Диктофон у него появился давно. В то время, когда его, уже преклонных лет, родитель, стал жаловаться на память. По правде говоря, жаловались все остальные, а глава семьи просто об этом не помнил и не верил. Меняя свою точку зрения, забывая высказанные пожелания или наказы, отец его впадал в крайнюю степень раздражения из-за поступков своих домочадцев.
Сейчас уже не имеет значения, что толкало пожилого человека поучать или критиковать всех по любому поводу. Может быть, он искренне верил, что является носителем сокровенных знаний, может, таким образом, добирал значимости и авторитета в своих глазах. Сложность заключалась в том, что постоянно потакать ему было опасно - следуя затейливым рекомендациям можно было сильно навредить здоровью и благополучию. Но и игнорировать родного человека было бы бессердечно. Поэтому старика слушали, где могли - выполняли его распоряжения, где же это было совершенно невозможно - тихонечко делали по-своему. Однако был ряд принципиальных вопросов, решение по которым изменять было бы затруднительно, а то и вовсе невозможно. И, дабы исключить всякие обвинения в своеволии, слова главы семьи были записаны на диктофон. Вот только ничего хорошего из этого не получилось - старик пришел в ярость, когда услышал запись и решил, что его считают выжившим из ума. Он уже не помнил, что сам согласился записать свой голос и что его настойчиво отговаривали от принятого решения. Но такова была его воля и такова была его реакция, когда он ее переменил. Поняв, что для конфликтов найдутся поводы и без диктофона, его тут же положили в дальний ящик, что бы больше не доставать.
Прошло изрядно времени, когда о диктофоне снова вспомнили. Уже следующее поколение стало сетовать на забывчивость. Нет, до склероза было еще далеко, но дословно запомнить роящиеся в голове мысли становилось все тяжелее. И было досадно упускать интересные идеи, узоры из фраз и неожиданные рифмы... Так первый раз им был включен диктофон для записи самого себя. Как известно, первый блин выходит обычно комом. Этот не был исключением. Он смотрел на зажегшийся индикатор записи и, перебирая свои мысли, решал - какая из них достойна, что бы произнести ее вслух и сохранить навсегда. Постепенно, так ничего и не решив, он обнаружил, что мыслей в голове нет и выключил диктофон, записавший к тому времени изрядное количество вздохов и сопение. Второй заход был более удачным - он записал полторы фразы. Закончить вторую он не смог, так как его испугал собственный голос, непривычно звучащий в пустой комнате. Он прослушал запись, поморщился и все стер. Гениальная, как ему показалось, идея родилась на следующий день, когда он брился - зеркало. Молчаливый собеседник, которому можно адресовать свои слова. Он тут же вспомнил, что где-то слышал или читал о таком приеме и все отзывались об этом очень положительно. Перенеся в комнату зеркало, он, не откладывая, попробовал заговорить со своим отражением. Поначалу ему казалось, что вот сейчас он разразится тирадой с глубоким смыслом и голос его переполнится силой и уверенностью. Что сейчас из него без запинки польются связанные в единое целое мысли, обличенные в красивые слова и обороты. Но через полторы фразы голос понизился до шепота, а через две – закончились и мысли. Становилось уже привычным стирать результаты неудавшихся экспериментов. Попытки продолжились и на следующий день. Со временем дело вроде бы и пошло на лад, и ему уже удавалось не понижать голоса и произносить больше чем две фразы без длительных пауз, но тоже самое можно было просто записать на бумаге. И сделать ему это было легче и быстрее. Оказалось, что сидя перед зеркалом, он с трудом находит нужные рифмы или подбирает слова, в то время, как глядя в окно, это происходит чуть ли не само собой, без всяких усилий. Но пока он добегал от окна до зеркала и включал диктофон, мысли путались, рифмы рассыпались, а слова выходили скомканными и корявыми. Тогда он перестал выключать диктофон вовсе, а со временем и бегать к зеркалу, что бы произнести очередную фразу. Он научился диктовать.
