Серия «Рассказы»

7

Голод

Аннотация: Скетч по сюжету "Любовь. Смерть. Роботы", серия 3.9 Jibaro. Притяжение и противостояние двух существ, закованных в металл. Она хочет получить его, он хочет получить золото.

Жанры: Фанфик, Альтернативное развитие событий, Ангст, Канонная смерть персонажа, Проблемы доверия, Нездоровые отношения, Образ тела

Голод Рассказ, Любовь смерть и роботы, Фанфик, Зарисовка, Романтика, Отношения, Длиннопост

В начале было Слово.

Он не услышал, потому что был глух от рождения.

А она услышала бессмысленные звуки, ибо Слово понятно лишь людям.

***

Давно миновали времена победоносных первых походов, когда воины Креста сметали орды неверных с пути, словно песок. Теперь уже не осталось в живых никого, кто видел собственными глазами, как славные воины единогласно избрали Готфрида королём Иерусалимского королевства. Христианское государство было разрушено, грязные мамлюки и богохульцы-сарацины заполонили его улицы, насмехаясь над святынями. Снова и снова Папа звал рыцарей отвоевать Гроб Господень — и они шли, но не возвращались.

Три месяца назад был созван новый поход. Небольшие отряды со всей Европы стекались к месту сбора. Эти уже не верили в спасение и не искали христианской славы — истинных рыцарей Креста больше не было, все погибли в прежних походах. Остались те, кого манили богатства Востока. Золото. Камни. Нажива. Говорили, что в мусульманском Иерусалиме этого добра хватает.

Папа Иннокентий III, мудрый и дальновидный политик, заранее дал отпущение грехов всем, кто пойдёт сражаться за Гроб Господень. Абсолютно любых — и по захудалым уголкам Европы пополз шёпот, что можно будет грабить богатые могилы, срывать золотые оклады с икон, а то и лакомиться монашками на десерт. Этот поход собрал в два раза больше людей, чем предыдущий.

***

Они сильно отстали от других отрядов, заплутали в германских лесах. Последние дни утоляли голод и жажду лишь терпкими красными ягодами. Обозы с провиантом потерялись неделю назад — зато вместе с ними исчезли и волки, шедшие за отрядом от Северного моря. Закалённых в сотнях боёв рыцарей такой мелочью не напугать: скоро они доберутся до Италии, где каждое дерево усыпано сладкими плодами, а там уж и до Греции рукой подать, а дальше Византия — братья-христиане не откажут рыцарям Креста в еде и мягкой постели. Если же попытаются — что ж, придётся напомнить им о братской любви острыми мечами и копытами закованных в броню лошадей.

А пока отряд продвигался по лесу, как неумолимый Молох, разрушая гармонию птичьих и звериных голосов диссонансом бряцающего металла. Нужно было догонять ушедшие вперёд отряды, никому не хотелось довольствоваться выжженными городами и несколькими случайно выроненными монетами. Победителям достаётся всё.

Глубоко за полдень вышли к лесному озеру. Прекрасное место для стоянки: пресная вода, да и дичь сама идёт к водопою, можно настрелять с запасом. Главное, что бочка с солью осталась, — за такую удачу следовало возблагодарить Господа. Приоры дали знак к общей молитве.

***

К нему всегда относились с послаблением — что взять с калеки, лишённого возможности слышать Слово Божье? Читать он тоже не умел, не было способностей. Единственное, что хорошо давалось, — рубить еретиков и безбожников. Самое верное качество для христианина.

Вот и сейчас — все прочие рыцари выстроились шеренгой перед приорами, чтобы выслушать наставление, а затем принять Плоть Христову, а он направился к воде.

Потому и первым заметил в глубине что-то блестящее. Будто бы золото.

Торопливо оглянувшись — собратья, возложив руки на рукояти мечей и склонив головы, вторили молитве, — он зачерпнул илистую воду и, пропустив сквозь пальцы, попробовал на зуб найденный кусочек металла. Золото! Точно золото и есть! Что ж, приятная затравка перед богатствами Востока! Он жадно ухмыльнулся.

***

Её, дремавшую в мягком тёплом иле, разбудил непонятный звук. Плеск воды, словно крупная рыба ударила хвостом. Но в озере уже давным-давно не было живности. Кто же это?

Вынырнув из укромной заводи, служившей спальней, она распахнула глаза, с любопытством оглядывая лес по берегам.

Вот они! Грубые звуки, сопровождавшие отряд воинов, её ушам казались чудесной музыкой. Лязгающий металл их доспехов звенел как её собственное тело — так много общего. А грубые мужские голоса притягивали различием. Они созданы друг для друга — чтобы составить единую гармонию, самую прекрасную мелодию в мире.

Она позвала, пока только на пробу. И с наслаждением почувствовала их отклик — горячий жадный голод, различимый даже с другого края озера. Они <i>слышали</i> её.

Тогда она крикнула в полную силу — призывая, обещая все наслаждения, какие только им захочется, умоляя прийти, найти её, <i>услышать</i>. Ритмичное бормотание голосов на берегу смолкло, и тут же вместо него лязг металла зазвучал песней хаоса: мечи цеплялись за ножны, доспехи — за стремена, металл брони сминался и утопал в булькающей крови... И над этой мелодией <i>её</i> голос выводил песню о неутолимой страсти.

***

Он приглядывался к прибрежному дну, стараясь делать это незаметно, не привлекая внимания собратьев. Где один кусочек золота, там будут и другие! Осталось лишь найти их, пока прочие заняты молитвой.

Внезапно что-то сильно толкнуло в бок — так, что он чуть не упал. И с другой стороны, и снова... По какой-то неведомой причине рыцари бросились в воду — кто пеший, кто на коне... В первое мгновение он решил, что они тоже заметили золото... Но нет, их действия были слишком странными, безумными! Он увидел, что некоторые на ходу размахивают мечами, рубят не глядя, не обращая внимания на фонтаны крови, брызгающие из артерий тех, кто оказался рядом. Схватил брата Ансельма, стараясь удержать, но того тянула и дёргала вперёд неведомая сила — огромная, неодолимая. Их всех тянула. В этот момент он понял, что взгляды и Ансельма, и десятков других, были устремлены к середине озера.

Он тоже посмотрел туда. Над водой что-то переливалось, сверкало металлом и яркими искрами, кружилось и вертелось, словно в танце. Птица? Огромная рыба? Демон?..

***

Сверкающая фигура высвободила безумие из душ христианских воинов и обратила его против них самих. В глазах алчных рыцарей отражалось золото её убора. Руки сластолюбивых приоров тянулись к её похотливо извивающемуся телу. Каждому казалось, что он уже достиг Иерусалима, средоточия богатств духовных и земных, — и башни его были прямо здесь, посреди густо-синего озера.

Нужно было торопиться, чтобы успеть первым, ведь победителю достанется всё. Всадники били шпорами лошадей, не замечая, что те затаскивают их всё глубже в озеро. Пешие отпихивали друг друга, не чувствуя, как холодная вода заливает глаза. Каждому виделось то желанное, ради чего он покинул дом, — и россыпи драгоценных камней, и тончайшие шелка, и темноокие гурии, и самые дорогие пряности...

Десятки тел тяжело опускались на дно, зарываясь металлом доспехов в мягкий ил.

***

Куда они исчезли? Почему бросили её?

Притягательные звуки смолкли, и над озером вновь повисла густая тишина одиночества.

Но нет, ещё какое-то движение! Её последняя надежда!

Она позвала со всем отчаянием желания, но... Он не отзывался. Почему? Она не красива для него?

Стыдливо спрятавшись в толще воды, она осмотрела себя, сжала ладонями тело тут и там. Другим оно нравилось, почему же ему — нет?

Отчаяние сделало её безрассудной: поднявшись в полный рост, она чутко следила, как лязг его доспехов всё больше удалялся от берега. Она должна пойти за этим звуком!

***

Лес вокруг был дикий, селений поблизости не было, только звери приходили на водопой изредка — даже они почему-то чурались озера. Однако годы назад неподалёку выгорел большой участок леса — именно молодые деревца обманули рыцарей, притворились рукотворной просекой, но вместо деревни привели в ловушку.

Теперь он остался один. Вскочив на коня, убегал обратно по просеке, словно всё ещё надеясь, что она выведет к людям. И не знал, что конь, понукаемый, но не направляемый, нёсся не прочь от опасного водоёма, а вдоль него — выше по течению реки, несущей прозрачный холод вод к озеру. Не знал, что упал от усталости совсем рядом с берегом, скрытым за деревьями. Он не слышал шума реки.

И не слышал мелодичного перезвона золотых цепочек, когда ночью она подкралась совсем близко. Осмотрела его. Погладила воздух рядом со стальными тяжёлыми доспехами, не решаясь коснуться его металла — столь притягательного! — своим.

Подождала. Он не шевелился — не убегал на этот раз. Довольная, она обвилась вокруг этой металлической глыбы, тускло поблёскивающей в свете луны, — словно украшая её собой, переливами золота и бликами разноцветных камней, — и погрузилась в сладкую дрёму.

***

Он проснулся от света, солнце поднималось между деревьев. Хорошо отдохнул: тело налилось свежими силами, рассудок был ясным. Ну и странный же сон ему привиделся!

Открыл глаза. Вокруг был лес — свежий, умытый росой, пахнущий... озером?! Осознание этого почему-то отдалось в сердце ужасом — словно не он сотни раз глядел в лицо смерти, рубя еретиков Лангедока, и ведьм Германии, и сарацинов на окраинах Византии.

Почему близость воды так пугала? Дёрнувшись спросонок, он почувствовал что-то тяжёлое на груди.

Приподнялся так быстро, как позволяли доспехи. Его обвивало блестящее, сияющее в косых лучах утреннего солнца... тело? Подняв глаза, он встретился взглядом с девушкой — та сразу отшатнулась испуганно, металлическими искрами переметнулась за дерево, другое, и вот уже блестит вдалеке, на фоне пенистого и бурного потока.

Господь не наделил его острым разумом, но этого и не было нужно: глаза его были привычны к виду золота — на окладе огромной Библии, под огнями церковных свечей, когда приор нёс Плоть Христову на огромном бесценном потире, — и сейчас сразу же узнали его в блеске женского убора.

