atlantidam

– Я счастлив услышать эту новость, именно здесь и сейчас. Не бойся ничего. Возьми мою руку. Давай просто посмотрим на небо. Видишь? Тот, Кто создал все это, знает наперед, что с нами произойдет. Никакие темные чащи и злые люди не способны навредить нам без Его ведома. Он защитит нас. Ему лучше знать, как и где мы умрем. А мы должны делать то, что от нас зависит. Мы будем продолжать жизнь, дарить ее другим, радоваться ей и бороться за нее! Прости, что втянул вас во все это. Но иначе я не мог…

– Я понимаю, – отвечала Анна. – Но… что случилось? Почему они вдруг ворвались к нам с оружием? Ведь еще недавно они приходили с деловым предложением. Что произошло с тем молодым человеком, который приходил уговаривать тебя продать дом? Как его звали? Кажется, Грейсмитт?

– Я убил его.

Бенедикту было тяжело признаться в этом. Он скрыл это, потому что знал, что разговор не будет коротким, а ему надо было подготовить дом к нашествию незваных гостей.

– Почему же ты молчал? – спросила Анна, не отпуская руку мужа.

– Наверное, по той же причине, по которой ты не сразу сказала о беременности – ждал подходящего момента. Учитывая, что мы в диком лесу, о котором ходят страшные легенды, а за нами гонится толпа головорезов, думаю, более удобного случая не найти.

Анна не любила черный юмор, а в этих обстоятельствах он показался ей чернее самой ночи.

– Нам надо идти, – сказал Бенедикт, удостоверившись, что все немного передохнули. Затем тихо добавил жене: – Можешь ненавидеть меня за то, что я сделал. Я сам себя ненавижу.

8

В это время дом Бенедикта Берроуза погибал от бушующего в нем пламени. Говард наслаждался картиной. Он не хотел упускать ни малейшей детали.

– Огонь… Все мы окажемся в нем после смерти, – проговорил он, обращаясь к окружающим. Затем, словно пробудившись, он произнес: – Но пока мы живы. В погоню!

И десять оставшихся в живых воинов Говарда помчались за Берроузами вглубь леса. По следам убегавших опытные охотники сразу поняли, что погоня будет легкой.

Говард был словно очищен этим огнем. Он был в отличном расположении духа, но заметил, что охотники его не так веселы. Тогда он завел со своим помощником разговор, специально говоря громко, чтобы все его слышали:

– Вы ведь знаете легенду о местном звере, не так ли, уважаемый Гадот?

– Разумеется, сэр.

– А слышали ли вы, мой дорогой друг, о том, что он охраняет?

– Нет, сэр. – Лаконичные ответы Гадота, не привыкшего говорить много, вовсе не означали, что ему не интересна эта тема. Напротив, он слушал своего предводителя с большим вниманием.

– Легенда гласит, что он охраняет золото, – оглядев остальных, Говард понял, что всецело завладел их вниманием.

– Если это правда, и тут есть сокровища, то мы заслужили их не меньше Берроузов! По какому праву им досталась эта часть леса? Отдали бы ее им во владение, если бы знали, какие тут богатства, или же честно поделили бы между всеми? Это вопрос, на который мы сами в состоянии дать ответ. Ему предлагалось решить вопрос мирно, но вместо этого он убил нашего брата! А затем он со своими сыновьями забрал жизни еще половины людей! Так не заслуживает ли он смерти?

В ответ послышались одобрительные крики. Его люди получили новую цель. Казалось, что даже кони под ними готовы были растоптать каждого из Берроузов. Подобно тому как дрова разжигают огонь, жажда наживы раздувала пламя в их душах, до того питавшихся лишь чувством мести за погибшего товарища.

Вскоре они догнали своих жертв. Бенедикт стоял на небольшом открытом поле, рядом стояла его семья. Говард остановил людей, готовых изрубить их на куски. Он внимательно всматривался в темноту леса, ощущая, как чьи–то глаза следят оттуда за каждым его шагом. Бенедикт смотрел на своих врагов и сжимал меч. Напряжение нарастало.

9

Взгляд Говарда упал на маленькую Лили. Девочка бесстрашно смотрела на него. Он вспомнил, как она поманила его через окно, когда он входил в дом Берроузов. Ее красивые и в то же время пугающие глаза поражали его. Он явственно ощущал какую–то связь межу ней и Злом, притаившимся в лесу.

«Из таких маленьких странных существ вырастают большие чудища», – думал он, глядя на нее.

Говард Келли сидел на коне в позе победителя. Снисходительно улыбнувшись, он обратился к Бенедикту:

– Посмотри, до чего ты довел свою семью.

Тот обернулся и взглянул на жену, как бы призывая ее не показывать слабость, подпитывая этим силы врага. Но бедная Анна, напротив, стала жалеть себя еще больше и наивно ожидала жалости от мистера Келли. Она надеялась, что все слова Бенедикта о нем были неправдой, и он по милосердию своему отпустит их домой. Во всей сложившейся ситуации она винила про себя мужа, который довел их до всего этого. Бенедикт за мгновение прочел все это в ее взгляде. Он не судил строго слабость своей жены. Она просто устала и хочет спасти детей.

Но при всем понимании он никогда не согласился бы с тем, что сделал в этой ситуации что–то неправильное.

– На весах, измеряющих важность моей жизни, лежат не дни, а сумма принятых решений. Если в результате борьбы за справедливость, я и моя семья умрем, так тому и быть. И пусть смерть станет нам мостом от горя к вечной жизни за то, что не склонили головы перед врагом! – Так думал Бенедикт из рода Берроузов.

Говард слез с коня. Медленными шагами он вышел на середину поля и, обнажив меч, сказал:

– Бенедикт Берроуз, за убийство нашего брата, я, Говард из рода Келли, вызываю тебя на честный поединок один на один. Условия просты: если победишь ты, мои люди отпустят вас; если выиграю я, то мы не пощадим никого.

Бенедикт согласно кивнул головой. Он вышел на середину поля и поднял меч. Схватка началась.

10

Уже с первых секунд Бенедикт убедился в том, что его враг намного опаснее, чем он думал. Худое тело Говарда словно было создано для того, чтобы наносить удары легко и быстро. Берроуз чувствовал тяжесть своих движений и не мог нащупать нужную тактику ведения боя. Казалось, он дрался со своей тенью, которая вечно от него ускользала.

Каждый удар меча вызывал вскрики то у одной, то у другой стороны. Лишь маленькая Элизабет безмолвно следила за происходящим. По ее выражению лица невозможно было понять, что она испытывала. Когда Бенедикт посмотрел на нее, у него будто что–то оборвалось внутри. Мужество на секунду покинуло его. Страх овладел его душой. Ему вдруг стало жаль свою семью за то, что им пришлось пережить из–за его упрямства. Руки его онемели, и через мгновение он получил ранение в грудь.

Люди Говарда радостно зашумели. Бенедикт услышал полный страха крик своих детей. Это привело его в чувство. Его страх сменился яростью. С диким криком он бросился на противника и поразил его в бедро. Впервые в жизни мистер Келли был ранен в бою. Воцарилось странное безмолвие. Казалось, поражены были не только люди Говарда, но и семья Бенедикта. Они стояли, открыв рот, наблюдая, как кровь хлещет из ноги врага.

Взгляды двух бойцов встретились. Вместе с ненавистью в них было еще одно сильное чувство – уважение. Никто не хотел уступать. Схватка продлится до смерти одного из них. Вновь и вновь два острых клинка встречались друг с другом. Силы покидали их. Следствием усталости обязательно должна была стать чья–то ошибка.

Победила молодость. Отбив удар Бенедикта, Келли тут же контратаковал и ранил того в живот. Исход поединка был решен. Через минуту обессиленный Бенедикт лежал на земле. Враг медленной походкой пошел в его сторону. Келли занес меч над отцом, сражавшимся за свой дом и свою честь. Еще мгновение, и все будет кончено…

11

И тут произошло нечто неожиданное. Говард Келли выронил меч, опрокинулся навзничь и схватился за голову. Все вокруг попадали на землю. У Берроуза заложило уши. Взлетела стая ворон, с деревьев посыпались сухие сучья, лес глухо зашумел. Почти у всех текла кровь из ушей.

На ногах устояла только Лили. Это ее визг сводил всех с ума. В этом отчаянном крике маленькой девочки были все боль и негодование, которые она накопила за долгие годы молчания. Казалось, тысячи злых духов преисподней собрались вместе, чтобы присоединиться к ее визгу.

Лили замолчала только тогда, когда поняла, что опасность для ее папы миновала. Прошло немало времени до того момента, как все понемногу стали приходить в себя. Бенедикт поднялся и направился было в сторону своей семьи. Но по выражению лиц, смотревших на него, понял, что кто–то стоит позади него…

Он повернулся и увидел глаза того, кто заставил его совершить убийство молодого парня несколько дней назад. Трехметровый зверь, стоящий на задних лапах, глядел на него своими черными глазами. Это страшный крик маленькой Лили побудил его к действиям.

Зверь прошел мимо Бенедикта и схватил обезумевшего от ужаса Говарда Келли. Через мгновение его голова лежала у ног девочки. Анна Берроуз лишилась чувств. Чудовище устроило себе кровавый пир, едой служили люди Говарда. Кошмар продолжался недолго. Закончив трапезу, исчадье ада скрылось в чаще леса.

12

Одно зло было уничтожено другим. Семья Берроузов была не в силах обсуждать произошедшее. Все походило на какой–то страшный сон. Они медленно брели обратно, туда, откуда их выгнали. Одна пара сыновей помогала идти отцу, другая – матери. Только Лили шла одна, отдельно всех, на ее лице блуждала улыбка.

Она была рада тому, что теперь все узнали тайну темного леса. Зверь – не миф. Он существовал и все видели его. А она знала о нем уже давно. Несколько лет назад она проснулась поздней ночью и пошла на кухню, чтобы попить воды. Девочка почувствовала на себе чей–то взгляд и посмотрела в окно…

С тех пор странное чувство владело ей. Лили знала, что рано или поздно ее семье придется столкнуться со злом человеческим, а этот дьявол в чаще леса как–то повлияет на их судьбу. Она всегда чувствовала в себе некую силу, которая проявилась в виде крика в самый страшный для нее момент – любимый папа был на волоске от смерти. Но от кого эта сила – от Бога или от прислужника тьмы, ей было неизвестно.

Бенедикт Берроуз сделал все, чтобы спасти свою семью. Когда враг оказался сильнее его, Господь послал ему на помощь нечто, в существование которого он не мог до конца поверить даже после того, как увидел его собственными глазами. Но главное было другое – никто из семьи не пострадал.

– Пап, наш дом сожгли. Что нам теперь делать? – Спросил его один из сыновей.

Отец потрепал его по волосам. Он испытывал слабость от полученных ран, и в то же время счастье от ощущения того, что все позади. Берроуз посмотрел на жену. Глаза ее были измучены, но полны любви и гордости за мужа. Затем он перевел взгляд на Лили. Она смотрела в лес.

– Радость моя, я услышал твой крик, но так и не услышал, как ты разговариваешь. Но все впереди, – подумал он. Отец смахнул слезу и ответил сыну:

– Дом – это не стены, дом – это семья. Мы построим новый, и он будет крепче предыдущего.

КОНЕЦ.

Она очень любила своих родителей и старших братьев, и чувствовала, что эта любовь взаимна. У Элизабет был секрет. Она называла его про себя тайной темного леса. Ей нравилось, что лишь она владеет ей. Даже самые близкие ей люди, такие взрослые и умные, не знали того, что знала она.

В тот вечер семья по традиции собралась вместе за ужином. Если бы читатель сидел вместе с ними, он бы обязательно заметил встревоженное лицо жены Бенедикта. Она не могла выбросить из головы события прошедшего дня. Словно отражение ее страхов, за окном бушевала страшная гроза. Небо, такое чистое и прекрасное в этих местах, еще с утра затянулось пугающими тучами. Стены дома дрожали от раскатов грома, но дети не тревожились. Ведь с ними был отец. Глава семьи, Бенедикт Берроуз, был олицетворением спокойствия, силы и мужества. Каждое его движение было наполнено уверенностью и любовью к жизни. Отпив глоток чистой и прохладной воды, он сказал с улыбкой на лице:

– Не бойтесь, дети. Эта погода – лишь одно из проявлений бесконечного могущества Творца. Порой мы должны ощущать силу природы, чтобы понять нашу ничтожность в сравнении с Тем, кто ее создал. Но! – Тут улыбка сошла с лица отца. Он стал серьезным. – Подчеркиваю – ничтожность только в сравнении с Создателем! Никому и никогда мы не подчинимся. Ни перед кем из людей не склоняйте головы, даже если вам грозит смерть. Ведь тот, кто встал на колени перед кем-то, кроме Бога, не достоин жить.

После этих слов он посмотрел на жену. Бунтарский дух Бенедикта, за который она его и полюбила, теперь, когда она была матерью, был главной причиной ее беспокойства. В ту ночь Анна боялась слов мужа. Она не могла выбросить из головы его дневной разговор с представителем очень опасного и влиятельного человека.

– Мистер Берроуз, – говорил молодой хорошо одетый мужчина, обращаясь к хозяину дома. – Мой визит – проявление огромного уважения к вам и вашей семье. Простите, если мои слова чем-то оскорбили вас. Но мистеру Келли нужна земля, на которой построен ваш дом. Вы отказываете ему, несмотря на то, что он предлагает сумму, втрое большую, чем стоит ваше жилище. При всем уважении, мы оба с вами понимаем, что он воспримет ваш отказ, как желание затеять с ним ссору, или, что еще хуже, продолжить старую войну, начатую еще вашими родителями.

