— Ни в коем случае, — Булавкин проморгался и поправил фуражку. — Идем вместе. Я на ногах.
И из «бобика» он смог выйти сам. До входа в библиотеку дошел тоже без проблем, хоть и слегка пошатывался. Но стоило потянуть ручку двери на себя, как ноги перестали слушаться. Булавкин попятился и упал на спину. Егер не успел ничего сделать, только услышал глухой удар затылка об асфальт. В глазах у Булавкина потемнело и заплясали серые пульсирующие пятна. Мягкое руки Егера приподняли его голову.
— Сержант, ты как? Цел? — голос взволнованный, но лица толком не разглядеть. — Булавкин! Коля, ты меня слышишь?
Булавкин кивнул. Шевелить головой было больно.
Егер с трудом оттащил его в сторону от двери, ближе к скамейке без спинки, и подложил под голову его же фуражку. Затем расстегнул кобуру и забрал табельное.
— Давай-ка ты полежишь пока тут, дружок, ладно? А я пойду за книжками. Приключение на десять минут, вошел и вышел. А как закончу, сходим куда-нибудь поужинать. Ладно?
Булавкин слышал все, но понимал с трудом. Слова медленно теряли очертания, из фраз Егера он узнавал лишь отдельные, вроде «минут» и «поужинать». Попытался кивнуть. Егер дождался этого ответа и ушел.
В помещении библиотеки было холодно. Егер непроизвольно поежился, думая о пальто. «Макаров» лежал в руке непривычно. Егер обыкновенно не полагался на оружие, во всяком случае на такое, но сейчас он попросту не знал, чего ожидать за дверью в основной зал. Снял пистолет с предохранителя и проверил патрон в стволе. Медленно подошел к двустворчатой двери с табличкой «Читальный зал», наклонился ближе к замочной скважине и прислушался.
Поначалу – тишина. Затем раздался стук. Нет, удар, удар чем-то тяжелым. Затем еще один. И еще. Егер попытался заглянуть в зал через замочную скважину, но изнутри в нее был вставлен ключ. Осторожно толкнул дверь. Старые петли тут же скрипнули, и удары внутри прекратились.
На секунду или две Егер застыл, вслушиваясь в звуки из-за двери, пока не различил приближающиеся шаги. Он отступил на два шага и направил пистолет на центр двери. Человек, привыкший открывать двустворчатую обеими руками, будет подходить к ее центру, и, если стрелять на уровне чуть ниже полутора метров, поражение в грудную клетку гарантировано. Три-четыре пули, и противник наверняка будет обезврежен. Как только Вера провернет ключ и толкнет дверь, Егер нажмет на спусковой крючок. Затем, когда она упадет, кашляя и суча ногами, сделает еще два выстрела в голову. Обезвреженное тело упакует в полиэтилен и сожжет в котельной.
Егер глубоко вдохнул, отсчитывая секунды до выстрела. Но никто не спешил проворачивать ключ в замочной скважине и открывать дверь. Шаги стихли, и никаких других звуков из читального зала не доносилось.
Ждет, тварь. Ждет его хода. Ошибки. Он уже ошибся, коснувшись двери, и она знает, что ошибется снова, стоит только дать на это время. Нельзя тянуть. Егер задержал дыхание и выстрелил. Пуля прошила дверь на уровне его груди, чуть правее самого центра. С полсекунды он выждал, надеясь услышать хоть что-то, и выстрелил снова – в этот раз слева. Затем еще – ниже, там, где должен был располагаться живот человека внутри.
Звука падающего тела не последовало.
Егер опустил пистолет. Она стоит за косяком, слева или справа – неважно. В руках у нее, вероятно, тесак или топорик, которым она что-то – кого-то разделывала в дальней части читального зала. Теперь она ждет, что он начнет выбивать дверь, и тогда нанесет удар сбоку. Будет бить по рукам, чтобы обезоружить. Затем бросится на него и повалит, постарается опрокинуть вниз лицом, чтобы сопротивляться было тяжелее. Прижмет руки и разрубит затылок. Не стоило идти одному.
Егер выстрелил в замок и изо всех сил пнул двери. Обе створки распахнулись, открывая темное чрево читального зала. Густой запах мяса ударил в нос – такой же, как в квартире Саши. Егера затошнило.
— Ты ошиблась! — крикнул он в темноту. — Просчиталась, тупая ты сука! Все уже кончено!