Он отлично выучил правило рыцарской жизни: кто добыл золото, тот и победитель. Неважно, какой будет цена. Весь отряд сгинул в лесах, и только один человек выжил, не получив ни царапины? Подозрительно, даже очень! Будут болтать, что он зарезал их во сне, украл чужую долю... Но в лицо никто не осмелится сказать, а это его вполне устраивало. Осталось добыть сокровище.

Рванув за искрящейся фигурой, выбежал к берегу. Она была там, пряталась в бурлящей пене водопада. Но стояла, дальше не убегала. Будто ждала его.

Воткнув меч в землю, он поднял ладони, показывая, что безоружен. Девчонку нельзя вспугнуть. Кто она такая? Заблудившаяся принцесса? Султанша? Дочка падишаха? Глядишь, ещё и выкуп дадут!

С трудом нащупывая дно, медленно двинулся к ней. Беззвучно бурлящая река старалась столкнуть его, сбить с ног, но не так-то просто было справиться с бронёй, и он продолжал идти вперёд — с каждым шагом всё больше убеждаясь, что тело султанши покрыто драгоценностями полностью, даже лицо и волосы. Должно быть, и вправду купалась в жидком золоте по утрам и вечерам, как говорят легенды о восточных гуриях. Он уже и не смотрел под ноги, только на неё. Жаль, конечно, что не дошёл до Иерусалима, но и убранства султанши на его век хватит. Она всё ближе... Лишь бы не вспугнуть...

***

Красивый металлический воин пришёл за ней. Не из-за её зова. Тогда почему? Он наконец-то увидел, как она хороша? Да, он определённо смотрел на неё, и как! Она не чувствовала его отклика, как от всех прочих, но видела его желание во взгляде, в том, с какой настойчивостью он шёл за ней. Неужели он другой? Он наконец-то останется с ней? Эта мысль воодушевляла так, что она сама бросилась к нему — обвить золотыми цепями, прижаться всем телом и не отпускать. Наконец-то он утолит её голод!

***

Он и не ожидал, что султанша подбежит к нему, сама предложит себя. Сверкнула в глаза изумрудами, заискрила переливами, прижалась, будто распутная девка, — вот, а ещё султанская дочка!

Он ковырнул на пробу — золотой кусочек с её наряда поддался легко.

Но тут гурия прижалась к нему холодными губами, пахнущими железистой озёрной водой, и это почему-то ободрало кожу до крови. Губы у неё тоже покрыты камнями, прям чистыми рубинами! Это открытие, дополненное хорошо знакомым вкусом крови, вдруг напомнило ему, как вчера именно она заманила всех его собратьев в холодную глубину озера. В голове туго ворочались мысли. Да ведь никакая она не султанша, а просто ведьма! Дьяволица из озера!

И теперь она была в его руках.

***

Ободрав с демоницы все цепочки, камни и бусины, он столкнул её неподвижное тело в воду, а сам закинул на плечо импровизированный мешок с сокровищами и с чистой совестью отправился искать коня. Вот ведь повезло: не только разбогател, но и дьяволицу убил. Бог наконец-то вознаградил его за все праведные поступки!

КОНЕЦ

Показать полностью 1
83

Социальная дистанция (рассказ)

"Однажды мы даже обнялись. Это было до закона о социальной дистанции. Вика была напряжена, глаза по пять копеек от страха, но всё-таки она подошла ко мне — медленно, без шума и резких движений — и протянула руки, как делала раньше. Я подняла руки по её примеру — и вспомнила! Поняла, что нужно делать! Шагнула к ней, мы обнялись. Если бы я могла плакать, то заплакала бы в тот момент"

Жанры: Ангст, Повседневность, Ужасы, Упоминания телесного хоррора, Заболевания, Необратимые превращения, Повествование от первого лица, Эпидемии, Открытый финал

Социальная дистанция (рассказ) Ужасы, Эпидемия, Ангст, Авторский рассказ, Длинное, Рассказ, Длиннопост

Вы не представляете, как сложно ухаживать за кожей, когда она отслаивается от любого неосторожного движения. Когда пальцы не слушаются, и никак не открутить элементарную крышку тюбика с кремом. Иногда я прихожу в отчаяние.

Но я должна продолжать, ради сына. Собраться — во всех смыслах. Взять себя в руки, иногда буквально. Обожаю маникюр, душу бы отдала за возможность не то что посетить мастера — никто не решится подойти ко мне близко, — но хотя бы просто открыть флакон и накрасить ногти! Но этого никогда уже не будет. Чертовы ногти то и дело отваливаются, остаются везде, как маленький символ моей разваливающейся на части жизни. Зубы тоже. При виде грязно-жёлтых кусочков меня, валяющихся на полу, хочется плакать, но и этого я больше не могу. Словно разучилась.

Однако я обязана жить, ради Славика. Долгими, тягучими ночами я не сплю — думаю, как он будет в этом новом мире. Я не смогу вечно быть рядом и направлять его. Сколько мне осталось? Год, два, пять? Может, и вовсе пара месяцев. А он такой импульсивный... Да и каким быть ребёнку в восемь лет? Он не понимает, что происходит. С другой стороны, у детей психика более гибкая, может, он приспособится к переменам лучше моего.

Но сейчас Славика расстраивает, что незаразившиеся люди боятся нас. Он такой дружелюбный, к тому же любопытный — но они в страхе отскакивают, а то и убегают. Он считает это игрой, бежит за ними, смеётся… Раньше, пока я была бессознательной, не замечала изменений, а теперь уже вижу и понимаю: что Славик прихрамывает на сломанную ногу, что его милая прежде улыбка похожа на оскал, а изо рта то и дело подтекает тёмная жижа.

Противно говорить это, тем более о собственном сыне, но я понимаю, почему люди боятся нас и избегают. Когда у меня получается сфокусировать взгляд на отражении в зеркале, там тоже приятного мало. Я, которая после любой вечеринки находила силы смыть макияж и вбухала столько денег в косметические процедуры, теперь выгляжу отвратительно.

Прощайте, гладкие волосы и всегда уложенная причёска. Эти пучки тусклой пакли, что ещё остались у меня на голове, и волосами-то не назовёшь. Жирные, слипшиеся от грязи. И, словно этого мало, они продолжают расти, из-за чего стрижка — остаток прежней жизни — с каждым днём всё больше теряет форму.

Недавно попросила Вику расчесать меня, но когда увидела, что волосы остаются в её руках целыми прядями, сбежала в ужасе и неделю пряталась ото всех в дальнем углу амбара. Не хочу, чтобы меня видели такой. Но против голода не пойдёшь, в итоге пришла за едой. У кормушки был новый волонтёр, красавчик, я по привычке кокетливо улыбнулась, а он вздрогнул и отвёл глаза. Никак не могу привыкнуть, что теперь всё по-другому.

Зато как он смотрел на Вику… Улыбались друг другу… Я хоть и делала вид, что сосредоточена на еде, но всё подмечала. Нет, конечно, я Вику люблю, она моя лучшая подруга, но, сказать честно, она ведь средненькая. Раньше она бы со мной не сравнилась! Чёртов мир наизнанку! Ни тебе трендовых вещей, ни грамотно подобранных луков — сейчас, чтобы считаться красивой, достаточно всего лишь быть здоровой.

А я ведь всегда следила за собой! Сбалансированное питание, дорогие витамины, фитнес дважды в неделю, чуть что — к платному врачу… Делала всё — всё! — чтобы жить долго и счастливо. Казалось бы, что может пойти не так? А вот, какая-то тупая эпидемия взяла и разрушила мою жизнь. Бесит! Ведь никто даже не верил, что это серьёзно, Влад смеялся: журналистам нужно придумать что-то более оригинальное, чем зомбаки из второсортных ужастиков. Мол, за версту видно подделку: грим дешёвый, отслаивающаяся кожа из ПВА сделана.

Я тоже сначала не могла поверить. Всё пыталась ущипнуть себя, чтобы проснуться, — пока ноготь на большом пальце не отвалился. Но и после этого я просто смотрела на него, отказываясь принять, что он мой, что это моё тело гниёт и разваливается на куски.

Сейчас уже лучше: в нашем ангаре кондиционеры охлаждают воздух, чтобы задержать разрушение тел, волонтёры регулярно приносят еду, новичкам ещё дают витамины, чтобы они быстрее осознали себя. Не знаю, насколько это помогает. Наверное, никто не знает, просто надо же что-то делать.

Волонтёры ещё и разговаривают с нами — терпеливо, медленно, чётко проговаривая слова. Я уже хорошо их понимаю. Унизительно, конечно, что нас держат в загонах и клетках, которые раньше использовали для скота, и учат речи, будто малышей в яслях, но сейчас всё равно лучше, чем было в начале: бесконечный, изматывающий голод, неутолимый будто бы никогда. Я готова была вцепиться зубами во всё, что движется.

Потом, в какой-то момент, вдруг осознала, что слышу знакомый звук. Это был голос Вики. Он что-то повторял, раз за разом. Поборов тяжёлый дурман в голове, я разобрала смысл слов: она просила подойти к столу рядом. С трудом, но я сделала это.

Через некоторое время голос раздался вновь. И я снова выполнила просьбу. Ведь это же Вика! Мы с первого класса сидели вместе, она крестила Славика, а я была свидетельницей на её свадьбе.

Голос появлялся всё чаще, он требовал то одно, то другое, и это бесило, потому что мне всё ещё было тяжело думать. Однако я приучала себя не злиться. Каким-то образом понимала, что Вика желает добра, делает что-то полезное для меня.

Затем я её увидела. Человеческая фигура. По привычке бросилась, чтобы поесть, но вдруг услышала знакомый голос. Он исходил от этой фигуры. Я запнулась. Задумалась. Вдруг заметила, что не голодна.

Как Вика рассказала мне потом, она подкармливала нас со Славиком, чтобы мы вели себя спокойнее. Тех, кто каждый день в поисках еды бросался на людей или домашних животных, быстро убивали. Мы же, сытые, больше прятались и благодаря этому остались живы.

Когда я стала разумной настолько, чтобы узнавать Вику, начала заниматься с сыном. Учила его: остановиться, послушать, выполнить. Сначала он всего лишь повторял за мной, затем смог самостоятельно понять, чего от него хочет тётя Вика. Тот день, когда он — сам! — выполнил её просьбу, стал нашим маленьким праздником.

