На самом деле "одноразовые фартуки"

Итак, прошёл месяц обучения в S7. Нужно подвести промежуточные итоги и снова набить карманы деньгами за проплаченные посты) Во всяком случае, примерно так мне указали в комментах – что я или слишком восторжен условиями, или мне специально платят за мою скромную писанину.

Ну так вот – 10 декабря у нас заканчивается английский язык и далее уже начинаются предметы, связанные непосредственно с самолётом – четырёхдневный курс MCC (Multi Crew Cooperation) – технология работы в многочленном экипаже, далее более чем месячный курс CBT (Computer-Based Training), во время которого мы должны изучить все системы самолёта и далее – добро пожаловать на тренажёр. Мои предшественники мне говорят чтобы я начинал  учить процедуры, связанные с различными этапами полёта, уже сейчас, потому что потом это будет делать гораздо сложнее и я стараюсь их почитывать, но вот именно что почитывать, потому что открывая документы, в которых описаны все эти процедуры, начинаешь офигевать от их количества, несмотря на то, что Embraer попроще Airbus. Так что пока что я больше читаю описание систем и возможно, мне в будущем это аукнется. Ну да ладно, не боги горшки обжигают.

В общем и целом, учёба происходит так же как в медицинском университете с 4-го по 6-й курсы, циклами, т.е. сели и несколько дней с 8 до 15 или с 15 до 22 идут занятия по одному предмету. И надо сказать, что это эффективно, особенно с английским языком, главной моей проблемой в котором всегда был радиообмен. Я, например, довольно смутно понимал на каких этапах полёта что именно нужно говорить, несмотря на то, что в училище мы это разбирали, но там занятий по английскому было 1,5 часа в неделю, в исключительных случаях 3 часа, если в предыдущую не было. Успеть проверить домашнее задание, объяснить новую тему и по этой теме сделать розыгрыш радиообмена довольно сложно, а тут домашнего задания как такового нет, все люди взрослые, прошли отбор в компанию и знают зачем они тут, времени много, людей в группе всего 12 человек, можно всё подробно объяснить, ну и немаловажная вещь – мы включаем записи радиообмена и записываем свои ответы на фразы диспетчера, а преподаватель может сделать замечание, если ты говоришь что-то неправильно. Не могу сказать, что следят за твоим радиообменом очень пристально, но вот это упражнение, учитывая подробный разбор радиообмена в конкретной ситуации, очень даже неплохо тебя тренирует. Ещё один большой плюс преподаватель – опытный пилот, теперь уже не летающий, но работающий на земле, это прям супер, опыт – неоценимая вещь и значит гораздо больше прекрасного знания учебника авиационного английского. Хотелось бы чтобы курс английского был побольше, но учебная программа в S7 одна из самых долгих среди авиакомпании в России, если не самая долгая, да и несмотря на неплохую тренировку тут, всё равно поначалу, в реальных полётах все начинающие пилоты офигевают от радиообмена, а потом привыкают и к сверхбыстрой речи диспетчеров, и к шумам в эфире, и к перегруженности этого самого эфира.

В остальном я по-прежнему не могу отказаться от всех тех плюсов этого учебного центра, что и говорил раньше: всё сразу вместе - и проживание, и обучение, мощная учебная база, отличное питание, ну и отношение внутри компании.

А теперь, на удовольствие хейтерам, разберём минусы. Сразу оговорюсь, что это мой личный опыт, т.к. я не являюсь официальным представителем компании, более того, пока я не закончил учёбу и не подписал трудовой договор, то и не работник компании, так что попрошу это учесть.

Итак:

- Раньше бесплатный шаттл до аэропорта «Домодедово» отправлялся от учебного центра каждые 40 минут, теперь каждые 2 часа, приходится более точно планировать свой график, если нужно в город, а мне нужно было в город аж целых 3 раза за истекший месяц. Туда же отнесём то, что поездка от аэропорта до ближайшего метро и обратно обойдётся в 300 рублей.

- В столовой появились очереди по 10-15 минут из-за прям большого набора, ну реально большого. Следствием этого стало то, что к вечеру не остаётся большого выбора блюд и сладенького, а у меня теперь появилась привычка есть по куску-другому чизкейка или там, «Красного бархата» каждый день – бесплатно же.

- Кофе в автомате учебного корпуса вкусный и если каждый день брать по стакану, то это минус 3 тыс. ежемесячно.

- Доступ к внутренним системам компании пока не предоставили, только доступ к папке с документами на самолёт.

- Нельзя делиться учебными материалами компании, т.к. это её собственность.

