Огонь на том берегу весело пожирая деревянные постройки, мост Пивоваров, телеги с провиантом и оружием наступавшей вражеской армии, брошенные купеческие повозки, ржущих от испуга и боли коней, противника вместе с железными доспехами, поднимался всё выше и выше к небу. Он словно долгие годы упрятанная в клетку птица-феникс вырвавшаяся на свободу расправил свои прекрасные крылья не торопясь взмывать в ночное небо, красуясь, крутясь на месте огненными смерчами из стороны в сторону словно говорил окружающим: «Вот я какой красивый! Нравлюсь?! Смотрите на меня! Любуйтесь мной!».

И я сидя на коленях и продолжая удерживать в одной руке потухший факел, а в другой меч с зазубренным клинком любовался, чувствуя как сердце в груди бьётся часто-часто. Меня даже не беспокоила застрявшая в броне на спине парочка стрел и наконечник копья, пробившего грудь и влажно поблёскивавшего кровью в отблесках весёлого пламени. Честно-честно, я не вру. Боли почти не было. Всем моим существом завладел восторг от разворачивавшейся по ту сторону реки картины.

Я обожал огонь с раннего детства, я любил его сильнее всего на свете… ну кроме разве что моей маманьки, хлебнувшей со мной горя. Её я любил больше. Ещё малышом я тянул свои маленькие ручки к печке обжигая кожу до волдырей. Плакал от боли размазывая слёзы по щекам, рассматривал заботливо смазанные матерью маслом ожоги, но всё равно словно заколдованный любовался пожиравшим дрова оранжево-красным пламенем, смеялся разглядывая плясавшие на раскалённых угольках струйки сине-алого огня считая их живыми, тоже малышами, которые обязательно вырастут если им позволить, если их вдоволь накормить.

Как только научился нормально ходить и пользоваться спичками я неоднократно устраивал мелкие пожары. То подожгу библию на трюмо, то скатерть на столе, а то кучку кленовых листочков, которые моя родительница использовала для аппликаций в своих поделках.

Поджигая что-либо, я впадал в какой-то непонятный ступор. Просто оцепенев стоял и пялился на разгоравшиеся пламя. Мне даже казалось, что оно будто живое что-то пытается сказать мне. Маменьке каждый раз удавалось тушить мои проказы. Следовало ли меня выпороть? Да, наверное. Но моя родительница была не из таких. Она воспитывала меня в ласке и заботе. К тому же я уверен, это бы не помогло. Однако, как говорилось выше, я любил свою маму и дал ей обещание не устраивать пожары дома.

Время шло, а любовь к огню моя не проходила. В кармане шерстяной курточки всегда был коробок со спичками, словно домик для маленьких братиков-огоньков он согревал мне душу когда одноклассники смеялись над моей замкнутостью и чудаковатостью. Заставлял без крика терпеть розги, получаемые от учителей за плохие оценки.

Я жёг. Жёг собранный дворником накануне мусор, успевая оказаться на улице раньше него, жёг сухую траву на пустыре, наблюдая как линия огня словно образцовый полк солдат в строю слаженно, быстро двигается вперёд, а однажды поджёг старую деревянную халупу на окраине из которой совсем недавно выселили жителей.

Кто ж знал, что безобидный поджог обернётся бедствием и огонь с лопающейся черепицы из-за озорника ветра перекинется на соседние дома. Только чудом никто не погиб. Зато без крыши над головой остались пара дюжин семей.

Мне было стыдно. Стыдно и одновременно нет, потому что я был счастлив. Такого пламени я не видел никогда. Огонь снова со мной разговаривал, и я почти начал понимать его. Воспоминания будоражили меня так, что я не мог спать.

Конечно матушка моя обо всё догадалась, конечно я не стал упрямиться и честно выложил ей всё и даже согласился пойти к одному старому немецкому врачу, который долго задавал мне разные странные вопросы, поил меня сладким какао с твёрдыми почти каменным печеньем, а потом протерев очки с толстыми линзами, потерявшим цвет носовым платком, сказал обращаясь к матери:

- Дело ясное, госпожа Андерссон. Ваш сын пироман. Такое нередко бывает у детей рождённых женщинами в возрасте.