Бенедикт пристально посмотрел на своего гостя. Его борода, украшавшая красивое лицо, была отражением внутренней силы, сразу бросавшейся в глаза. Он колол дрова во дворе своего дома. Не бросая свое занятие, он ответил:

– Я никогда не скрывал своего отношения к мистеру Келли. Он знает, что в моем сердце давно посеяна обида, вызванная действиями его отца. И тут, приходите вы, такой хорошо одетый и чистенький, и своими вежливыми речами хотите склонить меня к тому, чтобы я продал свой дом этому человеку. Много лет назад его отец пытался выжить моего отца с этих мест. Но, как это не удалось старшему Келли, так не удастся и сыну. Никто не заставит меня пойти на это.

Кстати, я абсолютно уверен, что ваш хозяин знал, что я откажу вам. Он хотел, чтобы мой ответ и ваше предложение услышали жители деревни. Что бы он ни задумал, я рад, что у меня есть повод поссориться с ним. Так ему и передайте. Доволен я и тем, что вы проделали такой нелегкий путь только для того, чтобы услышать мой отказ. Еще большее удовольствие мне приносит то, что вам еще скакать столько же обратно. Советую поторопиться. Судя по небу, надвигается гроза, и она не сулит вам ничего хорошего.

После этих слов Бенедикт угрожающе ударил топором по дереву. Гость понял, что ему пора уходить. Представитель мистера Келли был не из пугливых, но ему хватило ума, чтобы осознать бессмысленность продолжения разговора.

Ночью за ужином Анна Берроуз вспоминала каждое слово из этого разговора. Много причин, как увеличивающаяся раковая опухоль, переплетаясь одна с другой, закладывали фундамент ее тревоги. Главные их них были следующие:

Во-первых, она слышала о том, какой силой и жестокостью обладал Говард Келли. Отказ ему не предвещал ничего хорошего. Во-вторых, она знала, что Бенедикт подозревает отца мистера Келли в исчезновении своего отца. В-третьих, тот факт, что этот человек предложил такую большую сумму при большом количестве свидетелей, говорил только об одном – он во что бы то ни стало хочет заполучить их дом, а, значит, война неизбежна.

– Я думала, ваша вражда давно похоронена, – сказала она мужу.

– Время не может похоронить кровную обиду. На это способна лишь смерть, – ответил Бенедикт, смотря в окно.

Туда же смотрела и маленькая Лили. Она вглядывалась в ночную тьму, думая о своей тайне. Раздался стук в дверь.

2

Бенедикт уже давно ничего не боялся. Его сердце и тело закалились в бесчисленных сражениях, в которых ему пришлось принять участие. Но когда он подошел к двери и оставалось лишь отворить ее ночному гостю, детские воспоминания о пропавшем отце неожиданно дали знать о себе. Подобно огненной лаве, они обожгли его душу, пробудив в нем давно дремавшие чувства тревоги и страха.

Он остановился, чтобы успокоиться. Затем он обернулся, точно зная, что все смотрят на него. Отец боялся, что дети увидят страх в его глазах. Но как только он посмотрел на них, стоящих вместе, как одна нерушимая армия, ему стало легче. Взгляд его сыновей, немного встревоженный, но смелый, словно говорил ему:

– Не волнуйся, папа. Мы уже взрослые. Мы готовы.

Но больше всего его поразило лицо маленькой дочери. В тот тревожный момент, когда все были немного напряжены, она улыбалась. Однако улыбка эта не ободряла отца. Слишком странной и загадочной она была. У Бенедикта даже побежали мурашки по телу при взгляде на дочку. Лили будто знала, кто стоит по ту сторону, во тьме.

Бенедикт открыл дверь. На крыльце никого не было. Анна Берроуз еле стояла на ногах от ужаса. Она не знала, кого она хотела увидеть за дверью, в которую постучали посреди ночи, но тот факт, что за ней никого не было, не уменьшил, а многократно увеличил ее беспокойство.

– Куда ты, Бенедикт?! – Крикнула она плачущим голосом.

– Не выходите из дома! – Ответил муж и вышел во двор.

Дети побежали к окну. Они видели, как их отец, весь промокший с ног до головы, пошел в сторону сельскохозяйственной постройки для укрытия скота и лошадей. Он не бежал и не укрывался от мощного ливня. Бенедикт не боялся дождя, он наслаждался им. Капли медленно стекали по его одежде, словно подбадривая его.

В постройке, кроме коз и баранов, отдельное и самое важное место было отведено двум лошадям, которых Бенедикт очень любил. Для него это были не просто красивые животные, это были его друзья. Они напоминали ему об отце, который очень любил именно эту породу. Словно почувствовав, что эта странная ночь несет в себе большие перемены в его жизни, он сразу направился к ним.

Дети всматривались в ночную тьму, покрытую еще большим мраком и тайной из-за сильного ливня. Вдруг они увидели вышедшего из постройки отца. Он медленно шел в сторону дома, потом остановился. Отец стоял спиной к окну, его могучую спину накрывало одеяло дождя. Бенедикт знал, что вся его семья следит за ним. Потому он не мог позволить себе, чтобы они видели его лицо.

Впервые со времен детства, когда он плакал каждый день о пропавшем без вести отце, слезы, смешавшись с дождем, текли по его щекам. Он долго стоял посреди двора и глядел в сторону темного леса. Он, такой величественный и загадочный, тоже смотрел на него. Бенедикт будто слышал, как тысячи старых и могучих деревьев молвили ему в ночной тьме:

– Мы приветствуем тебя, человек. Твоя беда – лишь одна из сотен трагедий, которые мы наблюдали, пока стоим тут. Мы видели твое рождение и увидим твою смерть. Мы видим все опасности и зло, которое подстерегает тебя и твою семью. Мы будем рядом, когда зло придет, но ничем тебе не поможем…

Бенедикт посмотрел во мглу леса с вызовом, и ответил деревьям:

– Я справлюсь сам. Мне не страшно то зло, что бродит меж вами!

После этих слов ему вдруг показалось, что он увидел чьи-то огромные мерцающие глаза в лесу. Невольный ужас охватил его, он машинально попятился и побрел в сторону дома.

– Все в порядке? – Спросила Анна, снимая с мужа мокрую одежду.

Бенедикт изобразил бодрое расположение духа. Он поцеловал дочку, с наслаждением отпил глоток чая, и почувствовал, как ему стало легче.

– Да. Все хорошо, – ответил он с улыбкой. – Наверное, соседи перепутали свою дверь с нашей, что не мудрено в такую ночь – ведь не видно ничего. Что ж, пора спать, завтра всем рано вставать.

После этих слов отец вновь посмотрел на дочку. Маленькая Лили обдала его таким странным взглядом, что у Бенедикта замерло сердце. Она больше не улыбалась. Когда все легли спать, Анна, знавшая своего мужа очень хорошо, спросила его, так ли все хорошо, как он сказал.

– Кто-то обезглавил наших лошадей. Причем, сами головы я не нашел, – ответил он, еле сдерживая слезы.

Она хотела вскрикнуть от ужаса, но муж вдруг обнял ее так тепло и нежно, будто делал это в последний раз. Она почувствовала, что именно это было сейчас нужно им обоим, и ответила ему взаимностью. В ту ночь все страшное зло, настоящее и будущее, ожидавшее семью Берроузов, отошло на второй план, и любовь вступила в свои законные права.

Анна проснулась позже обычного. Она чувствовала себя отдохнувшей и готовой к борьбе со всем, что может навредить ее семье. Мужа дома не было. Встав рано утром, Бенедикт взял свой меч и пошел к одному дому на другом краю деревни. Именно там переночевал помощник мистера Келли, который вчера уговаривал его продать дом.

«Человек не мог сделать такое с лошадьми. – Думал Бенедикт, стуча в дверь и сжимая в руках оружие. – По крайней мере, человек, достойный жить».

3

Солнечные лучи заботливо обнимали Бенедикта, жаждущего мести за своих лошадей. Огненный шар, который грел эту землю за миллионы лет до рождения нашего героя, в ту минуту наполнял его вовсе не добрыми чувствами. С каждой секундой Бенедикт все больше злился на того, в чью дверь нетерпеливо стучал.

Он был уверен, что за всем этим стоит мистер Келли. Но при всей своей ненависти к человеку, чей род давно не в ладах с его родом, Бенедикт уважал его, как противника.

Как это бывает у настоящих мужчин, которые несмотря на вражду, способны признавать положительные качества оппонента, Бенедикт не мог игнорировать слухи об искусном владении мечом, а также об уме и энергии Говарда Келли. Гораздо большее неуважение и даже презрение вызывали у Бенедикта те, кто прислуживал этому непростому человеку. Он считал их людьми без принципов, делающими лишь то, что им прикажут.

К таким он относил и Билли Грейсмитта, уговаривавшего его вчера продать дом. Он не уехал по совету Бенедикта, а решил переждать непогоду в деревне. Молодого Билли не встревожил вид вооруженного человека на его крыльце.

– Мистер Берроуз!

Удивительно было то, что тон его не показался Бенедикту притворным. Это было естественное приветствие уверенного в себе молодого человека, у которого хватает смелости и достоинства приветствовать даже того, кто пришел к нему с оружием.

– Чем обязан столь раннему визиту, сэр?

Бенедикт обратил внимание, что от молодого человека веяло свежестью, он был прекрасно одет и был готов бодро встретить день, что бы он ему ни сулил. Сам факт, что он смеет вести себя так непринужденно при том, что сделал с его лошадьми прошлой ночью, пробудил в Бенедикте желание тут же убить его.

– Держи себя в руках. Ничего еще не доказано, – говорил он себе.

– Нельзя быть несправедливым, – учил его в свое время отец. – Ни к друзьям, ни к врагам. Никогда не нарушай своих принципов, это будет неправильно в первую очередь к самому себе. Потому, сын мой, старайся всегда быть честен как со своей семьей, так и с врагом, которого ненавидишь всей душой.

Однако прежде чем мы продолжим говорить о главном событии того утра, разговоре Бенедикта с Билли и его последствиях, мы не можем обойти вниманием некоторые события, предшествовавшие этой встрече.

В действительности утренний стук в дверь встревожил молодого Билли. Но как только он увидел Бенедикта, он тут же успокоился. Грейсмитт был физически хорошо подготовлен, ловко владел мечом и метко стрелял. Никакой недруг, даже гораздо опаснее Бенедикта, не мог бы его напугать. Нет, вовсе не человека боялся он увидеть по ту сторону двери, в которую постучали в то утро...

– В лесу обитает Оно, – говорил ему старый мужчина, отпивая в прошлую ночь кружку местного напитка вместе с Билли. Им обоим не спалось.

– Оно? – Спросил Билли.

– Зло из леса. – Отвечал старик. – Не в ту деревню вы забрели, молодой человек.

Он поведал Билли несколько легенд о старом и могущественном Зле, обитающем в лесу. Билли обычно скептически относился к подобным историям, но глаза старика и его голос показались ему такими правдивыми, что он невольно верил каждому его слову. Ночью он не мог уснуть. Он чувствовал, что завтра с ним что–то должно произойти. И вот, утром перед ним стоит человек, пришедший явно не с добрыми намерениями.

– Мистер Берроуз, – еще раз обратился Билли к молчавшему Бенедикту. – Вы пришли ко мне в столь ранний час, да еще и с оружием в руках. Извольте объяснить, что вам угодно?

Билли случалось иметь дело с людьми, внешне намного более опасными, чем этот простоватый фермер, вцепившийся зубами в свое жилище. За несколько лет работы на Говарда Келли, какое бы оружие Билли ни применял, — свое красноречие, кулаки или меч, — ему всегда удавалось добиваться выселения людей из домов, нужных его хозяину. И случай с домом Берроузов он не считал исключением.

– Желание жертвы – закон, – грозно ответил Бенедикт. – Я пришел, потому что абсолютно убежден, что вчера ночью вы убили двух моих лошадей.

– Мистер Берроуз, послушайте, пожалуйста, внимательно, что я вам скажу. Я скажу это один раз. Несмотря на то, что вы всей душой ненавидите мистера Келли, я его уважаю. Все дома приобретены нами честно и по закону. Мистер Берроуз, я никогда не лгу. Говорю вам – я не трогал ваших лошадей. Более того, я готов лично оказать содействие в поиске злодеев, сделавших это.

После этих слов Билли схватил рукоять своего меча, и, готовый к любому исходу, проговорил:

– Я сказал все, что хотел. Решение за вами.

У Бенедикта вызвала доверие эта пламенная речь молодого человека. Он уже хотел попросить прощения и удалиться, но вдруг взгляд его упал на свежий кровавый след, ведущий на задний двор. Бенедикт поспешно направился туда. Билли последовал за ним. Оба крепко сжимали рукояти своих оружий.

– Господи! – Закричал Бенедикт, увидев оторванные головы своих лошадей, лежавшие на заднем дворе. – Изверги! Если уж совершил такое, так имей смелость признаться! К оружию, убийца!

Глаза Бенедикта налились кровью. Билли, который был так же поражен увиденным, как и его враг, ничего не оставалось, как вытащить свой меч.

4

Говард Келли никогда не считал себя хорошим человеком. Но, если бы его назвали отличным дельцом и умелым воином, он бы не стал спорить. Будучи сиротой с малых лет и живя в нищете, он сумел накопить себе немалое состояние. В детстве он был очень слаб, но довел свое умение сражаться до совершенства. Даже тогда, когда у него было несколько десятков умелых воинов в подчинении, он по праву считался лучшим из них. Его называли неуязвимым. Ни разу за все свои многочисленные сражения, будь это крупные битвы или дуэли, он не проиграл и даже не был ранен.

Женщины любили Говарда. Он часто проводил ночи в их компании, отдыхая после насыщенного дня, в течение которого он либо получал новую крупную сумму, либо побеждал в очередном бою. Ему нравилась такая жизнь, и потому долгое время ему не было никакого дела ни до дома Бенедикта Берроуза, ни до прошлых распрей их родителей.

Все изменилось за одну ночь. Он собрался на охоту вместе со своей свитой. Охота эта проходила в уже известном нам темном лесу. Все шло, как обычно – псы, зайцы, погоня. Потом природа по своему обыкновению проложила от света к тьме мост, который называется вечером. По ту сторону моста Говарда ждала ночь, изменившая всю его жизнь.

