Шпана (Part II, Final)
С Соней Алексей Викторович не разговаривал со вчерашнего дня. В институте снова завалили работой, пришлось задержаться едва ли не до одиннадцати. Домой Савельев добрался глубоко за полночь. Идя по ночному Чертаново, он со всех сторон слышал безумный ритм дабстепа, разносящийся то из одного двора, то из другого. Казалось, эта недомузыка поселилась у него в голове, пульсировала, отскакивая от стенок черепа и стирая мысли в порошок, оставляя за собой лишь гулкую пустоту. На глаза попадались ядовито-желтые граффити, вписанные в самое себя, ставшие частью привычного пейзажа. Шпана, тусовавшаяся во дворе снова была на своем месте. Мучительно вглядываясь, Савельев пытался распознать в толпе Соню, но ничего не выходило – броуновское движение подростков не давало сконцентрировать взгляд ни на одном из них. Их число прибавилось. Он насчитал по меньшей мере двенадцать человек. Впрочем, судить было сложно – подростки то и дело отходили помочиться в песочницу, уходили в сторону круглосуточного и возвращались с ярко разрисованными банками ядовитой смеси, приторно-сладкий аромат которой долетал даже до подъезда.
— Говнючата, — выругался он, заходя в дом.
Обычно он проверял почту с утра, но в этот раз что-то привлекло его внимание – какой-то белый клочок, торчащий из щели ящика. Что это? Спам? Платежка по коммуналке? Но ведь он уже перевел за этот месяц. Ключ скрежетнул и провернулся в замочной скважине. Похоже, кто-то вскрыл ящик. Уже открывая дверцу, он почувствовал железистый запашок. Савельев отворил ящик до конца и едва сдержал рвотный позыв, подогнавший съеденную накануне столовскую булочку к гортани. Из-за дверцы на него глядел уже подсыхающим глазом дохлый голубь. Белый, точно с картинки – таких разводят в голубятнях – он был грубо запихан на дно ящика, а затылок вдавлен в череп. На когда-то круглой головке красовался глубокий отпечаток чьего-то кроссовка. Почему-то Савельев готов был поклясться, что это были «Нью-бэлэнсы». Стоило попытаться вынуть голубя, как крыло его судорожно забилось. Алексей Викторович отскочил, вскрикнул, но успокоил себя — это явно были лишь предсмертные конвульсии.
— Чертовы ублюдки! – прошептал Алексей Викторович, размазывая по щекам сами собой хлынувшие слезы.
Соня уже спала, когда Савельев вошел в квартиру. Пенелопа снова надула – на этот раз под кухонным столом. Пришлось вытирать. Голубя Алексей Викторович осторожно взял пакетом – тот еще трепыхался – и выкинул в мусоропровод; на улицу выходить не рискнул.
Лежа в кровати, он то и дело вздрагивал, сбрасывал с себя одеяло, вставал и подходил к окну, с ненавистью глядя туда, где в густой тьме разносился бесконечный «туц-туц» и бесились шакалята.
***
Воскресным утром Савельев позволил себе проснуться позже, чем обычно. Поговорить с Соней так и не удалось – та, наскоро позавтракав сосисками, вылетела из квартиры как ужаленная. На звонки дочь не отвечала. Отложив телефон, Алексей Викторович обругал себя – именно от такой гиперопеки подростки закрываются в себе, у них появляются темные секреты и опасные развлечения. Пожалуй, стоит дать ей немного свободы. Нужно было расслабиться, разгрузить голову.
Для этого Савельев избрал небольшой променад по району — в конце концов, он так редко видел его при свете дня, что это вполне могло сойти за развлечение. На самом же деле, Алексей Викторович в глубине души надеялся случайно встретить Соню, убедиться, что та не связалась с дурной компанией или не натворила глупостей. С собой прихватил Пенелопу — собачка, наверняка, истосковалась по прогулкам.
