мне в полотняном мешочке, то они трутся друг об друга, кварцевая пыль с песком разрушает лако-красочное защитное покрытие. Поэтому очень быстро патроны, которые таскаешь с собой в вещмешке, становятся непригодными для стрельбы. Гильзы заржавеют, потом ржавчина не позволит патрону правильно войти в патронник. Периодически надо осматривать в каком состоянии у тебя боеприпасы. Иначе можно прийти к ситуации, когда будешь швырять их в душманов голыми руками, а не выстреливать через канал ствола.

Патроны я осмотрел. Пришел к выводу, что они пока ещё в порядке. Почистил свежей солярочкой пулемёт. Так, без фанатизма, просто протёр от пыли. Порохового нагара не было, из моего пулемёта никто не стрелял. Я стёр пыль, смазал пулемёт тонким слоем солярового масла, чтобы предотвратить ржавление.

Затем залил во фляги свежую воду, приготовил сменную форму, почесал за ухом, пришел к выводу, что можно ложиться спать. Покурил и улёгся.

Утром мы поднялись, закинули на себя вещмешки и потопали в горы. Никто на БТРах никуда нас не подвозил. Прямо из батальонного дувала мы потянулись колонной к КПП-1. За кэпэпэхой тропа пошла вниз, мы потопали по ней бодро и резво.

Первые струйки пота потекли по роже, когда мы подошли к берегу реки, к подвесному мостику. Там крутой спуск к воде и мосту. Нам пришлось поупираться.

Мост проскочили быстро, вышли на левый берег Панджшера. По большим круглым валунам двинулись к Мариштану. Этих валунов здесь было набросано целое поле. Речка Хисарак, которая бежит из ущелья Хисарак, накидала сюда за многие столетия скал, обточила их до сферического состояния. Выглядело это каменное царство великолепно, однако, передвигаться по шарообразным препятствиям было очень коряво и неудобно. Мы вспотели пуще прежнего.

После того как преодолели каменную россыпь, мы вошли в Мариштан. В Мариштане тропа пошла на подъём. Обычно это русская народная примета, что вода протекает в самой нижней точке ущелья. Поэтому, как только мы начали двигаться от воды, то нам пришлось подниматься вверх.

Рогачев вел нас прямо по духовским полям, расположенным на террасах. Мариштан был заминирован весь, как булочка с маком нашпигована грецкими орехами. Из-за частых подрывов у нас возникало такое ощущение, что каждая мина в Мариштане установлена на ещё одной мине. Поэтому Рогачев попёр через поля. Он сказал, что душманы навряд ли додумаются ставить мины в свою делянку пшеницы. Дорого бы им обошелся сбор урожая.

Моё место находилось примерно в середине колонны. Я хорошо видел, как голова колонны залезала на делянки полей, как пацаны проламывали каменные заборы, сложенные из крупных валунов. Нормально так проламывать забор, когда у тебя на горбу болтается полцентнера железа.

Не знаю, как жилось здесь гражданам душманам до нашего прихода. Хрен знает, может быть им не хватало пищевых припасов. Может быть, дети у них с голодухи грызли подоконники длинными зимними ночами. Но, с того момента, как я сюдой очутился, меня регулярно пробивало на поросячий восторг с точки зрения красоты природы. Руха, Мариштан, Хисарак - это непередаваемо красивые места. Мощные фиолетовые горы обжимали своими тушами делянки зелёных посевов. Высокое безоблачное небо сияло над горами невероятной синевой. Прозрачная вода речки Хисарак журчала, булькала и искрилась между обточенных булыжников.

- Аах@итэльний красывий! – В приступе немого восторга выдохнул из-под неподъёмного вещмешка Бахрам.

Через какой-то промежуток времени мы дошли до царандойского поста. Справа по ходу движения нашей колонны из зарослей густого фруктового сада открылся вид на огромный желтый дувал. Из-под каменной стенки, окаймляющей границы владений этого дувала, торчала шестиметровая труба от советского топливопровода. На конце трубы была пришпандорена пятилитровая жестяная банка, изрешеченная автоматными пулями. По трубе в банку поступала упругая толстая струя холодной воды из арыка, затем через множество дырочек от пуль эта вода рассеивалась невообразимым огромным душем. Мириады мелких брызг чистой, искрящейся на солнце воды сияли огромной яркой радугой. От этого сверкающего фонтана веяло свежестью и прохладой.

- Командор! Рафик! – Наверху, над трубой, на стене дувала под тенью садовых деревьев стоял царандоец. Он широко улыбался и махал нам рукой.

Царандоец блестел крупными перлами белых зубов на всё высокое безоблачное небо, которое сияло над горами невероятной синевой, а мне было не до улыбок. Мы уже нормально вспотели и очень тяжело дышали. Мы надрывались под огромными вещмешками, пёрли их в гору за его родину, а он тащился в оазисе возле прохладного душа. Почему не наоборот? Наверное, я что-то не понял в этой жизни. У меня на Родине было сыто и спокойно, а у него на родине шла гражданская война. Но почему-то в горы по минам шагал я, а не он. Херня какая-то получается. Из-за ощущения этой херни и Вселенской несправедливости мне очень захотелось нагрубить этому царандойцу. Я принялся вспоминать всевозможные обидные ругательства на всех языках, которые мне довелось изучать. А чего такого я там мог наизучать в свои пятнадцать мальчишеских лет? В школе корпел над английским, в университете тоже. Только навряд ли это дитя Гиндукуша способно понять хоть слово из этой тарабарщины. Для него надо было вспомнить что-нибудь более человекообразное.

