Всем привет!

Да, меня давно не было видно, и случилось это по нескольким причинам. Одна из них состоит в том, что я сейчас торопливо пытаюсь дописывать последний том своего романа «Тусклый свет фонарей». Так что, вполне возможно, следующая заметка тоже выйдет через неделю-другую, но с этой я уже не могла тянуть, и сегодня хочу вновь (и, скорее всего, в последний раз, если не появится чего ну прям таакого) обратиться к IV-му веку н.э., если точнее, то к 391-му году и событиям в Египте.

В одной из прошлых заметок (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 81. «Гипатия») я упомянула об Александрийском мусейоне, последним управляющим которого, известным по имени, был Теон Александрийский, отец печально известной Гипатии. Но я тогда не сделала акцент на другом значимом сооружении этого города в тот период – Серапеуме (Серапеоне), а ведь история его разрушения и убийства Гипатии во многом связаны.

Культ Сераписа, судя по всему, был очень молодым к моменту начала активной христианизации Египта. По наиболее распространенной версии он вдобавок был создан искусственно при поддержке Птолемея I Сотера, основателя эллинистической династии Птолемеев в Египте, чтобы объединить вокруг этого божества македонцев, греков и египтян, т.к. Серапис сочетал в себе черты и египетских Осириса и Аписа, и греческого Аида, и, возможно, вобрал в себя также черты индоиранского Митры. Казалось бы, если всё было так, идея обречена на провал…но план неожиданно сработал, и культ стал очень популярен, причем его популярность сохранялась и тогда, когда Египет стал частью Римской империи. И при таком размахе в годы правления внука Птолемея Сотера, Птолемея III Эвергета был построен храм Сераписа (Серапеум) в Александрии, ставший крупный религиозным центром, крупнейшим среди других серапеумов.

Серапеум был самым большим и величественным из всех храмов в греческом квартале Александрии, и примечательно что при нём предположительно располагалось одно из отделений Александрийской библиотеки, а также собирались философы-неоплатоники (последователи Ямвлиха), что делало его не только религиозным, но и культурным центром.

Разрушен храм (полностью или по большей части) был в результате христианских погромов в 391-м году, хотя нет точных указаний на то, чьими руками он был разрушен – римскими легионерами или толпой фанатиков. В том же году Феодосий издал декрет, запрещающий соблюдение языческих религиозных обрядов, о чем я ранее упоминала, когда рассказывала о романе «Последние римляне» (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 78.1. «Последние римляне»). Скорее всего, храм не был восстановлен именно из-за политики Феодосия. На его месте возвели будто бы христианскую церковь, но она была разрушена ок. 600-го года н.э. Теперь там нет ничего, кроме руин, и уцелевшей колонны Диоклетиана. О событиях того года, и о том, как они могли бы восприниматься современниками, говорится в романе

«Серапис» Г. Эберса

Время действия: IV век н.э., ок. 391г.

Место действия: Римский Египет.

Интересное из истории создания:

О Георге Морице Эберсе (1837-1898) я уже подробно рассказывала, повествуя о его романе «Император» (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 66.2 «Император»). Роман «Серапис» («Serapis») он написал и издал в Штутгарте четырьмя годами позже, в 1885-м году, снова обращаясь к античному Египту, но на этот раз в более поздний период и иначе расставляя акценты. На русском языке книга издавалась тоже не единожды, как минимум, в 1998-м и в 2010-м годах (изд. «Терра»), и в 2011-м году («Издательство Мир книги»). Я читала версию «Терры» 2010-го года.

О чём:

Карнис – ныне странствующий певец и глава семейства, которое занимается тем же ремеслом, в прошлом был довольно состоятельным человеком, но спустил всё состояние «ради искусства». В Александрию он прибыл в неспокойное время, но в каком-то смысле у него не было выбора – в дороге на него и его семью напали разбойники, и они чудом спаслись благодаря капитану судна, которое и доставило их в город.

В Александрии семейство поначалу остановилось в странноприимном доме христианки-фанатички Марии, а потом оказалось под крылом богатого торговца Порфирия и его матери Дамии, чему Карнис и его жена Герза были рады не только из-за богатства этих людей, но и по другой причине – и семья Порфирия, и семья Карниса были язычниками, а язычникам в то время жить становилось всё труднее. И так-то вышло немало императорских декретов, ограничивающих их в правах, и был введен запрет на публичное пение за деньги (что, возможно, тоже было связано со всё нарастающим размахом христианства, но, самое главное, могло оставить семью Карниса без гроша), а тут ещё пришла весь о новом постановлении – предписывалось закрыть все языческие храмы.

Для семей Порфирия и Карниса это был большой упс, потому что они готовились к торжественной церемонии в храме Исиды, что для Карниса означало хороший заработок, и для него и семьи Порфирия было символом языческого сопротивления. Когда же всё перетекло в вооруженное столкновение и попытки защитить языческие храмы, особенно храм Сераписа, от рук фанатиков-христиан, вознамерившихся разрушить главный оплот язычества в городе, и Порфирий, и Карнис, и их родичи вышли на защиту Серапеума.

Впрочем, есть нюанс в этой истории… Несмотря на свою преданность язычеству, Карнис держал у себя рабыню-христианку Агнию и её брата, к которым он и его родные были как-никак всё-таки привязаны, а дочь Порфирия Горго была давно и взаимно влюблена в друга детства, Константина, который тоже был убежденным христианином. И на этом тесные связи героев-язычников с христианами не заканчивались, и много ещё судеб, связей, сомнений и конфликтов переплелось на страницах этого романа.

Отрывок:

«…В нише кумира было гораздо больше золота, серебра и драгоценных камней, чем в сокровищнице любого могущественного царя. Вся обстановка святилища подавляла своим величием, заставляла человека сознавать свое полное ничтожество; ум невольно терялся среди таких необычайных размеров здания, среди его несметных богатств и поразительного изобилия предметов искусства.

Серапеум казался областью бесконечного и неизмеримого; стоило взглянуть, закинув голову, на капители колонн, чтобы почувствовать головокружение. На недостижимой высоте потолков пестрело множество картин и рисунков, но самое сильное зрение утомлялось раньше, чем посетителю храма удавалось рассмотреть хоть что-нибудь из этих интересных украшений. А Между тем здесь, где греческое искусство соединялось с восточным великолепием и обширными размерами, даже незначительная деталь могла выдержать самую строгую критику; каждая архитектурная форма, каждое произведение ваятеля, живописца, литейщика, мозаиста или ткача носили на себе отпечаток высокого достоинства и замечательного совершенства.

Коричневый пятнистый порфир, белый, зеленый, желтый и красный мрамор, употребленный на отделку Серапеума, представляли самый лучший материал, который когда-либо обрабатывали руки греческих художников. Каждая из тысячи скульптурных работ, находившихся здесь, была законченным произведением великого мастера. Мозаика на блестящем полированном полу, рамки, окаймлявшие стенные барельефы, и каждая мелочь, при внимательном обзоре, восхищала своей красотой и тонким изяществом, нося на себе печать несомненной гениальности.

Сотни дворов, залов, коридоров и кладовых примыкали к галереям храма или размещались по нижним этажам.

Здесь проходили длинные ряды покоев, где хранилось более двухсот тысяч свитков; то была знаменитая библиотека Серапеума с читальнями и комнатами для письма; жрецы, преподаватели и ученики имели свои особые помещения, свои столовые и залы для общих занятий. Из лаборатории распространялся острый запах химических препаратов, возле кухонь и пекарен пахло кушаньями. В твердых стенах фундамента были устроены кельи для кающихся и квартиры для людей, исполнявших менее важные должности при храме; тут же помещались и рабы, число которых доходило до нескольких сотен. Кроме того, в подземелье находились залы, гроты, проходы и провалы, предназначенные для мистерий, а на крыше святилища возвышались обсерватории и большая астрономическая станция, где некогда работали Эратосфен 61 и Клавдий Птолемей 62. Астрономы, астрологи, указатели часов магики проводили здесь ночи, между тем как в нижних дворах Серапеума, куда примыкали стойла и запасные магазины, текла кровь жертвенных животных и рассматривались внутренности заколотых быков и овец.

Жилище Сераписа представляло совершенно отдельный мирок, и многие столетия щедро украсили его лучшими дарами искусства и человеческого знания. Магия и колдовство окружили его таинственным мистическим очарованием, а философия придала культу Сераписа отпечаток мудрости и глубокомыслия. Его святилище было, бесспорно, жизненным центром для эллинов, населявших город Александра Великого. Поэтому нет ничего удивительного, что язычники твердо верили оракулам, предсказавшим гибель Вселенной в случае разрушения Серапеума. Встревоженные ожидаемой катастрофой, они хлынули к осажденному храму, готовые или погибнуть с великим Сераписом, или отстоять его святыню.

Какое странное смешение мужчин и женщин, собравшихся в этих священных местах!

Видные ученые: философы, грамматики, математики, естествоиспытатели, врачи — группировались вокруг Олимпия и молча следовали за ним. Кроме них, сюда сошлись: риторы с гладко выбритыми лицами; магики и колдуны, длинные бороды которых падали на талары, расшитые удивительными фигурами, учащееся юношество в одеждах древних афинян; мужчины всех возрастов, называвшие себя художниками, но не шедшие дальше подражания образцам старинного искусства, несчастные, которые в эту эпоху уничтожения прекрасного не находили себе работы и не могли ни к чему применить свои дарования. Здесь было немало актеров без занятий, голодающих актеров, оставшихся без хлеба благодаря запрещению театров и всевозможных зрелищ, немало певцов и музыкантов, жрецов и служителей при храме, изгнанных из языческих святилищ, адвокатов, писцов, мореплавателей, ремесленников, но очень немного купцов, потому что христианство перестало быть исключительно религией бедняков, и богатые собственники охотно принимали веру, которая пользовалась явным покровительством властей.

За одним из студентов последовала его веселая подруга. Другие учащиеся, видя это, тотчас вернулись обратно в город, чтобы взять с собой в Серапеум своих возлюбленных с их приятельницами. Таким образом, к мужчинам присоединилось большое количество увенчанных цветами и разодетых девушек, выгнанных из храмов гиеродул, и жриц с лучшей репутацией, которые усердно чтили старых богов или занимались магией…».

А потом они устроили там оргию)) И это не шутка.

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Скажу честно, это не самая увлекательная и оригинальная книга не только среди всех тех, что я читала, но и среди прочитанных мной книг Эберса (а я ещё успела прочитать «Ведь я человек», но отдельно заметку по этому роману делать не хочу, несмотря на то, что он мне больше понравился). Когда оглядываешься на прочитанное, складывается впечатление, что ничего толком не происходило, персонажи какие-то картонные и невнятные, конфликт между христианами и язычниками не несет в себе ничего нового (равно как и очередное указание на лицемерие первых и разнузданность вторых). В общем чтиво вызывает скорее зевоту, нежели что-то ещё. Но… Если сделать своего рода главным героем Серапеум, то история начинает играть новыми красками.

Истории и Карниса, и Порфирия,  и его матери Дамии, и Агнии с её братом, и Дады, и Горго, влюбленной в Константина – всё это мне показалось скучным и несущественным. Но вместе с тем я считаю, что Эберсу удалось мастерски передать те настроения, которые могли царить в Александрии в связи с разрушением храма Сераписа – эту гнетущую атмосферу ожидания конца и то, как сторонники язычества рассматривали роль храма и вероятные последствия его разрушения. Речь шла не просто о потере святыни, а о том, что рухнет вся Вселенная, если это случится, и это, на мой взгляд, оказалось и сильным, и удачным ходом, и вытягивало весь сюжет из болота.

К тому же я не могу не отметить отдельные сильные в своих описаниях эпизоды. Например, момент со смертью старухи Дамии и реакцией на это Горго подан на изумление реалистично и жизненно, аж за душу берет. Хотя встречались и странные решения. Например, я поняла разочарование Горго, когда она прибыла в храм и увидела, чем там его защитники на самом деле занимаются) Но вот её отторжение язычества и обращение в сторону христианства после этого выглядит неправдоподобным, притянутым за уши.

В общем, это одна из тех книг, знакомство с которыми я не могу однозначно порекомендовать, но уж точно не стала бы отговаривать. Прочитать стоит ради художественного взгляда на одно из ярчайших событий в истории позднеантичного Египта, ради интересных мелочей. Но при этом не стоит ждать от этой книги слишком многого.

Всем привет!

Перерыв затянулся по независящим от меня обстоятельствам, но сегодня, наконец, расскажу о новой книге, о которой намеревалась поведать в доп заметках, и она продолжает историю из романа «Самвэл» (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 77. «Самвэл» и «Шахнаме»). Там всё крутилось вокруг событий 367-го года, когда попал в плен и там же скончался армянский царь Аршак II (350-367). Сегодня о том, что было дальше.

После Шапур II (ок. 308-380) напал на Армению, и, что характерно, помогали ему в этом и некоторые армяне, например, Меружан Арцруни и его родич Ваган (Ваан) Мамиконян, тёзка армянского марзпана, о котором, надеюсь, я ещё упомяну позже. Оба, кстати, состояли в родстве со знаменитым военачальником Васаком I Мамиконян (ум. 367), плененным вместе с царем, и, соответственно, его сыном Мушегом Мамиконяном (ум. ок 374/378), который сыграл немалую роль в антиперсидском сопротивлении и дальнейших событиях.

Тогда царица Парандзем, жена царя Аршака, заперлась в крепости Артагерс и довольно долго сдерживала натиск персидской армии, но, в конце концов, персы преодолели сопротивление, взяли крепость, а царицу пленили и увезли в Персию, где она вскоре была убита, причем обстоятельства её гибели преподносятся по-разному, но все рассказы об этом, мягко говоря, не симпатичны.

Казалось бы, после этого Армения оказалась обезглавлена и полностью в руках персов, но в дело вступили оскорбленные такими безобразиями (по отношению к ним, конечно же, а не к армянам) византийцы (точнее тогда ещё восточные ромеи) и отправили на родину ранее отправившегося к ним за помощью (вроде как в Рим) царевича Папа, сына Аршака и Парандзем. Да не одного, а со вспомогательными отрядами.

Пап был единственным сыном, рожденным Парандзем от царя, и, похоже, единственным его сыном, рожденным уже в годы царствования, что, вероятно, и сделало его наследником, а его мать приблизило к статусу царицы-консорта (ранее эта роль принадлежала первой жене Аршака, Олимпии, которую его уже тогда вторая жена, Парандзем, патриотка, но при этом та ещё интриганка, траванула и осталась единственной женой двоеженца Аршака. Кстати, слухи об этом злодеянии далеко расползлись, и эта история окончательно испортила отношения правящего дома и христианского духовенства).

При поддержке ромеев и особенно благодаря пламенному патриотизму и гению Мушега Мамиконяна персы потерпели поражение в битве при Багреванде в 371-м году и были изгнаны из страны. Предатели и те, кого ими признали, тогда закончили позорной смертью, в том числе Меружан Арцруни, казненный после решающей битвы Смбатом Багратуни.

Так вот Пап (ок. 371-374) и стал новым армянским царём. Правление его было недолгим, но запоминающимся. Потому что озабоченный делами своей страны, её самостоятельностью, он проводил реформы, да такие, что по тем временам казались, мягко говоря, смелыми и некоторым даже неприятными.

Первым делом он и Мушег, конечно же, возвратили Армении окраинные земли (хотя при этом в некоторых армянских городах так и оставались римские гарнизоны, которые Пап безуспешно пытался оттуда удалить), а потом царь стал думать, как ему увеличить численность своей армии, и нашёл-таки способы, причем в годы его правления войско армян будто бы возросло до 100 тысяч (а в начале его правления оно составляло около 10 тысяч). Сложность тут была ещё и в том, что Армения уже тогда являлась, по сути, феодальной, а центральная власть была не слишком-то сильной, отдельные области управлялись вассалами царя – нахарарами, которые в своих землях хотели быть полноправными хозяевами, и каждый был кто во что горазд, что создавало угрозы не только внешние, но и внутренние, и перед Папом, как и перед его отцом, решавшим этот вопрос радикально, стояла непростая задача устранения этой разрозненности.

Кроме того, в погоне за подниманием страны с колен Пап здорово наехал на церковников, коими тогда руководил католикос Нерсес I Великий (ум. ок 373), внук Григория Просветителя, крестившего Армению – Пап поотбирал у церкви земли и некоторые привилегии, позакрывал монастыри, будто бы, чтобы повысить рождаемость, и даже велел не отправлять кандидатов в католикосы в Кесарию, а рукополагать в сан на родине. Понятное дело, это вызвало конфликт с духовенством, и впутало молодого Папа в очень неприятную историю. Подробнее не буду рассказывать, чтобы не спойлерить.

К сожалению, жизнь царя оборвалась рано и трагически после того, как он дал понять, что не будет плясать под римскую дудку и неудачно намекнул, что и со вчерашними врагами-персами, мог бы найти для этого компромиссы. Сыновья Папа от Зармандухт в 374-м году были всё ещё очень малы, и потому не без помощи императора Валента на трон посадили Вараздата (374-378). Предположительно он был племянником Папа, сыном Аноба, одного из сыновей Аршака II от Олимпиады, что ромеям было бы особенно приятно и удобно, окажись это правдой (потому как есть ещё версия, что сам Вараздат почему-то свою родовую принадлежность не знал, и в том, что он Аршакид, убедил его сам Валент).

