Жду новый пост

Серия «Разные истории»

По глазам и лицам я узнавал самого себя, если случалось так, что забредал в музеи, картинные галереи, разглядывал портреты, всматривался в фотохронику минувших лет. Я помнил и знал все, кроме одного: почему я застрял в этом бесконечном цикле перерождений? По чьей вине или по какому умыслу злой шутки путы не отпускали, а впивались только глубже, до самых костей, уносили в тихую темноту и тащили обратно на свет? В руки акушеров в ослепительно белый родильный зал или в комнатенку повитухи, где горело всего лишь несколько свечей, в заснеженный лес, где вокруг собралась остальная стая, или выплевывали в морскую пучину, где охотились серебристые сети судов и крохотных лодок.

Я любил всех своих родителей и тех, кто их заменял. Регенты, няни, строгие гувернеры, приемные семьи, или просто сердобольные люди, показавшие каким большим может быть человеческое сердце. Когда я погибал или умирал в детстве или беспечной юности, раньше тех, кто меня вырастил и воспитал, то иногда приходил на свою собственную могилу (если она имелась) или прогуливался мимо дома, в котором провел много или не много лет. Какие-то дома опустевали навсегда и скорбь пожирала его вместе с хозяевами, прорастая через семена горечи тяжелыми болезнями. Какие-то дома воскресали с зарождением новой жизни, полнились смехом и радостью с налетом тихой ностальгии по былым временам. У меня самого детей никогда не случалось, ни в одной из жизней. Боялся, что проклятие бесконечного перерождения настигнет ни в чем неповинных созданий.

Я видел своих возлюбленных, чьи головы посеребрила седина, а лица покрылись сеткой морщин, или видел их могилы, погребальные костры, гробницы, колумбарии с урнами, корил себя за невозможность последовать туда, куда уходили они. Видел друзей, доживших до старческого слабоумия, повесившихся от нищеты, отравленных ядами, заколотых кинжалами с золотыми рукоятями, сложивших головы на плахе, сгинувших от чумы, павших в битвах, в надежде попасть в чертог мертвых, чтобы каждый день сражаться, есть мясо вепря и пить сладкий мед. Их черты, их лица и личности застыли в скульптурах, на портретах, на фотографиях в учебниках истории. В памяти современников, в мемуарах современников, в легендах и балладах, в письмах, окропленных кровью и слезами, в татуировках и шрамах, в книгах, фильмах и сериалах.

***

— Ты только взгляни на это,- ворчал Зази, черкая что-то в толстенной тетрадке с конспектами, — прожил несколько лет, даже толком не правил, а какую статью накатали! Теперь мне сидеть тут и возиться с конспектами…

Он яростно листал статью на каком-то сайте, прокручивая ползунок страницы. Я перегнулся через его плечо, сощурился.

— Ну, сам мальчишка особой ценности не представлял, если опустить его происхождение. Болезненный, не шибко умный, капризный и требовательный. А вот гибель от рук наемников с целью развязать войну — уже дело куда более интересное.

Зази почесал кончик носа.

— Что-то еще? Ну, в дополнение?

Я мотнул головой, чуть улыбнувшись. Зази снова погрузился в конспекты.

— Обманщик,- погрозил он мне указательным пальцем и покачав головой,- у меня записано, что пацан умер от гемофилии.

— Не обманщик. Провернуть подобное несложно,- я подтянул к себе бумажный стаканчик с кофе. — Подстроить гибель от незначительной травмы и даже не использовать оружие. Достаточно толкнуть.

— Так говоришь, словно ты либо был тем мальчишкой, либо одним из наемников, либо помогал скрыть факт умышленного нанесения телесных повреждений,- Зази шмыгнул, провернул в правом крыле носа серебристое колечко.

— Просто много читаю. Пожалуй, даже слишком много, — уклончиво ответил я. Зази прилепил цветной стикер на исписанную вдоль и поперек страницу, потрепал свои темно-фиолетовые волосы, гнездившееся на голове невиданной нахохлившейся птицей. Торопливо закурил, снова шмыгнул, блаженно улыбнулся.

— Интриги, скандалы, перевороты. Потрясающе.

За панорамными окнами полыхал закат. Кроваво-красный, как мякоть сицилийского апельсина, он тек по улицам, мощеным булыжником, брызжа на дома остатками знойного дневного солнца. К вечеру стало легче дышать, с моря потянуло прохладой, а песок на пляжах перестал быть орудием пыток. Можно сгрести в охапку все нужные книжки на столе, взять что-нибудь поесть, забежать домой за гобеленовым покрывалом и отправиться к волнам, дожидаться первых или последних звезд. Или засесть в кипарисовой роще, или прокатиться до кинотеатра под открытым небом, или на миниатюрный квартирник старшего брата Зази. Песни под гитару, чтение рассказов под тихий аккомпанемент цикад в саду, любоваться натянутыми под самым потолком гирляндами и треугольными флажками мандаринового цвета, тянуть ледяной сидр или пряное вино. До утра засидеться с философами местного разлива на кухне, или пить до потери памяти, или сидеть на крыльце, с зажатой между пальцами сигаретой, слушать ночь.

В этой жизни мне повезло наслаждаться ласковой неторопливостью, певучими водами Средиземного, вкушать лучшее вино в стране, где однажды я случился правителем, а теперь, спустя долгие годы, пожинал плоды каждого, кто успел случиться во дворце на холме. Дворец давно переделали в музей, поставили у входа в залы билетеров и экскурсоводов, никто в нем не жил, не гулял по саду, только туристы разглядывали с приоткрытыми ртами убранство, дивились призракам на картинах, фотографировали цветы, иногда поддаваясь искушению и срывая тайком алые розы. Чтобы потом засушить на память, переложить страницами книги, засыпать солью, возложить рядом с билетами на алтарь сувениров из поездок.

Мои родители погибли в автокатастрофе, когда мне едва исполнилось четырнадцать, и я остался на попечении двоюродного дяди, музыканта из Берлина. Дядя со стороны отца, высоченный детина с совершенно безумным взглядом параноика, обладатель низкого баса и сорок пятого размера ноги, не слишком обрадовался подобному повороту судьбы, но смирился и постарался создать очень комфортные условия существования для подростка, который его иногда пугал волной нахлынувших воспоминаний из прошлых жизней. Смирился и и с ними, не потащил по врачам, просто запасался пакетиками с пряно пахнущей трухой, усаживался у камина и записывал, покуривая самокрутку. Записи затем превращались в лирику, переложенную на музыку, группа собирала полные залы, радуя фанатов творчества, или же лирика издавалась небольшими томиками. Расхватывали ее как горячие пирожки с прилавков книжных магазинов. Глаза почитателей загорались восторгом при виде физиономии дяди на обложке, и вспыхивали пуще прежнего, когда видели скудное пожелание счастья и размашистую подпись автора на первом форзаце. Конечно, подписи были отпечатаны заранее на бездушных станках в типографии, но кого это волновало, если настоящий автограф можно было отхватить на встречах в тех же самых книжных, которые устраивало издательство. Дядя на таких встречах расцветал и взгляд его смягчался, особенно если удавалось пофлиртовать со студентками, писавших целые курсовые по строчкам, родившимся у камина в полузабытье от той самой пряной трухи из пакетов под аккомпанемент моего голоса.

Затем дядя разонравился Берлин, где иностранцев было больше, чем собак, и он, продав все свое имущество, отправился налегке греть уставшие косточки в водах теплого моря и наблюдать за закатами, потягивая тинто де верано. Выкупил небольшой книжный магазин, где теперь я не только помогал с выбором чтива на вечер, но и помогал Зази с его учебой.

Зази — такая же залетная птица, рожденная в стране, которой больше не было на картах из-за раскола на два государства. Его старший брат трудился поваром в ресторанчике на первой береговой линии, Зази подрабатывал экскурсоводом, ибо пропитался насквозь теплым воздухом благосклонного побережья настолько, что жадно штудировал труды историков и искусствоведов, самостоятельно изучал узкие улочки городка, обласканные солнцем и соленым прибоем, зависал в барах и слушал байки старожилов, угощая их крепкими напитками. Красил волосы в темно-фиолетовый, цеплял в уши ювелирную бижутерию, ошивался на блошиных рынках, выискивая что-нибудь эдакое для своего гардероба и выспрашивал торговцев о легендах, мифах, правдивых занимательных фактах, чтобы разнообразить монотонные экскурсии колкими фразами.

— Вот здесь у нас рыбный магазин с вывеской, которую не меняли со дня обоснования первого хозяина в здании. Но мало кто знает, что здесь раньше располагался вполне прибыльный публичный дом, где работницы так туго затягивали корсеты, что могли потерять сознания во время оказания услуг. Впрочем, трещащие кости мало кого волновали, если узкая талия завлекала больше клиентов, — чирикал Зази, изящно ведя рукой в сторону обветшалого магазинчика, откуда доносился густой рыбный запах. — А если вы посмотрите направо, то увидите дерево, на котором повесился священник из-за неразделенной любви к одной из прихожанок собора. К слову, собор построили в эпоху расцвета торговли и мореплавания…

Зази вцепился в меня намертво, едва прощупав почву и смекнув, что готовиться к экскурсиям станет куда легче и интереснее. Я был не против снабжать его информацией, иногда даже составлял компанию на экскурсиях, стеснительно улыбаясь туристам, когда Зази представлял меня как своего компаньона. И все текло своим чередом, если бы дядя скоропостижно не скончался. Обильные возлияния оказали на печень и на организм в целом непоправимые последствия, возможно, помогло что-то еще, но я не стал вдаваться в подробности. Тяжелый диагноз обрушился на моего родственника могильной плитой и на свежем месте захоронения скоро взошли крохотные белые цветы, издалека напоминавшие перламутровые жемчужины, случайно разбросанные вблизи надгробия. С траурной фотографии на меня смотрело наиболее удачное фото, которое дядя сначала выбрал для своего лучшего сборника, а потом утвердил для посмертного портрета. В качестве эпитафии, потирая стремительно облысевшую голову, он выбрал лаконичную фразу.

“Не зря ты нашел меня”

Дядя посчитал, что это воодушевляло бы поклонников творчества, которые нашли отдушину в его лирике. Собственной семьей он не обзавелся и искренне полагал, что стал семьей для сотен тысяч человек, преданных близкими, снявших с шеи петлю и отложивших в сторону острое лезвие. Нам с дядей не довелось сблизиться очень сильно, тем не менее я держал его за руку до самого последнего вздоха, провожал в последний путь и регулярно приносил к могиле стаканчик тинто де верано, разговаривал с фотографией, выпивал и благодарил за кров и помощь сироте, оставшемуся без родителей. Я надеялся, что дядя умирал счастливым. Он пересек дебри бурной и яркой молодости, наблюдал падение берлинской стены, болел за футбольный клуб “Унион”, носил красно-желтый шарф с медведем, собирал значки и марки, расставлял на стеллажах дома свежие экземпляры своих сборников, страстно любил женщин и они любили его, самого похожего на медведя, огромного, пугающего, впадающего в спячку после тура выступлений по стране, переехал к морю, и наслаждался крепким кофе в забегаловке недалеко от дома. Зази тоже нередко приходил к надгробию дяди и благодарно выпивал за его покой в лучшем из миров, переслушивал дома кассеты и компакт-диски, внимая басу-баритону из колонок и радовался тому, что застал дядю в относительном здравии, а крепко напившись выражал благодарность и мне, за возможность знакомства с такой интересной личностью. Я вежливо кивал, боясь пропустить момент, когда веселая попойка превращалась в беготню до сортира, и думал, что, пожалуй, дядя из этой моей жизни определенно запомнится мне до самого конца. Если конец когда-нибудь настанет.