Шакалят во дворе не наблюдалось — наверняка, те выходят только ночью, как и положено большинству мелких хищников. Солнечный день немного поднял настроение, и Савельев направился в скверик неподалеку от дома. Рядом с пресловутой «Пятерочкой» случайно подслушал разговор двух пожилых женщин. Одна – дородная, с полными сумками продуктов, другая – мелкая и вертлявая. Дородная гудела:
— А я тебе говорю, Наташ, на зону их надо всех, или перестрелять как собак бешеных! Это же настоящие уголовники подрастают. В мое время тоже хулиганили, но не так, знаешь…
— Ирочка, это же дети…
— А раз дети – пускай в песочнице сидят и куличики лепят!
— Ну подумаешь, дохлую ворону подкинули… Нешто мы по малолетству не баловались?
— Наташа, ты не понимаешь, это не просто баловство, это настоящая мафия!
Савельев пожал плечами – что ж, по крайней мере, не он один стал мишенью для уличного хулиганья. Пенелопа тянула в сквер неподалеку – ей не терпелось побегать по травке. Здесь, под сенью зеленых крон в солнечный день ночные страхи казались сущей ерундой. Ведь кто они по сути? Просто дети. Пробуют себя, дерзят взрослым, проверяют на прочность границы дозволенного. Наверняка, все проходят через этот период. Было бы странно думать, что Софья станет исключением.
Именно такие мысли вертелись в голове Савельева, когда его слуха коснулись до зубовного скрежета надоевшие звуки дабстепа – бессмысленные переходы, атональные визги, какой-то стук, будто кто-то включил запись со стройки, разрезал на кусочки, а после склеил в случайном порядке. Взгляд быстро выхватил три тощие фигурки в капюшонах, копошившиеся у совсем новой, но уже покрытой узловатыми узорами граффити, беседки. В их поведении: напряженных позах, нервных поворотах головы, перетаптывании на месте чувствовалась некая запретность действа. В груди Савельева проснулась незнакомая, ранее чуждая ему гражданская ответственность.
— Эй, молодежь! — крикнул он и направился к троице. В конце концов, он – взрослый, сейчас – погожий день, в сквере гуляет масса людей, наверняка, где-то поблизости бродит патруль. Что они ему сделают? — Чего вы там делаете?
Те не отреагировали, продолжая будто бы что-то искать под одной из скамеек.
— Эй, я к вам обращаюсь!
Положив руку на плечо плюгавого пацана в черном балахоне, Алексей Викторович развернул его к себе лицом и застыл. Лица под капюшоном не было. Здесь, средь бела дня, в сквере, где по тротуару прогуливались мамаши с колясками, а старушки полудремали, сидя на скамейках, это смотрелось совершенно нереалистично, невозможно, неуместно, но врезалось в действительность Савельева непреложным фактом – под капюшоном подростка клубилась лишь тьма, вихрилась внутрь себя самой. Непроглядная, невозможная, абсолютная, она казалась самой настоящей дырой в реальности, через которую кто-то невидимый смотрел на Алексея Викторовича в ответ. Дыхание в груди сперло, слова застряли в глотке, и он мог только пялиться туда, в черную бездну под капюшоном, не в силах пошевелиться.
— Шухер! — гнусаво вякнула тьма, пацан вырвался из ослабшей хватки Савельев, и все трое рванули прочь из беседки. Пенелопа залаяла им вслед. Встречный поток воздуха сорвал с голов капюшоны, и Алексей Викторович теперь видел совершенно обычных подростков – короткие стрижки, наушники на шеях, одинаковые и невыразительные лица.
За спиной Савельев услышал тяжелое дыхание, обернулся – перед ним стоял грузный одутловатый мужик. Тот держался за ребра, красный и потный, он тяжело раздувал щеки, пытаясь отдышаться.