Вскоре после этого Вика приехала на фургоне и отвезла нас за город, на эту ферму. Здесь много заразившихся. Большинство уже осознали себя — мы живём в большом ангаре, и раз в день нам положена прогулка. Волонтёры называют это «реабилитацией». Гулять можно только рядом, по полю, до высокой ограды из рабицы. И только если пасмурно, потому что солнце ускоряет разрушение тел. Летом приходилось постоянно сидеть в помещении, а сейчас уже осень, так что мы выходим почти каждый день. Скоро будет зима. Я даже вспомнила, что такое Новый год. Вика говорит, я делаю успехи.

Однако я всё ещё не поняла, стоит ли радоваться, что мы со Славиком проснулись от забытья. Когда смотрю на новичков — бессознательных, их держат в отдельной клетке, потому что они ещё слишком агрессивны, — то завидую: они ничего не понимают, не помнят, какими были раньше. Видят еду — едят, хотят спать — забиваются в уютный тёмный угол и спят.

А меня выпускают на прогулки, разговаривают со мной — хоть и снисходительно, как с собакой, — но зато я осознаю, во что превратилась: уродливое существо с дёрганными движениями.

Сейчас я гораздо лучше контролирую своё тело, даже мелкую моторику, но всё же оно слишком непослушное. И эти чёртовы судороги не проходят: раз в пять-десять минут всё тело резко передёргивает. Даже Вика от этого подскакивает испуганно и каждый раз вглядывается в лицо — бежать или я всё ещё контролирую голод.

Однажды мы даже обнялись. Это было до закона о социальной дистанции. Вика была напряжена, глаза по пять копеек от страха, но всё-таки она подошла ко мне — медленно, без шума и резких движений — и протянула руки, как делала раньше. Я подняла руки по её примеру — и вспомнила! Поняла, что нужно делать! Шагнула к ней, мы обнялись. Если бы я могла плакать, то заплакала бы в тот момент.

Но теперь — полтора метра для всех, даже самых осознанных из нас. Даже через стекло или решётку — нельзя. Считается, что близость здорового человека слишком нервирует нас, делает неуправляемыми. Для детей — три метра. В принципе, они правы: дети более непосредственны, они хотят обниматься, ластиться, а там и до случайного укуса недалеко. Единственный укус — и добро пожаловать в мир, где ты разваливаешься по кусочкам.

Ладно ещё взрослые, мы уже, может, и заслужили божью кару, но за что господь наказывает детей? Славику всего восемь! Он ещё ничего не видел в жизни, а теперь уже многого и не увидит. И я знаю, что он понимает это, хоть и смутно. Иногда вроде играет, улыбается, а потом замрёт, словно вспомнил обо всём, и смотрит по сторонам с такой грустью, что у меня сердце разрывается…

Я знаю, он бы тоже хотел заплакать, но не может. По ночам, когда в чуткой дрёме мы все теснимся на матрасах, прижимаясь друг к другу, будто стараясь согреться, Славик шепчет мне о своих горестях — бормочет и бормочет. Я угадываю его слова больше сердцем: у него не хватает половины зубов, так что шепот звучит неразборчиво. Может, со временем появятся стоматологи для нас? Может, Славик доживёт до этого времени.

Раньше, до заражения, я любила музыку. Она спасала от печальных мыслей. Болезнь лишила меня и этого: теперь от звуков инструментов ощущение такое, словно мозг в черепе чешется, а глазные яблоки противно вибрируют. Я видела в новостях, что это у всех заражённых так, люди вешают на стены домов музыкальные колонки, чтобы отпугивать бессознательных, рыщущих в поисках еды.

Теперь у меня не осталось никакого утешения: ни музыки, ни маникюра, ни бога. Я подумала и решила, что в происходящем сейчас нет никакого высшего смысла. Когда по воскресеньям приходит священник, я не выхожу к нему. И не молюсь.

Осталась лишь злость — на всех, и на бога тоже.

Я буквально чувствую, как она растёт с каждым днём.

Неделю назад пошла на собрание Игоря. Одно из этих его секретных собраний по утрам, пока нет волонтёров. Послушала. Повезло ему, конечно, со вставной челюстью — может разговаривать чётко и внятно, не то что все мы. Мои слова даже Вика понимает через раз, а волонтёры в основном лишь качают головой и улыбаются с извинением.

Поначалу, когда Игорь попал к нам и начал свою пропаганду, я сочла его психопатом, фанатиком. Это же паранойя чистой воды — что нас держат в этом ангаре вовсе не для того, чтобы помочь восстановиться, а чтобы испытывать яды и всякую химию. Мол, количество заболевших растёт с каждым днём, и здоровые понимают, что они уже в меньшинстве, что им нужно оружие против нас. Я, глядя на наших волонтёров или на Вику, отказывалась верить в этот агрессивный бред.

Но потом я послушала Игоря более внимательно. Кое-в-чём он определённо прав. А другие его идеи просто звучат непривычно, но если подумать... Например, эта: нас большинство, а это значит, что теперь именно мы — норма. Значит, именно наше состояние должно считаться правильным и даже в каком-то смысле здоровым. Игорь нас называет «людьми», а тех, других — «больными».

И это приятно. Снова ощутить себя нормальной. Выпрямить спину и гордо поднять голову. Перестать чувствовать стыд, неловкость, перестать считать себя неполноценной или уродиной. По меркам нового мира я вполне симпатичная. У меня прекрасный сын — с какой стати я должна считать его «зомбаком», как кричат через ограду мальчишки с той стороны? Вообще, этих наглых хулиганов давно пора поставить на место, куда смотрят их родители? Вот я же слежу за своим, воспитываю. А они? Считают, что им закон не писан только потому, что они не заразились?

***

Сегодня я убедилась, что Игорь был прав, во всём. Новичкам — тем, которые в отдельной клетке, — на завтрак дали какую-то отраву. Они громко кричали, некоторые расцарапали животы до кишок, а одну девушку стошнило коричневой жижей. Потом, правда, успокоились, но нам, разумным, ясно, что это была лишь пробная доза яда. В следующий раз дадут больше.

Игорь велел нам не есть то, что принесли на обед. Взрослые поняли его, удержать детей было труднее. Славик так вырывался, что аж палец мне оторвал. Кричал. Ничего, потом он поймёт, что я стараюсь как лучше.

На прогулку нас не выпустили, хотя на улице пасмурно.

Волонтёры близко не подходят, но следят за нами, перешёптываются. Не хотят, чтобы мы слышали. Я, может, соображаю не так хорошо, как раньше, но ведь ясно: если что-то скрывают, то это что-то плохое. Значит, они и правда хотят навредить нам. Убить?..

Хорошо, что Вики сегодня нет. Даже если она тоже участвует в этих планах, я не увижу этого своими глазами. Нет ничего хуже, чем предательство близкого человека.

Игорь отобрал самых молодых мужчин — то есть тех, кто заразился недавно, у кого ещё крепкие руки и достаточно сил, — и они собирают всё, что сгодится в качестве оружия. Я вообще-то всегда была против насилия, но теперь… Если найдётся лишний металлический прут, я возьму. Мы должны бороться за своё существование, а лично я — ещё и за жизнь сына. Если понадобится, я зубами прогрызу нам путь на волю.

КОНЕЦ

Показать полностью 1
8

Кошкин дом (рассказ)

В пансионате Томазины проживают милые леди, обожающие внимание мужественных констеблей из отделения неподалёку /романтика, повседневность, английский стиль, лёгкий юмор/

Изначально это фанфик по We Happy Few, но можно читать как самостоятельную историю.

Некоторые зануды называли Марту Харрис досужей сплетницей. Она предпочитала думать о себе как о собирательнице полезных сведений.

Миссис Харрис неизменно была в курсе, кто в округе вкуснее всех готовит йоркширский пудинг (конечно, миссис Триклбэнк), у кого под подушкой лежит затёртый томик Маркса (у Агаты Спунер, само собой) и почему мисс Гриффит-Джонс столь рьяно придерживается поста (из-за язвы она и вне поста мало что ест).

Безусловно, миссис Харрис всегда была осведомлена, у кого из соседок лежит на сердце бубновый или трефовый король — в её глазах это была самая ценная информация. Харрис видела себя покровительницей влюблённых и прикладывала много усилий, чтобы устраивать счастливые единения сердец в пансионате Томазины.

Однако с новенькой, мисс Фрэмптон, возникли затруднения. Миссис Харрис дала ей время обвыкнуться в их доме, познакомиться с соседями и патрульными… и всё застопорилось! Обычно дамы легко находили себе «милого друга» и так же легко сообщали об этом всем «по секрету». Но мисс Фрэмптон молчала — и за завтраком, и за обедом, и даже за пятичасовым чаем.

Сегодня утром миссис Харрис твёрдо решила положить конец этой неопределённости. Весь завтрак она сверлила мисс Фрэмптон пристальным взглядом, мысленно набрасывая план действий. К полудню план был полностью готов.

В этот день обед в пансионате выдался многолюдным. Миссис Ален-Бакли вернулась от родных, мисс Марш наконец-то выздоровела, и за столом собрались все обитательницы — восемь человек. Миссис Спунер всё причитала, что бергамота к чаю на всех не хватит, так что миссис Харрис пришлось пообещать отдать ей свою порцию.

— Ох, милочка, спасибо! Это так щедро с вашей стороны! — ещё более сладко, чем обычно, пропела миссис Спунер.

— Всё — на благо других! Вот о чём мы должны думать неустанно, — миссис Харрис чинно склонила голову.

— Конечно, конечно! И именно вы думаете о других больше всех! — миссис Спунер улыбнулась так широко, что её фарфоровые зубы сверкнули в свете лампы, висящей над столом.

Харрис несколько раздражённо улыбнулась в ответ, но тут её внимание привлекла несравнимо более важная проблема.

— А где господин Стивенс? Он обещался быть к обеду.

И снова миссис Спунер подала свой тоненький голосок откуда-то сбоку:

— Может быть, констебль несколько утомился нашим скромным обществом? Ведь он обедает у нас каждый божий день! Недолго и заскучать!

