Планета Чернобыль (1)⁠⁠

Темнота.

Короткое падение, приземление на плотное и упругое. Желудок дергается влево и тянет, кажется, за собой весь ливер. Снова падение и посадка. Желудок со свитой метнулись вправо… Полет, посадка, кишки вверх, полет, посадка, кишки вниз, полет…

Уже и не сосчитать, сколько было полетов-посадок, перемешанных с попытками требухи или сорвать крышечку, или выбить донышко. Зажмурился и затаил дыхание. В голове одна мысль: «Уже бы к любому концу, только прекратить эту чертову дискотеку… А-а-а-аа-а!»

Не врут, что ли, коучи, с их запросами во Вселенную? Только подумал и хаотичное дрыганье потрошков сменилось стремительным вращением всего тела, с серией уже совсем не упругих ударов. По голове, корпусу, рукам, ногам. Вминались в ребра предметы, разложенные по карманам.  Мелькнуло и погасло дурацкое: «Будет ушиб всего Саньки…»

***

Сначала вернулись запахи. Острые, сладкие, едкие, раздражающие, плотные почти до осязаемости. Обрушились без прелюдий, выдернули из беспамятства, заставили чихнуть раз, другой, третий.

«Не пить, не есть, не курить на открытом воздухе, не лезть грязными руками в рот, нос и глаза» впиталось уже в подсознание и оттуда удержало от желания сначала потереть нос, а потом и ухватиться за лицо. Открытую кожу жгло, будто из травы брызнуло микроскопическими едкими каплями. Инстинктивно парень подобрался и рывком поднялся на ноги, подальше глазами и носом от негостеприимной зелени. Осмотрелся по сторонам.

Слишком много зеленого. Невысокая, но какая-то откормленная трава, огромные подушки мха, лениво вползающие с земли на почти черные стволы деревьев. И сами деревья — чем-то неправильные, намертво вцепившиеся в крутой склон, закрывшие небо разлапистыми кронами.

Что-то было не так. Что-то сильно было не так. Но хоть стали объяснимы последние впечатления перед отключкой. Катился Санек колбаской по крутому склону, брякаясь тушкой о стволы и выпирающие из земли корни. Хмыкнул, машинально потер ноющие ребра и обернулся на рыжее пятно, мелькнувшее на периферии зрения.

Кот! Рыжий, упитанный и чистенький, жалобно мяукающий кот, за которым он (дебил) полез в колодец… А как, вообще, можно было попасть из подвала с неглубоким колодцем, в который Санька даже не влезал, а только свесился, пытаясь схватить за шкирку надрывающего глотку зверька, сюда, на склон какого-то тропического оврага? А может — не было подвала? Тогда и кота не было. И рыжее в зелени померещилось. Запросто! Башкой-то не раз стукнулся, пока наматывал обороты вниз.

Почти повеселев, Саня начал подниматься по склону. Только веселье быстро кончилось. В любой другой точке земного шара можно было бы списать проступающий металлический привкус во рту на травму при падении. Может — язык прикусил или губу с изнанки о зубы рассек, да мозги встряхнул, вот и кажется привкус крови слишком «железным».

В любой точке, но не здесь. Судорожно полез за дозиметром и замер. Прибора не было. Похлопал по карманам и груди — куча мелочей была на месте, исчезли (кроме первой пропажи) только телефон и индивидуальный дозиметр-накопитель, вместе с прочным ремешком на шею. Зато обнаружились на ветровке несколько прилипших рыжих шерстинок.

Так… Без паники.

Кот точно был. Значит: есть надежда, что мозги встряхнуло, но не смешало.

Мог потерять технику на местном аттракционе свободного качения? Мог.

Сразу три вещи, необходимые в зоне? Нуууу… теоретически — да. Надо определить по смятой траве, где именно колбасился и пройти по этому пути, внимательно глядя под ноги. Яркие корпуса и чехлы невозможно не заметить на фоне изумрудного изобилия.