- Нужен Ipad, а его не выдают.

- В спортзале сложно угадать время посещения так, чтобы народа было поменьше, с бассейном та же фигня, одно радует – сауна, всегда найдется местечко, где можно приткнуть седалище и попотеть.

- Новогодняя гирлянда на окне в столовой мерцает, а я привык сидеть около окна, там удобные маленькие столики и можно за обедом/ужином залипнуть в ютуб.

- Я ещё не начал летать, а уже должен много деняк за учёбу.

- Вентиляция в номере общежития шумит, хоть и негромко, но шум есть.

Я очень надеюсь, что сарказм понятен, хотя всё это правда. Хочется отметить последний пункт, но не про вентиляцию, а про общежитие в целом – я не сфото-графировал нашу комнату, ну потому что неудобно мне, всё-таки в номере живут два взрослых мужика, личные вещи, всё такое, но если хотите и если есть свобод-ные номера, я попрошу горничную открыть одну комнату и сфотографировать. Ну и конечно, абсолютно любое здание имеет следы его эксплуатации с момента её начала, не исключение и наши общежития, но уж поверьте, как-то вот не смущает меня какая-нибудь сантиметровая царапка на стене. Пока что это второе по удобству моё бесплатное проживание в общежитии/гостинице, первое было на излёте службы в армии, но они там сами виноваты были)) А пока вот вам «внешние» фото:

Ну и, в общем-то, у меня всё. Продолжение следует.

P.S. Чуть не забыл - на официальном сайте S7 Training написано, что стипендия не предоставляется, хотя это не так. Неаккуратно, правда? Тоже можно в минус записать)

Снявшийся поутру табор приближался к городским окраинам. До осени было ещё далеко, однако по ночам стало чуть прохладнее. Можно было продолжать кочевье, двигаться на юг, ближе к тёплому морю.

Зимовали обычно у крестьян в прибрежных сёлах, чаще хорошо знакомых по прежним годам кочевья. Если не удавалось договориться с тем, кто пускал на постой, отыскивали брошенный домишко, надворную избушку, флигель, да хоть сарай. Утепляли как могли, ставили железную печурку, которую возили с собой в открытой телеге. Прежде табор перед зимовкой ничто не могло остановить или повернуть назад.

Иллюстрация Кати Курносовой

Если женщина рожала, она с семьёй и повитухами догоняла табор после родов. Её ждали, встречали песнями, ей готовили лучшую еду, ставили хорошую маленькую палатку, в которой мать кормила младенца, укрывала его от непогоды и чужих взглядов: не сразу нового цыганёночка знакомили с соплеменниками, до сорокового дня старались особо не раскрывать, не показывать никому, кроме самых близких.

Когда смерть настигала таборного бродягу, останавливались до похорон. Хоронили на кладбище, если оно было недалеко. Место выбирали поближе к дороге. А если кладбища поблизости не случалось, так выкапывали могилу просто на обочине. Покойника заворачивали в одеяло, на котором он спал в последние дни жизни. Ставили небольшой деревянный крест. Читали молитвы, обещали покойному: пойдём ещё по этой дороге — навестим тебя. А если наши пути мимо лягут, то другой табор пойдёт. Православные шапку снимут, поклонятся, перекрестятся.

На могиле устраивали скромные поминки: курили трубки, рассказывая друг другу истории про то, каким замечательным человеком был умерший. Было вино — мужчины выпивали, пуская чашу по кругу. Женщины и дети довольствовались чаем с сушёной вишней, черносливом, курагой. На закуску ставили сывьяко — печённый в золе под костром пирог с яблоками и изюмом.

Всё действо занимало не больше двух часов. После похорон сразу снимались с места: жить рядом с могилой не позволяли старые обычаи. На этот раз нашёл покой в придорожной могиле давно хворавший Артюх. Он был не молодой, но и не старый, имел хорошую семью, в которой младшая дочь была ещё совсем маленькой, а старший, уже женатый, ждал первенца.

Жена Артюха, Марга, привезённая из румынского табора, была краснощёкой, пышногрудой, проворной и шумной. Она говорила хоть и на близком, но всё же ином наречии, а иногда переходила на румынский. Софье, двоюродной племяннице Артюха, это было интересно, и она часто просила Маргу спеть на румынском и объяснить смысл песни или спрашивала, как по-румынски будет то или иное слово.

Артюх всегда понимал жену, потому что любил её без памяти. Родила Марга пятерых детей. Старшие вышли лицом в мать, а характером в Артюха: сдержанные, молчаливые, серьёзные.