Миссис Харрис нахмурилась в направлении Агаты Спунер и строго промолвила:

— Мы обязаны подождать господина Стивенса. Домашний обед лучше всего прочего выражает ту признательность, которую мы испытываем по отношению к нашим доблестным защитникам порядка.

— Днём, — многозначительно добавила неугомонная Агата.

— Что вы хотите этим сказать? — Харрис раздражённо повернулась к ней.

Дамы за столом все как одна уставились в стоящие перед ними пустые тарелки.

— О, ничего, совсем ничего, — масляно улыбнулась Спунер. — Днём уместнее всего накормить нашего героического констебля обедом. Но ночью ведь обеда нет?

— Не понимаю, что за глупости вы сегодня говорите, милая Агата, — в слова «милая Агата» миссис Харрис вложила все свои чувства. — Вам стоит сходить к доктору Смиту — уж не заразились ли вы горячкой от мисс Марш?

В ту же самую секунду раздался звонок в дверь, вызвавший переполох и всеобщее волнение. Отовсюду летели фразы: «Ах, это он!», «Откройте, скорее же!», «Подогрейте жаркое!» и прочие, обычно сопровождающие появление дорогого гостя.

Констебль Стивенс отличался плотным телосложением и роскошной тёмной шевелюрой. Аккуратно протиснувшись мимо цветочных горшков, украшающих прихожую, он немедленно повёл носом и произнёс:

— Чудесный денёк! И, никак, у вас на обед жаркое? Надеюсь, готовила миссис Триклбэнк?

Дамы расступились, являя взору констебля заслуженную кулинарку пансионата, которая зарделась и присела в книксене.

— Да, господин констебль.

— Ох, ваше жаркое — это нечто! Да, это нечто! Расскажу потом ребятам — все будут завидовать!

Миссис Харрис, пользуясь удачным поворотом беседы, тут же ввернула:

— Господин Стивенс, а вы бы, может, завтра пригласили с собой ещё кого-нибудь? Мы всегда рады видеть в этом доме наших доблестных стражей порядка, правда, дамы?

Все жительницы пансионата согласно кивнули, а миссис Триклбэнк выдала томное «Ах!», вызвавшее недоуменные взгляды.

Покряхтев, констебль отряхнул ноги, прошёл на кухню и уселся на почётное место во главе стола. Дамы заняли свои места вокруг. Миссис Харрис сегодня специально села напротив мисс Фрэмптон.

— Так что, господин Стивенс? Как насчёт гостей? — миссис Харрис не собиралась отступать от своего плана так легко.

Стивенс пожевал губами, разглядывая на свет зубцы вилки.

— Неужто, дорогая миссис Харрис, вам не хватает одного меня? Смотрите, как бы я не начал ревновать! — и констебль настороженно хохотнул.

Миссис Спунер фыркнула в пухлый кулачок, изображая кашель. Марта на мгновение потупилась.

— Нет, как вы могли подумать такое, господин Стивенс! Я просто хотела сказать, что, может быть, кто-то ещё составит компанию нам, одиноким дамам… Например, господин Вулнер… Или господин Моррис… — произнесла Харрис, пристально наблюдая за выражением лица мисс Фрэмптон.

— От компании констебля Вулнера я бы не отказалась, — протянула Спунер, загадочно улыбаясь себе под нос. — Хотя иногда он ведёт себя совершенно неподобающе для общества благовоспитанных дам.

Стивенс тщательно прожевал свою порцию жаркого и, протянув тарелку за добавкой, солидно изрёк:

— Да, пожалуй, это можно. Морриса я отправил в соседний квартал охранять раздатчик мотилена, а Вулнера можно позвать.

— Или господина Тёрнера, — продолжила миссис Харрис, не отрывая глаз от мисс Фрэмптон.

— Можно и Тёрнера. Спасибо, миссис Триклбэнк, — и помрачневший констебль вновь уткнулся в свою тарелку.

К глубокому разочарованию миссис Харрис, за время обеда перебравшей фамилии доброго десятка констеблей, ни один мускул в лице мисс Фрэмптон не дрогнул ни при упоминании Морриса, ни Тёрнера, ни Коллинса, ни даже красавца Гейнсборо, чей безукоризненно выглаженный мундир не давал покоя многим дамам. Марта не знала, что и думать. Однако вдова генерала Харриса была не из тех, кто легко сдаётся. Поэтому вечером, когда все остальные жительницы пансионата отправились на прогулку в парк, миссис Харрис, пробормотав себе под нос: «Сейчас время дерзать и выстоять», тихонько открыла дверь в комнату мисс Фрэмптон.

Как много книг! Марта взяла это на заметку. И, однако, среди всех этих стопок не оказалось явных подсказок, на которые она надеялась. Ни справочника «Знай своего констебля в лицо» с загнутым уголком страницы, ни номера журнала «Модница», привычным образом распахивающегося на портрете одного из списка «Мы бы хотели, чтобы они нас спасли». Ничего! Не ожидая многого, Харрис приподняла несколько книг из последней стопки и вдруг заметила уголок листа, торчащий из томика Лейбница. Достав лист бумаги, миссис Харрис довольно улыбнулась. Это был изящный рисунок пером — набросок лица, в котором словно бы угадывались черты констебля Эдмунда Рейнольдса. Догадку подтверждала ажурная литера «Р», выведенная в углу.

«Ага!» — многозначительно сказала сама себе миссис Харрис, аккуратно положила рисунок на место и вышла из комнаты.

***

Назавтра Стивенс, как и обещал, привёл на обед своих подчинённых — Тёрнера и Вулнера.

Тёрнер занял место справа от начальника и внимательно уставил на него водянисто-серые глаза, время от времени, однако, бросая короткие взгляды на мисс Гриффит-Джонс, чинно сидящую напротив.

Вулнер в своей обычной манере обрушился на жалобно застонавший стул справа от Тёрнера и принялся через весь стол подмигивать Агате Спунер. Та закатывала глаза, то и дело поправляла шейный платок и жаловалась на духоту. В конце концов сразу после рагу Вулнер предложил проводить её в сад, чтобы подышать воздухом, миссис Спунер согласилась, и они удалились, не дожидаясь десерта.

Марта Харрис, сегодня вновь занявшая место напротив мисс Фрэмптон, была только рада этой прогулке. Отложив приборы и промокнув губы салфеткой, она обратилась к констеблю во главе стола:

— Господин Стивенс, голубчик! А почему бы нам не устроить игру в карты как-нибудь вечером? Думаю, всем нашим леди это будет интересно?

Обитательницы пансионата оживились и закивали, и только мисс Гриффит-Джонс поджала губы.

Главный констебль широко улыбнулся.

— Миссис Харрис, а вы прямо выдумщица! Какая хорошая идея! Правда, Тёрнер? — Стивенс ткнул своего соседа локтем. — Отличная идея?

Тёрнер согласно склонил голову, но на всякий случай всё-таки бросил взгляд на мисс Гриффит-Джонс. Та чуть пожала плечами.

На лице миссис Харрис мелькнула тень довольной улыбки.

— Замечательно! Может быть, в пятницу вечером?

Все согласились, что в пятницу будет замечательно, и миссис Триклбэнк подала десерт.

— Вы знаете, — снова подала голос миссис Харрис, — я тут подумала — может быть, пригласить на игру господина Рейнольдса?

От зоркого глаза Марты Харрис не укрылось, что мисс Фрэмптон слегка вздрогнула. Харрис продолжила:

— Он производит впечатление спокойного и порядочного человека. Для игры в карты в обществе благородных дам такой характер весьма уместен.

Стивенс нахмурил лоб.

— Рейнольдс? Мда… Отчего бы и нет? Как вы полагаете, Тёрнер? Возьмём Рейнольдса в компанию?

Тёрнер сосредоточенно кивнул.

— Да, сэр. Рейнольдс не был замечен ни в каких вольнодумиях или иных неуместных для дамского общества… кунштюках.

Миссис Харрис оживилась.

— О, господин Тёрнер, вы знаете немецкий?

Все взгляды обратились к Тёрнеру. Он кашлянул. Пауза затягивалась. Лицо мисс Гриффит-Джонс словно окаменело. Тёрнер несколько затравленно огляделся и снова кашлянул.

— Ох, что это я! — спохватилась миссис Харрис и наполнила его стакан. — Болтаю о всяких глупостях!

Тёрнер благодарно принял стакан из её рук и сразу же уткнулся в него с сосредоточенным видом. Миссис Харрис продолжила, вдохновенно взмахнув пальцами:

— Я, собственно, к тому, что немцы — весьма интересные люди. Конечно, мы с ними воевали, но теперь это позади, так что не будем держать зла. Вот, например, есть такой известный автор Лейбниц…

Мисс Фрэмптон впервые за вечер подала голос:

— Вы читали Лейбница?!

Мисс Гриффит-Джонс пробормотала себе под нос нечто, подозрительно похожее на «богохульник», но миссис Харрис, проигнорировав эту реплику, придала своему лицу задумчивое выражение и произнесла:

— Нда… Да! Я читала несколько лет назад. Конечно, сейчас моя память не та, что прежде… Но идеи господина Лейбница мне очень близки…

Мисс Фрэмптон оживилась и даже слегка наклонилась в её сторону.

— И что же понравилось вам больше всего?

Миссис Харрис наморщила лоб.

— Ну… Вот, помню… Его идея о романтической близости…

Она выжидающе глянула на мисс Фрэмптон. Та воззрилась на неё с недоумением.

— Какая?.. О близости?.. Быть может, о гармонии?

— Ох, да-да, конечно, о гармонии! Это очень мне близко! Гармония душ!

Мисс Фрэмптон слегка улыбнулась.

— Да, и мне эта мысль близка! Только представьте — всё в нашем мире соединено в мировой гармонии! Всё сочетается, одно подходит к другому…

Миссис Харрис тут же ухватилась за удачно подвернувшуюся мысль:

— А что может быть более гармоничным, чем любовь мужчины и женщины!

Мисс Фрэмптон и мисс Гриффит-Джонс покраснели, все прочие дамы за столом томно вздохнули в унисон, Тёрнер кашлянул в стакан с водой, и только Стивенс никак не отреагировал, увлечённый пирожком с мясом.