Правление у Вараздата вышло недолгим и максимально неловким. При всех своих достоинствах он был послушным орудием в руках западных соседей: из-за его инертности римляне начали обсуждать с персами решение их давней распри максимально хреновым для Армении способом (страну армян они предполагали тупо поделить меж собой), и под влиянием своего римского советника Вараздат даже предательски приказал убить спарапета Мушега Мамиконяна, последнюю надежду армян на независимость. Что же удивляться, что другой Мамиконян, Манвел, устроил потом восстание и добился побега Вараздата к императору Феодосию? Правда, по пути царя поймали и сослали на остров Тулис (где это, достоверно теперь хз, но в ссылке там бывший царь и провёл остаток своих дней).

После такого вот устранения царя армяне вернули трон законному наследнику – Аршаку III (378-389), старшему сыну Папа и Зармандухт, который стал единственным правителем после смерти его брата, Вагаршака. Правление его хоть и было более долгим, чем у предшественников, но хорошего ничего стране не принесло – именно в годы его правления, в 387-м году, Армения-таки была разделена на две части: западная отошла Римской империи, а восточная – Сасанидской Персии.

Это стало первым, но не единственным разделом Армении, и, несомненно, прошло очень болезненно для жителей страны. Аршак вместе с нахарарами-христианами перебрался в Западную Армению (которая, в свою очередь, разделена была ещё на четыре области) и стал последним 100%-ным Аршакидом в ней (да и царем, в принципе, тоже, после его смерти областью управляли просто наместники, не считая недолгого владычества Хосрова).

К слову, в Восточной Армении Шапур, чтобы прекратить отток населения, правителем поставил Хосрова IV (387-392 и потом 414-415), который, вероятно, но не точно, тоже принадлежал к Аршакидам и, возможно, приходился сыном свергнутому Вараздату. Зато он точно был женат на сестре Шапура, но при этом христианин, так что, с одной стороны, поспособствовал возвращению многих бежавших на родину, с другой власть зятя не оспаривал…Ну, точнее не должен был, но что-то пошло не по плану. Хосров самовольно поставил новым католикосом Армении сына Нерсеса Великого – Саака Партева (348-439), из-за чего нарвался на взбучку от своих покровителей-персов и, не сумев дать отпор, оказался заточен в крепости «Ануш-берде» («Замок Забвения»), а на его место новый шахиншах Бахрам IV (ок. 389-400) посадил его (вроде) брата Врамшапуха (389/400-414).

Тот оказался более успешен – установил наконец мир, продвинул христианство даже в отдаленные языческие области и при нем создал армянский алфавит Месроп Маштоц, учитель знаменитого историка Мовсеса Хоренаци и военачальника Вардана Мамиконяна. Однако в 414-м году Врамшапух умер и, видимо, за неимением лучших кандидатур вернули на место Хосрова, который, впрочем, радовался этому всего около года. Под предлогом того, что сын у почившего царя ещё возрастом слишком мал, новый шахиншах Йездигерд I (ок. 400-420) поставил правителем Армении своего сына Шапура (415-420). Историю его я уже упоминала (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 82. «Семь красавиц» и «Шахнаме»), повествуя о приходе к власти знаменитого Бахрама Гура (ок. 421-440). Шапур эти свои новые владения явно (и взаимно) недолюбливал, и потому, едва услыхал весть о смерти отца, ринулся в Ктесифон занимать папкин трон, но не успел…и вообще его там убили недовольные и им, и отцом его, и всем их родом.

Этим воспользовались армяне, пытаясь восстановить независимость, возникшие хаос и анархия длились около трех лет, прежде чем Бахрам дальновидно сделал их новым царем сына Врамшапуха – Арташеса IV (422-428). Печаль тут в том, что он стал последним Аршакидом на армянском престоле и надолго прервал преемственность царской власти, потому как уже спустя шесть лет выбесил армянскую знать, был свергнут Бахрамом, но на его место шахиншах поставил не нового царя, а наместника-марзпана. Марзпанство в Армении просуществовало практически до самого конца существования Сасанидской Персии – с 428 по 642-й годы. За это время всего семь марзпанов были армянами, а остальные – персами. Вот такой вот итог у того, о чем рассказывается и в сегодняшнем романе:

«Царь Пап» С.Е. Зорьяна

Время действия: IV век н.э., ок. 371-374.

Место действия: Армения и Римская империя (территории современных Армении и Турции).

Интересное из истории создания:

Стефан Егиаевич Зорьян (1889/1890-1967) – армянский писатель и с 1965-го года академик АН Армении. Родился он в крестьянской семье в селе Караклис (ныне г. Ванадзор), и настоящая его фамилия была Аракелян.

Учился он в русскоязычной школе, а в 1906-м году переехал в Тифлис (ныне Тбилиси), где работал поначалу корректором, а потом переводчиком в редакции сначала армянской газеты «Посланник» («Surhandak»/«Սուրհանդակ»), а потом, когда в 1912-м году её прекратили издавать, в редакции газеты «Культура» («Mshaki»/ «Մշակի»), которая издавалась до 1921-го года. Впрочем, молодой писатель ещё в 1919-м году оттуда ушёл, пожил какое-то время на малой родине и уехал уже в Ереван. С 1922 по 1925 год работал в Наркомпросе СССР, в 1929 году был избран членом ЦК, оставаясь в его составе до 1937 года, а в 1953 и 1957 году даже избирался в состав Верховного совета СССР. С 1950 по 1954 год был секретарём Союза писателей Армянской ССР.

К слову, писать Зорьян начал вроде как ещё с 17 лет, а печататься с 1909-го года (рассказ «Голодные» в журнале «Лума») – вероятно, место работы этому поспособствовало. Первым сборником рассказов стал «Хмурые люди» 1918-го года, а первым романом, судя по всему, «Белый город» 1930-го года, причем после 1918-го года многие работы писателя были посвящены социальным преобразованиям, тому, как социализм изменил жизнь его современников и соотечественников.

Примечательно, что роман «Царь Пап» С. Зорьян писал в годы Великой Отечественной войны, в 1941-1943-х годах, а издан он был, похоже, уже в 1944-м, и это не могло на сам текст не повлиять, поскольку центральная тема этого произведения – борьба с захватчиками, причем как явными, так и пока неявными. Кстати, интересное дополнение – Зорьян не только на эти темы писал, но и «Войну и мир» Л.Н. Толстого переводил на армянский язык.

Роман-предысторию «Царя Папа» – «Армянская крепость» автор создал лишь в 1959-м году. Прочитать его я не успеваю, но рекомендую всё-таки ознакомиться и с ним, причем именно с него и начинать. На русский язык «Царь Пап» был переведен ещё в 1946-м году, а его приквел – в 1984-м. Кстати, благодаря донату я сумела ухватить бумажную версию книги как раз 1984-го года, где есть оба этих романа.

О чём:

Главные герои в этой истории и собственно молодой царь Пап, и его спарапет Мушег Мамиконян, и спарапетский телохранитель Раат, который появляется уже в первой главе под видом слепого гусана (музыканта), который с товарищем-стариком идет в занятый персами Двин, столицу царства. У их вылазки (или скорее пролазки?) несколько целей – во-первых, разведать обстановку, во-вторых, предупредить жителей о том, что царь Пап и преданные ему люди уже вернулись в страну и начинают освободительную борьбу, и, если свезет, очень скоро придут и под стены столицы, поэтому её жителям нужно быть готовыми к этому.

Помимо этого, сам Раат имел ещё одну причину прийти в Двин – там он когда-то жил и там же жила его невеста – Назени, с которой он жаждал увидеться. Однако в тот раз ему даже не удалось приблизиться к её дому, а в толпе её, естественно, он не увидел (да и толпы-то не было, потому что все опасались лишний раз выйти из дома, пока вокруг шарятся персы), а, когда персидские войска стали терпеть поражения на поле боя, персидский гарнизон спешно покинул город и вскоре туда пришёл царь Пап со своими друзьями, Мушегом и комесом Теренцием, посланным его императором Валентом «помочь» армянам. Но и тогда Раат невесту не нашёл – её дом был заперт, а соседи могли передать лишь слухи о том, куда девушка и её мать после гибели отца семейства ушли.

Плохие новости ждали и молодого царя – он вскоре узнал, что его мать оказалась в плену (позже дошли вести и о её гибели) и оказался этим известием крайне подавлен и, возможно, именно поэтому рвался в бой даже тогда, когда окружение ему настоятельно советовало этого не делать.

После победы Мушег, озабоченный самоуправством молодого и неопытного царя, всё-таки вынужден был отправиться в области, чьи владетели-нахарары поддерживали персов или даже просто отказались помочь соотечественникам. Пап оказался предоставлен, наконец, самому себе, и спарапета по возвращении ждал большой сюрприз…

Отрывки:

На самом деле интересных отрывков было несколько, но, если я хочу избежать лютейших спойлеров (а я хочу!), то стоит оставить из всей кучи только два первых.

«…На другой день подъехали к женскому монастырю, окруженному высокими зубчатыми стенами. Вокруг монастыря простиралось широкое поле, на нем работало множество женщин, одетых В черные длинные одинаковые платья, одинаково подпоясанные — так, что на груди и подоле получалось много складок. Когда монахини шагали, длинные концы их поясов развевались, повторяя каждое движение. Некоторые женщины поверх платьев накинули на себя подризники, распахнутые спереди; у всех были черные головные повязки, завязанные узломпод подбородком, закрывавшие лоб и уши.

Присмотревшись, Пап увидел, что почти все работавшие в поле — юные девушки, среди них встречались и девочки лет девяти — двенадцати. Вид этих маленьких монашек, одетых во все черное, был особенно жалким. Почему юных дев оторвали от дома, от родителей и подруг и привели в это безлюдное место?.. Когда Пап направил коня к воротам в зубчатой стене, чтобы узнать, как называется монастырь, путь ему загородила пожилая монахиня в черном с маслеными, как оливы, темными глазами. Она встала перед ним всем своим огромным телом.

— Что желает господин сепух? — поинтересовалась она холодно, давая понять, что вход в ворота запрещен.

— Можно посмотреть обитель? — спросил Пап.

— Это женский монастырь, господин сепух, мужчины не имею т права входить сюда, — ответила старая монахиня жестким мужским голосом. — Это можно лишь с разрешения нашей благочестивой настоятельницы. Изволь мне назвать твое имя и род, я сообщу настоятельнице, может быть, она разрешит.

— Раз запрещено, значит, и не будем просить... — отказался Пап, подумав, что открывать здесь свое имя не следует, а называть чужое имя и род неудобно. Но он не удержался от вопроса : — Однако почему вы собрали в этой обители так много юных девушек? Пусть бы они играли со своими подружками или вышли замуж...

Старая монахиня, которая, видимо, была помощницей настоятельницы, сначала побледнела, потом вдруг вспыхнула, кровь бросилась ей в лицо, и, сверкая глазами, напоминающими оливы, она отчеканила:

— Умерь свои слова, господин сепух, и не вмешивайся в порядки, установленные господом. Удались, пока не поздно, чтобы твои богопротивные слова не прослышал кто-нибудь и не сообщил католикосу Нерсесу...

Пап сразу же почувствовал острозубую пантеру, притаившуюся под внешней кротостью и черным одеянием этой старой монахини. Опасаясь, как бы она не подняла шум и не стала допытываться, кто он, царь повернул коня и сказал Бату и Иеремии:

— Пойдем, она угрожает нам Нерсесом...

Это приключение развеселило друзей.

— Как думаешь, если бы мы сказали, что ты царь, впустили бы ? —заинтересовался Иеремия.

— Во-первых, не поверили бы, во-вторых, могли бы схватить и послать к Нерсесу, - пошутил Бат.

— И он наказал бы меня своими нравоучениями, — засмеялся Пап.

Так, перебрасываясь шутками, они ехали довольно долго…».

И второй:

«…В этот поздний вечер, на третий день после возвращения католикоса из Двина, когда лекарь Саак, сидя на ковре и раскрыв перед собой пергаментные греческие и ассирийские лечебники, при свете лампады и свечей растирал какое-то лекарство, к нему быстро вошел испуганный отец Фавстос и сказал, учащенно дыша:

— Поспеши, отец Саак, блаженный опять занемог. Поспеши...

— Опять, наверно, сердечный приступ, — сказал отец Саак и, надев на домашнюю одежду широкую рясу и крепко заперев дверь кельи, затрусил в патриаршие покои, где Нерсес действительно полулежал в своей спальне, как всегда в таких случаях, в мягком и глубоком кресле.. Седая борода его была всклокочена, сухая костлявая рука лежала на груди. Отец Саак поспешил, но с уважением подошел к нему. Нерсес сказал угасшим голосом:

— Сердце, отец Саак... Опять сердце... Чувствую, напрасно любое лекарство и лечение... Ибо сердце мое устало... Уже не способно служить телу моему...

Сказав это, он костлявой тонкой рукой отвел шелковую рясу и другие одеяния под ней и указал на сердце, то есть на то место, где кожа будто приросла к костям худого тела и где синели вены. Отец Саак, подойдя, две секунды подержал руку на этом месте, потом нащупал пульс больного и, склонив голову, в молчании долго внимал ему. Озабоченно посмотрев на отца Фавстоса, лекарь покачал головой и предложил Нерсесу успокаивающее лекарство. Патриарх отказался.

— Достаточно мне жить, отец Саак, — Голос его был еле слышен. — Я уже стар... Лекарства напрасны.

Несмотря на поздний вечер, весть о болезни католикоса быстро облетела братию , почти все вышли из келий на мощеный двор собора. Старшие епископы поднялись в патриаршие покой и столпились в залах, соседних со спальней католикоса, ожидая новых известий о болезни святейшего. Архимандриты, иноки и дьяконы, разбившись на группы, вели негромкую беседу, обменивались догадками о болезни католикоса.

Вот уже три дня они нетерпеливо ждали сообщений о результате поездки патриарха в Двин. Сумел ли католикос как нужно наставить царя или, может быть, царь пренебрег его назиданиями — никто не знал, потому что Нерсес, вернувшись из Двина, не обронил ни одного слова даже сопровождавшим его епископам. Все с большим интересом ждали результата этого свидания, однако вместо этого сегодня услышали весть о тяжелой болезни святейшего.

Толпившиеся во дворе монахи так и набрасывались с тревожными вопросами на каждого, кто выходил из патриарших покоев. Безрадостные ответы немедленно передавались из уст и уста. Неизвестно, как и откуда в толпе, собравшейся во дворе, вдруг родилось и побежало тяжелое слово, которое шепотом монахи передавали от одной группы к другой.

— Отравление... патриарх отравлен...

— Кто же? Царь?..

— Тсс, тихо...

— Если это правда, нужно ли молчать? — послышался чей-то голос в темноте.

— Тсс, осторожно... Узнаем. Как знать, что правда, что неправда... — предостерег другой.

И опять голоса стихли, перешли в шепот, который, однако, шелестел во всех концах двора, в тени деревьев, под стенами церкви, у патриарших покоев. Что говорила братия, трудно было узнать. Все были обеспокоены, напряженно ждали.

— Отец Саак... Отец лекарь, — вдруг пронеслось во дворе.

Из патриарших покоев действительно вышел отец Саак, печальный, возможно из-за того, что блаженный отказался от предложенного им средства, или просто потому, что состояние святейшего было тяжелым. Толпа архимандритов и иноков надвинулась на него со всех сторон.

— Верно, отец Саак, что блаженный отравлен? — спросил кто-то.

— Царем, — добавил кто-то в темноте.

— Тсс, — пригрозил чей-то голос. — Послушаем отца Саака.

— А почему не спросить, если говорят, что отравлен? — повторил первый толос. — Не дали ли святейшему чего-нибудь смертельного? А, отец Саак?

Лекарь удивленно посмотрел на толпу:

— Откуда эта мысль, глупейшая и ненужная! Он не отравлен... Сердце у него старое и очень слабое...

— Говори правду, отец Саак, правду, — заговорил новый голос. — Ты же всегда был правдолюбцем.

Подошли новые священнослужители и плотнее окружили отца Саака.

— О смотрел я святейшего по своему разумению, святые отцы. И повторяю , нашел, что сердце у него больное. Я давно предупреждал блаженного, чтобы не садился ни в колесницу, ни на коня. Ибо сердце у него очень больное...

Как бы нараспев заныли голоса недоверия, потом стал расти глухой ропот, и вдруг всплеснулся звонкий взволнованный голос:

— Ты не прав, отец лекарь!.. Не к лицу это... Мы уже знаем, патриарха отравили...

— Отравлен!.. О травление! — побежало недоброе слово в этой толпе, сплошь одетой в черное. И опять в этом общем ропоте зазвенел тот же голос:

— Вот, святые отцы! Тот, кто отнял у церкви ее доходы, лишает нас и нашего патриарха! — Это кричал высокий иерей, его борода в темноте слилась с черной рясой, но блестящие глаза, словно метали молнии…».

Вот так вот и рождаются информационные вбросы)

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Я должна сказать, что в целом эта книга понравилась мне гораздо больше, чем откровенно сомнительный «Самвэл» Раффи. На первый взгляд у этих книг немало общего, но есть всё-таки и ощутимые различия, которые, на мой взгляд, играют в пользу «Царя Папа».

