Я оборачиваюсь. К нам подошел старик, лицо похоже на вчерашний омлет, в руках корявая палка, а ноги смотрят друг на друга, общаясь старыми башмаками. Я так и слышу, как одна из них болтает:
“Мне нравится мое положение. Я всегда права".
Вторая нога шлепает язычком ботинка:
“Быть всегда правой ужасно неудобно. Тебе нельзя ошибаться, ты никуда не растешь. Другое дело я. Могу без зазрений совести левачить на работе, и старик даже ничего не поймет”.
“Старик все знает, не играй с ним”, — шевелит обрубком шнурка правый ботинок.
“Он даже не понял, что я сама запнулась на том камне, чтобы чуток полежать. Классно же было?”
“Ох, это было здорово, — соглашается правая нога. — Мы тогда в полной мере оправдали название жанра".
Голос сына заставляет меня поднять глаза.
— Ты уже минут пять пялишься на ноги нашего гида.
— Гида? — Я удивлен. Когда он стал проводником?
— Да, ты слушал болтовню его ног и пропустил наше знакомство.
— Виноват, — прочищаю горло, смотрю на старика. — Меня зовут Папа, это мой Сын. Мы еще не придумали себе имена, а настоящие забыли в тот день, как умерла мама. Ну, то есть мама моего сына и моя жена.
Старик улыбается и молча наклоняет голову, смотрит на меня пристально, и я хочу снова опустить взгляд на его замечательные ботинки.
— Пап, ты ведешь себя странно, — говоришь ты, дернув меня за рукав. — Ты смущен?
— Да-а, — протягиваю в нашей манере. — Этот старик. Он какой-то странный, не находишь?
— А мне он нравится. Согласился показать нам местность.
Старик улыбается и жестом зовет нас за собой. Он поднимается на каменистую горку, и мы шагаем следом, пока ты весело напеваешь мелодию из “Д’Артаньяна и трех мушкетеров”.
— Так почему эти сосны не падают? — кричу я старику в спину.
Кривые ноги удивительно шустро прыгают по камням, и мы с трудом поспеваем за нашим гидом. Старик оборачивается, чтобы дать мне ответ.
— Поверхностное натяжение, — говорит он. — Пока сосны находятся в воде, поверхностное натяжение воды не дает им упасть.
— А, ну это все объясняет.
— Констанция! — кричишь ты невпопад.
Мы смотрим на тебя, не понимая, что ты хотел сказать. Даже левый ботинок притих, а правый сделал заметку на песке. Старик поднимает в твою сторону палку.
— Хорошо поешь, — говорит он. — Будешь певцом на нашем празднике.
Ишь, как оживился. Явно, сосны в небе тебя больше не радуют. А мне кем здесь быть?
— Ты будешь, — тычет старик в мою сторону палкой, словно услышав мысли, — женихом.
— Мы так не договаривались, папаша! Жених тебе не пекарь замухрышный. Жених — это ответственность, обещание. Жених это почти муж, а я уже женат.
— Но мама же умерла, — шепчешь ты мне на ухо.
Ты даже специально приволок какой-то камень, чтобы встать повыше и сказать мне это, пока я вел свою тираду.
— Ты можешь отпустить маму и жениться заново, я не буду против. Вдруг невеста ждет именно тебя?
— Блин, сынок. — Мой голос дрогнул.
Нельзя быть таким великодушным!
— А-а она меня ждет? — спрашиваю робко, вытирая слезы рукавом.
Мы поднимаемся выше по колючему склону, и старик скрывается за валуном. Когда мы сворачиваем туда же, нам открывается вид на чудесную деревушку. Внизу стоят домики с соломенными крышами, а между ними растянулся длинный стол и снует детвора.
— Ты пройди вон туда и встань под арку, — говорит мне старик.
А что с его глазом? Я смотрю повнимательней. Глаз как глаз, только он… Стеклянный, что ли?
“Говорю тебе, он почти догадался!” — шепчет правый ботинок.
“А я говорю, что нет, — упрямится левый, и я опускаю взгляд. — Он вообще не туда смотрит”.
— Так, ноги, — говорю я строго, потому что не люблю запутанные истории. — Что я должен понять и куда мне смотреть?
Ты начинаешь петь. Взгромоздился на стол и поешь как соловей. Только не оду весне и солнцу, а что-то про свадьбу.
— Привет, любимый, — говоришь ты. Не ты, который сын, а ты, которая жена. — Я ждала тебя все эти годы. Наш мальчик так вырос, ты хорошо о нем позаботился.