Никто не ответил, не бросился из-за угла, даже ничем не швырнул. Страх начал разливаться по венам Егера льдом.
— Сдайся добровольно, и умрешь быстро!
Никаких переговоров, да? Идиот! Она не купится. Но ничего, кроме блефа, не оставалось.
— Все кончено, Вера, — продолжал Егер, направляя пистолет в темноту читального зала. Руки начинали дрожать. — Я все знаю! Я видел. Тень козы исчезла.
С его последними словами что-то изменилось. За спиной, совсем рядом, он почувствовал движение, и воздух будто стал слегка теплее. Егер не успел повернуться. Тяжелый тупой предмет опустился ему на затылок, и судмедэксперт потерял сознание.
Густые кроны кленов покачивались на слабом прохладном ветру, отбрасывая на Булавкина резные тени. Он пытался различить в них образы, хоть и не понимал, почему. Промелькнуло что-то знакомое, похожее на птицу. И что-то странное, вытянутое, слегка напоминающее человека, только с длинными отростками на лбу. Становилось холодно.
А затем в тенях стал проявляться другой образ – милой девушки с бледным лицом, что сидела за столом в том холодном ДК. Кажется, от него осталось мало – только очертания, бледные контуры, и темно-красные мягкие волосы, похожие на сахарную вату, и глаза непонятного цвета, в которых отражалось солнце, и странный сладкий запах, и покачивания краев юбки-солнышка…
Булавкин открыл глаза. Никаких теней над ним не было, никаких рогов – только клякса крови на асфальте рядом, запекающаяся, как акрил. Мир перестал расплываться. Он осторожно коснулся затылка. Шрам останется, но ничего смертельного. Может, небольшое сотрясение. Попытался встать, держась за скамейку. Ноги слушались плохо, уже почти успели онеметь – мурашки так и бежали от ступней до коленей, – но все же слушались. Руки ослабли, пальцы замерзли и плохо сгибались, но тоже подчинялись. Булавкин поднялся. Проверил кобуру – пусто. Вспомнил, как уходил Егер. Старый дурак. Эта Вера там наверняка не одна. Выстрелов пока не было, что скорее плохой знак. А оружия больше никакого нет. Булавкин пожалел, что перестал брать на работу карманный складник. Быстро глянул по сторонам, надеясь найти хоть какую-нибудь палку – ничего. Ну и черт с ним. За свою жизнь он дрался мало, но, когда приходилось, получали другие.
На ручке входной двери болтался небольшой навесной замок. Булавкин прихватил его с собой. Просунул два пальца в дужку, направив корпус наружу – не кастет, конечно, но лучше, чем ничего.
Прямо напротив входной двери метрах в трех располагалась вторая, открытая настежь. Пахло порохом и чем-то еще. Значит, выстрели все-таки были. Плохо дело. В помещении впереди не получалось разглядеть ничего, кроме очертаний больших книжных шкафов по обеим сторонам. Булавкин сжал замок и осторожно вошел в читальный зал. Непонятный запах усилился и перестал быть непонятным – запах сырого мяса.
Булавкин остановился и стал прислушиваться. Недалеко впереди раздавалось тихое шуршание. Кто-то копошился там, в темноте, и, похоже, не слышал его приближения. Головокружение прошло еще не до конца, и драться в темноте Булавкин не хотел, так что сначала направился к окнам. Медленно, выверяя каждый шаг, чтоб ни одна половица не скрипнула, словно двигаясь по топкому болоту, он приблизился к шторам и рывком раздвинул их. По читальному залу прокатился скрежет железных колец о железную же гардину. Свет залил помещение, и Булавкина опять затошнило.
На трех низеньких читальных столах для детей и одном обычном рядом с невысокими стопками книг лежали крупные куски человеческих тел. Грудные клетки, разрубленные пополам вдоль позвоночника, мясные части с живота, разделенные по суставам конечности. Отдельно на полу у шкафа детской литературы валялись кишки, легкие и остальные органы. Со стойки библиотекаря, выстроенные ровным рядком, на Булавкина смотрели полными запекшейся крови глазницами головы. Все они, как показалось Булавкину, принадлежали детям не старше двенадцати лет.
Сержант согнулся пополам и блеванул. Горячая желчь вперемешку с наполовину переваренными остатками завтрака вылилась на чистый пол. Только сейчас, глядя вниз, Булавкин заметил – здесь не было крови.