Язык изложения схожий с языком других армянских авторов (того же Раффи), и мне всё же кажется, что сходство в изложении текстов армянских авторов завязано на особенностях собственно армянского языка, это и делает тексты в определенной степени узнаваемыми, похожими друг на друга по своему слогу и ритму, но не вполне похожими на тексты русскоязычных авторов. В принципе, это неплохая фишка.

Что касается остального, то здесь тоже очень сильны патриотические мотивы, хватает агрессивного заряда, схожие темы и опорные точки, но в некоторых вещах акценты смещены, причем чуть ли не на прямо противоположное. Если в «Самвэле» одна из тем была завязана на спасении христианства и христиан от огнепоклонников, то тут Зорьян начинает вроде с того же, а потом разворачивает всё по меньшей мере на 90 градусов и рассказывает уже о перегибах и откровенных злодеяниях христианских церковников, а потом о том, как на это реагировал молодой и горячий царь, и во что это вылилось. Это не антихристианская книга, но вот этот момент, с одной стороны, роднит её с раннесоветской литературой, громившей церковь да религию и там, и сям, и в то же время, он не слишком характерен для армянской литературы в целом, где христианству придается огромное значение, и оно рассматривается неразрывно связанным с армянами и их страной.

Ещё не могу не отметить, что Зорьяну удалось, пожалуй, создать действительно харизматичного персонажа в лице Папа. Хотя местами он меня подбешивал, в целом его начинаниями проникаешься, его личность вызывает симпатию, а логика и поступки, направленные на укрепление его родины и благополучие народа – уважение. Хотя он позволял себе неоднозначные высказывания, в целом он производит впечатление человека не фанатичного, милосердного, прямолинейного и справедливого, чего, пожалуй, не было в том же Самвэле. Даже наивная вера Папа в людей, которая в другом случае могла бы меня раздражать, здесь вызывает скорее сочувствие и даже какое-то умиление, вот, мол, какой прекрасный человек.

Другой герой, Раат, не столько интересен сам по себе, сколько любопытна история его поисков возлюбленной. Поначалу я зевала с этого избитого тропа, но автору удалось сделать удивительное – настойчивое повторение этих поисков, переживаний Раата, его сомнений, создало у меня давящее и гнетущее ощущение, заставив уже саму задаваться вопросами о том, что случилось с Назени и с нетерпением ожидать момента, когда она всё-таки найдется. Короче…Заставил же переживать за героев, а! Я сама удивилась, что такой топорный прием сработал да ещё так точно.

Наконец, я должна предупредить, что, не считая первой главы, начало у книги капец какое растянутое и нудное, я еле его осилила. Вообще изложение Зорьяна, особенно в начале, кажется очень затянутым, причем растянутым искусственно, с обилием лишних слов и деталей, как будто густую тягучую кашу черпаешь ложкой и жуешь. Но чем дальше, тем меньше это бросается в глаза. Совсем тяжко на части про освободительную войну, полегче на истории правления Папа и я прям читала, затаив дыхание в конце, особенно историю с поездкой по приглашению Валента в Тарс.

Короче первые главы нужно просто пережить, а дальше это вполне достойная и любопытная книга, по-своему приятно написанная. Я позже обязательно прочитаю «Армянскую крепость» (благо она в том же издании) и, может, когда-нибудь даже о ней расскажу. Хотя вряд ли. У Зорьяна есть и другие исторические романы, и, если я их найду и сочту полезным рассказать и о них, то непременно это сделаю. Пока среди армянских авторов он вызывает у меня наибольший интерес.

Всем привет!

Вот мы и подобрались к переломному периоду в европейской истории. В прошлый раз я рассказывала о событиях 440-470-х годов в Британии и северной Европе, а сегодня опять вернусь к Европе южной и центральной – чтобы рассказать о том, как в 476-м году традиционная римская власть пала в Западной Римской империи.

И начать надо, как водится, с предыстории. Я уже упомянула о том, какой конец встретил Валентиниан III (423-455), и как после этого его сменяли один за другим Петроний Максим, Авит и Майориан (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 84.1 «Delenda est»). Майориан, к слову, под давлением Рицимера в 461-м году отрекся от трона, уступив своё место другому ставленнику бывшего покровителя – Либию Северу (461-465). На деле ничего не поменялось и заправлял всем всё тот же Рицимер.

Понимали это и на востоке, ведь там картина творилась схожая и были собственные делатели императоров – полководец Аспар и его сын Ардавур, которые в романе Т. Парницкого тоже упоминались. Впрочем, в первой части они скорее мелькали мимоходом, а что было во второй, я не читала. Но это были именно те люди, что в итоге творили историю, потому как после смерти Пульхерии (399-450) и её супруга-императора Маркиана (392-457) власть потомкам Феодосия в Константинополе больше не принадлежала, и решать, кто будет следующим, стали первые люди государства в лицах Аспара и Ардавура, ведь на чьей стороне армия, тот и достойнейший.

Вот они «достойнейшим» по какой-то причине выбрали комеса Льва, который начинал будто бы как простой мясник, а заканчивал как император Лев I Макелла (457-474). И с выбором полководцы прогадали, потому что вместо того, чтоб быть послушным исполнителем их воли, Лев в итоге расправился с бывшими покровителями и власть до старости ни с кем больше не делил, а потом разделил, но добровольно и со своим внуком – Львом II (473-474), сыном его дочери от Элии Верины, Ариадны, и исаврийца Зенона.

Однако прошло всего три недели со смерти Макеллы, как ушлые родственники (Верина, Ариадна и Зенон) уболтали мальчика разделить власть с папой, который таким образом превратился в императора Зенона (474-475 и затем 476-491), а спустя ещё несколько месяцев юный Лев умер, вроде как от болезни, хотя поговаривали, что его отравили, возможно даже, что кто-то из родителей или они оба по сговору.

Зенон как варвар не очень-то пришелся по вкусу подданным, поэтому пристально следившая за обстановкой Верина решила сместить зятя, а на его место поставить своего любовника Патриция. К заговору присоединились её брат Василиск и ещё ряд военачальников. В итоге Зенон и Ариадна бежали, а новым императором стал ушлый Василиск, который быстро подвинул сестру, а её кандидата вообще казнил. Правда, продержался на своем месте Василиск недолго, около семи месяцев, после чего на трон вернулся (и очень надолго) Зенон. Именно при нем варвары под предводительством Одоакра захватили Рим, и именно он заключил сделку с Теодорихом Великим, что привело к созданию Остготского королевства. Но об этом позже. А пока вернемся к Италии.

Либий Север то ли сам, то ли нет скончался в августе 465-го года, и его место занял Прокопий Антемий (465-472), причем его кандидатура была выдвинута именно Львом Макеллой. Антемий не был таким уже таким послушным орудием Рицимера и пытался править самостоятельно. Однако его борьба с вандалами и вестоготами ничем хорошим не закончилась, а потом ещё Антемий приговорил к смерти по обвинению в предательстве сенатора Романа, коему покровительствовал Рицимер, что привело к серьёзному конфликту. Тогда его удалось замять, но позже он привел к открытой войне, в которой Антемий был убит.

Тогда всего на несколько месяцев 472-го года императором при содействии всё того же Рицимера и с одобрения Макеллы стал Аниций Олибрий, женившийся на Плацидии, дочери Валентиниана. В прошлой заметке я обещала, что они ещё появятся на страницах истории, вот этот момент наступил. В сущности, в череде, по сути, узурпаторов Олибрий был каким-никаким последним императором, связанным с династией Феодосия. Увы, но правление этого набожного и, судя по некоторым признакам, миролюбивого человека закончилось смертью от болезни. Что, впрочем, было лучше судьбы его предшественников и уберегло от печальной участи его вдову, которая осталась в Риме и продолжала заниматься политикой, в том числе для налаживания мирных отношений Восточной империи с вандалами (при её содействии посольство было направлено в 478-м году).

А меж тем гонка за властью продолжалась. Императором ненадолго стал Глицерий (473-474), которого, в отличие от предшественников, на трон привел король бургундов Гундобад, племянник Рицимера (он был женат на тётке Гундобада, дочери Гундахара, который послужил прообразом Гунтера из «Песни о нибелунгах»). Сам Рицимер в 472-м году умер, а власть перед смертью распорядился передать именно Гундобаду. Однако Глицерия Макелла признавать отказался, а покровительство оказывал своему родичу, женатому на племяннице его жены – Юлию Непоту (474-475). Тот в итоге Глицерия сверг, но пощадил его жизнь, и сам стал рулить Западной империей, однако недолго и неудачно.

Юлий Непот владел Далмацией, и именно туда ему пришлось смываться, когда военный мятеж устроил небезызвестный Флавий Орест, бывший нотарий Аттилы и сам гунн по происхождению, который, однако, по меньшей мере, одним браком был женат на римлянке. Если действительно матерью Ромула Августа была Флавия Серена, это могло объяснить, почему именно своего сына Орест предпочел поставить новым императором в 475-м году, а не стать им самому.

Однако мало того, что Ромула считали узурпатором (ведь законным императором всё ещё считался притаившийся в Далмации Юлий Непот) и называли то «Августенком», то «Маленьким позором» (или, скорее, «Позорчиком»)), так ещё и власть его отца продлилась всего-ничего, и судьба всей семьи сложилась трагично.

Варвар Одоакр (по разным версиям – скир, руг, гот или даже гунн (по отцу), т.к. его отец был приближенным Аттилы) ещё юношей поступил на римскую службу, а к 476-му году достиг немалых высот, и после переворота Ореста вроде как получил приказ подавить мятеж. Наёмники войск Ореста поначалу пытались договориться, но перешли на сторону Одоакра, когда Орест отказал им в притязаниях на земли в Италии. В итоге осенью 476-го года Орест был убит, а его сына Одоакр по какой-то причине пощадил и из Равенны сослал на небольшой остров близ Неаполя (позже там появилась цитадель Кастель-дель-Ово, а в тот период, возможно, самим Ромулом был основан монастырь). Там Ромул будто бы и прожил свою относительно долгую для тех времен жизнь. В последний раз он упоминался в 507-м году.

Одоакр же стал «просто королем» в Италии и отослал императорские регалии в Константинополь восстановившему свою власть Зенону, мол, император должен быть один. Тот был так тронут такими проявлениями почтения, что произвел Одоакра в патриции и назначил римским наместником на западе. Тот, 476-й, год формально зачастую и считают годом падения Западной Римской империи и началом средневековья, хотя на самом деле развал продлился вплоть до 480-487-х годов, да и Одоакр вплоть до своей смерти в 493-м году именовался именно что наместником.

Юлий Непот всё ещё считался императором, хотя по факту и управлял только Далмацией, пока в 480-м году его не убили (причем, возможно, то была заказуха, и заказчиком был свергнутый Непотом Глицерий, которого при низложении забыли убрать, вместо этого его будто бы сделали священнослужителем и отправили подальше…В Далмацию по одной из версий, где он, вероятно, и умер своей смертью уже после 480-го). После убийства Юлия Непота Зенон отказался назначить ему преемника, так что реальным концом Западной Римской империи можно назвать 480-й год. А можно 487-й, когда был убит последний наместник Галлии – Сиагрий. А можно 493-й, когда убит был уже сам Одоакр, и на месте его владений возникло Остготское королевство, окончательно похоронив под собой Западную Римскую империю. Есть, конечно, и другие точки зрения, мол, это и не считается падением, Римская империя не исчезла и т.д. и т.п. Но всё же большинство, как я понимаю, считают это именно падением, и связывают его именно с низложением Ромула Августа в 476-м году. Вот о тех-то событиях и написал в своем романе

«Последний легион» В. М. Манфреди

Время действия: рубеж V-VI веков н.э., ок. 476 гг.

Место действия: Западная Римская империя, Британия.

Интересное из истории создания:

Валерио Массимо Манфреди (р. 1943) – современный итальянский историк, археолог и писатель, можно сказать, и сам в каком-то смысле живой осколок истории, потому что родился в провинции Модена, когда та ещё была частью королевства Италия (1861-1946). Несмотря на то, что Б. Муссолини стал премьер-министром ещё в 1922-м году, республикой Италия стала только после референдума 1946-го года. Так что три с лишним года своей жизни Манфреди прожил при монархии. И есть что-то символичное в том, что он потом в университете Болоньи выучился на историка, а потом продолжил образование и затем преподавал сам в католическом университете Святого Сердца в Милане. Его специализация – история искусств, археологии и географии Древнего мира. В 1970-1980-х он бывал неоднократно в археологических экспедициях, как в Италии, так и за её пределами (в Перу, Израиле, Турции и т.д.). И, понятное дело, что большая часть его публикаций – это научные статьи, эссе и т.п.

Однако в какой-то момент его потянуло на создание и художественной литературы, и его дебютом стал в 1985-м году роман «Палладион», и в последующие годы он более-менее регулярно издавал романы на тему истории древнего мира. «Последний легион» (ит. «L’ultima legione») – роман относительно свежий, 2002-го года, и в каком-то смысле не совсем типичный для автора, т.к. повествует не о древности, а о рубеже поздней античности и раннего средневековья. Эта книга была переведена на английский, французский, испанский, немецкий, польский, греческий, румынский, венгерский, даже каталанский и множество других языков, включая и русский (в 2005-м году издательством «АСТ»). Кроме того, в 2007-м году по мотивам этого романа Д. Лефлер снял фильм «Последний легион». Ключевое тут «по мотивам», так что, стоит ли смотреть, не знаю. Хотя у меня и к книге хватает вопросов. Кстати, о ней. Едем дальше.

О чём:

В один не самый приятный осенний денек гревшиеся у костра легионеры из созданного Орестом «последнего легиона», «Nova Invicta», обсуждали плачевное положение дел в империи незадолго до того, как в лагерь нагрянули незваные гости. Сразу стало ясно, что ничего хорошего от этих всадников-варваров ждать не приходится, а уж, когда начальник гарнизона Клавдий отказался исполнять приказ их короля Одоакра, совсем запахло жареным, и вскоре началась атака варварских полчищ. В последний момент тяжело раненый Клавдий успел отправить в качестве гонца к Оресту, дабы тот выслал подмогу, Аврелия, того самого бравого вояку-легионера, который не помнил, чем занимался до службы, и не представлял своей жизни без армии и империи.

Вот только не повезло не только его легиону, но и самому Оресту – в торжественный вечер по случаю тринадцатилетия его сына варвары напали и на его виллу, где устроили настоящий 3,14Здец даже, надо думать, по меркам того времени. Смертельно ранен был и сам Орест, а его жену, сына и оного наставника служитель Одоакра, Вульфила, увёз с собой в Равенну. Прибывший на место Аврелий только и мог, что лицезреть последствия резни, насилий и грабежа, и, должно быть, вообще не представлял, что ему теперь делать, если б чудом не нашёл умирающего Ореста, который попросил его спасти юного императора из рук варваров. Ну, конечно, что может быть проще? Впрочем, Аврелий не только и не столько был тронут этой отцовской просьбой, сколько был в растерянности и отвык за минувшие годы сам принимать решения, а лишь исполнял приказы. Так что, даже, если приказ такой, его следует исполнять. Посему Аврелий на коне Юбе бросился в Равенну навстречу опасностям и переменам, ибо в короткий срок для него, как и для империи, переменилось всё.

Отрывок:

На самом деле начало этой книги привело меня в чувство глубокого дискомфорта и неудовлетворения, не только из-за неприглядности описанного, но и из-за того, что всё произошло очень быстро, и автор совсем не рассказал историю Одоакра, а ведь это был варвар, буквально переломивший ход истории. И я невольно вновь вспомнила строку из книги, которую мне подарили в детстве, и которую я читала много раз, и мне аж врезалась в память та фраза о гибели Ореста. Поэтому для начала я хочу тут процитировать именно этот отрывок из книги «Древняя Русь» С.В. Перевезенцева:

«…Жители Равенны меньше всего боялись, что их город будет захвачен каким-нибудь варварским нашествием. Город был окружен мощными каменными стенами. За стенами — обширные и непроходимые болота. С востока доступ к городу закрывало море. Так что любой враг, подошедший к столице Западной Римской империи, был заранее обречен на поражение.

Но вот чего опасались жители города — так это бесконечных сумятиц, которые устраивали римские военачальники. Впрочем, и к этому привыкли. Как только на улицах Равенны начиналось хаотичная беготня легионеров, всем становилось ясно — в империи происходит очередной переворот. Горожане сразу же закрывали двери и окна и старались не показывать носа из дома, пока все не успокаивалось.

Но вот обитателям императорского дворца от этих событий спрятаться было невозможно…

— Ищите в дальних покоях и на кухне! — Одоакр указал рукой, в которой держал короткий римский меч, в конец коридора. Десяток солдат-легионеров, позвякивая доспехами, быстро побежали вперед. Другие уже целый час рыскали по бесконечным коридорам и комнатам дворца. Они разыскивали Ореста и его сына Ромула Августула, которые спрятались, лишь только узнали о мятеже в армии.

Этот мятеж поднял Одоакр. За несколько лет службы у римлян Одоакр проявил себя талантливым полководцем и значительно возвысился. Теперь ему подчинялось большое войско, состоящее из представителей разных варварских племен. Здесь были и руги.

Вот и сейчас рядом с Одоакром стояли Авентрод и Видольф. Только им доверял Одоакр полностью, потому и стали они самыми верными его телохранителями. Хоть и был Одоакр одет в металлический доспех и римский шлем, но он понимал — в случае беды, твердая рука друзей защитит гораздо надежнее, нежели железные доспехи.