Воины сидели у костра и жарили на костре свою добычу. Они собирались насладиться едой, которая вдвойне вкусна, если ее приготовишь сам, и втройне – если сам ее поймаешь. Вдруг Говард что–то увидел среди деревьев. Он хотел было показать окружавшим то, что он видит, но какая–то невидимая сила лишила его дара речи. Его охватила паника. Говард, такой смелый и уверенный, в тот момент стоял как ребенок, которому нечто зажало рот и заставляло смотреть туда, куда смотреть не хочется. Какая–то дьявольская сила, притаившаяся в деревьях, изменила его. Им овладела внезапная ненависть к семье Берроузов. Он вдруг вспомнил все распри их отцов и стал одержим лишь одним делом – войной с Бенедиктом.

Позже он пытался рассказать приближенным из своей охраны, что с ним произошло. Но как только он говорил об этом, его речь, обычно такая уверенная, вдруг путалась. Было ясно – то, что произошло с ним в лесу, навсегда останется его тайной, и люди даже не решались расспрашивать его об этом. Им, его верным спутникам и воинам, становилось как-то не по себе, когда их главный вдруг начинал походить на пугливого мальчика. Потому они обходили эту тему, думая, прежде всего, о собственном спокойствии. Но последствий в виде предстоящей войны с Берроузом, им избежать никак не удалось. Забрать дом у Бенедикта – это дело стало главным в жизни мистера Келли.

Он знал об упрямстве Бенедикта, потому решил сыграть в долгую партию. Часть плана заключалась в периодических легких нападках. Нападки эти выражались в судебных исках. Содержание их носило следующий характер:

– Дом мистера Берроуза находится на границе между жилой территорией и лесом. Это незаконно само по себе. К тому же, у мистера Берроуза имеется во владении крупное хозяйство, где он содержит скот. Это служит приманкой для волков и других хищников, а также несет опасность для всей деревни. Потому дом надо снести. Говард Келли готов взять все расходы по сносу на себя, выкупив землю мистера Берроуза за хорошую цену.

Судьба двух мужчин, стоящих по разные стороны баррикад этой истории, во многом похожа. Его отец так же вышел ночью из дома, в который постучали в поздний час. Это случилось тридцать пять лет назад, в ту же ночь, когда пропал отец Бенедикта. Их тела не нашли, но на следующее утро у входа в лес были найдены растерзанные тела еще двадцати человек. Именно с тех пор и пошли слухи о звере, который живет в чаще и выходит на охоту раз в тридцать пять лет.

В шахматной партии, которую разыгрывал мистер Келли, чтобы заполучить землю своего врага, главной фигурой был Билли Грейсмитт. Говард долгое время делал вид, что очень ценит Билли. Он часто уверял всех, что любит этого парня, как собственного сына, которого у него никогда не было. Когда этот факт крепко засел в сознании окружающих, он отправил молодого человека к дому Берроузов. Мотивы такого его поступка раскроем позже. А сейчас мы должны исполнить обещание и возвратиться к месту, где оставили наших героев.

После того, как Бенедикт увидел оторванные головы своих лошадей на заднем дворе и в ярости потребовал у своего оппонента вытащить оружие для боя, Билли ничего не оставалось, как повиноваться.

Как читатель уже успел понять, Билли не имел никакого отношения к тому, за что его хотели убить. Но у него не было времени думать об этом. Огромная фигура Бенедикта надвигалась на него с пугающей скоростью. И вот он уже уклоняется от первого удара, затем от второго. Ярость и сила наносимых ударов была колоссальна. Казалось, гнев не мешал Берроузу, а наоборот, увеличивал его силу и умение многократно. Это не была злость мужчины, лишившегося лошадей. Это была обида маленького мальчика, потерявшего отца.

Все годы своей жизни Бенедикт никогда не переставал быть тем мальчиком. И эта драка стала выражением многолетней обиды ребенка на судьбу, забравшей у него самого близкого человека. При всем своем умении сражаться Билли не смог противостоять такой силе. Через минуту после начала боя он уже лежал на полу.

Выместив свою злость, Бенедикт испытал облегчение. «Возможно, он и убил моих лошадей, но у этого парня еще вся жизнь впереди», – подумал он, и протянул руку лежащему в собственной крови молодому человеку. Вдруг Бенедикт ощутил на себе чей-то взгляд. С минуту он в оцепенении глядел в глаза тому, что смотрело на него из леса. У Билли было время, чтобы убежать, но он был не из тех, кто бежит. Дьявол из леса долго смотрел на Бенедикта. Берроуз в тот момент не отдавал отчет тому, что делает. Словно под гипнозом, он вытащил нож, и перерезал Билли горло…

5

Ненависть – это мертвец, который порой выходит из могилы. Бенедикт Берроуз много лет нес в себе груз ненависти и обиды. Он прятал ее под отвагой и похоронил под семейной жизнью. Но эти пагубные для человеческой души чувства не любят, когда их игнорируют. Когда погибший Билли прискакал из города, чтобы уговорить его продать дом, Бенедикт знал – война началась.

Он не думал о том, что увидел в лесу за мгновение перед убийством. Мистер Берроуз вошел в свой дом и закрыл перед нами дверь. Мы не узнаем о том, что произошло за ней, пока враги в нее не постучат. Да, бывает и так – герои истории выдвигают свои права рассказчику, и он вынужден соглашаться из уважения к ним. Ведь они – живые. Пока еще.

Когда Говард Келли узнал о смерти Билли, он плакал. Никогда еще никто из его воинов не видел его слез. Они были смущены, но не удивлены. Все знали о том, как Билли был дорог ему.

– Где тело моего мальчика? – Спросил он.

– Его похоронили там же, в деревне, сэр. Это сделали местные жители, – ответил Гадот, опытнейший из приближенных мистера Келли.

– То есть Бенедикт не сам похоронил его?

– Насколько мне известно, нет. Люди говорят, что он заперся дома, и никому не открывает.

– Решил укрыться в крепости, – проговорил с грозной улыбкой Келли. – Это ничего. Мы выманим крысу из норы. А еще лучше – войдём сами и перережем всех Берроузов.

Такие слова было непривычно слушать от Келли. За свою жизнь его люди совершили много ужасного, но с тех пор, как они работали на Говарда Келли, им впервые доводилось слышать такое. Если надо было кого–то убить, это делалось без лишней жестокости. И именно Говард настаивал на ее отсутствии. Сейчас же все было иначе.

– Лошади готовы? – Спросил он, будто и не плакал минуту назад. Получив утвердительный ответ, он сказал: – Хорошо. Тогда скачем к дому Берроузов. Приготовьтесь к битве, его сыновья уже давно не дети. А его самого предоставьте мне.

После этих слов двадцать головорезов мистера Келли последовали за своим предводителем. Они были настроены очень серьезно. Все уважали и любили убитого Билли Грейсмитта, и потому были полны решимости совершить возмездие.

После того, как они преодолели половину пути, их взорам предстал страшный лес, тянувшийся на много миль от самой деревни, куда они направлялись. Они не входили на его территорию, а скакали вдоль, на большом расстоянии от мрачных чащ, о которых слагали легенды. Потому Келли мог занять себя другими мыслями.

Он думал о том, как удачно все складывается. Ему удалось убедить людей в своей любви к покойному Билли. Мысль о войне с Бенедиктом была рождена в темном лесу, где он увидел глаза дьявола. Будучи заживо погребенной, ненависть вышла из могилы после долгих лет заточения. Зло росло в его душе, подобно древу, и пряталось, пока не обрело полную силу.

Он знал, что встреча Бенедикта и Билли закончится смертельной схваткой. Ведь именно он, Говард, лично убил тех лошадей, затем подбросил их головы на задний двор к Билли, и поскакал назад в город. Месть была в почете в те времена. Теперь никто бы не смог осудить его за то, что он уничтожит семью Берроузов и заберет их дом. Ведь он сам лишился того, кто был ему как сын.

И вот, Говард Келли и двадцать его воинов уже стоят у дома Берроузов. Вдруг они увидели в окне маленькую девочку. Головорезы мистера Келли не увидели в глазах Лили даже крупицы того детского страха, который привыкли видеть в подобных ситуациях. Напротив, она улыбалась и звала их в дом своей маленькой ручкой.

– Вперед, мои воины! – Крикнул Говард, слезая с лошади и крепко сжимая в руке меч. – Зальем этот дом кровью.

6

С минуту Говард стоял, сжимая в руке меч, и смотрел то на ручку двери, то на окно, в котором маленькой Лили уже не было.

– Бенедикт! – Вдруг крикнул он. – Я даю тебе шанс. Я знаю, что в твоем доме жена и маленькая дочка. Выходи со своими сыновьями. Мы сразимся друг с другом в равном количестве, как мужчины. Другие будут стоять в стороне. Мы не пощадим вас, но оставим в живых мать и девочку. Считай это сиротской солидарностью. Решайся!

Говард не лукавил. Он бы честно исполнил обещанное. Но Бенедикт не вышел. Дом приглашал гостей внутрь, как бы говоря им: «Раз уж вы здесь, то проходите. Будь, что будет».

И двадцать воинов во главе с предводителем осторожно вошли. Несмотря на предостережения Говарда о том, что сыновья Бенедикта уже взрослые, и на его предложение провести честный поединок в равном количестве, в душе он понимал, что «честным» его назвать было сложно. Он знал, что молодые сыновья, хоть и во главе с таким отцом, как Бенедикт, все равно ничего не смогли бы сделать в открытом бою с матерыми бойцами.

«Ты не из тех, кто раболепно примет врагов в свой дом, – думал Келли, зайдя и оглядываясь. – Но при этом ты не вышел на открытый поединок. Что же ты задумал?»

– Ловушк..! – один из воинов Келли, стоявший в углу коридора, не успел закончить фразу.

Подобно призраку, один из сыновей Бенедикта, набросился сзади на огромного воина. На какое–то мгновение буквально все во главе с самим Говардом застыли при виде ужасной картины: мальчик еще и еще раз вонзал нож в окровавленное тело одного из лучших бойцов их команды.

– Изрубите этого гаденыша на куски! – Крикнул Говард, выйдя из ступора. И половина людей с дикими воплями, словно перед ними был огромный зверь, бросилась к концу коридора. Другая половина воинов побежала искать остальных в доме.

Воины окружили мальчика, и уже готовы были искромсать его. Вдруг из какого–то потайного входа, словно дьяволенок, прорывший выход из ада, выскочил другой мальчишка. В руках он держал два ведра какой–то смеси.

– Добро пожаловать в дом Берроузов! – Крикнул он.

Выплеснув все содержимое ведер на врагов, он схватил младшего брата и скрылся. Семеро мужчин были облиты с ног до головы. Ужасно пахнущая слизь, специально приготовленная хозяевами для особенных гостей, жгла им глаза и сковывала движения.

Говард не паниковал. Он повидал боев больше, чем все его люди. Он оценивал ситуацию и ждал промаха. Вдруг из мрака соседней комнаты выбежало что–то огромное и страшное. Келли ловко увернулся от дьявольской тени, надвигавшейся на него. Подобно дракону, она рычала и извергала пламя на солдат, облитых смесью. Те горели заживо, катаясь по полу в страшных конвульсиях.

И только услыхав от этого существа внезапный крик боли, Келли понял, что это не дракон и не дьявол. Это Бенедикт выбежал с двумя факелами и поджег своих врагов, после чего вытащил меч и вступил в схватку с другими. Он жестоко зарубил двоих, но был ранен третьим, тогда он и издал пронзительный звук, снявший с него маску демонической неизвестности.

Когда Говард опомнился и бросился в его сторону, Бенедикта уже не было. Дом Берроузов был покинут хозяевами, заранее подготовившими побег так же хорошо, как и прием.

Неуязвимый Говард вновь остался нетронутым после боя. Он вышел со своими людьми на задний двор и долго смотрел на дом, в котором много лет жил род Берроузов. Перед тем, как продолжить погоню, он произнес: – Сжечь дотла!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

Продолжение завтра.

— Что... что ты сказал? — Голос был едва слышен.

— Они заменили его мозг. Распечатали на этом грёбаном 3D принтере мозг, как лист бумаги. А потом вставили в нашего сына —  Джим пытался говорить как можно прямолинейнее, даже беспечнее. Он думал, так он будет звучать убедительнее. Но от этого все звучало еще более безумно. — Искусственный интеллект. Наш мальчик совершеннее, лучше. Он сможет жить обычной жизнью, Эмили. Ты ведь этого хотела.

— Какой на хрен искусственный….интелл… Что… что ты несешь… — Эмили упала на пол.

Джим хотел помочь ей встать, но она отползла от него и замахала руками.

— Нет... — прошептала она, её руки дрожали. — Это не он. Это не наш Дэнни! — она задыхалась от ужаса, слова не укладывались в голове. — Ты... ты убил его! Ты убил нашего сына! Где? Куда делся его мозг?

— Что? — Переспросил Джим, усмехнувшись. — Куда делся мозг? На фига нам эта жижа? Какая разница? Что значит «убил»? Что ты несешь? Мозг – это просто орган. Когда тебе удалили поджелудочную железу, ты ведь не спрашивала, где она. Наверное, выкинули в мусор, утилизировали, не знаю. Не сходи с ума.

Да, Джим произносил все это, отчеканивая каждое слово. И нет, он не верил ничему из того, что говорил. Он ни за что не признается в этом жене, особенно сейчас. Но все время с момента, как он увидел сына после операции, и узнал, что ему заменили мозг, он твердил себе только одно:

— Я убил своего сына.

Муж поднялся с места, его взгляд стал тяжёлым, но он не был ни злым, ни растерянным. Он просто смотрел на жену с каким-то холодным пониманием.

— Эмили, — тихо сказал он, подходя ближе. — Он жив. Он с нами. Он лучше, чем был. Ты не понимаешь... этого нельзя изменить. Это наш мальчик. Теперь он не просто может мыслить, он будет лучшим из всех своих ровесников. Мальчишки во дворе больше не смогут задирать его, издеваться над ним. Нам не придется до конца своих дней вытирать его задницу! Понимаешь, о чем я?