Нося диктофон с собой, и включая его при любом удобном случае, он записывал не только свои мысли, но и окружающие звуки, коих было несоизмеримо больше. А ведь эти записанные мысли потом предстояло найти и для этого прослушать всю сделанную запись. И он привык слушать записи прошедшего дня, вспоминать его события и свои переживания. Он начал думать об услышанных словах. Реже – чужих, всегда понятных – своих. Он стал придумывать другие ответы на услышанные днем вопросы. Он сам стал придумывать эти вопросы и отвечать на них. Ему становилось все интересней и захватывающе. Одно омрачало его новое развлечение – необходимость ставить на паузу прослушиваемую запись, что бы на бумаге записать и то, что он только что прослушал и свои мысли по этому поводу. Это отнимало время, это тормозило полет его мысли и безмерно раздражало его.
Как его посетила идея купить второй диктофон, он уже и сам не смог бы ответить. Вдруг он понял, что можно слушать одну запись и одновременно диктовать другую, с новыми мыслями! Это гениально! Открытие! Это, это… он так и не придумал, что – «это». Но на следующий день он купил новую модель диктофона.
Одинокий, с тривиальной, в общем-то, судьбой, он не был избалован живым общением. Как и у большинства современников у него были компьютер и телефон с разными программами, которые позволяли устанавливать связь с множеством абонентов. Большей частью это были контакты по работе, реже – родственники, и совсем мало – друзья. Так сложилось, чего уж теперь. Общение сводилось к набору коротких сообщений и ответных картинок с перекошенными рожицами. Это было «не то», этого было мало. Он понял, что хочет говорить, говорить с приятным, умным собеседником. Возможно, спорить с ним и уже не важно, что он будет спорить с самим собой. С новым диктофоном это так просто!
Действительно, дитя прогресса обладало разнообразными возможностями и небывалыми способностями. Чего стоила, например, автоматическая запись, включающаяся при звуках его голоса и выключающаяся, когда он замолкал! А то, что теперь не надо перематывать, в одночасье ставшими убогими, кассеты? И это только малая часть отличий! Ему нравился и размер, и цвет, а уж то, что на новом диктофоне есть экранчик, отображающий всю полезную информацию, заставляло просто его полюбить.
В первый же вечер, когда старый диктофон проигрывал сделанную накануне запись, а новый включился от звуков голоса, открылась одна особенность – на получившейся записи был отчетливо слышен и старый диктофон!
Через день бесстрастный аппарат записывал собрата и человека, включившегося в спор, который он же вел с самим собой накануне. Из его квартиры ушло безмолвие. Разговоры, прочитанные вслух стихи и даже редкий смех раздавались до самого утра. Не бубнежка телевизоров, не перемежаемые рекламой и так же раздражающие новомодные шлягеры по радио, - нет! Живые голоса, живое общение – вот что, как он считал, пришло в его дом.
Его соседи были иного мнения. Они заметили, что ранее угрюмый и апатичный человек вдруг сделался энергичным и веселым. Но радоваться за него они не спешили. Они слышали, как из его квартиры раздается всего один голос – голос человека, который разговаривает сам с собой. Сопоставив эти наблюдения с показываемыми по телевизору репортажами, соседи решили, что без наркотиков тут не обошлось. Не удивительно, что был звонок «куда надо» и приехавшие «кто надо» стали искать запретное. Не нашли, и видимо, чтобы не возвращаться с пустыми руками, захватили хозяина квартиры с собой.
До утра его поместили в камеру. Там не было ни зеркала, ни диктофонов, но у человека осталась привычка произносить вслух свои мысли. И даже спорить вслух с самим собой. Утром, вместо суровой формы на неприветливых людях, он увидел трогательные белые халаты на двух улыбчивых здоровяках, которые встречали его у открывшейся двери узилища. Он понял, кто они и зачем они здесь. Он только не понимал почему. Ведь он не сумасшедший!
