Когда твоя мама - психопатка. Ч5⁠⁠

Части 1-4

Одним из самых сложных моментов был тот, когда она включала «хорошую маму». Это всегда случалось внезапно и длилось не очень долго. Не на публику, не для чужих глаз, а для меня лично, когда мы были наедине. Она вдруг искренне интересовалась моими делами, могла пойти со мной на прогулку или исполнить еще какое-то легко выполнимое мое желание. И в эти моменты она становилась предельно милой и почти теплой. Сочувствующей - почти по-настоящему.

Мои хоть какие-то отстроенные защиты рушились в момент. Я растекалась в лужицу и повторяла - мама, я так сильно тебя люблю. Мне казалось, что в ее психике прояснение, и если я буду очень бережна, оно продлится хоть немного подольше. Я была готова на все, чтобы это не заканчивалось. Вдруг, если я напитаю ее своей любовью, она оттает и задержится в этом контакте подольше? Вдруг я просто недодаю ей любви, и все дело в этом?

Я не понимала, что это игра. Относительно искусная, средне-талантливая, но игра. Что это лишь способ поглубже ввинтить в меня очередной крючок, потому что эффект от постоянного насилия со временем ослабевает, и тогда нужен пряник. Нужен способ рассмотреть еще поближе мои болевые точки, чтобы в них более целенаправленно бить.

А потом, как мне казалось, я совершала промах. Рандомный. Неверное движение, взгляд или слово - и все рушилось. И снова были крики и побои. А я не успевала собраться, не успевала убежать или просто подготовиться к словам и ударам. Сколько раз после подобного я думала: больше никогда. Я не поверю этому больше никогда. Я не дам себе расслабиться ни на миг. Она не проберется в меня еще глубже.

Но раз за разом я ловилась на эту удочку. Меня вело захлестывающее с головой желание - я жаждала материнской любви. Была готова продать душу и отдать жизнь за нее. И получая по ядовитой капле ее подобие, я сохраняла надежду. Что однажды. Когда-нибудь. У меня все-таки будет мама. Которая прозреет. Которая обнимет и согреет по-настоящему. И скажет искренне: я люблю тебя, дочка. Мне снились такие сны, и я просыпалась с желанием выть - что это лишь сон.

В остальное время любые ее вопросы незаметно превращались в допросы. «Где ты была? С кем? Что ты там делала? Зачем ты туда пошла? О чем вы говорили?» - она не слушала ответы, перебивая меня новыми вопросами. Я терялась. Пыталась отвечать подробно и спокойно, чтобы не вызвать новый «приступ». Я не понимала - если ей интересно, почему она не слышит ответов? Мне не приходило в голову, что это лишь очередная техника пробивания. Выведения из равновесия, чтобы дать ей повод зацепиться за больное. Способ стереть к чертям мои границы.

Малейшее сопротивление вызывало ее ярость. «Ты закрываешься от меня! Да как ты смеешь, у тебя же ближе никогда никого не будет! Да я же тут с ума схожу от беспокойства, тебе что, сложно ответить? Я так многого прошу сделать для матери?!». И я сдавалась. Ведь и правда, неужели так сложно ответить на вопрос, если для нее это так важно? Или на сотню вопросов. Она ведь любит. Она ведь беспокоится. Почему-то я не ставила тогда под сомнение факт ее любви ко мне - где-то в глубине души. Я все еще верила в это. Все еще надеялась, что все, что я вижу - временные помутнения, и где-то там, глубоко внутри - она и правда любит. Что называется, «по-своему». Как умеет. Просто ей с дочерью не повезло. С обеими в общем-то. Да и с мужем тоже не особо.

Жалость. Проедающая остатки внутренних границ жалость - это то, что вело меня тогда. Что возвращало меня к ней снова и снова, даже когда я уже съехала из дома, еще долгие годы после. Я смотрела на нее и видела глубоко несчастную женщину, которая не справлялась с собственной жизнью от слова совсем. Которой постоянно было больно и плохо. Что это лишь очередная игра, что это сознательный выбор - до меня не доходило очень долго. Как и то, что вся картинка мира, которую она впихивала в меня, не выдерживала критики, если остановиться и задуматься.

Она жила на отцовские деньги и ни в чем себе не отказывала. Салоны, тусовки, ежелетнее море, шмотки - все было доступно. Чем дальше, тем меньше она делала по дому, сваливая обязанности на подрастающих нас. Я регулярно уходила к друзьям, чтобы просто нормально поесть, потому что от бутербродов уже тошнило. У нее были друзья (тогда еще тоже не осознавшие, кто она), любовники, оплачиваемая отцом учеба, с детства самостоятельные дети (она начала оставлять меня одну еще лет с 5)… У нее было все. Но я слушала ее годами - как ей невыносимо тяжело - и верила в это. И ощущала себя обязанной хотя бы попытаться помочь. Снова. И еще раз. И снова.

Чем больше помощи я могла ей оказать, тем больше пряников она мне подкидывала. К моим 16 годам побоев становилось всё меньше, а подлизывания - все больше. Она видела, что я вопреки всему превращаюсь в пробивного и сильного человека, одержимого перфекционизмом (когда это не требуется использовать против нее), и использовала это с максимальной жадностью. Я должна была отдавать ей все. А потом еще и еще сверху.

Я запихивала куда-то очень глубоко собственные желания и эмоции. Ведь ей постоянно требовалось помощь. Ведь я ей фатально задолжала. Я подожду, отложу свое на потом. А ей помощь требуется уже сейчас. Моя цель, которая держала меня на ногах годами - помогать людям - завернулась в спираль вокруг нее. Я стала радаром, нацеленным на одного человека - свою мать. Остатки сил тратились на помощь другим, но основным и единственным человеком - была она. У меня не осталось границ. Практически не осталось собственного «я».

Я выросла в мире, где за все нужно платить болью, и платить ежедневно. Когда случилась первая попытка изнасилования в мои 13, я не удивилась. И никому не сказала. Особая ирония был в том, что это происходило на глазах сестры, которая и не подумала вмешаться. «Ну подумаешь, полапали тебя, с тебя не убудет» - было ее ответом. Взращенная ненависть ко мне проросла в ней очень глубоко. На второй попытке изнасилования год спустя - я уверилась в мысли, что могу вызывать только похоть, ведь в остальном я ничтожество, не стоящее внимания. Я шла на дно все глубже, а оттуда снова и снова стучали.

Продолжение следует.