DenGul

В один прескверный день гражданин Брэд Андерсон, известный режиссёр и, по-видимому, большой любитель затмений разума, решил, что мир живёт слишком скучно. «Непорядок! – должно быть, воскликнул он. – На планете нет ни одной приличной катастрофы! Надо исправить!» И исправил, выпустив на экраны картину «Разрушитель миров».

С первых же кадров зрителю становится ясно, что миру пришёл капут. Сначала газетные заголовки бегают по экрану, как перепуганные тараканы, затем из-под земли, точно грибы после дождя, вылезают «разрушители». Что они разрушают и за чей счёт, остаётся загадкой. Видимо, просто для поддержания стиля. Вслед за ними, словно актёры второго плана, которым срочно нужно в кадр, выползают «гибриды». Кого с кем скрестили – то ли людей с мебелью, то ли военных с чувством юмора – история умалчивает.

В это трудное для планеты время на первый план, как это водится в хорошем обществе, выходят дамы. Во главе прекрасного пола, разумеется, встаёт гражданка Мила Йовович в образе истовой героини. Наделённая псевдосредневековым шлемом и командирским рыком, она являет собой грозное зрелище, от которого мутанты могли бы разбежаться, если бы не одно «но». Увы, героине отвели роль столь же краткую, как телефонный разговор с телеграфом. Появившись в прологе и эпилоге, она вызывает в зрителе недоумение: куда же смотрело начальство, отправив столь ценный кадр на задворки повествования? Ведь она могла бы оживить историю, подобно тому как ветка сирени оживляет казённую квартиру.

Между тем основное действие разворачивается в ином месте. Главный герой картины, гражданин с бородой, в которой могла бы укрыться на зиму целая рота пехоты, поступает мудро. Он уводит дочь на необитаемый остров, подальше от суеты конца света, и начинает обучать её благородному искусству боя на мечах. Это было бы похвально, если бы не одно обстоятельство. Внезапно на зрителя обрушивается поток псевдокельтской мифологии, словно из прорвавшегося крана в доме со всеми удобствами.

Отец семейства, обросший, как леший, рассказывает дочери Уилле былины о некоем богатыре Кадьяке. «Единым махом семерых побивахом!» – вещает он, и становится ясно, что назван сей витязь, очевидно, в честь аляскинских медведей, отличающихся силой и любовью к рыбе. Мутанты ему не страшны, и вот-вот он поведёт человечество в последний бой. Ежу, как говорится, понятно, что под личиной обычного беженца скрывается сам легендарный Кадьяк.

Здесь зритель испытывает лёгкий когнитивный диссонанс. Ибо по законам жанра и военного времени, гражданин, укрывшийся на острове, – не герой, а самый натуральный дезертир. О чём он сам порой вспоминает, скорбно вздыхая. Но, видимо, сыграть в мифологию показалось создателям увлекательнее, чем изучать устав.

И вот, когда дело доходит до обещанного рубилова, утомлённый зритель начинает испытывать странное чувство. Ему кажется, что он перенёсся не в постапокалиптическое будущее, а в добротный советский военный фильм среднего пошиба. «Уйди, дочурка, я прикрою!» – раздаётся с экрана, и хочется добавить: «И передай на Большую землю, что задание выполнено!».

Когда финальные титры, наконец, поползли вверх, подобно занавесу в провинциальном театре, в голове рождается крамольная мысль. Современному отечественному кинематографу, конечно, мало что можно поставить в заслугу, но вот плодить фильмы о конце света он, к счастью, не торопится.

Господину же Брэду Андерсону и его коллегам по цеху хочется задать один простой вопрос, как при заполнении анкеты: «Да когда же кончится ваш бесконечный конец света?». А то ведь и впрямь можно подумать, что апокалипсис – это не трагедия, а просто очень длинный рабочий день, на котором все давно мечтают о перерыве.