Мать твою…

Саня был уверен — подъем он начал точно по собственному следу, заметно промятому в буйной растительности. Но его больше не было. Короткой остановки с проверкой карманов, рассматриванием кошачьей шерсти на одежде и попытки успокоить тревожный звоночек в голове, хватило травам и мхам, чтобы принять первозданный вид. Последние примятые травинки выпрямлялись на глазах. Не поверив, наступил на кустик травы всем весом и даже крутанулся на месте. Убрал ногу и следил, как быстро восстанавливается, подрагивая и раскачиваясь каждой травинкой, упрямый зеленый чуб.

Ноги мои, ноги, несите мою жопу! Хрен знает, что тут могли захоронить…

На самой окраине Припяти? А чё бы и нет? Вдруг не зря маршруты официальных экскурсий обходят это место?

А мы, придурки, радуемся, что тут меньше шансов засветиться перед законными экскурсоводами, радостно сдающими нелегалов, отъедающих чужой кусок.

Прихлопнул, высунувшуюся было, мыслишку, что даже в самых грязных местах зоны не видел никто и не рассказывал о такой несгибаемой муравушке. Гигантские сомы, двухголовые телята, собаки-мутанты  — это запросто. Святое дело — потрепать языком, отсиживаясь в заброшенной квартире в самый разгар официальных экскурсий. Недалекие новички иногда пытались даже потравить байки про аномалии, якобы виденные своими глазами. Детский сад, штаны на лямках.

Неосознанно задерживая дыхание, чтобы не вдохнуть какой-нибудь дряни и пытаясь сообразить, какую дозу нужно схватить за такое короткое время, чтобы почувствовать металл во рту, Саня вынырнул на края оврага. Хотя… сколько времени он провалялся на дне оврага — неизвестно.

Главное теперь было — не выйти прямо под нос патрулю, с такой-то удачей.

Первый шаг по горизонтальной поверхности. Уперся руками в колени, с силой выдыхая нездоровый воздух оврага. Ноги едва заметно потряхивало, мысли метались, обгоняя и подрезая друг друга. Бегом нужно возвращаться к своим и рвать когти в сторону дома. Доигрался в сталкерскую романтику, бар-р-ран. И ведь не слишком ему хотелось в этот раз ехать по привычному маршруту. Уже на пороге квартиры показалась вся эта возня с нелегальными сталками детской игрой. Еще вспомнилось, что тридцатник на носу, сын-школьник, пора уже и взрослеть. Чуйка это была, точно — чуйка. Хорошая мысля приходит опосля.

С силой потер голову, словно выметая бесполезные теперь сожаления, стряхивая их с короткого ежика волос, и выпрямился. Взгляд заметался между деревьями. Города-призрака не было. Если ощущения не подводили, то он обязан был увидеть хоть что-то, но не видел. Понимая глупость действия, оглянулся на овраг, тайно надеясь, что на той стороне провала увидит шестнарь Фудзияму…

Ничего. Только лес. Сзади лес и впереди — лес, без намека на искусственные насаждения. Окутанные снизу подушками мха, мощные стволы сосен слева и прямо, справа — быстрый переход в березняк, с колышущимся почти в метре над землей ажурным покрывалом из листьев папоротника-орляка… Стоп! Вот что неправильно! Нехарактерная для Припяти растительность. В родной Сибири такое увидеть (ну кроме настолько жирующего мха) — как два пальца об асфальт. Но на югах даже силуэты деревьев другие. Да и город, хоть заброшенный, но город же, не тайга.

В голове глухо и монотонно шумело, ныло в брюхе. Да где он, мать твою за ногу и об пол?!

— Кхм… Не пугайся, браток, свои, — нарушил молчание леса нарочитый басок.

Александр резко обернулся уже на покашливание и таращился теперь на тощего парнишку, поднявшего в успокаивающем жесте открытые ладони с растопыренными пальцами. Как он подошел так тихо, что ни одна ветка под ногами не хрустнула? Пофиг! И посрать теперь уже на патрули. Хотя на патрульного парень совсем не походил: слишком молодой, мальчишка практически, гражданская одежда, на плечах лямки рюкзака… Такой же нелегал. Только не такой баран, как Санька, умудрившийся пролюбить почти всю снарягу.