Не будем останавливаться на скучных подробностях или отличиях пребывания как в одном заведении, так и в другом, традиционно окрашенном в неприятный оттенок желтого цвета. Достаточно будет сказать, что признанный не опасным, герой нашего повествования, имел возможность ходить по коридорам, лестницам и выходить в больничный сад, где часами сидел на скамейке и что-то, не переставая, шептал себе под нос. Однажды, мимо него, явно без цели, проходил человек в выцветшей пижаме и тяжелом неопрятном больничном халате. Возраста этот персонаж был неопределенного, лицом гладок и даже не сильно бледен, чем обычно отличаются мало бывающие на свежем воздухе пациенты больниц. Бессмысленность его взгляда определено дополнила бы тонкая ниточка слюны из уголка рта, да и не было никакого сомнения, что она или была недавно, или вот–вот появится. Душевное состояние их было столь разительно, что хоть видели они друг друга впервые, интерес к знакомству не проявил ни один из них. Но ровно до того момента, как хорошие манеры нашего героя не побудили его поздороваться и спросить имя подошедшего. В ответ он услышал свои слова, произнесенные ровно с той же интонацией и тональностью, словно подошедший решил передразнивать его. Сперва так и подумав, он даже порывисто встал со скамейки и хотел одернуть шутника, но человек в халате привычно вздрогнул, голова его наклонилась вниз, плечи ссутулились, и вид его сделался жалок и еще более неприятен. В тот же миг вся злость и раздражение покинули нашего героя и, снова устроившись на скамейке, он с необъяснимым самому себе интересом стал смотреть в спину удаляющегося пациента, имени которого он так и не узнал.
Весь следующий день шел дождь и на улицу никого не пускали. Медперсонал отметил некоторую возбужденность, всегда тихого и спокойного больного, но, найдя объяснения этому в перемене погоды и начавшейся грозе, не стали делать никаких дополнительных процедур. В положенное время следующего дня наш герой уже сидел на той же самой скамейке и нетерпеливо обводил взглядом больничный двор в поисках сутулого силуэта в больничном халате. Два прошедших дня дали возможность подготовиться к предстоящей встрече и надеяться, что он сможет заинтересовать своего нового знакомого целыми двумя, да-да, двумя конфетами, которые давали за пару часов до ужина. Не так уж и мало для людей, которые не имеют ничего личного.
Они встретились. Не сразу и не без труда, но им удалось договориться и научиться быть полезными друг другу. Теперь уже оба с нетерпением ждали ежедневных прогулок и спешили получить свое на скамейке больничного двора. Один конфеты, другой же слушал фразы, произнесенные им накануне. Конечно, это было лишь слабое подобие его работы с диктофоном там, - в прошлой и теперь уже недостижимой жизни. Но, по началу, ему хватало и этого. Прошел не один месяц, пока он научил повторять только свои слова, которых запоминалось каждый раз чуточку больше, чем в прошлую встречу.
С наступлением зимы прекратились и прогулки по саду. В больнице уже все привыкли видеть их вместе и они без помех продолжали общаться в гулких коридорах и, реже, – на холодной лестнице. В Новый год больным раздали подарки с конфетами. Новый год праздник нечастый, и у подарков нашелся изъян – они быстро закончились. Но у одного пациента праздник несколько затянулся – ему достался еще один кулек, от нашего героя. Больше взять лакомства было неоткуда, и обделенный разумом пациент начал предлагать каждому встречному в обмен на сладости то, что уже многие месяцы пользовалось спросом – слова странного собеседника, каждый день дающего конфеты. Запомненные слова услышали посторонние люди. Их реакция была разная: кто-то смеялся, кто-то ругался, а кто-то делал выводы. Этим и закончились их встречи. Один уже хотел больше чем просто конфета, а другого не устраивало, что его слова могут пересказать кому угодно просто так. Но все это отошло на второй план перед назначенными новыми процедурами и режимом, более строгим, чем, по их мнению, они заслуживали. Потом они даже один раз случайно встретились в больничном коридоре, но к тому времени, досада и обида прошли и кроме стыда он ничего не испытал. Он стал почти здоров и готовился к выписке, а любитель конфет уже не мог удержать слюны и образ его окончательно сформировался и уже никого не мог ввести в заблуждение.