Не то чтобы я искал способы разорвать круг перерождений, но часто задавался вопросом: возможно ли это вообще? Больше, конечно, я спрашивал самого себя и учебники истории о тех, кто предположительно мог меня на такое обречь. Перерыл все упоминания о проклятиях и легендах, но ничего подходящего не смог подогнать под канву происходящего.

***

После завершения очередного рабочего дня в книжном, я все же поддался искушению посидеть на крыльце у дома старшего брата Зази. Мы прихватили несколько банок ледяного сидра, его брат обещал приготовить ужин, чему я был несказанно рад. Ру готовил восхитительно, ломая стереотипы о поварах, которые в быту, в отрыве от своей профессиональной деятельности, питались тем, что под руку подвернется.

Воздух пьянил, стрекотал цикадами, волосы Зази плавно сливались по цвету с сумерками, под ногами бугрились еще теплые после дневного зноя булыжники. Дом братьев встретил нас оранжевыми фонариками сада, светляками, сновавшими между утомленными бутонами роз. За розами приглядывал сам Зази, вознося почтение почившей бабушке. Ее дом перешел братьям по наследству, и что за чудо они сотворили из полуразвалившегося жилища! Подлатали стены, выкрасили в молочно-белый, а рассохшиеся двери с тяжелыми бронзовыми ручками, все как одну, превратили в зеленые порталы. Веранда радовала витражными стеклами, над которыми покорпел Ру, а старый скрипучий паркет теперь именовался винтажным. Древний лак сняли, заменили совсем плачевные доски на новые, обработали маслом, и паркет не скрипел, а певуче откликался на каждый шаг.

Ру уже накрыл стол в саду, и дожидался нас, раскуривая трубку на раскладном стуле. Тощий, загорелый Зази, вертлявый и суетливый, не имел никакого сходства с братом, степенным и крепким мужчиной, закаленным работой в общепите и с бытейской мудростью принимавший проблемы, выбивавшие младшего из колеи. Там, где Зази рвал волосы на затылке, ерзал на стуле, переживая и тратя драгоценный запас нервов, Ру вздыхал, пожимал плечами, говорил, что справиться можно, только смерть преодолеть нельзя, все остальное решаемо. Когда проблему можно было решить деньгами, Ру вовсе улыбался и говорил:

— Это не проблема, а расходы.

В этом, наверное, я и Ру были похожи. За сотни сменившихся жизней, мне поднадоело нервничать, ведь смерть действительно непреодолима, с ней нельзя совладать, можно только отсрочить, прочие неприятности не стоили и выеденного яйца. Правда, Ру наслаждался отведенным ему временем, я же гадал кем воскресну дальше, надеясь, не переродиться зверем. Биться в силках или выть в капканах, трястись на бойне или спасаться от погони страшно. Наверное, мое отношение больше подходило именно под человеческие реалии.

На столе нас дожидалась паэлья с морепродуктами, блюдо с хамоном, обилие сыра и сладкое вино. Увидев сидр, Ру покачал головой, убрал банки в холодильник и вручил бокалы, мол, нет, сегодня мы наслаждаемся дарами виноделов. Мы с Зази не стали противиться, тем более, вечер обещал быть размеренным и долгим, как сам ритуал распития вина.

Ру рассказывал про свой день, раскладывая по тарелкам паэлью, Зази вещал о заметках, о неторопливом, сонном дне в книжном, который мы провели по большей части за болтовней. В жару, плавившую город, ни у кого не было желания высовываться из-под вентиляторов, магазин пустовал, только изредка показывались студенты, чтобы забрать заранее заказанные учебники. Ни шатко, ни валко беседа подобралась к проклятию гессенской принцессы, которая мучилась в родах недобрых пять дней, и обрушила на семью русского императора несчастья. Мол, каждый, кто осмелится взять в жены хотя бы еще одну принцессу, умрет насильственной смертью. Я навострил уши, подался вперед. Зази нечасто заводил речь про подобные байки, но сейчас верх брало вино.

— Расскажи подробнее, — попросил я, опираясь локтями на шершавую столешницу.

— Проклятие Вильгельмины, — заговорщицким шепотом произнес Зази и залпом осушил остатки вина в бокале. — При рождении она была Августой Вильгельминой Луизой, но при крещении, которого требовал брак с наследником престола, стала Натальей Алексеевной. Супружеская жизнь продлилась недолго, ей было всего двадцать, когда она скончалась, рожая мертвого сына.

— Ого, — Ру тоже заинтересовался, хотя, по правде говоря, его не всегда занимали такие истории. — И чего?

— Вильгельмина была невесткой Екатерины Второй, и если сначала императрица посчитала ее милой и доброй девушкой, то затем разочаровалась, подметив вспыльчивость и своеволие, — продолжал Зази. Мне показалось довольно забавным то, что сидя в саду, мы разговаривали про дворцовые интриги далекой страны.

— Говорили, что императрица отравила невестку перед родами, и подговорила акушерку, чтобы Вильгельмине не помогали. Якобы Екатерина обнаружила любовную переписку, изобличающую измену Вильгельмины, боялась переворота, ведь, помимо измены, в письмах обнаружились вещи похлеще, — Зази нанизал на вилку зажаренную креветку, отправил ее в рот. — Говорили, что у Вильгельмины имелась травма позвоночника, усугубленная ношением корсета. Горячка длилась пять дней, ребенок умер, застряв в родовых путях. Начал гнить.

Ру сморщился, затем сочувственно вздохнул, поднял бокал.

— За несчастную девушку.

Это не было иронией или сарказмом, он действительно загрустил, услышав о такой ужасной гибели чужестранки, которая рожала наследника, окруженная равнодушием и давясь беспомощностью.

— Есть версия, что Вильгельмина сказала, мол, со смерти ребенка все началось, ею все и закончится, — Зази почесал нос. Я завороженно смотрел на светляка, кружившего у входа в дом.

— Грустно, — подытожил Ру. Зази вторил кивком.

— А ты не слышал о проклятиях перерождения? — пробормотал я, переведя взгляд на товарищей. — Тут у нас месть за свою оборвавшуюся жизнь и жизнь мертвого дитя, а нет ли чего похожего, только с реинкарнацией?

Зази наморщил лоб, пытаясь вспомнить. Я замер, боясь спугнуть роившиеся мысли в его голове.

— Похоже на Колесо Сансары, когда человек, умирая, играл в лотерею. Можно переродиться в собаку, а можно — в жреца храма.

Про это я тоже знал, конечно же. Чтобы заслужить хорошую реинкарнацию, необходимо вести правильный образ жизни, двигаясь по иерархическим ступеням. Если карма твоя чиста, то в следующей жизни можно было шагнуть выше по лестнице. Вверх до самой Нирваны, когда Колесо заканчивало вращаться и ты освобождался от бесконечного цикла, уходил в небытие. Ведь жизнь на земле не радовала, цвела страданиями и унижением, была тяжелой и очень часто не отличалась справедливостью. И если не разорвать круг, то можно задержаться в череде страданий на целую вечность. В нынешние времена реинкарнация не воспринималась чем-то дурным, не воспринималась наказанием за запятнанную карму. Люди писали и читали книги про вечную жизнь, плавно перетекающую из одного тела в другое, снимали фильмы и мечтали не покидать своих близких, а найти их в новом воплощении, чтобы хотя бы еще раз взглянуть в родные глаза.

— Или еще похоже на Уробороса. Змея, кусающего собственный хвост, — подал голос Ру.

— У всех свои трактовки символа, — парировал Зази, наливая еще вина. Ру отлучился, чтобы принести вторую бутылку.

— А откуда такой интерес к проклятиям? — Зази посмотрел на меня затуманенным взором. Я замялся. Рассказать или нет? Скорее всего, он сочтет меня сумасшедшим, однако дядя ведь не счел.

— Читал тут книгу, — начал я издалека. — Там человек постоянно перерождался, то волком, то монахиней станет. То лисом, то испанской инфантой, как из сказки про карлика и бессердечную девочку.

Зази слушал, губы его растягивались в улыбке.

— И человек задавался вопросом: почему? — продолжал я, невольно улыбаясь в ответ. — Есть ли вообще какой-то смысл во всем, что с ним приключалось?

— А кем он еще был?

— Много кем. Монахиней, рыбаком, учителем грамматики…

— А что в итоге? — полюбопытствовал Зази. — Он нашел ответ на вопрос?

Я повел плечом.

— Открытый финал.

Зази откинулся на спинку стула, поджал губы.

— Я бы не оставлял открытого финала.

Я приподнял брови в немом вопросе.

— Было бы здорово, если ему растолкуют, что у каждой его жизни имелся определенный смысл. Например…

Он задрал голову к небу.

— Помнишь, ты был монахиней? Ты приютил сироту и сирота стал великом художником, просто потому что ты тогда, будучи морщинистой дамой с крестом на груди, не пожалел сытной похлебки и куска хлеба с сыром. Помнишь, ты был рыбаком? Ты вытащил из воды тонущую собаку, и она смогла спасти от нападения волков домик на отшибе, домик, где проживал немощный старик, цепляющийся за жизнь. А помнишь, ты был учителем грамматики? Ты помог девочке из бедной семьи, не говорившей на языке твоей страны, и она смогла получить образование и найти достойную работу.

Зази смолк, рассматривая звезды, а я рассматривал Зази, оглушенный его словами. С такой точки я никогда и не смотрел на прожитые годы. В сердце затеплилась надежда, мол, вдруг так и случилось? Сам того не зная, я помогал тем, кто больше всего нуждался в помощи. Были и сироты, и дети из бедных семей, были нищие, которым я не пожалел куска хлеба с сыром. Я воспрял духом, ровно до того момента, пока Ру, успевший вернуться и тоже внимавший словам брата, не заговорил.

— Что, если не было никакого смысла? — он откупорил бутылку. — Что, если этот человек однажды оказался хрупкой девушкой, которую в подворотне растерзали собаки? Или той же Вильгельминой, мучившейся в родах и осознававшей близкую кончину?

Зази нахмурился.

— Что, если это был ребенок, сунувший голову в осиное гнездо?— продолжил Ру. — Никакого смысла нет и не предвиделось, просто нелепая случайность и страшное стечение обстоятельств?

И Зази вдруг просиял, щелкнул пальцами.

— Другая концовка!

— Ну-ка, — Ру склонил голову набок.

— Жила-была женщина, и она настолько любила своего еще будущего ребенка, что когда он родился мертвым, женщина одновременно и благословила, и прокляла его. Прошептала в горячечном бреду, мол, будешь ты жить вечно, раз не успел прожить эту жизнь, возвращаться, чтобы наверстать упущенной. Не важно…

И тут я похолодел. Ру тихо усмехнулся.

— …волком ли, медведем ли. Княжной распутной или пастухом, оберегающим стада, считающим головы овец, перед тем, как загнать их в хлев.

По позвоночнику пробежали мурашки, а Зази продолжал:

— Народившимся в безлунной ночи ягненком, или жрецом, занесшим над этим ягненком ритуальный кинжал. Из раза в раз воскресать, лениво провожать взглядами паяцев, восседая на троне, или трясти бубенчиками на колпаке, пытаясь развеселить царевну-несмеяну. Женщина умерла, но шепот ее взвился до самых небес или был услышан тем, кто бродил во мраке веков — не так важно кем именно он был услышан. Ребенок вернулся и будет ему дар или проклятие перерождения, воздав сполна за ту ночь, когда тугая пуповина не дала сделать первый вздох.