В конце коридора послышались крики и шум борьбы. Видольф сразу же встал впереди Одоакра, прикрывая его своим телом. Авентрод обернулся и с поднятой палицей ожидал возможного нападения сзади. Наконец, крики прекратились, зато в коридоре показались легионеры, которые под руки тащили обмякшее тело теперь уже бывшего временщика — Ореста. За ним вели и мальчика — императора Ромула.

Легионеры доволокли Ореста и бросили его под ноги Одоакра.

— Этот трус прятался за горшками на кухне! — сказал один из солдат и брезгливо пнул Ореста ногой.

Распластавшийся Орест поднял голову и жалобным голосом прошептал:

— Одоакр, только не убивай! Отпусти меня вместе с сыном и даю слово — никогда больше я не побеспокою твои владения!

Пальцами, на которых сверкали перстни с драгоценными камнями, он хватал Одоакра за ноги. Его дорогая, отделанная пурпуром тога сбилась в комок и обнажила ноги в кожаных сандалиях. По щекам текли слезы…

Одоакр снял шлем, и презрительная улыбка искривила его губы.

— Когда-то ты был славным воином, Орест! Но богатство и роскошь превратили тебя в жалкую змею! А вот наградить своих солдат ты не захотел. Ты недостоин жизни! Поднимите его!

Солдаты подхватили Ореста и поставили на ноги.

— Прощай! — сказал Одоакр и одним коротким ударом меча лишил Ореста жизни.

Ромул Августул с ужасом наблюдал всю эту сцену. Страх сковал его руки и ноги, комок в горле не давал возможности издать ни звука. Так и стоял он в окружении вражески настроенных воинов над телом убитого отца. И ожидал столь же печального конца.

Но Одоакр по-своему расценил это молчание.

— Глядите-ка, а император даже слезинки не пустил! Завидное самообладание! — проговорил он, внимательно вглядываясь в глаза мальчика. Но ужас, поселившийся в них, успокоил Одоакра. — Нет, он боится, очень боится. А раз так, то не страшен. Вот что, Ромул, я сохраню тебе жизнь, но из Равенны ты уедешь немедленно!

Одоакр взмахнул рукой и Ромула Августула увели. В тот же день он был отвезен под Неаполь, где и содержался под стражей в одном из поместий до самой смерти…»

О тех же событиях, что привели Ромула Августа на островок близ Неаполя Манфреди писал так:

«…Теперь уже все отчетливо слышали шум схватки, начавшейся у ворот и вдоль всей линии укреплений, окружавших виллу. Ворота явно готовы были упасть под напором атакующих. А когда защитники дома бросились на окружавшую виллу стену в надежде отбить атаку, десятки штурмовых лестниц поднялись над верхним краем стены, сотни воинов бросились по ним со всех сторон, и воздух наполнился их дикими криками. Ворота треснули под ударами тарана, и гигантский всадник промчался сквозь них, свесившись с лошади вбок, словно акробат. Орест узнал в нем лейтенанта армии Одоакра и бросился на него, взмахнув мечом:

— Вульфила! Предатель! Мерзавец!..

Амброзин сумел-таки добраться до дровяного сарая, волоча за собой дрожащего, перепуганного мальчика, — но в царившей вокруг суматохе воспитатель не заметил, что Флавия Серена куда-то подевалась. А потом Ромул смог через щель в двери наблюдать за разворачивающейся трагедией. Он видел, как гости его отца один за другим падали на землю, заливаясь собственной кровью. Он видел и отца, с храбростью отчаяния набросившегося на отвратительного гиганта: Орест был ранен, упал на колени, но снова поднялся, по-прежнему держа в руке меч, и сражался до тех пор, пока силы не покинули его окончательно. Лишь тогда он упал. Ресницы мальчика дрожали, разрезая картину на тысячи кусочков и навсегда впечатывая каждый кусочек в его память. Ромул слышал крик матери: «Нет! Будь ты проклят! Будьте вы все прокляты!», и Амброзин тут же выбежал наружу, чтобы защитить Флавию. А она кричала от ужаса, царапая себе лицо ногтями, когда упала на колени рядом с умирающим мужем. Ромул предпочел бы погибнуть вместе с родителями, нежели остаться в одиночестве в этом диком, безумном мире! Мальчик задохнулся, когда гигантский воин-варвар обмакнул руку в кровь его отца и начертил на собственном лбу красную линию. Ромул помчался туда, где упал отцовский меч: он сам будет сражаться, он уничтожит этого мерзкого врага!

Амброзин, двигаясь легко и стремительно, умудрился незамеченным проскочить под дождем дротиков, между людьми, отчаянно сцепившимися друг с другом, и очутился между мальчиком и мечом варвара, который как раз вознамерился срубить голову юному императору; но удар остановил сам Вульфила, рявкнувший на солдата:

— Идиот! Ты что, не видишь? Ты не знаешь, кто это?!

Солдат смущенно опустил меч.

— Забери всех троих, — приказал Вульфила — Женщину тоже. Мы их возьмем с собой. В Равенну…»

«…

— Что ты намерен сделать с мальчиком? — спросил Амброзин.

— Это не твое дело, — ответил Одоакр.

— Пощади его. Он не причинит тебе никакого вреда. Я не знаю, почему тот человек хотел его спасти, но тебя это ни в каком случае не должно тревожить. Он действовал в одиночку: если бы за ним кто-то стоял, они бы выбрали другое место и время, разве не так? И тогда бы пришло гораздо больше людей, и были бы наготове лошади, и был бы разработан маршрут побега… а знаешь ли ты, что маршрут предложил именно я?

Одоакр был не на шутку удивлен внезапным признанием старого человека, а также непреодолимой логикой его слов.

— Но как тот воин нашел ваши комнаты, а?

— Не знаю, но догадываюсь.

— Ну, и?..

— Он знал твой язык.

— Почему ты в этом так уверен?

— Потому что я слышал, как он говорил с твоими солдатами, — пояснил Амброзин.

— Но как он с мальчиком выбрался наружу? — продолжал спрашивать Одоакр. Ни он, ни его люди не в состоянии были объяснить, каким образом Ромул и Аврелий очутились за стенами дворца, когда все выходы были перекрыты.

— Вот это мне неизвестно, потому что твои люди отрезами меня от них; но мальчик был мокрым насквозь, и пахло от него просто ужасно. Так что, полагаю, они могли проскользнуть через одну из сточных труб. Но не все ли равно? Тебе незачем бояться мальчика, которому едва исполнилось тринадцать лет. Я ведь говорю только о том, что тот незваный спаситель действовал сам по себе. И он был серьезно ранен. Наверное, он уже умер. Пощади мальчика, умоляю тебя. Он ведь просто ребенок; что он может сделать, какой вред причинить кому бы то ни было?

Одоакр посмотрел в глаза старого наставника, и вдруг у него закружилась голова от охватившего его чувства неуверенности. Он отвел взгляд, делая вид, что обдумывает свои слова, затем произнес

— Иди пока. Вам недолго придется ждать моего решения. Но если вдруг повторится то, что случилось этой ночью, забудь о надежде.

—Да разве такое возможно? — возразил Амброзин. — За каждым нашим движением следят десятки твоих воинов… старик и мальчик! Но если ты позволишь дать тебе совет…

Одоакр не желал унижаться, отвечая согласием, но ему было страшно интересно услышать, что может сказать этот старик, способный лишить его уверенности в себе простым взглядом. Амброзин всё понял и продолжил:

— Если… если ты уничтожишь этого ребенка, это может быть воспринято как злоупотребление силой и властью… например, восточным императором, у которого в Италии много сторонников и огромная армия. При таких обстоятельствах он никогда не примет твои полномочия. Видишь ли, римлянину дозволено лишить жизни другого римлянина, но… — Амброзин на мгновение заколебался, прежде чем произнести следующее слово: — Но варвару — нет. Даже великий Рицимер, твой предшественник, ради реальной власти был вынужден скрываться за спиной незначительной фигуры императорского рода. Если ты пощадишь мальчика, на тебя будут смотреть как на человека великодушного и благородного. Ты завоюешь симпатии христианского духовенства, а оно ведь весьма могущественно, и правитель Востока будет вынужден действовать так, как будто ничего и не случилось. Ему ведь на самом деле неважно, кто правит на западе, потому что для него от этого ничего не меняется, но его очень беспокоит то, как все… как все выглядит. Помни, что я сказал: если ты будешь соблюдать внешнюю благопристойность, ты сможешь править этой страной, пока жив.

— Соблюдать внешнюю благопристойность? — повторил Одоакр.

— Слушай. Двадцать пять лет назад Атилла обложил данью императора Валентиниана Третьего, и у того не оставалось выбора, он должен был платить. Но знаешь, как он все это обставил? Он назвал Атиллу имперским главнокомандующим, а дань стал выплачивать ему, как жалованье. Да, на деле римский император оказался данником вождя варваров, однако внешние приличия были соблюдены, и тем самым спасена императорская честь. Убийство Ромула стало бы проявлением бессмысленной жестокости и большой политической ошибкой. Сейчас ты обладаешь большой силой, и пора уже тебе научиться этой силой управлять. — Амброзин уважительно кивнул и пошел к двери, прежде чем Одоакр успел подумать, что надо бы задержать старого наставника «…»

Вульфила вышел, изо всех сил хлопнув дверью. Одоакр остался в кабинете один; он принялся шагать взад-вперед, размышляя над тем, что сказал Амброзин. Потом вызвал слугу и приказал ему привести в кабинет Антемия, управляющего дворцом. Старик явился мгновенно, и Одоакр предложил ему сесть.

—Я принял решение, — начал он, — относительно судьбы молодого человека, именуемого Ромулом Августулом.

Антемий поднял на него водянистые и ничего не выражающие глаза. На коленях у старика лежала табличка, в правой руке он держал перо, готовый записать все, что понадобится.

Одоакр продолжил:

— Мне очень жаль это несчастное дитя, никак не причастное к измене своего отца, и я решил сохранить ему жизнь. — Антемий не сумел сдержать вздох облегчения. — Но в любом случае ночное происшествие доказывает, что жизнь мальчика — в опасности, что есть люди, желающие использовать его как причину войны и беспорядков в этой стране, так остро нуждающейся в мире и спокойствии. Поэтому я отправлю его в безопасное место, где за ним будут присматривать достойные доверия стражи, и назначу ему содержание, достойное его ранга. Императорские знаки будут отправлены в Константинополь, в императорскую базилику, а мне будет присвоено звание magister militum Востока. Для этого мира вполне достаточно одного императора.

—Мудрое решение, — кивнул Антемий. — Тут ведь самое важное…

— …соблюсти приличия, — закончил за него Одоакр. Антемий бросил на него удивленный взгляд: оказалось, что этот грубый солдат способен быстро усваивать политические уроки!

— Наставник отправится вместе с мальчиком? — спросил старик.

—Я ничего не имею против этого. Мальчик должен продолжить свое образование.

— Когда они уедут?

— Как можно скорее. Я не хочу новых неприятностей.

— Могу ли я узнать, где именно они поселятся?

— Нет. Об этом я сообщу только командиру сопровождающего отряда.

— Я должен приготовить все для долгого путешествия, или для краткого?

Одоакр на мгновение заколебался.

— Путь будет довольно долгим, — ответил он, наконец. Антемий кивнул и удалился с поклоном…».

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Честно говоря, книга эта вызвала у меня очень противоречивые эмоции. С одной стороны, это действительно очень бойкое и увлекательное приключенческое чтиво. В основном сюжет движется довольно быстро, постоянно что-нибудь происходит, и интрига автору вполне удается. Читать было интересно, за героев, пожалуй что, в самом деле переживаешь, и до определенного момента гадаешь, что же будет, и как Манфреди всё это вывернет, если учесть, что реальный Ромул так и остался в почетной ссылке…И где-то на середине я начала подозревать, КАК, и понадеялась, что мне показалось, что всё не может быть так. Но нет. Может, ещё как может. Ну, не совсем так, но близко.

То есть внутри самого повествования всё вроде бы складывается вполне логично, Манфреди очень последовательно разложил все маячки и развесил ружья. Но за рамками повествования, если вдуматься, это начинает отдавать сюжетами РенТв и книг Н. Фоменко. Не говоря уже о том, что на ту роль, которую приписал Манфреди юному Ромулу в конце, и так хватает претендентов. Больше только у наследника того, кем он якобы стал, попав-таки на север.

Да и в целом я была неприятно удивлена обилием исторических неточностей и допущений в тексте вроде как историка. Впрочем, справедливости ради, я так и не нашла итальянский оригинал романа, так что могу сравнивать русский текст только с английским, и уже по некоторым местам подозреваю косячность перевода. Потому что например, один диалог на английском выглядит так:

«Vatrenus changed the subject: ‘What day is it today?’

‘The nones of November,’ replied Canidius…».

На русский перевели вот так:

Ватрен поспешил сменить тему разговора:

«— Какое сегодня число?

—Девятое ноября, — ответил Канид…».

Я, конечно, понимаю, что кому-то может быть без разницы – пятое ноября (а именно это означает римское слово «ноны» (nones) применительно к этому месяцу, 9 дней до ид) или девятое, тем более что тут ключевой косяк именно в месяце (датой низложения Ромула Августа считают 4 сентября 476-го, а императором его провозгласили 31 октября 475-го), но, если есть такая ошибка, то могу ли я быть уверена, что нет других? И у переводчика, и, вероятно, у автора тоже.

Со сроками правления Василиска и Зенона у Манфреди тоже не всё так просто, хотя там легко списывается на то, что новости долго идут (Зенон вернул себе трон примерно в августе 476-го). Но зато он прикольно сыграл на теме обратного захвата власти, я всё ждала, разыграет он этот момент или нет в сюжетном плане) Он это сделал, чем меня, конечно, порадовал. И ещё порадовало то, что автор упомянул историю создания Венеции в сер.-кон. V-го века.

В общем, как книга художественная и приключенческая «Последний легион» читается на ура. У меня там свои триггеры сыграли, но это ладно. Скучать вряд ли придется. Если читать, как именно исторический роман с претензией на точность хотя бы в базовых моментах, то уже дело обстоит куда хуже. Так что читать или нет, зависит от того, на что делать акцент. Если на интересное чтение, то читать однозначно.

Я лично, что меня немало удивило, не смогла найти других книг именно про события 476-го года, и про историю Одоакра, в частности. Поэтому и упомянула ту книгу С.В. Перевезенцева для школьников – она хоть и ничем не лучше любой художественной в плане историчности, но раскрывает побольше предыстории. В ней излагается версия происхождения Одоакра из Норика и попутно, что логично, рассказывается о королях Флаккитее (ум. 475), Фелетее (ум. 487) и королеве Гизо (ум. 487), с которыми враждовал Одоакр. И история той вражды важна для понимания причин и следствий в судьбе самого Одоакра. Но в романе у Манфреди акцент сделан не на нем, поэтому эта история не фигурирует. Может, она будет рассказана в какой-то из книг, что я прочитаю и рассмотрю дальше, но эту я просто не могла не упомянуть.

На этом пока всё. Если пост понравился и был полезен, ставьте лайк, пишите коммы, жмите на "жду новый пост" или даже закиньте денежку на счёт в честь грядущего праздника. Этим постом я завершаю основную часть заметок по истории древности и античности, и в новом году выкладывать буду сначала допы по произведениям, которые не успела осветить раньше, в первую очередь «Золотое пламя» и «Царь Пап».

В любом случае я поздравляю админов «Книжной лиги» и всех читателей с наступающим Новым годом и благодарю всех, кто за минувший год читал мои заметки и всячески меня поддерживал!

Наиболее полный список постов тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 85. «Факелоносцы»

Всем привет!

В прошлый раз я рассказывала о том, как императором стал Валентиниан III (425-455), поначалу при регентстве своей матери, Галлы Плацидии, и об их противостоянии со знаменитым полководцем Аэцием. Но без сегодняшнего витка истории повествование это оказалось бы неполным. Поэтому сегодня я хочу рассказать не о римлянах и их соседях-ромеях Восточной империи, а о тех варварских королях, что создали свои государства там, где больше не могла крепко держаться Римская империя.

И начать надо, разумеется, с сильнейших из варваров тех мест и того времени – с гуннов, и, само собой, нельзя не сказать о Биче Божьем – Аттиле (434-453), который правителем огромной страны на востоке тогдашней Европы стал, вероятно, наравне со своим старшим братом Бледой (434-444), получив власть от своего дяди – Руа, или Ругилы. Империя братьям досталась уже не маленькая, но хотелось большего, особенно Аттиле. Возможно, именно по этой причине он, в конце концов, избавился от брата и стал править единолично, и в последующие годы расширил владения гуннов до максимальных размеров. Сами гунны при этом в основном сохраняли кочевой образ жизни, опираясь на охоту и кочевое скотоводство в своей экономике (земледелием, вероятно, занимались покоренные ими народы), городов не строили, но подобие столицы Аттила всё же создал на берегу Дуная. То была деревянная крепость с деревянными же домами внутри. И, если вождь гуннов не был в походе, то ожидал послов и своих вассалов именно там.

