Собака смотрела куда-то мимо неё. Она что-то видела там, за её спиной, видела или чувствовала. На какой-то момент Ванду парализовал страх. Превозмогая оцепенение, она повернула голову… За камнем между вывороченных из земли корней старого ясеня она увидела чёрную брезентовую сумку. Первая волна страха схлынула, но душа сжалась от нехорошего предчувствия.
Ветер усилился настолько, что ленты обвязки, те, что ещё не сорвали, гудели, как басовые струны. В сумерках, усиленных тенью неуклюжих, прибитых снежными шапками деревьев, ставшие на дыбы горы походили на трубы ледяного органа. Всё непоправимо фатальное случается неожиданно. Любовь для него темна и разрушительна. Она сродни болезни, которой надо просто переболеть. Тягостное влечение, а после — запоздалое раскаяние.
Быстро закопав лыжи в сугроб, оставшийся путь он бежал за ней, проваливаясь кое-где по колено в снег. Пот по шее стекал за пазуху, но он не останавливался, движимый желанием. Оно возникало из волны тёмного томительного ожидания, звоном в ушах, учащённым дыханием, упругим вибрирующим эхом, отражённым гулкими пустотами восхищённой души, и требовало выхода, чтобы снова испытать и восторг, и страх, и радость. И ужас, потрясающий до основания. И этот пьяный жар в крови, наполненной весёлыми праздничными пузырьками. Любовь обладает поистине всесокрушающей силой. Она приходит внезапно и сразу. Как удар клинка.
Всё непоправимо фатальное случается быстро. Она сопротивлялась. Она могла бы любить его. Но она сопротивлялась. Она не любила его. Как и все они. И ему ничего другого не оставалось.
Он очнулся, совершенно не понимая, сколько прошло времени. По стене яростно метались тени, придушенно скрипели пружины матраса. Длинный, перекинутый через спинку кровати пояс питоном сползал на пол. Этим поясом в тот вечер он перетянул ногу, чтоб остановить кровь. Это позволило ему не только провести дискотеку, но и продержаться до окончания поисков, а главное — остаться вне подозрений при даче показаний. После перетяжки нога стала синей. А на следующий день почернела в районе ступни.
Боль была невыносимой. У него кончились обезболивающие и сигареты, которые хоть как-то притупляли её. Он перевернулся на живот, надеясь облегчить состояние.
Зачем она позвонила? Из-за неё под звуки сдавленного дыхания абстрактное предположение с неумолимой безжалостно-достоверной узнаваемостью превращалось в реальность. Мысль странная, будто чужая, на грани равнодушия и отчаяния — неужели это всё, что осталось ему испытать? Он коротко и хрипло вскрикнул, проваливаясь в бездну отчаяния. Он не сможет дойти до аптеки, ведь он даже не может встать. А если не встанет, так и умрёт здесь и превратится в мумию, в смрадный мешок, набитый потрохами и костями. Человеческий выкидыш, спутанный сухожилиями, сочащийся сукровицей и гнилью. Он станет таким же, какой стала красавица Лейсан. Череп и кости, обёрнутые мхом и птичьими перьями, с пустыми, забитыми мусором глазницами, которые он принёс ментам.
Сквозь помутнённое сознание он услышал, как скрипнули рядом с ним половицы. Он повернул голову.
— Ты?!
Публикуется на Литрес, Ридеро, Амазон
Он хорошо замаскирован. Запас воды и протеиновых батончиков подошёл к концу. Он всё рассчитал. Он ждёт. Он умеет ждать. Поверх спортивного костюма на нём «кикимора». Пройди в двух шагах — не заметишь. Интересно, чувствуют ли они его взгляд? Похоже, нет.
Эта ночь была гораздо холодней, чем две предыдущие. А может, так казалось из-за голода. Темнота давила со всех сторон на узкий столбик света от телефонного фонарика, который упирался в огромные, выпирающие из тела земли, словно вены, корневища. Они шли двенадцать часов.
— Я больше не могу. — Ляся кинула рюкзак рядом с огромным камнем и рухнула на него сверху. — У меня нет сил. Какой смысл идти неизвестно куда?
— Смысл в том, чтобы спастись.
— Но мы сбились с пути.
— Зато нам удалось скрыться. — Жанна включила телефон. — Чёрт, есть тут где-нибудь хоть какая-то связь?
