Proigrivatel

Утром первого сентября Лариса Петровна шла на работу с тяжёлым сердцем. Впереди был новый учебный год и всё те же проблемы со старшеклассниками, у которых она вела уроки русского языка и литературы — дети совершенно не готовы ко взрослой жизни. Им скоро на работу устраиваться, а некоторые до сих пор свою фамилию с ошибками пишут. А эти смартфоны, от которых они не отрываются, снискали настолько высокую популярность, что перебить интерес к ним не может даже информатик со своим компьютерным классом.

Лариса Петровна понимала, что теперь всю энергию придётся тратить на учеников, и свободного времени вообще не останется. А ведь в огороде кабачки дозревают, да и семена на будущий год уже пора заготавливать, ремонт на кухне надо закончить, и новая книга у Лукьяненко вышла… А со всеми этими заботами руки до неё так и не дошли. Вернувшись к трудовым будням, Лариса Петровна стала размышлять, как бы заинтересовать старшеклассников литературой. Раньше школьники ещё хоть как-то учились, но этот выпуск вообще никуда не годится. Как же привлечь их внимание к занятиям? Может, если сократить часы на «Тихий Дон», который всё равно читает только три человека в классе, а вместо этого разобрать с ними рассказы Рэя Брэдбери, к которому современная молодёжь почему-то относится с большим доверием, то что-то и получится? Там, глядишь, заинтересуются, а потом начнут и другие книги читать и русский язык подтянут.

Пока Лариса Петровна размышляла о предстоящей работе, ученик одиннадцатого «В» Николай Быков — гроза школы и заядлый двоечник — закурил сигарету в школьном мужском туалете. Сделав первую затяжку, парень шумно выпустил плотное облако дыма и недовольно осмотрел чистые стены помещения. Годами здесь копились различные надписи, многие из них были сделаны лично Николаем, а теперь всё закрасили и не осталось ничего. От этого зрелища сердце парня охватила тоска. Выпускной класс, сейчас Коля популярен: каждый ученик в школе его знает, парни боятся, девчонки строят глазки, хоть он и не первый красавчик. А когда Коля уйдёт, что после него останется? Не дело всё это. На стене должна появиться новая надпись, и пусть она продержится не вечно, но хотя бы лет пять до следующего ремонта в школе сохранится его след.

Зажав сигарету в зубах, Коля полез в свой стильный чёрный пакет, заменяющий ему школьный портфель, и между учебником ОБЖ и одной толстой тетрадкой на все предметы, нащупал чёрный маркер. Чистая бежевая стена так и манила к себе, точно белый лист бумаги, просящий сделать его не таким пустым и скучным. Николай вывел первое слово «хочу», прочертил по нему несколько раз, чтобы было получше видно, затем начал писать второе, старательно выводя каждую букву — «е», «б», «а», «т», «с», «я». Наконец, кричащая фраза красовалась чёрной печатью на свежем ремонте.

— Неплохо, — оценил парень своё творчество, бросая бычок в унитаз.
— Два тебе, Николай, за такие старания, — раздалось за спиной.

Ученик обернулся. Пока он был увлечён процессом, не замечая ничего вокруг, в туалет вошла учительница Лариса Петровна, которая учуяла запах сигаретного дыма, доносящийся из-за двери мужского туалета. Коля не боялся, что она расскажет родителям: отец давно знает, что он курит, а мама... Ну, а что она сделает? И так наверняка догадывалась. Но вот получить выговор в первый же учебный день и увеличить свои шансы остаться на второй год не хотелось бы.

— Почему два, Лариса Петровна? За то, что курил в туалете?
— Нет, за твоё творчество на стене.
Ученик замялся. Он был пойман с поличным с чёрным маркером в руке.
— Вот ты, Быков, даже это непристойное слово с ошибкой написал.
— А что не так?! — искренне удивился Коля.
— А ты задай проверочный вопрос к своему слову: «хочу что делать?».
Если слово отвечает на этот вопрос, то в окончании будет писаться мягкий знак — «ться». А если твоё слово отвечает на вопрос «что делает?» либо «что сделает?», то в окончании будет «тся» — без мягкого знака.
— Не понял.
— Задаёшь проверочный вопрос, который по смыслу подходит: либо «что делает?», либо «что делать?» Вот у тебя тут какой больше подходит? Я хочу что?
— Что делать?
— Правильно. У тебя подходит проверочный вопрос с мягким знаком на конце, значит и в окончании «ться» будет мягкий знак, а в твоём слове его нет.
— Ой! И правда, Лариса Петровна, — парень рассмеялся из-за своей ошибки. — Теперь запомню это правило!
— Век живи, век учись, Быков, — Лариса Петровна, довольная собой, гордо развернулась и вышла из мужского туалета.

Реакция учительницы произвела на Николая сильное впечатление. Лариса Петровна застала его на месте преступления, но не стала ни отчитывать, ни кричать, не отвела за ухо к директору, а указала на ошибку и помогла её исправить. Парень почувствовал, что проникся к ней уважением. После этого случая Коля стал намного чаще посещать уроки Ларисы Петровны. Как-то раз, во время занятия, он даже подсказал однокласснику, как правильно написать слово. Класс был в шоке. Какая муха укусила Коляна, что он правило русского языка выучил? Позже Николай рассказал о случае в туалете. По школе поползли слухи. Ученики по-новому посмотрели на Ларису Петровну. Как-то учительница вошла в кабинет и не поверила своим глазам: весь класс полным составом пришёл на её урок.

Лариса Петровна решила действовать. Она всё же ввела новые книги в программу обучения. Вместе с учениками они разбирали рассказы Брэдбери — детям нравились короткие и динамичные истории автора. Обсуждали сюжет «Бедной Лизы» и как могла бы сложиться её судьба, если бы девушка жила в их время. И даже нашли в интернете и прочитали несколько фанфиков по Мастеру и Маргарите. В итоге на выпускном Лариса Петровна очень тепло прощалась с учениками. Многие подходили обниматься, девочки плакали, благодарили за интересные уроки.

А что касается Коли… Да, академиком он, конечно, не стал. После школы парень открыл свою автомастерскую. И всё же раз в год он приходил в школу навестить любимую учительницу. Урок Ларисы Петровны Николай запомнил на всю жизнь и позже уже своим детям не уставал повторять: «Учите, мелкие, русский язык, приду — проверю!»

Автор: Таня Вильгельм
Оригинальная публикация ВК

Если дома стало холоднее, чем на улице, не стоит винить коммунальщиков. В осеннюю пору у них слишком много проблем, чтобы, сверх того, поддерживать тепло между людьми.

Я накинул болотного цвета куртку, влез в когда-то белые кеды. Обувная ложка соскочила с тумбочки и со звоном грохнулась на кафель. С кухни прилетело пожелание от Лены быстрее выметаться, я ответил в том же духе, только грубее. «Гандон!» — успела бросить она прежде, чем дверь захлопнулась.

— Спасибо, не нужен, — пробубнил я себе под нос и вышел на улицу.

Наступало рабочее утро, на остановку подтягивались люди. Пока ждал маршрутку, успел согреться. Что-то явно шло не так, раз остывающее солнце дарило больше тепла, чем горячая жена дома. Сложно сказать, в какой момент всё полетело в пропасть. Когда я поднял руку, или когда её отец на свадьбе угрожал? Если живёшь в моменте, звоночки не кажутся отголосками рокового гонга. Отношения — они как изба. Если не ухаживать, то сгниют изнутри, а потом сложатся, как карточный домик.

Передо мной стояли две девушки: одна в белом плаще, другая в чёрном, как две опции, которые я перебирал в голове: разводиться или терпеть дальше, надеясь на внезапную искру. И за какой идти? Какая из опций белая?

Я сел один. Прислонился лбом к стеклу, вперив взгляд в поддатого лохматого мужика, стреляющего сигареты. Внутри зачесалось — желание затянуться боролось с данным жене обещанием.

— Двиньтесь.

Надо мной нависла женщина в потёртой дублёнке. Сидение рядом было свободно, но её лицо, выложенное белым кирпичом, удавило желание поспорить. Я подобрался как мог и прилип к окну.

— Развалятся, как дома, а остальным стой, — она ворчала, даже когда села. Такие нарываются на ругань, чтобы хоть с кем-то поговорить, потому что дома всё покрылось коркой льда, а слова вылетают реже, чем мухи из мусорного ведра.

Она с надеждой взглянула на меня — я видел призрак отражения в стекле — и, не дождавшись реакции, заговорила:

— Вечное лето. — Я искоса глянул на женщину, она кивнула на спинку сидения перед собой. — Ещё и адрес написали.

На чёрной обивке белела надпись, намалёванная замазкой: “Наведёт в душе вечное лето. Барнаул, посёлок Степное. Спросить Клима”.