Зази неотрывно смотрел на меня, Ру смотрел на меня, цикады утихли, замерли светляки, время словно замедлило ход, а я сидел, будто громом пораженный, перемалывая в голове услышанное.

— Каковы ваши настоящие имена? — слабо шевеля губами произнес я. Глаза их на мгновение сверкнули. У Зази алым, у Ру белым.

— Очень длинные, если по паспортам, — наваждение схлынуло и Зази подмигнул, почесав в затылке. — И не очень-то применимые в быту.

Я молча кивнул. Мы доели паэлью, переключившись на обсуждение новой экскурсии по кладбищам, которую готовил Зази. Он рассказывал о кошках на могилах, о том, что люди верили, будто кошками между надгробий сновали души умерших. Планировал рассказывать про дома с привидениями, показать заброшенный мортуарий и отвести к причалу, где вылавливали утопленников. (далее в комментах)

Мама просила сварить кашку, сварить супчик овощной и Таська варила, в маленькой кастрюльке, накладывала в пиалу, несла в комнату, помогала сесть, зажимала своими пальцами в пальцах дрожащих ложку — кормить не разрешалось ни при каких условиях, сама, сама, Тасечка, что же ты меня уже хоронишь раньше времени. Мама то возвращала пиалу, то прятала ее под диван, свято веруя в то, что отдавала.

В больницу они ездили исключительно на такси и, почему-то, к ним часто приезжал один и тот же водитель. Глядя на то, как Тася помогает маме забраться в машину, виновато прятал взгляд, а однажды попался Таське, когда она вызвала такси до работы.

- Я вас знаю,- промямлил он, пока машина выворачивала из двора, а Таська ковырялась в сумке, проверяя, не забыла ли чего из распечатанных материалов.- Вы часто в больницу катаетесь.

Девушка тихо ругнулась, понимая, что материалы-то взяла все, а вот ежедневник с записями остался сиротливо лежать на столе у ноутбука.

- Тяжело вам, наверное,- пробормотал водитель, видевший, как женщина, за короткий срок потерявшая половину своего веса, приземляется на сиденье боком, ахая и охая, затем худенькая черноволосая девушка, которую издали можно было бы принять за подростка, помогает засунуть в автомобиль неподъемные ноги в чугунных теперь для них сапогах.

- Не тяжелее, чем вам, следите за дорогой,- буркнула Таська, и тут же ощутила, как навалилась совесть, украдкой взглянула на водителя. Пожилой, в общем-то, мужчина, с распухшими костяшками пальцев на руле с оплеткой, может, поболтать хотел, может, посочувствовать.

- Извините,- глухо бросила Тася и оставшуюся дорогу до работы смотрела в окно, борясь с подступившим к горлу комком. Когда поездка завершилась, она накинула за заказ чаевых, постояла на углу, выкурила две сигареты и только тогда набралась храбрости переступить порог офиса.

Она не знала что страшнее. Уезжать и оставлять маму одну, хотя Тася знала, что мама не встанет самостоятельно, не будет бродить по квартире и не упадет в коридоре, на это нужны силы, а они иссякли, или возвращаться вечером домой к остывшему телу. Время от времени Тася писала своему бывшему, он отвечал нехотя, но вежливо строчил слова поддержки. Девушка понимала, что бывший на то и бывший, странно ожидать чего-то сверх. Мозг, видимо, зацепился за дежурные слова, какие люди говорят друг другу при расставании:

- Друзьями остаемся, не чужие же люди, столько лет бок о бок, надо будет — обращайся.

И Таська это сказала, и бывший вторил, поддакнул, погладил по волосам, сухо чмокнул в лоб. Вещи упаковались в чемодан и перекочевали на другой адрес.

Мама большую часть времени спала, рядом, у дивана всегда стоял термос с теплой водой и термос с компотом, на низеньком столике лежал телефон, лекарства, несколько стаканов с водой прохладной, пульт от телевизора и пульт от приставки, дававший доступ к бесконечным каналам с сериалами, кулинарными программами, каналами, целиком посвященным животному миру. Своего беспокойного кота, словно в задницу ужаленного, Тася запирала в спальне, в которой разместила себя и нехитрые пожитки на время ухода за занемогшей мамой.

Коллеги по традиции подмечали синяки под глазами, цокали языками, мол, болеешь вроде не ты, а от покойника именно тебя не отличишь. Начальство с пониманием относилось к ситуации, отпускало с работы по необходимости, правда, и зарплате не приходилось радоваться. Таська хвалила саму себя за подкопленную сумму на счету, за капающие проценты, за неосуществленную мечту про собственный угол. Вспоминая про мечту, начинала стыдиться, мол, негоже в такой ситуации жалеть об упущенном, главное, не растерять имеющееся.

Наблюдая за завивающимся над пластиковым стаканчиком с растворимым кофе паром, Таська ни на секунду не могла перестать прокручивать в голове произошедшее.

***

Вот начало ноября, мама жаловалась на простуду, заложенное левое ухо и ухо правое, которое слух растеряло совсем. Ей дали длительный больничный, она, еще бодрая и преисполненная надежд на выздоровление, ездила в больницу на процедуры. Самостоятельно, только отзваниваясь Таське, взявшей неделю отпуска за свой счет, беспробудно пьющей на съемной квартире, зализывающей раны после, казалось бы, не очень болезненного разрыва четырехлетних отношений.

В декабре ситуация со слухом стала хуже, перед новогодними праздниками на очередной процедуре кудесник в белом халате сотворил чудо непонятной манипуляцией и оба уха начали слышать почти как прежде. Мама уверяла обеспокоенную бабушку, что дела налаживаются, приезжать не нужно ни в коем случае, разговаривала с коллегами по телефону, с подругами из других городов, хвалилась тем, что идет на поправку, храбрилась, хотела вернуться к вязанию. Справили праздники.

В январе болезнь набросилась с новыми силами, адски болело горло, в квартире появился тот самый мерзкий сладковатый запах, который въелся в одежду, забрался под кожу, щекотал ноздри. Его не перебить ни стойкими духами, ни освежителем воздуха. Болезнь обгладывала маму и она, из пышнотелой хохотушки, пытавшейся всю жизнь свести вес к минимуму за счет диет, превратилась в слабое, костлявое существо, обтянутое тонкой кожей.

- Дожелалась,- тихо подметила мама.

У нее начал болеть живот, горло продолжало саднить. Разговоры по телефону протекали тяжелее, голос стал тише. Беседовала уже Таська, и с бабушкой, и с коллегами, и с подругами.

Дали направление на биопсию — при осмотре горла закрались какие-то подозрения. Дали направления туда, сюда, в третье, пятое, десятое место. Горло подуспокоилось, боль в животе разбушевалась. Снова исследования, биопсия, только теперь брали из нутрей, из самых недр, отправили заодно на осмотр к гинекологу. Таську с работы не отпустили, она вызвала такси туда-обратно, читала краем глаза смски с выученного на зубок номера, сидела как на иголках, нервно барабаня пальцами по столу и дрыгая коленкой.

“Тасечка, биопсия — жуть какая-то”

“Тасечка, я приехала, сижу в очереди, за мной хвостиком медсестра ходит, не переживай”

“Тасечка, у гинеколога нормально, не переживай, в кресло забраться помогли, спуститься тоже, живот болит, зато хоть второго рожай, приезжай домой поскорее”

“Тасечка, Шерстяночку опять видела”

И половинчатое сообщение, с куском пропавшего текста.

“Тасечка, ты”

Таська купила в магазине пирожных, просто так, для настроения, прихватила кошачьего корма, то, се, третье, пятое, десятое. Прискакала домой, расцеловала маму во впалые щеки. Полезла по обыкновению смотреть бумажки, выданные на руки. Побледнела, обомлела, руки затряслись. По заключению гинеколога маме не грозили никакие болезни по женской части, ведь ни матки, ни придатков уже не имелось. В другом заключении неразборчиво написали об уплотнении в брюшной полости.

- Мам,- протянула Таська, еще раз внимательно перечитав пляшущие перед глазами буквы,- а второго ты как рожать собралась? Чем, вернее?

- Ох,- только и выдала мама.

- Ты мне почему не говорила?

- Так ты только в университет поступила, я не хотела пугать и отвлекать от учебы.

Девушка вспомнила первый курс и как маму положили на операцию. Так, подлатать. Она потом еще месяца три дома отлеживалась, налегала на апельсины, радовалась тому, что отдыхает от бешеной круговерти на работе, на щеках появляется румянец. Бабушка еще тогда приехала. Тася пришла с учебы, а в прихожей ее встретил удивленный отец и бабушка, возникшая в квартире как по мановению волшебной палочки, ведь жила очень и очень далеко.

- Отец в курсе был?- Таська присела на край дивана, не выпуская из рук листы с печатями.

- Не,- мама мотнула головой.- По статистике мужчины в шесть раз чаще оставляют своих жен при наличии тяжелого заболевания.

- Чаще чем кто?- насупилась Тася, чувствуя нарастающую обиду. Ей ведь тоже ничего не сказали.

- Чем женщины, узнавшие о тяжелой болезни мужа.

- Глупости какие!

- Тасечка, так мы же все равно потом развелись.

После развода родителей, отношения с отцом, и так державшиеся на равнодушных разговорах о погоде, вовсе сошли на нет.

- Сказать можно было.

- Я бабушке сказала.

Таська потерла лоб.

К утру маме немного полегчало, но зато появилась Шерстяночка. Она ютилась в углах, забиралась под диван, иногда проскальзывала под одеяло и обвивала постоянно мерзшие ноги. Шерстяночка не обижала, только сновала тенью, клубочилась на подушках, старалась не попадаться Таське. Мама говорила, что у Шерстяночки много-много лапок, заостренная мордочка, хвост длиннющий, гладкий белый мех с черными полосочками.

Только глаза иногда Таське виделись. Светились оранжево-красным, как тлеющие точки сигарет в полумраке.

- Я в детстве сказку читала,- мычала мама, с появившимся аппетитом наворачивая кашу,- про Шерстяночку. Она приходила к умирающим и ласково, мягко успокаивала их, потом провожала туда, куда надобно уходить после жизни. Лапками волосы так перебирает, мол, не тревожься, немного поболит еще, а затем никогда больше болеть не будет.

Таська закусывала нижнюю губу, какой-то частью себя понимая, что направление у мамы только одно.

К вечеру маме стало хуже, в туалет встать не смогла, но Таська знала - надо, через силу. Поднять не получилось, мама кряхтела, стонала от боли, держалась за живот, умоляла не вызывать скорую, обещала, что сейчас пройдет, нужно выпить таблетку, сразу полегчает. Таська смоталась в круглосуточную аптеку, купила памперсы для взрослых, прибежала обратно, с трудом надела памперс на маму, выдохнула. Использованный памперс отправился в мусорный пакет, затем в мусоропровод. Таська уселась перед телевизором в кресло, мама задремала.

- Ой, смотри, под диван прошмыгнула,- раздался тихий шепот. Девушка повернулась. Мама приоткрыла глаза, восторженно глядя куда-то на пол, снова заснула.

Таська задремала в кресле, а проснулась от надсадного, нутряного воя. Кричала мама и кричала она, что живот болит нестерпимо и его сейчас разорвет изнутри. Таська подскочила как ужаленная, бросилась за телефоном, набрала номер скорой.