- Котак пхап, скаман маймун! – Помахал ему рукой я. За моей спиной заржало несколько пацанов из Узбекистана.

Чтобы как-то скрасить моё огорчение от вселенской несправедливости, я настроился на позитивный лад, принялся вспоминать рассказ Ахмеда о том, как он «нагнул» этот пост царандойцев. Он тогда едва прибыл в Руху из Кундуза. Кроме как выпекать булки на хлебзаводе, да бить рожи по вечерам в драках с «дедами», он пока ещё никаким другим воинским искусством не овладел. А его взяли под белы-рученьки-ноженьки да и направили на Тринадцатый пост стационарного боевого охранения над Мариштаном. Ну дык Ахмед вернулся с того поста и давай же нам рассказывать небылицы одна другой веселее. Грит:

- Там у нас, на Тринадцатом посту, был миномёт «Василёк». Его нам на

вертушке доставили. С «Васильком» приехали один даг (дагестанец) и один грузин. Они миномётчиками были. Через пару недель грузин мне говорит: - «Пошли, прикол покажу».

За нашим постом, вглубь ущелья, там царандойский пост стоял. Грузин подошел к АГСу, выстрелил прямо под пост царандойцам. Выстрелил и упал на дно окопа. А я стою, как столб. Грузин орёт «ложись»! А я-то не въеду в чем прикол. Типа, пальнуть из АГСа что ли прикол? Тоже мне прикол. Короче, не догадался я упасть, а тут такой обстрел со стороны царандоя начался! Оказывается, грузин каждый раз так делал – задирал царандойцев. А они из всех стволов ему отвечали.

В этот раз тоже царандойцы как дали по нам! А я стоял, никак не мог въехать в чем прикол. А даг тогда увидел, что мне сейчас хана будет. Он как перемкнул из того «Василька» прямо им по посту! Царандойцы тут же заткнулись. А у меня первое боевое крещенье получилось.

Вспомнил я это «боевое крещение» Ахмеда, проглотил лютую зависть насчёт фонтана из самой сладкой в мире воды, потопал мимо счастливого царандойца вглубь Мариштана. Примерно в середине кишлака, мы круто повернули вправо, пошли на настоящий подъём в горы. На Зуб Дракона полезли, короче. За лето я многократно прошел по этому маршруту. Не буду грузить про то, как мы пёрли на Зуб, потому что это один из самых неприятных подъёмов. На Зуб и на Пятнадцатый. Скажу лишь, что 9-го июня я шел примерно с таким же грузом ровно здесь же. Мы поднимались целый день, но, до Зуба так и не дошли. Если учесть, что длина светового дня 9-го июня на два с половиной часа больше, чем 30 сентября, то, казалось бы, сегодня мы никак не сможем засветло дойти до Зуба. Однако, как это ни странно, до Зуба мы дошли. Более того, мы проскочили за Зуб, дошли до поста на вершине 3070, проскочили за него и полезли дальше в горы. Там мы наткнулись на место попадания миномётной мины калибра 82 мм. Это, скорее всего, стреляли с поста 3070, у них там установлен миномёт. Если посчитать и прикинуть, что миномёт бьёт не ближе, чем 400 метров от своей позиции, то получается, что от поста 3070 мы ушли вперёд не меньше, чем на полкилометра. Думаю, что больше. За не полный осенний световой день. Прекратили движение мы засветло по команде Рогачева: - «Рота, стой! Всем занять позиции, закрепиться и приготовиться на ночь».

Лично я вижу единственное объяснение нашей феноменальной скорости подъёма. Закалка и тренировка. Как там в детстве мы шутили? На всё нужна сноровка, закуска, поллитровка. А если без шуток задуматься насчет того, как шпарят по горам душманы и в каком состоянии пошли на первый подъём мы, то должно сделаться очень грустно. Душманы выросли здесь, у них в этих горах каждый день и закалка и тренировка. С самого детства. А тебя никто не будет на войне ждать, пока ты закалишься, потренируешься, настроишься, разомнёшься, подойдёшь к рефери, выслушаешь правила битвы. Не будет на войне времени на разминку, не будет рефери. Не будет "честной битвы". Нахер ты никому не нужен, чтобы ты с красной мордой махал боевой дубиной и орал «Выходи на честный бой!» Не будет честного боя. Тебя подкараулят ночью, когда ты вымашешься, уснёшь с открытым ртом и забудешь выставить часовых. Или подловят во время похода в туалет. Мочить тебя будут гурьбой на одного в самой неудобной для тебя позе.

Это не душманы придумали. Две тысячи лет тому назад это придумал Сунь-Цзы. А ты, ботаник, вместо Сунь-Цзы читал всякую пургу про романтику, про рыцарей и честные поединки. Ну хрен с ним, ты не ботаник. Ты химик. Всё равно ты читал и смотрел по телеку всякую пургу и веришь во всякую пургу. А в жизни этой пурги не будет. Вас всех, сраных ботаников и химиков натянут и убьют. Вас всех сожрут шакалы. Если вы не научитесь мочить шакалов. Шакалы нападут в тот момент, когда ты будешь не готов отразить их нападение.