Из занавешенного плотной шторкой дверного проема метрах в четырех от Булавкина вышла женщина среднего роста в серых брюках клеш и черной рубашке с широкими рукавами. В левой руке она сжимала мясницкий топорик, а правую держала за спиной. Светлые волосы заплетены в косу, красивое лицо забрызгано бордовыми капельками. На лбу черным изображен знак, похожий на глаз.
— Ни с места, Кострова! — рявкнул Булавкин, выпрямляясь. — Вы задержаны по подозрению в преднамеренных убийствах, вооруженном нападении и ритуальных жертвоприношениях. Бросить оружие, руки за голову!
Левой рукой он утер блевоту. Вера широко улыбнулась и направила на Булавкина его же пистолет.
— У меня мало времени, — сказала она.
Всего в Булавкина стреляли дважды: один раз – Павел Андреич, сосед его бабушки, пальнул спьяну из старого ружья за наглую кражу кукурузы; другой – в армии, одного рядового на стрельбище прошибла аллергия, и прицел малость сбился. Оба раза снаряды прошли мимо. «Бог любит троицу», – успел подумать Булавкин и, прежде чем Вера нажала на спусковой крючок, швырнул в нее, что было сил, замок.
Раздался выстрел, на пол просыпались кусочки известки и мелкие щепки. Замок врезался точно в переносицу Веры и раздробил кость. От удара она рухнула на спину, вскинув руки, и выстрелила в потолок. Пистолет упал рядом. Булавкин бросился к ней. Перепрыгнув лужу собственной блевотины, в три огромных шага оказался рядом и упал на женщину. В нос ударил резкий запах гвоздики. Вера потянулась за пистолетом. Булавкин перехватил ее правую руку и с влажным хрустом вывернул. Женщина коротко вскрикнула. Ее левая рука все еще сжимала топорик, и Вера рубанула Булавкина в правое плечо. Грязное лезвие прогрызло плоть и застряло в кости. Булавкин заорал. Левой рукой он обхватил тонкую шею Веры и навалился всей массой. Кровь из рассеченного плеча сержанта капала на нее, кровь из сломанного носа лилась в рот. Вера пыталась вдохнуть, но пальцы Булавкина сжимались все сильнее, и кровь стекала в горло, густая, горячая. В глазах начинало темнеть. Вера попробовала потянуть за рукоять топорика, но сил не хватило. Булавкин рывком приподнял ее слабеющее тело и ударил об пол. Затем внезапно расцепил хватку на горле. Вера жадно вдохнула, но выдохнуть не успела – на лицо опустился тяжелый кулак. Булавкин прижал ее левую руку к полу коленом и принялся бить. В челюсти, скулы, глаза. Очень скоро Вера перестала видеть. Почувствовала, как в горло с густой кровью проскальзывают передние зубы. На короткий миг перед ее взором возникла рогатая тень, уже не багровая, а совсем бледная – и тут же исчезла. А затем исчезло все.
Через полминуты Булавкин остановился. Проверил пульс, чтобы убедиться, и обессиленно рухнул на пол рядом с трупом Веры. Кровь из ран на обоих плечах Булавкина полилась сильнее. Читальный зал наполнился тяжелым вкусом железа.
По адресу улица Ленина, 114-Г вызвали «скорую». В здании библиотеки имени Горького фельдшер и медбрат обнаружили один труп женщины, двоих мужчин в бессознательном состоянии с ранениями головы и конечностей, а также останки шестерых детей. Выжившие были доставлены в центральную больницу Солнцебора, где им оказали всю необходимую помощь. Тело и расчлененные останки вывезли с места преступления позднее, когда следственная группа под руководством Стряпина Евгения Владимировича завершила свою работу.
Егер Василий Романович 1946-го года рождения получил перелом основания черепа и сотрясение мозга. Булавкин Николай Александрович 1965-го года рождения получил легкое сотрясение мозга и рубленое ранение правого плеча. Обоим удалось избежать амнезии.
Кострова Вера Сергеевна 1963-го года рождения погибла в результате перелома основания черепа и повреждения головного мозга. Позднее Булавкин Николай Александрович отразил в своем отчете по делу, переданном майору милиции Солнцебора Стряпину Евгению Владимировичу, обстоятельства, при которых забил Кострову до смерти. Действия сержанта милиции Булавкина Николая Александровича были оценены как необходимая самооборона, дальнейшего разбирательства не последовало. По результатам вскрытия в организме Костровой Веры Сергеевны было выявлено высокое содержание псилоцибина, различных опиоидов, а также эфирного масла гвоздики. Причины совершенных ей убийств установлены не были.
