mrdududu

Мой спутник, назовем его Коля-Технолог, был человеком действия. В Ленинграде он бы спился интеллигентно, за обсуждением Бродского. Здесь он спивался деятельно, пытаясь наладить поставки каких-то мутных GPS-трекеров для собак, которые, кажется, работали только на Луне.

— Нам нужен переходник, — заявил Коля, глядя на свой мертвый ноутбук с такой тоской, будто это был труп его первой любви. — Иначе сделка сорвется, и нас продадут на органы. Я читал, у них тут дефицит почек.

В моей голове стучал молот экзистенциального ужаса, ритмично вбивая гвозди в остатки рассудка. Было четыре часа дня, жара стояла такая, что плавился асфальт и совесть. Мы вышли из отеля, напоминающего мавзолей для бизнесменов средней руки.

Вокруг кипела жизнь. Жизнь, которой мы были не нужны. Миллионы людей куда-то бежали, что-то ели на ходу, что-то продавали. Мы были чужими на этом празднике эффективного капитализма с коммунистическим лицом. Мы были «лаоваями» — белыми дьяволами, годными только для того, чтобы нас обсчитали в такси.

Коля включил на телефоне переводчик. Эта дьявольская машина была нашим единственным проводником в мир иной культуры. Мы навели камеру на ближайший рынок электроники. Это было гигантское бетонное чрево, поглощающее надежды.

Вывеска над входом гласила: «ГОРОД ЭЛЕКТРОННОГО БЛАЖЕНСТВА И ДЕШЕВЫХ ЖЕНСКИХ ПРОВОДОВ».

— Нам туда, — мрачно сказал Коля.

Внутри царил АД. Это был не дантовский ад с кругами, это был ад хаотичный, броуновский. Тысячи ларьков, забитых микросхемами, диодами и пластиковым мусором. Пахло озоном, потом и жареным тофу. Этот запах въедался в поры, вызывая ПАНИКУ. Я чувствовал, как мои нейроны начинают коротить.

Мы подошли к продавцу, который выглядел так, будто не спал со времен Культурной революции. Он что-то быстро говорил, размахивая паяльником.

Коля сунул ему под нос телефон с открытым переводчиком. Он хотел написать: «Нам нужен универсальный адаптер питания». Но, видимо, пальцы его дрогнули от вчерашнего байцзю.

Китаец посмотрел на экран. Его глаза округлились. Он позвал соседа. Тот позвал еще троих. Через минуту вокруг нас собралась толпа. Они смотрели на нас не как на покупателей, а как на редких, опасных животных, сбежавших из зоопарка.

Я заглянул в телефон Коли. На экране красовалась фраза: «МЫ ТРЕБУЕМ ВЛАСТИ НАД ВСЕМИ РОЗЕТКАМИ И ЖЕЛАЕМ ВСТУПИТЬ В ПОЛОВОЙ КОНТАКТ С ВАШИМ ТРАНСФОРМАТОРОМ».

— Господи Иисусе, Коля, — прошептал я. — Ты только что объявил им войну и предложил оргию одновременно.

Толпа гудела. Кто-то уже звонил в полицию, я был уверен. Я видел их лица — лица людей, которые построили Великую Стену и изобрели порох. Они не понимали шуток. Они вообще мало что понимали, кроме команд партии и курса юаня.

— Бежим, — сказал я. — Бежим, пока нас не разобрали на запчасти для айфонов.

Мы ломились сквозь толпу, расталкивая локтями продавцов контрафактных флешек. За нами гнался шлейф непонимания и агрессии. Мы вылетели на улицу, задыхаясь от смога и ужаса.

Мы забежали в первое попавшееся заведение, чтобы отдышаться. Это была аптека традиционной медицины. Стены были уставлены банками с заспиртованными гадами: змеи, скорпионы, какие-то мохнатые корни, напоминающие о бренности бытия.

За прилавком сидел древний старик. Он смотрел на нас с вековой усталостью. Ему было плевать на наши проблемы с розетками. Он знал, что все мы умрем.

Коля, пытаясь восстановить дыхание, снова навел камеру на одну из банок. Он искал успокоительное. Или яд. Ему было все равно.