— Пить хочется. — Ляся прильнула спиной к камню. — Какой холодный.
— Ночевать останемся здесь. Завтра утром попробуем снова выйти к озеру, там попьём, а потом вернёмся к месту стоянки. Туда я дорогу найду по меткам. Что там с пакетом?
— Половина осталась.
— Надо помельче куски отрывать и ветки чаще ломать, чтобы не бродить по кругу.
— Жанна, я боюсь туда возвращаться.
— Придётся рискнуть. Если начнутся поиски, то найти нас смогут только там. Сделай пару снимков местности и выключай телефон. Сколько заряда осталось?
— Десять процентов.
— У меня пять. Надо экономить заряд.
— Я не понимаю, зачем? Зачем мы фотографируем всё это?
— Для истории, — невесело ухмыльнулась Жанна и прикусила губу, увидев искажённое страхом лицо подруги. — Не пугайся, всё будет хорошо, мы ещё посмеёмся с тобой, разглядывая эти снимки. — Жанна разорвала остаток пакета на несколько частей и схватилась рукой за удлинённый побег куста. — Подсвети сюда и сразу выключай.
Свет погас почти одновременно с хрустом переломленной ветки. В навалившейся темноте раздался еле слышный шорох. Он надвигался, усиливался и обрастал очертаниями. Что-то тёмное, темнее, чем ночь, неумолимо приближалось к ним. Охваченная ужасом Ляся нажала на кнопку и направила луч фонарика на чёрную тень. Бледное, совершенно безумное, перекошенное, охваченное оторопью и какой-то запредельной степенью унижения лицо. Красные, воспалённые, будто порезы, глаза. Пустой провал вместо рта. Кожа на лбу натянулась выпирающими неровностями черепа.
Ляся закричала. Закричала так, что, казалось, лёгкие вот-вот разорвутся.
С первой всё получилось быстро и точно. Она даже не успела оказать сопротивление. Только ахнула и повалилась на бок. В мелькнувшем свете фонарика он успел увидеть брызнувший фонтан алой пузырящейся крови.
Со второй всё будет иначе. Бережней. С ней легче.
Ляся кричала. Долго, протяжно, как не кричала никогда в жизни.
Он скрутил ей руки и повалил на землю. Телефон отлетел в сторону, а голова ударилась о камень, и она замолчала. Её лицо исказилось, стало плоским и белым, будто сырой блин с дырой посередине. Глаза бессмысленно скосились в сторону. Её била крупная дрожь. Она всё поняла, догадалась, почуяла женским инстинктом, всем, чем только можно чувствовать. Внутри что-то оборвалось, надломилось. Восприятие раздвоилось, казалось, что она видит всё со стороны.
Он отпустил её руки, расстегнул ветровку, одним движением разорвал на ней футболку и зарычал. Сначала тихо, кривя губы и запрокидывая голову. Потом дико, с хрипом и нутряным воем. Она не сопротивлялась, лежала, раскинув руки. Безучастная, безразличная. С чувством лёгкого изумления он заметил блестящую дорожку на её щеке. Эта слеза только для него. Она готова его любить, без любви жизнь прекращается.
С первого момента их встречи он почувствовал в ней ту же, что и в себе, скрытую потенцию, называемую готовностью любить. Эта сила подобна гравитации. Ею освещены самые тёмные закоулки его мира. Даже те, где материя, скованная абсолютом физического Нуля, замирает и обращается в некое подобие смерти. Там её власть явственна и непреклонна. Отрицать это всё равно, что отрицать саму жизнь. Тот, кто не любит, отрицает. И тогда только смерть может стать очевидным проявлением его любви к миру. Его мерой ценности. Только любовь сможет утешить его.
Он придавил руками её руки и навалился всей тяжестью содрогающегося в конвульсиях тела. Она кричала, словно пыталась исторгнуть из своего тела эту невыносимую боль и весь ужас, что заполнил её до краёв. Ей хотелось забыться, исчезнуть, умереть. Она вырвала руки и вцепилась в нависшие подрагивающие над ней щёки и стала раздирать акриловыми ногтями ненавистное лицо.
Публикуется на Литрес, Ридеро, Амазон
Он едва успел доползти до туалета. Его вырвало. Утерев рот, опёрся о край раковины и посмотрел на себя в зеркало. Он похож на зомби. В подёрнутых седым пеплом полукружиях век угасала жизнь. Застывший взгляд, затаившаяся в тёмных дырах глаз смерть.