Сегодня ты не готов.

Потом произошло вот что. Мы пошли к Комбату. Как известно любому жителю белорусских болот, в горах пацаны могут ходить либо вверх, либо вниз. Поскольку внизу только что произошла перестрелка с душманами, мы решили походить вверх. Потому что в горах кто выше, тот сильней.

Наша рота начала «шкарябаться» по склону горы. Раньше я слышал мнение, будто бы самые трудные в мире занятия – это землю рыть да лес валить. На том подъёме мне очень захотелось добавить к означенному списку прогулки по горам в сторону Комбата с железом на горбу. Поднимались мы с каким-то надрывом. Наверное, с тем, с которым убегали из зоны поражения миномёта. Видимо, наше утро как началось с улыбки, так и продолжило скалить зубы весь этот злосчастный день.

На счастье нам, как говорится, на радость маме, надрывались мы не очень долго. Поднялась метров на двести, вышли в точку из которой открылся вид на внутреннее убранство в глубине ущелья Хисарак. При движении по горам мы уже приловчились вести наблюдение не только себе под подошвы, в поисках следов установленных взрывных устройств, не только в поисках ближайшего укрытия. Некоторые из нас научились обследовать органами зрения ближнюю и дальние перспективы радующего глаз корявого горного ландшафта. В общем, кто-то особо бинокулярный, умудрился заметить, что в глубине ущелья Хисарак суетились душманы.

Старцев подал команду. На одном из отрогов хребта мы заняли позицию, подобающую для сложившейся обстановки. При помощи армейского бинокля Старцев усилил свои способности к созерцанию, принялся визуально изучать действия душманов. Душманы в полутора километрах от нас тащили что-то на одеялах. То ли погибших, то ли раненых. С расстояния в полтора кэ-мэ пульс у чувака в одеяле пропальпировать было не реально, поэтому Старцев не мог догадаться убитых транспортировали в одеялах или раненых.

Всех одеял Старцев насчитал 6 штук. Лаконичным, красивым, ёмким русским языком, понятным даже для пацанов, призванных в ряды из Средней Азии, Старцев приказал открыть огонь по переправе, совместно с душманами и их интригующими одеялами. Вся рота дружно открыла огонь точно в сторону противника. Если изъясняться армейским языком, то мы вели огонь по площади.

Желтой стрелкой я изобразил направление нашего огня.

Вроде бы, на переправе мы ни в кого не попали. А может быть и попали. В те годы между нами и душманами не было традиции присылать друг другу телеграммы, мол, поздравляем с точным попаданием в душмана Васю. Но, тем не менее, стреляли все от души. Я ещё подумал, что мои патроны всё равно скоро придётся выкинуть, то есть заменить на новые. Так пусть же старые патроны принесут много-много радости детишкам, как Маленькая Ёлочка. Для этого фейерверка я отмерил себе все свои 6 магазинов. В них содержалось боеприпасов на 270 выстрелов. С патроном, который находился в патроннике, получился 271 выстрел.

С толстым удовольствием я закатал рукава, шмыгнул носом и принялся выполнять команду Старцева. С расстояния 1500 метров душманы мне казались букашками. По команде «По грёбаным пидарасам ОГОНЬ!» я дал упреждение на 10 букашек и принялся обстреливать квадрат, в который те букашки бежали.

Развлекались мы долго. Сколько духи парами и тройками переправлялись через Хисарак, столько мы их обстреливали. Минут сорок, наверное, длилось это мероприятие.

Потом Старцев провёл быстрый «разбор полётов, не отходя от кассы». Пацаны в рекордно короткие сроки обменялись мнениями о том, кто стрелял, во что попал. Кондрашину засчитали убитого духа с радиостанцией, мне засчитали душмана в паколи. Прапорщик Рушелюк рассказал, что он видел, как душман залёг за камень и открыл огонь из автомата. Рушелюк выстрелил в душмана из подствольника. Граната ВОГ-25 попала рядом с башкой духа в камень, выбила пыль, но не разорвалась. Я ещё подумал, что у подствольника очень сильная отдача. Пытаться сделать снайперский выстрел гранатой в голову при сильной отдаче – это не самый рациональный поступок. Зря Рушелюк стрелял гранатой с такой малой дистанции. Надо было пользоваться короткой очередью из автомата. А так душок от подачи гранатой только «спортил воздух» и быстренько ретировался за скалы.

За сорок минут переправы Старцев насчитал шесть одеял (или плащ-палаток). Выходило, что кто-то подстрелил ещё четверых душманов. Думаю, что один из них был «курбаши», то есть владелец блестящего автомата. Полагаю, что он катался в третьей плащ-палатке, а билет в эту плацкарту ему выписал Салман. Мне хочется верить, что в четвёртой плащ-палатке потащили долговязого бородатого. Нам не удалось установить кто его приголубил. Но, он был в головном дозоре, то есть в очень опасном месте. Шансов выжить у него было немного.

Потом Старцев «подбил» общую бухгалтерию расклада. В плащ-палатках катались шестеро душманов. Эти плащ-палатки тащили за четыре угла какие-то другие душманы. Шесть умножить на 4, получится 24. Раненых душманов несли 24 рыла. Старцев просуммировал раненых с целыми, получил цифру в 30 рыл. Кроме них на переправе суетилось нормальное количество «букашек», которые перескакивали через Хисарак поодиночке. То есть 30 человек — это минимум, который поддаётся точному математическому исчислению. На самом деле банда была 50-60 «штыков». Собственно нас было столько же. Человек 50-60. Получилось, что против нашей роты действовала рота душманов, вооруженная миномётом.