— Затрахали… Постоянно здесь… — поведал он, судорожно хватая воздух между репликами, — Трутся… Закладки свои… А тут дети…
— Закладки? — недоуменно спросил Савельев. До этого слово «закладка» ассоциировалось у него исключительно с книгами.
— Ну… Наркоту… Они по интернету оплачивают… Им потом говорят, где…
— Понятно. — протянул Алексей Викторович. «Надо проверить Сонин телефон» — мелькнула мысль.
***
По возвращении домой дочери он не застал. Прошелся по ее комнате, сложил разбросанные вещи – все-таки подросток есть подросток, взглянул на стол. Сочинение дополнилось новыми строчками. Из любопытства Савельев прочел немного:
«Отрицание есть суть познания. Лишь отринув все неважное, можно узреть то, что находится за кулисами. Инсигнификация всего – родственных связей, привязанностей, моральных и социальных конструктов, и даже собственной плоти позволяет соприкоснуться с истиной, сущность которой есть х@ос, «нигил», ничто.»
— Занесло тебя. — удивленно пробормотал Савельев. Впрочем, Сонина учительница литературы – Бэла Альбертовна – действительно готова была накинуть балл-другой, если сочинение стремилось к многословности и запутанности философского трактата.
Начав уборку, Алексей Викторович решил не останавливаться и принялся мыть, драить и стирать. Выгреб остатки осколков из-под мебели, перебрал книги в кабинете, расставил по высоте, потом передумал и перераспределил в алфавитном порядке, аккуратно протер микроскоп спиртовой тряпочкой со всех сторон, разморозил холодильник и счистил наледь с морозилки. Лишь начав мыть окна, Савельев заметил, что на улице уже начинало темнеть. Соня так и не появилась. Схватив телефон, он уже было дернулся к двери – вдруг она снова «чиллит» с этой шпаной. Но стоило ему надеть стоптанные кроссовки, в которых Алексей Викторович обычно выбрасывал мусор, как дверь распахнулась. На пороге стояла Соня.
— Явилась-не запылилась. И где же мы пропадали, а мадемуазель? — спрятал он беспокойство за шутливой интонацией. Дочь не ответила, прошмыгнула между плечом и тумбочкой в прихожей в ванную. — Эй, Софья, мы не договорили, что ты…
Савельев поспешил отвернуться – девочка принялась раздеваться, ничуть его не стесняясь. Глядя в стену и сгорая от стыда, он мямлил неуверенно:
— Слушай, так не пойдет. Нам нужно наладить общение. Я понимаю, что ты уже не ребенок, но…
Но какая-то мысль не отпускала его, что-то увиденное краем глаза не давало покоя, крутилось на подкорке. И тогда Савельев оглянулся. Соня уже стояла совершенно голая в ванне, спиной к нему, а между лопаток сочились кровью сотни порезов.
— Софья, что…
Включившийся душ заглушил его слова, вода смыла кровь, и Савельев понял, что порез только один. Между лопаток дочери красовалась смутно знакомая ему спираль. Закручиваясь глубоким свищом у позвонка, она разворачивала кольца во всю спину. Этот знак осквернял плоть от плоти его, вгрызаясь глубокими язвами в тело девочки, которую Алексей Викторович укачивал, когда у той болели зубки, которую он повел на первое сентября в школу, которую он любил больше жизни.
— Соня, что случи…
— Дверь закрой! — завизжала она, не оборачиваясь. — Закрой дверь, старый извращенец!
— Соня, детка…
— Закрой, блядь, дверь!
Отшатнувшись, Савельев подчинился. Закрыл дверь ванной, да так и остался стоять, мучительно вслушиваясь в плеск воды. Потом дернулся, будто пронзенный током, рванулся к Сониной сумке. Телефон лежал в маленьком кармашке сбоку. Алексей Викторович достал устройство и принялся водить по точкам наугад, надеясь разгадать рисунок блокировки. Безрезультатно.