Он снял со стеклянной полки фигурку Тупилака. Его любовь, так внезапно родившаяся и так скоротечно умершая, в чём-то похожа на этого нелепого, несчастного монстра. Она так же проста, незамысловата и состоит из обыденных, хоть и отвратительных вещей. И так же наполнена тленом и похотью. И цель её появления удручающе примитивна.
Он сжимал фигурку Тупилака и думал, что с ним так будет всегда. Тупилак — символ его мести. Оживший ночной кошмар. Сущность, обитающая на сумеречной границе сознания. Убийца, таящийся в каждом. Он помогает уничтожить в себе человека. Он — отрицание жизни и её законов. Тот, кто находится в его власти, умирает для этого мира, не обретая покоя даже после смерти. И он, как изголодавшийся Тупилак должен извести и умертвить обидчика. Он это сделал. Он убил свою любовь.
Он знал, что так будет. А если не знал наверняка, то в душе всегда предполагал, что всё закончится именно так. Стоит ему увидеть её, и он снова превратится в злобное одинокое существо, готовое раз и навсегда насытить рвущийся изнутри голод. Обида, которая всё ещё сильна в нём, на какое-то время утихнет, и он придёт в норму. Но лишь на время. А потом всё повторится сначала. Всё, как и в прошлый раз, и как пятнадцать лет назад.
Теперь, глядя в мутное зеркало, он с какой-то трогательной нежностью вспоминал её вздёрнутый носик и резкоочерченные скулы. Сейчас он понимал, почему увидел в ней тогда, в мелькающих бликах светомузыки, эталон нежности и красоты. И не только потому, что она была похожа на неё, а потому, что своим звериным чутьём знал — именно эта женщина сможет примирить его с жизнью и смертью. Только любовь сможет утешить его. Чёрт бы её побрал…
В комнате на подушке зазвонил телефон. Не выпуская из руки Тупилака и с трудом переставляя ноги, он добрался до кровати. Телефон не переставал звонить, настойчиво требуя ответа. Он нажал соединение и поднёс телефон к уху.
В телефоне кто-то кашлянул, и это его напугало. Безотчётный страх искал выхода, он шёл изнутри, прорываясь наружу ледяным дыханием. Звериное чутьё сигнализировало: «опасность».
— Здравствуйте, Тимофей Константинович? — голос был женский, приятный, но страх не отпускал.
— Слушаю. Что вы хотели? — прохрипел он ссохшимся горлом.
— Я хотела узнать, как вы себя чувствуете?
— А вам что за тревога? Вы кто?
— Я Лена… Танцы отменили, сказали: вы больны. Вот я и подумала.
— Откуда у вас мой номер?
— В турагентстве сказали.
Он промолчал. Действие обезболивающего заканчивалось, боль стремительно нарастала.
— Мы переживаем, может, вам нужна помощь?
— Не нужна, — вымученно процедил он сквозь зубы.
— Ну как же? Может, вам нужны лекарства? Вы скажите, какие, я принесу, мы очень, очень переживаем. И очень ждём дискотеки, — тараторила в трубку Лена. — У вас врач был?
Странным образом голос, несмотря на пугающее предчувствие, успокаивал, отвлекал от боли, и он продолжал слушать.
— Мне не нужен врач. — Едкая солоноватая слюна наполнила рот.
— Ну как же? Врач очень даже нужен. Вот Леонард Леонидович, когда руку поранил, тоже говорил, что ему врач не нужен. Что само заживёт, и вот дотянул, что попал в больницу с температурой, началось заражение. А обратился бы вовремя…
Его начало знобить. Словно издеваясь, голос в трубке продолжал вываливать на него «последствия халатного отношения к своему здоровью, которое может привести к плачевным результатам: запустить в организме необратимые осложнения, что грозит серьёзными последствиями вплоть до летального исхода, и всё только потому, что кто-то вовремя не обратился к врачу».
Он размахнулся из последних сил и запустил телефон в стену.
— Дура!
Осколки стекла и пластика посыпались на пол. Лоб покрылся испариной. Захотелось пить. Он попытался встать, но нечеловеческая боль пронзила его от пятки до груди. Он взвыл и упал на кровать. Что она там говорила? Что-то про абсцесс и гангрену. Дура! Мысли о заражении теперь не выходили у него из головы. Его бросило в жар, голова закружилась, и сознание выпало.