Знаете, сложившаяся ситуация оказалась совсем не похожей на антиправительственные выступления неграмотных крестьян. То, что Старцев разрулил, было очень похоже на действия регулярных частей вермахта во время проведения операции «Тайфун».

После того как мы разобрались с «бухгалтерией», Старцев завершил «разбор полётов». Поставил бойцам задачу снарядить разряженные магазины, а сам в это время отправился посмотреть на складки местности вокруг нашей позиции. Так всегда надо делать: пойти, провести пятаком из стороны в сторону, обстановочку рассмотреть, противнику язык показать. Так всё и оказалось, Старцев не зря пошел по территории. Недалеко от позиции нашей роты он нашел площадку, с которой духи вели миномётный обстрел по полку.

Старцев обратился в воодушевлённое состояние, закричал с той площадки Рогачеву чтобы тот подошел, глянул вместе с ним. Рогачев подошел, глянул. Вдвоём они определили следы от миномётной плиты, в том месте, где она была вдавлена. Я спецом не поленился, поднял свою задницу, пошел посмотреть, как это выглядит.

Позицию для миномёта душманы выбрали очень грамотно. От прямого наблюдения с территории нашего полка она была прикрыта гребнем распадка. Душманов в этом месте было невозможно ни рассмотреть, ни попасть прямым выстрелом. Пути подхода-отхода к позиции тоже были очень грамотно проложены. Они вели в кишлак Хисарак под прикрытием скал и прочих складок душманской местности. Короче, в очень больших горах Старцев проявил высший пилотаж - нашел иголку в стоге сена.

Нанесли Старцев с Рогачевым ту позицию на карту, чтобы, в случае миномётного обстрела полка, запустить сюда пару крупнокалиберных снарядов. Чтобы неповадно было душманам стрелять по нашему полку. После всех этих трудовых армейских дел мы поднялись и полезли в горы. Надо было забраться куда-нибудь повыше для ночевки.

Путь наверх проходил по склону хребта, который я просматривал в бинокль с Зуба Дракона на протяжении всего лета. Я шел среди скал, вертел башкой, сопоставлял картинки, которые я видел с Зуба с той обстановкой, которая шаг-за-шагом материализовывалась вокруг меня. Вот там, где я наткнулся на Рогачева, там по огромной серой скале струился небольшой водопад. На него я смотрел из траншеи Бендера. О-о-о-о, я помню сколько непроизвольных глотательных движений сделало моё горло, когда в окуляры бинокля вплывали эти черные от струящейся воды камни! Все скалы вокруг были сухие и серые, а там, где текла вода, там камни были мокрые и черные. В периоды обезвоживания организма горло пыталось спазматически заглотить увиденную издалека воду. Было очень больно и отвратительно.

Вскоре мы дошли до склона, на котором я из АГС-17 долбил на тропе душманов. В августе 1984-го прапорщик Хайретдинов смотрел в бинокль и корректировал огонь, а я из АГСа херачил по этой тропе. По ней передвигались 20 душманов. В тот день тут было всё черное от тротиловых разрывов. Бля, а чё будет, если пацаны с Зуба сейчас наблюдают за нами? Вдруг они со сведёнными в кучу бровями наводят на нас АГС с угрюмой мордой? Вдруг они примут нас за душманов и снова устроят здесь всё чёрное от тротиловых разрывов? Мне почему-то резко захотелось сделаться маленьким и незаметным. Пришла в голову мысль о том, что напрасно я в детстве усердно жрал и вымахал 1,85. Лучше бы сидел на диете, рос маленьким цурипопиком. В ту минуту мне стало обидно и больно за бесцельно совершенные ошибки детства.

Потом мы соскочили с тропы каким-то неуловимым поворотом между мелкого кустарника и хлипких деревьев. Попёрли вверх, изображая примитивную «змейку». Солдатскими полусапожками раскрошили склон в труху, выдолбили между кустиками и деревцами рассыпчатую корявую траншею. Колонна растянулась. На одном из поворотов между огромных валунов тропа подошла вплотную к огромной скале. Змейка тропы вильнула, я упёрся репой в охеренный душманский схрон.

Попробую описать его. Вот здесь на фотографии видно, что от большой округлой скалы откололся каменный пласт. Эта не та скала. Та была больше и пласт от неё откололся более крупный. Он откололся на всю высоту огромной скалы, отполз от неё сантиметров на 80-90. Душманы камнями на глиняный раствор выложили вертикальную стенку, закрыли пространство между пластом и основной скалой. На фотке мы видим СПС, горизонтальную стенку, сложенную на земле. В Хисараке стенка была вертикальная. Высота той стенки была метров 6 или 7. А может выше. На уровень третьего- четвёртого этажа. Такой большой объём работ был зачем-то душманам нужен. Интересно – зачем? Может быть они там спрятали что-нибудь от нас? Лично я направил бы двух солдат посмотреть, как говорится, что за группа крови внутри у этого гринго. Я приказал бы двум бойцам залезть на самый верх этой каменной кладки, приказал бы разрушить её, скинуть несколько камней вниз, затем заглянуть внутрь. Полюбопытствовать что там спрятано.