Но  в походах Аттила, видимо, бывал часто, раз сумел присоединить столько земель. И никак не мог остановиться. Он долго воевал с Восточной Римской империей – с 441 по 450-й год, начиная эту борьбу ещё с братом. А в 450-м году стал посматривать в сторону Западной Римской империи. И надо ж было именно в это время приключиться одной неудобной истории в императорской семье…Вот тут-то и вышла на сцену дочь Галлы Плации и сестра Валентиниана – Юста Грата Гонория. Она была на несколько лет старше брата-императора, но тот в 437-м году женился на родственнице – Лицинии Евдоксии, дочери Феодосия II и императрицы Евдокии, а Гонория даже и к 450-му году, похоже, оставалась незамужней и пользовалась всеми привилегиями богатой незамужней женщины. То ли она замуж и не стремилась, то ли родственники долго не одобряли её кандидатов и не предлагали своих – не понятно.

Однако в браке у Валентиниана родились лишь две дочери, Евдокия и Плацидия, и, возможно, именно это навело его на мысль о необходимости всё-таки устроить брак сестры. Ну или то, что свободолюбивая, но не аккуратная Гонория окончательно испортила себе репутацию внебрачной беременностью) В любом случае около 449-450-го её якобы помолвили с немолодым и очень благонадежным сенатором Геркуланом, брак с которым в планы принцессы не входил. И она не придумала ничего лучше, чем, подобно «дахамунцу» из Древнего Египта (о том, что это была за история, рассказывается в книгах, отмеченных тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 20. «Синухе, египтянин» и в следующей за ней заметке) написать послание врагу своей страны, Аттиле, с предложением, от которого нельзя отказаться – освободить её из заточения и жениться на ней самому.

Не известно, правда эта история или нет, но, если да, то Аттила не упустил такой охренительной возможности и с удовольствием воспользовался предлогом. Так вот он в 451-м году и совершил первый поход против Западной Римской империи, напав на Галлию, где произошла знаменитая битва на Каталаунских полях. Аттила двигался бодро, захватил многие города, но в той битве что-то пошло не так. Несмотря на то, что обе стороны понесли огромные потери, и в том бою даже пал преемник Валии (415-418/419) и пятый король вестготов Теодорих I (418/419-451), которого пришлось сменить его старшему сыну Торисмунду (451-453), причем на троне, но не в бою, урон, нанесенный войскам гуннов, похоже, оказался намного большим. И вскоре Аттила увёл свои войска.

На этом и закончился его первый поход против римлян, но уже на следующий год он предпринял второй, на этот раз на Италию. И снова, можно сказать, несмотря на все успехи, дело закончилось ничем. С Аттилой вёл переговоры папа Лев I Великий (390-461), но главной причиной того, что Бич Божий развернулся и ушёл, похоже, стало то, что на гуннов обрушилась чума, и на помощь соседям Маркиан (450-457), преемник Феодосия II (408-450) и его зять (женатый на сестре Феодосия, Пульхерии; поскольку у самого Феодосия родились и успели вырасти лишь две дочери, вопрос наследника Пульхерия решила вот таким вот образом), прислал подмогу, которая наносила весьма ощутимые удары по варварам.

В общем, Аттила вернулся домой очень недовольный, а потом стал требовать от Маркиана дань, оговоренную с Феодосием. Тот пытался договариваться миром и подарками, но не очень успешно. Благо ему повезло, что Аттила и не туда метил, а в 453-м году снова напал на Галлию, где отпор ему дал уже тот самый новый вестготский король Торисмунд. Короче, ушёл опять Аттила, по сути, ни с чем. Впрочем…Нельзя исключать, что именно из этого похода он и привёз с собой роковую красавицу по неволе – Ильдико. Аттила вообще баб любил не меньше, чем походы, из которых, видимо, их и привозил пачками, и у него было множество детей от кучи жён и наложниц. Но это-то и стало тем, что погубило всё, что он создал. Развлекухи с новоиспеченной женой Ильдико стали последней его радостью в жизни, потому что наутро пришлось объявить, что великий гунн отправился к праотцам, похоже, из-за давних проблем со здоровьем. Его сыновья тут же устроили борьбу за власть, и каждый остался с тем, что успел отхватить. Так развалилась великая империя гуннов, а сами они стремительно стали терять свои территории, и либо ушли к Причерноморью, либо смешались с другими народами, в частности с гепидами, которые в бывшей Дакии позже создали королевство.

Об Аттиле написано немало книг. Изначально я хотела прочитать и разобрать роман «Раб гуннов» Р. Гардони, но нигде его не нашла. А в процессе поисков наткнулась на другую книгу, которая вполне отвечала моим запросам:

«Аттила» («Гунны») Т. Костейна

Время действия: V век н.э., ок. 425-454гг.

Место действия: Западная Римская империя и империя гуннов (территории современных Италии, Венгрии, Франции).

Интересное из истории создания:

Томас Бертрам Костейн (1885-1965) родился в Брантфорте в канадском Онтарио в семье Джона Герберта Костейна и Мэри Шульц. Учился он в средней школе и затем в Brantford Collegiate Institute, и ещё в школьные годы написал первые свои четыре романа, но издательства их не приняли. Успех пришёл позже.

В 1902-м году Т. Костейн стал репортером газеты Brantford Courier, после того, как там приняли и напечатали его детективный рассказ, а затем работал с другими, в том числе ведущими, издателями журналов, посвященных литературе, сначала в Канаде, а потом и в США, куда переехал в 1920-м году. С 1934 по 1942 год он сотрудничал с литературным отделом студии 20th Century Fox. Тогда же, в 1942-м году, вышел в печать его роман «For My Great Folly» («Прихоть длиною в жизнь»), который вскоре стал бестселлером и позволил Костейну окончательно встать на писательскую стезю. Причем писал он именно историческую прозу, и особенно на темы периода развала Римской империи и истории Англии, в частности эпохи Плантагенетов и XVIII-го века. Самые известные его произведения – «Чёрная роза», «Королевский казначей», «Блистательный путь» и, особенно, «Серебряная чаша», ставшая не только очередным бестселлером, но и экранизированная студией Warner Bros.

Роман «Аттила» (авторское название «Тьма и заря» («The Darkness And The Dawn»), но известен также под названием «Гунны») был издан в 1959-м году. Именно под названием «Гунны» я его и нашла в издании «Терры» 1997-го года.

О чём:

Великий и ужасный Аттила, хоть уже достиг зрелых лет и на всех порах мчался к старости, ещё чувствовал себя полным сил, а потому планировал новые походы, новые браки и новых детей, хотя у него и прежних было несколько десятков, и им уже было тесновато в деревянной гуннской «столице». Походов на его век тоже пришлось немало, и он стал к 450-му году обладателем огромной империи, где не всё и не всегда шло гладко. Вот, например, за несколько лет до начала этой истории в одном подвластном Аттиле селении, расположенном на плоскогорье близ верховий Дуная, его наместник так беспределил, что дошёл до того, что убил одного землевладельца, присвоил себе его земли, а его жену и сына со странным для тех мест именем «Николан» продал в рабство.

Николан, пробыв около трёх лет в римском рабстве у самого Аэция, сбежал при помощи новообретенного друга и не придумал лучшего решения своих проблем, кроме как предложить себя в служители вождю гуннов, чтобы помогать решать его проблемы в обмен на решение своей. А так как проблем у Аттилы было хоть отбавляй, он счёл это удачным приобретением.

Вот и в тот день всё началось с неприятности…Точнее с приятности, которая очень скоро перешла в неприятность: Аттиле представили новую потенциальную невесту по имени Сванхильда, которая заняла все его помыслы и тут же стала объектом страстного вожделения. Но едва зашла речь о свадебном подарке для неё, как вскрылся огромный упс – девушка оказалась дочерью того вассала Аттилы, которого он незадолго до того вызвал в свою ставку и приговорил к смерти за неповиновение. И даже хитрость, придуманная хитрым Аттилой, чтобы выйти из этой щекотливой ситуации, никак ему не помогла – отец девушки всё равно оказался казнён, а сама она загадочным образом вскоре погибла, будто бы при попытке к бегству. Подозревавший в интригах некоторых из своих жён Аттила призвал к себе Николана с тем, чтоб он помог ему разобраться, а сам стал думать, где б ему найти себе новую жену, такую же золотоволосую, как и погибшая Сванхильда.

Впрочем, среди претенденток оказалась вдруг ещё одна, послание от которой вождя немало удивило и озадачило – через своего евнуха Гиацианта ему послала заманчивое предложение сама Юста Грата Гонория, сестра императора Валентиниана, которая предлагала взять её в жены со всеми вытекающими в обмен на всего лишь собственное освобождение.  Аттила и так планировал поход на Западную Римскую империю, но разумно ли разбрасываться такими козырями?

Отрывок:

Не смогла удержаться и выбрала именно этот эпизод.

«…Дворец Аттилы, отгороженный от города высокой деревянный стеной, не поражал размерами. Над воротами развевались знамена покоренных гуннами государств, а над ними гордо реял королевский штандарт Аттилы, с изображение Серого Турула. Все материалы для строительства дворца были доставлены издалека. Большую его часть занимал обеденный зал, в котором Великий Танджо трапезничал со своими приближенными. В конце зала находилось возвышение, отделенное от зала тяжелыми занавесками. Там Аттила спал на огромной квадратной кровати, захваченной его дядей Ругиласом в каком-то византийском городе и привезенной сюда на повозке, запряженной шестью лошадьми. Под возвышением размещалось несколько небольших комнат, в одной из которых великий правитель занимался делами своей необъятной империи.

В ней он и сидел за мраморным столиком, в свое время украшавшим какой-нибудь греческий дворец, погруженный в раздумья. Увидев вошедшего Гизо, Аттила недовольно нахмурился.

— Он пришел, — объявил слуга. — Стоит и смотрит на кровать. Наверное, гадает, спят ли в ней все жены одновременно.

— О ком ты?

— О ком я? Естественно, об этом сладкоголосом старикашке. Ястребе, рядящемся в тогу голубя. О Микке Медеском.

— Пригласи его сюда, — пробурчал Аттила, не поднимая глаз.

— С ним еще один человек. Я вижу его впервые. Он хочет увидеть тебя первым.

— Пусть будет так.

Но Гизо и не думал уходить.

— Женщину в шлеме не примешь за солдата. Этот носит цвета слуги Микки, но сразу видно, что к каравану он не имеет ни малейшего отношения. Так кто он? Чего он хочет?

— Приведи его, и я все выясню сам, — резко бросил Аттила.

Гизо привел невысокого мужчину в тунике из грубой ткани с широкими красными лентами по шее и подолу. Действительно, он ничем не напоминал широкоплечих здоровяков с могучими руками, работавшими на Микку. Скорее он напоминал чиновника государственного управления, не поднимающего ничего тяжелее стилоса. Да и держался он с достоинством.

— Меня зовут Гиацинтий, о великий и всемогущий Аттила. — Я — слуга, и доверенный слуга, иначе меня не послали бы с этой миссией, принцессы Гонории.

Аттила вскинул голову и пристально посмотрел на визитера.

— Принцессы Гонории? Сестры моего царственного брата императора Рима?

— Да, о Великий. Я привез от нее письмо, — Гиацинтий извлек письмо из потайного кармана в поясе. Положил его и золотое кольцо на стол перед владыкой гуннов. — Это кольцо моей госпожи, принцессы. Свидетельство ее уважения к вашему величеству и доказательство того, что письмо от нее.

Аттила взял со стола тоненькое колечко с императорским гербом, пристально оглядел его. Кивнул, показывая, что не сомневается в подлинности письма. Почему принцесса Гонория пишет ему, подумал он. Хочет убедить отказаться от намеченного похода на Римскую империю? Он попытался вспомнить историю, которую рассказывали о принцессе Гонории несколько лет тому назад, но без особого успеха.

— Если Великий не читает по-латыни… — начал посыльный.

— Не читаю! — резкость тона показывала, что Аттила полагал ниже своего достоинства изучать язык Рима.

— Тогда, о король королей, позволь мне прочесть письмо. Оно строго конфиденциально. Как, несомненно, известно, владыке, принцессу, мою госпожу, последние годы держат в заточении из-за ее деяний, которые мать и брат, августейший император сочли за оскорбление.

И тут Аттила вспомнил, что это было за деяние. Принцесса допустила серьезный просчет. Взяла в любовники домашнего слугу. Звали его Евгений и он, разумеется, не годился в любовники сестре божественного императора. Бедолагу без лишних слов обезглавили, и более никто ничего не слышал о принцессе. Разве что говорили, что ее держат под строгим надзором. Так что интерес Аттилы к письма разом возрос.

Гиацинтий начал читать. Гонория соглашалась выйти замуж за Аттилу при условии, что он вызволит ее из заточения и вернет ей все поместья и почести, которых ее лишили. Закончив короткое письмо, посыльный добавил, что за его госпожой постоянно следят и ей не без труда удалось вынести письмо из дворца. А затем он, Гиацинтий, скрылся под личиной торговца в караване Микки, чтобы доставить письмо великому правителю, которому оно предназначалось. И он будет очень признателен владыке, если более никто не увидит письма.

— Меня ждет смерть, о король королей, если станет известно о моей роли в передаче письма, — Гиацинтий поник головой. — Но ради моей госпожи я готов на все.

Аттила тем временем вспомнил и другие подробности. По его мнению, Гонория была шлюхой, пусть и королевской крови. Молодая, прекрасная, она не сдерживала своих страстей… Когда его армии захватят Рим, сказал он себе, ему уже не потребуется ее согласие. Он возьмет ее в жены, если будет на то его желание. А скорее всего, отдаст Гонорию одному из своих военачальников, поскольку женщины ее возраста его уже не волновали. И в то же время он не мог не гордиться тем, что римская принцесса сама предлагала ему брачный союз.

Дабы не выдать охвативших его эмоций, Аттила ответил коротко, ледяным тоном. Предложение принцессы будет рассмотрено, он найдет способ довести до нее свой ответ.

Произнося эти слова, Аттила не отрывал взора от лежащих на столе редких и дорогих предметов. То были трофеи прошлых набегов. Их можно было найти в самом захудалом доме столицы. Выбрав перстень с прекрасным опалом, все его существо восстало против подобной расточительности, Аттила протянул его Гиацинтию. То была награда за риск. А затем взмахом руки отпустил посыльного.

Как только за Гиацинтием закрылась дверь, Аттила забарабанил по китайскому гонгу, вызывая Гизо. Слуга вошел, замер у порога.

— У тебя лисий слух. Что ты слышал о принцессе Гонории? — спросил Аттила.

Гизо затворил за собой дверь.

— Сладострастной Гонории. Она ни в чем не знала меры, — он помолчал, усмехнулся. — Ее не могли не посадить под замок. Теперь о ней ничего не слышно. Считанным людям известно, где она находится.

Аттила нахмурился. Он надеялся услышать более подробный ответ.

— Я знаю, где она находится!

— Ясно! Значит, этот малахольный явился к тебе по ее просьбе, — Гизо махнул рукой. — Только зря он превозносил ее добродетельность. Принцесса — открытая дверь, куда может постучать и войти каждый.

— Болван! — взорвался император гуннов. — Пошли сюда Микку. И не попадайся мне на глаза, чтобы у меня не возникло искушения укоротить тебя на голову.

— Я и есть болван, — весело согласился Гизо.

Микка вошел в залу и остановился перед правителем гуннов, склонив голову и не отрывая глаз от пола.

— О великий Аттила, рожденный на небесах и на земле, признанный солнцем и луной, я твой покорный слуга.

— Рассказывай, — приказал Аттила.

И Микка заговорил, показывая, что караван и торговля не более чем прикрытие его истинного занятия. Микка был шпионом, несомненно, хорошо оплачиваемым шпионом человека, вознамеревшегося в скором времени опустить свой тяжелый сапог на шею цивилизации.

— Мир дрожит, о великий Танджо. В Константинополе, Равенне, Риме знают, что скоро ты нанесешь удар. Но на кого он падет? Вот о чем гадает весь мир. Разговоры только об этом. Большинство сходится в том, что ты навалишься на Рим. Город замер в страхе. Римский епископ, которому я продал много странных товаров, странных в том, что они могли потребоваться священослужителю, ничего не купил у меня, когда мы виделись с ним две недели тому назад. Его лицо посерело, руки тряслись. Он сказал: «Мне ничего не нужно, потому что скоро я погибну в пламени, что уничтожит Рим».

Аттиле понравились эти слова. Ему льстило, что в далеком Риме его боятся далеко не последние там люди. Но сейчас мысли Аттилы занимало другое.

— Что ты можешь сказать мне о принцессе Гонории?

Глаза Микки сузились. Он понял, что его приглашают пройтись по тонкому льду. Что хотел услышать от него этот гунн?

— Гиацинтий оказался достаточно хитер, чтобы не выдать мне своих секретов, о владыка Земли, — осторожно ответил он. — Мне лишь известно, что он хотел поговорить с тобой о принцессе. Возможно, я мог бы что-нибудь добавить к его словам, если б знал суть его миссии, — он замолчал, но Аттила не промолвил ни слова. — Я могу сказать лишь одно: она сейчас где-то в горах между Римом и Равенной. При ней много челяди, так что она ни в чем не знает недостатка. Но ей запрещено покидать мраморные стены ее дворца.

— Что ты о ней думаешь?

Микка ответил без малейшей запинки.

— Она мудра и благоразумна. Если ей удастся взять вверх над императором, что вполне вероятно, она подчинит Рим своей воле.

— А как она выглядит?

Микка задумался.