Публикуется на Литрес, Ридеро, Амазон
— Труп! — Жанна торжествующе посмотрела на подругу. Кроме азарта, в её глазах читалась снисходительная усталость от собственного превосходства: — «Ничего нового, я, как всегда, лучшая».
— Девять, — Ляся вывела в блокноте крюкастую цифру и повернула доску к себе.
— И плюс пятнадцать! — Жанна сгребла несколько пластиковых квадратов. — За всё!
— Блин! Сто тридцать пять! А у меня всего девяносто и никаких шансов с такими буквами.
— Не в буквах дело!
— А в чём?
— Вот в этом! — Жанна постучала пальцем по лбу и беззлобно рассмеялась. — Неча на буквы пенять, коли… Ну, ты поняла.
— Хочешь сказать, что у меня мозгов нет? — Ляся обиженно поджала губки, хотя никакой обиды не испытывала. Она давно признала и смирилась с превосходством подруги. Превосходством во всём — красоте, уме, темпераменте, умении ставить и достигать цели. Не было в ней ни ревности, ни зависти, скорее, наоборот, она испытывала благодарность за их дружбу. За верность в этой дружбе. А дружили они давно, с первого класса. Все десять лет просидели за одной партой и в институт поступили тоже вместе. Интересы их расходились только в увлечениях. Жанна любила активное времяпрепровождение, несколько лет занималась спортивным ориентированием, участвовала в соревнованиях, ходила в походы, тренировалась, завоёвывала, побеждала. Домоседка Ляся любила тишину. Почитать книжку, посмотреть кино, вышить картину. Жанна — признанная красавица, Ляся — «на любителя». Эта разница их не ссорила, наоборот, примиряла, словно они мысленно договорились: Жанна впереди, Ляся за ней.
— Мозги у тебя есть, просто надо активнее ими шевелить!
— А что тут шевелить, когда такие буквы… «Х», «Ч», «Ж», две «С» и ни одной гласной, ещё этот мягкий знак.
— Отличные буквы, за одну только «Ц» можно десять очков получить!
— Да куда её пристроить? — Ляся нахмурила брови, подвигала квадратиками, меняя порядок букв, выбрала с буквой «С» и поставила на доску под буквой «А», подумала и поставила под ней ещё одну «С». — Всё! Ничего больше придумать не могу!
— И что это?
— Асс! Лётчиков так называют.
— Я вижу, что «асс». Только почему с двумя буквами «С»? «Ас» пишется с одной «С».
— Разве? А мне кажется, с двумя?
— Эх ты, эрудит! Не, ну, может, у твоей бабушки в Башкирии и так пишут…
— Есть такая греческая монета — асс. Пишется с двумя буквами «С». — С верхней полки свесилась коротко стриженная голова.
— Вот! — обрадовалась Ляся и благодарно улыбнулась мужчине.
— Всё равно нельзя! Ты же не это имела в виду, так что убирай одну «С», а вы… — Жанна выгнулась, чтобы повернуть голову к мужчине, чья полка находилась над ней. — Не подсказывайте.
— Вот вредина, — Ляся убрала одну «С» и записала в блокнот цифру 3. — Жалко тебе, что ли?
— Побеждать надо честно. Поддавки унижают… Я так считаю. — Жанна снова выгнулась, заглядывая наверх.
— Ладно, тогда вот! — Ляся быстро пристроила оставшиеся квадратики. — Страх! Ага!?! Двенадцать! И вот ещё — ужас! Двенадцать! Кровь! Двенадцать! Мрак! Семь. И череп — одиннадцать! И плюс пятнадцать за всё.
Публикуется на Литрес, Ридеро, Амазон
Денег не было. Их никогда не было, даже когда мама была здорова. Они и тогда еле сводили концы с концами, а теперь и подавно. Теперь к прочим расходам прибавились расходы на лекарства. А ещё маме требовалось усиленное питание. Спасти положение могли бы накопления на чёрный день, но их не было. Откуда? Они всего лишь жалкие обитатели многоквартирной хрущёвки с запахом мертвечины из подвала. С окнами, выходящими на двор с мусоркой, обсиженной крысами и облюбованной брошенными домашними животными.
