В 1996 г. передо мной с братишкой замаячила надежда вновь оказаться в станице у бабушки. Многое миновало с тех пор, как в последний раз поезд за сутки перенёс нас из города Баку в город Кропоткин, откуда до Геймановской - рукой подать. Я мечтал увидеть Димку Фурманова. Мы записывали голос на компакт-кассеты, вынимали из них бобины, вкладывали в конверт и пересылали почтой. И я знал, что мы можем не доехать, развернуться назад в самом начале пути.
Мы с братом не спали всю ночь перед той поездкой. Это было такое романтическое развлечение. Мама заставляла ложиться спать в 21.00 по Баку, в 20.00 по Москве, а мы тайком слушали радио, записывали понравившуюся музыку на кассеты. И вот, решили отметить предстоящее путешествие ночью без сна.
Не помню, на чём мы с утра добирались до автобуса, который вёз до Губы. Хотелось, чтобы он вёз до Геймановки. Жара в автобусе стояла страшная. С нами в путь отправилась женщина, с двумя детьми. Кажется, до Тбилисской.
В Губе мы пересели в "козлик" до Яламы. До границы. Водитель, азербайджанец, утешал нас, что всё обойдётся. Чуть-чуть, мол, постоите, понервничаете, и всё будет хорошо. "Понаделали границ", - ворчал он о чём-то в этом роде.
В Яламе началось осознание. Встали мы у ржавого, покрытого облупленной зелёной краской шлагбаума. Выходил к нам азербайджанский солдат, ковырял спичкой в гнилых зубах. Его упрашивала моя мама, говорила, что учит таких же ребят. Тот - ни в какую.
Сидели потом вшестером цыганами на траве, неподалёку от реки Самур. Солнце пекло. Кобылки стрекотали в траве на берегу ручья. Ловили их с братом в прозрачные пакетики от сигарет. Вспоминались детские игры: находили когда-то в пачках "королевские знаки" и цифры, играли в них, как в карты. Помню, "Мальборо" и "Кэмела" внутренности ценились. И да, кобылки - "краснопёрки", с огненно-красными нижними крыльями, взмывающие из под ног как огоньки, "синепёрки" и "дурацкие". Там, в основном, "дурацкие" прыгали. Совсем не та атмосфера, когда впервые в жизни ловил их на пустыре за стадионом бассейна "Азерэлектротерм", где работал папа, вместе с акридами, "кузнечиками-айболитами" в простонародье. Тогда - вдохновение от встречи с неисчерпаемостью мира живой природы, теперь - гнетущая тоска по речке Зеленчук, берёзке у родника с лягушатами, когда много зелёной травы и цветов...
Иногда возвращались к маме. Мама наотрез отказывалась давать взятку пограничникам. Проводник всё обещал проводить через орешник, за плату. Отказались. Какой-то кучерявый черноволосый парень ворковал, что, ничего, ничего, скоро подойдёт товарняк, и вот тогда, уеду я в страну свободы, говорит, Россию, он ворковал о живописных полях, лесах и реках России, о том, какие красивые в России девчонки, и мне становилось всё тоскливее.
Встали, наконец, в очередь. Женщины рыдали. С их слов сделалось понятно, что по обе стороны реки Самур живут лезгины, и вот установили этот дурацкий шлагбаум, поделив их народ пополам. Поражало, с какой лёгкостью перелетают через него бабочки-белянки. Кто-то не может попасть к родичам в соседний кенд на поминки, кто-то - в гости к сыну. Тут до меня дошло, что песенка "Союз разрушимый попал под машину!", которую распевали в школе - совсем не смешная. И повесть "Демоны", которой я исписал общую тетрадь, про то как прилетели с другой планеты "демоны", с щупальцами и хоботами вместо лиц, чтобы отомстить за Весельчака У и Крыса и разрушить СССР - какая-то идиотская. А мне казалось: верх оригинальности - кто ещё, кроме меня, додумался бы, что Советский Союз можно развалить? Тогда он правда казался нерушимым. Ту повесть с рисунками я подарил однокласснику Сергею... Потом он мне её вернул. Почитайте текст, написанный ребёнком в поздние советские годы... Он ведь точно предсказал?
В общем, перешли мы азербайджанскую границу, притом - бесплатно. На той стороне нас ждала новая очередь. С российскими пограничниками наша попутчица повела иную беседу. Она прямо сообщала им, что является тайной армянкой, сменившей фамилию и сочиняла про то, что собирается бежать из Азербайджана.
После событий в Сумгаите фамилия с окончанием "ан" или "ян" считалась небезопасной для жизни. Я хорошо помнил, как пришёл во второй класс и обнаружил, что все армяне, которых в классе училось не меньше азербайджанцев, куда-то пропали, все до единого. А родители запрещали произносить на обществе такие слова как "Карабах", "армяне" и "ЕрАзы" (Ереванские Азербайджанцы, бежавшие из Армении). И мы, дети, слушались. Помню, как-то бегал по коридорам в школе мальчишка с палкой, которую воображал автоматом, наставлял на всех и кричал: "Бах-бах, Карабах!" Я пришёл домой и повторил. Что тут началось...
На российской границе мы тоже простояли сколько-то часов, пока, наконец, нас не пропустили туда, где реял триколор. И я радовался этому триколору, стране свободы, и вместе с тем оставался в душе осадок, чувство, что произошло что-то очень неправильное: здесь полагалось реять алому знамени Советского Союза.