— Дело в том, что я не видел принцессу уже четыре года. Трудно сказать, как изменится женщина за такой срок. Когда же мы виделись последний раз она была… как бы это сказать, обворожительна. Настоящая королева, и в то же время очень женственная и соблазнительная. Мужчины не могли оторвать от нее глаз.

— Все это пустые слова, — бросил Аттила. — Королев и принцесс всегда превозносят до небес. Тебе говорят, что она прекрасна, а при встрече выясняется, что у нее мутные глаза и прыщавая кожа. Тебе говорят, что у нее потрясающая фигура, а ты видишь слоновьи бедра. Царственное величие ослепляет мужчин, так что говори мне правду.

Микка кивнул.

— Когда я последний раз видел ее, она была красавицей, о божественный. Какова она сейчас? Я не знаю.

— Она темная или светлая?

— Темная, о великий король. Глаза ее, что два озера под луной. Роскошные черные волосы. Да, о могучий, о такой женщине можно только мечтать.

— А что за скандальные истории рассказывали о ней?

Микке вспомнилось, о чем шептались мужчины, лежа на скамьях в римских банях. Но он уже понял, что именно хотел услышать от него Аттила. А потому не стал упоминать о них.

— Если кто и говорил нечто подобное, то не в моем присутствии.

— А что говорили о ней?

— Да много всего. Но, великий Танджо, женщина, раз споткнувшаяся, всегда становится жертвой сплетен. Люди утверждают то, во что хотят верить.

— Эта правда, — кивнул Аттила. — Нельзя слушать дураков.

Гунн задумался. Он не верил этому высокому старику, что, согнувшись стоял перед ним. Микка ничего не говорил просто так. Однако, Аттила услышал от него то, что и хотел.

— Перейдем к более важным делам. Как поживает Аэций?

Аттила спрашивал о диктаторе Рима. Мальчиком Аэций был послан заложником ко двору Ругиласа. С Аттилой они были одногодками. Вместе скакали верхом, боролись друг с другом, участвовали во всех состязаниях. Легконогий, гибкий Аэций во всем брал вверх над ширококостным, тяжеловесным гунном, за исключением силовых единоборств. Аэций прекрасно декламировал стихи, пел, играл на лютне…»

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Пожалуй, я бы сказала, что эта книга написана по канонам начала ХХ-го века со всеми присущими атрибутами. Чтобы понять, что я имею в виду, достаточно глянуть несколько фильмов в жанре пеплум, которые были популярны как в начале прошлого столетия, так и в 1950-60-х годах, когда была написана или, по крайней мере, издана эта книга. Костейн явно знал, что нравится его современникам, и писал именно так. Не удивительно, что у него были и успешные книги-бестселлеры, и экранизации. Вместе с тем это, как обычно и бывает, убавило очков свежести и оригинальности, и я бы назвала эту книгу крепким середнячком, но не сверх того. Сюжет там довольно незамысловатый, а каких-то особых идей нет. Единственное, на чём акцент Костейн в этом плане сделал – это на вопросе перехода в христианство именно по убеждению, и у него этот троп вышел, хоть и не очень правдоподобным, но красивым. И ещё главные конфликты крутятся, пожалуй, вокруг дихотомии долга и личных интересов, а эта тема, хоть и не нова, но актуальна всегда.

Первую треть я прочитала с интересом, гг в лице Николана и его друг Ивор – персы, хоть и не блещущие оригинальностью и глубиной, но всё же симпатичные, за ними занятно следить, им сопереживаешь, и им желаешь успеха, а это немаловажно. Из женских персонажей я бы выделила разве что Гонорию, которую вроде автор и пытался показать эдакой фифой и развратницей, но вместе с тем она явно получилась не обделенной интеллектом и яркой, хоть её появление в романе и было кратковременным. Вроде как напрашивается её сравнение с вдовой Тергесте, но…это не то. Та меня почему-то совсем не впечатлила, хотя в целом такие персонажи мне нравятся.

Что ж касается Аттилы и Аэция, то они выглядели именно так, как должны были с учетом всего, что подводило к этому ранее – как два сражающихся друг с другом чудовища) Так что в этом плане я была вполне удовлетворена. Тем не менее, мне показалось, что где-то, начиная со второй трети, книга начала подбуксовывать, и читать было уже тяжелее. Тем более что в попавшемся мне переводе хватало косяков, в том числе грамматических (без учёта странных авторских имен и топонимов). И должна признать, что исторически Костейн тоже далеко не всегда и не во всём был точен, во всяком случае, если судить по тем историческим сведениям, с которыми знакома я. Но в основном его допущения смотрелись вполне уместно.

В заключение могу сказать, что книгу эту я бы рекомендовала в качестве необременительного и в целом приятного приключенческого чтива на пару вечеров, чтобы отвлечься от обыденных забот. Вряд ли это одна из лучших книг про Аттилу, но точно и не одна из худших.

Наиболее полный список постов о I-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 64. «Трилогия об Иосифе Флавии»

А о II-м веке н.э. тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 68. «Марий Эпикуреец»

А о III-м веке (или рубеже веков) тут:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69. «Троецарствие»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.2. «Предание о людях ва» и «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 70. «В дни Каракаллы»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 71. «Семейные фавориты»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 72. «Зенобия из рода Клеопатры»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 73. «Серебряная ветвь»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 74. «Шахнаме»

О веке IV-м:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 75. «Елена»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76.1 «Таис»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 69.1. «Записки о поисках духов»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 76. «Юлиан»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 77. «Самвэл» и «Шахнаме»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 78. «Орёл в снегу» и «Пак с Холмов»

О рубеже IV-V веков:

История нашего мира в художественной литературе. Часть 79. «Записки о буддийских странах»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 81. «Гипатия»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 82. «Семь красавиц» и «Шахнаме»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 78.1. «Последние римляне»

История нашего мира в художественной литературе. Часть 83. «Аэций – последний римлянин»

Если пост понравился и был полезен, ставьте лайк, пишите коммы, жмите на "жду новый пост" или даже закиньте денежку на счёт. Всё это очень поможет и мне, и моему проекту.

Всем привет!

Сегодня будет заметка большая и сложная, но, прежде всего, я хочу поблагодарить человека под ником @g0p0t0n за донат! Огромное спасибо! Я очень рада, потому что теперь смогу в дополнительных заметках рассказать об империи Гуптов и о разделе Армении в 387-м году. Без этих историй рассказ однозначно был бы неполным.

Ну а теперь я дерзну объединить вместе два довольно крупных и непохожих друг на друга произведения, которые, однако, тесно связаны историческими событиями. Вот о них и расскажу.

Приготовьте заранее подушки, булки и чай, потому что сегодня будет много – шутка ли! – я намерена отразить события за полвека, а то и чуть больше! Поначалу хотела запихнуть всё в один пост, но потом осознала, что это нереально. Поэтому сегодня будет дело небывалое - два поста за один вечер. И да, их обязательно нужно читать вместе, т.к. они неотделимы друг от друга, хотя и пойдут под разными номерами.

И начать необходимо с того кипиша, который приключился в 394-396-х годах н.э. в Италии. Я уже рассказывала о том, как круто всё переменилось в Римской империи конца IV-го века н.э., после принятия её императорами и многими их родичами и приближенными христианства, и одно из предыдущих рассмотренных произведений хотела рассмотреть в связке с одним из сегодняшних, потому что во многом их объединяет общая тематика. Христианство и язычество поменялись местами, и, если в начале-середине IV-го века наступил краткий период их равновесия, то в конце того же столетия и в начале следующего уже сторонники старого порядка оказались в роли обороняющихся, когда христиане перешли в наступление. Всё больше и больше язычники оказывались ущемлены в правах вероисповедания, и вот стало доходить до закрытия языческих храмов. Фессалоникийский эдикт 380-го года сделал никейское христианство гос религией, а в 394-м году Феодосий I издал эдикт о закрытии языческих храмов по всей империи. В конце концов, потушен был даже огонь в храме Весты на Римском форуме, а весталки были распущены.

Понятное дело, что в Риме ещё оставались представители старой аристократии и последователи греко-римского язычества, чьи религиозные чувства этим здоровы были оскорблены. Но закон их больше не защищал, и крутиться пришлось как-то самим. Возглавили этих людей Вирий Никомах Флавиан (334-394) и Квинт Аврелий Симмах (ок. 340-ок. 402), приходившиеся друг другу не только единомышленники и единоверцами, но также близкими друзьями и родичами – породнились они благодаря браку своих детей. И когда стало ясно, что дальше будет только хуже, стали предпринимать шаги для спасения «Истинного Рима». Даже пытались вести переговоры со знаменитым епископом Амвросием Медиоланским (ок. 340-397). Но тот, даже если б и хотел, ничего бы не смог поделать. И пасть бы сторонникам старого порядка в пучину отчаяния, если б внезапно не случился он…переворот.

Я уже рассказывала, что западной частью империи (тогда ещё империя формально была едина) с 383-го года правил император Валентиниан II, единокровный брат Грациана (тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 78. «Орёл в снегу» и «Пак с Холмов»), но упустила подробности. А дело в том, что в том 383-м году был побежден восставший Магн Максим, и прищучил его не только и не столько Феодосий, сколько Арбогаст (ок. 340-394). И за это удостоился чести – был приставлен в качестве помощника к юному Валентиниану, пока Феодосий правил востоком из Константинополя. По факту, ясное дело, всем рулил именно Арбогаст…Пока мальчик не подрос и не стал требовать положенную ему власть. Арбогасту это совсем не понравилось, и в один прекрасный для него день 392-го года объявлено было, что император Валентиниан скончался. А поскольку тот был парнем молодым, наследников у него не оказалось, то Арбогаст, так и быть, взял на себя смелость найти ему замену и новым императором сделал начальника имперской канцелярии Флавия Евгения. По совместительству Евгений был ещё другом Арбогаста, но это так, мелочи…

Правда Феодосий не посчитал, что это мелочи, равно как и недоказанное, но явное убийство законного правителя Запада, а также попытка реставрации язычества, и дал понять, что не ведет переговоры с террористами, хотя послов от Евгения не обидел. Он просто не дал им какого-то определенного ответа, а сразу после их отъезда начал готовиться к войне, и помогали ему в этом такие знаменитые люди как Стилихон (ок. 358-408), читателям моих заметок знакомый по «Орлу в снегу», и куда менее знаменитый, но тоже в кое-чем очень важный Флавий Гауденций, а также Аларих. Запомните эти имена.

А к Евгению и Арбогасту в надежде спасти неспасимое присоединились и Вирий Никомах с Симмахом. В итоге в сентябре 394-го года произошла изумительная битва на реке Фригид, про которую христиане потом с упоением рассказывали, что сам Господь им помог – налетела буря и решила исход сражения. Евгений в том бою был убит, а Арбогаст и Вирий Никомах после поражения предпочли умереть самостоятельно, а не перепоручать это специально обученным людям. Сложно сказать, зря или нет, потому что, хотя язычество после этого было разгромлено чуть менее, чем полностью, большинство поддержавших Арбогаста и Евгения Феодосий не тронул. Во всяком случае Симмах прожил ещё несколько лет, его дети и внуки, в том числе от сына его друга, тоже известны были в последующие десятилетия.

А вот судьба союзников Феодосия, как ни странно, сложилась в разы хуже. Но об этом в следующем разделе. А пока обо всём вышеизложенном на примере романа

«Последние римляне» Т. Еске-Хоинского

Время действия: IV век н.э., ок. 391-394гг.

Место действия: Римская империя (территории современной Италии, Германии и Франции).

Интересное из истории создания:

Забавно, что и того, и другого авторов сегодняшних произведений звали «Теодор», они оба были поляками и умерли в Варшаве, хотя родились совсем в других местах, но Теодор Юзеф Фридерик Еске-Хоинский (1854-1920) годился Теодору Парницкому (1908-1988) в дедушки. Так что о нём вперед, как о старшем, и расскажу.

Происходил он из семьи чиновника Фридерика Е́ске-Хо́инского, а его мать в девичестве звали Франциска Хо́инская. Возможно, они состояли в каком-то родстве. Теодор получил хорошее образование: учился в Сремской и Познаньской гимназиях, а потом в Пражском (он же Карлов) и Венском университетах, одних из старейших и самых престижных университетов Европы, особенно в Центральной и Восточной Европе. Сначала Еске-Хоинский учился на инженера-строителя, а потом на философа и филолога. При этом он активно вовлекался как в общественную, так и в политическую жизнь, в некоторой степени был критиком религии и ксёндзов (но при этом оставался убежденным католиком), и вместе с тем выступал с критикой мистицизма, спиритизма и даже по доктрине Е.П. Блаватской, популярной в то время в Европе и США, тоже проехался.

Его литературным дебютом стал «Коссак и Кучма» ( «Kossak i Kuczma»), всего он написал около тридцати романов, пьес, сборников литературной критики и публицистики, а также исторических исследований. Ещё больше – свыше тысячи – было публикаций в прессе. Примечательно ещё и то, что в 1951 году его произведения попали под действие цензуры в Польше, и были изъяты из публичных библиотек и книжной торговли. Предположительно, это было связано с антисемитизмом в его работах. Насколько это справедливое обвинение, я не знаю, т.к. знакома только с одной его книгой. Но по его наследию это ударило больно, запрет был снят только в 1970-х, и поныне этот писатель, как минимум, в России мало известен.

Роман «Последние римляне» (полное название – «Ostatni Rzymianie : powieść z czasów Teodozjusza Wielkiego», т.е. «Последние римляне: повествование из времён Феодосия Великого») был издан в 1897-м году, а на русский язык переведен впервые в 1899-м. Свежий перевод, с которым, видимо, ознакомилась и я, сделан уже в 2011-м году П. Лавровой. Это один из нескольких романов Еске-Хоинского, посвященных Древнему Риму, в частности его закату, но, пожалуй, самый известный.

О чём:

Для исполнения императорских указов, находящийся на службе у Валентиниана II, романизированный галло-ибер, христианский фанатик и вместе с тем молодой горячий офицер Вибий Фабриций прибыл в Рим, аккурат к свадьбе Никомаха Флавиана, сына Вирия Никомаха Флавиана, и Галлы, дочери Квинта Аврелия Симмаха, первых людей Рима и представителей старинных аристократических родов, а вместе с тем лидеров местных язычников. Ни они, ни их гости посланцу императора не обрадовались, тот тоже от них был не в восторге, но приличия требовалось соблюдать. И, кажется, в тот вечер Фабриций об этом не пожалел, потому что на этом торжестве увидал впервые Её, свою belle dame – Фаусту Авзонию, красавицу и истинную римлянку, которая так поразила его в самое сердце, что он бы тут же побежал её сватать, кабы не пара толстых «но» – она была язычницей, и не просто язычницей, а высокопоставленной весталкой, которой оставалось нести службу ещё порядка десяти с лишним лет.

Однако страсть и ненависть так затуманили Фабрицию разум, что он на всё наплевал и думал только о том, как получить вожделенную женщину. И, когда я говорю, «на всё», я имею в виду именно это. Во что это вылилось, минуя бурные политические потрясения тех лет, предлагаю всем узнать самим, хотя прочитавшие начало моей заметки, уже наверняка что-то подозревают.

Отрывки:

Раз я разбила пост, то и отрывков позволю себе привести больше.

«…Мужчины были облачены в длинные тоги, доходящие до щиколоток. Эта одежда уже выходила из употребления в конце четвертого столетия.

Только один из гостей Симмаха не облекся в национальное римское платье и не принимал участия в беседе, которая велась вполголоса. На нем, сверху шелковой желтой туники, была серебряная кольчуга, а на кольчуге – воинский плащ греческого покроя, называвшийся хламидой, застегнутый на правом плече большим аметистом. В одной руке он держал золоченый шлем, а другой опирался на рукоятку короткого меча.

В затруднительном положении оказался бы тот, кто пожелал бы определить его национальность, очевидно, что это было дитя двух рас. Одна дала ему черные, огненные глаза и смуглый цвет лица южанина, другая покрыла его голову белокурыми волосами. Несмотря на высокое положение, которое он занимал в легионах, о чем свидетельствовала широкая лента, опоясывающая его бедра, и золотая цепь с портретом цезаря Валентиниана, ему было не более тридцати лет.

Видимо, он был чужим среди гостей Симмаха, так как стоял один, в стороне ото всех. Остальные не особенно доброжелательно посматривали на него. Его взгляд свободно скользил по лицам римлян, и если останавливался дольше, то только на мраморных изваяниях знаменитых полководцев и граждан, стоявших вдоль стен, как будто он сравнивал живых с умершими.

Погруженный в свои мысли, он не заметил, что один из младших сенаторов отделился от группы, с которой вел разговор, и подошел к нему, и только тогда обернулся к патрицию, когда услышал его тихий голос.

– Приветствую тебя в столице, знаменитый воевода, – сказал сенатор, – и пусть ласки римлянок заставят тебя забыть о прелестях цезарского двора.

– Благодарю тебя за добрые пожелания, славный претор, – отвечал тот, которого сенатор назвал воеводой, – но я не думаю, чтобы они могли осуществиться.

– Я вижу, что ты пришел к нам с предубеждением советников божественного Валентиниана.

– Посмотри, как неприязненно глядят на меня в доме консула.

– Мы неприязненно встречаем только тех, кто умышленно выказывает нам пренебрежение. Твой оруженосец должен был тебе объяснить, что римский обычай не допускает, чтобы гости переходили через порог нашего дома в военных доспехах, с оружием в руках.