Переводчик, этот электронный предатель, этот Вергилий в мире абсурда, выдал: «НАСТОЙКА ИЗ ПЕНИСА ТИГРА ДЛЯ ПОДНЯТИЯ БОЕВОГО ДУХА И УНИЧТОЖЕНИЯ ВРАГОВ ПАРТИИ. ОСТОРОЖНО: ВЫЗЫВАЕТ СИЛЬНОЕ ЖЕЛАНИЕ СТРОИТЬ ПЛОТИНЫ».

Я сел на пыльный стул. Сил бояться больше не было. Осталась только пустота.

— Знаешь, Коля, — сказал я, глядя на заспиртованную кобру, которая смотрела на меня с пониманием. — В этой стране даже тигры работают на партию. Куда нам, убогим, с ними тягаться.

Коля молчал. Он купил у старика какую-то сушеную жабу. Мы вышли на улицу. Солнце садилось в коричневую дымку. Шэньчжэнь зажигал огни, готовясь к новой ночи безумного производства и потребления.

Мы не нашли переходник. Мы нашли только страх, отвращение и чувство глубокого, всепоглощающего абсурда. Это было единственное, что здесь давали бесплатно и без перевода.

— Пойдем выпьем, — сказал я. — Иначе эта реальность нас сожрет и не подавится. — Пойдем, — согласился Коля. — Я видел бар с вывеской «Убежище для тех, чья душа покрылась плесенью». Думаю, нам туда.

Другие подобные рассказы тут https://dovlatov-ai.web.app/

Мы с женой сидели на кухне. Атмосфера напоминала зал ожидания перед депортацией. До зарплаты оставалось четыре дня и вечность. В холодильнике грустила половина луковицы и пакет кефира, который помнил еще докризисные времена.

— Послушай, — сказал я, глядя в пустую кружку. — Куда деваются деньги? Это же метафизика. Я работаю. Ты работаешь. Мы не пьем «Вдову Клико» на завтрак. Мы даже, кажется, не едим. А баланс на карте такой, что банкомат, наверное, краснеет, когда его показывает.

Жена вздохнула. В её руках светился смартфон. Этот фиолетовый отблеск на лице я знал. Так светятся лица грешников в преисподней или пользователей Wildberries в день распродажи.

— Это всё инфляция, — неуверенно сказала она, не отрывая пальца от экрана. — И тарифы ЖКХ.

В этот момент мой телефон, лежавший на столе, дзынькнул. Звук был бодрый, жизутверждающий. Так звучит надежда. Или приговор.

Я взял аппарат. Уведомление висело на экране, как орден за безумие.

«Wildberries: Товар доставлен. Срок хранения истекает».

— Что там? — спросила жена, и в её голосе прозвучала тревога опытного контрабандиста. — Там, — сказал я, — разгадка нашей бедности.

Мы пошли в пункт выдачи. В нашем доме их три. Это новые церкви. Люди идут туда с надеждой, а выходят с пакетами и чувством легкого раскаяния. Девушка за стойкой посмотрела на нас с усталым пониманием. Она знала нас лучше, чем участковый терапевт. Она знала, что мы покупаем, когда нам грустно, когда нам весело и когда нам просто лень жить.

Она вынесла маленький, почти невесомый пакетик. — С вас двести сорок рублей, — сказала она. — Списано с привязанной карты.

Двести сорок рублей. В масштабах вселенной — ничто. В масштабах нашего бюджета — стратегический запас на хлеб.

Мы вернулись домой. На жердочке сидел наш попугай Иннокентий. Птица с характером вахтера и интеллектом табуретки. Он смотрел на нас с презрением.

Я вскрыл пакет. Внутри лежало нечто зеленое, искусственное, с двумя кокетливыми косичками.

— Это что? — спросил я. — Это парик, — сказала жена. Голос её дрогнул. — Для Кеши. — Парик. Для попугая. — Ну скидка же была… Девяносто процентов. И он… он такой лысоватый в последнее время. У него кризис среднего возраста.

Я посмотрел на Кешу. Кеша посмотрел на меня. В его взгляде читалось: «Давай, нацепи на меня это, и покончим с этим фарсом».