— Какой-нибудь пароль для наркоманов.

Я по-совиному угукнул и полез проверять карту в смартфоне. На берегу реки Карамы, в предгорьях Алтая, и правда был посёлок Степное, растянувшийся вдоль русла. Вот здание администрации, вот белая крыша местной школы в виде буквы «П», я словно воочию увидел её стены. Представил себя рядом. Сижу на корточках, курю, ни от кого не скрываясь, высоко в небе облако в форме калоши, а вдали леса и обветренные горные хребты.

Внезапной тучей карту накрыло окно уведомления. "Не приходи сегодня". От Лены. Я смахнул его, скрипнув зубами, и уставился на крышу школы. Внутри щёлкнула молния.

Я вытолкал женщину в проход и вылетел из маршрутки. Вернулся домой, заметался по комнате. Как остервенелый кидал вещи в походный рюкзак, который несколько лет лежал под кроватью забытый. На первом свидании Лена говорила, что любит походы, но скорее любила мысли о походах.

Её самой не было, успела упорхнуть. Ну и хорошо, подумал я, так даже проще. Мать ей постоянно говорила про мужей, ушедших за сигаретами. Я тоже уйду. За летом. Надоело мёрзнуть в родных стенах.

В боковом кармашке рюкзака лежала заначка, которой хватило на билет до Барнаула и хватит на билет обратно в случае чего. Но об этом я не думал, потому что никогда ещё за тридцать лет жизни не чувствовал внутри столько уверенности в правильности выбора. Раньше что-то останавливало, какая-то призрачная ответственность на работе, где ты сидишь ради самого процесса сидения. Мешали мысли о родителях и Лене, а теперь их будто бы смыло, сдуло промозглым ветром, гуляющим перед трапом самолёта.

Только по прилёте, вместе со свежим воздухом, меня в первый и последний раз настигло сомнение. Скользкой рукой покопалось в кишках и не найдя за что ухватиться, отвязалось. Я предупредил родителей о долгом отпуске в горах, где не будет связи, отправил Лене сообщение, что всё хорошо, и выключил телефон.

На площади перед стеклянной стеной аэропорта замер сине-белый «кукурузник» Ан-2, давно отлетавший своё. Возле него, за оградой полосатых столбиков припарковалось несколько машин такси. От названной усатым водителем цены у меня перехватило горло. Местные жители сказали, что до Степного только через Бийск на автобусе, а рейсы оттуда только утром. Я не хотел тратить лишнюю ночь. Поэтому попытался придушить проснувшегося скрягу и вернулся к таксисту.
Сиденье скрипнуло, машина тронулась. Я односложно отвечал на вопросы водителя, изредка хмыкал над анекдотами, свистящими мимо ушей. Не заметил ни полей, ни реки, бегущей сбоку, ни встающих на горизонте вершин. Голову занимало лишь обещание вечного лета.

***

Я всегда знал, что путешествия способны уменьшать пространство, но впервые ощутил это на своей шкуре. Вчера я смотрел на школу через снимок спутника, пытался разглядеть в размытом пиксельном месиве детали, а уже сегодня оказался рядом с ней. И было что-то жуткое в том, что моё видение почти точь-в-точь совпало с реальностью. Кроме одного — на улице стоял собачий холод. Ничем не лучше родного Петербурга. Оставалось найти Клима. А его здесь, похоже, знали все.

Первая попавшаяся бабушка махнула куда-то и сказала чесать до села Чегон, а оттуда ещё пять километров вдоль одноимённой реки вверх по течению. Бабушка говорила, а я смотрел в её полупустой рот и думал, что в город бы ей, протез сделать. Горы — это здорово, на нашем фоне они кажутся вечными, но выветриваются не хуже песка из человеческого тела.

Посреди пути возле села Чегон на меня накатила дурнота. Я скинул рюкзак и привалился к одиноко стоящей сосне. Горный воздух казался сладким, но от него будто бы становилось только хуже.
Через четверть часа ко мне подошёл мужик в кепке, с тлеющей сигаретой в зубах и корзиной в руках.

— Приезжий, — он вздёрнул уголки губ в снисходительной усмешке. — Это кислород из тебя всё городское выгоняет. Давай помогу.

Он лихо подхватил тяжёлый рюкзак на одно плечо и повёл меня до своего дома, уговорив остаться на ночь. По пути предложил закурить, я не отказался, и совесть даже не шелохнулась, что не удивительно — она тоже городская. Наглоталась кислорода и теперь лежала в отключке.
Дома у мужика было натоплено. Стоило двери открыться, как из комнаты донеслось женское "Павлу-у-уш". Занавеска, отделяющая прихожую от комнаты, шелохнулась, и имя проскочило в щель, а следом показалась и сама тонконогая хозяйка, укутанная в узорчатый платок.

— Набрал? — спросила она. Потом заметила меня, выглядывающего из-за плеча Павла, и подозрительно прищурилась.
— Чё жмуришься, как кошка драная? — сурово спросил он. — Гость это.
— Да было б кому драть. — Она ехидно улыбнулась, а я выпучил глаза. — Грибов набрал?

Он не набрал, — на дне корзины болтались несколько шляпок — и на ужин была картошка лишь с запахом грибов. Но для закуски внезапно появившегося на столе пузыря она отлично подошла.

— И ты, значит, увидев хер на заборе, помчался через полстраны? — Павел гонял по тарелке скользкий кусок подосиновика, пытаясь наколоть его на вилку.

Я кивнул, и Павел рассмеялся.

— Ты чего ржёшь? — влезла Ольга, так звали его жену. — Сена подложить?
— Ты посмотри какая язва.

Павел пристально смотрел на Ольгу, поджав губы. Они весь вечер собачились, но как-то по тёплому, без зубов и злости.

— А с чего ты взял, что Клим тебе поможет?

Я был изрядно захмелевший, и сама постановка вопроса показалось неуместной.

— Если ты способен подарить душевное спокойствие, то не сможешь отказать. Дарить добро, смотреть на то, как человек расцветает — оно же, как наркотик. Вот с этого и взял.
— Ты против Клима сейчас что-то сказал? — Павел опрокинул в себя стопку и вместе с водкой проглотил весёлость.
— А ну, брось, — Ольга дёрнула мужа за плечо. — Угрожать гостю он будет.
— Я не дам поносить имя хорошего и нужного человека, который столько всего для нас сделал.
— Да Боже упаси! Я просто люблю копаться в истинных мотивах, а они очень часто далеки от идеалов.

Павел поигрывал желваками, не сводя с меня взгляда.

— Ты свою городскую логику забудь, Клим её на дух не переносит. Если думаешь, что лето даётся первому встречному, то ты дурачок. Лето заслужить надо. А если думаешь, что уже настрадался и тебе по статусу положено, то ты наивный дурачок. Неважно сколько лишений ты перенёс в жизни, все они были преподнесены судьбой. Для чего-то стоящего надо страдать добровольно.

Хотелось что-то ответить, но Ольга незаметно махнула рукой, мол хватит, не надо ругани. Отодвинув стопку, я откланялся и ушёл спать, сославшись на слабый городской организм, неготовый к такому количеству спиртного.

Утром простился с хозяевами и взял путь дальше, по тропинке, круто забирающей вверх.

***

Клим жил скромно. В глубине души я надеялся, что он сможет сломать образ нужного и хорошего человека, как выразился Павел, но нет — серая, ветхая халупа с покосившимся крыльцом и дырами в шифере, обнесённая щербатым забором, полностью совпадала со сложившимся фольклором.

Я осторожно шагнул за калитку и окликнул хозяев. В углу на картофельных грядках стоял мужик лет пятидесяти, опираясь на черенок лопаты, загнанной в землю. В резиновых сапогах, расстёгнутой телогрейке и растянутых спортивных штанах. На голове чернела корона из остатков волос, гладковыбритый подбородок оголял впалые щёки. Он молча смотрел на меня.

— Клим? — неуверенно спросил я.

Он моргнул вместо внятного ответа.

— Я Егор, увидел ваше послание в маршрутке, в Питере.

Удивительно, но это объяснение показалось мне вполне исчерпывающим. И Климу, видимо, тоже. Он указал на ещё одну лопату и кивнул на картошку. Так начался мой путь к вечному лету.

Грядками дело не ограничилось — за забором оказалось целое поле, которое предстояло выкопать, отчего на следующий день я слёг с больной спиной, неспособный согнуться. Клим принёс пояс из собачьей шерсти, картошку, перетёртую с мёдом, и наложил компресс. Весь день я то лежал, то осматривал уголки дома, который оказался на удивление захламлённым и запустелым, как будто самому Климу не было дела до него. Пыль, грязь, коробки какие-то.