— Иди сюда, — уверенным жестом поманил парнишка. Внутри вздулось пузырем и булькнуло: «Трусцой мне к тебе нестись или сразу на четырех костях?» Булькнуло и заткнулось. Не до нежностей, при нашей бедности. Но двигаться к мелкому начал не торопясь, вразвалку. Не хватало еще рысцой кинуться к самоуверенному пацану. Серые глаза пришлого сощурились, скулы закаменели, но улыбку он удержал. Санька еще чуть замедлился, лихорадочно соображая — не стоит ли ему удирать.

Нелегал нетерпеливо шагнул навстречу, с протянутой для рукопожатия рукой и вдруг, в каком-то непрерывном, почти танцевальном, движении, схватил Саньку за плечо, рванул себе за спину, выхватил левой рукой от бедра что-то и выстрелил в крону дерева на краю оврага. Резанул по ушам полувизг-полурёв, шумно ломая ветки, рухнула в траву тяжелая туша.

Вот теперь лицо мелкого расслабилось, он подмигнул и выдал лыбу еще шире.

— Дубль два, — протянул он правую руку Саньке, всё еще сидевшему на земле, — пошли, посмотришь и уяснишь, что если тебе что-то говорят, нужно сначала делать, а потом думать. Саня встал, уважительно покосившись на парнишку, встретил ладонью небольшую, но твердую руку. Лет пятнадцать ведь, от силы — шестнадцать…

— Саня…

— Василёк, — весело отозвался молодой и первым шагнул к туше. Обрез из левой руки скользнул в кустарную кобуру на поясе, правая в это же время раскрыла кнопочный складень. Когда Саня осторожно подошел к твари, прикрывая нос рукавом ветровки от едкого душка, парнишка уже ловко вскрыл зоб, уверенно пошуровал там рукой и вытащил комок, облепленный густой слизью. Сунул находку в пластиковый контейнер, уронил добычу в карман, сделал пару широких шагов в сторону.

Санька же заворожено следил глазами, слезящимися от всё уплотняющегося смрада, как трава в радиусе полуметра от крылатой туши задрожала и потянулась всеми травинками к падали.

Назвать дохлую скотину птицей мозг отказывался, она была бесконечно далека от самых привычных голубей, дроздов и даже коршунов. В полете размах крыльев, сейчас безвольно раскинутых по земле, составил бы верные метра четыре, как не больше.

Самолёт, ёптыть… Не запоминай, а то сдохнешь от страха, когда приснится.

— Сваливаем, — донеслось сбоку.

— Ч-что это?

— Ты на ходу потрындеть не сможешь, что ли? Птеродактилями мы их называем. Кто это, на самом деле — хер знает.

***

Маленькие теплые ладошки закрыли глаза. Ухо защекотало дыхание и упругий волос.

Молодой мужчина наощупь вложил огрызок карандаша между листов в клеточку, закрыл записную книжку, сунул ее в карман, застегнул молнию. И только тогда начал ощупывать пальчики, прижавшиеся к векам.

— Та-а-ак, — протянул нарочито озадаченно, — кто же это может быть? Что-то никак не соображу…

Сопение возле уха стало прерывистым от сдерживаемого смеха.

— Кто тут? Подскажите, пожалуйста.

Ладошки на глазах слегка заелозили. Александр знал — их хозяйка за спиной крепко сжала губы и отрицательно трясла головой.

— Палыч? — тряска усилилась.

— Василёк? Миха? Егор? … Неужели Степаныч?

За спиной даже подхрюкнули тихонечко, от спрятанного смеха и удовольствия.

— Всё, сдаюсь. Не могу угадать.

Одним движением выпрыгнуло из-за спины и свернулось в уютный клубочек на его коленях маленькое тельце. С тихим смехом малышка задрала счастливую мордашку.

— Дядь-Сань, ты почему никогда не угадываешь, что это я? Даже деду вспомнил, а меня — нет.

Мужчина театрально хлопнул себя по лбу и рассмеялся.