Мы надели на попугая парик. Зеленые косы обрамили его суровый клюв. Иннокентий мгновенно преобразился. Теперь он выглядел не как уставшая птица, а как постаревшая солистка фольклорного ансамбля, которую забыли забрать с гастролей в Сызрани.

Кеша подошел к зеркалу, клюнул свое отражение и довольно каркнул.

— Видишь? — сказала жена, и глаза её засияли. — Ему нравится. Ему это было нужно.

Я смотрел на попугая в парике за двести сорок рублей. Я думал о пустом холодильнике. О долгах. О том, что жизнь — это череда бессмысленных трат ради секунды абсурдного счастья.

— Да, — сказал я. — Ему идет. Теперь он похож на нашу бухгалтерию. Такой же загадочный и немного сумасшедший.

Иннокентий поправил косу лапой. Мы стояли и смотрели на него. Есть не хотелось. Хотелось смеяться и, может быть, заказать ему еще и маленькие солнцезащитные очки. Тем более, они наверняка сейчас по акции.

А денег не было. Но это, в сущности, было уже неважно.

Этот и другие рассказы тут https://dovlatov-ai.web.app/blog/dvesti-sorok

Утро началось с того, что наш главный редактор, человек с лицом встревоженного тапира, собрал летучку. Вид у него был торжественный и немного испуганный. Обычно так выглядят люди, которым поручили нести знамя, а древко оказалось смазанным солидолом.

— Товарищи, — сказал он, глядя поверх наших голов. — Пришла разнарядка. Новый год отменяется.

В кабинете повисла тишина. Фотограф Жбанков, который начинал праздновать Новый год в середине октября, икнул.

— Как это? — спросила корректорша Лидия Михайловна. — Календарь, что ли, переписали?

— Не юродствуйте, — поморщился редактор. — Я имею в виду корпоратив. Депутаты заявили, что подобные сборища есть рассадник блуда. Они разрушают семьи и портят моральный облик строителя… в смысле, гражданина. В общем, в это тяжелое время нам не до танцев.

Мы переглянулись. Наш коллектив состоял из двух пенсионерок, вечно похмельного фотографа, замредактора с язвой желудка и меня. Назвать эту группу «рассадником блуда» мог только человек с очень богатой, даже болезненной фантазией. Максимум, на что мы были способны — это рассадник радикулита.

— И что, — спросил Жбанков, — совсем ничего не будет?

— Будет, — строго сказал редактор. — Будет «Чайпитие духовного единения». Без спиртного. С обсуждением традиционных ценностей. Явка обязательна.

Мы разошлись по местам. Жбанков был мрачен.

— Блуд, — бормотал он, протирая объектив полой пиджака. — Где они увидели блуд? Я последний раз женщину обнимал в семьдесят девятом году, и то это была статуя «Девушка с веслом» в парке культуры. Я упал, а она меня поддержала.

Наступило тридцатое декабря. В кабинете пахло пылью, старыми подшивками и тоской. На столе сиротливо стоял электрический самовар и ваза с пряниками, твердыми, как убеждения депутатов.

Редактор начал речь. Он говорил о нравственности, о том, что семья — ячейка общества, и что алкоголь — враг. Жбанков слушал, глядя в окно. Там падал снег, укрывая город, который тоже, видимо, не хотел никакого блуда, а хотел просто спать.

— …Таким образом, — вещал редактор, — мы должны сплотиться.

В этот момент Жбанков достал из кофра для фотоаппарата бутылку мутной жидкости.

— Это что? — замер редактор.

— Святая вода, — не моргнув глазом, ответил Жбанков. — Для окропления помещения. Изгоняем демонов разврата.

— А почему пахнет сивухой? — подозрительно спросил замредактора.

— Так демоны, они ж сопротивляются, — вздохнул фотограф. — Испускают миазмы.

Через полчаса «Чайпитие духовного единения» вошло в привычную колею. Пряники пошли на закуску. Редактор, выпив «святой воды» из чайной чашки, расстегнул верхнюю пуговицу и сказал:

— А ведь депутаты правы. Блуд — это страшно. Вот я, например…

И он рассказал историю, от которой покраснела даже Лидия Михайловна, видавшая виды женщина, пережившая три денежных реформы и двух мужей. Оказалось, что наш «тапир» в молодости был ого-го.