Наступил вечер. Наняли машину, что-то вроде УАЗика, которая перевезла нас через Самур. Водитель также ворчал по поводу развала страны. Мы прибыли в одноимённый населённый пункт. Там, в Самуре, дагестанцы нас уложили спать в конюшне с комарами, сеном и запахом навоза. Жгли спирали от комаров. Хозяева, поившие чаем, нам сочувствовали и говорили, что не желали распада СССР.
Наутро на электричке отправились в Махачкалу. Парень-полукровка рассказывал нам в пути о национальностях Дагестана.
В Махачкале пришлось полдня ждать поезда. Белилами была нанесена на бетонный забор надпись: "Голосуйте за Зюганова, трезвого, не пьяного!" Очень хотелось, чтобы все проголосовали за Зюганова, и всё вернулось.
И вот - поезд до Минвод, следующий через Чечню. Военный вертолёт курсировал над ним. Он не помешал бородатым чеченским боевикам войти в поезд для грабежа, который имел какое-то официальное наименование. Поверьте, тому, с кого берут подать за перемещение по стране, воспринимаемой по инерции как единая и родная, всё равно: по предъявлению ксивы признанной то свершается, как на азербайджанской и русской границах, или непризнанной, как в Чечне. Представители непризнанной Ичкерии открыли дверь в наше купе, увидели мать с детьми и приказали никого не трогать, потому что мать с детьми.
Останавливались в сожжённом Гудермесе. В окно видели, как русские солдаты обменяли чеченским боевикам оружие на водку. Странно вспоминать, что вот здесь когда-то не обугленные, разрушенные снарядами стены составляли пейзаж, а папа покупал тархун. А в Грозном папа когда-то покупал детскую книжку про сову. Брат в Гудермесе слушал в плейере кассету с группой "Мираж", инструментальную композицию на песню "Где я", если память не изменяет.
Толковали люди в поезде о том, что партия, возможно, ещё вернётся, и всех посадят. О том, что люди не хотели распада Советского Союза, за них всё решили.
И я вспоминал. Вспоминал 1990-й год в Баку. Яркие трассирующие пули в тёмно-синем небе в прямоугольнике форточки в родительской спальне. Этот звук стрельбы. Прятались с братом под кровать от страха. Танки вводили. Сосед-уголовник с бешеными глазами прибегал с митинга. Кричали на улице "Азадлыг!" - "Свобода!"
Приводили к нам в гости в один из тех дней девочку, азербайджанку. Мы часто сидели с ней летом на раскладных стульчиках на деревянной лестничной клетке дворика-колодца. Рисовали акварельными красками, как положено советским детям, "Мир-Труд-Май!" И вот мы вновь с красками, у нас в галерее, вдвоём, и овладевает мной липкий беспредельный страх смерти. Я вдруг сознаю, что смерть за каждым придёт по одиночке. Раньше казалось, что все мы вместе - она, я, моя мама, мой папа, её мама, её папа. А вот приедет танк, или человек с автоматом забежит во двор, и в момент смерти никого не окажется рядом, даже если будут держать родители за руку, даже если будут обнимать. Это Красную Армию прислал Горбачёв, "дядя Миша, самый достойный человек в стране", как представил его мне в телевизоре перед первомайской демонстрацией однажды папа, а я играл в кубики, которые складывались в животных, рядом с ним на кровати и смеялся над шерстью как у обезьяны на отцовской груди. В те дни расстреляли алый цветок Советского Союза между нами там, в Баку.
А потом взрывали телебашню. Ох, как мы радовались, когда то ли на 20, то ли на 40 минут, не помню точно, начали включать по каналу "Баку" программу "Комендантский час" - это чувство возвращения цивилизации! Собирались перед телевизором "Янтарь" с переключателем всей семьёй, а дядька на экране болтал что-то непонятное. А потом начали снова мультики включать. Сначала только на азербайджанском языке, я с жадностью смотрел, мало что понимая, потом и на русском...
А потом - 90-е, банановую пасту, разведённую водой, намазывали на хлеб. Ей расплатился какой-то банк, они как грибы росли в те годы...
Наконец, Минводы. Кто-то играет на вокзале в дурака. Я поймал бабочку-пестрянку, ужасно гордый, что не испугался синильной кислоты, которая в ней содержится. До вечера в Минводах ждали.
Дальше всё быстро.
Кропоткин. Встречали рассвет. Автобус до Тбилисской. Родные резные ставни на деревянных станичных домиках, плитка из мелких квадратиков на дорожках и разноцветные заборы. Приехал дядя Жора, отвёз в Геймановку.
Первым делом, позавтракав и поцеловав бабушку, помчался к Димке Фурманову. У него - колонки, подключённые к мафону. Он записал специально для меня с радио Россия песню группы "Секрет" "В жарких странах". Очень нравилась мне эта группа подростком: первая любовь, всё такое... Впереди - много жарких дней лета, рыбалка, друзья, игры, насекомые, книги из библиотеки, фантастика и про животных, целая маленькая жизнь...
Об этом путешествии в Россию тяжело и страшно рассказывать до сих пор.
Автор: Дмитрий Тюлин
Источник фото вокзала в Гудермесе: Интернет