Настал день, когда он вернулся домой. Вернулся он, вернулись привычки, вернулся домашний уклад. Сказать, что пребывание в больнице никак не повлияло на него, было бы, мягко говоря, не верно. Но и критических изменений в поведении и характере пока не наблюдалось. Он не начал бояться или плохо относиться к соседям, с подачи которых его так долго не было дома. Не вздрагивал он и от редких звонков в дверь, и тем более не ждал их, в страхе прислушиваясь к звукам с лестницы – не за ним ли идут? Не винил себя и не искал виноватого в других, - просто продолжал жить. Узнав, как быстро может перемениться жизнь, что родные стены не защитят, а могут сменятся на другие, что люди – это всего лишь люди, он жил сегодняшним днем. Уходил из дома и гулял по улицам города, уворачиваясь от людей, которые смотрели сквозь него и так же сквозь него пытались шагать энергичной походкой. Или находил себе место в городском парке, наблюдая за людьми, которые уже не спешили, как на улицах, но так же не воспринимали его. Бывало он садился на скамейку напротив своего дома и смотрел на окна. Когда начинало смеркаться, в них загорались огни и, казалось, от этого тьма сгущается еще быстрее. Редко, когда загорались почти все окна в доме, но несколько окон всегда оставались темными. Это были его окна. И смотреть на них, пустых, холодных и безжизненных, ему было неприятно. Это было напоминание, что дома его никто не ждет, что он один. Мысль эта уже давно не волновала его. Не тяготило ни одиночество, ни сопутствующий этому образ жизни, просто неприятно было смотреть на свои темные окна, которые так контрастировали с наполненной светом жизнью остального дома.
Перестав включать диктофон, он словно на паузу поставил и свои мысли. Уже не было полета фантазии и потребности оставить в памяти сложные пассажи витиеватых фраз. Все стало простым и примитивным, как ежедневные желания есть, спать, дышать. Так же примитивно он решил проблему волновавших его темных окон – установил несколько реле с таймером включения и настроил их таким образом, что в его окнах загорался свет в тоже время, что и у большинства соседей, возвращающихся домой после очередного суматошного дня. Теперь оставаясь на улице допоздна, он умиротворенно наблюдал за окнами дома и не отводил взгляд от тех, за которыми его никто не ждал.
Ставшие ненужными диктофоны пылились в шкафу, куда попали после череды перекладывания из одного ящика в другой во время редких уборок или обострений ностальгии, когда он включал старые записи. Всего один раз, на следующий день после возвращения домой из больницы, он долго диктовал длинные цепочки фраз, которые однажды уже произносил вслух на скамейке больничного двора, больничной лестнице, больничного коридора. Он говорил долго, тщательно все вспоминая и стараясь повторить даже интонации, погружая себя в состояние транса и заново переживая происходившее с ним в том месте. Это совершенно не доставляло ему удовольствия, но это было нужно, чтобы припомнить каждую мелочь. И в свой черед вспомнился новогодний подарок с конфетами и последующие за этим неприятные события. Он так разволновался, что никак не мог вспомнить, что же он диктовал в те дни, что ему говорить сейчас. Снова чувство обиды и беспомощности переполнило его и прорвалось воем, который больше подходил зверю, чем человеку. Не успев понять, что напугало его больше – возможная реакция соседей или своя реакция на воспоминания, он задушил в себе и звук, и память о тех днях. Через этот барьер, сохранив разум, пробиться было нельзя. Тогда он прекратил диктовку и больше не предпринимал попыток что-то вспомнить.
Несмотря на автоматически включающийся в квартире свет, что должно было имитировать деятельность людей во время его отсутствия, из квартиры вынесли все немногочисленные ценные вещи. Ценными показались и диктофоны с кассетами и картами памяти, на которых хранились все записи еще с тех времен, когда диктовка происходила перед зеркалом. Нет нужды описывать состояние вернувшегося с прогулки хозяина обчищенной квартиры, достаточно сказать, что хоть и тяжело, но он это пережил.