— И правда: как же я мог не угадать? Кто еще мог щекотать меня такими славными усиками?

Девочка уцепилась ручками за его ладонь, старательно распушила вибриссы и скосила на них хитрющие глаза так, что у самого края черной радужки мелькнули голубоватые белки, не видимые обычно.

— Правда, красивые? Честно-честно?

— Правда-правда и честно-честно, — мужчина сделал серьезное лицо и торжественно положил ладонь на левую сторону груди.

Маленькая кокетка совершенно счастливо вздохнула, на секунду прижалась к бело-зеленым клеткам его рубашки пушистой рыжей щечкой, еще раз вздохнула и подпрыгнула на месте, разворачиваясь из клубочка и приземляясь на ножки. Александр охнул. Девица, по его понятиям, была мелковата для подбирающихся восьми лет, но это уже не был тот почти невесомый котенок, с которым он познакомился два с половиной года назад.

— Дядь-Сань, а ты мне дашь один листочек из своей книжки? — Маруся сложила солнечно-рыжие лапки в умоляющем жесте, слегка наклонила головку и широко распахнула бездонные глазищи. Саня обезоружено фыркнул. Кот из Шрэка нервно курит рядом с внучкой хозяина Заимки.

— Дам, котенок, куда я денусь… Только помни, пожалуйста: мы с тобой очень бережно относимся к бумаге и расходуем ее экономно.

— Помню-помню-помню, — затрясла головой девочка, — я буду рисовать во-о-от такие малюсенькие картинки, — она поднесла к глазам Александра плотно сжатые указательный и большой пальчики и аккуратно раздвинула их на пару миллиметров.

— По рукам, — подставил ладонь мужчина.

Малявка крутанулась, спрыгнула с его колен, хлопнула обеими лапками по ладони взрослого друга и замерла. Похоже: пришла в рыжую головёнку очередная блестящая идея.

Девочка украдкой осмотрелась по сторонам, прижала бархатные ушки и прошептала, шагая пальчиками в такт каждому слову по клеткам на его груди: — Ты же умеешь хранить секреты, дядь-Сань? Только это самый страшный секрет и мне никому-никому нельзя о нем говорить…  

Блестящие глазищи испытующе вглядывались в глаза взрослого. Маленькая мордочка с опустившимися вибриссами даже осунулась. Сердце Александра дернулось и заныло. Никто из местной ребятни так не напоминал ему о сыне, как Маруська. Даже его биологические дети не вызывали отцовского инстинкта. Да и какой он им отец? Так, подневольный донор генного материала.

Каждый царёк этого мира старался обеспечить своему поселению не просто генное разнообразие, а «чистый», не пропитанный радиацией материал. Они научились жить в природе, где фоновые значения были в десятки раз выше старых норм, но подстраховывались везде, где только можно. Специя из выращенных в бункерах древесных грибов, которую щедро добавляли во всю еду, спасала от новых последствий облучения здесь и сейчас, загоняла в глубокую ремиссию многочисленные онкологические заболевания, навалившиеся на людей в первые пару лет после пришествия Большого Песца… Но не ремонтировала уже случившихся мутаций.

Когда были обнаружены первые стабильные червоточины, на них быстро наложили лапу ближайшие поселения. Теперь попаданцы из чистых миров не пропадали бесследно в лесах, напичканных аномалиями, как свиной окорок чесноком. Зоны вокруг устья каждой червоточины охранялись, аномалии выискивались и регулярно разряжались, дикие мутанты уничтожались. Не хватало только ковровой дорожки и оркестра…

— Дядь-Сань…

Дрожащий, жалобный голосок прервал невеселые размышления. Мужчина вздохнул, торопливо и серьезно прошептал: — Конечно, малышка, я никому не расскажу о твоем секрете.

Девочка облегченно вздохнула, нежно погладила лапкой по двухдневной щетине и заговорщицки процедила сквозь острые зубки: — Я тебя кое с кем познакомлю, ты обалдеешь!

Александр проводил глазами девчушку, улепетывающую по своим детским делам и потянулся к карману с записной книжкой. Теперь, когда приходилось делиться с Манюней драгоценными листками, заметки стоило делать еще более краткими.