В квартире появился хмурый широкоплечий мужчина и щуплая девчушка, ловко открывшая исполинский ящик с необходимыми препаратами. Таська убрала любопытного кота обратно в спальню — он все норовил забраться в ящик и поиграть с пузырьками и шприцами.

- Бегите за подмогой,- мрачно констатировал хмурый мужчина.- На носилках до машины необходимо спустить, увозим.

Таська обмерла, наспех натянула ботинки, в пижаме кинулась к соседям напротив, где проживала семья из трех человек. Заспанная соседка, кутаясь в халат, сообщила, что супруг на смене и дома только она да маленький сын.

- А что случилось?- полюбопытствовала соседка.

- Нужно спустить вниз,- заблеяла Таська,- на носилках! Скорая!

Побежала дальше.

Двери открывались и закрывались, голоса сетовали на отсутствие крепких рук, морщинистые лица искажались печалью и сочувствием. За последней дверью обнаружился коренастый мужичок, от которого разило алкоголем, но помочь вызвался сиюминутно. Таська вернулась в квартиру уже с ним, маму укутали в теплый плед и вынесли в подъезд. Кот, запертый в спальне, начал реветь, словно в капкан угодил.

До больницы довезли с мигалками и сиреной, хотя улицы уже успели опустеть. В приемном покое, пока медсестра брала кровь из вены, пожилой врач отвел заливавшуюся слезами Таську в сторону под локоток, представился и тихо сказал:

- Постараемся вытащить, но готовьтесь к худшему, она погибает. Поговорите с ней, и идите оформлять документы.

Таська подошла к маме, погладила по волосам.

Почему-то вспомнила пухлую девочку с толстенной косищей с черно-белых фотографий. Вот девочка хвасталась новым нарядным платьем, вот она сидела, окруженная стопками книг, вот она тискала младшего брата, погибшего в аварии. Вот девочка обнимала облезлую белую кошку в черных пятнышках.

Вот она же, но уже в теле стройной коротко стриженной студентки, сидевшей на одной капусте и воде, чтобы ко вручению дипломов влезть в модный брючный костюм.

Вот она на свадьбе, в фате, белых туфлях, держала за руку вихрастого тощего паренька.

Вот праздничные посиделки в кругу друзей, вот снова налились щеки и отросли волосы, а под боком сидел смешной карапуз.

Вот выступление подросшего карапуза в детском саду, школьная линейка, поход в детскую библиотеку. Тощего паренька на снимках почти не было, а если и появлялся, то он оказывался в теле крепкого мужчины с тяжелым взглядом, не слишком любившего фотографироваться. Бабушка, дедушка вот, дача, виноградник, работа, командировки, серый кот, первая квартира, вторая. И везде улыбка.

Даже там, где уже была операция, где случился развод.

- Тасечка, почему ты плачешь?- спросил бесцветный голос.- Что-то плохое сказали?

- Нет, нет,- девушка замотала головой.- Нам надо чаще гулять и только. Не хватает свежего воздуха.

- Погуляем обязательно.

Таська наклонилась, поцеловала маму в ухо.

- Щекотно,- прошептала та.

- Меня дальше не пустят, ма.

- Не переживай, Шерстяночка со мной приехала.

Таська потеряла дар речи и просто стояла, обливаясь слезами.

Маму увезли куда-то на другой этаж, Таську отвели оформлять документы, вручив ночнушку и теплый плед. Там она и сидела, подписывая бумаги, а потом в коридоре, в панике выискивая глазами лицо пожилого врача, с ужасом понимая, что не запомнила толком ни лица, ни имени. Но с еще большим ужасом Тася поняла, что не сказала маме о том, как сильно она ее любила, хотя они вообще редко о таком говорили. Как-то само собой подразумевалось.

- Вы чего тут сидите?- раздалось над головой. Молодая медсестричка мягко улыбнулась.

- Да жду врача,- пробормотала Таська.

- Вам сказали ждать?

Девушка покачала головой.

- Поезжайте домой, я вам дам номер реанимации, будете звонить, справляться о ситуации.

***

Таська ничего лучше не придумала, как начать убираться в квартире. Говорила себе, что маме будет приятно вернуться в чистую квартиру, а то в последнее время руки до уборки не доходили. Сменила сразу постельное белье, закинула вещи в стиральную машину, навела порядок на столике с лекарствами, помыла обувь.

Провозилась до утра.

Кот ходил по пятам, терся об ноги, орал дурниной, запрыгивал на коленки, едва Таська присаживалась перекурить. Девушка каждый час звонила в больницу и ответ не менялся:

- Стабильно тяжелое.

Таська после непонятно какого по счету звонка смолила одну сигарету за другой, слала сообщения бабушке, уведомила маминых коллег о случившемся, написала отцу, особо не ожидая ответа. Поколебавшись, посомневавшись, написала бывшему.

“Держись там, я на связи, звони, если что”

Таська покивала самой себе, написала подругам, написала уже своим коллегам, мол, не ждите, так и так. Радовалась тому, что не поступало звонков из реанимации.

Он поступил много позже, когда Таська пыталась впихнуть в себя хоть что-то съестное.

Сразу узнала голос пожилого врача.

Первым делом позвонила бабушке. Та молча выслушала, попросила сохранять ясность разума, и лишь когда выдала все наставления, голос дрогнул, но вызов сбросила.

Таська прекрасно понимала, что она сама потеряла мать, бабушке же предстояло хоронить второго и последнего ребенка.

Набрала номер отца, голос сначала показался сердитым, недовольным, потому Таська мигом выпалила одно короткое предложение, вслушалась в тишину на том конце трубки, сменившуюся всхлипами, сквозь них разобрала:

- Скинь номер карты, переведу денег.

Позвонила маминым подругам, коллегам.

А затем села на пол, обхватила коленки, заревела что было сил, ощутив саму себя покойницей. Кот тыкался мокрым носом в мокрые щеки.

Рука снова потянулась к телефону.

- Ба,- залепетала Тася в трубку,- ты случайно сказку про Шерстяночку не знаешь?

- Знаю, только не сказка это,- нехотя произнесла бабушка.

- А что?

- Да кошка во дворе жила. Шерстяночкой звали. У нее три лапы были, хвост непомерно длинный. Твоя мама подкармливала, после садика забирали ее, со всех ног неслась проверить как кошка поживает, и…

Бабушка осеклась на полуслове.

- А дальше?

- Машина сбила. Кошка помирать приползла к самому подъезду, ждала, терпела, пока Светку из садика не привели. Светка сидела с ней до последнего, гладила по голове. Похоронить я помогла, мама твоя ветку воткнула в землю и потом еще ставила миску молока на могилке.

Таська наморщилась.

- Никогда не рассказывала мне, надо же. Хотя фотография есть, вроде бы.

- А чего рассказывать, бродячая блохастая кошка. Я так боялась, что Светка от нее подцепит глистов, лишай принесет…

Таська слушала, особо не вникая, снова щелкая зажигалкой. Затем полезла в фотоальбом, искать снимок.

И нашла.

Пухлая девочка с толстенной косой, прижимала к себе трехлапую облезлую кошку с черными пятнышками. Девочка улыбалась так счастливо, так трепетно держала животное на руках.

Пиликнул телефон.

То самое, наконец, дошедшее половинчатое сообщение.

“Тасечка, ты не волнуйся, все хорошо будет”

***

Посвящается всем, кто ушел, всем, кто борется, всем, кто помогает пройти этот путь.

И моей маме.

https://t.me/its_edlz - тг канал, где есть много историй, которых нет на Пикабу;
https://vk.com/theedlz - группа вк.

- Карты не солгали, они никогда не лгут.

Начинались слезы, увещевания, просьбы погадать на чем угодно, только пусть будущее изменится, пусть болезнь отхлынет с первыми лучами солнца, пусть не случится предреченного, пусть беда перекинется на кого-нибудь другого, или, быть может, есть способ убрать нависший над головой топор?

- Вы меня не слушаете,- качала головой Лали.- Гадай я на пене морской, на чешуе змея, затаившегося в водах мирового океана, на ветках деревьев висельников, на гнилых яблоках, на кошачьих черепах, будущее у вас только одно и изменить его не дано.

- Глупости какие,- жарко шептали в ответ.- Если будущее известно, значит, нужно всего лишь найти лазейку!

- Вы умрете в июне от кровопотери и теплый ветер будет играться с цветами у надгробия.

Или:

- Ваша матушка повесится в декабре, в соседней комнате, пока вы будете заниматься куриным окороком.

Или:

- Ваш брат погибнет в автокатастрофе в сентябре, и хоронить будут его в закрытом гробу.

Люди пытались искать лазейку. В июне кто-то старался не покидать стен родного дома, чтобы не напороться на нож в темной подворотне, не стать жертвой пьяной потасовки в баре, которая переросла бы в поножовщину. В декабре кто-то старался не покупать куриные окорока и ни на минуту не оставлять матушку в одиночестве, попрятать веревки и табуретки. В сентябре кто-то старался не садиться за руль, не пользоваться услугами водителей такси, не садиться в автобусы, ни в коем случае не поддаваться на уговоры друзей подвезти до дома.

Только получалось так, что кто-то в июне глубоко распарывал запястье, оказавшись запертым в комнате и решившись выбить витражную створку на захлопнувшейся двери. В декабре чья-то матушка вешалась на кожаном ремне, искусно привязав его к спинке стула, пока кто-то в соседней комнате раздумывал о покупке куриного окорока впрок, листая приложение для доставки еды, ведь декабрь был на исходе, а запасы продуктов в холодильнике подходили к концу, ибо заранее, исходя из предсказания, окорока не покупались. И в сентябре кто-то замешкался на пешеходном переходе, не заметил стремительно несущегося автомобиля с пьяным водителем за рулем, размазавшего кого-то по асфальту и намотавшего затем на фонарный столб содержимое капота.

Лали рассказывала об этом всем нам и мы в шутку просили погадать на кроличьих лапках.

- Скажи, Лали,- спрашивал Финни, вольготно рассаживаясь в кресле, обшитом зеленым сукном с зелеными жабами,- чего бы тебе больше всего хотелось в этой жизни?

И Лали воодушевленно улыбалась.

- Ой, вы знаете, я так хочу умереть еще раз! - воскликнула Лали, затушив в пепельнице сигарету и выдохнув через тонкие губы остатки синеватого дыма, скопившегося в легких.

- Поймите меня правильно,- поднимала она ладони, смущенно улыбалась, мол, смотрите, руки мои пусты, нет в них ни ножа заточенного, ни удавки, я не причиню вреда никому, кроме самой себя, если возникнет острая на то необходимость.

- Умирать интересно, каждый раз смерть очень необычная приключалась и ощущения, соответственно, ни с чем несравнимые. На костре сжигали,- загибала пальцы, призадумавшись.- В озере топили, собак спускали и плоть моя рваным белым мрамором разбрасывалась по снегу, а вместе с плотью и кровь рассыпалась ягодами рябины. Травили за обедом, ужином, душили подушкой.

Финни качал головой.

- А ты бы не хотела, чтобы твоим словам верили?

- Никогда не поверят,- Лали ухмылялась.- Такова человеческая натура. Перед лицом неотвратимого естество сжимается до одной крохотной мысли — вот, вот так я погибну, а если суждено и предначертано, и точно известно когда и при каких обстоятельствах, нужно попробовать обхитрить. Кого только хитрить собираются — мне неизвестно. Самих себя, вероятно.

Я молча курил, разглядывая трехметровый потолок с трещинами.