— Что же с тобой происходит, детка? Как взбесилась. Что же это такое…
***
Весь вечер дочь вела себя так, будто ничего не случилось. Сидела, ковыряла без интереса гречку и котлеты, уставившись в телефон. Алексей Викторович сидел молча, натужно думал, с чего начать диалог, чем привлечь внимание дочери, и не вызвать очередную истерику. Наконец, решился:
— Что у тебя там? В телефоне? Покажешь?
— Так, ничего особенного. Игра.
— А в чем смысл?
— Нет смысла. Забей.
Разговор не клеился – девочку явно больше увлекало изображенное на дисплее. Ее глаза жадно впивались в экран, палец лихорадочно что-то листал. Не сдержав любопытства Савельев под предлогом похода к холодильнику заглянул Соне через плечо. Та тут же свернула приложение, но доли секунды вполне хватило, чтобы увидеть схематичное изображение бумажного самолетика. «Телеграм» — подсказала память. Но зачем он ей? Неужели Соня тоже как-то связана с этими «закладками»? А что если она сидит на наркотиках? Все эти мысли обрушились на Савельева у холодильника, так что он даже забыл его открыть.
— Пап? Ты чего завис? — позвала дочь.
— Ничего, так, передумал… — ответил Савельев. Он будет мудрее, выше всего этого «после школы сразу домой, телефон – мне на стол; поехали, проверим тебя на наркотики». Вот уж воистину лучший способ потерять доверие подростка. Нет, нужно действовать тонко, без насилия. Для начала разузнать, о каких идет закладках речь. Расспросить как следует о знаке на спине – тот бурыми пятнами проступал через белую футболку. Она явно не могла этого сделать сама, просто не достала бы. Значит, у нее есть «помощники». Почему-то представился давешний акселерат с прыщавыми щеками. Но ведь, чтобы выцарапать этот символ, Соня должна была снять футболку и расстегнуть перед ним лифчик… Алексей Викторович усилием воли остановил поток мыслей. Нужно проветриться, успокоиться. Как раз самое время гулять с Пенелопой.
— Детка, я пойду собаку выгуляю…
— Я сама! — Соня вскочила с места, уронила вилку, бросилась обуваться. Такой прыти в уходе за болонкой в ней раньше на наблюдалось – обычно приходилось напоминать, что собака – не только милый пушистик с шершавым языком, но еще и ответственность.
Савельев было собирался поинтересоваться, откуда подобное рвение, но передумал. Не стоит гасить своей подозрительностью благородные порывы. Соня вернется, и они спокойно обо всем переговорят.
Соня не вернулась ни через полчаса, ни через час. Попытка позвонить ни к чему не привела — дочь не брала трубку.
Когда Савельев уже собирался звонить в полицию, в дверном замке заскрежетал ключ. Соня вошла, стащила кроссовки и отправилась к себе в комнату. На дверной ручке сиротливо болтался пустой поводок.
— Софья, а где Пенелопа?
— Не знаю. Вывернулась из поводка.
— А... почему ты не пошла ее искать? – недоуменно спросил Савельев.
— Нужно домашку делать.
Соня невозмутимо уселась за стол и заскрипела ручкой над сочинением. Алексей Викторович так и застыл на месте, не зная, что и думать. Сам он к Пенелопе относился без особого пиетета – как того и заслуживал домашний питомец, ни больше, ни меньше, но ведь дочь в собачке души не чаяла. Что это – подростковый бунт, обида на мать? Неважно. При мысли о том, что это маленькое пушистое облачко осталось одно на улицах Чертаново, сердце Савельева сжалось. Пенелопу нужно отыскать. Не говоря ни слова, он схватил со стола ключи, мобильник, накинул куртку и вышел в ночь.
Компашка на площадке никуда не делась. Кажется, они определили двор Савельева как постоянное место для своих тусовок. Гулко бухал в ушах непрерывный «туц-туц». Впрочем, сейчас Алексею Викторовичу было не до этого – сначала нужно найти собаку, а потом серьезно поговорить с Софьей.