Если попросить у Степаныча тетради, он даст, разумеется. Школы, в привычном понимании, тут нет, никому не сдались те тетрадки. Но потребует объяснений и станет контролировать записи. Старый упертый дурень даже родной внучке не выдает бумагу и карандаши. Посмотрел на ее первые художества, поджал губы и рубанул, как отрезал:

— Если рисовать или еще чего художничать, так чтоб… гениально. А бездарные мазилы мне тут не нужны. Закончился век брехунов-самохвалов.

Тогда удивился его вердикту только Саня, еще не освоивший новой морали этого мира. Как же так: взрослый человек не понимает, что с первого раза даже у гениев, наверняка, не получалось идеально. Взрослые главу молчаливо поддержали, равнодушно отстраняя от себя безутешно рыдающего пятилетнего рыжика. Новичок психанул, подхватил ребенка на руки и забормотал ей на ухо какую-то чепуху, про то, что ему очень-очень нужна ее помощь…

Так и началась их дружба, щедро приправленная взаимным сочувствием. Маруська трогательно жалела доброго, но грустного дядю из другого мира, а он жалел девочку-мутантку, уже заметно отстающую в психическом развитии от своих земных сверстниц и лишенную нормального, беззаботного детства. Как любой ребенок, она гордилась, что взрослые принимают ее помощь… Но искать аномалии и выслеживать диких мутантов — это же не помочь маме посуду помыть.

***

— Степаныч?

— Оу?

— Вопрос у меня к тебе.

Хозяин Заимки остановился, привычно окинул коротким взглядом свои владения и шагнул к бревну, служившему скамьей. Усаживался он всегда основательно, солидно, упираясь ладонями в бедра. И так высокий и кабанистый, в этой своей привычной позе он казался совсем огромным. И опасным.

Никто пришлым не рассказывал, куда пропали подельники Степаныча, с которыми он обносил магазины и аптеки, набивая закрома своего будущего царства, когда всё только начиналось… Так никто, глядя на хозяина, и не горел желанием узнать. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Ну, давай. Жги…

Александр чуть замялся, пытаясь убедиться, что подгадал под хорошее настроение.

— Я, конечно, учитель невеликий… Но жена у меня — хороший художник и давала частные уроки на дому, я и понахватался. Не Репин, но могу чуть получше, чем палка-палка-огуречик…

— Не мямли, режь правду-матку, — голос Степаныча сочно гудел, значит, настроение точно хорошее.

— Давай мы с Марусей будем заниматься рисованием. И ей не помешает развивать мелкую моторику, и я не буду чувствовать себя нахлебником.

В воздухе повисла вязкая пауза. Степаныч сопел, набычившись и сверля собеседника тяжелым взглядом.

— Ну и зачем ей эта мелкая моторика, по-твоему? Вот здесь, — он широко развел руками и картинно всмотрелся в нескольких направлениях, — для чего она тут?

— Эмм… ну… это развивает мозг. Память, наблюдательность, пространственное и абстрактное мышление… «Ум ребенка находится на кончиках пальцев», так говорил…

Резким шлепком по бревну Степаныч прервал уже не слишком уверенно звучавшую фразу.

— Сынок… Ты сейчас мне намекаешь, что моя внучка недоразвита мозгами? — вкрадчивый голос уже сочился угрозой, как тихое ворчание бойцового пса.

— Нет-нет, конечно!

— Ладно, не ссы, — Степаныч довольно расхохотался и хлопнул ладонью по спине незадачливого педагога и переговорщика. — Месяц вам дам на обучение. Что там вам нужно? Бумагу, карандаши. Что еще?