Жбанков, размякший и добрый, обнимал самовар.

— Традиционные ценности! — кричал он. — Главная наша ценность — это умение находить выход из безвыходного положения! Запретили им… Напугали ежа…

К шести вечера атмосфера в коллективе стала исключительно моральной. Мы любили друг друга, любили депутатов, любили этот снег за окном. Семьи не разрушались, потому что никто не мог вспомнить телефоны жен.

В разгар веселья заглянул участковый. Он шел на шум, надеясь пресечь тот самый «блуд», о котором писали в газетах.

— Что здесь происходит? — сурово спросил он.

— Укрепляем скрепы! — рявкнул Жбанков и налил участковому штрафную в блюдце.

Мент выпил, крякнул и сел на край стола.

— А то пишут, пишут… — махнул он рукой. — Запретить, не пущать… А душа-то просит.

Мы сидели до ночи. Блуда не было. Была бесконечная, чисто российская тоска, которую нельзя запретить никаким законом, и которую можно залить только тем, что запрещают.

А утром мы снова были приличными людьми. Серыми, тихими и абсолютно безнравственными, потому что единственное, что нас объединяло по-настоящему — это желание сбежать от реальности, которую для нас так старательно строили.

Этот и другие рассказы тут https://dovlatov-ai.web.app/blog/profilaktika-bluda

В его кабинете пахло дорогим парфюмом и дешевым отчаянием. На стене висел портрет, который смотрел на посетителей с отеческим укором. В углу стоял сейф размером с малогабаритную квартиру.

Аркадий Петрович любил деньги. Не то чтобы он был жаден. Просто деньги успокаивали его, как таблетки феназепама. Когда деньги кончались, у него начиналась тахикардия.

— Золота! — кричал он по утрам в телефонную трубку. — То есть, тьфу ты… Траншей! Где бюджетные ассигнования на благоустройство лесопарковой зоны?

У Аркадия Петровича был свой персональный волшебник. Звали его Пашка. По штатному расписанию Пашка числился «ведущим специалистом по цифровизации», а на деле был обычным айтишником в худи с надписью «NASA». Пашка умел делать то, чего не умел никто в управе — он умел майнить.

Не биткоины, нет. Это было бы слишком пошло. Пашка настроил систему госзакупок так, что любой клик мыши превращался в реальные активы. Тендер на укладку зимнего асфальта летом. Закупка пальм для озеленения теплотрасс. Это и была наша «Золотая антилопа». Система работала безотказно.

Однажды Аркадий Петрович вызвал Пашку. Начальник сидел в кресле, расстегнув ворот рубашки «Brioni». Лицо его лоснилось, как блин на Масленицу.

— Павел, — сказал он, тяжело дыша. — Мы должны ускориться. — Куда ускоряться, Аркадий Петрович? — спросил Пашка, глядя в пол. — Мы и так освоили бюджет до две тысячи тридцатого года. Система перегреется. — Ерунда, — отмахнулся начальник. — У меня ипотека за виллу в Испании не закрыта. И внуку нужен «Майбах». Давай, запускай свою шарманку. Пусть копытом бьет.

Пашка вздохнул. Он был честным малым, попавшим в эту систему случайно, как интеллигент в вытрезвитель. — Аркадий Петрович, есть лимит. Если мы сейчас запросим еще миллиард на «нано-бордюры», придут люди. Не те, которые с деньгами, а те, которые с папками. — Глупости! — взревел Аркадий Петрович. — Я власть или не власть? Я хочу, чтобы золота было много! Чтобы я в нем утонул! Жми кнопку!

Пашка пожал плечами, сел за ноутбук и нажал Enter.

И тут началось.

Сначала завизжал принтер. Он начал выплевывать документы: акты приемки, счета-фактуры, накладные. Бумаги летели с пулеметной скоростью. Потом зазвонили телефоны. Все сразу. Городской, три мобильных, селектор и даже домофон, хотя мы были на четвертом этаже. — Транш прошел! — радостно закричал Аркадий Петрович, хватая листы бумаги. — Еще! Еще!