Миссис Харрис продолжила с чувством:

— О да! Я ни капли не сомневаюсь, что господин Лейбниц держал в уме именно этот образец возвышенной гармонии, когда писал свой труд! Да ведь вспомним хотя бы его горячую любовь к своей жене!..

Мисс Фрэмптон пробормотала:

— Кхм… Но ведь, кажется, господин Лейбниц не был женат?..

Миссис Харрис улыбнулась ей снисходительно.

— О, я говорю о его жене перед богом, а не перед людьми. Все мы помним эту восхитительную историю! Так романтично!

Дамы за столом умильно закивали. Мисс Фрэмптон обвела их растерянным взглядом.

Миссис Харрис, закрепляя достигнутый успех, живо повернулась к Стивенсу.

— А скажите, господин Стивенс, у господина Рейнольдса есть жена? Может быть, неуместно звать его в женское общество?

Констебль степенно дожевал пирожок и проговорил:

— Насколько мне известно, никак нет. Да и откуда у такого скромняги жена! — он хохотнул.

«Просто замечательно» — пробормотала себе под нос миссис Харрис и продолжила громче:

— Тогда пригласите его, пожалуйста, к нам на игру! Обещайте, что непременно пригласите!

Мисс Фрэмптон бросила на Стивенса взгляд, полный надежды. Тот кивнул.

— Конечно, конечно. Чем больше народу, тем веселее. Ну, только в дамском обществе, конечно! Когда, допустим, много преступников — это совершенно не то, — он, было, сурово нахмурил брови, но тут же повеселел снова. — А теперь — чай!

***

В четверг Элизабет Фрэмптон наконец-то отправилась за покупками. Миссис Харрис ненавязчиво последовала за ней, надеясь на счастливый случай. В начале — на почту, затем — в книжный магазин, после этого — в бакалейную лавку господина Спенсера… Марта уже совсем было упала духом, как — о, чудо! — мисс Фрэмптон наконец-то зашла в большой магазин дамской галантереи. Миссис Харрис выждала пять минут, открыла высокую зеркальную дверь вслед за ней, зашла и огляделась внутри.

— О, Лизетта! Милочка, и вы здесь! Что за чудесное совпадение!

Она чмокнула мисс Фрэмптон в щёку и оживлённо продолжила:

— Вы ни за что не поверите! Я зашла за новой коллекцией белья! Я знаю, некоторые дамы осуждают моё кокетство, но я считаю, что леди должна быть гармонична во всём, даже в белье. Мировая гармония — такая важная вещь, здесь не может быть мелочей! Что Вы думаете об этом?

Мисс Фрэмптон удивлённо хлопнула глазами, но всё же кивнула.

— Ох, вы должны взглянуть на неё вместе со мной! Новая коллекция — просто шик! — миссис Харрис понизила голос. — Говорят, сама Салли Бойл уже её носит!

Не давая мисс Фрэмптон опомниться, Марта подхватила её под руку и увлекла вглубь магазина — в таинственный отдел, на двери которого табличка строго гласила: «Исключительно для дам».

Продавщица заулыбалась знакомым посетительницам и привычно взмахнула рукой в сторону полок с подписью «Добродетельные модели».

— Нет-нет, душенька, никаких ромашек и колокольчиков! Нам — вот сюда! — миссис Харрис указала на вывеску «Интригующие модели». — Покажите нам самое новое и красивое! Такое, чтобы любой мужчина ахнул!

Мисс Фрэмптон попыталась возразить, но миссис Харрис крепко взяла её под руку.

— Нет, милая, вы только взгляните! Посмотрите, какие кружева! И розовая лента на поясе! Разве не прелесть? Вам обязательно нужно это примерить! Как раз ваш размер!

И миссис Харрис, вцепившись одной рукой в Элизабет Фрэмптон, а другой — в ворох белья, прямым курсом потянула свой груз в сторону примерочных.

Через полчаса они вышли из магазина с десятком пакетов. Миссис Харрис заливалась соловьём:

— Ох, милочка, я так рада, что мы встретились! Этот персиковый комплект вам так идёт! Я просто даже завидую! Если бы вы только захотели, вы могли бы осчастливить любого мужчину!

Мисс Фрэмптон была пунцовая и растрёпанная словно пион с клумбы за пансионатом. Робко улыбнувшись, она пробормотала:

— Вы правда так думаете? Мне кажется, я уже не в том возрасте…

Тембр голоса Марты Харрис от возмущения рухнул в глубокий альт:

— Ну что вы, душенька! Вам ещё жить и жить! Да все наши дамы имеют друзей, — продолжила она обычным голосом. — Все! Мисс Филпот регулярно пьёт чай с господином Коллинсоном, мисс Гриффит-Джонс каждое воскресенье ходит с господином Тёрнером в церковь… А у миссис Спунер даже два кавалера: господин Хант и господин Вулнер, хотя, право, не понимаю, что они в ней нашли.

Мисс Фрэмптон замялась.

— Так вы думаете, другие дамы меня не осудят?

Марта закатила глаза.

— Ах, милочка! Вот что я вам скажу: в нашем возрасте уже пора меньше думать о том, что скажут другие! Всё это глупости, чистые глупости! Может быть, уже скоро нам откроется небесное блаженство, так почему бы не попробовать кусочек здесь и сейчас?

Дома Элизабет нерешительно пригласила миссис Харрис подняться в свою комнату.

— Вы знаете, я хотела бы показать вам свои рисунки… У вас такая понимающая душа… Быть может, вы сумеете их оценить…

Марта Харрис не умела отличить фламандского натюрморта от итальянского пейзажа, но кивнула с готовностью. И, право, если уж она могла поддерживать с господином Стивенсом беседу о различных сортах мяса, так почему бы ей не судить о живописи?

К ужину миссис Харрис и мисс Фрэмптон спустились вместе, болтая о белилах и охре словно заправские подружки.

***

Как обычно, после ужина обитательницы пансионата расположились вокруг камина и принялись за вышивку.

— Вы уже видели свежую подборку «Мы бы хотели, чтобы они нас спасли»? — начала мисс Филпот. — На первом месте — снова констебль Гейнсборо. И неудивительно — у него столько поклонниц!

Дамы единодушно вздохнули.

— А кто на втором, голубушка? Снова Хогарт? — поинтересовалась с дивана миссис Триклбэнк.

Агата Спунер фыркнула из недр своего любимого кресла:

— Нет-с, никак не угадали, дорогая! На втором месте — констебль Вулнер! И моё мнение таково, что он заслуживает и первого места. Гейнсборо уж слишком слащавый. Мужчина должен выглядеть солидно, а не как оперный тенор.

Миссис Триклбэнк неторопливо провела кончиками пальцев по своей вышивке с рождественским пейзажем.

— Ах, к красному мундиру Гейнсборо так подходят его розовые перчатки!

Миссис Спунер в ответ только закатила глаза.

Марта Харрис подняла голову от своей вышивки с пышным букетом роз и, бросив взгляд на мисс Фрэмптон, серьёзно проговорила:

— Право, не знаю. Иногда хочется чего-то другого, чем эти популярные дамские угодники! Ведь наши сердца для них как игрушки… — и она наигранно вздохнула.

Мисс Филпот и миссис Спунер обменялись взглядами.

— Ну-ка, ну-ка, милочка, рассказывайте! — Одетта Филпот улыбнулась. — Неужто вы решили сменить фаворита? А констебль Стивенс уже в курсе?

Харрис возвела очи горе.

— Господь с вами, Одетта, наш союз с господином Стивенсом благословлён на небесах...

Мисс Гриффит-Джонс поперхнулась слюной и возмущённо уставилась на Харрис, но та продолжала как ни в чём ни бывало:

— Однако, — и Марта наставительно подняла палец, — я говорю о том, что иногда склонности нашего сердца даются нам не как благословение, а скорее как проклятие. И господин Гейнсборо — яркий тому пример! Конечно, у него такая статная фигура, широкие плечи, страстный взгляд… — голос миссис Харрис замер мечтательно, но она тут же взяла себя в руки. — Тем не менее, всем известно его непостоянство. Знакомый доктор рассказывал мне, сколько валиума приходится выписывать женщинам, покинутым господином Гейнсборо, и этот список пополняется каждый месяц!

Дамы вздохнули и понимающе переглянулись. Миссис Харрис, вдохновлённая молчаливой поддержкой слушательниц, продолжила:

— Вот я и говорю, что иногда лучше, когда сердце склоняется к мужчине более спокойному, более домашнему… Вроде господина Рейнольдса.

Мисс Фрэмптон громко ойкнула. Оглянувшимся на неё дамам она со смущённой улыбкой показала иголку и палец с выступившей каплей крови. Переведя взгляд обратно на Харрис, миссис Спунер фыркнула:

— Рейнольдс?! Он такой тихоня! Наверное, не знает, с какой стороны подступиться к женщине!

Стрельнув глазами на Элизабет Фрэмптон, вновь увлечённую шитьём, Харрис возразила:

— Иногда я подозреваю, дорогая Агата, — слова «дорогая Агата» она выделила особо, — что вы плохо разбираетесь в мужчинах. Знаете поговорку про тихий омут? В таких мужчинах как раз страсти поболее, чем в некоторых, потому что они не распыляются во все стороны. Вы видели, какой взгляд у господина Рейнольдса, когда кто-нибудь при нём заговаривает о преступниках? Это же чистый огонь! Я думаю, что если бы нашлась женщина, способная пробудить его чувства, он бы смог сделать её очень счастливой.

Мисс Филпот уставилась на миссис Харрис в раздумье, да и остальные притихли.

— Итак, — продолжила Марта, — нам очень повезло, что господин Рейнольдс завтра придёт к нам на игру. Однако я не сомневаюсь, что привлечь внимание такого достойного мужчины сможет только особенная женщина.

Дамы покивали, переглядываясь украдкой.

***

На следующий день в пансионате уже с утра царила радостная суматоха. Дамы одалживали друг у друга атласные и бархатные ленты, просили совета по укладке волос, обменивались модными журналами. Мисс Филпот во время любых разговоров безостановочно массировала кисти рук, каковым жестом чрезвычайно смущала своих собеседниц. Миссис Триклбэнк утром вышла из своей комнаты с лицом, густо намазанным сметаной, и ходила так несколько часов подряд, пока, наконец, миссис Спунер не напомнила ей о приличиях.