— Пенелопа! Пенелопа, детка, ты где? Фьють-фьють!
Свистел Савельев не умел, так что вместо звонкого посвиста выходили лишь слюни. Включив фонарик на мобильнике, он принялся рыскать в округе – домашняя, избалованная болонка не могла убежать далеко. Скорее всего, сидит сейчас где-нибудь под балконом и дрожит от страха. Обежав трижды вокруг двора и убедившись, что питомца здесь нет, Алексей Викторович растерянно застыл на месте. Куда могла побежать Пенелопа, которую толком ни разу не отпускали с поводка, Савельев даже не предполагал. Плюнув, он пошел, куда глаза глядят – ведь именно так убегают собаки?
Покинув двор, он оказался на каком-то пустыре – кажется, здесь раньше был детский садик. Половину забора давно уже снесли, здание пялилось во тьму пустыми окнами, замусоренные и исчерканные беспорядочными граффити стояли беседки. Луч фонарика мазнул по кирпичной стене, и что-то ёкнуло в сердце Савельева. Вглядевшись повнимательнее в наслаивающеся друг на друга теги, клички, ничего не значащие символы, он застыл. Шестеренки в голове завращались с двойной скоростью, мозг сложил два и два, выдал ответ: вот, где он видел этот символ! Ядовито-желтая спираль с глазом в центре, нанесенная светоотражающей краской на стену беседки была точной копией порезов на спине Сони, только раз в пять больше. Скользя глазами по извивающимся линиям и вписанным в них символаv, Савельев начинал догадываться, как связаны странное поведение дочери, происшествия с участием подростков и чертовы спирали, расползавшиеся по району, точно зараза. Символы, вписанные в граффити были ссылкой. Как зачарованный, он вбил ссылку в браузер, опечатался, вбил снова. Есть! Вместо открытия страницы браузер переключился на «Телеграм». Открылся чат, совершенно пустой. Количество участников не отображалось, зато можно было отлично разглядеть аватарку – та была более искусной копией спирали-граффити. По краям ее извивались языки пламени, а из центра на Савельева взирал бесстрастный, до жути безразличный глаз. По краям рисунка желтели греческие буквы, которые, однако без труда читались на русском как «хаос». Вдруг телефон завибрировал, и от неожиданности Алексей Викторович едва не уронил его – в чат пришло новое сообщение:
«Сонька – красава. Четко шавку пригвоздила»
Пользователь отображался как анонимный. Тут же пришел ответ.
«А я свою траванула. Вроде как и не жалко, а слезы все равно текут»
«Не будь ссыклом. Еще два задания, потом геймовер»
«А если хомяка напоить колой и скормить ментос – он рванет?»
«Молоток надежней»
«Да насрать. Не имеет значения»
«Да. Не имеет значения»
Волосы на затылке Савельева шевелились, когда он читал эти живодерские сообщения. Что это за задания? От кого? Попытки найти в настройках хоть какую-нибудь информацию ни к чему не привели, выше чат не прокручивался, как будто более ранних сообщений не было. Всплыло в памяти упоминание Забулыжниковым секретных чатов. Поиск в Гугле быстро дал ответ – сообщения из секретных чатов сохраняются только на устройствах, которые были в сети на момент получения, а, значит, чтобы понять, что тут творится – нужно залезть в телефон Сони. И как это сделать? Заставить ее разблокировать телефон? Или рассмотреть рисунок разблокировки за ее спиной? Тем временем, в чат пришло новое сообщение – и не абы какое, но промаркированное аватаркой чата.
«КNTЯТА! ПЕРЕДпосл 3@ДАН. ИГРАТ?»