Вечером я попытался расспросить его о жизни в уединении, о значении надписи в маршрутке, но остался ни с чем. Взгляд Клима говорил: «Ешь и иди спать».

Каждое утро он уходил в горы, оставляя на кухонном столе тарелку каши и записку, где ровным, как у отличницы почерком, был составлен список дел. Наносить воды с реки, нарубить дров, перекопать грядки, покосить. Без вопросов я выполнял все поручения, в чём сильно помогало детство, проведённое в деревне. Вечерами я продолжал бессмысленные расспросы, но уже не с целью добиться ответов. Хотелось почувствовать хотя бы иллюзию разговора, которого стало не хватать. За всё время Клим не проронил ни слова, но я не был против. В его смиренном молчании чудилась благость, наполнявшая меня спокойствием, потому что не будь у него какого-то недуга, я почуял бы подвох.

Вскоре проявилась закономерность — чем усерднее я работал, тем теплее становилось. Столбик термометра медленно, но уверенно полз вверх. По градусу в день, за две недели я раскочегарил лето до двадцати четырёх. Внутри вроде бы тоже потеплело. На тридцати я остановился, позволив себе выходной. Провалялся в кровати до обеда, в записку даже не заглянул. Клим за ужином не сводил с меня угрюмого взгляда, будто полного разочарования. А ночью землю сковал мороз.

Я стоял на крыльце, ловил в глаза первые лучи солнца и не мог поверить, что трава покрылась инеем. Лето вылетело в трубу, словно кто-то забыл задвинуть заслонку. Впервые за месяц я включил телефон, чтобы проверить прогноз погоды. Уведомления о пропущенных звонках всплывали одно за другим, а под ними чернели цифры. Сегодня произошло резкое похолодание после аномально жаркого бабьего лета. И тут я не выдержал. Сорвался с места и побежал в сторону перевала, куда, как обычно, ушёл Клим.

Он сидел лицом к восходящему солнцу, привалившись спиной к путевому камню. В руках держал какую-то табличку и что-то вычерчивал на ней с помощью ножа. Я опустился рядом с ним на корточки, сунул под нос телефон.

— Что это? — ткнул пальцем в экран.

Клим даже не оторвался от своего занятия.

— Это всё лажа, да? Вечное лето, свобода, радость. Ты вообще Клим? — Я поднялся и стал нервно расхаживать кругами. — Сорвался с места, приехал чёрт знает куда. Пахал неделями без продыха. И из-за чего? Из-за надписи! В маршрутке! И кто меня ждал в конце пути? Вонючий дед и старая халупа. Пиздец!
— Полегчало? — гулкий бас Клима вогнал меня в ступор. — Чего молчишь?
— Вы… говорите.
— Говорю, если надо. — Он отложил нож и табличку с абстрактным пейзажем. Встал. — Но ты понимал всё без слов, да и на диалог настроен не был, больше жаловался, поэтому я дал языку отдохнуть.

Меня словно бросили одного в открытом море, и лодка затонула, и шторм начался.

— Жаловался? — переспросил я.
— За целый месяц я наслушался какая Лена дура, и что мать у неё гадюка, и что сам ты в белом пальто. Вот здесь уже, — он стукнул ребром ладони по кадыку. — Если бы ты действительно хотел наладить отношения, то жену привёз бы тоже. Но нет, лишь о себе родном печёшься. Помахал топором пару недель и словно этого достаточно. Ты действительно подумал, что от твоей работы теплеет? Что ты такой особенный? Вас будто на фабрике клепают, как под копирку.
— Но на сиденье написали…
— На заборе тоже пишут. И силы духа у тех людей больше, чем в вас всех, вместе взятых, плетущихся сюда, чтобы их замёрзшее хилое сердце погрели в ладошках. — Клим поморщился. — Только давай без слёз, я тебе не двойная радуга.

А они сами навернулись, потому что Лена была права, я оказался гандоном, и обида заскреблась под кожей. Клим выругался. Посмотрел на восходящее солнце, покатал губами из стороны в сторону, словно решаясь на что-то.

— Ай-й-й, ладно.

Подойдя, он положил ладонь мне на грудь, и здесь я разрыдался по-настоящему. Внутри разом расцвёл райский сад, запели соловьи, закружилась бабочки. Столько розовых соплей в голове у меня ни разу не было, и я не хотел, чтобы этот насморк прекращался. Я любил весь мир, и мир дарил любовь в ответ.

Когда Клим отнял руку, ощущение слегка притупилось, но не исчезло. Промозглый ветер гнал мурашки по гусиной коже, но было всё равно.

— Почему вы…
— Сжалился над тобой, сопляком? — устало спросил Клим. — Ты не первый приехал ко мне, но первый, кто без вопросов взял в руки лопату.

Я мысленно поставил галочку напротив строки «Не совсем гандон».

— А теперь уходи, — Клим махнул рукой. — Уходи и не возвращайся. А в благодарность мне за то, что изменил твою никчёмную жизнь, сотри все надписи, которые сможешь найти. Я хочу отдохнуть.

Он вернулся к своему пейзажу, потеряв ко мне всякий интерес, а я остался один на один со своим вечным летом. Не сгореть бы.

Автор: Игорь Яковицкий
Оригинальная публикация ВК

“Если скажет про упавшего с небес ангела, сразу уйду” ‒ решила для себя Ева

Колокольчик над входом мелодично тренькнул, добавляя своё сопрано к уютному гомону кофейни. Ева вошла, глядя в смартфон, и тот, словно дразня колокольчик, издал рингтон, указывая стрелкой на экране в направлении Адама. Ева подняла руку и радостно улыбнулась.
‒ Привет. Извини, что опоздала.
‒ Ничего, всё в пределах ожидаемого интервала. ‒ Адам принял пальто, осмотрелся и повесил его рядом с их столиком.
‒ О, как галантно. Мне это нравится. А что значит вот это про интервал?
‒ Ну, все предыдущие люди из этого приложения, с которыми ты ходила на свидание, оставляли комментарии о том, что ты, скажем так, живёшь очень размеренной жизнью.

На щеках Евы проступил румянец.
‒ А вот это уже не очень галантно. Жаль, что я не разобралась, где там смотреть комментарии, иначе бы поработала над собой. Ты уже заказал что-нибудь?
‒ Нет, пока нет. Да и не буду, я поставил в приложении галку, чтобы оно само нам всё заказало. Сейчас, оно определит, что из их меню нам больше всего понравится. И знаешь, мы как раз думали, стоит ли человеку давать возможность видеть комментарии про себя.

Лицо Евы приняло растерянное выражение, и она откинулась на спинку стула, сложив руки на груди. Адам тут же вскинул брови.
‒ О, я что-то не так сказал? Извини, я не очень умею с людьми всякое социальное делать.
‒ В каком это смысле, вы думали, давать ли человеку возможность читать про себя?
‒ А… ‒ теперь Адам положил на край стола одни пальцы. ‒ Вынужден признаться, я — один из разработчиков приложения.
‒ “Душа в душу”? То, которое нас с тобой зазвало на это свидание?
‒ Да, наверное, оно теперь так называется. Я за маркетинговыми нововведениями не следил. Но да, то, которое нас свело. Знаешь, эти программы тоже люди разрабатывают. И они тоже на свидания ходят. Мы ходим.

Ева продолжала сверлить своего визави строгим взглядом, но тут подошла официантка и выставила перед парочкой две чашки, наполнившие их маленький мир размером в один столик запахом свежесваренного кофе. Ева улыбнулась и накрыла ладонью пальцы Адама.
‒ Ладно, извини, ты прав. Ты такой же человек. Просто это как-то…
‒ Да я понимаю. Когда задумываешься, что где-то там за алгоритмом, который говорит тебе что делать, есть человек, ‒ не по себе становится.
‒ Да, именно. Но знаешь, очень здорово, что это именно ты. Ну, в смысле, разработчик души. Мне вот очень интересно, как оно там у вас всё работает. Можешь рассказать?

Адам на едва заметную долю секунды поморщился, отпил кофе, и взглянул Еве в глаза.
‒ Ты будешь смеяться, но даже я не всё до конца понимаю. Хотя лично код правлю. Ну, там довольно много составляющих. Тесты, всякая бигдата; в общем, приложенька как бы учится… Ну, быть тобой. Понимать, что тебе понравится, что ‒ нет.
‒ И почему тогда я не могу прочитать, что про меня люди с предыдущих свиданий думают?
‒ Так как раз потому, что их мнения о тебе ‒ это не ты. Тут понимаешь, как… Это как бы игра такая. С переходами с уровня на уровень. И чем выше ты поднимаешься, тем больше возможностей тебе доступно. Если вы с кем-то далеко не продвинулись, то можно только рейтинг выставить и отзыв оставить. Как такси, например.
‒ Что-то не очень мне нравится сравнение с такси в этом контексте. Оно хоть одноместное?
‒ Что? Нет, в том и дело, что ты не такси. Но человек, с которым вы друг друга особо не узнали, ничего о тебе толком не скажет. А каждый раз, когда ты ставишь в “душе” лайк, ‒ мол, сейчас всё идёт как надо, ‒ в ней открываются новые возможности. И она начинает советовать уже более серьёзные вещи. Чтобы лучше друг друга узнать. И с какого-то момента ты уже можешь видеть и что человек о тебе написал, и что о нём думает твой аватар. Ну или наоборот, можно как бы дизлайкнуть, чтобы показать, мол, то, что сейчас происходит тебе не нравится, и тогда она перестроится и предложит что-то другое.