Бумаги становились все больше. Они падали со стола, покрывали ковер персидского ворса. Это были деньги, превращенные в бюрократию. Внезапно дверь распахнулась. Но вошли не инкассаторы с мешками. Вошли курьеры. Десятки курьеров. Они несли повестки. Уведомления из налоговой. Запросы из прокуратуры. Постановления суда. Штрафы ГИБДД за кортеж.

— Что это? — взвизгнул Аркадий Петрович, отбиваясь от пачки уведомлений о возбуждении уголовного дела. — Это золото, — грустно сказал Пашка, закрывая ноутбук. — Просто оно превратилось в черепки. В юридическом смысле.

Бумажный поток нарастал. Аркадий Петрович уже стоял по пояс в документах. — Хватит! — закричал он. — Довольно!

Но было поздно. Антилопа убежала в оффшор.

Аркадия Петровича завалило. Когда мы с Пашкой выходили из кабинета, из-под горы макулатуры торчала только рука с часами «Patek Philippe». Рука судорожно пыталась подписать чистосердечное признание, но ручка не писала.

Мы вышли на улицу. Шел дождь, обычный питерско-московский дождь, серый и безнадежный. — А что с золотом? — спросил я. — А нет никакого золота, — сказал Пашка, закуривая. — Есть только цифры в базе данных. И срок. — Большой? — Как повезет.

Мимо проехал автозак. Он был золотисто-желтого цвета. Казалось, он подмигнул нам фарой. Жизнь продолжалась, бессмысленная и беспощадная, как ремонт теплотрассы в декабре.

Этот и другие рассказы тут https://dovlatov-ai.web.app/blog/kopytom-bet

Ожидание это было мучительным и унизительным. Метранпаж Фима, человек с лицом, исчерченным пороками, каждое утро начинал с визита в бухгалтерию. Возвращался он оттуда еще более печальным и немедленно выпивал стакан портвейна, который прятал в сейфе для секретных документов. Секретных документов у нас отродясь не водилось, а портвейн был всегда.

— Денег нет, — сообщал Фима, занюхивая рукавом. — Но атмосфера, говорят, праздничная.

Наш главный редактор, Игорь Ашотович, был человеком широкой души и узкого кругозора. Он любил рассуждать о духовности, сидя в импортном пиджаке, который сидел на нем, как седло на корове. Мы знали: если начальство заговорило о высоком, значит, с низменным (то есть с деньгами) возникли проблемы.

Двадцать девятого нас собрали в кабинете. На столе стояли пластиковые стаканчики и бутылка «Столичной». Закуски не наблюдалось. Это был дурной знак.

Игорь Ашотович стоял у карты района, заложив руки за спину. Он был похож на памятник самому себе, только слегка уменьшенный и в очках.

— Товарищи, — начал он торжественно. — Друзья. Соратники.

В углу тяжело вздохнул Фима. Машинистка Леночка нервно теребила край юбки. Ей нужно было покупать зимние сапоги, а не слушать эти дифирамбы.

— Я слышу ропот, — продолжал редактор, не меняя позы. — Я чувствую напряжение. Вы думаете о материальном. О презренном металле. О премиях.

— Ну, в общем-то, да, — тихо сказал я. — Новый год же.

Игорь Ашотович посмотрел на меня с отеческой жалостью. Так смотрят на ребенка, который просит конфету во время бомбежки.

— Деньги… — протянул он. — Что такое деньги? Бумага. Условность. Сегодня они есть, завтра их сгрызла инфляция. Разве в них суть? Разве ради бумажек мы тут гробим здоровье и печень?

— Ради них, — буркнул Фима.

Редактор сделал вид, что не услышал. Он подошел к столу, разлил водку по стаканчикам. Рука его была твердой.

— Самое важное в жизни — это не цифры в ведомости, — голос его дрогнул от нахлынувших чувств. — Самое важное — это тепло человеческого общения. Это плечо товарища. Это вот эти ваши лица.

Он обвел рукой наши помятые, уставшие физиономии.