- Ну, тебе не понять, конечно,- добродушно хихикал Финни.- Это ты столько всего повидала, смерть стала развлечением, не более. Умирать не страшно, когда знаешь, что родишься наново. Знаешь, что терять нечего, боль — только миг, мелькнет и исчезнет, продолжишься дальше. А им жутко.

Дальше Финни начинал рассказывать анекдоты. Скабрезные, совершенно отвратительные, и глаза его вспыхивали, как угли в потревоженной золе. Лали слушала без особого интереса, на время погружаясь в свои мысли, рассматривая свои пальцы, игралась с завитками сигаретного дыма, поджимала тонкие губы, теребила смоляные кудри с наметившейся проседью. И на мгновение, в свете мелькнувших и исчезнувших автомобильных фар, за ее спиной раскрывались исполинские черные крылья. Такие же под определенным углом можно было заметить и у Финни, и у меня самого.

Финни отправлялся восвояси первым, когда заканчивался запас анекдотов. Он долго обувался, дрожащими пальцами завязывая шнурки на ботинках и рассматривая веснушчатое лицо в коридорном трюмо. Мы уставали друг от друга, но не встречаться не могли, поскольку без таких встреч казалось, что мы нереальны и живем чужие жизни.

Я уходил вторым, тоже задерживаясь на минуту у трюмо. Лали обыкновенно стояла, прислонившись плечом к дверному косяку, скрестив руки на груди.

- Знаешь,- сказала она однажды, подойдя поближе и качнув пальцем кольцо в моей левой мочке,- у того, что происходит со мной, есть затейливое название.

- Какое?- я повернулся, посмотрел на Лали сверху вниз: она едва доставала мне до подбородка.

- Комплекс Кассандры,- Лали печально улыбнулась.- Когда достоверное утверждение обесценивается и когда невозможно убедить других, что предсказания реальны.

- Кто такая Кассандра?- я застегнул куртку.

- Один из древних, плененный красотой дочерью царя Трои, наградил эту прекрасную девушку даром предвиденья. Но Кассандра отвергла ухаживания, и тогда древний ее проклял. Она по-прежнему видела будущее, однако в ее слова никто не верил, Кассандра не могла изменять ход событий или убедить окружающих, что говорит правду.

- Надо же,- пробормотал я.- Но ты не видишь будущее. Ну, в привычном понимании.

- Однако не могу убедить в том, что говорю правда,- повела плечом Лали.

- Не засиживайся до рассвета,- попросил я и она кивнула.

Таких, как Лали, раньше называли ведьмами. Потому ей столько раз пришлось погибнуть.

Да и сейчас нередко вспоминали именно про ведьмовство, глядя на то, как бегло читала карты Лали, как с наигранным вниманием всматривалась в блики на камнях, в тьму кофейной гущи, в хрупкие косточки и шелковые перья. Карты и прочая мишура нужны лишь для маскировки, для соблюдения привычных ритуалов, так прочно въевшихся в подкорку среднестатистического обывателя подлунного мира. Лали они не требовались, но она упорно играла по правилам чужаков, которые за годы влачения существования среди серых бетонных коробок, пришедших на смену другим обиталищам, так и не стали ни на толику ближе. Беглый взгляд на посетителя и перед Лали разворачивалась жизнь, от самого рождения до смертного одра. Просто для Лали, как и для меня с Финни, время текло иначе. Не линейно, год за годом, постепенно приоткрывая завесу тайны, а вываливая все и сразу. Для нас не существовало прошлого или будущего, только одновременность. Сейчас и зажигались в небе самые первые звезды, и они же задыхались во мраке, чахоточно поблескивая в предсмертной агонии. Молодая яблоня в цвету была и ростком, пробившимся сквозь плодородную почву, и засохшим пнем посреди сада. Каждый человек являлся и дряхлым стариком с деменцией, и ребенком, корпевшим над раскраской, и младенцем, визжавшим в колыбели.

Только Лали обратила это в заработок, я и Финни предпочитали обходить стороной лишние контакты с людьми. У меня раскалывалась голова, когда наваливалось бесчисленное количество образов, голосов, пристальных взглядов — люди чувствовали, что их слой за слоем рассматривают со всех сторон, начинали неосознанно злиться, проявлять враждебность. Лали приноровилась, потому никаких неприятных последствий не получала. Вероятно, секрет заключался все в тех же ритуалах с картами и камнями. Она просто рассеивала внимание, не давая себе зацепиться и утонуть.

Финни на улице носил темные очки в любое время суток, затыкал уши наушниками, чтобы никакие отголоски не смогли выдернуть его из созданного кокона, хотя время от времени любопытствовал и вылезал из него. Я выбирался из дома очень редко, исключив из своего окружения телевизор и радио. Интернет, к сожалению, требовался для заработка.

***

Жилось неплохо, я бы даже сказал лучше, чем могло быть. Особенно меня занимало чтение на довольно простом языке, который люди считали международным. Наш язык, злой, колючий, с кусачими звуками и длинными предложениями, постепенно вытеснялся на второй план. Практиковать его только с моими товарищами становилось скучно. Финни не пользовался языком принципиально, с зубным скрежетом выдавливая из себя слова, Лали взаимодействовала с родом человеческим и радовалась певучим, ласковым предложениям, на которых ни споткнуться, ни запнуться. Ей нравилась местная литература, нравились фильмы. Она частенько отправлялась на ночные киносеансы, завороженно ловя каждую реплику актеров, восхищаясь плавными диалогами, жадно вбирая в себя мерцание экрана. Иногда я отправлялся вместе с ней, составить компанию, и пока она погружалась в сюжеты, я разглядывал потолок. Он очень отличался от потолка в моей квартире, от потолка в квартире Лали. Красно-золотой, с тяжелыми хрустальными люстрами. На задних рядах обжимались парочки, громко хихикали, разбрасывали карамельный попкорн по грязному полу.

После фильма мы тащились в китайскую забегаловку неподалеку от кинотеатра. Лали обычно брала острую лапшу со свининой в сладком соусе, я привычно смотрел в узорчатую пиалу с густым, наваристым супом. Над головами шелестели бумажные фонарики, безустанно хлопала входная дверь и заливался звоном колокольчик.

- Интересно, видят ли они нас?- в один из таких походов спросила Лали, крутя головой и рассматривая редких посетителей. За огромным аквариумом, в котором сновали рыбки, сидел мальчишка, припав лицом к стеклу.

- Конечно,- кивнул я. Мальчишка уставился прямо на меня, и я отвернулся.

- Нет, настоящих нас,- Лали ловко накрутила на палочки лапшу.

- Кто-то да видит.

Подали чай. Тонкие руки миловидной девушки положили рядом с пузатым чайником печенья с предсказаниями. Мальчишка высунул голову из-за аквариума и вытаращился так, что я побоялся, будто его глаза выпадут. Он стоял, разинув рот. Я заерзал на месте, шепнул:

- Там пацаненок пялится.

Лали обернулась и мальчишка побледнел. Она улыбнулась, ребенок поспешил снова спрятаться за аквариумом. Я отвел глаза, чтобы не видеть его сменяющиеся лица. С ребенка на молодого мужчину, с ребенка на сморщенного старика. Лицо старика окутал густой дым, рот ощерился в хитрой ухмылке.

- Пусть,- ее улыбка стала шире. Лали повела плечом и на мгновение мне привиделись черные крылья, светящиеся золотые локоны, распустившиеся до самого пола, руки удлинились, ногти заострились и превратились в антрацитовые когти. Показался хвост, птичьи лапы заменили ноги, а лунные камни в глазницах запылали огнем. Кожа Лали покрылась бронзой и как прежде на лбу и щеках проступили рисунки. Наваждение вспыхнуло и пропало, передо мной сидела гадалка из сто седьмой квартиры в безразмерной толстовке с капюшоном, вельветовых брюках, стоптанных кедах.

- Ужасно хочется полетать,- Лали отправила в рот кусок свинины, с чавканьем прожевала, проглотила, облизала губы.

- Понимаю,- устало пробормотал я. Пацаненок снова боязливо высунулся из-за стекла. Возможно, он увидел нас как есть, без прикрас, без напыления смертной оболочки. Лали вряд ли бы его напугала, а вот я - вполне возможно.

- Скучаешь по дому?- вырвалось само собой.

- Бывает,- Лали вытерла рот салфеткой и на ней остался оранжевый след от соуса.- Здесь тоже получилось неплохо устроиться. Правда, не слишком занятно было жить во времена охоты на ведьм, но умирать… Занятно. Когда меня первый раз сожгли на костре, ух! Такое приятное щекотание и покалывание в ногах. Правда, пришлось потом пожить в пещере и искать новое тело.

Мы никогда не овладевали живыми, это некрасиво и абсолютно лишено уважения к владельцу тела. Подобрать же умершую или умирающую плоть не брезговали. Лали первое время мучилась от угрызений совести, ведь люди, кашляя кровью и еще пытаясь подать голос, смотрели на нас, снизу вверх, жалобно просили о помощи. Мы находили самоубийц, блуждали в переулках в поисках несчастных, которым не повезло нарваться на вооруженного грабителя. Последнее тело Лали нашла на пляже — женщина утопилась и ее вынесло на берег волнами. Я свое обнаружил под окнами многоэтажки. Парнишка выбросился из окна, совсем измучившись под прессом череды неудач. Финни набрел на тощего студента под мостом. Физические увечья, вроде свернутой шеи или проломленного черепа, мы восстанавливали без труда. Старались избегать пристрастившихся к наркотикам и прочим веществам, вроде сильнодействующих обезболивающих. Такую дрянь за раз не вывести, отнимало очень много времени.

Старались искать тела до того, как время иссушит их начисто, и старались часто менять города, чтобы родственники и знакомые не узнавали своих воскресших близких.

И эта часть мне нравилась больше всего. Путешествие в новое место, к новым кинотеатрам, китайским забегаловкам, новым сто седьмым квартирам, где Лали гадала на картах, кроличьих лапках и кофе. Дорога змеилась под колесами автомобилей, рассветы расплескивались по верхушкам деревьев, окрашивая их пряным солнцем, а мы сидели в придорожной закусочной, набивая животы бургерами и ледяной колой, рассматривая парковку сквозь заляпанные отпечатками ладоней окна. В таких закусочных варили отвратительный кофе, подавали жирные пончики, официантки хмуро записывали в блокноты заказ, медленно перекатывая во ртах жвачки. Пахло дешевыми сигаретами, грязной половой тряпкой, которой кое-как развезли по полу следы посетителей. Официантки пользовались приторным парфюмом с нотами мускуса и ванили, духи смешивались с запахом немытого тела, взмокшего под синтетической одеждой, не пропускающей воздух. Кожа прела, потела и смердела, под руками имелись влажные круги, на серых, застиранных фартуках виднелись пятна. А я ел и чувствовал себя в безопасности только там, на сто-каком-то километре шоссе, вцепившись пальцами в пластиковый стаканчик и болтая со своими товарищами. В карманах лежали краденые документы и краденые личности, смятые чеки за бензин, брякали четвертаки, шуршали купюры, таяли леденцы в хрустких обертках, молил о пощаде потрескавшийся экран мобильника, соседствуя с острыми зубьями ключей. Лали хохотала над шутками Финни. Он расцветал, точно так же, как и я, переставал сутулиться, расправлял плечи, не прятал глаза и уши. Ничего не грозило, беды остались далеко-далеко позади, вместе со сброшенной оболочкой покоились в земле. Лали с удовольствием беседовала с усатыми владельцами закусочных, усатыми и пузатыми дядюшками, коротавших время за барными стойками и настраивающими старые телевизоры. На экранах плясали помехи, звуки искажались, трещали голоса и блеяла музыка. Пели наши сердца, слившиеся с сердцами покойников, обвившие их и заставившие биться быстрее прежнего. Пели и мы, вернувшись в машину и повернув ключ зажигания.