Адам говорил всё более распаляясь, глаза его горели, и он слегка наклонился к визави, широко размахивая руками. Ева против воли тоже улыбнулась и подалась ему навстречу.
‒ Так, значит надо поставить лайк? Вот так?

Телефон мелодично блямкнул, и на руке Адама завибрировали часы.
‒ А? Да, точно, вот так. Но поначалу надо, чтобы и я ответил, ‒ и он нажал нужный участок дисплея. ‒ Так, вот смотри, сейчас “душа” что-то нам предложит.
‒ Да, вижу. Поиграть в Холмса? Это как?
‒ Ну… Считается, что людей очень сближают сплетни. А так как у нас общих знакомых пока нет, мы можем сплетничать только о том, кого увидим сейчас. Вернее даже не сплетничать, а попробовать предположить, кто чем занимается. Знаешь, это вообще забавно. Сплетни это ведь не очень хорошо, да? Но в процессе общения, и особенно любовного общения, мы даже неприятные вещи трактуем в положительную сторону. Вот например, знаешь это чувство, словно бабочки в животе порхают? ‒ Ева закусила нижнюю губу и кивнула. ‒ Так вот, это на самом деле из-за адреналина. Организм говорит нам, что он в жутком стрессе. А мы радуемся.
‒ Надо же! Ну раз так, давай поиграем в этого Холмса. Знаешь, я в детстве часто чем-то подобным развлекалась. Попробуем?

Взяв кружку обеими руками, словно отгородившись ей от остального кафе, Ева неторопливо обвела взглядом помещение. Заполненное светом и пространством, оно создавало ощущение уютной, дизайнерской лесной поляны. Хотя посетителей было достаточно много, каждый из них будто находился в собственном пространстве. В своей зоне комфорта. Вдруг между бровей Евы пролегла складочка.
‒ Слушай, мне кажется, один мужик ‒ вон там ‒ он пялится на нас.

Адам обернулся в указанном направлении. Он смотрел туда дольше как раз на тот промежуток времени, который отличает брошенный мимоходом взгляд от узнавания. Обернувшись, он недовольно буркнул.
‒ Это мой начальник. Не думал, что он придёт сюда.
‒ Погоди, а чего бы ему вообще сюда идти? У тебя же сейчас личное время. Это уже хамство просто.
‒ Да. В смысле, нет… Понимаешь… Я как бы…

Ева не перебивала, глаза её сощурились.
‒ У меня сейчас не совсем личное время.
‒ Ты своё это приложение тестируешь что ли?
‒ Ну-у…
‒ Я тебе крыска подопытная?
‒ Нет! Я тебя правда выбрал, и ты мне понравилась.

Часы Адама снова завибрировали. Он глянул на них
‒ Ты случайно дизлайк поставила.
‒ Нет. Не случайно.

И снова жужжание вибрации.
‒ Погоди, приложенька же ещё не предложила ничего, ‒ ещё до того как Адам договорил, часы завибрировали снова. ‒ А. Я понял. Мне сейчас лучше всего встать и уйти, да?
‒ Молодец, умный мальчик.
‒ В этом и проблема. Гении часто испытывает затруднения в общении .
‒ Так ты у нас ещё и гений? ‒ вспыхнула Ева.
‒ Ну вообще ‒ да. Совершенно объективно, по исчислимым параметрам я гений. А ты ‒ совершенно объективно, по исчислимым параметрам, милый человек. И то, что тебе приходится бегать по свиданиям, ‒ несправедливо, ‒ голос Адама мог показаться печальным, но на самом деле из него просто пропали эмоции. ‒ Ты не удаляй приложеньку. Мы её скоро совсем до ума доведём, и тогда она поможет тебе найти того самого твоего единственного.

Адам ткнул в кнопку “завершить свидание”. Мягкий голос электронного помощника произнёс.
‒ Время, проведённое вами вместе составило чуть более десяти минут. Кажется, что-то пошло не так. Чтобы избежать ощущения несправедливости, рекомендуется разделение счёта пятьдесят на пятьдесят.
‒ Оплатить полный счёт, ‒ распорядился Адам.

Ева насмешливо фыркнула.
‒ Надо же, я что, сейчас наблюдала бунт создателя против творения?
‒ К чему тут ирония? Это же просто инструмент. Он должен делать удобнее…

Ева не дослушала, вышла из-за стола, схватила своё пальто и покинула кофейню. Колокольчик весело звякнул. Адам посидел, отхлёбывая свой кофе. Обернувшись на начальника, он поднялся и быстрым шагом направился к нему.
‒ Рафаил Михаилович, что вы тут делаете?
‒ Адик, а ты ничего не перепутал? Кажется, это ты должен передо мной отчитываться, а не я перед тобой.
‒ Вы что, не понимаете, что ваше наблюдение всё осложнило?
‒ Ну так и учти эти новые данные. Делай наш проект лучше. Я ж тебе потому и плачу за это.
‒ Знаете, у всего есть границы. И то, что вы мне платите, не даёт вам право лезть в мою личную жизнь.
‒ Это правда. А знаешь, у чего границ нет? По мнению Эйнштейна, по крайней мере. У людской глупости. Вот ты, Адик, давай, посрами физика, полезшего в психологию. Не глупи. Я здесь не ради тебя и твоей девочки. Просто ты слишком ленив и твой аватар назначил твоё свидание на соседней от твоей работы улицы. А я, видишь ли, тоже работаю там же. И тоже не люблю беготню по городу.
‒ Так у вас тут тоже встреча? И вы тоже решили приложеньку попробовать?
‒ Не говори глупостей. Я в эти ваши лайки‒свайпы не играю. У меня тут деловая встреча. И она, кстати, скоро начнётся, так что давай, иди работай.

Адам направился к выходу. Колокольчик вновь радостно звякнул, оповещая о появлении нового посетителя, и Адам отступил назад, придерживая дверь. Женщина в красном платье и с ярким макияжем одарила его долгим благодарственным взглядом, в котором читалось, что благодарность может стать и более существенной. Рафаил Михаилович поднял руку, привлекая внимание новой посетительницы, и она, покачивая бёдрами, направилась к нему.


Впрочем, для начальника Адама она выглядела совсем иначе. Да и у него был совсем иной вид. Тело, словно состоящее из множества переплетённых в экстазе фигур, с раскрывающимся посреди живота ртом, вместо зубов в котором друг к другу в вожделении тянулись руки, двигалось к зависшему в воздухе торсу, словно вырезанному из инкрустированного золотом мрамора, ‒ прекрасному той идеальной красотой, что встречается у античных статуй, ‒ вокруг которого плавно парили кисти рук.

Женщина уселась на стул, закинув ногу на ногу. Демон вплёл своё влияние в ауру кофейни, до того пропитанную только эманациями ангела. В воздухе аппетитно запахло жарящимся мясом, а из угла донёсся женский смех с нотками распутства.
‒ Привет. Извини, что опоздала.
‒ Ничего. Это было ожидаемо. Время родственно закону, поскольку устанавливает за деяниями последствия. А вы, твари бездны ‒ существа беззаконные. Нелепо было бы ждать от тебя пунктуальности.

Демоница слегка поморщилась, раскуривая сигарету.
‒ Понятно. Приятного сотрудничества у нас, значит, не выйдет. Ладно, давай перейдём к делам. Введёшь меня в курс? Это ведь он был? ‒ и она кивком головы указала в сторону выхода.
‒ Если уж у нас не выйдет сотрудничества, то зачем мне облегчать тебе жизнь? Мы же из, так сказать, конкурирующих контор. Но да, это был юноша, при котором я числюсь хранителем, а тебе предстоит стать искусителем.

Демоница улыбнулась своей дежурной манящей улыбкой и повела пальцами, между которыми была зажата сигарета, по запястью ангела, слегка царапая кожу ногтями.
‒ Ну сам подумай, дорогуша, раз у нас не выйдет сотрудничества, ты ведь хочешь хотя бы соперничество? А если я не буду знать, чем наш малыш занят, то начну просто вываливать на него искусы и невзгоды, отвлекая от истинного пути. Мне скучно работать так грубо, да и тебе такая обезьяна с гранатой будет мешать гораздо сильнее, чем вдумчивый оппонент. Ну и потом, ты же у нас из хороших парней. Вы играете по правилам. А обмен информацией между заплечными консультантами душ уже давно стал негласным правилом.