К сообщению было прикреплено видео. На экране красовалась анимированная картина Гойи – «Сатурн пожирающий своего сына». И без того мрачное полотно смотрелось еще более жутко в беспорядочном мельтешении символов юникода и глитчей. Динамик дешевенького Ксяоми старался изо всех сил, выплевывая атональные и аритмичные звуки дабстепа. Сморщившись, Савельев глядел, как Сатурн с выпученными глазами будто бы выблевывал обезглавленное тело, пока то не встало перед ним на ноги. А следом останки замахнулись на отца, ударили его по голове обкушенной рукой. Раз, второй, третий, четвертый. С каждым ударом череп Сатурна проминался, превращался в плоский блин. Само же божество медленно опускалось на колени, преображаясь на глазах в груду пикселизованного фарша. Посыпались сообщения:
«Что это значит?»
«Кажись, я всекаю»
«А я уже разгадал!»
«Иду за батиным травматом»
Неясная тревога наполняла сознание. В кошмарном видео ощущалось что-то предельно неправильное, запретное. Поиск питомца отошел на задний план – нужно было найти Софью, и срочно.
На взводе Савельев вернулся домой, позвал дочь, но та не отозвалась – дома ее снова не было. Машинально Алексей Викторович набрал номер, и в квартире раздались звуки ненавистного дабстепа, точно те выдавили оконное стекло и ввалились в комнату. А значит, телефон Соня оставила дома. С одной стороны, нужно было бежать и искать теперь дочь, с другой – редкая удача.
Схватив в руку гаджет, Савельев ненадолго застыл – и что дальше? Ткнул на пробу в боковую кнопку, экран загорелся. С экрана блокировки на него смотрела Пенелопа, сидящая на ладонях дочери – здесь еще совсем щенок. Сердце кольнуло чувством вины; Савельев долго пялился на фотографию питомца, пока экран не погас. На черном зеркале смартфона были хорошо видны жирные разводы в форме пальцев. Эврика! Хмыкнув, Савельев повторил рисунок, многократно выведенным пальцем дочери на экране. Блокировка была снята. Рисунком, разумеется, оказалась спираль.
— Сейчас поглядим, что тут...
Савельев ткнул пальцем в иконку с бумажным самолетиком, открыл чат «хаоса» и прокрутил его до конца вверх. Перед глазами мелькали какие-то жуткие психоделические картинки, странные фотографии, грузились видео, и не было конца-края бесконечным подколкам, язвительным комментариями и откровенно злобным, циничным признаниям:
«Честно, давно бы взял ствол, пришел в класс и устроил там кровавую баню»
«Столько раз смотрел на мелкую в коляске, думал толкнуть на шоссе или просто оставить на морозе»
«Батя такой чмошник. Мать ему годами рога наставляла, а он ни сном, ни духом, боится всего, только возится со своими жуками. Ненавижу»
Во рту пересохло. Неужели это могла написать Соня? Прокрутив чат до самого верха, он вчитался в сообщение, открывавшее череду кошмарных происшествий:
«КNTЯТА! ЖИЗНЬ+СМblCll=РЕ@ЛЬНОСТ! ЖИЗНЬ-PE@llHOCTb= — CMblCЛ!!! NГРАТ????
Ерунда какая-то! Жизнь минус реальность равно минус смысл? Бессмысленность? Савельев поморщился – написанное и правда было какой-то бессмыслицей. Прокрутив чат ниже, он встретил первое «З@ДАН» — видео, на котором под рев электрогитар человек в капюшоне блевал на монитор. Лица его не было видно, а рвота на мониторе формировалась в слово «Veritas». Ниже шли признания – как кто-то мечтает придушить домашнюю кошку; как фантазирует о том, чтобы изнасиловать одноклассницу; описывает в красках сцену ограбления банка. Зацепило глаз сообщение: «Мечтаю разъебать батин микроскоп». Здесь уже не оставалось места сомнениям – это написала Соня. Прокрутив до следующего видео, Савельев, холодея, осознал, чего требовало новое задание. Это была запись девяносто третьего года – как танки стреляют по Белому Дому, и его окна разлетаются вдребезги под безумный ремикс «Лебединого озера». Алексей Викторович сравнил дату – по всему выходило, что видео вышло ровно в тот день, когда ему запустили бутылкой в окно.