Мальчишка нашел в себе храбрость выползти из-за аквариума и подойти поближе, робко подергал Лали за рукав. Встревоженно залепетал о чем-то на неизвестном нам языке, указал пальчиком на дверь, протянул несколько шоколадных конфет. Кажется, они немного подтаяли, но Лали с благодарностью приняла угощение, потрепала мальчонку по волосам и тот благоговейно провел пальцами по воздуху за ее спиной. Наверное, попытался прикоснуться к крыльям. Да, вероятно, рассмотрел как следует. Дети такое умели. Я сидел, стараясь не шелохнуться, чтобы не спугнуть, и отвернувшись, чтобы не прикасаться к видениям, но краем глаза все же зацепился за пылающее марево чужой жизни. Вереница обшарпанных квартир, нищета, опиумные курильни, кипы книг, чернила, вогнанные под кожу нестерильной иглой, драки, разбойные нападения, грабежи, смерть первенца, россыпь драгоценностей на потертой столешнице, задушенная молодая женщина на распоротом матрасе, ворох бумажных денег с каплями крови, пытки. Оскопление, оглушающий вопль, снова деньги. Спасенный приют для бездомных животных. Изрезанные черные крылья. Я мотнул головой и все рассеялось. Внутренности как будто льдом сковало.

Ребенок украдкой мазнул взглядом по моему лицу, сглотнул, снова прикоснулся к Лали.

- Не бойся,- она покопалась в карманах толстовки, достала связку ключей, сняла с них брелок в виде единорога и вложила в ладонь мальчишки. Тот помотал головой, но она указала на конфеты, жестами показала, мол, равноценный обмен. Пацаненок закивал, шмыгнул носом и побрел обратно, наблюдать за рыбками, то и дело проверяя не ушли ли мы. Я нахмурился, в глазах снова закрутились картинки. Нет, не может быть.

- Давай-ка расплатимся за поздний ужин и пойдем,- предложил я, достал кошелек. Лали согласно кивнула. На меня навалился животный ужас, нестерпимо хотелось убежать как можно дальше.

На улице моросил дождь. Лали подставила лицо под капли, прикрыла глаза.

- Пошли,- угрюмо буркнул я, переминаясь с ноги на ногу. Почему-то поведение мальчишки меня насторожило. В голове поселилась навязчивая идея зайти к Финни, забрать его, сесть в машину и укатить за сотни километров от города, побросав в багажник скудные пожитки.

- Ты тоже видела?- выпалил на ходу я, когда мы с Лали свернули на углу. Лали поджала губы.

- Видела. Но изменить мы ничего не в силах.

- Крылья тоже?

Лали икнула от страха.

- Нет.

- Надо зайти к Финни и немедленно уезжать. Мальчишка наверняка из них.

- Почему тогда не позвал никого?

- Не знаю, может, пока не успел еще приобщиться.

- Он нервничал, показывал на дверь,- вспомнила Лали.

Финни дома не оказалось. Я с досады ударил кулаком по стене, заметался по тесной комнатушке. Лали бросилась к шкафу, вытащила дорожную сумку, накидала туда вещи, которые Финни носил чаще всего. Ринулась к тумбочке, выгребла все деньги. Я набрал номер Финни.

- Абонент недоступен, попробуйте перезвонить позже,- металлическим голосом отчеканила бесплотная женщина. Из квартиры Финни мы дошли до парковки у дома Лали. Пока я ждал в машине, Лали поднялась к себе, сгребла необходимое в охапку, спешно вернулась.

- К тебе теперь?

- Нет,- отрезал я,- деньги при мне, нужное можно купить по дороге. Нужно найти Финни.

Самый юный из нас, Финни питал страсть к библиотекам и иногда - к вечеринкам, на которые просачивался, подобно тени сквозь приоткрытое окно. Каждому, кто сомневался в наличии приглашения, Финни вешал лапшу на уши. Мол, я пришел вот с той рыженькой. А рыженькой он говорил, что прибыл с верзилой из спортивной команды.

Я сжал руки на руле. Если Финни сейчас среди поддатой публики, то шанс найти товарища стремился к нулю. Ночь с пятницы на субботу цвела и увядала в попойках, в шумных компаниях по всему городу.

- Позвони ему еще раз,- попросил я, выворачивая с парковки. С пятого раза металлический голос сжалился, сменился длинными гудками и после третьего гудка Финни ответил.

- Где ты?!- взвизгнула Лали. Трубка разразилась воплем — Финни старался перекричать громкую музыку.

- Поняла, сейчас приедем,- Лали закивала, посмотрела на меня.- Он недалеко от той закусочной.

Она сообщила точные координаты и я втопил в пол педаль газа.

У бара курила компания парней в куртках с нашивками одного из университетов, над урной склонился мужчина средних лет. Содержимое желудка выплеснулось поверх мусора, парни захохотали, затем сочувственно предложили вызвать такси. Мужчина отмахивался, намереваясь присесть в лужу и загваздать брюки песочного цвета. В бар занырнула стайка женских фигур, одетых в костюмы, имитирующие национальные одежды восточных стран. На лицах — маски, в тугих прическах поблескивали золотистые шпильки.

- Звони Финни,- я кусал губы. Мотор глушить не стал, дожидаясь товарища. Он бы уселся позади и мы в срочном порядке, до рассвета, покинем город. Я неотрывно наблюдал за входом в бар и обмер, увидев, как в бар прошмыгнул тот пацаненок из забегаловки. Он вывел Финни, озираясь по сторонам, утащил его в переулок. А следом из бара выпорхнули женские фигуры со шпильками в волосах.

- Вот дерьмо,- я обмер и выскочил из машины. Лали подскочила как ужаленная, выбралась тоже.

В переулке не оказалось ни Финни, ни ребенка, ни женщин. Я схватился за голову, чувствуя, как кровь отхлынула от лица.

Оглушающий вопль.

Лали встрепенулась и ухватила меня за руку, потащила на звук.

Таких, как мы, всегда преследовали, чтобы добыть самое ценное, что у нас имелось — сердца и кровь, полагая, будто это поможет перенять способность находиться в одновременности, видеть сразу и прошлое, и будущее. В древности нам поклонялись как божествам, пока не поняли, что нас можно убить и мы вовсе не бессмертны. Мы стали прятаться, сначала просто скрываясь вдалеке от стремительно развивавшихся цивилизаций, потом за оболочкой мертвых тел. Только те, кто испил нашей крови, знали как охотиться, словно чуя нас за версту. Передавали знания дальше, учили детей, торговали знаниями, продавая их за бешеные деньги. Спасало только то, что со временем сила в них иссякала, поскольку нас становилось все меньше и пополнить запасы не удавалось. Семейные древа редели, а с ними и слабел нюх.

Мы бежали, перепрыгивая через лужи. Неоновые огни слились в одно сплошное пятно. Дождь усилился, обрушившись на землю непроходимой пеленой.

Даже выстроив мегаполисы, они не унимались, стараясь выискать лакомый кусочек в толпе, науськивали детей, более восприимчивых и тонко чувствующих.

Финни сидел на корточках, забившись в угол, прислонившись к грязной стене, исчерканной краской из балончиков. Женские фигуры кругом обступали его и… мальчишку из забегаловки, который что-то верещал на своем родном языке, загородив собой нашего товарища.

- Аж трое, славный улов,- раздалось сзади. Те самые парни в куртках с университетскими нашивками. Тот самый мужчина, который блевал в урну.

- Уберите пацана,- велел он, достал из нагрудного кармана джинсовки кинжал. У меня потемнело в глазах. Ритуальный кинжал из кости первого растерзанного, первого пойманного. Голова закипела от нахлынувших видений.

Мальчишка заорал, когда к нему подступились женщины.

- Лали, помоги Финни,- попросил я и Лали метнулась к скулящему от боли Финни: он практически полностью сбросил плоть, явив крылья, зеркальную кожу и глаза из изумрудов.

Придется сбросить и мне.

Ненависть вспыхнула, затем превратилась в раскаленный добела металл, метнувшийся по жилам. Она поднималась от самого сердца, скорбящего о каждом истерзанном, каждом растащенном по кусочкам, по косточкам. Сначала медленно, затем превращаясь в поток, готовящийся сметать любого на своем пути. Выжгла изнутри и скинула ошметки плоти несчастного юнца, в чьих угасающих глазах отразился я, наклонившийся к лицу, на котором перед смертью застыла удивленная улыбка.

Женщины отшатнулись, и бросились врассыпную, когда услышали рев. Мужчина в песочных брюках замешкался, мощный хвост с шипами снес ему голову в мгновение ока. Возможно, он даже не успел почувствовать боли. Ритуальный кинжал с глухим стуком ударился об асфальт.

В желтых глазах с вертикальным зрачком на секунду отразились ошеломленные лица парней в куртках с нашивками, прежде чем пасть с частоколом треугольных клыков пожрала и проглотила эти лица. Бездыханные тела обмякли, безжизненными тюками попадали рядом с кинжалом.

Я выпустил кишки женщинам в масках, нагнал всех, кто успел убежать или спрятаться за мусорными баками. Трещали позвоночники, хлюпали располосованные мышцы, хрустели хрящи. Марево жизней билось в агонии и затихало, как затихали еще вибрирующие от криков голосовые связки, исчезнувшие в моей глотке.

Когда стихла последняя в маске, я вернулся к Лали и остальным. Мальчишка трусливо хныкал, вжавшись в стену.

- Нужно уезжать,- с трудом ворочая нечеловеческим языком, прохрипел я. Пацаненок заскулил и повалился навзничь - в животе зияла дыра. Наверное, задел хвостом, беснуясь в узком переулке. На губах вздувались и лопались красные пузыри. Лали присела возле него, погладила по голове. У ребенка закатились глаза. Пропала нищета, смерть первенца, оскопление, задушенная женщина, лицо дряхлого старика в дыму, деньги. Приют.

- Забери,- Лали прошептала, кивнув на мальчонку.- В таком виде как сейчас ты точно никак не скроешься.

Она села рядом с ним, всхлипнула, положила ладонь на холодеющий лоб.

Я опустил голову на длинной шее, взглянул на свои лапы и блестящие когти. Расправившись с охотниками за нами, я подверг нас всех еще большей опасности, оставив след из месива. По этому следу придут другие.

Я ухватил мальчишку за голову, обвил тельце хвостом, прижался грудной клеткой. Закрыл глаза, чувствуя, как остановившееся сердце вновь затрепыхалось.

***

Пожилая официантка поставила передо мной тарелку с бургером, стакан ледяной колы, умилилась мальчугану, потрепала за щеку. Лали сидела, подперев голову рукой, Финни, которому пришлось по дороге перебраться в повесившегося на обочине мужчину, вяло жевал пончик, игрался с ритуальным кинжалом. Он завороженно смотрел на поблескивание рукояти, удрученно молчал.

Лали перебирала карты и официантка, заметившая их, когда принесла нам добавку, воскликнула:

- Какие затейливые! Можете погадать мне?

Лали кивнула, поднимая на нее глаза. Лунные камни в глазницах сверкнули, пальцы ловко перетасовали колоду.

***

https://t.me/its_edlz - тг канал, где есть много историй, которых нет на Пикабу;
https://vk.com/theedlz - группа вк.