Ангел вздохнул, убрал руку к краю стола, посмотрел в глаза собеседнице. Пусть на их уровне бытия это действие и было чем-то совсем иным.
‒ Хорошо. Адам ‒ наш новый проект. Мы решили перенять вашу тактику, и использовать ваши наработки против вас. Веками вы извращали творения всевышних. Придумали деньги, чтобы люди разменивали божественную искру, данную им для изменения мира, на материальные блага. Породили знаменитостей, чтобы извратить саму идею жития святых, наставляющего на истинный путь. Распространили отраву, что через тело коверкает душу. И тем превратили тягу людей к возвышенным состояниям ума в ловушку плоти и порока.

Демоница откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу и самодовольно, словно каждое обвинение было комплиментом ей лично, улыбнулась.
‒ Ну надо же. Небеса наконец начали воспринимать бездну всерьёз, как равного противника?
‒ Не льсти себе, исчадие. Вы, говоря языком этого моего воплощения, просто отдел тестировщиков. Но да, мы наконец начали прислушиваться к найденным вами багам. И не латать их заплатками, а использовать как фичи.

Демоница хмыкнула и резко раздавила сигарету о стеклянную столешницу.
‒ Давай закончим с твоей похвальбой. Переходи к делу.
‒ Изволь. Ещё одним вашим оружием долгое время были смартфоны. Действительно мощная идея. Мало вам, что вместо обращения взгляда к небесам, люди стали опускать глаза к черноте искусственной бездны, которую вечно носят с собой, так вы ещё научились оцифровывать их души. Понимать, что человек будет желать, и подсказывать ему эти решения, отучая душу работать. Делать выбор. Применять мораль. Словно сами люди стали безвольными мясными машинами, которыми управляет воля, живущая в их гаджетах.
‒ Я в курсе того, что делаем мы. Переходи уже к этому вашему Адаму.
‒ Хорошо. Он использует ваши наработки, чтобы люди вновь отращивали душу. Всего-то и понадобилось создать виртуального аватара, на которого будет влиять то, что делает его владелец. Тут нам даже ничего не пришлось изобретать. Просто люди ставят друг другу оценки. И каждый стремится стать лучше. Это, конечно, ещё не настоящее добро. Но очень прочный фундамент для него.

Демоница мрачно смотрела на ангела, переплетя на груди руки. Медленно кивнула.
‒ Я понимаю. И да, это многое объясняет из того, что теперь происходит с людьми. Ладно. Ещё вопрос. Почему меня сюда прислали? Что стало с предыдущим демоном-искусителем этого вашего Адама?
‒ А вот это тебе действительно не понравится, исчадье. Видишь ли, чтобы написать ту модель, о которой я говорю, ему пришлось избавиться от эгоистичных желаний. Так что он стёр у своей виртуальной аватары тот код, что был за левым плечом. Просто взял и стёр.

Автор: Игорь Лосев
Оригинальная публикация ВК

Раз в месяц банда Босого занималась добрыми делами.

Он завел такое правило с самого начала, как только бригадир Саня Тайсон разрешил ему собрать собственную команду. Незадолго до того ухорезы из другой банды жестоко избили Босого и бросили в лесу недалеко от города. Добивать не стали, подумали – чуть живой, сам ласты склеит. Но он сумел как-то доползти до «тропы здоровья», на которой его и обнаружил зожник, не в добрый час попершийся бегать именно туда.

Если бы этот адепт бега знал, чью это чуть живую тушку он обнаружил, то возможно, сам бы придушил его или просто побежал бы от греха подальше. Но человек оказался не чужд сострадания и дотащил-таки Босого до ближайшей дороги. Там он за кустом дождался вызванную «скорую», убедился, что раненого погрузили, и убежал дотаптывать свои километры по тропе. На спасителе были розовые очки.

Босый почему-то очень хорошо их запомнил. Наверное, это был единственный яркий предмет в поле зрения. Босый зацепился за них взглядом, и это удерживало его на краю сознания.
Ему повезло, и уже через месяц он выписался из больницы. Через два – у него была группа из шести человек. Умник с подружкой, Танкер, братья-отморозки Псих и Дурной, накачанная Тарантелла и сам Босый. Работали они пока по мелочи – лепили автоподставы, запугивали должников (коллекторская контора присылала список каждую неделю), крышевали нищих на районе.

Спасителя-зожника Босый искать не пытался, но неожиданно для себя оказался суеверен. Он решил, что долг будет отдавать по-своему. Так в бригаде появился обычай раз в месяц всем надевать розовые очки, одеваться в цивильное и делать добрые дела.

Обычно члены банды носили серое и неброское и привычно скрывали пол-лица под черными «авиаторами». Как тонтон-макуты, хмыкал про себя Босый.

– Когда у тебя фэйс страшный, клиент меньше страдает от морального выбора, – говорил Умник, бросивший на третьем курсе истфак из-за непроходимой скуки.

– Ага, а если ты в розовых очках, он офигевает и теряется, – закатывала глаза его грудастая длинноногая подружка, которую все так и звали – Подруга.

Ну, так вот. Порядок был заведен и не нарушался. Что именно делать в день добрых дел? Босый не говорил, это нужно было придумать самим. Банда договаривалась, распределяла обязанности и выходила на работу. Умник с Подругой могли, например, отправиться к «Детскому миру». Напялив пестрые лохмотья, они изображали клоунов-аниматоров и развлекали мелких, как могли.

Амбал Танкер тоже любил работать с детишками. У него было постоянное место – детдом в пригороде, где его знали как «ВДВшника и тренера по рукопашному бою». И первое, и второе было, в общем, правдой, только очень уж давней. Танкер в такие дни наряжался в тельняшку и камуфло и целый день возился с пацанами. Общая тренировка, спарринги, «зарница», волейбол – и неизвестно, кто был больше доволен, детдомовцы или этот двухметровый шкаф.

У Психа и Дурного с фантазией было не очень, поэтому случалось всякое. Как-то они затеяли целый день переводить старушек через дорогу, но просчитались. Эти двое всегда выглядели слегка бешеными, а в розовых очках – так просто форменными маньяками. Бабули пугались, ворчали, что передумали, уворачивались, и отбивались, как могли. Дело шло плохо.

Братья обрабатывали очередную свою «жертву помощи», когда к ним подошел Танкер – закончил на сегодня свои дела. Бабка, увидев бугая в розовых очках, упала в обморок. Поэтому пришлось тихонько перенести ее на другую сторону и вызвать «неотложку». Больше братья с пенсионерками не работали.

Теперь они обычно отмывали двери неудачливых заемщиков от надписей «Верни деньги, козел!». С адресами проблем не было – братья приходили туда, где расписывали эту же дверь в рамках основной работы. Иногда импульсивный Псих даже рвался погасить чей-нибудь долг, но Дурной считал, что это уж через край, и тормозил брата.

Тарантелла обычно топала с мешками корма в приют для животных. Целый день обнималась там с собаками, гуляла и играла с ними, чистила вольеры. С животными ей всегда было легче, чем с людьми. Своих зверей, впрочем, дома не держала.

Сам Босый старался быть изобретательным. Мог, например, пройтись по ближайшим супермаркетам, где высматривал скромно одетых старушек и набирал им полную корзинку продуктов. Или ловил фразы типа «Нет, ты же знаешь, у нас мало денег», и покупал крутую игрушку ребенку из небогатой семьи. «Знаешь, они все реагируют по-разному», – поделился он как-то с Тарантеллой. – «У кого-то глаза горят, и он ничего больше не видит, а кто-то боится, что я сейчас обратно всё отберу».

Иногда шеф шел «чистить свою карму», а заодно и ближайший парк от мусора; пару раз, прочитав жалобы в сети, шел разбираться с каким-нибудь управляющим из ЖКХ. Босый бывал очень убедителен, и жильцы потом нарадоваться не могли на своего управдома.

Сегодня команда собралась, как обычно, в едальне «для своих» – пили пиво, выдыхали, как бобры, и рассказывали, кто чем занимался. Разномастные розовые очки валялись на столе среди пепельниц и скорлупы от фисташек.

Тарантелла была, как обычно, в собачьем приюте. Умник и Подруга вернулись из парка аттракционов, где сначала устроили шоу мыльных пузырей, а потом распечатали сумку-холодильник и угощали мелких мороженым. Сейчас Умник в лицах показывал, как дети надували пузыри, а его подружка покатывалась со смеху.

