SergeyBaz

Тогда я уперся. Принес свой ноутбук из дома и наглядно, на их же заказе, показал, как это: быстрее, точнее, без ошибок. Их сопротивление было сломлено. Через месяц мне предложили стать вторым мастером.

А еще через полгода директор загорелся идеей открыть цех мягкой мебели. Вся организационная волокита — поиск оборудования, поставщиков, расчеты — легла на меня. Я был как первокурсник, который вдруг должен прочитать лекцию — все было в новинку. Но мы справились. Цех запустили за полгода.

Я горел работой. Мне нравилось развивать производство, внедрять новшества, видеть результат. Но мой энтузиазм не находил отклика в кошельке директора. Зарплата оставалась прежней. На мои робкие намеки о повышении следовал один ответ: «Вот когда всё будет работать как часы, без косяков, тогда и поговорим». Косяки же, по его логике, были моей головной болью.

В один день у меня просто снесло крышу. Я вошел в кабинет и потребовал снять с меня обязанности мастера, вернув меня на станок. Директор удивился, но согласился. На станке я был виртуозом, и заменить меня так и не смогли.

Но «кайфовать» в одиночестве не вышло. То мастер не справлялся, то болел, то в отпуске. Меня постоянно дергали «помочь». На мою должность находились лишь отчаянные новички или толковые специалисты, которые, увидев объем работы, справедливо требовали больше денег и, получив отказ, уходили. Я метался, из-за чего и у меня начались ошибки. Совещания с директором превратились в перепалки.

И тут первому мастеру поступило выгодное предложение из другой компании. Он позвал меня с собой. Я, не раздумывая, согласился. Помню, как сообщил об этом директору. Его лицо вытянулось от неподдельного шока. Он явно считал, что я прирос к месту.

Мы ушли. Вслед за нами потянулись и другие. Директор, чтобы заполнить бреши, набрал персонал из ближнего зарубежья. И начался бардак: воровство, падение качества, срыв сроков. Через четыре года некогда перспективный бизнес был выставлен на продажу.

А я с горькой иронией смотрел на эту развалину. Мне так нравилось строить и развивать. Но одного моего желания оказалось мало. Нужен был адекватный капитан, а не тот, кто сам сажает корабль на мель, обвиняя в этом штурмана.

Юра же был на седьмом небе. С восторгом рассказывал друзьям о своих новых одногруппниках — кто постоянно летает за границу, кто обновляет гардероб через день. Он прикоснулся к красивой жизни и ей очаровался.

Но родительских денег хватило лишь на полгода. Учиться пришлось бросить. Однако та короткая жизнь в городе и среди «золотой» молодежи вскружила Юре голову. Работать «на дядю» ему не хотелось. «Я умный, сам смогу что-нибудь придумать», — рассуждал он.

И он придумал. Стал просить деньги у родителей, вытягивая их скромные сбережения, и обещал, что вот-вот встанет на ноги. Отец, видимо, не выдержав такого положения дел, пристрастился к выпивке. Мать резко постарела. Но Юру это мало волновало — он с детства привык, что ему все должны. Да и домой наведывался редко, чтобы видеть последствия своих просьб. Его любимой фразой стало: «В деревне живут одни «кресты»».

Постепенно деньги от родителей стали иссякать, друзья перестали давать в долг, а жить на что-то было надо. Пришлось Юре пойти грузчиком в порт — других навыков у него не было.

В то время я уже несколько лет работал на производстве и предложил ему пойти ко мне учеником. Зарплата, конечно, была небольшой, но зато это была практически профессия, перспектива. Юра отказался наотрез: «За копейки работать не намерен. Лучше в порту за смену по восемь тысяч получать».

Именно там, в порту, он потихоньку начал пить. Со временем «потихоньку» переросло в запои, которые могли длиться по месяцу.

Сейчас Юре 38 лет. Здоровье основательно подорвано, за плечами — куча кредитов. Работает где придется, в основном неофициально — иначе с зарплаты будут списывать за долги. Друзей не осталось. Ничего он по-прежнему не умеет.

Периодически я пишу ему, спрашиваю, как дела. И каждый раз слышу один и тот же рассказ — о том, как долго и мощно пил, а потом так же мучительно выходил из запоя. Слушаю его, и чувства смешанные: вроде и жалко его, а вроде бы — и нет.

Потом сломался принтер в бухгалтерии. А Лена его всегда шлепком чинила и он работал. Специально так, в одно место. Все знали. А новый сис админ пол дня его разбирал, заказал запчасти какие то. А отчет лежал и не печатался.

А самое главное — пропал контракт. Тот самый! Его в пятницу подписывать должны были, а в понедельник отправить. И все его видели, на столе у Лены лежал. А куда он делся — никто не знает. Она ж все папки по своим местам раскладывала, не как все — в одну кучу. И в компе у нее на рабочем столе была папка «СРОЧНО», там черновик был. А новый секретарь пароль от ее компа не знала. Специалист по безопасности его сбрасывал, мы все ждали.

И тишина в приемной стала... не такой. Лена всегда радио тихо включала, на какую то волну, где музыка фоном играла. И цветы на подоконнике поливала. А теперь тишина гробовая и фикус засыхает.

Мне кажется, Иван Петрович уже пожалел. Ходит хмурый. Спросил вчера: «А Лена случайно не звонила?». А она не звонила. Говорят, ушла в другую фирму, маленькую, но там ее ценят.

А у нас тут теперь бардак. И как то пусто. И кофе невкусный. Все делают свою работу, а Ленину работу — никто. Потому что ее работу не видно было, пока она ее делала. Она как воздух — есть его не замечаешь, а нет — и задыхаешься.

Вот так и живем. Ищут теперь нового секретаря, с опытом. А по мне, так лучше бы просто Лену вернули и извинились. Но это ж гордость не позволяет.