Он обнял ее обмякшее тело. Эмили глядела в пол. По ее щекам текли слезы. Джим почувствовал, что сам хочет разрыдаться, но сдержался. Слезы сейчас свидетельствовали бы о том, что он признает за собой ошибку. И тогда она, возможно, впадет в еще большую панику. Ее убежденность в том, что Джим совершил ошибку – это пол беды. Но если он признает ее, могло быть намного хуже.

— Ты сможешь вернуться на свою любимую работу, — шептал он ей, не переставая целовать. — В наш дом вновь вернется Солнце. Мы, сможем вновь гулять в парке вдвоем. Вдвоем, понимаешь?! Не втроем, когда постоянно приходится удерживать его, чтобы вдруг не выбежал на дорогу. А вдвоем! Я восемь лет не гулял с тобой в парке, только с тобой! Пять лет я не могу заниматься с тобой любовью так же расслабленно, как раньше. Постоянно думаешь, а все ли с ним хорошо там, в соседней комнате. Нет ли очередного приступа! Сидишь на своей работе, но ты не работе. Ты думаешь о нем. Отдыхаешь дома, но ты не отдыхаешь. Ты думаешь, черт возьми, о нем! Я хочу думать о чем-то еще, кроме как о здоровье сына! Я хочу жить!

Джим уже не шептал. Он орал эти слова в уши своей жены. Она, казалось, не слышала ничего. Или, напротив, услышала слишком много.

Вдруг они увидели на пороге своего сына.

— Мама, все хорошо? — Спросил он, держа в руке нож. — Или папа тебя обижает?

Он улыбался.

Глава 7.  Монолог мальчика с ножом.

Джим подошел к сыну и прошептал:

— Да, я обидел маму, сынок. Я очень много и долго обижал маму. Все, что происходит с нами сейчас, это наказание Господа. Я натворил так много плохого в свое время.

— Я понимаю, что Бог наказывает людей за их грехи, — произнес Дэнни. В этот раз он не отчеканивал слова, как робот, а говорил тихим и спокойным, но при этом звонким, свойственным только ребенку, голосом. — И я прекрасно понимаю то, о чем ты говоришь. Я слышу боль и раскаяние в твоих словах. Но я так же вижу элементы слабой личности в твоем поведении.

Ты, как маятник, качающийся от одной крайности к другой. То поцелуи, то крики, то слезы, то улыбки. Такое поведение крайне отрицательно сказывается на настроении мамы. Девушка и без того – создание не простое. Они более слабы, больше подвержены перепадам настроения. А тут еще и болезнь сына. Зачем добавлять к ее страданиям свои разрушительные элементы характера? Тебе не надоело постоянно жалеть себя? Я слышал каждое твое слово. И там только и дело, что «Я». Да, ты говоришь, что она сможет работать, что вы сможете гулять в парке. Но разве ты не понимаешь, что сейчас ей нужно слышать вовсе не это?

Она лишь хочет знать, откуда взялся шрам на моей голове. Но даже рассказав ей правду, тебе не хватает сил постараться ее успокоить. Какое убожество! Папа, нельзя же так, в конце то концов! Пора стать мужчиной. Возьми себя наконец в руки!

Мальчик прошел в центр комнаты, сел рядом с матерью и обнял ее.

Эмили и Джим слушали, раскрыв рот. Они еле сохраняли рассудок. Слишком большой контраст. Еще месяц назад он не понимал ничего, а теперь слишком много.

Дэнни нежно поцеловал маму в щеку и глядя ей в глаза произнес:

— Мамочка, я не робот. Я – человек. Мне заменили лишь часть мозга. Способ операции остается целиком на усмотрение врача, это написано в контракте, который вы прочли, судя по всему, невнимательно. Да, я понимаю, что говорю не как ребенок. Но я – твой сын. Теперь я такой, и вам надо с этим смириться. Или…

Тут он посмотрел на отца и произнес:

— Или вы можете приехать в клинику и попросить вернуть меня в прежнее состояние. Мой мозг никуда не выкинули, как отец изволил предположить. Его оставляют на случай, если родители передумают. Он лежит у них целый год. Так что у вас еще есть время подумать. А теперь…

Тут он посмотрел на свой нож, в котором мама увидела его отражение. Немного искаженное. Будто из другой реальности. Эмили увидела это и вздрогнула.

— Теперь я пойду нарежу себе салат. Я проголодался.

Он прошел мимо отца, который не решился даже сдвинуться с места. Того, кто прошел в шаге от него, он более не считал своим сыном. По крайней мере, в ту минуту. Нет, это было какое-то умное говорящее странное существо.

Ночь наступила тихо, но эта тишина казалась тяжёлой, как груз, висящий над домом. Джим сидел в темноте, не в силах уснуть. Всё внутри него разрывалось на части, хаотичные мысли сменяли одна другую. Слова мальчика звенели в голове, как удары колокола, от которых не укрыться. Будто кто-то намеренно вставил их в него.

Его взгляд задержался на тёмной фигуре жены, лежащей на кровати рядом. Впервые за долгое время Эмили пришла в комнату и легла с ним. Она спала, крепко и безмятежно. На ее лице была улыбка.

— Уж не ты ли сама все это устроила? Не ты ли настроила эти рекламы на стене так, чтобы я видел их каждый день в нужный момент? — Обратился он к ней тихим голосом.

Она не слышала.

Джим в ту ночь не уснул и с отвращением откинул от себя стройную руку жены. Но ей, спящей в блаженстве, это было абсолютно безразлично.

Глава 8. Никогда не обсуждайте важные темы с утра.

— Ты все тщательно спланировала! Потом разыграла спектакль с переживаниями, чтобы отвести подозрения. Тем самым ты заполучила себе сильного адвоката и судью в лице сына. Твое оружие против меня. Твое наказание мне за годы мучений… И ведь знала, что я ничего не смогу поделать с ним, потому что это мой сын. Ты все продумала. Гениально, ничего не скажешь. Еще и за мои деньги…

Именно вот так мы врываемся в эту беседу, прямо посередине неприятного разговора. Джим с утра устроил жене разбор полетов. Он не спал всю ночь. Все думал о том, что произошло, и высказал ей все свои сумбурные мысли относительно того, что произошло с их сыном.

Эмили держалась за голову, не в силах выслушивать этот бред. Она готовила завтрак для своего мужа. Но бросила почти готовое блюдо в мусорную корзину, злясь на то его слова.

Услышав вчера монолог своего сына, а главное увидев, как он смотрит на нее, ее материнское сердце наполнилось такой любовью, что она полностью пересмотрела свое отношение.  Это был ее сын. Господь вернул ей его мальчика. Он услышал ее молитвы. Да, муж ее в самом деле уже кардинально отличался от того негодяя, каким он был прежде. Да, она не ушла от него и говорила, что все простила. Но душевные раны не так легко зарубцовываются. Каждый день все эти годы, видя состояние сына, она винила в этом мужа.

Это он был виновен в его отсталости! В этом у нее не было абсолютно никаких сомнений. Конечно, она и сама вела себя ужасно глупо. Как можно было оставаться жить с этим идиотом. Он бил ее, унижал, пил, принимал наркотики, а она все прощала. Потом она забеременела, надеясь, что теперь все изменится.

Джим, узнав о том, что у них будет ребенок, плакал и лежал у ее ног, целуя их и прося прощения за все. Он клялся, что теперь все будет иначе. Она верила. Но все стало только хуже.

Однако, когда они узнали о диагнозе Дэнни, Эмили неожиданно для себя открыла, что муж ее стал меняться. Он стал работать над собой. За пять лет Джим стал совершенно другой личностью.

Каждый день – холодный душ, пробежка, тяжелые веса, только здоровая пища, лечь и встать вовремя, книги, прорабатывание травм с психологом – и вот, это уже совершенно другой человек.

Тем не менее, не все так просто. И при определенных стрессовых ситуациях человек может разом разрушить все, что строил годами. Джим был на пороге этого в то утро.

Он начал высказывать все, что накопилось. Вновь скатился на оскорбления, потом крики. И вот он уже надвигается на жену и заносит над ней руку. Как вдруг он что-то почувствовал.

Он осознал это не сразу. Лишь когда лежал на полу и услышал крики жены, Джим понял –в тот самый момент, когда он хотел ударить ее, его сын подкрался сзади и всадил ему в спину нож.

Он понимал, что уже не встанет. Кровь медленно вытекала из его спины. Взгляд его был полон ужаса и непонимания.

— Сынок, что ты сделал? — прошептал он.

— Ты больше не будешь бить мою маму, — ответил Дэнни, держа в руке нож.

Когда всё закончилось, комната погрузилась в звенящую тишину. Эмили тяжело дышала, стоя над безжизненным телом. Она не чувствовала ничего. Только опустошение. Она смотрела то на сына, то на мужа. Через минуту она лишилась чувств и упала.

Глава 9. CTRL+Z

Эмили пришла себя только на следующий день. У нее была лихорадка. Всю ночь она была в бреду. Она кричала и была не в себе. Кто-то ухаживал за ней, вытирал лоб, проверял температуру, менял простынь.

Когда утром она пришла в себя и увидела сидящего перед ней Дэнни, она плохо различала реальность от сна. На секунду ей показалось, что все это был кошмар. Сейчас ее муж войдет в ее комнату и обнимет ее, и все будет как прежде, только со здоровым сыном.

— Дэнни, — тихо сказала она, обращаясь к сыну, сидящему на полу рядом с ее кроватью. Её голос был едва слышен, как шёпот. — Дэнни, сынок, где папа?

Он смотрел на неё, молча. Она не могла понять, что происходит в его голове, если там вообще осталось что-то человеческое. Сын не отвечал ей. Она хотела затрясти его, закричать. Но не было сил.

— Милый, — жалобно прошептала она. — Пожалуйста, не мучай меня своим молчанием. Ответь мне. Где папа?

Молчание.

— Умоляю… Я не в силах вспомнить.

Тишина.

— Он вам не ответит, дорогая, — Произнес мужчина, медленными шагами вошедший в комнату.

Эмили вздрогнула. Она сразу узнала доктора Шерридана, который делал операцию их сыну. Его лицо часто мелькало на экранах стен их комнат.

— Простите, что пришел без приглашения. Но это моя обязанность – навещать больных в случае экстренных ситуаций. Сейчас я поясню вам, в чем дело.

Он присел около кровати. Дэнни оставался сидеть у его ног, не поднимая головы.

— В случае, если операция по пересадке мозга дает побочный эффект, как произошло в вашем случае, мы обязаны вызвать полицию и приехать сами. Вчера ночью в вашем доме было полно людей. Да и сейчас внизу еще есть пара полицейских. Так вот, в вашем случае мы обязаны провести процедуру «CTRL+Z».

— CTRL+Z? Что вы несете, доктор?  — Прошептала Эмили, с ужасом глядя на сына.

Она боялась ответа и уже догадывалась, что он означает.

Доктор посмеялся и продолжил мягким голосом:

— Да, простите. Это из прошлого. Когда мы еще пользовались клавиатурой, чтобы ввести текст в компьютер. Помните такое? Ваши родители точно застали это время, а вы, скорее всего, не видели их. Стало быть, может, и не знаете, что это такое.

— Динозавров я тоже не видела, доктор Шерридан. Но знаю, что они есть, — с раздражением произнесла Эмили, держа свою голову. Она разрывалась от боли.

Доктор опять засмеялся. Смех этот становился для нее невыносимым. Еще немного, и она воткнет в него вилку, лежащую рядом с ней.

— Понял вас. Ну, в общем, вы знаете, что это сочетание клавиш на клавиатуре означало банальное и простое слово – «отмена»? Это мы и проделали с вашим сыном. Деньги возвращены на счет вашего мужа. Вам может показаться странным, что мы так быстро, за одну ночь, произвели процедуру отмены. Но если подумать, в этом нет ничего удивительного. Так ведь и раньше было – одной кнопкой отменяешь действие, на создание которого ушло много времени!

Вновь смех.

Эмили ухватилась за вилку.

— Доктор, я прошу вас, перестаньте смеяться. У меня очень болит голова. К тому же меня злит, что вы абсолютно не понимаете, где ваш ублюдский смех уместен, а где нет.

Мистер Шерридан хотел было вновь засмеяться, но вдруг стал серьезен, словно королевский шут, который смешит публику, но в душе часто скрывает глубину и грусть.

— В общем, мы регенерировали мозг вашего сына простой инъекцией. Теперь он такой же, какой был до операции. Шрамы на его голове исчезнут через полгода. Не отчаивайтесь. Возвращайтесь к прежней жизни, насколько это возможно. Пробуйте другие методы его лечения, и может, однажды, ваш мальчик вновь назовет вас мамой.

Он уже собирался уходить, как Эмили вдруг вспомнила его слова и обратилась к нему, слегка приподнимаясь не постели:

— Доктор, стойте!

— Да?

— Вы сказали, что деньги за операцию будут возвращены на счет моего мужа.

— Разумеется, дорогая.

— Но зачем возвращать деньги на счет умершего человека?

Опять смех. Но в этот раз он не злил Эмили, а придал надежду.

— Ваш муж жив! Он в больнице. Его выпишут через месяц.

Глава 10. Цветы в лавке

Прошёл год.

Жизнь Эмили и Джима текла в редком и долгожданном спокойствии. Они оставили все обиды позади, пройдя долгий путь исцеления своих ран и обретя истинное понимание друг друга. Травмы ушли, сменившись теплом и поддержкой, которые теперь связывали их еще крепче.

Маленький Дэнни начал подавать первые, пусть едва заметные, но вдохновляющие признаки осознания. Порой он тихо произносил отдельные слоги, и эти звуки отзывались в сердцах родителей, как долгожданная мелодия надежды. Счастье вернулось в их дом вместе с этим проблеском чуда.