— Ты-ы же умерла, — растягиваю недоверчиво.
— Поверхностное натяжение удержало меня здесь.
Ты улыбаешься, как в тот день, когда мы впервые встретились. Черт, блин. Хочется ругаться. Я забыл, что бывает так много чувств и все сразу.
— Я вообще-то на тебя обижен!
— Я знаю, — ты касаешься моего плеча.
— И зол на тебя! Потому что я говорил тебе в тот день, чтобы ты осталась дома! Я видел сон, где ты умерла, и ты действительно погибла в том пожаре в кинотеатре. Ты никогда меня не слушаешь, постоянно не доверяешь! Как вообще я мог на тебе жениться?!
Твоя ладонь ложится на мою щеку. Ты улыбаешься своей мягкой, теплой улыбкой. У нашего сына такая же.
Боль отступает. Я снова плачу. Я не хочу, чтобы ты уходила.
— Ни за что, — говоришь ты, наклоняясь вперед.
Твои губы так близки. Я вдыхаю твое дыхание. Я чувствую тепло твоей ладони у себя на лице. Я больше никогда, слышишь, никогда тебя не отпущу!
— Можете поцеловать невесту! — кричит старик, и детвора за столом ликует.
Наш сын поет со стола, мое сердце готово выпрыгнуть из груди, ты прижимаешься ближе. Я смотрю тебе в глаза... Всегда любил смотреть в глаза, целуясь.
— Твои глаза, — говорю я.
— Что мои глаза? — наклоняешь голову. — С ними все в порядке.
Ты улыбаешься, но я чувствую фальшь.
— Поцелуй меня. Я ждала тебя все эти годы, милый.
— Они стеклянные, — говорю я, делая шаг назад. — Как у старика. И где взрослые? Почему в деревне только дети? Как могут сосны не падать, если их несет поперек течения?
Я сразу понял, что-то не так с этими соснами. И сын. То есть ты. Ты тоже ничего не заметил.
Я не могу винить тебя, ведь ты еще ребенок, тебе хочется веселья и впечатлений, но я же взрослый. Как я мог допустить такую оплошность?
Я снова смотрю на свою жену. Нет, это не она. Это подделка. Как и старик.
Я обернулся на старика, и он меняется у меня на глазах. Корявая палка становится хвостом, кривые ноги подтягиваются к голове. Старик падает на четвереньки, и три пасти рычат на меня, полыхая огнем преисподней.
— Цербер, сидеть! — говорю я строго, потому что не люблю плохие развязки. — Лежать. Голос!
Трехголовый пес начинает лаять, и я оборачиваюсь к невесте. Она стоит в своем белом платье, длинный шлейф тянется по земле до самой скалы и поднимается к небу, сливаясь с рекой.
— Мы хотели комедию, — говорю я строже, потому что зол. — Отпусти детей, им не место среди мертвых.
— И не подумаю, — отвечает невеста. — Мне тоскливо без тебя! Я хотела вернуть себе сына, но ты хороший отец, ты никогда не упускаешь его из виду. Сколько раз он мог упасть и умереть, но ты всегда протягивал руку! Так нечестно! Я не хочу быть здесь одна!
— Мне очень жаль, — говорю я, подходя ближе. — Мы не можем остаться. Не сейчас.
— Я не знаю, — вытираю слезу с твоей щеки. — Это всего лишь третий рассказ, и черт его знает, когда закончится это писательский марафон, но я хочу так много показать нашему сыну.
— Ты достал оттягивать неизбежное, — говорит невеста, шмыгая носом.
Боже, как хочется поцеловать ее на прощание!
Нельзя. Один поцелуй, и мы навсегда останемся перевернутыми вверх ногами. Реки не могут течь по небу. Это знает каждый ребенок, ты бы точно никогда не поверил в такую глупость.
Мальчик на столе поет нелепую песню, сверкая стеклянными глазами. Цербер ловит себя за хвост. Невеста плачет, и слезы поднимаются в небо. Дворовые дети отрываются от земли, чтобы вернуться домой. И только тебя нигде нет.
“Мы же в комедии положений, забыл?”
Я улыбаюсь, ложусь на спину и беру тебя за руку. Мы смотрим, как дети ныряют в воду и хватают стволы сосен, чтобы не утонуть. Скоро они вернутся домой.
С нами тоже все будет хорошо.
— Ты не двигался с того момента, как мы оставили фей.
— Да-а... Я запутался в жанрах, извини. Больше не подведу. Можешь на меня положиться.
Продолжение следует...
Автор: Алексей Нагацкий
Картинка от нейросетки Нейроплод