Вот он настал, чёрный, чернее некуда. Чёрный, как дупло старого дерева, в которое упирался его взгляд. Такое же дупло образовалось у него в груди в тот момент, когда врач огласил диагноз. Именно огласил, не произнёс, не сказал, а огласил. Уверенно и почти торжественно.
— У твоей мамы онкология. Проще говоря, рак.
Ему захотелось ударить этого бездушного холодного человека в белом отутюженном халате и такой же белой, похожей на пасхальный кулич, шапочке. Он не любил белый цвет, всё, что его окружало, всегда было чёрным. Вся его жизнь — чёрное дупло сочащейся боли. Душевной и физической.
— Мотя, не присмотришь за коляской, мне только на минуточку в аптеку за капельками сбегать? — Он с трудом оторвал взгляд от чёрной смолы, обволакивающей расщелину дупла.
— Что?
— В аптеку… — Нина Алексеевна, соседка со второго этажа, присела рядом на скамейку, подтянула коляску. — Прости, я подумала… Как мама?
— Плохо, — выдохнул с хрипом. Прокашлялся и повторил голосом доктора: — У неё онкология, проще говоря, рак.
— О боже! — Соседка скрестила на груди руки, покачала головой. — Может, помощь нужна? Что врачи говорят?
— Врач говорит, нужны лекарства и усиленное питание.
— О боже! Как же ты… — Соседка осеклась. — Надо что-то придумать.
В коляске заворочался и пискнул малыш. Нина Алексеевна затрясла ручку.
— Ей сейчас витамины нужны. Знаешь что, ты присмотри за Костиком, а я сбегаю в аптеку, куплю капли и витамины для мамы твоей.
— У меня нет денег.
— Не надо денег. Я куплю. Мы же соседи. Должны выручать друг друга, да ведь?
Он кивнул.
Нина Алексеевна купила не только витамины, но и продукты для мамы. А ещё придумала, как ему помочь в сложившихся обстоятельствах. Она собрала придомовой совет, переговорила с соседями, и благодаря ей Мотя стал выполнять различные поручения.
В старой хрущёвке живут в основном старики да старухи. Кому в магазин за продуктами сбегать, кому мусор вынести. Добродушные и сочувствующие пенсионеры и накормят, и деньжат когда-никогда подкинут.
Молодые мамочки обращались с просьбой за детишками присмотреть. Мотя охотно соглашался. Платили пусть немного, но на хлеб хватало. В круговерти забот он почти забыл про Аниту.
Встреча любит неожиданность.
Удивительно устроена жизнь. Удивительно просто. Он вышел на площадку покурить. Сигаретами угостил дед Егор из четвёртого подъезда. Удовольствия курение не доставляло, но прибавляло уверенности в себе.
Она впорхнула в подъезд вместе с потоком ослепительного солнца. Бабочкой влетела на третий этаж и замерла.
Он не верил в чудеса. В его жизни их не было. Она стояла перед ним в круге солнечного сияния. Блестящие чёрные глазки в прорезях век, маленький вздёрнутый носик. Белый сарафан на тонких бретельках, тот самый, из его сна, подчёркивал бронзовый отлив загара. Она была здесь, рядом с ним, и он мог излить на неё свою любовь. Всю без остатка.
— Мотя?! — узкие щели глаз округлились. — Ты что здесь делаешь?
Он стоял оглушённый и задыхающийся. Он слышал гулкий стук своего сердца.
— Я здесь живу.
— Да? А я…
Он не слушал, она была здесь, рядом с ним, и не было сомнений — она осознаёт силу своей красоты, хоть внутренне и не уверена.
Предельное напряжение душевных сил вызвало лёгкое головокружение. Сон повторился, и на этот раз он досмотрит его до конца.
— Эй, ты чего? — улыбаясь, она помахала тонкой рукой перед его лицом.
Он поймал её руку и потянул к себе. В узких глазах мелькнуло удивление. Второй рукой он прижал к себе тонкий, скользящий шёлком стан, и на этот раз в её глазах мелькнул безотчётный страх. Будто она не понимала, для чего всё это.
Резким движением она оттолкнула его, но не удержалась и упала сама. Летящий подол сарафана задрался, оголив стройные атлетические ноги до того самого ослепительно белого кружевного треугольника.
Публикуется на Литрес, Ридеро, Амазон