______

О, ты, читающий эти строки, думаешь, что так не бывает? Или ты, напротив, из тех, кто знает, что все в руках Господа? Что он способен исцелять сердца. Он – Тот, кто способен на всякую вещь.

Кто ты, по ту сторону экрана или листа? Как ты смотришь на свою жизнь? Веришь ли ты в Бога? Или для тебя всё это сказки? А если веришь, то используешь ли ты систему, проповедуемую этой верой? Или ты просто говоришь: «Да, Господь есть, но я буду делать всё, что захочу»?

Не знаю, кто ты. Но молю тебя – задумайся. Зачем молю? Может, для того, чтобы мир стал лучше. А зачем автору, чтоб мир стал лучше? Может, потому что он хочет, чтобы мир был менее жесток к отстающим детям? В частности, к его старшему сыну, который все еще не говорит, пока он пишет эти строки, хотя давно должен говорить… Кому должен? Привычному укладу жизни?

Сын мой, сердце мое разрывается от мысли, что ты, в отличие от героя этой истории, никогда не заговоришь. Но данный рассказ натолкнул меня на мысль – ты ведь в любом случае заговоришь! Не в этой жизни, так в следующей. И тогда, когда мы встретимся по ту сторону реальности, возможно, ты скажешь мне:

– Отец, ты жалел меня всю свою жизнь. Но она пролетела, словно миг. Господь сжалился надо мной и лишил меня возможности говорить при жизни. Таким образом я избежал зла, приносимого языком. Теперь же я блаженствую во благе. А ты… ты имел возможность говорить и мыслить. И наговорил за свою жизнь много ужасного. Что же теперь, папа? Кого из нас надо жалеть больше?

И в этих его словах, конечно, не будет злорадства… Ему будет жаль меня, так же сильно, как мне было жаль его при жизни.

___________

Но вернемся к нашим героям и завершим эту историю… Каждое утро отец с сыном, Джим и Дэнни, выходили на пробежку, наслаждаясь утренней свежестью и ритмом тихих шагов. Это стало их маленькой традицией — ритуалом, наполненным смыслом, словно доказательство их обновленного счастья.

Однажды, после особенно долгого забега, Дэнни остановился, его взгляд был наполнен детской любознательностью, но казался куда более глубоким, чем прежде. Он тихо посмотрел на отца и спросил:

— Пап, а мы когда-нибудь расскажем маме правду?

Джим, смеясь, посмотрел на сына и пошутил:

— Какую правду, сынок? Осторожно, ветка.

Но Дэнни продолжил с такой серьезностью, что улыбка исчезла с лица отца:

— Ну, о том, что мне не делали никакую отмену… Что я умею разговаривать. Что мы с доктором Шерриданом специально все это придумали, чтобы мама поверила в нашу новую легенду. Что весь этот год я искусно притворяюсь, будто научился понимать и произносить слоги лишь благодаря её лечению. И еще про тебя...

Джим, слегка насторожившись, тихо спросил:

— Про меня?

Дэнни кивнул:

— Ну, да. Что тебе тоже сделали пересадку мозга в той же клинике. И что прошлый ты бы умер в тот день, если бы я не вызвал доктора сразу после того, как всадил в тебя нож и мама потеряла сознание?

Они остановились, пытаясь восстановить дыхание после долгой пробежки. Джим посмотрел на сына с неподдельной теплотой и, обняв его, сказал:

– Правда, – словно богатство, – не каждому во благо. Мы обязательно всё расскажем маме, когда она будет готова, сынок. Если она когда-нибудь будет к такому готова… А теперь давай купим ей цветы вон в той лавке?

– Так они же искусственные!

– Это не значит, что они не живые…

КОНЕЦ

Глаза его были пусты. Отец наклонился ниже, стараясь заглянуть в них, будто надеялся найти там искру, знак жизни. Всегда надеялся.

На стене комнаты то и дело высвечивались рекламные ролики. Один из них выделялся — яркие буквы кричали: «Новейшая клиника — путь к лучшему «Я»! Ваш ребенок сможет заговорить уже завтра!» Отец выключил экран приказом голоса, не желая больше смотреть на то, о чем уже давно принял решение. Раньше он не верил в такие вещи, но что-то изменилось.

Наступила та черта, когда отец смирился с неизбежной реальностью – его сын не просто отставал в развитии. Он был умственно отсталым. Надежды почти не оставалось. Джим понимал – если он не начнет рисковать, не предпримет отчаянных действий, то вся его жизнь полетит к черту. Больше детей у них не было. И не могло быть.

В общении с единственным сыном не было ни малейшей радости. Несмотря на то, что внешне мальчик был просто невероятно красив, существенное отставание в работе его мозга уже начинало сказываться и на его лице. Этот контраст между прекрасным, атлетическим телосложением его мальчика и доводившей до уродства движений умственной отсталостью был невыносим.

— Сколько великих свершений он мог сделать. Какую яркую жизнь мог бы прожить, – думал Джим, глядя на сына, не в силах сдержать слез.

Они прошли мимо девушки, лежавшей на диване. Она спала. Мария всегда засыпала, когда была очень расстроена. Защитная реакция психики. Их последний разговор с мужем о лечении сына чуть не свел ее с ума. Джим впервые заявил ей, что Дэнни – умственно отсталый. Он даже произнес «дегенерат». Причем, с такой злобой, какой она давно не слышала от него. «Давно», а не «никогда».

Только мать способна полностью понять, что такое, когда твой ребенок болен. Причем, не какой-то болезнью, у которой есть лечение. Беда умственной отсталости в том, что ты будто до конца не уверен, что это твой ребенок. В него будто кто-то вселился. И ты все ждешь, пока этот дьявол оставит его в покое, и твой истинный адекватный милый ребенок вернется.

Никто не способен понять жизнь с таким ребенком, пока сам этого не ощутит. Все подводные психологические и физические камни, которые неизбежно встречаются на пути родителей и делают всю их жизнь одним сплошным беспросветным испытанием – не видны человеку, которому повезло иметь здоровых детей.

В таких ситуациях родители часто ломаются. Кто-то просто забивает на все и живет своей жизнью. Мужья уходят, оставив мать жить одну с больным ребенком. Но мало кто говорит о том, что и матери не редко бросают своих детей.

В странах, где такое поведение возбраняется больше, чем обычно, и где мать просто физически не сможет существовать, если оставит ребенка с мужем, она находит другой выход – периодически избивать свое дитя.

Я извиняюсь перед читателем за то, что называю такое существо «матерью». Однако ребенок все равно считает ее своей мамой, даже после многократных избиений. Такое поведение родителей – явление довольно частое, хоть и не афишируемое.

Автор этой книги, к своему сожалению, часто был свидетелем этому, потому что находился в центрах отстающих детей не единожды. Он видел, как мама или отец приводили своего ребенка на очередное занятие к дефектологу и нещадно щипали или били его, пока снимали с него куртку.

За что? Они-то скажут, что за его поведение. Не стоял ровно, постоянно прыгал и кричал. Но на деле – просто за то, что они не считали его своим ребенком в полном смысле этого слова. Они, как уже говорилось выше, считали, что кто-то вселился в их дитя и пока это некий аватар, которым управляет какая-то сила. Следовательно, и насилие над таким ребенком нельзя по их логике считать делом бесчеловечным. В их ударах ощущалась вся их злоба на мир за свою неудавшуюся жизнь. Они-то были уверены, что пришли в эту жизнь для удовольствий.

К счастью, герои нашей истории были полной противоположностью описываемых животных, не имеющих права на родительство. Но ссоры, неизбежный спутник любого брака и уж тем более брака, в котором есть отстающий ребенок, были не чужды и им. Причиной последнего конфликта было как раз твердое решение отца отвезти их сына в клинику на какую-то сомнительную операцию.

Глава 2. Волшебная таблетка.

— Ты должен всё отменить! — В голосе Эмили прорезались истерические ноты. — Я не позволю отправлять нашего сына в какое-то... странное место, о котором ты даже ничего не знаешь!

Отец сидел за столом, стиснув зубы. В его руках всё ещё был этот листок — «Новая клиника: ваш ребенок заговорит!». Обещание звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой, но что, если это действительно работает?

— Мы перепробовали всё, — он говорил медленно, стараясь не повышать голос. — Все врачи, психологи, новые методики... И что? Ничего. Он не говорит, Эмили. Мы не можем просто сидеть и смотреть, как он увядает.

— Ты хочешь его отдать им, потому что тебе тяжело! Потому что ты не можешь справиться с реальностью! — Женщина схватила рекламный буклет и скомкала его в руках. — Это не решение.

Её лицо было бледным от волнения. Волосы растрёпаны, а в глазах стояли слёзы, но больше от злости, чем от горя.

— Я не отдаю его. Я… понимаю, что правила их кажутся безумием. Мы оставляем своего ребенка посторонним людям на целый месяц. Не имея возможности связаться с ним. Это риск. Это гребаное безумие! Но мы как раз в том положении, чтобы рисковать и безумствовать. Ему восемь лет! Восемь! Все остальное мы уже перепробовали.

Они смотрели друг на друга долго, пока Эмили наконец не опустила взгляд.

—Я…я не выдержу. Я не хочу его терять, — прошептала она.

— Мы не потеряем его, — ответил он твёрдо. — Мы должны попробовать, родная. Другого выхода нет.

Дорога к клинике была странно тихой. Дэнни сидел на заднем сиденье машины, неподвижный, как всегда. За окном серели деревья, а небо застилали тяжёлые облака. Мотор тихо урчал, а по радио играла какая-то однообразная мелодия, но отец её не слышал. Его мысли крутились вокруг одного: это должно сработать.

— Мы на месте, — прошептал отец, сам не зная, кому говорил: себе или сыну. Дэнни не отреагировал.

Высокое здание, с блеклыми стенами и окнами с металлическими решётками, оно скорее напоминало тюремный блок, чем больницу. Джим уже хотел развернуться и поехать домой, отменив операцию. Он вошел внутрь из чистого любопытства.

Контраст был невероятен. Интерьер существенно отличался от того, что было снаружи. Белые стены, чистый минимализм, убеждающий, однако, в том, что за всем этим что-то скрыто. Что-то крутое, хоть и мало изведанное.

— Привет, — голос женщины с ресепшена прозвучал неожиданно. — Вы по записи?

Отец кивнул. Женщина посмотрела на мальчика, её взгляд был пустым, почти как у его сына.

— Доктор скоро вас примет. Присаживайтесь.

Он сел. Сердце билось быстрее, чем обычно. Дэнни всё так же безразлично сидел рядом, уставившись в пол. В голове крутились вопросы.

— Мистер Уилсон, здравствуйте! Я – доктор Шерридан. — Голос врача был низким и веселым. Отец вздрогнул и поднял взгляд. Перед ним стоял мужчина в белом костюме, с хитро блестящими глазами. – Вы все-таки решились войти.

Он засмеялся.

– Да, понимаете… Это некий психологический тест для наших родителей. Если они вошли внутрь, даже несмотря на то, что увидели снаружи, значит, они в самом деле настроены решительно. А значит, меньше головной боли для нас. Мы, в принципе не боимся этой боли. Лечить голову – это то, в чем мы мастера. Однако решимость родителя существенно экономит время. Потому что мы тут никого не уговариваем. За нас это делал маркетинг. Далее все просто. Человек приходит на операцию, и оплачивает всё, как только увидит результат.

Вы же помните правила? Конечно, помните! Ужас для всех родителей – оставить тут своего ребенка на целый месяц! Тем не менее, это неотъемлемая часть лечения. В течение тридцати дней никто, кроме врачей этой клиники, не имеет права входить в контакт с пациентом. Дэнни все это время будет проходить процедуры восстановления и обучения. На выходе – это будет полноценный умный ребенок.

Джим не верил в положительный эффект от этого безумия. Ну, не бывает такого! Нет какой-то волшебной таблетки! Это знают все родители таких детей. Но каждый из них в глубине души мечтает ее найти…

Глава 3. Тридцать дней.

За все прошедшие годы Джим не раз встречался с шарлатанами, умеющими хорошо болтать. Отстающих детей в мире становилось все больше, и соответственно начало расти и количество так называемых «супер методик», которые обязательно вылечат.

Что немного подкупало его в этом случае? Это был первый раз, когда врач сказал, что возьмет деньги только за результат. Где тут мог быть подвох? Джим не удивится, если подвох все же будет. Но его отцовское сердце твердило только одно: «Создавай причины и уповай на Бога».

— Мы готовы начать, — сказал доктор, проводя ладонью по своей идеально выбритой голове. — Ваш сын заговорит, мистер Уилсон. Он... станет другим. Поверьте мне.

Доктор произнёс это так, как будто слово «другой» значило нечто большее. Джим кивнул, хотя внутри что-то протестовало, кричало. Он поднялся, в последний раз бросив взгляд на сына. Дэнни всё так же сидел неподвижно, не проявляя ни малейших эмоций. Но когда они последовали за доктором в длинный коридор, ему показалось, что мальчик посмотрел на него по-другому, как будто понял что-то, что прежде не мог.

Внутри клиники было тихо. Звук шагов отдавался эхом от холодных стен. Отец не мог отделаться от странного чувства, что с каждым шагом они удаляются не только от выхода, но и от чего-то важного, что нельзя вернуть назад.

Когда двери закрылись за ними, отец почувствовал странную тяжесть на сердце, но назад пути уже не было. Он всю ночь проходил около больницы, пытаясь заглянуть в окна. Джим понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Глупость – неизменный спутник любви.

Какие бы эпитеты Джим ни находил, чтобы убедить жену в правильности его действий, сам он в душе переживал, быть может, даже больше нее.

Наутро он получил от врача смс, что операция прошла успешно. Все остальные контакты с клиникой в течение целого месяца – строго запрещены. Находиться даже на территории клиники было строго запрещено по контракту.

Он поехал домой. Что им делать целый месяц? Как прожить?