Диктофоны же некоторое время переходили из рук в руки, пока новым хозяином не стал, считающий себя начинающим писателем, журналист местной газетки. Выкупив уже устаревшую модель диктофона, которой хотел украсить интерьер своего рабочего места, чтобы придать ему вид более импозантный и значимый, чем было на самом деле, журналист получил и стопку кассет к нему, а также простенький цифровой диктофон и горстку карточек памяти, на которые не нашлось покупателей и пришлось все выкупать одним лотом. Была надежда, что карты еще можно использовать или в новом, технически более совершенном диктофоне, который купил журналист на свои гонорары, чтобы не пользоваться тем убожеством, что выдавали рядовым сотрудникам в редакции, или в стареньком плейере, который он слушал в маршрутках в частых разъездах, начинавшихся с поездки на работу и не всегда заканчивающихся поездками домой. Но перед тем, как начать записывать что-то свое, он решил прослушать что было записано прежним владельцем. Любознательность, граничащая с болезненным любопытством отличает всякого, считающего себя журналистом. Этот не был исключением. Бегло ознакомившись с записями на одной карте, он взялся за вторую. Потом третью. Потом он пошел покупать батарейки для старого диктофона, так как прослушать кассеты можно было только на нем.
Пока тихий шелест пленки заглушался незнакомым голосом, записанным на нее, журналист сортировал по порядку кассеты и карты памяти. На это ушло больше двух недель, причем вторую он провел дома, отключив телефоны и предупредив в редакции, что на работу не выйдет по причине резко пошатнувшегося здоровья. Со здоровьем, конечно, все было в порядке. Причиной были записи с чужих диктофонов.
Который день его не покидало ощущение, испытываемое любым из нас в момент случайной и неоспоримой удачи. Найденный на улице кошелек, раскрывающийся разноцветьем купюр, еще не сосчитанных, но уже своих. Последняя карта, составляющая старшую комбинацию, за которой последуют все этапы получения сорванного банка. Волнующий миг открытия карты и понимания что выиграл вообще все! Миг рева и тряски железного истукана с корявым рычагом, из-за которого он прозван одноруким бандитом, показывающим тебе встающую в ряд последнюю цифру срываемого джек-пота. Это ощущение продлится ровно до того момента, когда поток жетонов с лязгом и грохотом ударит в лоток, оповещая всех, что тебе улыбнулась удача. Это не так. Это уже просто знак того, что у тебя стало больше денег. Удача улыбается на миг, на мгновение, за которое шарик крупье решает все же остаться на выбранном тобой номере, а не скакать дальше, унося твои фишки, надежды и мечты. Ощущение, которое накрывает тебя еще до того, как крупье накрывает твою выигравшую ставку маркером. После всего этого наступает радость, величина которой напрямую зависит от желанности полученной суммы. Но заряд адреналина тебе достается раньше.
Он слушал и понимал, что сам бы не смог ни написать, ни даже отдаленно придумать что-то похожее. Но он мог оформить это в единое целое. В целую книгу, автором которой будет он. Этим он и занимался месяц или больше. Прокручивал записи, набирал услышанное, правил текст и вносил дополнения, если находил что-то на других кассетах. Постепенно произведение приобрело законченный вид. Пазлы мозаики сошлись, все слова заняли свое место, и добавить больше было ничего нельзя. Но журналиста не покидало ощущение, что концовка не полная, что что-то осталось недосказанным. Он продолжал крутить записи, многие из которых уже помнил наизусть, но не находил того, что заставляло его откладывать отправку набранного текста в издательство. Наконец, он сдался и прекратил поиск.
Полученный редактором экземпляр рукописи, как по старинке называли присланный авторами материал, хотя от руки уже давно никто не писал, пролежал положенное время, дожидаясь своей очереди среди себе подобных по форме, но не по содержанию, и был прочитан без отрыва менее чем за два дня. После этого вопрос с издательством книги был решен и носил исключительно технический характер. Через полгода из издательства вышла первая партия тиража. Положительно принятая критиками, бурно обсуждаемая средствами массовой информации и раскупаемая читателями книга в одночасье осуществила мечту уже бывшего журналиста городской газетки стать знаменитым и богатым. Джек-пот был сорван давно, сейчас звучала вторая часть этого действа – овации и слышимый только им звук падающих в его карман жетонов.