Споры, споры, споры. Вечное противостояние сторонников плоской и круглой земли, напоминающее собою диспут двух бухгалтеров о том, на какой счет отнести расходы по покупке слона для нужд бани. Потресание перед лицом друг друга теоремами и гипотезами, высчитывание кривизны горизонта... надсаженные глотки от крика и стона... А ответ, как водится, витал в воздухе, причем в самом буквальном смысле, и стоил, в пересчете на багаж и сервисный сбор, каких-нибудь пятнадцать тысяч рублей.

Стоило подняться в салон самолета, пахнущий кожей, озоном и надеждой на бесплатный обед, сесть у иллюминатора, прилипнуть лбом к холодному стеклу, как все становилось ясно. Земля не круглая и не плоская. Она была устроена гораздо сложнее и с большей фантазией, подобно отчетности крупного треста. Она уходила во все стороны в бесконечность, демонстрируя полное пренебрежение к евклидовой геометрии.

Терялись в призрачной дымке отроги Сихоте-Алиня, Кавказских гор и Перуанских Альп, словно размытые акварелью штампы на служебных бумагах. Многомиллионные тонны воды в виде облаков образовывали воздушные океаны, моря и реки, которые перетекали из нашей реальности в соседнюю, не спрашивая разрешения у санитарно-эпидемиологической станции. Молекулы кислорода бесцеремонно улетучивались в космос через дыры озонового слоя, столь же загадочные и необходимые, как дыры в бюджете, и возвращались обратно в виде метеоритов, метеоров и прочего космического мусора, облагаемого, надо полагать, особым сбором.

И бесконечная земля не одинока. Над ней висела такая же земля, и под ней ютилась еще одна, но только чуть в другой реальности, подобно филиалам одного гигантского концерна «Земля и Ко». И где-то там, в параллельном салоне, на таком же засаленном кресле, летел не менее параллельный Василий Саяпин, служащий конторы «Млечный Путь», и наивно грезил о покорении космоса, как его тезка когда-то грезил о покорении Бухары.

Он видел себя уже не скромным техником-сметчиком, а грозным покорителем, в чьих жилах течет не кровь, а чистый этиловый спирт отваги. Ему грезились зеленые человечки, угнанные в рабство на картофельные поля колонии где-то в районе Альфа Центавра или Тау Кита, где он, Саяпин, в роли управляющего, будет вводить строгую отчетность и бороться с приписками урожая межзвездной картошки.

А в это самое время на одной из таких уже покоренных планет, в колонии «Луч Альфы», колонист Иван Сидоров, бывший мастер по ремонту пневмопочты, а ныне – полноправный хозяин Голубой долины, только что взял в плен целую туземную деревню, перепугав аборигенов не лазерным мечом, а угрожающим видом калькулятора. И вокруг него уже вились дети-полукровки, до невозможности похожие на него упрямым взглядом и умением чинить простейшие механизмы, но с четырьмя пальцами на каждой конечности и кожей цвета чернил господина Микояна.

И ближайшую, любимую жену свою, самую сметливую из туземок, он звал Маней, потому что ее родное имя Тачикилликапронтормиссарамчерсаккельсэй не только не выговариваемо для простого русского парня, ломом подпоясанного, но и никоим образом не умещалось в графу «Брачные узы» межпланетного паспорта.

Так и летели они все в бесконечности, каждый в своем самолете и в своей реальности, думая о своем: один – о кривизне, другой – о картошке, третий – о том, как бы списать на космическую пыль недостачу голубых бататов. И вселенная, эта великая канцелярия, равнодушно подшивала их судьбы в бесконечные папки, изредка роняя на поля звездных отчетов слезу в виде проливного дождя где-нибудь над Смоленском.

Так и тянутся, и тянутся с полуострова Таймыр, этого гигантского холодильника без дверцы, энергетические ресурсы на континент. Качается нефть, густая, как сметана, газ, который на Таймыре можно резать ножом, и вода, которая через пять секунд на воздухе превращается в хрустальный декоративный камень. Плывут теплоходы и баржи, нагруженные углем, рудой и прочими полезными ископаемыми, которые континент, с барской непринужденностью, немедленно проглатывает, требуя добавки.