ПИ-РО-МАН! – какое слово то. Это означает, что я чокнутый. У меня редкое психическое расстройство, выражающееся в неодолимом болезненном влечении к поджогам, а также в сильной увлечённости наблюдением за огнём.

В этот же день мама крепко взяла мою руку в свою узкую, тёплую ладошку и отвела на место пожарища устроенного её сыном. Показала нуждающихся в помощи людей, оставшихся без необходимых вещей, детей без одёжки и учебников. Я смотрел на них понимая, что они ни в чём не виноваты. Не виноваты в том, что рядом с ними живёт чокнутый мальчик обожающий огонь. Мы помогли им чем смогли. Ваш покорный слуга знал каждого беднягу по имени.

И я дал матушке ещё одно слова. Никогда, никогда больше не устраивать пожары.

Я выполнил обещание, держался подальше от любимого мною пламени и профессию выбрал такую, чтобы развивала во мне дисциплину и волю. Какую? Я стал военным. Офицером Королевской пограничной стражи.

Что с моей пироманией спросите вы? О, она осталась со мной. Ночью мне часто снился горящий огонь, огонь, что я держал в ладонях не обжигаясь. Пламя не обжигало меня, а грело нашёптывая мне что-то на ухо.

Дабы укротить своё желание я изучал огонь теоретически. Узнал всё о его природе, о материалах что могут быть взрывоопасны и вызвать нешуточный пожар. Видя на улице доходягу с металлической ёмкостью удерживаемой на спине ремнями, заправлявшего фонари ламповым маслом, я представлял себе как оно может вспыхнуть окажись внутри искра огня. Бочонок с порохом для новомодных пистолетов и тяжёлых мушкетов всегда вызывал неизменную улыбку на моих губах. Чокнутый, право слово.

Кхм… что-то я отвлёкся. Вернёмся к пожару на другом берегу реки и копью торчащему из моей груди.

Враг решил воспользоваться рыночной неделей и напасть на нас через мост Пивоваров по которому в королевство ехали на ярмарку торговцы со всех окрестных земель.

Наша III-я застава приняла бой. Ряды пикинёров перегородили мост и ударили по противнику. Жидкий строй мушкетёров позади дал залп по скопившемуся на другом берегу врагу, но этого было слишком мало. Рано или поздно нас обязательно сметут и оставалось только молиться чтобы загоняющий скакуна гонец успел доскакать до столицы и предупредить короля о нападении.

Мы сражались, поливая собственной кровью доски моста, тянули время как могли. Каждая минута, секунда падала в копилочку надежды, что оставалась в наших руках пока был жив последний защитник III-й заставы. В какой-то момент орудуя тяжёлыми прикладами в рукопашную пошли даже немногие имевшиеся у нас мушкетёры. И тогда, получив пару-тройку лёгких ранений, я понял, что мне придётся нарушить обещание матери. Матери, которой всё ещё была жива и ждала своего сына в столице. Как и матери погибших сегодня тут пограничников.

Получив пару стрел в спину, я сумел перебраться на другой берег и выпустить птицу-феникс из своих ладоней. Я поджог металлические ёмкости с ламповым маслом, получаемым из чёрной крови земли. Пары скопившиеся внутри баков взорвались повредив дубовые бочки с ворванью. Китовый жир же хоть и не взрывался, но, если начинал гореть потушить его было делом очень сложным. Мне ли было этого не знать.

Наступление противника было остановлено, враг сгорал заживо словно краб оставляя от себя только панцири да бесполезное оружие.

Ещё раз взглянув на торчащий из груди наконечник копья, я сумев подняться на ноги и почему-то подумал, что пламя не только уничтожает, но и согревает.

Огонь за лентой реки гудел и сквозь это гудение я вдруг стал различать слова. Слова, которые сказали мне, что я не умру. Наконечник не задел ничего важного, обойдётся. Стрелы же запутались в поддоспешнике. Я вернусь домой, обниму похудевшую от старости, седую мать и расскажу ей о случившемся, чтобы ещё раз навсегда пообещать ей никогда не разговаривать с огнём. Почему? Потому что всё что он мог, он мне уже сказал.

Мдааа… всё-таки я чокнутый…

Появился канал в телеграме там выкладывать рассказы буду рандомно всех приглашаю.

Страничка ВК здесь