Еще через полгода бывший журналист начал искать прежнего владельца диктофонов. Издательства наперебой предлагали заключить сказочно-щедрые контракты на его новую книгу, но все попытки написать что-нибудь сродни уже изданному бестселлеру выглядели словно насмешка. Чтобы остаться на прежнем уровне достатка и славы, нужно было издавать новую книгу, которую написать для него мог только настоящий автор. Как они будут делить славу и деньги, бывший журналист старался не задумываться, предпочитая решать проблемы по мере их поступления.
Это удивительно, но ценой сотни раз большей, чем он заплатил в свое время за диктофоны, ему удалось узнать, из какой квартиры они были украдены. Он пришел по этому адресу, но никого не застал. Соседи тоже не могли ему помочь, так как хозяин квартиры не поддерживал с ними отношений по известной нам причине и их неприятие было обоюдным. Устроившись на скамейке перед домом, по чистой случайности и тут заняв место настоящего автора, бывший журналист приготовился ждать. Зная, что первое впечатление от встречи изменить очень не просто, он прихватил с собой бутылку дорогого коньяка, фрукты и подобающие такому случаю деликатесы. Начинало смеркаться, жители дома стали возвращаться в свои квартиры и окна дома хаотично раскрасились теплым манящим светом. Одними из первых засветились и окна квартиры, хозяина которой он ждал. Быстро сорвавшись с лавочки, чуть ли не бегом он бросился в подъезд и начал звонить, а потом в нетерпении и стучать в дверь. Ответом была только тишина и обычный вечерний шум многоэтажки, в которой день за днем готовят еду, смотрят телевизоры, ругаются и мирятся, делают с детьми уроки и без детей делают тысячу разных дел. Но все это не за той дверью, в которую он звонил. Вернувшись на скамейку, он продолжал посматривать на зажегшиеся окна в надежде увидеть силуэт живущего там человека. Время шло, становилось все неуютней и, начав с отщипывания виноградин, он перешел к коньяку. Внезапные деньги и слава мало изменили его манеры, поэтому в питье из бутылки бывший журналист ничего предосудительного не видел. Закончилась ночь и коньяк, закончилась надежда дождаться автора.
Он приходил в этот дом снова. Потом... к соседям. Он узнал про автора все, что могли припомнить соседи, а потом и работники ЖЭКа, участковый и медсестры из регистратуры районной поликлиники. Он знакомился с продавщицами ближайших магазинов и забегаловок и, в конце концов, подводил разговор к теме странного человека из многоэтажки вон за тем углом. Уже сопоставив загорающийся в одно и тоже время свет в окнах и записи диктофона на диктофон, он понял, что автор окружает себя вместо людей простыми механизмами и устройствами, дающими иллюзию полноценной жизни. Узнал он и о роли психбольницы в жизни автора, после чего, не откладывая, направился туда. Информацией в любом учреждении делятся неохотно, а в таких специализированных больницах и подавно, но он выяснил, что пациент у них такой действительно был, но где тот сейчас, они не знают. Зато его хорошо запомнил любящий деньги санитар, который много рассказал бывшему журналисту про занятного пациента, постоянно бормотавшего себе под нос и не доставлявшего никому проблем. Вспомнил он и его постоянного собеседника, и историю с ним связанную, которую мы уже знаем. За отдельные деньги санитар брался организовать им встречу, хотя и не видел в этом никакого смысла в связи с полной потерей личности своего подопечного. Тем не менее, деньги перешили из рук в руки, было оговорено время встречи и получен совет захватить с собой разных конфет в красивых фантиках.
Бывший журналист подготовился основательно – были куплены и конфеты и шоколадки, а так же он успел привезти два диктофона. На свой, оставшийся у него после работы в газете, он планировал записать всю встречу, что бы там не происходило, а со второго дать послушать последние записи пациенту для стимуляции памяти, если таковая еще осталась.