Останки шестерых детей, убитых Костровой Верой Сергеевной, были опознаны в течение одной недели.
Субботним утром кафе «Плотина» пустовало. Единственный посетитель, невысокий мужчина лет пятидесяти, сидел за столиком в дальнем углу зала и ждал кого-то. Он потягивал сладкий чай с чабрецом и читал книжку с черным драконом на обложке. Вскоре появился второй посетитель – молодой высокий мужчина в поношенной серой футболке – и сел рядом. Это была их первая встреча после смерти Костровой.
— Чего читаете? — спросил Булавкин.
Василий Романович закрыл книжку и показал ему обложку. Имя Роберт Говард было Булавкину смутно знакомо.
— Как самочувствие? Вам здорово досталось.
— Знаешь, на удивление хорошо, —Василий Романович улыбнулся. — Все удивляюсь, почему она меня не добила. Я бы на ее месте добил.
— Может, решила, что нет нужды. Не проверила пульс.
К столику подошла девушка в светлых брюках и с блокнотом в руке.
— Здравствуйте, чего будем заказывать?
Василий Романович протянул Булавкину меню, умещающееся на одной странице.
— Мне блинчики с сыром и ветчиной, сырники со сгущенкой и еще чаю, пожалуйста.
— Ага, — девушка карандашом черкнула в блокноте.
Булавкин торопливо пробежался глазами по пунктам меню.
— А мне яичницу с жареными сосисками, белого хлеба и кофе, три сахара и побольше сливок.
— Поняла. Минут через 15 все подам.
Девушка быстро удалилась.
— Спасибо, — сказал вслед Булавкин.
— Ну, а ты как, друг мой? — спросил Василий Романович.
— Да не жалуюсь. Плечо заросло, голова не болит. Видения больше не мучают.
— Это хорошо. Обычно они… оставляют свой след. Дурные сны, тревога, компульсивное поведение, изменения вкусовых предпочтений.
— Ничего такого, — соврал Булавкин.
— Ну и хорошо. У меня тоже.
С полминуты оба помолчали, глядя в окно. Снаружи время будто бы остановилось – ни ветра, ни прохожих, ни машин. Оба хотели, чтобы так все и оставалось.
— Да всем подряд. И тем, что Вы меня посвятили во всю эту дрянь, и тем, что убийства скрыть не удалось, и привлечением наших коллег из отдела культуры.
— Я поступил так, как считал нужным. Он загнал меня в угол с голыми руками. Тебя вообще, считай, голым. Пошумит и утихнет, не принимай близко его болтовню. Это мы при Андропове строчили бумаги туда, выше, а сейчас мы что есть, что нет, всем плевать. И тем лучше.
Булавкин помотал головой, давая понять, что не хочет говорить о работе. Василий Романович замолчал. Еще какое-то время они глядели в окно. На улице все еще было пусто, и стояла полная тишина. С востока медленно ползли темные облака.
— Чего она хотела? — спросил Булавкин. — Кострова. Что ей было нужно?
— Кто знает. Могущество, тайные знания, ощущение причастности к великому…
— Нет, я не про то. Думаете, она того? — Булавкин ткнул пальцем в висок. — Сама крышей поехала, или ей что-то помогло?
Василий Романович пожал плечами.
— То, что мы видим мир упорядоченной системой, вовсе не значит, что он действительно таков. Зло не действует целенаправленно, выбирая жертв среди праведников или карая грешников. Оно просто случается. И его жертвы случайны.
— Знаешь, Коля, все на свете циклично. Мы заточены в сжимающейся спирали навечно, но это не значит, что мы бессильны.
— В нашей власти делать мир здесь и сейчас чуточку лучше. Ты этого не почувствовал, когда тень исчезла?
— Тогда я чувствовал в основном боль. И страх.
— Но после ведь почувствовал? Опять соврешь – не поверю.
Булавкин чуть заметно улыбнулся.
— Нет, я в тебе не ошибся.
На подоконник снаружи запрыгнула черная кошка.
— Добрый знак, — улыбнулся Василий Романович.
Булавкин уставился на кошку, словно в ней было что-то родное, в этих больших зеленовато-золотых глазах.
Запахло горячими блинчиками и сладким кофе.