Анфим унаследовал от отца охотничье ружьё и страсть бродить по лесам в поисках добычи, которая не раз выручала табор в голодные дни. Когда он был ещё подростком, отец брал его с собой на охоту, учил стрелять, ставить силки и плашки, читать следы и слушать лесные голоса. Парень постиг эту науку в совершенстве; незадолго до смерти отец сказал ему, что теперь есть на кого оставить табор: охотник есть, к нему ружьё. Голодными не будут. Да ещё и запас хороший был: Артюху, любившему мену, удалось как-то обменять казачье седло на целый ящик заводских охотничьих патронов.

Второй, Ульян, больше всего на свете любил музыку. Скрипка досталась ему от чужого дедушки: какое-то время вместе с Артюховой семьёй кочевал подобранный на ярмарке старик. Он отстал от своего котлярского табора, угодив в тюрьму за кражу поросёнка, а, выйдя вместе с неразлучной скрипкой, сильно захворал: всё время кашлял, бесконечно занимая себя музыкой. От него Ульян научился играть, и, когда дедушка покидал табор, встретив наконец родню, он оставил мальчику скрипку, сказав:

— Мне уж недолго осталось. Ты теперь играй, Ульяшко. У тебя ладно выходит. Да смотри, не бросай скрипочку, она живая!

Ульян был по-цыгански красив: большеглаз, широкоплеч, высок и строен, но характером больно строг и суров. Как вырос, стал ссориться со всеми, придираясь к каждой мелочи и не перенося чужих ошибок. И однажды, также из-за мелочи, из-за глупости, распаляясь в споре и распаляя соперника, подрался со своим двоюродным братом Силкой, старше его на два года. Парни едва не покалечили друг друга, и ни один не оказался в драке сильнее и ловчее другого. Но когда их растащили и утихомирили, Ульян прокричал, что раз его не признают правым, он покидает табор.

Так и случилось: ушёл со своей скрипкой тем же вечером, голодный — не стал обедать со всеми! — гордый, несогласный. Слышали, что приглянулся в городе какой-то торговке, вдвое старше его, и живёт в её доме, как сыр в масле катается. Иногда Артюх и Марга просили Софью погадать, как там их непутёвый сын. Выходило, что у него всё хорошо, живёт без горя. Но после его ухода стал хворать отец. И ничего не смогли сделать ни старые знахарки, ни Софья, как ни старались. Болел и чах помаленьку Артюх, пока не позвала его к себе смерть. А Ульян так и не появился в родном таборе.

Третий сын, Лога, едва подрос, в любом селе, где бы ни остановились, начал бегать в церковь, научился молиться не на цыганском языке, а по-поповски. Лет двенадцать ему было, когда он принёс псалтырь, купленный у местного дьячка. Поступок этот показался странным обитателям табора. Никто из цыган не стал бы тратить деньги на книгу. И красть никто не стал бы, в церкви грешить! Да и зачем цыганам книга? Костёр разжигать? Но настоящее удивление вызвало то, что парень, как оказалось, умеет читать.

В таборе было двое грамотных: Софья да старый Пров, научившийся чтению и письму в Варшавской тюрьме, где в молодости провёл четыре года. Знал и по-русски, и по-польски, и по-румынски. А вот теперь ещё и Лога. Он и раньше просил Прова научить его, да тот по старости уже видел плохо. А Софью попросить Лога стеснялся.

— Кто тебя научил? — пытали его цыгане.

Он отвечал:

— Попы, дьяки да прихожане. Тот маленько покажет, другой...

У костров часто вместо песен стали звучать притчи и рассказы о Христе, после которых цыгане порой впадали в тихую задумчивость. Логу прозвали в таборе Дьячком.

Алек родился нездоровым. Большеглазый, тонкорукий и тонконогий, почти до четырёх лет он не ходил, потом начал передвигаться, кособочась. Речь его до поры была невнятной, но голос был сильный и звонкий. Запевал — всё замирало вокруг, казалось, даже птицы притихали послушать цыганёнка. Софья жалела мальчишку больше других, всегда старалась приберечь для него сладкий кусочек, укрыть его потеплее, чем-то ему помочь. Он платил ей робкой привязанностью. Они будто бы чувствовали друг в друге нечто общее.

Младшая, кучерявая быстроглазая Патринка, певунья, плясунья, всеобщая любимица, опекала больного братца так, будто бы это она была старшей, а не наоборот. Она помогала ему встать с земли, поддерживала его, когда нужно было идти по камням и кочкам, освобождала для него удобное местечко в палатке или в кибитке, вовлекала его в детские игры.