У Марты Харрис, помимо стандартных дамских забот, было ещё одно дело, требующее внимания. Утром после чая, когда на кухне остались только она и Агата Спунер, Харрис упомянула, что у неё совершенно случайно оказались два билета в кино — на сегодняшнюю премьеру нашумевшего детективного фильма.

— Ах, какая жалость! Так повезло получить билеты, но ведь сегодня — игра!..

Миссис Спунер отмахнулась несколько раздражённо.

— Так почему бы вам со Стивенсом не сбежать с этой дурацкой игры в кино?

Харрис бросила на неё взгляд из-под ресниц.

— К сожалению, господин Стивенс терпеть не может кинотеатр! Но… Ведь, кажется, господин Вулнер — большой поклонник детективов? Впрочем, сейчас, когда он попал сразу на второе место списка журнала «Модница», у него, наверное, совсем нет свободного времени… — она сочувственно вздохнула.

Агата уставилась на неё с удивлением.

— Я бы, конечно, позвала его, но… Вы бы отдали нам билеты?

Харрис тепло улыбнулась.

— Конечно, моя милая. Я ведь помню, каково это — быть молодой…

Миссис Спунер фыркнула, но не так самоуверенно, как обычно.

— Дорогая Марта, я младше вас только на четыре года!

Харрис мечтательно подняла глаза на тканевый абажур под потолком.

— Ну, вот и наслаждайтесь этим. Четыре года — это большой срок. При желании за четыре года можно прожить целую жизнь… — она перевела взгляд на миссис Спунер. — И да, я с удовольствием отдам вам билеты. Надеюсь, вечер будет приятным.

И Агата Спунер, против своей обычной манеры, не нашлась, что ответить.

***

Стивенс, Тёрнер и Рейнольдс прибыли точно к назначенному времени, и сразу после чая игра началась.

Мисс Гриффит-Джонс, поджав губы, села со своей вышивкой в кресло у камина, но все остальные дамы оживлённо кружили вокруг большого стола, рассаживаясь по местам.

Зоркий глаз миссис Харрис мгновенно приметил растерянное лицо мисс Фрэмптон. Марта юркнула к скромнице и, вцепившись в её руку, решительно потянула её к Рейнольдсу, однако в последнюю секунду заметила миссис Триклбэнк, тоже нацелившуюся на место рядом с констеблем. На ротацию с мисс Фрэмптон времени не было, и миссис Харрис была вынуждена приземлиться на стул справа от Рейнольдса самостоятельно, усадив Элизабет по правую руку от себя. Миссис Триклбэнк тут же села слева от Рейнольдса. Глянув на её довольное лицо, Харрис буркнула: «Это мы ещё посмотрим». Пока же игра не началась, Марта обратила улыбку на Стивенса, севшего почти напротив неё и посматривающего на Рейнольдса с явным подозрением.

На первом круге выбыли констебль Тёрнер, мисс Марш и миссис Триклбэнк. Миссис Харрис показалось, что Тёрнер откровенно слил игру, после чего слишком уж торопливо пересел на пустующее место недалеко от камина, но сейчас это её не волновало.

Миссис Триклбэнк не выказала желания куда-либо пересаживаться, а только хихикнула и пролепетала:

— О, господин Рейнольдс, вы так хорошо играете!

Харрис раньше не особо интересовалась характером констебля Рейнольдса, но всё же она считала себя проницательной особой. И её проницательность подсказывала ей, что Рейнольдс далеко не глуп. Марта закусила губу и со всей ответственностью приняла решение действовать в соответствии с тактикой прямо противоположной, нежели выбранная миссис Триклбэнк.

Мельком глянув в свои карты, миссис Харрис обратила взор на профиль Рейнольдса.

— Вы знаете, господин Рэйнольдс, чем больше я на вас смотрю, тем яснее вижу — у вас очень интересное лицо! Я бы сказала — интеллектуальное. Такие черты! С вас стоит нарисовать портрет! — она вздохнула. — Ах, если бы я умела рисовать… Но постойте, мисс Фрэмптон ведь умеет! Правда, душенька?

Все, включая Рейнольдса, посмотрели на Элизабет Фрэмптон, которая смешалась, но кивнула.

— Не стесняйтесь, милая! Вы замечательно рисуете! — Харрис вернулась к Рейнольдсу. — Она замечательно рисует, я сама видела! Просто даже не хуже Тёрнера!

Стивенс подпрыгнул и обернулся к Тёрнеру.

— Тёрнер! Вы рисуете? Почему я не в курсе?

Констебль оторвал взгляд от вышивки мисс Гриффит-Джонс и выпучился на миссис Харрис, которая лукаво улыбнулась.

— Нет-нет, я говорила об Уильяме Тёрнере…

Выражение лица Тёрнера не изменилось, и Марта неуверенно пробормотала:

— Вас тоже зовут Уильям?..

Голос мисс Гриффит-Джонс мог бы заморозить и айсберг посреди Ледовитого океана.

— Уважаемая Марта, вы что же, не помните имени нашего гостя, который регулярно бывает в нашем доме вот уже пять лет?

Впервые в жизни Марта Харрис прочувствовала, что означает выражение «сгореть со стыда».

Внезапно наэлектризованную тишину разбил звонкий смех мисс Фрэмптон. Все лица повернулись к ней. С лёгкой улыбкой Элизабет воскликнула:

— О боже, я только сейчас обратила внимание на это чудесное совпадение! Не только господин Тёрнер — однофамилец с художником Тёрнером… Ведь и Стивенс, и Рейнольдс — это художники!

Все дамы изумлённо посмотрели на констеблей. Рейнольдс, кажется, не удивился, но вот Стивенс выглядел ошарашенным.

— Художник?! Вот уж не ожидал…

Мисс Фрэмптон лукаво улыбнулась ему.

— О, не беспокойтесь, Фредерик Стивенс успел нарисовать не так много, так что вашей репутации ничто не угрожает!

Рейнольдс взглянул на Элизабет с интересом.

— Мисс Фрэмптон, у нас в отделении есть ещё Хант и Моррис…

На её лице отразилось радостное удивление осознания.

— Да, конечно! И почему я раньше не замечала? Ох, я надеюсь, у вас там и Россетти есть! Я бы с удовольствием взяла у него автограф!

— Нет, Россетти нет…

И они засмеялись, глядя друг на друга поверх головы миссис Харрис, которая постаралась сползти со своего стула ещё ниже.

Остальные участники игры растерянно переглянулись, а Марта Харрис наконец-то вздохнула с облегчением, бросила последний настороженный взгляд на Тёрнера, отвернувшегося к мисс Гриффит-Джонс, и произнесла:

— Дамы и господа, давайте вернёмся к игре!

Однако стоило оставшимся игрокам сосредоточиться на картах, как Марта словно бы невзначай обронила:

— Как вы считаете, Элизабет, ведь правда у господина Рейнольдса интересное лицо? Он очень похож на того поэта…

— Джона Китса? — и мисс Фрэмптон тут же густо покраснела.

Миссис Харрис оживилась.

— Да, совершенно верно! Если бы Китс носил форму, был бы точь-в-точь наш констебль Рейнольдс!

Миссис Триклбэнк, до этого сидевшая тихо, вдруг вставила:

— Милые дамы, вы совсем засмущаете констебля, сравнивая его с романтическими поэтами! Сначала художники, теперь — поэты… Мне кажется, это не совсем уместно… — она улыбнулась Рейнольдсу. — Ведь вы, должно быть, не интересуетесь подобными глупостями?

Констебль откашлялся.

— Нет, отчего же… На досуге я люблю почитать…

Миссис Харрис победоносно прищурилась на миссис Триклбэнк за его спиной и вернулась к беседе.

— О, это весьма занятно! И что же вы предпочитаете?

Стивенс, потянувшийся за новой картой, услышал вопрос и посмотрел на Рейнольдса с интересом.

— Да, что вы читаете? Я обязан быть в курсе!

Тот смутился.

— Ну, во-первых, конечно, я всегда читаю на ночь должностную инструкцию…

Стивенс удовлетворённо кивнул и уставился в свои карты, потеряв интерес к разговору.

Рейнольдс осторожно перевёл взгляд с него на миссис Харрис и дальше — на мисс Фрэмптон — и продолжил:

— Иногда и поэзию читаю. У Китса есть очень интересные образы, — он улыбнулся уголками губ. — Никогда не думал, что могу быть похож на него .

Мисс Фрэмптон вновь порозовела, но всё же нашла в себе силы улыбнуться в ответ.

На втором круге выбыли все, кроме миссис Харрис, Рейнольдса и мисс Филпот. Последняя, получив новые карты, фыркнула и раздражённо бросила их на стол, признавая поражение. Оставшись вдвоём с дамой, Рейнольдс начал было поддаваться, но миссис Харрис быстро дала понять, что понимает его задумку и не одобряет её. В итоге после упорной борьбы констебль всё-таки получил заслуженную победу и приз — кофейный торт.

Все, даже мисс Гриффит-Джонс, похлопали, поздравляя его с победой, а Стивенс, посмеиваясь, воскликнул:

— Ох, дорогая миссис Харрис, неужто кто-то превзошёл вас в картах!

Марта протянула Рейнольдсу руку и с достоинством произнесла:

— Конечно, я нисколько не сомневалась в справедливости той высокой оценки, которую дают вам некоторые наши дамы, но теперь я и сама вижу, насколько вы умны. И я надеюсь, что в ближайшее время мы не только снова увидим вас в нашей гостиной, но и сможем оценить ваш портрет кисти мисс Фрэмптон.

На последних словах взгляд Рейнольдса скользнул к смущённой Элизабет, а миссис Харрис угрожающе сверкнула глазами на миссис Триклбэнк, маячащую за спиной констебля. Та фыркнула и, взмахнув юбками, удалилась на кухню.

Остаток вечера прошёл весело, и только миссис Триклбэнк, сославшись на головную боль, удалилась к себе. Впрочем, никто не заметил её отсутствия.