— Мы здесь не просто работаем. Мы здесь живем. Мы — единый организм. Мы, не побоюсь этого слова, семья.

В комнате повисла тишина. Было слышно, как на улице шумит троллейбус.

— А деньги? — спросила Леночка, теряя последнюю надежду на сапоги.

— А деньги — дело наживное, — отрезал Игорь Ашотович и поднял стакан. — Главное, что мы вместе. За коллектив! За нашу большую, дружную семью!

Он опрокинул стакан и вытер губы ладонью.

Мы стояли молча. Ситуация была до того пошлая, что даже злиться было глупо. Нас обокрали, но при этом объявили родственниками. А с родственников, как известно, денег не трясут.

— Ну, за семью, — мрачно сказал Фима, беря стакан. — Раз уж мы теперь родня, Игорь Ашотович, займите трешку до получки?

Редактор поперхнулся, но промолчал. Мы выпили. Водка была теплой, жизнь — нелепой, а Новый год наступал с неотвратимостью асфальтового катка.

Этот и другие рассказы можно прочитать тут https://dovlatov-ai.web.app/blog/rodnya

Борис человек обеспеченный. Работает в IT, как сейчас говорят. Раньше это называлось «программист», но теперь нужны три буквы и важный вид. Деньги у него водились, а вот терпения — не очень. Поэтому Tesla купил импульсивно. Как Анна Каренина под поезд — красиво, но необдуманно.

Через неделю он жаловался на скрипы в салоне. Автомобиль за три миллиона рублей скрипел, как наш старый буфет на Рубинштейна. Я сказал: «Борис, это ностальгия. Американцы услышали про русскую душу и добавили страдания». Он не оценил. Сказал, что зазоры между панелями неравномерные. Я ответил: «У моих «Жигулей» зазоры были заводской комплектацией. У тебя — это эксклюзив. За отдельную плату».

Потом выяснилось, что зарядка занимает полчаса. Полчаса! Я за это время успеваю заправиться, купить пирожки и поспорить с заправщиком о смысле жизни. Борис сидит у станции, листает телефон. Говорит — экологично. Я говорю — монотонно. Он возражает: «Зато я спасаю планету». Я киваю. Думаю про батарею, которую через десять лет надо менять за миллион. Про заводы, где её делают. Про электричество, которое откуда-то берётся. Но молчу — у Бориса взгляд миссионера.

Однажды он позвонил мне из собственной машины. Не мог выйти. Аккумулятор подсел, электронные ручки отказали. Я спросил: «Борис, ты в заложниках?» Он ответил: «У меня экологичное заключение».

Приехал я к нему с монтировкой. Шутка. На самом деле оказалось, что есть механический трос аварийного открывания. Но его надо знать где искать. Инструкция на двести страниц. Мелким шрифтом. На английском. Я сказал: «Борис, у моих «Жигулей» ручка — она просто ручка. Тянешь — открывается. Даже пьяным справишься. Проверено неоднократно».

Ручки снаружи, кстати, отдельная поэма. Они утапливаются в кузов. Аэродинамика, понимаешь. Маск экономит каждый грамм сопротивления воздуха. Борис приезжал к родителям. Отец полчаса не мог сесть в машину. Стоял, гладил дверь, искал ручку. Думал, что склероз начался. Борис кричал из салона: «Нажми на край двери!» Отец нажимал. Не там. Соседи собрались. Думали — перформанс какой-то современный.

Самое комичное — кнопок в салоне нет. Всё через экран. Огромный, как в кинотеатре. Хочешь открыть бардачок — тыкаешь в дисплей. Печку включить — дисплей. Зеркала настроить — опять дисплей. Я спросил: «А если экран сломается?» Борис задумался. Сказал: «Тогда я просто поеду». Я уточнил: «Куда?» Он не ответил.

Автопилот у них называется «полное самоуправление». Но руки убирать нельзя. Глаза от дороги не отводить. Сидишь, держишь руль, смотришь вперёд — в общем, водишь. Только дорого. Это как безалкогольное пиво — название есть, смысла нет. Маркетологи у Маска, видимо, те же, что придумывали «демократическую централизацию».