— Ластик, если это не трудно. И месяц — это слишком мало, люди учатся годами…

— Не борзей. Если у мелкой есть, — он значительно поднял вверх указательный палец, — большие способности, мы это увидим. Если нет способностей… Я тебя, прохвоста, мехом внутрь выверну, если продолжишь забивать голову девчонке художествами. Вдолби в свою бестолковку, наконец: здесь время болтунов закончилось. Все, кто не умел сделать круто, а только внушал это своему тупому стаду, здесь — пустое место. Не люди. Мелкий, копеечный товар. Рубль кучка, в кучке три штучки. Их тупое стадо тупо сдохло первым. Потому, что разучилось думать, слушая своих кумиров с раскрытыми хлеборезками. Больше некому и нечем платить болтунам. А болтуны ничего не умеют, кроме трепотни и восхваления себя. Из них получаются шикарные отмычки при разведке новых угодий, роскошные приманки для ловли мутантов. Самые успешные, по старым меркам, теперь стоят чуть подороже. Они же здоровенькие были, свеженькие, не укатанные жизнью, правильно жрали, досыта спали. Продавали лохам свою болтовню, от этого здоровье не надорвешь. Теперь их сохраняют те, кто может хорошо заплатить за новую почку или свежую печень. Справедливо, по-моему: те, кто кормился от безмозглого стада, сами стали бесправным скотом, который хозяин вправе стричь или пустить на мясо.

Степаныч перевел дух. На трезвую голову так много он говорил нечасто.

— Всё, иди. Вечером получишь всю приблуду у Верки. Если ничего не случится. И с завтрашнего дня время пойдет. Девчонку от других дел не сманиваешь, малюете тогда, когда она сама к тебе заявится.

***

Хочешь насмешить бога — расскажи ему о своих планах.

Совсем скоро ни Сане, Ни Марусе, ни Варке стало не до бумаги и карандашей. На Рыбачью Заимку пришла новая Волна. ВДНХ — «Выставка Достижений Ненародного Хозяйства», как назвал Волну Степаныч, со своей фирменной недоброй улыбкой, в их первый долгий разговор. В день, когда маленький и ловкий Василёк привел на Заимку Саньку, ошалевшего от навалившихся впечатлений. Тогда Саня со Степанычем здорово набрались местным самогоном, под который хозяин поселка мог говорить намного больше, чем обычно.

Два раза в год, в конце марта и сентября, на поселения обрушивалась массированная атака птеродактилей. Укрепленные ковчеги немногочисленных выживших, на которые рассыпалась цивилизация, были каждый сам за себя в этой странной войне. Связи с любой точкой мира больше не существовало, но новости поступали с торговыми караванами. Иногда после Волны приходили известия об очередном поселке, который не смог устоять против неласковой природы.

Причину, по которой дикари вдруг сходили с ума и пёрли дуром на людей, никто так и не выяснил. Да и зачем? В новом мире нужно было уметь драться, отстоять своё. Остальное — пустое философствование. Какая разница, для чего нужны профессиональные бойцы — защититься от зверья или людей? В конце концов: самый беспощадный хищник для человека — человек. Волны использовались поселениями для непрекращающейся полировки навыков касты бойцов. Сезонный полигон…

Эта Волна пришла на две недели раньше, чем ожидалась. Не так давно устоявшийся порядок снова покачнуло. Климат продолжал меняться, похоже. Пойдет дело такими темпами — и впрямь недалеко до апельсиновых садов в Сибири.

Что же разогревает климат? Человечество гадить в природу, мать нашу, почти перестало.

Нечем сильно гадить-то теперь. Да и некому, почти. Народу упокоила электрическая чума куда больше, чем настоящая…

Непрерывно вышагивающий по комнате мужчина раздраженно потер лоб. С мыслей сбивала непрекращающаяся какофония: рёв, визг, выстрелы, крики, удары. Поселение билось за жизнь, по клеткам сидели только коты, спецы и «чистенькие» попаданцы.  Котам не привыкать, их сроду и не выпускали. Боялись, что хвосты, породистые и не очень, но тоже домашние, посбегают сдуру в лес, да и уйдут на корм диким. Старожилы тоже уже привыкли, а вот большинство новичков еще царапало существование на правах имущества.

Чёрт, прав был Степаныч. Я — бесполезный болтун, годный только на развлечение публики, живущей в тепличных условиях. Когда брюхо полное, на голову не капает и в задницу не дует, обществу нужны развлечения. А значит — нужны такие Петрушки, как я.