Однако, я топал вверх по склону вдоль этой скалы, тяжело дышал, думал всю эту херню, но никому ничего не доложил. По рации, в открытый эфир, докладывать вот такую херню? Я шел, наступал полусапожками в раскрошенную тропу. Толпа народа прошла здесь. Я один что ли вижу эту громадину? Вот я сейчас возьму рацию, вызову Рогачева, скажу ему, что он идёт впереди, щёлкает хлебалом и не может без меня разглядеть трудолюбие местных душманов. Что, серьёзно что ли мне надо это сделать? Взять и доложить Рогачёву, что вижу душманское укрытие? И чё будет потом?

Если в этом укрытии духи заныкали ДШК, если я его найду, то будет мне «Красная Звезда». А если ДШК в этом укрытии нету, то Рогачёв отлупит меня до неузнаваемости.

Мне очень захотелось выругаться матом. Орден я получить хотел, а побои от Рогачёва – нет. Несколько минут я посомневался, потом выдохнул. Вспомнил, что инициатива в армии наказуема. Рогачев сам мне говорил: - «Не тянут за язык – не трынди».

В связи с этой историей меня в очередной раз пробило на размышления о том, какая тонкая грань пролегает между тем, чего следует и чего не следует докладывать по радиосвязи. В каком учебном заведении эту грань освещают в ходе учебной программы? Прикол ситуации был ещё и в том, что рация, по которой я мог бы доложить Рогачёву висела у меня на боку. А Рогачёв шел где-то впереди. Какой позывной я должен был использовать, чтобы с ним перетереть? Короче, на этом подъёме всё было через жопу, как всегда. По старинной солдатской привычке правой волосатой рукой я почесал себе репу со стороны затылка, произнёс неприличное ругательство и потопал вверх мелкими шажками по раздолбанной армейскими гамашами тропе.

К Комбату мы вышли часа через два. Офицеры тут же собрались на совещанье в НП батальона. Обменивались там с Комбатом докладами обстановки. Потом колдовали над армейской картой. Потом планировали планы. А мы, чумазые и потные солдаты, ворочали огромные булыжники, чтобы выложить из них стрелковые полевые сооружения. Я со специальным понтом решил приармянить свой СПС поближе к Третьему взводу. Очень хотел скоротать вечерок с пацанами, которые видели гибель Орлова и Драндрова. Из-за того, что Кандер рассказал в оружейке про гранату, из-за этой мутной истории я захотел долго и вдумчиво послушать рассказы очевидцев. Поэтому, соорудил свой СПС возле СПСа очевидцев.

Через час-полтора все закрепились, оборудовались и обустроились. Потом поковырялись ложками в консервных банках, хлебнули из фляжек водички, собрались, как грицца, баю-бай и в люлю. В этот момент я вылез из своего СПСа и «пошел в гости» в соседний со мной СПС к Сане Тимофееву и Шуре Фомину. Решил расспросить их про обстоятельства гибели Орлова и Драндрова.

-Тук-тук-тук! Эй, кто-нибудь дома? – Я подошел к СПСу Тимофеева и Фомина.

На фото два друга, два Сани: Тимофеев и Фомин.

- Сдароф, пацаны. Возьмите в гости перекурить, перетереть на сон грядущий.

- Ну сдароф, коли не шутишь. – Тимоха, сидел, откинувшись спиной на только что выложенную стену СПСа. – Заходи. Коли богат на сигареты, то мы завсегда рады.

Я перешагнул через стенку, поставил пулемёт на приклад, полез в нагрудный карман гимнастёрки за пачкой «Донских». – Угощайтесь, на сигареты не то, чтобы богат, но на перетрындеть хватит.

Пацаны взяли из протянутой им пачки по сигаретине, принялись их разминать. Я уселся задницей на пол СПСа, тоже откинулся спиной на стенку.

- Пока я в Госпитале был, погиб Андрюха Орлов. Вы знаете, как это было?

- Да. – Тимоха чиркнул спичкой, протянул огонь Фомину, потом мне. Потом выкинул ту спичку. Вытащил из коробки другую. Подкурил от второй спички. Это общепринятая такая херь. Типа, кто третьим от одной спички прикурит, тому снайпер выстрелит в башку. Херь редкостная, но, почему-то третьим никто не подкуривал.

Рассказывает сержант Тимофеев Александр Петрович:

- В тот день решило наше командование отправить нас на засаду. Хотели кому-нибудь что-нибудь засадить. На 17-й пост нас закинули вертушками. Закидывали так скрытно, что когда мы высаживались, то по нам духи уже из ДШК херачили. Нам пришлось у местных аборигенов отсиживаться в их окопах до темноты. То есть мы ещё на засаду не пошли, а духи уже знали, что мы приехали.

Когда стемнело, то мы пошли вперёд на Пост 17-А. А на том посту пацаны закладывали аммонал и подрывали скалы чтобы что-то там построить. Поскольку пацаны все были очень любознательные, то они заложили заряд, и стояли, смотрели что будет. Раз долбанули, два долбанули. Ну, духи тоже оказались любознательными. Они очень заинтересовались какую устойчивость к калибру 12,7 проявят собравшиеся пацаны, выкатили ДШК и дали по толпе очередь. Попали в одного бойца. Он был в крови весь от колен до шеи. Мы никак не могли понять где дырка. Минут за пятнадцать он умер и тогда уже мы увидели, что пуля попала в пах, перебила артерию. Его в блиндаж занесли, он там покричал и умер. В общем, зашибись у нас была маскировка: вертолёт летает, ДШК по нам стреляет, аммонал взрывается, пацан орёт... Ну и в такой обстановке наша рота с наступлением темноты пошла с поста в горы.