– Безумие, – проворчал Джим, засыпая в своей кровати. – Но именно от этого я и хочу спасти своего сына. От проклятья безумия. От бесцельного бездумного существования. Уж лучше смерть, чем жить вот так.

И Джим поймал себя на страшной мысли – если операция не прошла успешно, если его сын так и останется умалишенным, то лучше бы он умер…

– Лучше бы, чтоб кто умер? – Спросила Эмили, когда Джим для чего-то озвучил ей эти мысли. – Ты или Дэнни?

– Дэнни, – ответил Джим, как не в себе.

Эмили смотрела на него диким взглядом. Джими казалось, что она сейчас всадит в него свой кухонный нож. Она молча медленным шагами подошла к нему и тихо произнесла:

– Любимый, я еле сдерживаюсь, чтоб не закатить тебе самый страшный скандал в твоей жизни. Прошу тебя, все эти тридцать дней не говори со мной ни слова о нашем сыне. Ни единого словечка. Иначе…иначе…

Джим не дал ей договорить. Он обнял ее, и она расплакалась на его плече, бросив нож на пол. Он тоже плакал, прекрасно понимая, какую глупость сказал. Но он так чувствовал. Отец представлял своего сына в возрасте лет двадцати и не понимал, что он будет с ним делать, если его Дэнни останется таким же.

Это сейчас он милый и тихий. Но даже в этом возрасте мальчик порой закатывал такие истерики, что это запоминалось надолго. Что если он захочет закатить их, когда будет уже взрослым мужчиной? Кто его сможет остановить, когда родители постареют?

– Нет, операция однозначно должна пройти успешно… – шептал себе под нос Джими каждый вечер.

Весь месяц они с женой спали отдельно. У них не получалось находить друг в друге успокоение. Напротив – они только срывались при каждом удобном случае. Тягость неизвестности разрывала им сердце. Что же там с их сыном?

«Как он мог так поступить с ним? С нами…. – Думала Эмили, плача в свою подушку темной ночью. – Как он мог пойти на такой риск?»

Тридцать дней длились вечно. Это было мучительно и больно. Вот, что творит порой настоящая любовь к своему ребенку с бедными родителями. Однако Создатель не возлагает на человека больше, чем он способен вынести, сколько бы человек ни уверял себя в обратном. Он кричит «Я этого больше не выдержу!» Но он выдерживает. Месяц наконец прошел.

Глава 4. МАМА

В воздухе чувствовалась напряженность. Это было тихое утро, солнечные лучи пробивались через облака, бросая свет на дорожку перед домом. И вот, вдали, Эмили увидела знакомый силуэт машины, подъезжающей к дому. Сердце ее сжалось. Она выскочила на крыльцо, не думая, просто поддаваясь порыву.

Дверь машины открылась, и первым она увидела мужа. Он выглядел уставшим, но что-то в его лице было другим — напряжение ушло, но оно заменилось чем-то ещё. Эмили не могла понять, что именно, пока не увидела сына. Дэнни медленно вышел из машины и остановился на мгновение, словно раздумывая, что делать дальше.

— Дэнни, — прошептала Эмили, её голос дрожал.

Мальчик поднял глаза на неё. В них было что-то новое, что-то человеческое, то, чего она не видела раньше. Он сделал шаг вперёд, потом ещё один, его лицо оставалось спокойным, без прежней пустоты. И вот, он уже перед ней, его руки обняли её, прижали к себе. Эмили застыла на мгновение, не веря в реальность происходящего.

— Мама, — голос его был тихим, но отчетливым. — Я... я так устал.

Эмили еле устояла на ногах. Она и подумать не могла, что он заговорит. Его осознанного взгляда и понимания обращенной к нему речи – уже хватило бы ей для счастья на тысячу жизней вперед. Но он произнес слово… И какое…

— Как… Как ты меня назвал, сынок? — Обратилась она к нему.

Но вопрос был риторическим. Мальчик еще обнял ее. Эмили не могла сдержать слёз. Они хлынули рекой, смывая всё её напряжение, все страхи. Она целовала его, вдыхая запах его волос, ощущая его тепло. В этом моменте было что-то волшебное, невозможное. Месяц назад она не могла бы и мечтать, что её сын вот так, просто, скажет ей эти слова.

— Ты говоришь... ты... — Эмили смотрела на мальчика, её руки дрожали. — Как ты себя…

— Всё хорошо, мама, — Дэнни посмотрел ей прямо в глаза.

В его взгляде было что-то неуловимое, но Эмили была слишком захвачена эмоциями, чтобы заметить это сразу.

— Это чудо... — прошептала она, глядя на мужа, который стоял чуть позади, наблюдая за ними.

Он не улыбался, в его глазах отражалась какая-то внутренняя тяжесть. Эмили решила, что это просто усталость. Конечно, они все были измотаны.

Они стояли так несколько минут, пока Эмили не отстранилась, чтобы лучше рассмотреть сына. Что-то заставило её невольно провести рукой по его волосам, взъерошить их. И тут её пальцы наткнулись на неровность, чуть ниже затылка. Шрам. Узкая линия, скрытая под волосами, но слишком заметная, чтобы её можно было не почувствовать. Холодок пробежал по её позвоночнику.

— Дэнни... — она попыталась улыбнуться, но голос предательски дрогнул. — Что это у тебя?

Мальчик не ответил. Он посмотрел на неё с таким же спокойным выражением лица, но теперь в его глазах было что-то странное, почти неуловимое.

— Это ничего, мама, — сказал он, не двигаясь. — Ничего.

Но её сердце вдруг ускорило ритм. Слова сына отозвались эхом в её голове, и взгляд снова вернулся к мужу. Тот молчал, смотрел куда-то в сторону, избегая её взгляда.

Эмили не знала, что сказать. Она не могла понять, что именно вызвало в ней это странное чувство тревоги. Всё было как в тумане: сын, муж, дом. Но этот шрам, как невидимая трещина на поверхности её счастья, уже не давал ей покоя.

Глава 5. Если мать спрашивает о своем ребенке, лучше ей ответить.

Эмили смотрела на сына. Он сидел за кухонным столом и спокойно ел свой завтрак, не поднимая на неё глаз. Всё было идеально: он был тих, вежлив, говорил ясными, полными предложениями. Всё так, как она мечтала много лет. Но что-то её не отпускало. Едва ощутимое беспокойство, как слабый ветер перед бурей. Взгляд снова возвращался к шраму на затылке.

— Ты хорошо спал, дорогой? — спросила она, пытаясь сохранять спокойствие.

Дэнни поднял на неё глаза и слегка улыбнулся. Это была улыбка, но не его улыбка. Как будто её сын только изображал эмоции, словно повторял за кем-то.

— Да, мама, — ответил он с такой размеренностью, что её пробрал озноб. — Я спал отлично.

Его голос звучал почти идеально, но лишён был той мелодии, которая свойственна детям. Как бы она ни старалась убедить себя, что всё это — результат лечения, нарастало нечто более тёмное.

Позже в тот же вечер, когда Дэнни уснул, Эмили подошла к мужу, который сидел за столом, листая какие-то бумаги. Внутри неё уже давно зрело подозрение, но она боялась его озвучить. Однако она не могла больше молчать.

— Нам нужно поговорить, — сказала она тихо, присаживаясь напротив.

Муж поднял глаза, и на мгновение в его взгляде мелькнуло что-то, что она не могла сразу распознать. Что-то, что всегда скрывалось за его уверенным и твёрдым поведением.

— О, наше молчаливое презрение наконец окончено? — Спросил он, откладывая бумаги в сторону.

Эмили долго собиралась с мыслями. Наконец, она выпалила:

— Что они сделали с нашим сыном? Что это, черт возьми, за шрам на его затылке? Говорилось, что будет произведена легкая операция по введению стволовых клеток, используя его собственную пуповинную кровь! Всё! Точка! Так откуда, мать твою, этот шрам!?

Муж хмуро взглянул на неё, будто пытаясь понять, о чём она говорит.

— Ты ведь сама видишь, — начал он. — Он заговорил, Эмили. Он нормальный, как все остальные дети.

Она покачала головой, её сердце начинало биться быстрее.

— Я тебе задала совсем другой вопрос, чертов придурок! Отвечай!

Тут Джим пристально посмотрел на нее и произнес:

— Дорогая, я провел очень большую работу над собой, чтобы превратиться в нормального сдержанного человека. Я и правда был придурком в свое время. В этом я с тобой согласен. Ты прекрасно помнишь, как я бил тебя за каждое слово, как принимал наркотики и спал с тобой в таком состоянии. Ты точно не забыла, как я мучил тебя своим ужасным характером во время беременности. Твой мозг стопроцентно не дал тебе забыть то, как я изводил тебя во время твоего токсикоза, который длился, чтоб его, чуть ли не всю беременность!

И мы с тобой понимаем, что весь этот стресс и стал с большой вероятностью причиной тому, почему у нас родился именно такой сын. Теперь уже не проверишь, стал он таким еще при зачатии или когда рос в твоей утробе, или в первые годы жизни. Тогда у нас тоже ссор-то было немало. Есть, как говорится, что вспомнить! И во всем этом виноват я. Я до сих пор не понимаю, почему ты, такая красотка и умница, говорю без сарказма, не ушла от меня тогда. У тебя на это было миллион причин.

Он остановился, поняв, что увлекся самобичеванием, теряя нить, забыв, что хотел сказать. Ах да, жена оскорбила его, и он начал с того, что провел над собой большую работу.

— Так вот, — продолжил он. — Раньше, назвав меня придурком, ты была бы на сто процентов права. Но сейчас, вот уже много лет, ты на сто процентов ошибаешься. И сейчас я не заслуживаю такого к себе обращения. В твой адрес я себе такого не позволяю. Поэтому прошу тебя, следи за своим языком, пока я его к чертям не вырвал…

Эмили закрыла глаза и тихо повторила вопрос:

— Откуда шрам?

Продолжение завтра

Джек видел всё это, каждую пятницу приходя в дом брата, как по расписанию. За этот год он стал почти неотъемлемой частью их жизни — как гость, как наблюдатель, не в силах полностью отстраниться от того, что происходило. Он был рад за брата, конечно. Но внутри его разума, где-то на границе с подсознанием, всегда стояла тень сомнений. Тени прошлых лет медленно расползались, как незаметный серый туман, который не испаряешь, но и не можешь потрогать.

В тот вечер, когда Джек снова пришёл к Тому и Кларе, всё выглядело так же безмятежно, как всегда. Двор был освещён мягким светом фонарей, под деревьями шевелилась тень. Дом встретил его тишиной и запахом — сильным, сладким, проникающим в ноздри ароматом клубники.

Джек вошёл в прихожую, когда Том появился в дверях, расправляя воротник рубашки.

— Джек, рад видеть! — Он протянул руку брату, как если бы они не виделись целый месяц, а не неделю. — Проходи, проходи. Клара на кухне, не выходит, пока не закончит свой клубничный пирог. Ты ведь знаешь, как она любит это дело.

Джек кивнул и шагнул в гостиную. Том всегда был гостеприимен, всегда улыбался, но что-то в этот раз казалось другим. Не сразу. Это было как лёгкое колебание в воздухе — неуловимое, но чувствующееся под кожей. Стены комнаты казались немного темнее, чем обычно. Может быть, свет ламп мерцал не так ярко, или же просто в этот вечер в доме стояла какая-то странная, неестественная тишина.

— Садись, — предложил Том, указывая на привычное кресло в углу. — Как у тебя дела? Как работа?

Джек сел, прислушиваясь к звукам, доносящимся с кухни. Но... ничего не слышалось. Ни шума кастрюль, ни звона посуды, ничего. Только очень отчётливый запах клубничного пирога наполнял комнату, как нечто почти материальное.

— Да всё по-старому, — отозвался Джек, чувствуя, как его охватывает странное беспокойство.

Том устроился в кресле напротив, расслабленный, с той самой небрежной улыбкой, которая всё чаще была на его лице. Они болтали, как всегда, без спешки, без особых тем — работа, планы на выходные, воспоминания о детстве. Но что-то в этом разговоре было другим.

Часы в углу тихо тикали, напоминая о времени, которое незаметно уходило. Прошёл час, а Клара всё ещё не вышла. Джек не мог не заметить этого.

— Клара... — небрежно начал он, пытаясь нащупать нужные слова. — Она всегда так долго готовит пироги?

Том ухмыльнулся, словно предвкушая его вопрос.

— Она просто перфекционистка, ты знаешь её. Хочет, чтобы всё было идеально. Дай ей ещё немного времени.

Джек кивнул, но в голове начали всплывать странные мысли. Казалось, что в этот вечер что-то не так. Казалось, что этот пирог, о котором говорил Том, был лишь предлогом. Не было ни звука, ни тепла от духовки, ни привычных звуков готовки. Только запах. Слишком сильный запах, который буквально наполнял комнату, как если бы сам воздух был пропитан сладким клубничным ароматом.

Том встал, потянулся и включил телевизор. Прошло еще десять минут. Душу Джека наполнило это неприятное ощущение — не страх, нет, скорее тревога, которую трудно объяснить. Всё было слишком тихо. Джек стал озираться, его взгляд цеплялся за мелкие детали, за то, что, казалось бы, не имело значения. Внезапно его внимание привлекла небольшая вещица в углу комнаты — маленький белый цилиндр с надписью, который стоял на полке рядом с цветком.

Он присмотрелся. Это был ароматизатор. Самый обычный, один из тех, что можно купить в любом супермаркете. Но надпись на нём заставила его сердце замереть:

«Запах клубничного пирога».

Глава 6. Страница 17.

Что такое безумие? Это старинная загадка, старше человека, старше самих звёзд. Джек часто размышлял об этом, вспоминая своего брата и отца. Безумие, как трещина в зеркале, — вначале ты не замечаешь её, видишь только своё отражение, но постепенно всё становится искажённым. Чем дольше смотришь в это зеркало, тем больше понимаешь, что тебя самого там уже нет. И что, если тот, кого ты любил и знал, впадает в безумие? Остаётся ли он близким? Или безумие похищает его целиком, превращая в чужака, в опасную тень?