– Оружие и доспехи римского воина не должны оскорблять глаз римлянина. Я ношу одежду и знаки нашего божественного и бессмертного государя.

Сенатор замолчал, едва улыбнувшись, и через несколько времени прибавил:

– А все-таки я советовал бы твоей знаменитости сообразоваться с нашими обычаями, если ты имеешь намерение провести с нами несколько времени – мы придерживаемся старых обычаев и очень упрямы…

– Языческие обычаи не обязательны для христианина, – отвечал воевода.

Сенатор пожал плечами.

– Если я надоел тебе своими замечаниями, то прости меня, – холодно сказал он, – мне казалось, что я могу предостеречь хорошего знакомого. Все-таки мы провели когда-то вместе несколько веселых недель в Виенне. Это дает право на искренность.

В это время перед занавеской, закрывавшей боковой коридор, который соединял залу со следующими комнатами, показался ликтор и поднял кверху свой пучок розог.

Вслед за ликтором шла молодая женщина в белой широкой одежде без всяких украшений. На лбу у нее была повязка такого же цвета с лентами, которые спадали по обе стороны ее лица. С ее левого плеча свешивался пурпурный плащ.

Все склонили головы перед ней с глубоким уважением, она же, казалось, не обращала внимания на эти знаки почета. Она шла спокойно, не глядя на окружающих, со взором, опущенным книзу. Когда она подошла к жертвеннику, то скрестила руки на груди и низко поклонилась священному огню.

– Римлянка! – шепнул воевода.

– Да, римлянка, – сказал сенатор. – Присмотрись хорошенько к этому истинному отпрыску «волчьего племени», ибо это Фауста Авзония, племянница префекта Флавиана. Ее предки еще до консулов носили всаднический перстень. Вот она, может быть, примирила бы тебя с нашими обычаями.

По его знаку шепот и смех затихли, присутствующие расположились вокруг домашнего жертвенника.

Воевода молчал. С первой минуты, как только Фауста Авзония показалась в зале, он был приятно изумлен. Эта высокая, стройная фигура, двигающаяся с достоинством царицы, действительно напоминала матрону Древнего Рима. Несмотря на молодые годы, на ее лице отражалось спокойствие зрелого человека. Черные волосы с гранатовым отливом выбивались из-под повязки, черные брови почти сходились над орлиным носом.

– Не утруждай понапрасну глаз, – отозвался сенатор, – она дева – жрица Весты! Стрелы бога любви падают бессильно у ее ног, точно гнилые щепки.

– Весталка? – проговорил воевода, не отрывая взгляда от Фаусты.

– Жрица нашего народного огня.

– Какая жалость…

– Не ты первый высказываешь сожаление, что сердце Фаусты замкнуто навсегда для любви.

– Навсегда ли? – спросил воевода с недоверием.

– Ты в Риме, – отвечал сенатор, – а у нас еще сильны старые боги, несмотря на угрозы из Константинополя и Виенны. Месть оскорбленного народа разорвала бы в клочья того, кто осмелился бы унизить девственницу весталку нечистым вожделением…»

После того, как Фабриций по-хозяйски оглядел весталку, у него наметился план. А потом ещё один. И ещё. И он каждому из них следовал... пока план не менялся.

«…Белая шелковая, окаймленная золотой бахромой занавеска заколыхалась, и в глубине двора раздался голос глашатая:

– Знаменитый Винфрид Фабриций, воевода Италии, просит о свидании.

Христианин в атриуме Весты был таким невиданным явлением, что гости Фаусты Авзонии изумленно переглянулись друг с другом. Что было нужно этому галилеянину в приюте староримских традиций?.. В городе уже знали о его неприязненно-враждебном отношении к народным богам. Все знали, что в Виенне, при дворе Валентиниана, он принадлежал к ревностнейшим сторонникам новой веры.

Один лишь Кай Юлий незаметно улыбнулся.

– Винфрид Фабриций был ко мне очень внимателен во время уличных беспорядков, – сказала Фауста Авзония и, обратившись к глашатаю, добавила: – Пусть войдет.

Воеводу встретило холодное молчание и недоброжелательные взгляды. Он, по-видимому, почувствовал это и приближался к весталке медленным, колеблющимся шагом. Правда, он гордо нес голову, владея собой, но его лицо побледнело от внутреннего волнения.

На нем не было теперь военного убора. Он не надел панциря и не опоясался мечом, а тяжелые сапоги заменил легкими сандалиями из тонкой красной кожи, расшитой серебряными нитями. На золотых лентах, которыми привязывались к ногам сандалии, блестели рубины. Из-под тоги, окаймленной узкой пурпурной каймой, означавшей принадлежность к всадническому сословию, выглядывала шелковая туника жемчужного цвета, застегнутая под шеей сапфиром необычайной величины.

Воевода, хотя и высокого роста и атлетического сложения, не производил впечатления неуклюжести. Его поступь была эластична, движения свободны.

Он подошел к софе, на которой полулежала Фауста Авзония, и сказал:

– Мне сказали, что римский обычай дозволяет приносить дань уважения девам Весты. Пользуясь этим обычаем, я осмелился вторгнуться в тихое пристанище молитвы, обеспокоенный боязнью за здоровье твоего святейшества.

Голос его дрожал, взор избегал встретиться с глазами весталки, как будто он чувствовал за собой скрытую вину.

– От всего сердца благодарю твою знаменитость за заботливость, – отвечала Фауста Авзония, указывая рукой на одно из свободных кресел.

– Знаменитый Винфрид Фабриций, – прибавила она, представляя его остальным.

Язычники ответили холодным поклоном.

– С Каем Юлием нас некогда соединяла тесная дружба, – сказал воевода.

– Ты ничего мне об этом не говорил, претор, – заметила весталка.

– Действительно, мы провели несколько недель вместе в Виенне, – равнодушно ответил сенатор.

О чем вести разговор с христианином? Сторонников старого порядка, замкнутых в традициях прошлого, ничто не соединяло с представителем нового времени. Их разделяло решительно все: вера, понятия, цели жизни. Но, однако, надо было быть любезной с гостем.

– Италия будет благодарна божественному императору, – начала Фауста Авзония через некоторое время, – за то, что он прислал ее легионам молодого вождя.

– Мое положение на новом месте будет нелегко, – ответил воевода. – Мой предшественник был чересчур снисходителен к италийским солдатам, а те вообще не отличались соблюдением своих обязанностей.

– Некогда легионы Италии были школой мужества и военного порядка для войск целого государства.

– Так было прежде, теперь же…

Воевода остановился в смущении. Он хотел сказать, что солдат обленился вместе с целым народом, но такая правда была бы оскорблением для римлян.

И вновь наступило неприятное молчание. Фауста Авзония искала в памяти какой-нибудь посторонний предмет для разговора, который дал бы возможность наладить разговор. Может быть, воеводу занимает театр, амфитеатр или цирк? Но христиане гнушались языческими играми… Может быть, спросить, не знает ли он последнего сочинения Симмаха? Но христиане презирали римскую литературу, называя ее делом сатаны… Он не разделял ненависти правоверных римлян к последним распоряжениям императора, не понимал их печалей, с отвращением относился к их увеселениям.

Винфрид чувствовал, что он тут лишний, что должен оставить то общество, которое стеснял своим присутствием. Но, однако, не трогался с кресла, как будто его что-то приковало к нему.

Он все чаще и пристальнее смотрел на весталку, восхищаясь ее красотой…».

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

Тем, кто интересуется историей, стоит прочитать, уже потому что эти книги будто перетекают одна в другую, и показывают, как происходил переход от старого, позднеантичного, императорского Рима с его патрициями, язычеством и Сенатом, к Риму новому, раннесредневековому, королевскому с его варварами, христианством и папами Римскими. Вот эти два романа и некоторые из тех, о которых я расскажу в оставшиеся до конца года недели, отлично показывают этот переходный период – как меняется национальный состав Западной Римской империи, её религия, её культура, её облик, как одно выбрасывается и забывается, а другое насаждается и взращивается.

Я не зря объединила их воедино, с этим их ключевым понятием «последних римлян». Многих интересует вопрос, куда подевались те самые римляне и всё, что они создали. Ответов я тоже видела немало, иногда и далеких от истины. В том числе встречается точка зрения, что всё истинно римское переехало в Византию и т.д., и т.п. Но лично я с этим совершенно не согласна. Да, поначалу, примерно в 395-457-х годах Восточную Римскую империю ещё можно было назвать второй половинкой Западной. Её жители называли свою страну Ромейской империей, а себя ромеями, и поздняя латынь была одним из официальных языков вплоть до VII-го века н.э. Но по факту большая часть населения говорила уже тогда, в V-VII-х веках, на койне и среднегреческом, задумывался Константинополь изначально как христианская столица и «Второй Иерусалим», а династия Феодосиев пресеклась на Востоке всего на два года позже, чем родственная ей династия Валентинианов на Западе – в 457-м году н.э.

И есть даже такой термин «последний римлянин». Помимо Аэция, таковыми называли ещё многих, включая его противницу Галлу Плацидию (388-450) и товарища Майориана (420-461), и Ромула Августа, последнего римского императора, и ещё нескольких известных людей V-VII-го веков. На самом деле сложно выделить последнего.

Я полагаю, что о сохранении того или иного народа в историческом контексте имеет смысл говорить, пока сохраняются его самоидентичность (её важный атрибут – самоназвание, и в каком-то смысле генетический код, т.е. я имею в виду цепочку предков из того или иного народа), исконные язык, религия и культура (т.е. традиции, обычаи, каноны и всё прочее, что выделяет носителей культуры среди их соседей). Поэтому я склонна полагать, что египтяне как наследники древних египтян перестали существовать примерно как раз в V-VI-м веках, и тогда же перестали существовали истинные наследники и правопреемники тех самых древних римлян, когда с римским язычеством стала угасать и римская культура, да и представителей старых чистых римских родов почти не осталось. Всё больше римлян стало смешиваться с другими народами Европы, размывая «тех самых римлян».

И о том же самом пишут во многом и Еске-Хоинский, и Парницкий. Не зря главный герой первого – римлянин только по имени, но по происхождению варвар, и не случайно красной нитью через весь его роман проходит противопоставление развитой, древней и богатой римско-языческой культуры, со всем, чем наполнили её древние и античные историки, писатели, поэты, философы, драматурги, учёные и ораторы, и молодой, пока ещё бедной и не принимающей объёмное наследие первой – культуры римско-христианской, где от римского нет почти ничего, ведь христианство стирало римскую основу основ – разделение римлян и всех прочих, варваров.

Я изначально хотела объединить «Последних римлян» с «Гипатией» Кингсли именно из-за того, что и там, и там проскальзывала эта мысль. Христиане раннего средневековья – прежде всего разрушители, время их созидания, открытий и свершений наступило значительно позже. Они все достижения прежних культур, и не вполне необоснованно, связывали с язычеством, с которым тогда рьяно начали борьбу. И именно это-то во многом и стало, на мой взгляд, причиной отката туда, куда откатилась Европа в средневековье.

Пожалуй, это одна из центральных тем романа Еске-Хоинского. Доводилось читать, что он, мол, обнажал пороки молодых римлян-язычников, и последние римляне у него это те немногие, кто всерьёз верил во всё римское и готов был умереть за свои идеалы. Так-то оно так. Но он же обличает и христианскую нетерпимость, фанатизм и напирает на то, что христианские идеалы и следование им – это две большие разницы, и с путем следования справляются немногие. Заметка имеет строгие ограничения по объёму, и я не привела блестящую речь персонажа Амвросия Медиоланского, который в пух и прах разнес Вирия Фабриция после его «исповеди», но это была блестящая речь, подтверждающая вот эти самые мои мысли. И роман не случайно завершается так, как он завершается, толсто намекая, что по-настоящему преданные готовы на самые большие жертвы ради своих идеалов, но это совсем не то же самое что «готовы пойти на всё» ради них.

Вообще персонаж Фабриция меня бесил на протяжении всего чтения вот просто до трясучки. Это такой махровый пример лицемерного фанатика, что просто вах. И за время своего действия он столько всего наворотил, что даже троп с раскаянием меня до конца не убедил. Хотя это был по-своему оригинальный и хороший ход. Вообще эта история противостояния закончилась так, как я и предсказывала в самом начале, но с нюансами. В чем-то они хороши, в чём-то нет. Вот вся эта тема с любовью любовной мне не понравилась. Я понимаю, почему автор это так преподнес, чтобы развить тему искушений, но, по-моему, всё равно выглядело так себе. Одно дело, когда понимаешь, что тобою движут нереализованные физические и отчасти психологические желания и влечения (а там эта тема поднималась, и поднималась хорошо), с другой – когда возводишь их совершенно незаслуженно до уровня любви. Кто прочитает, тот поймёт, о чем я.

В целом могу сказать, что это вышла в целом исторически выверенная, яркая и сильная книга, способная удивить и впечатлить при прочтении. Не всё мне в ней понравилось, но она отлично написана, и мне пришлась по вкусу гораздо больше, чем «Гипатия» и «Аэций – последний римлянин».

Продолжение тут: История нашего мира в художественной литературе. Часть 83. «Аэций – последний римлянин»

Всем привет!

Потихоньку заканчиваю с IV-м веком, хотя у меня осталось несколько непрочитанных книг об этом периоде, и, по возможности, о них я расскажу уже в новом году в дополнительных постах. Сегодня тоже будет один такой дополнительный пост, потому что я не могла ни слова не сказать о Египте, и потому что роман этот уже прочитала) А опыт показывает, что, если сразу не написать обзор, то потом расплещешь. Так что, припозднившись, но всё же расскажу.

И для этого придется вернуться как ко временам Константина Великого, так и Констанция II, причем упор я хочу сделать именно на втором, т.к. основные события происходили, когда именно он управлял Восточной частью Римской империи. И тут важно напомнить, что именно в IV-м веке случился т.н. Арианский спор, суть которого состояла в том, что некий пресвитер родом из Александрии по имени Арий заявил, что Иисус – сын Божий, но не бог, а отдельная сущность, с чем не были согласны другие религиозные деятели, получившие название никейцев после того самого Никейского собора 325-го года, когда догматом было объявлено положение о Троице, а арианцы заклеймены еретиками и подверглись изгнанию.

Но сторонники арианства, да и сам он, тогда не исчезли. Арий был сослан в Иллирию, и ему было запрещено возвращаться в Египет, пока Константин это решение не отменил. Умер Арий только в 336-м году в Константинополе, а годом позже скончался и Константин, причем крещение и причастие перед смертью принял вроде как от арианина Евсевия Никомедийского.

И на этом ничего не закончилось. Часть наследников Константина придерживалась никейства, но Констанций был арианином. И в каком-то смысле такой расклад ещё только подогревал борьбу арианства и никейства, и немалого накала страстей это противостояние достигло на родине Ария в Киренаике и соседнем Египте, где сначала его противником был Александр, а после Афанасий Великий (ок. 295-373). И это время стало для Египта временем больших перемен и больших противоречий. С одной стороны это всё ещё был центр культуры, причем во многом эллинистической, с опорой на греко-римское и в меньшей степени египетское язычество, с другой – это пора активной христианизации Египта, возникновения коптов и коптского языка (а египетский язык и религия в ускоренном темпе тогда стали утрачивать свои позиции, что привело к их практически полному исчезновению уже в V-м веке), огромного количества церквей, монастырей и монашеских общин. Например, монастырь в Скетисе, он же Скит, а ныне Вади-Эль-Натрун, основал Макарий Египетский, а первыми аскетами считают Павла Фивейского и святого Антония, который основал самый первый христианский монастырь.

И в Египте жили и занимались своей религиозной деятельностью ещё многие ранние христианские религиозные деятели. И были среди них и женщины. И, хотя идейно там всё не так просто, сюжетно именно об одной из таких женщин и повествуется в сегодняшнем произведении:

«Таис» А. Франса

Время действия: IV век н.э., ок. 309-340гг. Время правления Константина и Констанция II.

Место действия: Римская империя (современные Египет и Турция).

Интересное из истории создания:

Анатоль Франс (1844-1924) – знаменитый французский писатель и литературный критик, настоящее имя которого Франсуа Анатоль Тибо. Родился он в Париже, в семье владельца книжного магазина, который специализировался на литературе, посвящённой истории Великой французской революции. Учился будущий писатель в иезуитском коллеже, хотя с учёбой там у него не особо клеилось. На путь писательства его привело, похоже, то, что он в 1866-м году стал работать библиографом, а там втянулся и в литературную тусовку, став одним из представителей парнасской школы. Парнасцы с Т. Готье в своё время, можно сказать, были поэтами-реформаторами, противопоставляя своё творчество более раннему направлению романтизма (кон. XVIII-нач. XIX).