Шли долго. Как вышли с наступлением темноты, так и шли до рассвета. Сколько это по времени получается? Часов десять? Может восемь. (На самом деле 13 часов) Километров на 20 ушли от поста. Далеко ушли. К рассвету вышли на какую-то горку. К ней слева горный отрог примыкал. Он от неё уходил вниз. Слева по ходу образовывалась площадка. А впереди неё был какой-то кишлак. Я хер знаю, что за кишлак. Ну и горы там впереди ещё, как положено. Куда ж в Панджшере без гор!

Вышли мы на эту высотку, а там СПСы выстроены. В рядок. Как будто для нас. А вёл нас Замполит. Он был командиром. Командовал нашим Третьим взводом, и Четвёртый взвод с нами шел. Над этими двумя взводами командир – Замполит. А Первый и Второй взводы остались сзади. На другой горке остановились.

Ну, Замполит говорит – занимаем эти СПСы и сидим здесь в засаде. Я говорю ему: – «Это подстава. СПСы какие-то низкие, хлипкие и стоят как-будто специально приготовленные для нас. Лучше здесь не останавливаться.»

А Замполит такой: – «Всё, я сказал, значит здесь.»

Короче, стали мы оборудоваться на днёвку. У нас ума хватило укрепить эти СПСы. Натащили ещё камней, подняли стены, выложили второй слой. Сколько хватило темноты, столько мы и укреплялись. СПСы получились в два камня, но низковатые. Короче, если лежать на животе, то на руках так приподнимаешься, а голова уже над стеной торчит.

Тут уже стало светать. Мы с Кондрашиным заняли один СПС на двоих. А рядом расположились молодые. Прямо через стенку от нас залегли два молодых: братья Дрижирук. Ну, мы с Кондрашиным пожрали немного, легли на спину, накрылись плащ-палаткой, лежали, курили. И только так пуля по нам «Цок!» Снайпер, короче. Одиночным. А молодые через стенку: - «Ой, а что это такое?»

А мы с Кандером такие деловые: – «А это снайпер по нам прикалывается. Не сцыте, это обычное дело».

Потом ещё снайпер выстрелил, потом ещё. А потом начали из автоматов по нам очередями лупить. Молодые такие: - «А это что?»

А я, такой: - «Это уже из автоматов. Щя, погодите, миномётик подтащат». Типа, шучу, такой. Типа, молодых нахлобучиваю. Мы с Кандером уже такие Гвардейцы. А молодые - душары ещё. И то-о-о-олько я вот это сказал, тут ка-а-ак ДАСТ!!! И началось! Автоматы, пулемёты, ДШК, гранатомёт! Трассера полетели сантиметров в двадцати над СПСом. Мы лежали на спине и пули видели, как они у над лицом пролетали, как трассирующий заряд горел.

Прикинь - ты лежишь и понимаешь, что в этой ситуации ты ничего не можешь. Из-за этого начинаешь чувствовать себя беспомощным и от этого тебе становится страшно.

У нас была только одна возможность – мы могли перевернуться со спины на живот. Мы ей воспользовались. Когда мы с Серёгой перевернулись на живот, то я увидел, что в десяти сантиметрах от моей переносицы между камней застрял трассер. Он не пробил два слоя камней. Он застрял и горел у меня перед переносицей.

Потом так получилось. Пуля попала в Вовку Драндрова. Скорее всего снайпер. Когда первая граната из гранатомёта к нам прилетела, тогда Вовка закричал, что его ранило. Вторая граната попала в Вовкин СПС. Развалила его. И тогда Вовка погиб.

Потом стали по нам из гранатомёта стрелять. По нашему СПСу. Сразу выстрелили с недолётом. Потом перелёт. Я подумал: - «Ну всё, щяс накроют». Думали с Кандером, что из миномёта стреляют, что в вилку нас взяли и теперь третий выстрел наш. Но третий снова попал с недолётом. А нам и сматываться-то некуда. Когда третий выстрел попал снова с недолётом, то мы поняли, что это из РПГ стреляли. Не из миномёта. Выпустили пять или шесть гранат по нашему СПСу. Только один раз был перелёт. Я так понимаю, что духи были ниже нас. Им мешал в нас попасть маленький холмик перед нашим СПСом. Если бы они были выше, или хотя бы на нашем уровне, то нас с Кандером и с Дрижируками тоже разнесли бы в куски. Если бы у них был миномёт, то все два взвода разнесли бы в куски. А замполит тогда кричал, чтобы мы не обнаруживали себя, что мы в засаде. Охереть мы не обнаруживали себя! По нам из противотанкового гранатамёта лупили, а мы должны были притворяться скирдой соломы.

Потом замполит стал кричать, чтобы Орлов связь ему дал. Орлов пополз к нему с рацией из своего СПСа. А Замполит стал кричать, что бегом, давай. Орёл только приподнялся и в него из ДШК. Как поднялся, так и под пулю. То есть получается, что Орлова замполит подставил.