Джек замер, не сводя глаз с крохотного ароматизатора. На мгновение в его голове воцарилась абсолютная пустота. Он вновь вдохнул этот сладкий аромат, теперь он показался удушливым, липким, словно наполняющим комнату фальшью. Воспоминания нахлынули, как неуправляемая волна. Весь разговор с Томом. Каждый его взгляд. Клара, которая так и не вышла. Всё было не тем, чем казалось. Запах был искусственным.

Что это означало? Клара вовсе не готовила пирог. Тогда где она? И для чего этот фарс? Почему Том хотел, чтобы Джек думал, что она готовит? Пазлы в голове не складывались. Джек пытался найти объяснение, но внутри него всё бурлило от вопросов.

Он взглянул на Тома. Тот уже давно смотрел на него. У Джека похолодело в затылке… Некоторые время он не мог промолвить ни слова…

Он сидел на диване, чувствуя, что не может пошевелиться, поглощённый странным ароматом клубничного пирога, который наполнял его лёгкие ужасным, сладким воздухом. Этот запах теперь казался ему отвратительным, мёртвым, как труп под пластиком. 

— Том, — Джек сказал это имя почти шёпотом, но оно не разбудило его брата. Он был поглощён чем-то внутри себя, словно слышал музыку, недоступную для других.

Безумие. Оно было перед ним, сидело в этом кресле.

Внезапно Джек почувствовал толчок изнутри, будто что-то незримое сорвало с него оковы раздумий. Он резко встал и побежал на кухню.  Когда он открыл дверь, мир перед ним рухнул.

На полу, среди тёмных пятен, которые напоминали россыпь поломанных клубничных ягод, лежала Клара. Она не двигалась. Её лицо было безмятежным, слишком спокойным для живого человека. В груди что-то болезненно сжалось, когда Джек понял: она мертва. В этом не было сомнений. 

Рядом с её телом лежал молоток. Старый, ржавый, с деревянной рукоятью, покрытой кровью. Джек встал, оцепенев. Слишком знакомая сцена. Слишком хорошо знакомый инструмент. Его сознание вздрогнуло, возвращаясь в ту ночь, много лет назад, когда этот самый молоток проломил череп их отца. Теперь он снова был здесь, и снова использован. Как и тогда. 

Пульс глухо стучал в висках. В голове Джека звенела тишина, а запах клубники — этот отвратительный, искусственный запах — стал совсем невыносимым.

Он стоял в оцепенении, пока в его ушах не раздался знакомый, спокойный голос Тома:

— Знаешь, почему мои книжки в лавке такие популярные?

Джек медленно обернулся. Том стоял в дверях кухни, его глаза блестели в тусклом свете ламп, а улыбка, растянувшаяся по его лицу, стала ещё шире. Словно за ней скрывалось нечто ужасное, нечто, чему нельзя было доверять. Это была не улыбка человека — это была улыбка того, кто давно потерял человечность.

— Это всё потому, что на каждой семнадцатой странице есть особый текст. Он как двадцать пятый кадр в фильме. Незаметен для тех, кто не знает, но… — Том шагнул ближе, его тень стала длиннее, обволакивая стены, как жидкая тьма. — Те, кто его прочитает, понимают, что им нужно сделать. Это древнее заклинание, Джек. Очень древнее. Задача каждого, кто прочтет ее – убить того, кто искренне любит тебя. Отец любил меня. Клара полюбила меня. И ты, мой брат, любил меня…

Глава 7. Цепи и Выбор.

— Посмотри на книжку позади тебя, — мягко продолжил Том, как если бы предлагал что-то обыденное, и показал рукой на старую книгу, стоявшую на полке в углу.

Джек не хотел этого делать. Его разум сопротивлялся, но тело, как подчинённое чужой воле, медленно повернулось. Он медленно прошёл вглубь комнаты, к полке с книгой. Его пальцы дрожали, когда он потянулся за ней. Обложка была старой, обтянутой кожей. Джек узнал ее. Та же книга, которую Том прочел в день убийства отца. Руки сами собой открыли её на семнадцатой странице.

Текст не был обычным набором букв. Это не была тайна, которую можно было разглядеть или прочитать, словно инструкцию. Нет, это было нечто иное, нечто живое, проникающее в разум, заползающее в самое глубокое и тёмное место души. Джек ощутил это, как только его взгляд коснулся страниц. Слова стали двигаться, танцевать перед глазами, их линии извивались, как змеи, обвиваясь вокруг сознания. 

Это было как падение в бездну, в которую ты не решаешься прыгнуть, но тебя всё равно тянет вниз. Он не мог отвести глаз, не мог сопротивляться, словно его воля растворилась в этом тексте, оставив его один на один с чистым ужасом.

Мир вокруг исчез, растворился в чёрном тумане, а перед его глазами возникло видение — гигантская пещера, настолько огромная, что её стены скрывались в темноте, как в бесконечности. Внутри пещеры, в её самом центре, был тот, кого он боялся больше всего, хотя никогда раньше не видел.

Это существо было настолько огромным, что его очертания казались нереальными, словно сама земля дрожала под его весом. С цепями, обвивавшими его тело, как змеи, этот монстр был воплощением чистой разрушительной силы. Каждая из цепей была натянута до предела, но не рвалась, как если бы она сама по себе обладала жизнью, удерживая этого гиганта на границе между свободой и заточением. Его кожа была серой и грубой, как камень, а глаза — два бесконечных озера тьмы, смотревшие прямо на Джека.

Из пасти чудовища вырывался вопль, хриплый, наполненный древней болью, что пронизывал всё вокруг, заставляя воздух вибрировать:

«Освободи меня...» 

Этот голос был вездесущим, он проникал в самую глубину сознания, резонируя внутри Джека, как эхом. Гулкий, раздирающий сознание. Голос не был просьбой — это был приказ, которому невозможно противиться. Джек ощутил это всем своим существом: ему было предназначено освободить это создание. 

Перед ним, прямо в воздухе, материализовался ключ, старый, ржавый, его форма была изогнутой, словно сама реальность согнулась вокруг него. Джек потянулся к нему. Его рука дрожала, но двигалась самостоятельно, как будто кто-то управлял им извне. Он знал, что не должен. Он знал, что монстр был заключён в цепи не зря. Но голос был слишком силён, а видение слишком явственным.

«Освободи меня...» 

Джек больше не мог сопротивляться. Он взял ключ и вставил его в замок, который был одним из тысяч, держащих цепи. С тихим, почти благоговейным щелчком, замок открылся, и одна из цепей ослабла, соскользнув с монстра на землю. Гигантское существо вздрогнуло, и его дыхание стало глубже, словно оно почувствовало свободу.

Он открыл глаза, стоя в комнате. Ещё несколько мгновений его разум плыл между пещерой и реальностью, но комната медленно возвращалась в своё обычное состояние. Стены, мебель, тусклый свет лампы. Но не было Тома. Брат исчез. Зло было освобождено.

Джек понял это в тот же миг, как только осознал, что его брат больше не здесь. Всё было настолько очевидно, что ему даже не пришлось задумываться.  Тьма, проникшая в его брата, через эту дьявольскую книгу, не исчезла. Она хитро ждала своего часа. Проникая в тела людей и меняя их изнутри, она шла дальше. Теперь это зло, это древнее существо, блуждало по улицам города, скрытое за человеческим лицом его брата. И лицами тысяч других…

Он подошёл к столу и медленно взял в руки молоток. Его рукоять была тёплой, как будто впитала тепло человеческой жизни. Джек долго смотрел на него, чувствовал его вес в руке, как если бы этот молоток был не просто инструментом, а частью его самого. Монстр внутри него шевельнулся, тихо зашептав, подобно тому, как говорил голос в пещере.

«Найди своего брата и убей его… Он не имеет права жить дальше. Ты совершишь справедливость. Отомстишь за погибших. Ты сделаешь праведное дело…»

Джек бросил молоток в сторону и подошел к окну. Сердце его билось спокойно, впервые за последнее время. Пережив этот ужас, он будто нашел себя.  Он знал, что не будет убивать брата. Как бы ни был хитер дьявол, выбор мы делаем сами. Какой бы странной колдовской силой ни обладал текст в той ужасной книге, есть Книга с куда более сильным текстом. Как бы ни был силен тот ужасный монстр в его видении, Бог намного сильнее.

КОНЕЦ

— Кажется, вы не понимаете, доктор, — проговорил он, стараясь сдержать дрожь в голосе. — Всякий раз, когда я прихожу, все говорит о том, что с ним всё в порядке. Не он говорит, а всё его поведение твердит об этом. Понимаете разницу?  Он выглядит... нормальным. Я думаю, его лечение благополучно завершилось. Спасибо вам.  

Доктор Морган молча провёл рукой по своему массивному столу, заглушая звук перетираемой бумаги — медицинских отчётов. Он поднял взгляд и некоторое время пристально смотрел на Джека, будто пытаясь что-то увидеть за его спокойной маской.

— Знаете, ваше мнение — это всего лишь ваше мнение. А факты... — он замолчал, вытягивая из стопки лист бумаги и раскладывая его перед Джеком. — Вот, факты.

Джек бросил взгляд на распечатанные строки. Густой текст медицинских терминов и длинных описаний мигнул перед его глазами, но он их не читал. Всё это было неважно. Он знал своего брата лучше любых врачей. Он знал, что Том — не тот, за кого его принимают. Да, он точно был какое-то время не в себе.

Том был абсолютно нормальным, но потом прочел ту чертову книгу и как с цепи сорвался… Будто какая-то злая сила владела им и решала за него, что ему делать. Но теперь все прошло. Он не озвучил эти мысли доктору по понятным причинам. «Книга, злая сила»… Смешно.

— Я бы хотел увидеть его, — резко сказал Джек, убирая бумагу в сторону. Его голос стал жёстче. — Сейчас.

Морган медленно кивнул, его пальцы разжались, и он указал на дверь в конце кабинета.

— Но предупреждаю вас, — сказал он, — будьте готовы. Томас живёт в своём мире, и иногда... — он на секунду замолчал, как будто подбирая слова, — иногда его реальность разительно отличается от нашей.

Джек не слушал. Он встал и быстро пошёл к двери. Коридоры больницы были длинными и мрачными. Стены выкрашены в унылый серый цвет, который странным образом напоминал запущенные подъезды, в которых Джек проводил своё детство. Его шаги эхом отражались от пола, и ему все казалось, что за ним кто-то идет. За каждым поворотом он ожидал увидеть что-то неладное — тени или образы, скрывающиеся в углах.

Наконец, он дошёл до нужной палаты. Номер 17. Замок на двери был тяжёлым, старым, словно его никто не менял с момента основания больницы. Дверь с тихим скрипом приоткрылась. Джеку всегда казалось это странным.

Том сидел у окна. Солнечные лучи, единственный признак тепла в этом холодном помещении, бросали тени на его лицо. Глаза брата блестели странным, напряжённым блеском, как у человека, который слишком долго наблюдал что-то за пределами понимания. Но он улыбался, и эта улыбка была знакомой, почти родной.

— Джек, — тихо произнёс он, повернувшись к брату. — Я знал, что ты придёшь сегодня.

Джек замер, смотря на него. Том выглядел... лучше, чем обычно. Бледность, с которой он обычно ассоциировал брата, слегка ушла. Он выглядел здоровым, как в те дни, когда они ещё вместе гоняли на велосипедах по окрестностям их родного городка. Пока не произошло то событие, после которого его и забрали в психиатрическую клинику.

— Ты правда в порядке? — выдохнул Джек, подойдя ближе. Его голос был дрожащим, будто он не хотел слышать ответа.

— Конечно, я в порядке, — Том медленно кивнул, а затем его глаза сузились, будто в свете окна мелькнуло что-то тёмное. — Но не здесь, Джек. Здесь мне никогда не дадут быть собой. Ты понимаешь?

Джек присел на край кровати, ощущая её холод и жёсткость. Он взглянул на брата. Тишина между ними была гнетущей.

— Том, — наконец заговорил Джек. — Доктора говорят, что тебе здесь лучше. Что если ты выйдешь...

— Доктора? — Том перебил его, голос наполнился тихим, почти издевательским смехом. — Ты правда им веришь? Эти люди не понимают, что происходит на самом деле. Они не видят того, что вижу я.

Джек чувствовал, как на его кожу наползает холодный пот. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Но он держался.

— Что ты видишь, Том? — спросил он осторожно, пытаясь уловить суть.

Том повернулся к окну и посмотрел вдаль, за пределы больничного двора, словно там было что-то, что мог увидеть только он.

— Там, — шепнул он, голос опускался всё ниже, становясь почти невесомым. — Там всё не так, как кажется. Этот мир… — Он обернулся и посмотрел прямо в глаза Джеку, его взгляд вдруг стал жутко сосредоточенным. — Этот мир — как разбитое зеркало. Мы видим только осколки, но я могу увидеть всё целиком.

Том улыбнулся. Эта улыбка была далека от радости. Она больше напоминала ухмылку человека, которому открылась какая-то страшная, разрушительная истина. Джек почувствовал, как по его спине пробежали мурашки.

Глава 2. «Освободи меня»

— Ты не понимаешь, Джек, — голос Тома стал мягче, почти утешительным. — Меня держат здесь, потому что я знаю правду. И если ты заберёшь меня... — он наклонился вперёд, приближаясь к брату так, что их лица почти соприкоснулись, — я покажу её тебе.

Джек на мгновение закрыл глаза, в голове всё плыло. Тонкие пальцы Тома дотронулись до его руки, и он вздрогнул, будто ток пробежал через тело. Что-то в его словах было неправильно, но в то же время — правдиво. Он не знал, что именно, но эта идея проникала в его сознание, как крошечная заноза.

— Освободи меня… — тихо повторил Том, его голос звучал как шёпот в ночи. — И тогда ты увидишь то, чего никогда не видел раньше.