Отстоять бы свое мнение о будущей профессии... Но как же, это же означило бы лишиться поддержки родителей, видевших сына вторым Мичуриным или знаменитым ландшафтным архитектором. Чистенькая работа, по сравнению с возней вокруг живности. Растения не гадят на свежий халат, не брызгают в морду гноем из нарывов, не визжат, не кусают, когда им помогаешь. И умирают медленно, молча, не выворачивая душу наблюдателя, да и часто  отчеренковать можно хоть последнюю живую ветку.

Поддался давлению семьи, польстился на родительские крылышки, всегда готовые прикрыть от проблем — так учился бы уже нормально, не переползая лениво с курса на курс. Ровно настолько, чтобы не вылететь, не расстаться с искусственно продленным детством.

Получил бы не «корочки», а профессию. И тоже не был бы сейчас всего лишь котом-производителем, которого заводчик закрыл в вольере. Дабы не попало ценное вложение капитала под ноги, пока хозяева дерутся с пьяными соседями…

Да и в прошлой жизни — кем я был там? Что полезное делал? Вот так, чтобы каждый день знать, что не зря коптишь небо, перерабатываешь продукты в дерьмо. Не знаешь, сука, почему попёрся в этот раз в ЧЗО, хоть не очень-то уже манило? Знаешь, падла, только признаться себе не хочешь.

Пошел потому, что чуял, поганец,  вину за не вернувшегося из зоны Влада. Сманил, соблазнил своей игрушечной романтикой нормального парня. И догадывался, что мог заразить этой дурью еще сотню таких великовозрастных детей, даже не запоминая их лиц и имен...

Уши заложило от рёва, воздух дрогнул от удара в решетку, защищающую окно. В металлические прутья вцепились мощные лапы с когтями, перепачканными землей и кровью. Долю секунды спустя раззявленный клюв прижался к решетке. Тварь орала в стекло, роняя на водоотлив мутную, тягучую слизь…

Александр очумело таращился в бездонную глотку. Решетка и стеклопакет казались безнадежно хрупкими. Никогда ещё тварям не удавалось прорваться настолько далеко, в самое сердце Заимки… Неужели сил бойцов в этот раз не хватило?

Голова за окном дернулась, перешла на визг, харкнула в стекло кровью и завалилась назад. Лапы медленно разжались, проскрежетав когтями по металлу. Оконное стекло, превратившееся в кровавый витраж, посветлело. Визг прервался ударом о землю и захлебывающимся клёкотом. Бесконечная секунда тишины взорвалась хохотом, улюлюканьем и свистом.

За дверью гулко задолбили в ступени тяжелые шаги — Степаныч спускался из своей наблюдательной башни.

— Степаныч, открой! Выпусти меня!

Шаги даже не замедлились.

— Степаныч!!! Сте-па-ныч, открой дверь, — не жалея ладони, пленник замолотил ей по дверному полотну. Прислушался — шаги уже стихали далеко внизу.

Умеет, падла, без слов и криков, указать каждому на его место.

И это работало, как ни крути. После каждого такого тычка носом, любой из поселенцев начинал рыть землю копытами, стараясь доказать свою ценность для общества и, самое главное -- для Хозяина. Саня хорошо помнил, как лихорадочно начинал копаться в памяти, пытаясь выудить что-то нужное Степанычу, из универского курса, стоило тому начать пристально и оценивающе вглядываться в пришлого. Учился нехотя, спустя рукава, но не в коме же. Нет-нет, да и всплывали какие-то сведения, чудом застрявшие в голове.

И только благодаря этому положение Саньки на Заимке стало особым, пусть и самую малость. Степаныч был довольно далек от земледелия и животноводства до того момента, когда решил перебраться из большого города в место почище и стать фермером. Сам он только и знал, что булки растут не на деревьях, помнил, как выращивается картошка, но рассчитал, что каждый должен заниматься своим делом и его дело — привлечь правильных людей и правильно ими рулить.

Продолжение здесь: Планета Чернобыль (2)