Однажды, когда Софья занималась штопкой ветхого полога, напевая и аккуратно подрезая разлохмаченные края прорех острым ножом, Алек подошёл к ней кривой неуклюжей походкой, торопясь настолько, насколько у него это получалось, и стал горячо просить о чём-то. Не сразу разобрала она его путаную речь. Мальчик звал её с собой к берегу. Она взяла его за руку, помогая передвигаться, и они вместе пошли туда, куда он тянул её, вдоль реки, не по тропе, продираясь через густой прибрежный кустарник.

Когда Софья пыталась направить Алека более лёгким путём, он сопротивлялся и мотал головой. Вскоре в кустах послышались непонятные звуки — будто тяжёлое дыхание, пыхтение, шуршание. А затем сквозь ветви кустарников стало видно что-то большое, сероватое с рыжиной — какой-то зверь. Алек крепче вцепился в руку Софьи, призывно оглядываясь на неё. Когда они приблизились, животное — это был молодой олень, — заметалось, тяжело дыша, однако не убежало.

Софья велела Алеку остановиться, а сама приблизилась к оленёнку. Его задняя нога запуталась в небольшом обрывке старой рыболовной сети, затянувшейся петлёй выше копытца, а другим краем зацепившейся за обломок кривого корня, торчащего из травы. Софья хотела позвать ребят, но, оглянувшись на Алека, решила сама освободить несчастное животное. Ведь цыганские парни увидели бы в олене скорее лёгкую добычу, чем несчастное живое существо, которому нужно помочь. Мальчишка смотрел на Софью с мольбой и надеждой.

Выбившись из сил, оленёнок перестал дёргаться. Когда она приблизилась, упал и, видимо, смирился с судьбой. Софья, опустившись на колени, крепко ухватила его за ногу. Он задышал, высунув язык, как собака, но не шевельнулся. Ниже впившейся в кожу прочной сети, над самым копытцем, нога распухла и была горячей. Шепча тихонько молитву лошадиным покровителям, святым Фролу и Лавру, Софья кое-как подцепила верёвочку кончиком ножа. Непросто было разрезать её, не повредив кожу, но всё же, с большим трудом и осторожностью, Софья сумела сделать это.

Когда она поднялась, олень всё ещё неподвижно лежал на траве. Алек восторженно закричал, зверь вскочил и большими прыжками унёсся сквозь заросли. Обрывок сети остался в руке Софьи. Мальчик взял его, рассмотрел и спрятал за пазуху.

Возвращаясь в табор, Софья расспрашивала парнишку, откуда он узнал об олене: ведь далеко от костров табора он один не отходил никогда. Алек отвечал:

— Он звал меня.

У палаток встревоженная мать начала спрашивать, куда ходили. Но Софья поняла, что Алек не хочет рассказывать о происшествии. Наверняка им стали бы пенять, что вкусное мясо не попало в котёл. Она сказала, что были на берегу, собирали пёстрые камешки для гадания. Алек смотрел на неё с благодарностью. Он сжёг в костре обрывок сети и тщательно разворошил пепел.

В другой раз мальчишка стал проситься со старшим братом в лес, проверять силки. Тот не хотел брать — Алек ходил плохо и медленно, — но Софья уговорила, да и Лога вступился: пусть погуляет братишка! Что он всё время у костра, да у костра! Надо и ему больные ножки размять. Анфим согласился, только когда Лога сказал, что с ними пойдёт. Старший быстро ушёл вперёд, а Лога с братишкой шли медленнее, и Алек всё время тянул в сторону.

— Куда ты, куда? — спрашивал Дьячок, а парнишка показывал рукой вглубь леса.

— Туда, туда!

На полянке у старой берёзы под корнями в силке трепыхалась ушастая сова. Алек сам освободил её, упав рядом с ней на колени. Однако она и не думала улетать. Набожный и милосердный, старший брат с умилением смотрел, как младший осторожно расправляет птице перья и бережно складывает крылья.

— Ты отпусти её! — попросил Лога.

Алек ответил:

— Я её не держу. Она не может лететь.

— Повредилась?

— Нет. Она пить очень хочет. Вон там лужица, видишь? Напоить её надо. Она давно здесь. Плохо ей.

Лога намочил в прозрачной лесной лужице конец своего кушака и выжал немного водицы в ловко раскрытый Алеком клюв. После второй порции совушка стала встряхиваться и осторожно распускать крылья над ладонями мальчика, но улетать не торопилась.