Джек медленно поднялся. Его сердце гулко стучало в груди. Он не знал, что делать. Всё, что он хотел, — это помочь своему брату, чтобы он жил свободной нормальной жизнью. Но разве не он сам, его младший брат, заточил себя в эти цепи, совершив то, чему нет прощения?

— Мне нужно подумать, Том, — наконец сказал он.

Том кивнул, и его глаза заблестели, как стальные осколки, отражающие свет из другой реальности.

— Я надеюсь, что ты сделаешь правильный выбор.

Джек стоял на пороге квартиры, глядя на серый, затянутый облаками город за окном. Он давно перестал различать дома и улицы, сливавшиеся в одно целое с мутным небом. Улицы, некогда яркие и живые, сейчас казались застывшими, как застарелые фотографии в пыльном альбоме. Его пальцы медленно скользнули к карману, где лежал смятый клочок бумаги — расписка из психиатрической больницы.

Он мог бы порвать её прямо сейчас, забыть, сжечь в пепельнице, как множество раз представлял. Но не мог.

Том. Имя брата эхом отдавалось в его голове, с каждым повторением напоминая о том, что произошло. Джек закрыл глаза, пытаясь выбросить мысли из головы, но воспоминания пронзили его сознание, как старые ржавые гвозди.

Это было много лет назад, в ту ночь, которая изменила всё. Джек до сих пор помнил звук. Звук удара. Звук ломаемого тела.

Отец, на коленях, с перекошенным от боли лицом, его глаза полные ужаса и непонимания. Рядом стоял Том, в его руке был молоток, но странно было другое: его лицо не выражало эмоций. Ни ярости, ни ужаса от того, что он только что сделал. Только холодная, почти механическая решимость.

— Он заслужил это, — сказал тогда Том. Его голос был тихим, спокойным, как будто он объяснял что-то совершенно простое, очевидное.

Джек помнил, как в тот момент время замедлилось. Он стоял неподвижно, парализованный ужасом и непониманием, не в силах двигаться. Мир вокруг него словно сузился до этой комнаты, до этого мгновения.

А потом были крики, мертвое тело отца, полицейские сирены, белые стены психиатрической больницы, и молоток, лежавший на полу.

Джек открыл глаза, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Он ненавидел возвращаться к этим воспоминаниям, но они не отпускали его. Эти картины, эти звуки всегда были рядом, словно застывшие в его сознании, как лезвие ножа, готового прорезать любую стену из иллюзий.

Каждый визит был как испытание — смотреть в лицо человеку, которого ты когда-то любил, и видеть перед собой кого-то чужого.

Но что, если это было правдой? Что если Том действительно мог выйти, что, если он уже не опасен? Мог ли Джек дать ему второй шанс?

Он долго размышлял, меряя шагами свою небольшую комнату, словно в ней был спрятан ответ на его мучения. Он вспомнил последнюю встречу — тот спокойный, уверенный взгляд брата, который, казалось, смотрел не только на Джека, но и сквозь него, вглубь его самого. Может, это просто игра разума, способ справиться с тяжестью потерь, а может, брат действительно изменился?

Он остановился у окна и посмотрел на далёкие огни города. Всё казалось таким далеким и пустым, как и его мысли. Возможно, Том прав. Возможно, он просто был в ловушке этих белых стен, этих врачей, которые не видят за ним ничего, кроме диагноза.

Но тут, в углу его сознания, снова вспыхнуло воспоминание — тот самый звук удара, лицо отца в последний момент, когда он понял, что это конец.

Джек провёл ладонью по лицу, стирая невидимую пыль с глаз. Он не мог просто оставить это всё позади. Даже если Том был изменённым, даже если он клянётся, что всё в порядке — как можно забыть то, что он сделал?

Джек глубоко вдохнул, схватил ключи с тумбочки и, не раздумывая больше, вышел за дверь. 

Глава 3: Тьма или свет? 

Джек стоял перед массивными дверями психиатрической больницы. Серый дождь шёл тонкими линиями, стекая по его куртке, как напоминание о невысказанных мыслях, о тех самых тёмных углах сознания, которые он старался избегать. Но внутри него всё перемешивалось — тревога, воспоминания, чувство вины. Вода лилась с неба так тихо, что даже шум города за его спиной казался далёким, как воспоминания из прошлого.

Он снова услышал это: удар молотка, словно эхо, возвращающееся сквозь годы. Рука машинально сжала влажные ключи, и Джек поймал себя на том, что его сердце отбивает незримый ритм, как метроном. Он не знал, чего ожидать в этот раз. Он просто надеялся, что увидит то, что искал — правду. 

Том всегда был загадкой. В детстве Джек не мог разгадать, что скрывается за его спокойными глазами. То ли тень мудрости, которая была не по возрасту, то ли что-то затаённое, тёмное, что ждало своего часа. Больница лишь укрепила эту тайну.

Джек толкнул двери, и они открылись с глухим шорохом, впуская его внутрь. Тяжёлый воздух здания встретил его странной смесью сырости и антисептика. Белые стены, блестящие полы, свет ламп, будто приглушённый серым туманом. Всё это казалось безвременьем, где часы тикали для всех, кроме пациентов.

Он шагнул вперёд, ощущая на себе тяжесть взглядов. Медсестра у стойки подняла глаза, но не сказала ни слова, только кивнула в сторону коридора. Все знали, зачем он пришёл. Все знали, кого он хочет увидеть. 

Номер 17. Эта цифра стояла в голове Джека, как проклятие. Каждое его посещение начиналось и заканчивалось на этой двери. Джек сделал несколько шагов по коридору, чувствуя, как под ногами тяжело отдаются его шаги. Стук его ботинок эхом отзывался от глянцевых стен.

Джек остановился перед дверью палаты Тома, глубоко вдохнул и постучал.

— Входи, — прозвучал голос изнутри, спокойный, тихий, как всегда. Джек толкнул дверь, и она открылась легко, впуская его в небольшую, тускло освещённую комнату.

Том сидел у окна. За его спиной серое небо сливалось с серыми стенами, и только этот силуэт брата выделялся, будто остался единственной живой вещью среди стекла и бетона. Лицо его было неподвижным, но глаза, как всегда, говорили больше, чем всё остальное. Они блестели, как заточенные осколки стекла — ни одной эмоции на поверхности, но внутри тлела какая-то тьма, которая никогда не угасала.

— Что ты решил? Ты заберешь меня из этого ада? — Том медленно повернул голову к Джеку, улыбаясь тонкой, почти невидимой улыбкой. В его голосе не было ни удивления, ни радости. Только странное спокойствие, как будто он уже знал, что брат придёт.

— Я хотел поговорить ещё раз, — ответил Джек, проходя к столу и садясь на стул напротив. —Убедиться.

Том склонил голову, словно кот, который следит за мышью.

— Ты до сих пор не уверен? — его голос был тихим, почти шёпотом. Он наклонился ближе к Джеку, его глаза были как мрачные омуты, в которых плескалась какая-то непостижимая сила. — Я ведь уже сказал тебе. Я нормален. Всё, что произошло тогда... ты должен понимать. Это не было безумием. Это было справедливо.

«Справедливо».  Слово ударило Джека, как обухом. Его собственная память сопротивлялась — отец, изуродованный, с молотком в голове. Как это могло быть справедливо? Но Том говорил об этом так, как будто всё происходящее тогда имело смысл, скрытый от всех, кроме него.

— Отец, — начал Джек, стараясь сдержать дрожь в голосе, — ты убил его.

— Нет, — быстро ответил Том, его голос был таким спокойным, что у Джека по спине пробежали мурашки. — Это он убивал нас. Ты этого не видел. Ты был слишком молод, слишком слеп. Но я всё видел, Джек. Всё.

Джек ощутил, как гул воспоминаний начинает перекрывать его разум. До того страшного дня он никогда не замечал, что брат чувствовал что-то враждебное к отцу. Папа был нормальным человеком. Да, слегка грубоватым, но вполне адекватным и добрым. Неужели все это была ложь? Или ложь он слышал сейчас?

Тишина снова заполнила комнату. Только дождь за окном шептал своё, бессмысленное для человеческого уха, но до боли узнаваемое.

Джек молчал, глядя на брата. Может быть, Том был прав. Может быть, врачи действительно не видели всей картины. Каждая встреча с ним оставляла у Джека странное ощущение, что он упускает что-то важное, что всё это просто фарс, изоляция без реальной причины.

— Ты всегда был рядом, — продолжал Том, его голос теперь был почти ласковым. — Ты видел, как я справляюсь, находясь тут. Как прохожу лечение. Это ведь клиника, а не тюрьма? Тут лечат. Я вылечился. Ты должен освободить меня.

Последние слова прозвучали, как эхо в пустом помещении. Джек сжал кулаки на коленях, пытаясь подавить панику, которая тихо подкрадывалась к его разуму. Том был его братом, единственной кровной связью, которая осталась. Неужели он мог ошибаться в нём?

— Забери меня отсюда, Джек, — Том наклонился вперёд, его голос снова стал тихим шёпотом, который заполнил всё пространство между ними. — Дай мне шанс доказать тебе, что я нормален.

Глаза Тома блестели в тусклом свете лампы, и Джек ощутил, как что-то ломается внутри него. Может, он был неправ все эти годы. Может, действительно настало время довериться своему брату.

Он кивнул, медленно и тихо, словно не веря самому себе.

— Я заберу тебя.

Глава 4. Тишина – главный повод для сомнений.

Время шло, как лёгкий ветерок, который Джек чувствовал всякий раз, когда открывал окно. За окном стояли тёплые весенние дни — солнце, тихие улицы, от которых веяло покоем, как от дома в заброшенной деревне. Всё выглядело как в старом фильме, где каждый день словно был вырезан из идеальной картинки. Лёгкие солнечные лучи скользили по полу, проникая сквозь приоткрытые жалюзи, играя на старом столе, за которым Джек сидел, задумчиво глядя в пустоту. 

Том устроился на работу. Это было нечто большее, чем просто факт — это было чудо. Джек не мог до конца поверить, что всего месяц назад его брат сидел за решёткой психиатрической больницы. Казалось, будто все годы страданий и смятения были стерты из их жизни одним быстрым движением судьбы. Том выглядел счастливым. Впервые за долгое время. Джек видел, как его глаза, которые когда-то были наполнены мрачной пустотой, теперь светились. Он видел, как Том возвращается домой с лёгкой усталостью на лице — вымотанный, но довольный, как человек, который наконец-то нашёл себя.

Комната Тома была аккуратной. Джек часто приходил к брату без предупреждения, и каждый раз замечал, что всё лежит на своих местах. Книги аккуратно сложены на полке, кровать заправлена. На столе всегда стояла чашка с недопитым чаем и несколько тетрадей, в которых Том делал заметки для работы. Это была новая жизнь. Умиротворённая, спокойная.

Том стал работать в небольшом книжном магазине. Это место было тёплым и пыльным, наполненным ароматом старых страниц, словно книги хранили в себе воспоминания десятилетий. «Он прирождённый продавец», — смеялся хозяин магазина. Доверие к нему было так велико, что Том сам начал составлять список поставляемых книг.

Джек заходил туда, чтобы взглянуть на брата, стоящего за стойкой и увлечённо рассказывающего посетителям о книгах. Том словно расцвёл, его лицо было живым, глаза блестели добротой и целеустремленностью. Он был частью мира, а не той тенью, что сидела когда-то в палате.

И ещё была она. Клара, одноклассница Тома. После случая с отцом они, конечно, прервали все связи. Но недавно он сам решился написать ей, не рассчитывая, что она ответит какому-то психопату. Но она ответила.

Том оживал рядом с ней. Его улыбка становилась мягче, движения — плавнее, как будто всё его существо стремилось быть ближе к ней. Джек видел, как они гуляли по парку, смеясь над чем-то. Он видел, как Том бережно касался её руки, как если бы она была хрупким фарфоровым предметом, который мог разбиться при малейшем прикосновении.

Том всё чаще говорил о Кларе. Он говорил о том, как она понимает его, как её смех словно смывает все страхи и печали. Это было необычно, ведь Том редко позволял себе быть таким открытым. Он был словно новый человек, лишённый того мрака, что когда-то наполнял его. Их разговоры стали глубже, дольше, и вскоре Джек услышал от брата фразу, которая застала его врасплох:

— Мы с Кларой думаем пожениться.

Эти слова вызвали в Джеке нечто странное — чувство облегчения, будто последний камень, что всё ещё лежал на его сердце, наконец-то был сброшен. Он долго смотрел на Тома, пытаясь разглядеть хоть малейшие тени прошлого в его глазах, но не находил ничего. Ничего, кроме света, который был там сейчас, как утреннее солнце, рассеивающее туман.

— Это… это прекрасно, Том, — наконец вымолвил Джек, с трудом веря тому, что слышал. — Ты уверен?

Том посмотрел на брата с тем самым спокойным взглядом, который теперь стал привычным.

— Более чем, — сказал он тихо, и Джек почувствовал в его словах странную уверенность, словно Том видел будущее, которого Джек не мог даже представить.

Том и Клара стали почти неразлучны. Вместе они искали место для жизни, вместе гуляли по городским улочкам, смеялись, как молодожёны, которым не нужно было ничего, кроме друг друга. Джек наблюдал за этим со стороны, чувствуя, как тишина, которая когда-то заполняла дом, постепенно уступала место новому чувству — чувству того, что жизнь снова вернулась в их мир.

Но, несмотря на всё это, в глубине сознания Джека тлело что-то странное, почти незаметное. Это были не страх, не тревога, а скорее лёгкое беспокойство, как неясная тень на периферии зрения, которую нельзя разглядеть, но невозможно игнорировать. Он знал, что всё это слишком хорошо. 

Когда Джек ложился спать, он долго не мог уснуть. В комнате становилось слишком тихо. Тишина давила на него, словно это был не просто воздух, а что-то осязаемое, густое, пропитанное тайнами прошлого. В этой тишине, в редкие моменты, ему казалось, что он слышит отголоски тех самых событий, которые они пытались оставить позади.