Начинал, впрочем, он, судя по всему, с критических сочинений, из того, что я нашла, самым ранним было – «Alfred de Vigny» 1868-го года. А спустя пару лет А. Франсу во время  Франко-прусской войны (1870-1871) пришлось уйти на службу в армию. По возвращении он, похоже, снова занялся критикой и редакторской работой, а в 1875-м году ему посчастливилось начать сотрудничество с газетой Le Temps (существовала с 1861 по 1942, с таким же названием, кстати, выходили газеты и в других уголках Франции, и в других странах, и сейчас, например, так называется швейцарская газета, основанная в 1998-м году, я как-то в универе даже захватила один номер). Работа Франса там началась с критических статей на современных ему писателей, и вот он уже превратился в официального литературного критика. А в 1976-м он ещё стал вдобавок заместителем директора библиотеки французского Сената и в течение последующих четырнадцати лет этот пост здорово поддерживал его финансово. Кроме того, в 1896-м году он стал членом Французской академии, а в 1921-м – лауреатом Нобелевки по литературе, причем полученные деньги пожертвовал в пользу голодающих России. Франс вообще поддерживал социализм и всё, что к этому прилагалось. Возможно, это как-то связано с тем, что в 1922-м году, за два года до его смерти, его работы были включены в католический «Индекс запрещённых книг»)) Я не могла об этом не упомянуть в  контексте заметки о сегодняшней книге.

Художественную литературу он начал писать со стихов («Les Poèmes dorés» 1973), первым романом стала «Иокаста» (1879), а славу принес писателю роман  «Преступление Сильвестра Боннара» 1881-го года. По крайней мере, не меньшего внимания удостоился в итоге и написанная в 1890-м году «Таис» («Thaïs»), посвященная на первый взгляд святой Таисии Египетской Фиваидской (ум. 340), которая в молодости будто бы была блудницей, потом была обращена святителем Пафнутием и удалилась в монастырь. Причем её история в виде художественного произведения впервые, похоже, была изложена в пьесе саксонской монахини и поэтессы Хросвиты Гандерсгеймской (938-973) – «Обращение распутницы Таисии». Сложно сказать, опирался ли на неё А. Франс, зато его собственное произведение легло в основу оперы «Таис» (1894) Ж. Массне, а потом ещё дважды (по меньшей мере) эту книгу экранизировали – в 1914-м году К. Кроули и А. Мод, а в 1983-м Р. Бер. И одной из главнейших тем этого романа называют…тарарам…религиозный фанатизм. Но об этом дальше.

О чём:

Отшельник Пафнутий когда-то был молодым и богатым александрийским кутилой, а потом кое-что круто переменило его жизнь. Тогда он ударился в религию, а точнее в христианство, раздал всё своё имущество, удалился в пустыню и стал жить в хижине отшельником среди отшельников, и так преисполнился, что заработал славу великого подвижника, и бесы не смели соваться к нему в келью… Пока однажды во сне ему не явилась прекрасная и манящая женщина. И женщину эту Пафнутий когда-то хорошо знал – это была знаменитая куртизанка Таис. От таких снов и видений Пафнутий вначале всячески бранился и отплёвывался, пока, наконец, не дошёл до мысли, что это сам Господь Бог ему так внушает, что он должен пойти и наставить блудницу на путь истинный! А раз «Deus vult», то надо идти и исполнять.

Вот Пафнутий и пошёл в родную Александрию, попутно доматываясь до всех нечестивцев и не гнушаясь помощью некоторых из них. И если вам показалось, что это «пойти и наставить блудницу на путь истинный» отдаёт началом кино для взрослых, то вам не совсем показалось. И есть у меня большое искушение рассказать дальше об экзистенциальном кризисе не молодеющей Таис, но тогда придется рассказывать и об остальном, а там уж и вся история закончится. Поэтому я сохраню интригу и предложу любопытным читателям разобраться самим, что там к чему.

Отрывки:

Самыми показательными мне показались, пожалуй, два отрывка, в которых прям вся мякотка кроется.

«…На восемнадцатый день Пафнутий заметил в отдалении от села убогую хижину, сплетенную из пальмовых листьев и полузасыпанную песком, занесенным ветром из пустыни; Пафнутий подошел к хижине в надежде, что она служит приютом какому-нибудь благочестивому отшельнику. Двери на ней не было, и он увидел внутри хижины кувшин, кучку луковиц и ложе из сухих листьев.

"Это - скромное жилье подвижника, - подумал он.- Затворники далеко не уходят от кельи. Хозяина этой хижины найти недолго. Я хочу дать ему поцелуй мира по примеру святого отшельника Антония, который, придя к пустынножителю Павлу, трижды облобызал его. Мы побеседуем о вещах непреходящих, и, быть может, господь пошлет к нам ворона с хлебом, и хозяин радушно предложит мне преломить его вместе с ним".

Рассуждая так с самим собою, Пафнутий бродил вокруг хижины в надежде повстречать кого-нибудь. Пройдя шагов сто, он увидел человека, который, поджав ноги, сидел на берегу Нила. Человек этот был нагой, волосы его и борода были совершенно белые, а тело - краснее кирпича. Пафнутий не сомневался, что это отшельник. Он приветствовал его словами, которыми при встрече обычно обмениваются монахи:

- Мир тебе, брат мой! Да будет дано тебе вкусить райское блаженство!

Человек не отвечал. Он сидел все так же неподвижно и, видимо, не слыхал обращенных к нему слов. Пафнутий подумал, что молчание это - следствие восторга, который нередко охватывает святых. Он стал возле незнакомца на колени, сложил руки и простоял так, молясь, до захода солнца. Тогда Пафнутий, видя, что его собрат не тронулся с места, сказал ему:

- Отче, если прошло умиление, в которое ты был погружен, благослови меня именем господа нашего Иисуса Христа.

Тот отвечал, не оборачиваясь:

- Чужестранец, я не понимаю, о чем ты говоришь, и не знаю никакого господа Иисуса Христа.

- Как! - вскричал Пафнутий. - Его пришествие предрекли пророки; сонмы мучеников прославили его имя; сам Цезарь поклонялся ему, и вот только что я повелел сильсилисскому Сфинксу воздать ему хвалу. А ты не ведаешь его, - да возможно ли это?

- Друг мой, - отвечал тот, - это вполне возможно. Это было бы даже несомненно, если бы в мире вообще существовало что-нибудь несомненное. Пафнутий был изумлен и опечален невероятным невежеством этого человека.

- Если ты не знаешь Иисуса Христа, - сказал он, - все, что ты делаешь, бесполезно, и тебе не удостоиться вечного блаженства.

Старик возразил:

- Тщетно действовать и тщетно воздерживаться от действий. Безразлично жить или умереть.

- Как? Ты не жаждешь вечного блаженства? - спросил Пафнутий. - Но скажи мне, ведь ты живешь в пустыне, в хижине, как и другие отшельники?

- По-видимому.

- Ты живешь нагой, отказавшись от всего?

- По-видимому.

- Питаешься кореньями и блюдешь целомудрие?

- По-видимому.

- Ты отрекся от мирской суеты?

- Я действительно отрекся от всякой тщеты, которая обычно волнует людей.

- Значит, ты, как и я, беден, целомудрен и одинок. И ты стал таким не ради любви к богу и не ради надежды на небесное блаженство? Это мне непонятно. Почему же ты добродетелен, если не веруешь во Христа? Зачем же ты отрекаешься от земных благ, раз не надеешься на блага вечные?

- Чужестранец, я ни от чего не отрекаюсь и рад тому, что нашел более или менее сносный образ жизни, хотя, строго говоря, не существует ни хорошего, ни дурного образа жизни. Ничто само по себе ни похвально, ни постыдно, ни справедливо, ни несправедливо, ни приятно, ни тягостно, ни хорошо, ни плохо. Только людское мнение придает явлениям эти качества, подобно тому, как соль придает вкус пище.

- Значит, по-твоему, ни в чем нельзя быть уверенным? Ты отрицаешь истину, которую искали даже язычники. Ты коснеешь в своем невежестве подобно усталому псу, который спит в грязи.

- Чужестранец, равно безрассудно хулить и псов, и философов. Нам неведомо, что такое собаки и что такое мы сами. Нам ничто не ведомо.

- О старец, значит ты принадлежишь к нелепой секте скептиков? Ты из числа тех жалких безумцев, которые равно отрицают и движение, и покой и не умеют отличить солнечного света от ночной тьмы?

- Да, мой друг, я действительно скептик и принадлежу к секте, которая кажется мне достойной похвалы, в то время как ты находишь ее нелепой. Ведь одни и те же вещи предстают перед нами в разных обликах. Мемфисские пирамиды на заре кажутся треугольниками, пронизанными розовым светом. В час заката, вырисовываясь на огненном небе, они становятся черными. Но кто проникнет в их истинную сущность? Ты упрекаешь меня в том, что я отрицаю видимое, в то время как я, наоборот, только видимое и признаю. Солнце представляется мне лучезарным, но природа его мне неизвестна. Я чувствую, что огонь жжет, но не знаю, ни почему, ни как это происходит. Друг мой, ты меня не разумеешь. Впрочем, совершенно безразлично, понимают ли тебя так или иначе.

- Опять-таки спрашиваю: зачем бежал ты в пустыню и питаешься одними финиками и луком? Зачем терпишь ты великие лишения? Я тоже терплю лишения и тоже живу отшельником, соблюдая воздержание. Но я делаю это для того, чтобы угодить богу и удостоиться вечного блаженства. А это разумная цель, ибо мудро терпеть муки в предвидении великих благ. И, наоборот, безрассудно по собственной воле возлагать на себя бесполезное бремя и терпеть ненужные страдания. Если бы я не веровал, - прости мне эту хулу, о свет предвечный, если бы я не веровал в то, что бог возвестил нам устами пророков, примером сына своего, деяниями апостолов, решениями святых соборов и свидетельством мучеников, если бы я не знал, что телесные недуги необходимы для исцеления души, если бы я подобно тебе пребывал в неведении святых таинств, - я тотчас же вернулся бы в мир, я старался бы разбогатеть, чтобы жить в неге, как живут счастливцы мира сего, и я сказал бы страстям: "Ко мне, девушки, ко мне, мои служанки, опьяните меня вашим вином, вашими чарами и благовониями!" А ты, неразумный старец, ты лишаешь себя какой-либо выгоды; ты расточаешь, не ожидая прибыли, ты отдаешь, не надеясь на возмещение, и бессмысленно подражаешь подвигам наших пустынников, подобно тому, как наглая обезьяна, пачкая стену, воображает, будто она срисовывает картину искусного живописца. О глупейший из людей, скажи, каковы же твои доводы? Пафнутий говорил крайне резко. Но старик был невозмутим…».

После своего прельщения бесами и тяжких страданий Пафнутий, благодаря случаю, добрался до места, где привечал монахов и паломников святой Антоний, и понадеялся на его помощь. Этот отрывок я тоже не могу не процитировать:

«…Так, обходя ряды духовного воинства, он поучал детей своих. Видя его приближение, Пафнутий бросился на колени, раздираемый страхом и надеждой.

- Отче, отче, - воззвал он в отчаянии, - отче, приди мне на помощь, ибо я погибаю. Я привел к господу душу Таис, я жил на вершине столпа и в склепе. Мой лоб, беспрестанно повергнутый в прах, стал мозолистым, как колени верблюда. И все-таки бог отвратился от меня. Благослови меня, отче, и я буду помилован. Окропи меня иссопом, и я очищусь и засверкаю, как снег.

Антоний не отвечал. Он обратил на антинойских иноков взгляд, сияния которого никто не мог выдержать. Остановив взор свой на Павле, прозванном Юродивым, он долго всматривался в него, потом знаком подозвал его к себе. Все удивились, что святитель обращается к человеку, скудному разумом, но Антоний сказал:

- Господь удостоил его большими милостями, чем кого-либо среди вас. Возведи горе взор свой, чадо мое Павел, и скажи нам, что ты видишь в небесах.

Павел Юродивый обратил очи ввысь; лицо его засияло, и язык обрел красноречие.

- Я вижу в небе, - сказал он, - ложе, затянутое пурпурными и золотыми тканями. Три девственницы зорко охраняют его, дабы к нему не приблизилась ни одна душа, кроме той избранной, для которой оно приуготовано.

Думая, что ложе это - символ его славы, Пафнутий уже обратился к богу с благодарственной молитвой. Но Антоний знаком повелел ему умолкнуть и внимать тому, что в восторге шепчет Юродивый:

- Три девственницы обращаются ко мне; они говорят: "Скоро праведница покинет землю. Таис Александрийская умирает. И мы приуготовили для нее ложе славы, ибо мы - ее добродетели: Вера, Страх божий и Любовь".

Антоний спросил:

- Возлюбленное чадо, что видишь ты еще?

Павел всматривался в небо с зенита до надира, с запада до востока, но ничего не видел, как вдруг на глаза ему попался антинойский настоятель. Лицо юродивого побледнело от священного ужаса, в зрачках блеснул отсвет незримого пламени.

- Я вижу, - прошептал он, - трех бесов, которые с ликованием готовятся схватить этого человека. Они приняли облики столпа, женщины и волхва. На каждом из них каленым железом выжжено его имя: у одного - на лбу, у другого - на животе, у третьего - на груди, и имена эти суть: Гордыня, Похоть и Сомнение. Я видел их.

Тут Павел снова впал в слабоумие, взор его помутнел, губы обвисли. Монахи антинойской общины с тревогой взирали на Антония, а праведник только молвил:

-Господь открыл нам свое справедливое решение. Мы должны чтить его и молчать.

Он направился дальше. Он шел, благословляя. Солнце, склонившееся к горизонту, озаряло старца сиянием славы, а тень его, безмерно увеличившаяся милости неба, простиралась за ним, как бесконечный ковер, - в знак долгой памяти, которую этому великому праведнику суждено оставить среди людей.

Сраженный Пафнутий еще стоял на ногах, но уже ничего не слышал. В ушах его звучали только слова: "Таис умирает!"…».

Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:

На самом деле, начиная читать, я, возможно, тоже волей-неволей подумала – «Ну чего там интересного может быть в истории о приходе к христианству очередной блудницы?»… И нашла в этом произведении огромный клубок из сплетения животрепещущих тем, актуальных проблем, глубоких мыслей, вечных вопросов, обличений, сомнений и страстей. Наверное, даже, если я попытаюсь, я не смогу полноценно поведать обо всём.

На первый взгляд это и вправду история о том, как Пафнутий обратил Таис. И даже можно назвать этот роман христианским, потому что на святость Таис автор не покушался. И её история интересна тем, что совершенно парадоксально и прям-таки по-буддийски она показывает, как уставшие от мира и пресытившиеся тем, что он им предложил и дал, люди падают в экзистенциальную бездну и уходят от мира в религию, чтобы из этой бездны выбраться. Но есть, как говорится, нюанс. Даже три.

Во-первых, кому-то удается, а кому-то нет таким образом преодолеть этот кризис. Во-вторых, для того, чтоб предпринять такую попытку, не обязательно обращаться к христианству. А, в-третьих, если ты ошибся, то ты ошибся. И вот в этом последнем кроется главная трагедия и проблема Пафнутия, и история скорее о нём, чем о Таис, у неё-то, можно сказать, всё хорошо закончилось.

При прочтении Пафнутий лично у меня вызывал сплошное отвращение и отторжение на протяжении, минимум, двух третей книги. Но в конце мне оставалось только пожалеть его. Потому что этот человек, получается, встав на свой религиозный путь, ничего не приобрёл и всё потерял. То ли потому что этот путь изначально был не для него, то ли потому что он встал на него не в тот момент своей жизни. Я не зря сказала, что в этом тексте увидела много от буддизма. Пафнутий попал в типичную ловушку дукхи – он ушёл и спрятался от мира, не успев в необходимой мере утолить своей жажды, и это распространенная ошибка таких, как он. Потому что эта жажда распирает и иссушает их изнутри, и они запрещают себе с этим что-то делать, а потом получается как в той «буддийской притче». Перессказывать не буду, по счастью на Пикабу кто-то сделал это за меня в одном из вариантов)): Буддистская притча

Вот и вышло у Пафнутия, что, став христианским подвижником, он занялся подменой и стал искать не того, чего должны бы подлинные христиане, а то, чего так не хватало ему. И, к несчастью для него, до самого конца не мог себе в этом признаться. И при этом внешне проявлял себя как самый ярый фанатик, поступая при этом отнюдь не добродетельно. Но при этом я настаиваю на том, что «Таис» не только и не столько о фанатизме, сколько о лжи, обмане, самообмане и лицемерии во всём их многообразии, особенно в плане религии и духовного поиска. Пафнутий лицемерен, и именно поэтому отчасти он меня так бесил. Но он не единственный лицемер в этой истории)

Я не зря показала тот второй отрывок: прекрасен великий христианский святой, который, услышав от юродивого о том, что его собрата атакуют демоны, просто сказал: «Ну, так тому и быть», и ничем даже не попытался ему помочь. Интересная ситуёвина получается: вы тянете из «бездны порока» всех самых ужасных грешников, но…бросили на произвол судьбы такого же христианина и тем более монаха?) И от чего так? Его грехи столь тяжелы? Или с него спрос больше? Так стоит ли, в таком случае, вообще вставать на эту скользкую дорожку? Живя в миру, Пафнутий так не страдал, как страдал потом из-за того, что с ним приключилось. А ошибиться мог любой, и это ещё одна важная мысль: обольщён оказался не только Пафнутий. Толпы других христиан, включая авторитетных, тоже не заподозрили неладное.

В общем, на первый взгляд книга про обращение, но на самом деле, на мой взгляд, содержит немало актуального для всех, потому что указывает на опасности и ловушки, которые могут подстерегать каждого на пути духовного поиска. А духовными поисками в попытках решить экзистенциальные проблемы занимаются в конце концов практически все, так или иначе, рано или поздно.