В первый момент их встречи чувство разочарования так явно проступило на его лице, что санитар беззлобно рассмеялся и уже собрался уводить пациента обратно туда, где таких содержат, но вряд ли лечат – ибо уже бесполезно. Но бывший журналист решил идти до конца и использовать даже тень представленной возможности. Он протянул конфету и поздоровался тем насквозь фальшивым голосом, которым говорят только с умалишенными. В ответ он услышал уже ожидаемое копирование и слов и интонации. Тогда он включил на воспроизведение второй диктофон и несколько минут ждал, замерев и, кажется, даже забыв дышать. Перемены в пациенте произошли разительные и молниеносные. Он возбужденно заговорил, сначала бессвязно, но с хорошо узнаваемой интонацией, жестикуляция рук и мимика становились все сдержаннее, а слова четче. Бывший журналист сначала похолодел, а потом его бросило в жар – он слышал последние абзацы изданной книги. Измененные, но так же однозначно узнаваемые, как собственное лицо на детских фотографиях. Вот уже конец изданной книги. Естественно, в этой странной больничной комнате с многократно закрашенными окнами и тусклой лампочкой под очень высоким потолком, пугливое эхо не трепало придуманные бывшим журналистом последние предложения, которые был вынужден написать он сам. Сейчас тут раздавались слова настоящего автора. И это было как откровение. Даже санитар почувствовал, что происходит что-то значительное, хотя и неподвластное его пониманию. Один говорил и двое слушали. Только один из них знал начало, а теперь и конец этой уже признанной книги. И тем хуже становилось ему от того, что поделиться этим знанием, этой концовкой, он ни с кем не сможет. Что написано пером…
Передав пациенту все конфеты и бережно убрав диктофоны, он был выведен предупредительным санитаром за ворота лечебницы, где и застыл, словно обесточенный механизм, стараясь собрать разбегающиеся мысли и понять, что же ему делать с полученным знанием. Он окончательно понял, что повторить подобное произведение выше его способностей, а искать настоящего автора бесполезно – с законченным психом договориться не получиться, если он вообще жив.
Автор был жив, но мало напоминал того человека, который начал когда-то диктовать записи, еще не подозревая, что из этого произойдет. Не психическое расстройство стало тому виной и не лишения, которые он испытывал с тех пор, как добровольно покинул свой дом, в котором и без него регулярно загорался и гас свет. Не была причиной и книга, которую он случайно прочитал, с удивлением сначала узнавая свои мысли, а потом и фразы. Он даже понял, что это его книга, хотя он никогда и не думал о ней, как об оформленном произведении. Он принял это как очередной, прошедший этап свой жизни и потерял к этому интерес. Так же как до этого потерял интерес к своим соседям, дому и диктофонам. Он поднял руку и из череды проносящихся по шоссе огромных блестящих грузовиков с иностранными названиями на кабинах и длинных боках, отделился такой же побитый жизнью, как и он, МАЗ и, отшумев тормозной системой и потревоженной на обочине щебенкой, остановился аккурат рядом с ним. Куда ехать значения не имело – слишком во многих местах он еще не был. Но о тех, в которых он уже был, лучше него рассказать не мог никто.
Санитар водворил послушного пациента в изолятор и еще некоторое время наблюдал за его недавно поступившем соседом, постоянно делавшим перед собой быстрые плавные движения пальцем, словно стирал или втирал что-то в невидимую для других стену. Санитар улыбнулся и достал свой телефон с сенсорным экраном. Повторив на нем движение душевнобольного, он разблокировал чудо техники и, включив видеокамеру, принялся снимать нелепые, без телефона, движения человека. Санитар справедливо полагал, что скучно на его работе не будет и что если не новая книжка, до которых он не был большим охотником, так занятный фильм скоро окажется во всемирной сети или хотя бы какой-нибудь забавный ролик на ютубе. Может быть, даже и его…
осень 2017 года