Аська бежала, захлебываясь слезами, вдыхая крупные хлопья снега. Вот бы успеть, вот бы повезло хотя бы раз за треклятую неделю!

Аська уже натурально рыдала, правда, от облегчения, протягивая проводнице паспорт и сложенный вдвое билет. Суровая дама в годах, с губами-ниточками, хмыкнула, увидев, несчастный, многострадальный билет, покачала головой, увидев смачный синяк под правым глазом Аськи, ничего не сказала, сверила данные, посторонилась и пропустила девушку в тамбур.

Уселась Аська на свою полку (нижнюю, на которую в последний момент выцарапала билет), и только тогда выдохнула, вдохнула, прикрыла глаза, откинувшись назад, стянула с головы вязаную шапку. Взъерошенная, коротко обстриженная неумелой рукой молоденькой парикмахерши. Достала карманное зеркальце, кое-как пригладила волосы. Слезы снова начали подступать, но Аська взяла себя в руки. Чего тревожиться из-за волос, отрезанного не вернуть. Были до пояса, собиравшиеся в тяжеленную каштановую косу. Проданы и ладно, деньги нужнее прически.

Короткая стрижка подчеркивала миловидные черты лица, открывала всему миру огромные карие глаза, с тревогой таращившиеся в окружающий мир (а раньше наблюдавшие за миром с любопытством и восторгом), только Аське казалось будто стрижка сделала нос крупнее, чем он был на самом деле, оголила торчащие в стороны уши. Аська быстро убрала зеркало, скукожилась, мрачно подытожив, что отрастит потом обратно. Все не так, все не так.

- Здравствуйте,- вежливое приветствие вырвало Аську из омута мыслей, в который она начала медленно погружаться. Она, подгоняемая обстоятельствами, даже не заметила, что кто-то из спутников уже успел расположиться на месте, упрятав сумки под полку. Аська заметила, что на столике стояла бутылка минеральной воды без газа, пакет с пирожками, остальная снедь выглядывала из другого пакета, убранного под стол.

Пожилой мужчина в очках-половинках, сползших на кончик крючковатого носа, снежные волосы и короткая снежная борода, присел напротив. На морщинистой шее красовалось украшение в виде когтя.

- Здравствуйте,- пискнула Аська, поворачивая лицо так, чтобы синяк не был  заметен. Мужчина выпростал вперед руку, с полуулыбкой подался вперед. Аська пожала теплую ладонь и даже чуть улыбнулась в ответ. Заметила, что протянул он левую руку, а правой попросту не имелось — рукав теплой фланелевой рубашки безвольно свисал. Аська почему-то застыдилась, к щекам прилила кровь.

- Виктор Николаевич,- представился попутчик.

- Ася,- проклекотала Аська. Голос ее устал и где-то в голове промелькнула мысль, что если начнется долгая, утомительная беседа, то девушка не сможет ее поддержать. Разговаривать с незнакомцами не хочется и не любится, разговаривать с пожилыми незнакомцами — слушать развернутые истории из жизни, вежливо кивать, абстрагируясь и погружаясь в себя поглубже, авось не придется ничего выдавать, кроме кивания. Только вот попутчик убрал руку, не стал ни о чем расспрашивать, скользнул лишь хитрым прищуром по неказистому фиолетово-синему пятну под Аськиным глазом, ловко развязал пакет с пирожками и жестом пригласил угощаться.

- Ой, нет, что вы,- залепетала Аська, растерянно заморгав,- у меня бутерброды.

- Как хотите, Ася,- Виктор Николаевич достал из пакета под столом эмалированную кружку, поставил рядом с бутылкой.- Могу лишь вас заверить, что пирожки эти — страсть как хороши. С картошкой и грибами, но попадаются и капустные, ничем не хуже тех, что с картошкой. С мясом тоже вроде бы имеются, если я их не слопал, пока сидел в зале ожидания.

Аська порылась в рюкзаке, извлекла бутерброды.

- Угощайтесь тоже,- смущенно пробормотала она. Бутерброды смотрелись крайне грустно на фоне золотистых пирожков, явно слепленных с любовью. С какой угодно - с любовью к готовке ли, к каждому, кого угощать ими придется ли.

- Спасибо,- попутчик благодарно склонил голову.- Тогда надо бы чаю нам сделать да поужинать.

Проводница прошлась по вагону, проверяя не осталось ли кого из провожающих. Поезд тронулся, проводница вернулась, чтобы еще раз проверить документы, постельное белье, пожелать доброй дороги и поздравить с наступающим праздником. Аська увидела, что кое-где вагон украшен мишурой, на окнах прилеплены вырезанные из бумаги снежинки, а сама проводница из суровой дамы превратилась в смертельно уставшую, но немного преобразившуюся, когда Виктор Николаевич предложил угощаться и ей, взяла парочку, вывалила столько благодарностей, сколько смогла.

- Итак, чай,- Виктор Николаевич хлопнул себя по колену рукой, выудил упаковку с одноразовыми заварочными пакетиками, вторую кружку. Аська вспомнила о своей чашке со смешными енотами, которая осталась там, где осталась, взгрустнула, потом забеспокоилась — совсем не подумала о том, что надо бояться данайцев, дары приносящих.

- Кружка чистая, чай буду вскрывать при вас,- попутчик словно мысли прочитал.- Если беспокоитесь, то можете кружку ополоснуть или попросить стакан у проводницы. Пирожки, к слову, тоже не отравлены, не испорчены и даже не заветрены.

- Будь я отравителем, так бы и сказала,- вырвалось у Аськи. Попутчик лишь улыбнулся в усы.

- Верно говорите, верно. Однако мои паспортные данные занесены в систему перевозчика, они есть у проводницы, случись неприятность — найти меня труда не составить. Да и в таком преклонном возрасте вряд ли получится скрыться от правосудия.

Правосудие. Аська хмыкнула, усмехнулась. Знавала она правосудие, когда ее били по животу, когда раскаленное лезвие ножа, нагретое над газовой конфоркой нищей кухоньки в коммуналки, где худо-бедно удалось снять комнату, подставлялось к впалым щекам, когда голос, глухой и низкий, обещал изрезать, изувечить, чтобы никогда и никто больше не захотел смотреть на Аську. Не убить, убить просто, нож бы вошел под ребра как по маслу, или с нажимом, но вошел, избавил от ежедневного кошмара, из которого, как ни старайся, не пробудиться. Она и кричала, и дежурному надоедала, звонила, и на помощь звала, отвечали, мол, наговариваешь на славного человека, не бывает такого, выдумала, заняться нечем, не хватает остроты в отношениях. А остроты хватало. Остроты лезвий, иголок, что однажды вошли под ноготь на указательном пальце, хватало и дыма, выпущенного в лицо за завтраком, потушенной о ключицы сигареты.

Верила мама только.

Жила мама за много-много километров, дней и ночей от Аськи, выслушивала, как дочь плачет в трубку. Мама уговаривала приехать, все бросить. И университет, будь он неладен, жизнь в городе, который снился с детства. Не потому, что Аська — бездарь и ничего не получалось, не потому, что с учебой не ладилось. С ней-то как раз срослось, повышенная стипендия исправно радовала, хвалили преподаватели. И они же отводили взгляд, когда Аська заявлялась на лекции с располосованными щеками, израненными руками. Они спешно складывали бумаги в папку и бочком, по стеночке, сбегали из аудитории, наверное, боялись, что Аська вдруг завоет, бросится в ноги, начнет умолять вытащить из ужаса и мрака. Она же несколько раз в деканат приходила, просила повлиять, ответ не менялся никогда:

- Что же вы удумали, очернять такого перспективного молодого человека! Побойтесь бога, Асенька, вы себя на посмешище выставляете. Прекратите немедленно глупостями заниматься. Умница, красавица, а клеветой развлекаетесь!

- Нашли кем пугать,- сердито выплюнула в последний свой визит в деканат Аська.- Раз бог ваш существует, то он слепой, немой, глухой и злой безмерно на своих же созданий, которых вылепил наощупь в полной темноте закрытой на замок комнатенки. И закрыта она затем, чтобы никто из нее не выбрался, сам ваш бог, в том числе!

И когда под глазом в канун праздника расцвел синяк, а перспективный молодой человек уехал поздравить родителей, Аська наспех собрала вещи, выгребла деньги из копилки, где хранилась ее стипендия отложенная на общие нужды, кинулась в первую попавшуюся парикмахерскую, отрезала волосы под корень, продала косу, ринулась на автобусную остановку, сиганула в автобус, не разобрав номер на заляпанном грязью табло — пришлось пересаживаться, но ерунда, какая ерунда, эта мелкая пересадка. Затем уже в нужном автобусе нагуглила  в телефоне расписание поездов до родного города, увидела, что ближайший подадут к перону совсем скоро, захныкала от бессилия. Автобус полз как черепаха, собирая пробки на своем пути. В чудо Аська не верила, оно, правда, произошло.

До вокзала добралась, кинулась в кассу, урвала последний билет на нижнюю полку и перевела дух только сейчас, рассматривая пирожки. Плевать на празднование в вагоне, плевать на долгую дорогу. Здесь до нее никто не доберется, ведь поезд уже выбирался за пределы города, радуя крохотными пригородными домиками за окном, их теплым, желтоватым светом окон, заснеженными деревьями, наваливающимися на них чернильными сумерками.

Виктор Николаевич отказался ото всякой помощи, сам сходил за кипятком, заварил чай, предложил сахару из пластикового контейнера, Аська вежливо отказалась.

- Далеко ли вам ехать?- неожиданно вырвалось у Аськи, которая немного расслабилась, пригляделась к попутчику. Он ей напомнил собственного деда, который почил еще до поступления в университет. Чуть сгорбленный, немного неуклюжий, читал ей сказки о зеркальных мирах, мозаиках, множащих чудовищ и о чудовищах, эти мозаики пожиравших. О чудовищах смешных и косматых, о чудовищах злых, бурчащих, ворчащих, на трех, пяти, семи лапах, на одном хвосте, изрыгающих пламя, увлекающих в морскую пучину. О чудовищах, спасающих заплутавших во вьюге, буране, страшной грозе, катающих на шерстяных спинах детей, защищающих колыбели от темноты и теней ползучих, девушек молодых от лесов дремучих, стариков — от одиночества, молодых — от пьянства. Разные они были, вонючие, клыкастые, сопящие, прыгучие, пряные, кривляющиеся, с колокольчиками на хвостах, с закрученными рогами, с острыми клыками, но мягкими лапами.

Дедушка курил трубку на веранде, окруженной стеклянными стенами, катался в кресле-качалке, катался и катал на санях, любил огненный виски, выращивал вишни, хохотал, щекотал усами, готовил пироги с малиной, шаркал тапочками по паркету, раздражал советами, звонками, хотел внимания, Аське хотелось гулять, встречать ночи и рассветы, смотреть на кометы сгорающих жизней вокруг, думать — надо же, как повезло мне со всем, чем только может повезти на этой заброшенной планете, из которой мы возвели ад. Бога не было, ад окружал повсеместно, но в мареве вина, хохота, жаркого шепота, костры его смягчались, таяли, черти улыбались ласковее. Дедушка не жаловался, звонил реже, научился писать смски, пил капли, горстями таблетки забрасывал в горло. Мама плакала, люди в халатах ходили, как к себе домой, вздыхали, мол, чахнете, взяли да увезли.

А потом одели в парадный костюм и погребли.

Виктор Николаевич поправил очки на носу.

- Держу курс на систему Медузы,- пошутил он.- А вам?

- Дальше, чем вам,- задумчиво отозвалась Аська, смутно припомнив откуда взялась цитата.