А для чего все это? Правильно, чтобы рядовой гражданин, Василий Саяпин, служащий конторы «Арбажерпромснабсбыт», мог в субботу, отломив краковскую колбасу толщиной в железнодорожное полотно, сказать жене: «А что, Катя, живем!» Чтобы было ему тепло, и чтобы он, надев на воскресенье кашне и кепку-«воздухоплавательницу», мог мечтательно произнести: «А не махнуть ли нам на юга?» И чтобы сама мысль о том, откуда берутся это тепло и эти «юга», не омрачала его светлой души.

Между тем, на Таймыре, в это самое время, существует племя несгибаемых энтузиастов, чье жизненное кредо можно выразить простой и суровой формулой: «Добыть и отправить». Таймырец Иван Сидоров, человек с бородой, в которой за ночь образуются сталактиты, просыпается под вой ветра, отдирая от подушки ухо. Первым делом он зажигает факел, чтобы растопить утренний кофе, уже превратившийся в ледяной брикет. Он выходит на мороз, который настолько крепок, что даже местные градусники стыдливо отворачиваются, показывая спину. Он идет бурить, качать и грузить, попутно отламывая примерзшие к металлу пальцы и складывая их в карман – потом, в обеденный перерыв, прирастит обратно.

Его разговор состоит из одних согласных, ибо гласные замерзают на лету и падают к его ногам симпатичными ледяными шариками. Его лучший друг – огромный медведь, с которым они вместе состоят в местном комитете профсоюза и периодически выясняют, кто из них главный на этом полюсе холода. Рабочий день таймырца длится до тех пор, пока он не начинает путать нефтяную вышку с женой, а вагонетку с рудой – с табуреткой.

И вот, когда очередной состав, позванивая замерзшими сцепками, уползает на юг, таймырец Сидоров, стоя на ветру и чувствуя себя великим кормильцем, с гордостью думает: «Ну вот. Теперь Васе Саяпину будет хорошо».

А в это время в уютной кухне где-нибудь в Рязани, Василий Саяпин, отрезая очередной ломоть краковской, кряхтит:
–Опять, понимаешь, тарифы на газ подняли. Совсем житья нет от этих монополистов! На юга, пожалуй, в этом году не махнем, Катя.

Ирония судьбы, достойная пера великих сатириков, витает в воздухе, перемешивая запах рязанской колбасы с ароматом таймырской пурги. И тянутся, и тянутся нити между полюсом холода и континентом, где тепло, сытно и иногда так забавно невежественно.

Ныне всё устроено до неприличия просто. Вспомнить же, как было в оные, допотопные времена, полные суровой романтики! Возжелает гражданин переместиться на поезде — и бредёт, осунувшийся, к заветному окошку вокзальной кассы, что сияет в туманной дали, как звезда путеводная. А там, как водится, очередь, лимит и немое, сосредоточенное ожидание чуда, подобного манне небесной. Сам акт приобретения билета был сродни подвигу, а заветная картонка с шершавым текстом — пропуском в иной, лучший мир.

Теперь же картина куда как отраднее и бездушнее. Проснулся гражданин, потягиваясь, почесал живот, зевнул на всю квартиру, принял для бодрости духа водички с лимоном — не какой-нибудь тяп-ляп, а строго по канонам ЗОЖ — и, не отходя от чайника, погрузился в волшебное приложение «РЖД Пассажирам». Плацкарт? Пожалуйста! Общий вагон? И даром не надобен! Купе, СВ, пюре, чай, кофе, постельное — всё включено в этот мир рельс и шпал. И даже, представьте себе, даже страховка прилагается. Правда, от банка Альфа-Банк. Но на безрыбье, как известно, и рак —членистоногое.

И вот уже сидит новоявленный путешественник, гражданин Сидоров, в плацкарте фирменного поезда № 000 «Москва — Планета Меркурий», попивает чай с сушками, а в душе его зреет сладкое предвкушение приключения. Попутчики, дети, животные, проводники — всё это сливается в единую симфонию дороги.