– Вы там, часом, своих завести еще не собираетесь? – спросила Тарантелла. Вопрос вырвался случайно, у них не было принято спрашивать о таких вещах.

– Нее, ты чо, – замахала на нее руками Подруга. – Мы ж эти, как их… чайлдфри! Дети – это ж делов дофига и вобще жизнь кончится. Придется или завязывать, или мелких к бабкам скидывать. Не-не-не. Мы же это так просто. Босс сказал – надо делать.

– Я тоже своих спиногрызов не хочу. Ну, сама посуди, какой из меня папашка? – пробасил Танкер. – Я ж их прибью как-нибудь под горячую руку, точно знаю. Насмотрелся за сегодня, хватанул гемора, на месяц хватит.

Повисла тишина. Тарантелла вопросительно уставилась на братьев. Первым не выдержал Дурной.
– Ты чего, реально думаешь, нам это прям нравится? – сказал он. – Да мы ржем просто по-тихому, пока двери отмываем. Пусть пару дней чистенькими постоят, пока мы опять с баллончиком не придем.

Народ сидел со своим пивом, глядя на нее кто ехидно, кто равнодушно, как Босый.
– Мать, ну ты тоже своих блохастых не очень-то празднуешь, а? – примирительно сказал он. – Раз в месяц жратвы притащить – это ж не то, что самой завести.

– Мяа-ау! – раздалось вдруг из рюкзака Тарантеллы. Орал явно кто-то мелкий. Она вскочила, сердито зыркнула на всех, ухватила свою торбу.

– Фига ты даешь! – изумленно вякнул Псих. – На шашлык, что ль, взяла?
– Ага, щас. Я тебя первым на шашлык пущу! – рыкнула она. – Всё. Пока. Где мои розовые очки?
Хлопнула дверь.

Через неделю Тарантелла ушла из группы Босого. Он особо не удерживал, видел, что толку от нее теперь, как с кота молока. «Шапку из него сошьешь – приходи», – мрачно пошутил напоследок.

Спроси кто-нибудь, зачем она взяла котенка из приюта, Тарантелла бы честно ответила: «Не знаю». Взяла и всё, теперь корми и воспитывай.
Тощий зверь Беня, пятнистый, как леопард, часто болел, и первый месяц Тарантелла ходила с ним в ветеринарку, как на работу. Капельницы, катетеры, анализы… Она сидела в процедурной и неотрывно следила, чтобы с котом обращались бережно.

– Вы так смотрите, что у меня руки дрожат, – не выдержала как-то медсестра. – Берите и сами помогайте вместо меня!
Тарантелла молча заняла ее место за смотровым столом. Придержать, мягко прижать, не мешать рукам врача…
На следующий день она подала документы в колледж, на ветеринарию.

Прошел год. Тарантелла, неожиданно для себя оказавшаяся В. Тарановой, училась за троих, изводила преподавателей вопросами, и специальность медсестры освоила экстерном. Ей выдали диплом, и, кажется, перекрестились и выдохнули.

– Видел, Беня? Я у тебя круглая отличница! – сказала Тарантелла коту, когда они отмечали ее диплом. Миниатюрный леопард дернул ухом и вцепился в праздничный кусок печенки.

– А еще я завтра на работу выхожу! Смотри!
Она выложила на стол бейджик с надписью «Виктория Таранова, ассистент». С фотографии смотрела коротко стриженая скуластая девушка в розовых очках.

– Кот, завтра нас ждет день добрых дел!

Автор: Людмила Демиденко
Оригинальная публикация ВК

– Эй? Есть в хате кто? – гаркнул некто из-за двери, и сейчас же она заскрипела, отворяясь.

Яга проворно захлопнула книгу, схоронила её под грязно-коричневую шаль и, старательно кривя рот, повернулась к двери. Низко сгибаясь, дабы не ушибить голову о притолоку, в избу вошёл рослый молодец с обширными усами, обряженный в красный суконный кафтан с белой перевязью.

– Ты, мил человек, топор-то в сени снеси. Неча ему тута делать, чай не закусает тебя бабушка.
– Хороша бабушка, – возразил стрелец. – В народе бают, ты людей заместо свинины в пост ешь.
– Так не пост же? – Яга недовольно поморщилась и шумно задышала, раздувая ноздри. – Топор, говорю, милый ты человечек, в сени снеси, покуда бабушка серчать не начала.
– То не топор, а бердыш. А ну как попятят в сенях твоих, с меня ж Голова шкуру спустит.
– Экий ты! – бабка притопнула костяной ногой, звук получился что нужно: гулкий и долгий.

Стрелец сверкнул глазами, но оружие за дверь вынес. Из сеней возвращался споро, оттого не пригнулся как следует, и сшибло с него шапку. Ругнулся стрелец, чёрта вспомнил.

– Эй, болезный! Коли ко мне пришёл, рогатых не след поминать, уразумел? – грозно прошипела Яга и клацнула зубами: звонко, с металлическим отзвуком клацнула. – Ну, будет. Ишь, в воздухе страхом пахнуло-то. Поди за стол.

Стрелец огляделся. Яга задорно подмигнула ему и протянула костлявые руки, указывая вглубь избы. Комната была одна: небольшая, тёмная, единственное оконце света давало немного, справа от входа, напротив печи, на лавке-конике сидела, отставив костяную ногу, сама Яга. В красном углу царила темень, и видны были лишь силуэты прямоугольных рам, в другом углу громоздились два сундука, а в центре избы стоял тёмный деревянный стол, на котором блестела большая бутыль, до середины наполненная мутной жидкостью. Стрелец проворно шагнул вперёд, взял бутыль, вырвал зубами пробку и сделал долгий глоток.

– Ох, – выдохнул он, отставив бутыль и вытирая слёзы. – Ядрёная вещь.
– Ага, – каркнула с лавки Яга. – На заячьем помёте, коли к утру не помрёшь, значит… – бабка задумчиво почесала бородавку на носу. – Да не, не было ишшо такого.
– Ты чего, старая? – вытаращил глаза стрелец.
– Какая я тебе старая? Питух ты кабацкий. Я те чего сказала? Поди за стол. А полштофа за раз глотать говорила? От то-то. Может, это и не пьют, может, это чтобы ногти чистить? – оба с сомнением посмотрели на длинные чёрные бабкины ногти. – Ну, будет. Лапищи свои в рукомойнике омой, рушником вытрись, там на полке рядом огурки стоят да грибы, бери, чего душе глянется. Ты ж дело пытаешь?
– Как есть, Голова послал, – тут стрелец сощурился. – Но ты это, дурить не вздумай. За мной враз подмога придёт.
– Дык, это не я вроде бабушкам грублю да в рот чего попало тяну. Ну таперича, раз с рукомойником да склянками справился, давай про дело поговорим. Да и не стесняйся, мил человек, пей, не ядовитое оно, это я шутки шучу.

Стрелец шутку не оценил, но налил себе в глиняную кружку, выпил и сочно закусил хрустящим огурцом. А затем залился краснеющим с самогона соловьём. Он поведал о том, что дело у него государственной важности, что-де послали его узнать у вещей, но, чует его сердце, сомнительной бабки, чего на будущий год ждать, и что давай уже, старая, говори. Но Яга молча кивала и хмурилась, изредка намекая стрельцу: де пей, не стесняйся, да задавая вопросы уточняющие. Спустя четверть часа стрелец грузно осел на стол, захрапел богатырски, вздрогнул, заворочался, сполз под лавку, да там и уснул. А ещё через полчаса в дверь снова постучали. Вежливо.

– Ну? – пригласила Яга, возвращаясь от стола к лавке.

В избу суетливо вошёл маленький человечек в коротком кафтане с металлическими пуговицами и серебрёными лентами. Он стянул с головы шапку и низко поклонился Яге.

– Дьяк думный, послали меня, уточнить, значится, – робко начал он, заискивающе заглядывая бабке в глаза. – Готово ли гадание?
– А то ж, – кивнула Яга. – Вон оно, оченя готовое, и храпит, как барсук.

Приказчик кивнул и попятился к выходу.

– Стоять.
– Стою, – покорно кивнул человечек на бабкин окрик.
– А за результатами дьяк сам, что ли, явится?
– За результатами? – приказчик с тоской посмотрел на спящего стрельца. – Жильцов пришлёт, тока весточку надо бы ему передать. Отпустите меня, бабушка.
– Да я разве тебя держу, – развела худыми руками Яга. – Стол вот, обидно, пропадает. Мне самой столько не съесть, а гадание вишь, как обернулось.