В лесу послышался посвист Анфима, зовущего братьев. Лога отозвался звонким переливом. Алек оглянулся на него тревожно:

— Сову же не едят?

— Не едят. Она мышей ловит, её есть противно. Только уж если совсем нечего.

Мальчик успокоенно заулыбался.

Анфим подошёл почти неслышно, но сова сразу повернула голову в его сторону, защёлкала клювом и раскинула пёстрые крылья. Алек склонился над ней и прикрыл её рукой, оберегая от охотника. Анфим показал свою добычу: четырёх куропаток и рябчика, притороченных к поясу. А о сове сказал:

— Добыча ваша нестоящая. Разве собакам отдать.

Алек с трудом встал на ноги и поднял сову над головой:

— Лети, совушка, подружка моя! Ещё увидимся!

Птица несколько раз взмахнула крыльями, тяжело оторвалась от рук своего благодетеля. Сначала полетела, снижаясь, но потом в несколько сильных взмахов поднялась и исчезла за деревьями. Анфим оглянулся на братьев:

— Ну, вот как с вами на охоту идти? В игрушки играете... Ладно, этот, малой ещё, но ты-то, Лога!

— На что тебе сова? — спросил Дьячок. — Пусть летает, мышей меньше будет. Давеча вон просвирки-то погрызли...

— Вот то-то, что с совы вашей толку нет, — отвечал старший брат.

Он взял Алека подмышки, поднял на валежину и подставил ему спину:

— Полезай, брат! А то с тобой до ночи не дойдём к табору. Э, да в тебе весу, как в той сове!

Софья с Терезкой и Патринкой встретили братьев на опушке. Девушки копали и складывали в мешок сладкие корешки медовой огнецветки. За спиной Терезки в тёплой шалюшке дремал ребёнок.

— А у меня вот тоже дитёнок за спиной! — весело закричал Анфим.

Смеясь и перешучиваясь, весёлая компания отправилась к табору.

Иллюстрация Кати Курносовой

Только когда девушки принялись щипать и потрошить охотничью добычу, погрустневший Алек сказал так, что слышала только Софья:

— Я их есть не буду... Они живые были.

Софья обняла его и зашептала ему на ушко:

— Миленький мой! Ты ведь знаешь: вокруг нас всё так! Если бы рябчик в силок не попался, его бы ястреб поймал. Волк овечку ест, лисица мышку ловит. По-другому они не могут! Господь их такими создал! И нас Господь создал так. Дороги наши дальние, на одной траве не проживёшь! А тебе и подавно кушать надо: хворый ты, ножки худые!

Алек со слезами побрёл к брату:

— Лога, зачем Господь велел нам мясо кушать? Я не хочу! Я птиц и зверей жалею!

Лога, помолчав, серьёзно ответил:

— На Петровский пост я тоже мяса не ел... Да и не было у нас, помнишь? А сейчас поста нет, можно... Пока здесь стоим, на хлебушке, на корешках да на травах продержимся... А пойдём — тяжело будет.

Но с той поры Алек не ел ни похлёбку из птицы, ни мясо, как его ни уговаривали. Иногда мог покушать немного рыбы, если кому-то удавалось её поймать в быстрой речке. Софья специально чистила для него печённые в костре корешки огнецветки, размышляя над его странностями и при этом любя его всей душой.

— Вот братовья у меня! — посмеивался Анфим. — Дьячок да монашек!

В ночь перед смертью отца Алек не спал, сидел у костра, не сводя глаз с раскалённых углей и бормоча что-то себе под нос. Молиться, как Лога, он не умел, но в его бормотании слышались просьбы к кому-то неведомому, с кем он будто бы был знаком.

К утру, за несколько минут до того, как, будя табор, закричала, заголосила в палатке мать, он встал и, закрыв лицо руками с тонкими, худыми пальцами, тихонько заплакал.

Отца Лога отпевал как умел, как помнил виденное за небольшой срок прожитой жизни.

Цыгане слушали серьёзно, подпевали, крестились, иногда невпопад, поправляли неумелое троеперстие детям.

У женщин по щекам катились слёзы: хороший человек был Артюх, пожил не шибко много, а добра людям много сделал... Софья обнимала всхлипывающего Алека. А когда все были готовы в путь и братья усадили его на задок телеги, он попросил:

— Ты, Софьюшка, за моей кибиткой иди. Я буду тебе батюшкину душеньку на небе казать. Я её вижу. А мама не видит.

Редактор Алёна Купчинская

Другая современная литература: chtivo.spb.ru