***

Однажды вечером, через пару недель после игры, миссис Харрис сидела в своей комнате и читала сборник стихов Джона Китса. Периодически она одобрительно кивала, поднимала брови или мурлыкала что-то себе под нос. Вдруг её тонкий слух уловил какой-то звук, похожий на тот, с каким открывают окно.

Марта осторожно высунула голову в коридор и прислушалась. Казалось, везде было тихо… Но вдруг словно бы половица скрипнула в одной из комнат.

Неужели у мисс Фрэмптон? Скрестив пальцы на удачу, Марта Харрис подкралась ко второй двери справа и аккуратно приложила ухо. Её тренированный слух без труда различил шорох юбки и лёгкий скрип кровати, а затем ещё один скрип громче — от того, что рядом с первым человеком сел второй, скорее всего мужчина. Спустя мгновение последовал чуть слышный звук поцелуя и шёпот: «Ах, Эдмунд!»

С широкой улыбкой Марта на цыпочках вернулась в свою комнату, осторожно закрыла дверь изнутри и вернулась к чтению стихов. Что бы мировая гармония делала без помощи миссис Харрис!

Показать полностью
29

Болотные огоньки

Аннотация: Сказ о том, как Маричка не хотела замуж за немилого, а затем узнала, что любовь можно обрести в самых неожиданных местах

Болотные огоньки Мистика, Романтика, Фольклор, Сказка для взрослых, Авторский рассказ, Рассказ, Длиннопост

Ведунья склонилась всем телом, неторопливо раскручивая большое светлое блюдо, полное яблок, и взгляды всех людей в комнате как заворожённые устремились за ленивой круговертью плодов. Яблоки были разные: и крупные нежно-розовые, сочащиеся сладким ароматом, и мелкие зеленоватые дички, и лежалые, тронутые плесенью желтушки, и тёмно-коричневые, полностью гнилые, проминающиеся от любого движения.

Маричка, переминающаяся с ноги на ногу рядом с ведуньей, ещё раз провела неторопливым взором по лоснящемуся от душного воздуха комнаты лицу Серго, по тускло поблёскивающему в свете свечей золотому шитью его кафтана, по пальцам с пухлыми ямочками, цепко нависшими над кружащимися яблоками. Сейчас, когда парень закрыл глаза по обычаям гадания, можно было рассматривать его без опаски.

«Да он вроде и красивый…» — нехотя подумала Маричка. «Вон ведь Леля так по нему сохнет… И богатый… Радоваться надо, что он меня выбрал…». Но слова матери и тёток не помогали — ни раньше, когда они приговаривали их, кружась над будущей невестой с отрезами ткани, примеряя, что больше к лицу, ни сейчас, когда девушка повторяла их мысленно.

Взгляд Марички зацепился за ссохшееся, почти чёрное яблоко, подкатившееся к пальцам Серго, и в голове бухнуло: «Хоть бы гнилушку взял. Может, ещё откажутся. Его мать сильно в приметы верит…». Девушка украдкой глянула на полную женщину с сурово сведёнными бровями, сидящую среди других на длинной скамье вдоль стены. Та словно бы всеми своими чувствами, всем существом устремилась к творящемуся в руках старухи-ведуньи. Казалось, что если даже грохнет сейчас над домом и начнёт рушиться крыша, — и тогда она не оторвётся от гадания.

Маричка покосилась на своих родителей. Отец сидел чинно, выпрямив спину, со спрятанной в углах губ улыбкой, успокоенный тем, что ведунья подтвердила чистоту и здоровье его дочери. Матушка тревожно перебирала пальцами углы расшитого платочка и, часто моргая, бегала глазами то на яблоки, то на Серго, то на иконы в углу комнаты.

Наконец ведунья проскрипела:

— Добрый молодец Серго, время выбирать невесту.

И сразу ладонь рухнула вниз, прижимая добычу к блюду. В комнате как ветер пролетел от множества вздохов. Не открывая глаз, парень уже заулыбался, чувствуя под пальцами приятно-твёрдую полноту.

Раздался довольный клёкот ведуньи:

— Ох ты ж, добрый молодец! Уж выбрал, так выбрал! Знать, твоя по праву невестушка-то! Дай-ка сюда, дай…

Серго радостно глянул на плод в своей руке — сплошь розовый, без единого изъяна — бросил торжествующий взгляд на родителей и подал яблоко старухе.

Та отрезала кусочек и вложила его парню в рот.

— Ну, попробуй. Как тебе невеста?

Неторопливо пережёвывая, Серго огладил хозяйским взором тело Марички и наконец с улыбкой произнёс:

— Сладкая.

И сразу все вскочили со скамеек. Матушка подбежала к Маричке, обняла её и, утирая выступившие слёзы, забормотала: «Счастливая ты, счастливая, дочка!..». Отец подступил к родителю Серго, чтобы окончательно обговорить детали завтрашней свадьбы.

Маричка снова покосилась на парня — он не отрывал от неё довольного прищура, с наслаждением похрустывая яблоком. До завтра ему не положено было прикасаться к ней, но смотреть уже можно было сколько угодно. Девушка скользнула взглядом на его губы — влажные от сока, перекатывающиеся в постоянном движении — и представила, как завтра ей придётся целовать их. Проглотив, Серго широко улыбнулся ей, показывая белые зубы, и откусил новый кусок. Маричку точно ударило образом — эти зубы вместо яблока впиваются в её тело, оставляя тёмно-красные следы на белой коже. Она торопливо отвела глаза.

Наконец радостный гомон начал стихать, и все засобирались. С облегчением девушка вышла из напаренного травяными настоями дома в свежую прохладу летней ночи. Родители Серго и Марички в последний раз обнялись и троекратно поцеловались, ещё раз подтверждая в присутствии ведуньи свой свадебный уговор. Парень лихо запрыгнул в бричку и, пока никто не смотрит, послал Маричке воздушный поцелуй. Та неловко замялась, но всё же улыбнулась в ответ.

Дома девушка сказалась уставшей и попросила разрешения пойти к себе. Напоследок матушка поцеловала её и радостно пробормотала:

— Завтра поднимемся рано-ранёшенько. Должна прийти тётка Марфа, да опосля на обмывание, да красоту ж нужно навести… А пока — спи, дочка, спи крепко. Завтра уж не поспишь…

Маричка послушно легла, однако сон не шёл. В голове кружились слова о том, что завтра ей будет не до сна. Они сливались с образом Серго: как он цепко ухватил яблоко, словно хотел выжать из него весь сок, как жевал, а в уголке рта поблёскивала капля, и казалось, что она вот-вот потечёт на подбородок, как оглядывал её масляными, наглыми глазами.

«Нет, не красивый он!» — не выдержала девушка. «Если нужно будет целовать его, так я умру. Но делать-то нечего, свадьба сговорена…».

А немного погодя стало и того хуже: вспомнила Маричка, как щупали её сухие старушечьи пальцы, больно мяли грудь и живот, уверенно оглаживали самые сокровенные места. Стоило представить, что завтра туда же полезет Серго — и сделалось так тошно… Вот и крутилась девушка с боку на бок до тех пор, пока звёздный Соловей не заглянул в окно.

— Ох, Соловушка, — прошептала она, — знаешь ты о любви. Расскажи, как это? Говорят, все поначалу боятся, а потом будто бы привыкают и любят мужей своих? Только не верится мне что-то…

Маричка помолчала, прислушиваясь. Где-то скрипнул пол. Наверняка матушка ещё молится. Или, может, в сотый раз приданное перебирает да разглаживает потемневшими от домашней работы ладонями.

— Ещё говорят, как бы знаки есть. Приметы всякие. Главное, вопрос правильно задать. Скажи, Соловушка?

Она пристально уставилась на звёзды, только не заметила никакого ответа.

— И что делать-то? Замуж ведь надо. А больше и не за кого.

Перед мысленным взором девушки мелькнуло лицо Михея. Ох, красивый он, ох, ладный… На гуляниях как рубаху скинет, выйдет в круг — против любого, никого не боится — так все девки столбом встают, только хихикают промеж собой, а глаз не отводят. Да ведь не зовёт её Михей — и не позовёт. Любит он свободу. Да и девок любит, чего уж там.

Маричка вздохнула.

— Нет, не надо мне такого мужа. Будет только гулять да пить, а больше ничего. Серго хоть при деле, умеет много… Родители у него важные… — она снова вздохнула. — Только не могу я… Лучше уж умереть…

В этот момент нижняя звезда Соловья сверкнула тёплым жёлтым светом. Девушка аж на локте приподнялась. Неужели знак?

— Что, Соловушка? Разве думаешь, что лучше сгубить себя, чем за Серго идти?

На этот раз вспыхнуло ниже — в кронах дальних деревьев. Маричка вскочила с постели и высунулась в окно, вглядываясь в темноту. Жёлтый огонёк неторопливо возник прямо на тропинке возле их дома, два раза моргнул ярким светом и поплыл в сторону леса.

«Возможно ли, что и вправду знак? — подумалось девушке. — Или обман? Но ведь просила я ответа, а теперь боюсь принять его. Нужно хоть глянуть, что там. А как ночью идти в лес, одной?».

Но тут снова вспомнилось ей распаренное лицо Серго и белые зубы, вгрызающиеся в яблоко, и девушка решилась. «Да хоть к зверю ночному в лапы попаду — всё одно пропадать».

Она неуверенно посмотрела на свои комнатные туфли. В таких далеко не уйдёшь, особенно по лесной траве, но делать нечего — вся уличная обувь и одежда внизу. Там матушка услышит.

Маричка высунулась дальше: под окном — скос, а потом можно перебраться на толстую яблоневую ветку, усыпанную плодами. Подобрав подол белой рубахи, девушка вылезла в окно и замерла, заметив, что жёлтый огонёк вновь оказался неподалёку. Под её взглядом он крутанулся как в танце, и Маричка улыбнулась неведомо чему. Было что-то хорошее в этом тёплом свете. Словно бы старый друг зашёл её навестить.

Почувствовав прилив сил, девушка перебралась на яблоню, по пути стряхнув несколько листьев и сухую веточку, и вскоре оказалась на земле.

Огонёк радостно подпрыгнул и припустил по тропинке, а Маричка побежала за ним — легко, не разбирая дороги, будто был белый день, а не густая звёздная темнота.