Потом, где-то уже через час, кто-то стал кричать. Мне показалось что это голос Петьки Слюсарчука, он же такой горлопан. Я ему крикнул – Петя, чё ты вопишь? А он грит, это не я, это духи наступают и кричат. Тут мы поняли, что духи идут нас резать. С одного склона по нам лупили, а по другому склону к нам группа поднималась. Потом пацаны стали перекрикиваться из СПСов, что был радиоперехват, что духам по связи поставили задачу под шумок взять пленного. Вот тогда мы начали в духов кидать гранаты на голос. Я ещё из подствольника стрелял. Как дали им просраться, то они уже пленного расхотели брать. Но очередями по нам лупили – головы не поднять. Как с одиннадцати часов начали, так до темноты, до восемнадцати часов лупили по нам.

А там тоже такой прикол был. Кандер взял эфку, чеку выдернул, а духи откатились назад. А Кандер чеку потерял. Он с эфкой в руке лежал где-то полчаса. Рука у него затекла, а мне тоже удовольствие такое досталось: рядом чувак с гранатой без чеки и пули над СПСом херачат. Хрен поднимишся и хрен убежишь.

Потом духи ещё раз дёрнулись в наступление. Я Кандеру сказал: – «Кидай, нахер, свою гранату теперь». Ну, он кинул. Духи снова откатились, орали там чего-то. По понятным причинам больше Кандер гранату кидать не захотел. Только одну кинул и получил прививку на весь бой.

А самый-самый прикол был, что когда всё закончилось, то между мной и Кондрашиным на плащ-палатке лежал стальной сердечник от ДШК. Два слоя камней он пробил, но ни мне, ни Серёге в лобешник не попал. Вот это был самый прикол.

Потом, как стемнело, мы стали выбираться оттуда. Драндрова мы с Кондрашиным забрали. Так его и несли. Стали возвращаться. А ушли очень далеко. Тут ещё с погибшими назад идти, нагруженные. Вот мы задолбались! Но погибших донесли к рассвету до поста, там погрузили в вертушку. И пошли в полк пешком. А потом, когда пришли в полк, то там сообщили, что погибли Андрей Орлов, Владимир Драндров и Сергей Кондрашин. Оказывается, тот пацан, что я рассказывал, что из ДШК в пах попали, оказывается, что его фамилия Кондрашин. Тут мы с Кандером пришли в полк, а все на Кандера: – «Как? Ты живой?»

Вот что я смог нанести на карту из Саниного рассказа.

Красную линию провёл через высоты 2208 и 2290. Это чётко следует из его рассказа: выдвинулись за посты 17 и 17А. Куда дальше рота пошла – я не понимаю. Либо налево к ущелью Гуват, к кишлакам Гуват, Канда, Карваше. Либо, направо к Ханизу и Базараку. Больше нет никаких кишлаков, в которые можно было сходить на засаду.

Что интересно, так это запись в документах о месте гибели Орлова и Драндрова. Написано, что погибли на горе Аманель. Не верю. Не получается по карте. На Аманель не надо ходить через пост №17. Надо ходить через пост №14. У Кондрашина А.П. вообще написано, что погиб в Пишгоре. Как он туда попал? Как он смог дойти до Пишгора в те дни? Один?

Кондрашин Алексей Павлович 20.10.1965 ко?мср 04.84 Орловская обл погиб 24.09.84 Пишгор

Орлов Андрей Викторович 13.05.1965 ртлф7мср 02.84 Ленинградская обл погиб 24.09.84 г.Аманель

Драндров Владимир Михайлович 01.01.1965 гр7мср 01.84 Татарская АССР погиб 25.09.84 г.Аманель

Кондрашин, Тимофеев, Фомин, Сулейманов в Рухе.

Сидел я на горе в СПСе, курил. Слушал Саню Тимофеева. Из его рассказа получалось, что Кондрашин наврал про гранату Ф-1, которую он, якобы кинул в СПС Драндрова. Живой свидетель того события рассказал, что Кандер кидал всего одну гранату за весь бой. В момент броска Володя Драндров уже полтора часа, как был убит. Выходит, что Кандер подпустил мне в уши жучка-трындунца, чтобы проверить меня на трындючесть.

Пока я всё это думал, Саня продолжал неспешно рассказывать:

- Короче, хуже, чем в этой засаде я видел только в ДШБ в Гардезе.

Я очень удивился словам про Гардез. Не выдержал, встрял в Санино повествование:

- В каком Гардезе? Мы же с тобой вместе из Термеза входили?

- Гы-гы-гы, - Саня, попыхивал дымом. Посмеивался себе в усы.

- Что «гы-гы»? Я чего-то не знаю? – Я переводил удивлённый взгляд с Тимофеева на Фомина, с Фомина на Тимофеева. Фомин молча курил, как будто его здесь не присутствовало. А Тимоха хитро посмеивался в свои рыжие усищи.

- Ну? Чего вы из меня дурочка делаете?

- Это ты - салажонок хренов. А я уже успел здесь, в Афгане отметиться. – Саня сказал и снова замолчал. Пыхтел дымом и хихикал каким-то своим мыслям. Или надо мной.

- Ну, так рассказывай уже. Не томи.