«Не только в твое» — вспомнилась новость, прочитанная Забулыжниковым.
С другими заданиями было еще проще: для одного кто-то перемонтировал кусок мультфильма «Трое из Простоквашино» так, чтобы почтальон Печкин принес дяде Федору мертвого галчонка – это, значит, требование засунуть в почтовый ящик голубя. Дальше была испещренная дефектами пленки нарезка из какого-то немого фильма времен Веймарской республики, изображающее шествие флагеллантов. Запись явно призывала «усмирить плоть». Фантазия тут же услужливо подкинула картину того, как какой-нибудь прыщавый акселерат вырезает на спине у Сони злополучный знак. Следующее видео намекнуло на судьбу Пенелопы – на нем Губка Боб жестоко душил поводком свою домашнюю улитку. Глазки навыкате налились кровью, лиловый язык вывалился набок, под поводком четко багровела странгуляционная борозда.
Какой же психопат предлагает такие игры детям? Каким больным ублюдком нужно быть, чтобы заставлять подростков вытворять подобное? Глаза Савельева расфокусировались, потеряли из виду телефон, упали на тетрадь с сочинением о Базарове. Теперь текст рассказывал о чем угодно, но не о нем:
«Хаос ответ есть, все лишено смысла, все бесполезно, ничто важно не. Есть лишь бесконечное НЕТ. Мир – помойка, Х@ос правит, Б0Г умер, Кронос съел Иисуса.»
Строчки перескакивали друг на друга, слова менялись местами, буквы перемешивались, закручиваясь в лишенную какого-либо значения и смысла спираль.
Вдруг в соседней комнате что-то громыхнуло. Савельев подскочил на месте, рванул в свой кабинет, включил свет – никого. В помещении царил хаос – все полки вынуты из шкафов, одежда разбросана по полу, люстра разбита, кровать проломлена посередине. Микроскопа на столе не было.
— Какого... – выдохнул Савельев, а секунду спустя увидел в разбитом зеркале старого – еще бабушкиного – серванта отражение дочери. За мгновение до того, как тяжелое основание микроскопа врезалось ему в затылок, Алексей Викторович осознал смысл предпоследнего задания: сын забил Сатурна насмерть. Дитя убивало родителя.
Савельев рухнул, как подкошенный, а Соня, опустившись на колени продолжила долбить мокроскопом по черепу, пока тот не сплющился и не стал мягким. Тишину нарушали лишь влажный хруст, чавканье и тяжелое дыхание девочки. Когда, наконец, голова Савельева превратилась в кровавую кашу, соня встала, поправила волосы, стерла кровь со лба и вынула из руки отца свой мобильник. Нарисовала спираль на экране.
«КNTЯТА! ФИНалbн0е 3@ДАН. ИГРАТ?»
Соня внимательно смотрела на экран, пока на нем под звука дабстепа творилось неведомое. Потом кивнула, усмехнулась, произнесла вслух:
— Так и знала! Изи.
Уже через минуту поводок Пенелопы был надежно закреплен на крюке, державшем люстру. Взобравшись на табуретку, Соня отложила телефон, посмотрела в окно. Там, в многоэтажке напротив в нескольких окнах уже болтались чьи-то силуэты. Вот кто-то открыл фрамугу на последнем этаже, встал на карниз, посветил вниз мобильником. Соня улыбнулась, помахала ему рукой, с вызовом крикнула в открытое окно:
— Спорим, я быстрее?
И шагнула вперед, туда, где за пределами табуретки растекалось безбрежное, бесконечное, пустое и бессмысленное ничто.
***
Автор — German Shenderov