Летом Борис возил тёщу. Крыша у Tesla стеклянная. Панорамная. Красиво, спору нет. Едешь — небо над головой, облака, романтика. Через полчаса тёща попросила остановиться. Сказала, что чувствует себя пирожком в духовке. Лицо красное, платок сползает. Борис объяснял про UV-защиту, про специальное покрытие, про нанотехнологии. Тёща объяснила про солнечный удар и про то, что в её годы шутки с давлением плохо кончаются.

Я предложил — купи шторки. Борис посмотрел в интернете. Шторки стоят как мой трёхмесячный бензин. Оригинальные. От Tesla. Я сказал: «Это гениально. Продать машину со стеклянной крышей, а потом продать способ от неё спрятаться. Маск — настоящий капиталист. Ленин бы оценил. Как пример, конечно».

Зимой, кстати, тоже весело. Сидишь под стеклом, снег сверху лежит. Ощущение, что едешь в аквариуме. Холодном аквариуме. С рыбами, которые мечтают о тёплых морях.

Недавно Борис рассказывал про сервис. Ближайший — в двухстах километрах. Записываться надо за месяц. Приехал он туда с какой-то ерундой — дверь неправильно закрывалась. Сказали — надо менять весь модуль. Триста тысяч. Борис спросил: «А просто дверь подрегулировать?» Ему ответили: «Это не предусмотрено концепцией».

Концепцией! У моих «Жигулей» концепция простая: сломалось — чини. Молотком, матом, изолентой — но чини.

Прошлой зимой Борис звонил мне в три часа ночи. Машина обновление скачала. Автоматически. Ночью. Час обновлялась. Он в командировку опаздывал. Стоял во дворе, смотрел на экран с индикатором загрузки. Говорит: «Как будто Windows установил. На колёсах». Я сказал: «Борис, ты за три миллиона купил компьютер. Который иногда ездит».

Но больше всего меня умиляет зарядная инфраструктура. В Москве — да, нормально. А попробуй в Тверь съездить. Или к тёще в Рязань. Борис теперь маршруты планирует как военную операцию. Где зарядка, сколько километров, хватит ли. Раньше он просто садился и ехал. Как все нормальные люди.

Я его спрашиваю: «Борис, ты счастлив?» Он думает. Долго думает. Потом говорит: «Я на острие прогресса». Я говорю: «Борис, на острие обычно больно».

Недавно он признался, что скучает по простым вещам. По тому, как раньше садился в машину — и она просто заводилась. Без обновлений, без приложений в телефоне, без танцев с бубном вокруг зарядной станции. Я сказал: «Это называется ностальгия по функциональности».

Но Борис держится. Говорит, что через десять лет все будут на электромобилях. Может, и будут. Я не спорю. Только пока что он один в нашем дворе сидит полчаса у розетки. А я за это время съездил, вернулся и самогон у соседа попробовал.

В общем, я рад, что живу в эпоху прогресса. Издалека это особенно красиво. И безопасно.

Эта и другие статьи тут https://dovlatov-ai.web.app/blog/avtomobil-kotoryj-umnee-hoz...

Валентин Петрович стоял перед глянцевым, антрацитово-черным кубом общественной уборной, сиявшим в центре парка «Зарядье» как монолит из «Космической одиссеи», и чувствовал, как биологический императив все настойчивее стучится в двери его сознания. На дисплее, вмонтированном в дверь, пульсировала мягким, но безапелляционным светом надпись:

ВХОД ТОЛЬКО ПО КОДУ MAX. ОЖИДАНИЕ АВТОРИЗАЦИИ.

— Господи, — прошептал Валентин, переминаясь с ноги на ногу. — Я же просто поссать хочу. Не в Шамбалу войти.

Он достал смартфон, который тут же услужливо распознал тревогу хозяина и вывел на экран иконку приложения «MAX» — «Московский Абсолютный Ксеноконтроль». Логотип представлял собой стилизованный глаз, вписанный в QR-код, который, если присмотреться, напоминал свернувшуюся в кольцо змею, кусающую собственный хвост.