О проводниках, впрочем, разговор особый. Нынешние — сплошная улыбка до ушей, «будьте любезны», «стаканчик не желаете ли?», «чай, какао?», «сделайте одолжение, поставьте оценку», «я вас не обидела?». А прежде? Где прежний, суровый дух? «Куда прешь?! На свою полку прыгай, а то высажу на полустанке!» Сразу видно — не служака, а настоящая хозяйка вагона, царь и бог в мире кипятка, свистка и сурового взгляда, от которого стынет кровь в жилах. Цифровизация, скажите на милость! Это вам не фунт угля. Это, можно сказать, целый пуд рафинаду, от коего во рту и приторно, и сладко.

Сейчас, конечно, технически лучше. Возьмите хоть биотуалеты — диво дивное! Которые даже на остановке, изумлению вопреки, продолжают функционировать. Ничего себе, да? Горят там буковки «WC» то красным, как совесть бракодела, то зелёным, как надежда пролетария. Стоит гражданин в задумчивой позе, терпеливо дожидается, устремив взор на табло. Выходит предыдущий посетитель, сияющий и облегчённый. И где здесь логика, спросите вы? Видит же человек, что следующий уже на низком старте. Так нет же! Непременно надо с силой прихлопнуть дверь, будто от греха подальше, — следующий стоит тут, видите ли, для составления статистики по входящим и исходящим.

Но вот поезд трогается, и жизнь плацкарта входит в своё обычное, размеренное, как стук колёс, русло.

Напротив Сидорова разместилась дама с ребёнком и с клеткой, в которой пребывало некое пушистое существо, похожее то ли на очень пышную кошку, то ли на сильно поизносившуюся рысь. Существо это, презрительно щурясь, наблюдало за суетой человеческой.

— Это у вас зверь для персональной охраны? — вежливо поинтересовался Сидоров.

— Нет, это Фунтик, — с достоинством ответила дама. — Мы его к бабушке в Тамбов везём. Для улучшения генофонда тамошних котов.

Сидоров поспешил согласиться, что генофонд — дело важное.

С верхней полки, в свою очередь, свешивалась голова молодого человека в наушниках, который, отбивая такт ногой, напевал: «Цифровизация! Это вам не шутки!». Он, как выяснилось, был специалистом по клиентскому опыту и ехал внедрять его в одном из уральских городов.

Вечер обещал быть долгим. В купе явился проводник с предложением отведать «бизнес-ланч от шефа», коим оказалась лапша быстрого приготовления в пластиковом стаканчике. Молодой человек с верхней полки, отложив наушники, немедленно принялся изучать на упаковке QR-код, ведя речь о трекинге поставок и прозрачности цепочки потребления.

А ночью случилось чэпэ. Поезд остановился посреди тёмного поля. Тишина стояла гробовая, нарушаемая лишь завыванием ветра и храпом пассажиров. И тут загорелась та самая, хвалёная красная надпись «WC». И стоял перед ней тот самый статистик, терпеливый и непреклонный, словно часовой у мавзолея, взирая на алые буквы с немым укором. Он ждал, когда они переменятся, даруя ему право войти в царство санитарной мысли. Он был готов ждать вечно, ибо был он — новый человек новой эпохи, человек, наученный ждать зелёного света даже в самой безысходной тьме.

Под утро поезд дёрнулся и пополз дальше. Сидоров, проснувшись, снова почесал пузо и полез в приложение проверить, не начислены ли ему бонусные мили за ночное стояние в поле. Ему казалось, что прогресс — это всё-таки замечательно. И даже Альфа-Банк был уже не так страшен. Всё было включено. Даже эта странная, смешная и необъяснимая жизнь, несущаяся с бешеной скоростью куда-то в сторону Планеты Меркурий, под мерный, укачивающий аккомпанемент колёс, вещающих на два голоса: «Бы-ло-луч-ше… Те-перь-луч-ше…».