Гость посмотрел на стол. И Яга хитро ухмыльнулась, заметив, как заблестели его глаза. Ещё бы, приказчиком жить – это всё равно не сыр в масле, а тут и тебе осетрина, и икра щучья, и чёрная, и заморская баклажанная, и почки заячьи верчёные, и уха, и потроха, и щучьи головы, да под чесноком, и грибы – словом, богато было на столе, и как Кремль возвышался в центре штоф с мутной жидкостью.

– Ну ежели немного, – робко улыбнулся приказчик.

И он посидел немного, потом ещё немного, а потом рухнул под стол и засопел сладко-сладко. Яга хмыкнула. Легко скользнула к столу, съела маринованный груздь, вернулась к лавке, запалила свечу, вынула запрятанную книгу и погрузилась в чтение.

Третий гость вошёл без стука. Облачённый во всё чёрное, чернобородый, чернобровый, не здороваясь, не снимая шапки, он прошёл к печи и оттуда уставился на бабку чёрными глазами.

– Ну! – сказал он значительно.
– А ты не нукай, не запряг! – отозвалась Яга, откладывая книгу. – Принёс сговорённое али как?
– Принёс, – опричник бросил бабке кошель. – Сверх оговорённого боярин Мухин червонец прислал, беда у его.
– Ясно беда. Неча с царём споры разводить, нехай теперь в усадьбе сидит, пока батюшка не остынет. Пусть его. О делах поговорим.
– Добро, – кивнул опричник. – Говори прямо, возьмут басурмане Астрахань?

Яга поднялась с лавки и, стуча ногой, подошла к столу.

– Не возьмут. Вишь, осётр Астраханский нетронутый лежит.
– Добро, – повеселел опричник. – Значит, наломаем им!
– Всё бы ломать вам. Вишь, стрелец шапку уронил, да не поднял? И строптивил мне тут, топор де попятят у его. Будет вам работа значит, пойдёте порядок наводить.
– Куда?
– Знамо куда. Вишь, как приказчика уложило? От в том направлении, которое его руки с головой показывают, и пойдёте. А ишшо, вишь? Селёдка шведская в репу пареную угодила. Знаешь, к чему? Война будет.
– Успешная?
– Да ну как сказать. Вишь, в штофе самогон на ревене остался ишшо? Значит, не всё гладко пойдёт, не сразу осилите.
– Да врёшь ты, старая, мы, да не осилим? Ты ещё скажи, что мураши по груздям маринованным ползут, потому что …
– Басурмане пойдут в набег, – мрачно кивнула Яга. – А коли ишшо раз скажешь, что я де вру – заколдую. Ишь. Али забыл, кто вас о пожаре предупредил?
– Так всё равно погорело всё, – насупился опричник.
– А я причём, ежели тушить не умеете? Хошь? – Яга взглядом указала на штоф.
– Чего? – вспыхнул опричник. – Ты чего, и на мне гадать собралась?
– Да ты что, касатик, нет, конечно. Я ж из вежливости: напоить, накормить и спать уложить. Подле себя, ясно дело.

Опричник внимательно осмотрел бабку. Яга внимательно осмотрела опричника, потупила взор, часто-часто заморгала и изобразила поцелуй, издав громкий чавкающий звук. Бородач попятился, упёрся спиной в печь, перекрестился и выбежал вон, сверкая белой от побелки спиной.

Яга расхохоталась, отклеила длинный нос с бородавкой и трижды простучала костяной ногой «Спартак чемпион» в крышку подпола. Крышка шумно распахнулась. Запах сивухи и солений сменился густым запахом керосина и машинного масла. Из подпола появился обросший мужчина в синих очках. Его волосы и борода торчали в разные стороны, а руки были в чёрных пятнах.

– Михаил Петрович, принимай посылку, – сказала Яга молодым девичьим голосом и бросила мужчине кошель опричника.
– Лизавета Андреевна, – пробасил он, осторожно развязывая завязки, – там же тонкая деталь, ну осторожнее нужно же.
– Осторожнее, не осторожнее, – проворчала Яга. – Ты лучше скажи, всё? Починишь теперь? Тебе всего хватает? Или мне ещё год бабу Ягу косплеить тут?
– Я думаю, – бородач внимательно осматривал маленькую шестерёнку. – Да, я почти уверен, что темпоральный сдвиг, и наверняка не меньше двухсот лет...
– Чего? – Яга-Лиза распахнула большие синие глаза. – Петрович, у меня кандидатская по опричникам, какие двести лет? Мы чего при Елизавете делать-то будем?

Скрипнула дверь. Яга повернула голову и увидела, как стремительно бледнеют два заглянувших в избу стрельца.

– Чего вам, окаянные? – рыкнула фальшивая бабка.

Стрельцы жестом указали на бесчувственные тела под лавкой.

– Забирайте, – разрешила Яга.
– А… – дрожащим пальцем указал один на Петровича.
– Домовой, – отрезала Яга. – Не кусается, диета у него.
– У…– ещё более дрожащей рукой дотронулся до носа второй.
– Отвалился. Хошь, у тебя отвалится?
Он не хотел. Никто не хотел. Споро выкликнув ещё трёх товарищей, стрельцы подхватили бесчувственные тела и скрылись из вида, стараясь лишний раз не смотреть на синеглазого домового и безносую бабку.
– Сколько тебе времени нужно-то хоть? – грустно спросила Яга, усаживаясь на лавку.
– День, может, два.
– Ох, близится наше время, люди уже расселись.
– Чего?
– Ничего. – Лиза с тоской посмотрела на томик Бродского под рукой. – Я тогда смываю грим и в город. Завтра наверняка опять гадать придут, а самогон почти кончился.

Автор: Сергей Макаров
Оригинальная публикация ВК

Такая бабка злющая была. Гроза детей и городских окраин, где каждый встречный — сам себе хозяин, и проще раскалиться добела, чем за зубами придержать язык. Чем громче крики — тем быстрей заметят. Есть люди, не боящиеся смерти и люди, не входящие в пазы. Была старуха именно такой. Чего уж, если смерть её страшилась.
Солились грузди, не мешало шило. Грозила бабка дворникам клюкой, орала матом, отрицала власть. На Рождество не досчиталась ложек. Не собиралась выглядеть моложе, как будто сразу бабкой родилась
Друзья врагов передавали "SOS", пока она врагов запоминала. Ещё она летала над каналом на роботе, который пылесос.

Такая вышла странная игра, на этом бы закончилась, наверно, но бабка где-то встретила виверну. Внезапно оказалась к ней добра. Укрыла нечисть бархатной поло́й. Возможно, бабке надоело злиться, а может, вопреки отдельным лицам, она была и не такой уж злой. Взяла виверну бабка на постой, и началась у них любовь до гроба. Сперва совсем немного злился робот. Ну извините, робот не святой. Конечно, в сказку приоткрылась дверь, запели петли, лязгнула задвижка. Сосед, наследный алкоголик Мишка, издалека здоровался теперь. Крошила бабка голубям багет. Вздыхал Степаныч — по подъезду главный:
— вот ладно бы, Горыныч православный, а то виверна. Точно инагент.

Такая получилась ерунда. Ни логики, ни замысла, ни смысла. Старуху память мучила и грызла, должно быть, тоже очень злая, да. На пенсии сидели, на мели виверна с бабкой, обе персонажи. Такие вот "не вашим и не нашим".
Потом привет. Потом они пришли: вся нечисть, до хромого лешака. Полуденницы, вурдалаки, мавки. Обняли́. Не потребовали справки:
— бери виверну и давай, Яга.
Пора, — сказали, — не сходи с ума, у курьих лап давно болят колени. Дом обветшал. Гуляет мёртвый Ленин, с бревном, в немодной кепке и с Арманд. Давай, Яга, хоть ты нас пожалей. Мы столько километров намотали. Вон кот Баюн, усатый словно Сталин. Вон Ырка — критик "Вестника полей".

За рубежами земляных валов, чуть дальше, если глубоко порыться, виверна пьёт из козьего копытца. Отращивает парочку голов. Ее ругает бабка, не в упрёк: уймись, дитя Содома и Гоморры. Живут, в духовке сушат мухоморы.Предотвращают полный Рагнарёк, Армаггедон. Мир радостен и юн. Отличный мир, а вы куда глядели.
Опять же, робот-пылесос при деле. На нём по дубу ездит кот Баюн.

Автор: Наталья Захарцева (Резная Свирель)
Оригинальная публикация ВК

Я набираю статью на ноуте, а в это время мой белобрысый чертенок на подоконнике чайной ложечкой роет подкоп под фикусом.

Я сразу чую неладное, как только в доме воцаряется полнейшая тишина. Откладываю ноут, иду на звуки сопения и пыхтения, изображающие работу экскаватора.

– Сань, ну что ты творишь, бесёнок, – смеюсь я, хватаю тяжеленькую тушку трехлетнего сына и кружу его вокруг себя. Мы смеемся.