Валентин нажал на кнопку «Запрос на облегчение». Экран моргнул и выдал:

«Ваш социальный рейтинг анализируется. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие. Повышенный уровень кортизола может быть расценен как подготовка к акту несанкционированного мочеиспускания в публичном пространстве».

— Да какой акт, — простонал Валентин, оглядываясь. Вокруг гуляли люди, чьи лица были скрыты за AR-очками. Они казались счастливыми проекциями, не обремененными физиологией.

«Внимание,» — ответил телефон голосом, подозрительно похожим на голос известного телеведущего, только пропущенный через нейросеть. «Для генерации кода доступа подтвердите, что вы не являетесь иностранным агентом, ботом или сущностью, отрицающей материальность Москвы».

Валентин лихорадочно нажал «Подтверждаю».

«Отлично. Теперь пройдите капчу. Выберите на картинках все изображения, где Дух Великого Города торжествует над энтропией».

На экране появились девять картинок. На трех были бордюры, уходящие в бесконечность, на двух — улыбающиеся курьеры с желтыми коробами, напоминающими ядерные чемоданчики, а на остальных — абстрактные пятна Роршаха. Валентин дрожащим пальцем ткнул в бордюры и курьера.

«Ошибка,» — сообщил MAX с легкой укоризной. «Вы не выбрали пятно, в котором истинный патриот видит план реновации Галактики. Попробуйте снова через 30 секунд. Время ожидания может быть сокращено при просмотре рекламного ролика жилого комплекса “Кармический Уют”».

Валентин взвыл. Ему казалось, что мочевой пузырь вот-вот лопнет, превратив его из уважаемого бренд-менеджера в лужу позора на плитах, уложенных, как говорили, еще при шумерах (хотя по документам — в прошлом квартале).

Он нажал «Смотреть рекламу». Тридцать секунд пролетели как вечность. На экране счастливые люди, похожие на будд в деловых костюмах, парили над Садовым кольцом в позе лотоса, не испытывая нужды ни в чем, кроме ипотеки.

Наконец, телефон пискнул.

«Доступ разрешен. Ваш одноразовый код: OMM-MANI-PADME-PISS-777. Действителен в течение 15 секунд. Помните: туалет — это не просто место. Это портал очищения. Оставляя часть себя здесь, вы делаете Москву чище. Слава MAXу».

Валентин вбил код в панель на двери. Механизм мелодично пропел начальные такты гимна и щелкнул. Дверь отъехала в сторону.

Валентин ворвался внутрь, готовый к долгожданному катарсису.

Внутри было пусто. Совершенно. Ни унитаза, ни писсуара, ни даже дырки в полу. Только зеркальные стены, бесконечно отражающие друг друга, и одинокий постамент посередине, на котором лежал шлем виртуальной реальности.

На стене висела табличка:

«Уважаемый пользователь! В целях улучшения экологии и цифровизации бытия, физическое справление нужды в черте города признано устаревшим атавизмом. Данная кабина предоставляет услугу “Нейро-Релиз”. Наденьте шлем, и наша система создаст в вашем мозгу полную, неотличимую от реальности иллюзию облегчения. Физическая утилизация жидкости будет произведена вашим организмом самостоятельно через потовые железы в процессе просмотра новостей. Приятного погружения».

Валентин замер. В зеркале напротив он увидел свое отражение — бледного, согнутого пополам человека с гаджетом в руке. На мгновение ему показалось, что он видит не себя, а всего лишь набор пикселей, который забыли стереть.

— А если я… если я не могу через пот? — спросил он в пустоту.

«Это говорит о вашей недостаточной открытости миру,» — ответил голос из динамиков. «Попробуйте обновить прошивку совести. Или приобретите подписку MAX Premium — там доступна функция “Памперс Государев”».

Валентин Петрович медленно опустился на пол. Ему вдруг стало ясно, что попасть в Москву действительно больше нельзя. Потому что никакой Москвы уже давно не было. Был только MAX, код подтверждения и бесконечное ожидание того, что так и не наступит.

Он закрыл глаза и представил, что он — желтый курьер, парящий над вечной стройкой, и ему совершенно, абсолютно не нужно в туалет.

Этот и другие рассказы тут https://dovlatov-ai.web.app/blog/protokol-uroboros