Наваждение спало в тот момент, когда её правая туфля неожиданно чавкнула холодной жижей. Девушка вздрогнула, остановилась и обвела взглядом сурово шумящие деревья. Со всех сторон её окружал лес. В левую туфлю также начало сочиться холодное. Маричка испуганно отступила. Под мягкой подошвой сочно лопнули ягоды и от их сока, а может, от ослизлого мха, девушка поскользнулась, неловко взмахнула руками и плюхнулась на землю. Рубаха тут же начала напитываться водой.

Жёлтый свет впереди остановился и, подумав, повернул назад. Девушка с ужасом следила, как приближающийся огонёк озаряет торчащие тут и там кочки, покрытые тёмно-красными каплями, шелудивые стволы сосен и мутно-зелёный блеск воды. Болото! Да не окраина, а самая топь…

Чем ближе был огонёк, тем он казался больше. В один момент Маричке даже почудилось, что в глубине света она различает человеческое лицо. Вглядевшись внимательнее, она воскликнула:

— Кася!

Над ряской, время от времени вспухающей пузырями, висела сияющая фигура её подруги — в том самом сарафане, в котором пять лет тому назад пошла она по грибы, да так и не вернулась.

Кася добро улыбнулась.

— Здравствуй, Маричка.

Голос её звучал тихо и глухо, точно журчание спрятавшегося под поваленными деревьями ручья.

— Кася, ты что же… Ты здесь теперь?

Маричка не осмелилась выговорить вслух то, что крутилось на языке. Здесь, посреди ночного болота, даже последний храбрец подумал бы, прежде чем произнести подобные слова.

Девушка, сотканная из тёплого света, по-прежнему улыбалась.

— Мы все здесь. Пойдём со мной. У нас хорошо, — и она протянула лучистую ладонь.

Маричка, как зачарованная, подняла было руку, чтобы подать подруге, как вдруг заметила на своей ладони кровь. Испуганно вздрогнула, растопырила и брезгливо отвела пальцы, однако догадалась, что это —всего только сок ягод с кочки, на которую она оперлась. Подумав, девушка опустила руку обратно.

— Знаю я, что завтра у тебя свадьба. Так ведь не любишь ты Серго…

Маричка покачала головой. Где-то далеко ухнула птица.

— Видишь? Нельзя тебе возвращаться. Лучше оставайся со мной, с нами…

С трудом оторвав взгляд от лица Каси, девушка вдруг заметила, что лес вокруг наполнился сиянием. Тут и там между иссохших деревьев мелькали огни — бледно-голубые, нежно-серые, густо-зелёные. В затхлой воде лениво покачивалась россыпь искристых отражений. Похоже было, как на Купалу бродят по лесу с фонарями те, кто ищет цвет папоротника.

Девушка испуганно оглянулась — и за спиной конца болоту не было. «Как же я зашла сюда? И как теперь выйти?» — подумалось ей. А потом словно бы из глубины всплыла тягучая мысль: «А зачем выходить?».

Снова забормотал голос Каси:

— Неужто ты по своей воле пойдёшь за Серго? Сгубит он тебя, поломает. Не пожалеет красоту твою молодую — ни руки нежные, ни тело белое, ни косы медовые. А помнишь, как грезили мы с тобой о другой жизни, о дальних странах, о чудесах?

Маричка вздрогнула, обняла себя руками, пачкая рубаху тёмно-красным соком, и тихо проговорила:

— Да где ж взять-то её, другую жизнь?

— Останься с нами — узнаешь, сколько в мире красоты, и радости, и неги… Ты ведь о любви спрашивала… У людей ты не найдёшь такой любви, как наша…

Справа робко приблизился к ней оранжевый огонёк и на мгновение полыхнул жаром.

И почудилось девушке, что это тоже человек, да притом знакомый.

— Помнишь, как на майское гуляние мы венки плели и парням раздавали? И ты свой Петру дала?

И точно, чем больше Маричка всматривалась в оранжевый огонёк, тем больше вспоминала тот давний весенний день, когда Пётр — рослый парень с копной светлых волос — по-доброму рассмеялся подарку, а затем поцеловал ей руку, будто взрослой барышне. Через несколько лет ушёл он в город, на заработки. Только вот, видать, не добрался. Может, решил дорогу через лес срезать или ещё что, теперь уж не узнать.

Огонёк тихо подплыл к ногам девушки и разгорелся, засветился ярче. Маричка протянула руку и окунула пальцы в приветливое тепло. Оранжевый с готовностью нырнул под её ладонь, точно ластится. Краем глаза девушка заметила, что и другие огни подступили, окружая, однако теперь уже было ей отчего-то спокойно.

Кася, мигнув, оборотилась обратно жёлтым огнём и подплыла ближе, погладила щёку Марички.

Оранжевый, пробежав всполохами по руке девушки, переметнулся на ногу, замер на миг, словно в нерешительности, а потом живым теплом потёк выше по бедру — под рубаху. Маричка охнула и сжала ноги, только против охального огонька это не помогло. Слева подступил ярко-синий, оплёл её руку, и показалось девушке, будто провело ей по коже ласковым языком.

Тем временем оранжевый добрался до самого верха и ярко вспыхнул между бёдер, наполняя Маричку непривычным томлением. Тут же позабыла девушка, что сидит на мокрой кочке посреди гибельного болота, а могла думать лишь о пламени, мягко потёкшем по её телу.

Синий огонёк настойчиво потянул её левую руку вниз, к нему присоединился сиреневый справа, и, после минутного смущения, девушка откинулась назад, на подхватившее её упругое тепло. Оранжевый тут же прильнул к обнажившемуся телу, обвил Маричку бережным огнём, приподнял бёдра с сырой земли. В вырез рубахи скользнул лиловый, терпко лизнул сотней искр. Девушка невольно выгнулась навстречу ласке, только прикусила губы, чтобы не застонать.

Теперь огоньки окутывали её тело сплошным переливающимся пламенем, где-то покусывая искристыми всполохами, где-то оглаживая властно, сладко — и в один момент позабыла Маричка о Серго, о яблочном гадании, о свадьбе, да и о всей своей жизни. И тут же почудилось девушке, что оранжевый огонёк, полыхающий промеж её бёдер, потёк выше, загустел — и теперь она уже ясно видела лицо Петра, склонившееся над ней. Ярко-голубые глаза, веснушки, ямочка на подбородке — всё как и много лет назад. Он улыбнулся и крепко обнял её, и Маричка почувствовала, как наполняет её жаркая тяжесть, от которой всё тело потекло тягучим воском.

«Эх, всё одно пропала, так терять нечего…» — мелькнуло в голове. Девушка обвила шею Петра руками, прижалась к его губам — пылким, хмельным — и закрыла глаза, доверяя своё тело трепещущему свету. Голова Марички куда-то плыла, словно затянуло её в водоворот и кружит, кружит…

Жар нарастал, и девушка, уже не сдерживаясь, вцепилась пальцами в спину Петра, подалась навстречу. Парень снова накрыл её губы поцелуем — жадно, страстно, — и в ушах зазвучал шепот как бы нескольких голосов, сливающихся в один:

— Останься с нами, Маричка... Оставайся… Только скажи…

И девушка, чувствуя, как внутри неё вьется лозой и, наконец, раскрывается огненный цветок удовольствия, выдохнула:

— Да…

Не знала Маричка, сколько пролежала, убаюкиваемая огоньками. Может, заснула она, и всё дальнейшее было лишь сном. Только казалось ей, что вновь появился перед ней Петр, протянул руку, и, когда она взяла его широкую ладонь и поднялась на ноги, слева улыбнулась Кася, подхватила её радостно, закружила в танце, а потом настойчиво повлекла в сторону. Снова почувствовала девушка болотную жижу под ногами, пахнуло на неё стылой сыростью утреннего тумана, лениво колыхнулась перед глазами ряска, а рот наполнился вдруг затхлой железистой водой. И увидела Маричка совсем близко набухшие соком темно-красные ягоды — а больше ничего уже не было.

Проснулась она в вечерних сумерках, свежая и отдохнувшая. В голове молнией мелькнуло: «Свадьба! Как же я свадьбу проспала!», девушка вскочила было на ноги, но тут же замерла, узнав весёлое лицо Каси. Сразу вспомнился вчерашний сон — и болото, и огоньки, и жаркие ласки. Покраснела Маричка пуще пунцовой розы.

— Здравствуй, друженька. Заспала ты совсем, Петро уж два раза тебя спрашивал. Или не по сердцу он тебе? — подруга лукаво прищурилась.

Девушка растерянно огляделась. Непонятно было вокруг. Вроде бы комната, только нечётко всё, как будто беспрерывно течёт и меняется. Краем глаза заметны какие-то смутные фигуры, а как прямо глянешь — нет никого. Посмотрела на себя — всё обычное. Только рубаха белая, без следа болотной грязи, и туфли чистые.

— Что же я теперь?.. Как же домой мне?..

Кася рассмеялась задорно.

— Неужто к Серго торопишься? Родителей повидаешь ещё. Или, может, хочешь за Михеем пойти? — подруга озорно улыбнулась.

Девушка замотала головой.

— Нет, не хочу. Скажи мне лучше… А Пётр что… давно ведь здесь? Есть у него кто?

Подруга понимающе улыбнулась и потянула Маричку за руку.

— Пойдём, пойдём к нему. А то извелся уж весь…

Девушки нырнули под колышущийся тёмно-зелёный полог, а когда вышли с той стороны — в одно мгновение оказался возле них Пётр, словно бы ждал. Бухнула кровь девичья густым жаром, зарделась Маричка алым румянцем, а сама глаз от парня отвести не может, точно приворожило её.

— Ох, Петро, ты всё здесь… — кокетливо вздохнула Кася. — А я вот веду Маричку окрест поглядеть да на источник, что возле Кривой балки, — спинку попарить. Так, может, ты бы её проводил, а то всё одно тут без дела слоняешься…

Парень только молча кивнул и протянул Маричке ладонь, а девушка прильнула к нему доверчиво, пылко, да так они и пошли.

Кася же, проводив взглядом удаляющуюся пару, усмехнулась и пробормотала себе под нос:

— Всё-таки будет Серго моим…

КОНЕЦ

Показать полностью 1
Отличная работа, все прочитано!