Саня помолчал. Видимо, решил, что всё равно нечего делать. Мол, так и быть, хрен с тобой, как грицца, золотая рыбина. А может просто слова подбирал в предложения. Короче, Саня помолчал, покурил, затем неторопливо заговорил:

- «Я попал в армию на год позже, чем положено. Мы с другом Юркой набухались, пришли в военкомат залитые. Стали проситься в Афган. А военком сказал, что команда на Афган ушла неделю назад. После этого, выгнал нас из военкомата. А потом прислал повестку, хотел отправить обоих на курсы водителей МТЛБ. А я пришел в военкомат. Я такой раздолбай был, волосищи до плеч отрастил. Пришел к военкому лохматый, как орангутанг, сказал, что никуда не пойду, только в Афган пойду. Ни на какие курсы не поеду. Военком мне ещё раз повестку прислал, а я выкинул её нахер. Он на меня разозлился, обещал устроить мне «весёленькую» службу. А я на теплоходе работал рулевым мотористом. Мы как в рейс пойдём, так наберём бухла. Водку бухали, не какое-нибудь говно. Рейс отбухали, потом ходили сдавать бутылки. Целый наматрасник от матраса, полосатого такого, знаешь? Короче, на 120 рублей водочных бутылок умудрялись сдавать. И что ты думаешь? Снова водки на них закупали.

Короче, военком меня как офигенного мореплавателя отправил на Тихоокеанский флот. Сука, отомстил, шоб я три года служил. А Тихий океан далеко, «купцы», которые ехали за призывниками, они в пути задержались. Зато приехали какие-то другие купцы. Ну, чем во флоте три года корячиться, я пошел в их призывную команду. Ещё спрашивал: - «Где служить-то будем?». А купцы только улыбались, да загадочно говорили: - «Всё увидите».

Короче, постригли меня под машинку, башка стала мёрзнуть. Я с телефона-автомата позвонил брату. Брат привёз мне шапку, помнишь такие модные тогда были «петушок». Напялил я этот «петушок», облачился в пуховую куртку, дубак страшный был на улице. Нас отвезли в аэропорт. Посадили в гражданский самолёт, отправили в полёт куда-то. А сержанты, которые нас везли, только улыбались и говорили: - «Всё увидите».

Приземлились мы в Донецке. Дозаправка там была или что. Дождь такой валил, тоже холодно было. А мы, такие, думали «куда же нас везут»? Географию все в школе учили, понимали, что на Юг куда-то борт шел. Но куда?

Короче, дозаправились. Полетели дальше. Летели-летели, вечер уже начал подбираться. Стюардесса таким милым голосом взяла да сообщила, что самолёт заходит на посадку в … город Ашхабад. Температура за бортом + 38 градусов! Мы такой температуры только «В мире животных» по телеку видели, когда Сенкевич про Африку рассказывал. А тут я в пуховой куртке, этот «петушок» на балде – капе-е-е-ец!

Короче, определили нас в сержантскую учебку. В ней готовили кадры для ДШБ. Два месяца нас не доучили и выпустили ускоренным выпуском. Потому что там, в бригаде, большие потери получились, поэтому нас быстренько направили в Афган, в Гардез.

Прибыли мы в Гардез, вот там начался полный атас. Лучше бы я не был сержантом. Там пацаны по полтора, по два года пролазили по горам. А тут я пришел с этими двумя соплями на погонах. А они меня начали жизни учить! Чему я в учебке научился, только ать-два, левой? А дедовщина там была ой-ой-ёй-ёй!!! То, что ты потом в «Пятёрке» видел с нашими Термезскими дембелями, это не дедовщина. Это так, баловство. А вот в ДШБ – это полный атас!

Короче, месяца два-три я там побыл и попал в госпиталь с контузией. Сильно контузило. На технике наскочили на фугас.

Потом, после госпиталя, попал в Термез, в «Пятёрку», куда потом привели вас, молодых салажат. Так что с вами в Афган я заходил уже второй раз. Это у меня второй заход, после госпиталя. И у Фомина второй. Он после гепатита из госпиталя к нам попал. Ты же помнишь, как наш полк формировали? Набирали «залётчиков» и всех, кто под руку попался. Разгвоздяев, раздолбаев, хромых, косых, недолеченных – всех выгребли. Так я и попал в Панджшер на втором заходе.

- Н-н-н-нда. – Только смог промычать я в ответ на такое неожиданное повествование. - А чего ты раньше не рассказывал об этом?

- Кому? Узбекам что ли? Или перед вами, перед салагами понтоваться? Не в моих это правилах – понты кидать. Можешь – сделай. Не можешь – не сотрясай воздух пустыми словами.

На фотографии сержант Тимофеев, снайпер Фомин.

После такого информативного перекура базарить было не о чем. Поблагодарил я слушателей за внимание, рассказчиков за повествование, поднялся, обтряхнул жопу и порыл в свой СПС. Темнотища уже навалилась страшная, подуло холодным ветром. Пока курил, мокрая от пота гимнастёрка просохла прямо на теле. Пора было срочно утепляться. То есть, надо было снять лифчик, надеть телогрейку. Сверху на неё натянуть бушлат 6-го роста, доставшийся мне от земляка. Мишка Бошак мне его подарил. Мишка высоченный такой пацан, такой огромный. Его бушлат на меня налезал прямо наверх на телогрейку. Было очень зашибись. Очень-преочень, зашибись-презашибись. Подумал я и завалился на боковую в своём СПСе.