Я прижимаю его к себе. Щекой касаюсь его нежной щечки, целую его в розовое ушко. Кудряшки щекочут мой нос.

– Пусти меня, мама, – смеется он, потому что знает, что сейчас я его буду щекотать.

– Люблю тебя, – говорю я ему и сжимаю так крепко, слишком крепко, что видение пропадает.

-—

Снова на больничной кровати. Раскачиваюсь, прижимая руки к груди. Мне больно от потери видения и я пытаюсь найти ритм возврата обратно.

– Са-ша, са-ша, са-ша, – это мое заклинание, чтобы вернуться в тот мир, где есть Санька и где мы оба счастливы.

Я не смотрю на других пациенток, они пугают меня. Это абсолютно сумасшедшие женщины и я попала сюда по ошибке. Я психически здорова. Я абсолютно здорова. Просто мне грустно и больно. Так больно, что я не справлялась сама с болью. Так больно, что невыносимо было жить.

Я тру шрамы на запястьях, разглядываю их. Наблюдаю как заживают. Потом вожу пальцем по краю рукава халата, по нитке отстрочки вокруг запястья, похожую на дорожку в парке. Я глажу манжет и качаюсь. Это успокаивает меня. И помогает возвращаться к Сашке раз за разом, чтобы проживать с ним все наши дни.

– Са-ша, са-ша, са-ша, – вхожу я в ритм и снова проваливаюсь в нужный мне мир.

-—

– А какую сапку мне надеть? – ноет Сашка, когда мы собираемся на прогулку, - не хочу селую.

– Надень, надень серую, она теплее, - я застегиваю куртку и надеюсь на самостоятельность сына.

– Не хочу селую. Хочу класную с динозавлами.

– Ну надевай красную, – сдаюсь я, – что с тобой сделаешь. Веревки из меня вьешь. Так. Выходим.

Мы выходим из квартиры. Я веду новый ярко-желтый Сашкин самокат, а Санька прыгает рядом. Щебечет как канарейка пока мы спускаемся на лифте.

–…И в палке нузно купить маложеного. Ты купишь маложеного? Я хочу много маложеного. Белого и класного. И есе зеленого. И синего. И зелтого. И селного…

– Черного не бывает, – вношу я разлад в его планы.

– Бывает, – из под красной шапки смотрят на меня хитрые голубые блюдца, круглые щеки и нос пуговкой.

Мы выходим из подъезда в осенний шумный двор и сразу натыкаемся на собрание бабулек.

– Добрый день, – приветствую я соседок.

–Сдлавствуйте, - громко говорит мой общительный Санька.

–Сашенька, – тут же откликаются женщины и тянутся к нему, кто с конфеткой, кто просто потрогать за руку, – гулять пошел с мамой?

– Гулять, – подтверждает сын, – На самокате кататься. Я каласо умеею кататься на самокате, – и он тянется вырвать свой самокат из моих рук и показать мастер-класс .

– Подожди, дойдем до парка, – говорю я ему и под начинающееся «я чичас хочу покататься» киваю соседкам, собираясь уйти .

– Подождите, Кира, – семенит ко мне от другого подъезда наша домовая активистка, - я буквально на минутку, долго не задержу, – и начинает впаривать мне всевозможные идеи по улучшению жизни дома.

– Ма-а-ама, дай самокат, – отрывает мои пальцы с руля самоката Сашка и в какой-то момент я сдаюсь. Мы в тихом дворе между жилыми домами спального района. Здесь все свои. Здесь безопасно и везде играют дети.

Пока мне рассказывают о сборе подписей на установку шлагбаума я слежу за слабыми попытками Саньки оттолкнуться ножкой от асфальта. Получается пока не очень. Самокат новый и навык не наработан.

–Ну давайте, я подпишу, – наконец говорю я, чтоб быстрее освободиться от болтовни и наклоняюсь над документом.

Кто-то вдруг начинает истошно орать и сквозь этот ор я вдруг ясно различаю фразу: «мальчик в красной шапке». Тогда я оглядываюсь и ищу глазами своего мальчика в красной шапке и не вижу его. Зато вижу какой-то остановившийся автомобиль, въехавший через арку дома внутрь двора. Водитель автомобиля вышел и сел у переднего бампера, потом закрыл рукой побледневшее лицо, вытер пот и сразу начал тыкать в мобильник.

Тогда я медленно пошла к этому автомобилю. Сердце предательски запрыгало и заухало так, что мне показалось, что оно вот-вот выпрыгнет. «Не-е-т», — кричал мозг — «не-е-ет!».

Переднюю часть машины от меня закрывали столпившиеся люди, но я уже увидела чуть поодаль от толпы откинутый ярко-желтый детский самокат.

-—

Толпа расступается передо мной. Я смотрю на разбитый бампер машины, а водитель на меня.

– Вот, кирпичом кто-то сверху кинул, – и он предъявляет мне кирпич, – еще немного и в лобовое бы.

Я выдыхаю. Откуда-то подбегает Санька, берет меня за руку и со слезой в голосе объявляет:

– Я с самоката упал,– он трет глаз, а я присаживаюсь на колени напротив него, обнимаю и целую в заплаканную мордашку.

– И самокат бросил?

– У меня коленка болит, – говорит Санька, готовый заплакать во весь голос.

Я утираю ему слезы и сопли. Осматриваю коленку. Штаны даже не порваны. Надеюсь, что ничего серьезного.

– Домой? – спрашиваю я у него?

– А палк?

– Посмотрим коленку и если ничего серьезного, то в парк пойдем. Хорошо?

– Каласо.

Мы подбираем брошенный самокат и ковыляем к подъезду. Саня громко вздыхает.

– Болит? – спрашиваю его.

– Болит, – отвечает он.

– Хочешь, понесу на ручках?

– Хочу.

Я беру его на руки как младенца, удерживая и его и самокат, и чувствую неимоверную тяжесть.

– Какой ты тяжелый, - говорю я Саньке и прижимаю его крепче, чтоб не уронить.

Я сжимаю его так сильно, что снова вываливаюсь в больничную палату.

-—

В палате вечерние уколы, капельницы, таблетки и насильное кормление. Я смиренно принимаю все, что мне дают. Все, что мне выписали, мне помогает. Меня не надо привязывать. Не надо зажимать мне щеки, вливая суп. Я послушно ем сама. Я не ощущаю вкуса еды. Я не хочу есть. Но я ем, чтобы показать, что я послушный дисциплинированный пациент. Мои руки должны быть свободными, чтобы я могла обнимать Сашу, когда возвращаюсь в тот , другой, мир.

– Она у нас смирная, – представляет меня старая санитарка новой, пока ставит капельницу, – хорошая женщина. Пэ тэ эс эр. Шизоаффективное расстройство. На нейролептиках. Уже несколько лет.

– Посттравматика? После чего?

– Ребенка ее маленького машина сбила на самокате у самого дома насмерть, – чуть слышно шепчет старая санитарка, от меня закрывая рот ладошкой. Я все равно слышу и задумываюсь, обо мне это они говорят или нет?

Конечно, не обо мне. Мой то ребенок под машину не попал.

Я лежу под капельницей и волшебный нектар галоперидола растекается по моим венам, а веки тяжелеют. Мой разум становится чистым, свободным, а тело – парящим.

-—

– Мама, - говорит мне Сашка в красивом костюме, с портфелем и букетом гладиолусов в руках, – давай быстрее. Опоздаем на линейку.

– Я уже готова, Сань, готова, – и мы почти выбегаем из дома.

– В первый класс, Сашенька? – спрашивают бабули у подъезда и мы оба радостно отвечаем:

– Да, мы сегодня первоклассники!

Мы спешим в школу и осенняя яркая листва падает нам под ноги.

-—

Нам так много нужно успеть прочувствовать и прожить вместе, прежде чем мой разум смог бы его отпустить. И я бесконечно цепляюсь за любую каждодневную мелочь, чтобы удержать своего мальчика подле себя.

Где-то глубоко во Вселенной моего Чистого Разума родилась и окрепла отдельная параллельная линия жизни моего сына. Он растет, ходит в школу и кружок, проказничает и получает нагоняи, читает и влюбляется. Взрослеет. Мужает. А я все реже и реже возвращаюсь в скучные серые будни больничных реалий.

– Знаешь, как я тебя люблю? — говорит мне басовито перед Выпускным в школе, высокий детина с усиками на верхней губе, — ты самая классная мама на свете!

Я тянусь к нему снизу, обнимаю его, касаясь щекой лишь предплечья. Высокий какой. Совсем взрослый.

– Я тоже люблю тебя, сынок, — говорю я ему тепло, — Давай топай к ребятам. Мы еще успеем пообщаться. У нас вся жизнь впереди!

Автор: Воля Липецкая
Оригинальная публикация ВК