В доме, о котором пойдёт речь, я живу с самого рождения. Дом многоквартирный, обычная панельная пятиэтажка. В далёком 1974 году моему дедушке дали квартиру в районе, считающимся ныне в нашем городе илитным, и с того момента наша семья (разными составами) живёт в этой комфортабельной (лол) двушке по сей день.
На момент событий, описываемых далее, я жила в этой квартире с мамой.
Все началось осенью. Утром, за завтраком, мама рассказывает, как с двух часов ночи и до будильника слушала лекции по праву в исполнении бабуси, живущей в соседнем подъезде. Про бабусю мы знали лишь, что она была преподом в местном госе, всегда жила одна, у нее не было детей и мужа, а только кошка, которая частенько перелазила на наш балкон. Слышимость в домах-панельках восхитительна и ужасна: наряду с плюсами от прослушивания ночных лекций ты имеешь чудесную возможность слушать журчание мочи, лёжа в кровати, когда сосед сверху идёт справить малую нужду.
Мы поудивлялись, мол, надо же, на старости лет решила готовиться к лекциям бабка (раньше такого не было), и забыли про эту ночь. Через непродолжительное время (ну, спустя неделю, например) лекция повторяется, только посередине повествования о правовом обществе в современном государстве из квартиры бабуси слышится резкий удар (предположительно кулаком по столу) и слова:'кому не интересна тема лекции - может выйти из аудитории'. Нам тема лекции была не интересна, засим и пошли спать. Тогда мы поняли, что бабуся читает лекцию нерадивым студентам из своего воображения, а вовсе не повторяет лекционный материал.
Дальше события развивались стремительно. Лекции каждый день, недосып, а потом в дверь постучали. За дверью стоял щит и опора правового общества в современном государстве - участковый. Вы Такая Такаева? Да. На вас поступило заявление от вашей соседки, Бабуси Бабусевой, вот. Только вы не смейтесь сразу!
Я, Бабуся Бабусева, прошу взять на контроль соседку из подъезда #666, квартира, ориентировочно, #66 ввиду того, что мною был подслушан её разговор с киллером, в котором она выражала намерение убить меня с помощью его услуг для получения моей квартиры.
Здорова были, бабуся!
Объяснительную мы с участковым составили (объясняла, ей-богу, что ни в какие сношения с киллерами я не вступала и умысла на захват чужой жилплощади не имею), посмеялись (я уже слегка нервно), и он ушёл. А, напоследок сказал, что Бабуся их отдел уже завалила подобного рода разоблачениями не только на мой счёт, но и на многих других соседей из своего и моего подъездов.
К новому году Бабуся успокоилась, и ещё где-то до весны лектор проебывал лекции. Весной все ухудшилось.
В одну из тёплых майских ночей мы проснулись от дикого.. нет, ДИКОГО ора! АААА ПОМОГИТЕ ГОСПОДИ УБИВАЮТ!!! И грохот мебели, будто её расшвыривали по квартире. Я и мама уже начали в полудреме соображать, кто побежит долбиться в подъезд, кто будет долбиться в балкон, кто будет звонить в полицию, как вдруг поняли, что в квартире, кроме Бабуси, никого нет. Она стала спокойно шаркать по комнате, что-то бубнила (да, настолько тихо, что мы не услышали, хотя трудно представить, что такое возможно в этом панельном аду), слышно было, как ставят на ножки стул. Мы, конечно, были в ахуенезе от такого перфоманса ибо страшна, вырубай.
Далее ближайшие несколько недель бабку то насиловали, то убивали, то звонили (нет) на телефон и угрожали. Потом опять все стихло. До осени.
Осенью Бабуся стала выходить на балкон и орать разного сорта бредятину. Радовало разнообразие тем. Тут и вопрос привилегированного положения нац меньшинств ('эти евреи, эти буряты руссссским парням работать не дают!'), и причастности органов к торговле наркотиками ('этот мент из пятого подъезда мешками наркоту домой носит! А потом продаёт!'), и морального облика соседей ('ты проститутка, блядь, блядь, тьфу!!!' - выкрикивалось и плевалось в сторону другой бабки-соседки, вышедшей во двор). Я стала бояться выходить на балкон, хотя по началу выходила, пытаясь успокоить хворую, потому что мне казалось, что не ровен час, как она раздобудет кислоту и плеснет в моё молодое, не одаренное ещё нынешними следами 'радости материнства', 19-летнее лицо.
Тайм-ауты Бабуся стала брать только в особо холодные дни, а в остальное время орала с балкона, начиная с четырёх часов утра.
Мы писали, мы звонили, но даже отписок в ответ не приходило. Соседям, вроде, сообщали, что в её действиях нет состава преступления, а в личной беседе говорили, что на вызовы по поводу бабкиного ора в предрассветный час они бегать заипались и больше звонить не надо - мол, 'соловьи, соловьи, не тревожьте солдат, пусть солдаты немного поспят...'.
По весне, когда мы уже почти перестали просыпаться на Бабусины вопли, в дверь постучали. Мы как раз с мамой пришли с работы, и, как это обычно бывает у 'рабочих людей', сняв до половины колготки, сидели на диване и молча смотрели в пустоту. За дверью стояла бабуся, будь она, блять, не ладна! При беглом осмотре склянки с кислотой в руках замечено не было, так что я любезно спросила, что эта милая старая бледи ищет в наших краях. Я - я, Бабуся - старая кашолка б:
Б: девочки, ну, отдавайте, что взяли, да я пошла.
Я: эээ, женщина, вы о чем?
Б: ну, вы же сами мне сказали, что взяли у меня кое-что (кое-что, заметьте), и что хотите вернуть.
Я: бабушка, мы только что с работы пришли, мы вон даже телек ещё не включили и раздеться не успели...
Б: то есть это не вы со мной разговаривали? А кто тогда?
Я: ну, может, из другой квартиры кто-то? (пространно машу рукой в сторону каких-то других девочек из какой-то другой квартиры)
Б: странно... Мне вот девочки через стену сказали, что им мой сосед открыл дверь, они зашли и взяли часы и фотографии (чуете, как 'кое-что' обретает более материальные формы, да?) и вот теперь хотят вернуть.
Я: (стою, туплю)
Б: ну ладно, пойду на этаж выше поднимусь.
Жаль было соседей этажом выше, но что делать? Это джунгли, детка, тут каждый сам за себя.
Таким макаром мы жили аж до целой осени. Бабуся орёт - мы строчим, бабуся орёт - мы строчим. Каким-то образом её забрали подлечиться на месяц, она вернулась, но состояние было без изменений.
А потом пришла соседка. Предложила подписать коллективное прошение о назначении Бабусе психиатрической экспертизы или что-то в этом роде. Я подписала. Бабуся уехала и больше я её не видела.
Мне было очень жаль бабку. Были моменты, когда я представляла, как её бьют и морят голодом санитары, и как ей плохо там, куда её увезли. А потом думала, что, наверное, под препаратами быть все же лучше, чем каждый день отражать атаки убийц и бояться, бояться, бояться. И быть совершенно одной в своих страхах и борьбе.
Сейчас я не знаю, правильно ли я поступила. Не люблю все, что начинается со слова 'коллективный', обычно эта формулировка разбавляет градус ответственности у каждого 'коллеги', и по итогу выходит какая-то бесконтрольная дичь. Как поступили бы вы?