Люди в вагоне сновали туда-сюда, радостные и грустные, кто-то в пижаме, кто-то, как Ася, в вытянутом свитере, что не колется, в нем мягко спать, есть и существование не тяготило. В конце вагона раздался хлопок — подсуетились перед дорогой, взяли с собой бутылочку шампанского. Потянуло очищенными мандаринами, оживленные голоса делились историями, смеялись. До праздника не так близко, но и не так далеко. Бегали в тамбур перекурить и проводница нисколько не ругалась, так, предупредила о правилах безопасности, попросила не бросать тлеющие окурки, сначала гасить и только потом выкидывать, ушла к себе, дверь купе оставила открытой, включила радиоприемник, совсем запечалилась — Аська видела, как она сидела с пустыми глазами, подперев голову рукой, с баночкой оливье на кружевной салфетке, постеленной на стол для напоминания о далеком домашнем уюте.

- Домой едете?- Аська пожалела, что не заскочила купить хотя бы баночку сидра.

- Сыновей навестить,- вздохнул Виктор Николаевич.- Вы?

- Я к маме еду.

В пакете с запасом еды на дорогу у попутчика тоже нашелся оливье в контейнере, имелась там и селедка под шубой, извлеклась бутылка шампанского, даже парочка бутербродов с икрой.

- Подготовился,- пояснил Виктор Николаевич и достал несколько мандаринов.- В дороге встречать, положить немного куда лучше, чем ехать совсем без ничего. Соседка подсобила, самому сложновато, но я стараюсь справляться.

Аська понимающе кивнула и изумленно захлопала глазами, когда вторую вилку протянули ей.

- Неудобно мне как-то,- замялась Аська.

- Неудобно спать на потолке, ведь одеяло вниз сваливается,- Виктор Иванович мастерски открыл бутылку. Бокалами послужили два пластиковых стаканчика. Где-то за окном мелькнул сноп красных и золотых искр салюта, ослепили на мгновения фары автомобилей, ожидавших очереди у железнодорожного перегона за шлагбаумом. Аське подумалось, что чем дальше от города мечты, тем счастливее она становилась.

- Простите меня за крайне нескромный вопрос, голубушка,- Виктор Николаевич оперся локтем на стол,- но как так вышло, что…

Он выразительно посмотрел на синяк.

- Небольшая домашняя перепалка,- стушевалась Аська, совсем забыв про фиолетовую отметину. Виктор Николаевич вдруг побагровел, она посчитала, что попутчик сейчас разразится гневной тирадой. Но он тихо сказал:

- Уходите, немедленно. Не тяните, дальше житья не станет никакого.

- Я не ушла, а сбежала,- так же тихо отозвалась девушка. Виктор Николаевич одобрительно закивал. Аська перевела разговор в другое русло. Она бы рассказала от и до, вывалила бы подноготную, не вынесла, а вышвырнула сор. Да никак не хотелось тревожить улегшийся страх, гнев, и омрачать обстановку.

Потому сначала спросила какая книга у Виктора Николаевича любимая, разговорились о фильмах, музыке, зашла речь про Аськину учебу и будущую профессию, про работу попутчика и как он на пенсии проводил время. Виктор Николаевич писал картины, плохонько, но какая разница насколько хороши они получались, если от процесса получал колоссальное удовольствие? Так ли уж важен результат, если путь к нему радовал душу?

Аське, как отличнице, результат был важнее. Она ночами не спала, зубрила, когда не понимала, исчеркала, кажется, тонну тетрадок, лепила цветные стикеры по всей квартире, чтобы информация постоянно находилась перед глазами.

- Вы, пока гранит науки грызете, зубы растеряете,- ввернул Виктор Николаевич. И Аська слегка опечалилась. Она действительно не помнила, когда в последний раз полноценно отдыхала, высыпалась. Мельтешащая круговерть подхватила, утащила, перемежалась ссадинами, порезами, тасканием за волосы. Отбиваться пробовала, били с удвоенной силой за смелость дать отпор. Уходила — находили, волокли обратно, иногда обещали исправиться, просили прощения и Аська давала слабину, люди ведь меняются.

Виктор Николаевич спросил про маму, Аська взахлеб стала трещать о доброй женщине с кудрявыми каштановыми волосами. Рассказала про ее коллекцию виниловых пластинок, про серого кота, про вязание, про альбом с советскими марками, про коробку значков, про комнатные растения на подоконниках, про шубу, на которой осели духи с черным перцем и пачули, про ранние подъемы в 4.30, чашку кофе и сигарету. Мама иногда капризничала, вещала про кулинарные программы, смеялась в голос даже над самыми отвратительными, скабрезными шутками, которые Аська приносила со двора и из школы. Ужаснулась первой татуировке, отметив, мол, слишком большая. Хмурилась, едва Аська шутила про желание стать патологоанатомом.

- Не пристало красивой девушке иметь дело с мертвецами,- возмущалась она, сдвигая брови к переносице.

- Они зачастую куда лучше живых,- хмыкала Аська.

В груди запело сердце. Аську встретят на вокзале, обнимут, расцелуют в щеки, повезут домой к остаткам салатов, запеченной курочке, вязаным носкам, дурному телевизору, в новогодние праздники заевшему на одних и тех же фильмах. Пусть так, пусть.

Виктор Николаевич слушал внимательно, иногда переспрашивал, качал головой, попросил рассказать какую-нибудь гадкую шутку. Аська покраснела, замотала головой и попутчик не стал повторять просьбу.

- А что же ваши сыновья? Тоже встречать вас будут?- Аська расхрабрилась. Виктор Николаевич поджал губы, приподнял брови, глаза его увлажнились.

- Еще как будут, всегда встречают!

- Сколько им лет?

Попутчик тяжело вздохнул.

- Ася, не сочтите меня сумасбродным стариком, но раз уж мы разоткровенничались, могу я сболтнуть лишнего?

Аська насторожилась, впрочем, зря. Наверное, сработало то самое, что работает в поездках на поезде: первая и последняя встреча, рискуешь только прослыть чудаком и порадовать незамысловатой историей.

***

Виктор Николаевич рано овдовел. Его супруга, Мария, разродилась двойней да и умерла там же, только увидев детей. Жилось не то чтобы тяжко, денег хватало благодаря хорошей профессии и помощи родителей. Жили в их доме, отец Виктора, властный и жесткий мужчина, настоял на том, что детям нужен свежий воздух и природа, машина имелась, потому дорога до работы займет дольше времени, зато сыновья всегда под присмотром, окружены заботой. И Виктор не вымотается, и родителям его радость огромная — подарить поддержку и заботу. Перечить Виктор не решился, отец стал бы давить сильнее.

- Красавицей была,- говорил Виктор Николаевич.- Умная, бойкая. Я в нее влюбился без памяти, едва увидел, как собачонка за ней таскался, готов был выполнить любую прихоть.

Он умолк на мгновение.

- Разговорились однажды на посиделках нашего общего знакомого, просидели до самого утра, не смыкая глаз, расставаться так не хотелось. И тогда она посмотрела на меня совершенно иначе, смягчилась. Сердце в пятки ушло от радости, не представляете, Ася, летал, не ходил!

Аська хихикнула.

- Как у кого-то из классиков было,- Виктор Николаевич прикрыл глаза, вспоминая.- Надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа!

- Маяковский,- тут же отозвалась Аська.

- Верно, верно. Только ему не слишком повезло, мне же повезло безмерно.

Расписались, не стали свадьбу играть, поужинали с родителями и близкими друзьями. Почти сразу Мария забеременела, беременность протекала очень тяжело. Васильковые глаза поблекли, волосы потускнели. Виктор старался как мог облегчить мучения (иначе и не назвать) супруги, но организм слабел. Мария часто лежала в больнице, жаловалась на головные боли, сетовала на постоянную тошноту, в сердцах однажды сказала, что лучше бы бездетными прожили свой век, чем так угасать, толком не нарадовавшись друг другу. Мальчики родились здоровыми, Марию похоронили ветреным апрелем. Бывали мысли, что проще бы удавиться, да разве  заслужили дети с самого рождения остаться без родителей? Они не выбирали рождаться им или нет, потому Виктор дал себе слово: не уберег Марию — убережет хотя бы ее часть.

Сыновья росли страшно похожими внешне на покойную супругу, любознательные и любопытные. Виктор покупал им книги, корпел вместе с детьми над уроками, старался дать больше необходимого. Дети зачитывались фантастикой, как он сам когда-то, как и сама Мария, посвятившая недолгую жизнь литературе и книжным иллюстрациям.

- Знаете, Ася, бытует легенда о неприкосновенных зверях,- вдруг произнес Виктор Николаевич.- Их нельзя убивать ни при каком случае, иначе быть беде. Узнать зверей таких можно по необычному окрасу и по размерам. Звери эти куда крупнее, чем простые лисы, волки, медведи.

Аська почувствовала, что под ложечкой засосало.

- Говорят, что такие звери оберегают леса и всех, кто в них забредает, от страшных созданий, нашедших лазейку меж мирами и пробравшимися к нам, роду людскому.

Аська удивленно приподняла брови.

- С голоду помирать будешь, но не посмеешь руку поднять,- Виктор Николаевич понурил голову, а голос поутих.

- Кто-то говорит, будто оборотнями они являются и разговаривать умеют. Поможешь зверю выбраться из капкана — наведет на клад, жить станешь припеваючи,- попутчик совсем погрустнел.- Много чего вычитал про них. Но потом.

- Потом?- Аська замерла.

- Потом.

Отец Виктора Николаевича время от времени выбирался на охоту со своими друзьями, и пока сын уехал в короткую командировку в предновогодние дни, должен был вернуться аккурат к накрытому столу. Подросшие двойняшки напросились поехать с дедом. Дед привирал, что никогда никого не убивал на охоте, так, гонялся с холостыми патронами, дома не держал ни шкур, ни других трофеев, сразу продавал.

Когда Виктор вернулся, то его встретила заплаканная мать и поседевший до белизны отец, хотя раньше в буйной шевелюре виднелись лишь пара серебристых волосков. Двойняшек нигде не было. Мать усадила Виктора за стол, налила настойки, велела выпить. Виктор махом опрокинул жгучую жидкость в себя, потребовал объяснений.

Аська поджала под себя ноги, у нее похолодели руки и девушка спрятала их в рукавах свитера.

- Отец подстрелил двух лисят редкого окраса,- обреченно молвил Виктор. У Аськи задрожали губы.

- Я никогда не одобрял данного увлечения. Отвратительная бойня с погоней за беззащитными существами. Люди бегут, улюлюкая, спуская собак, подстегивая друг друга.

Попутчик стиснул пальцы.

Отец сбивчиво рассказал, что из чащи леса после выстрелов, донесся дикий вой. Он нарастал и приближался, отец застыл на месте. Ноги сделались ватными, в голове помутилось, заслонил собой двойняшек, перепугавшихся насмерть не столько от воя, сколько от вида погибших зверьков. Они отошли буквально на пару минут, поразглядывать крупные следы на снегу, дед, заметив лисят с редким окрасом, не смог побороть искушение получить денег за такую диковинку.

И тогда из-за деревьев выскочил огромный лис с серебряным мехом и белыми глазами. Лис подошел сначала к обмякшим тушкам, окропленным кровью, ткнулся в каждую носом, мол, вставай, беги, торопись, надо уходить. Затем лис поднял морду и пристально посмотрел на деда.

- Как забрал ты, заберу и я!- гулкий голос, который услышал охотник, раздался прямо у него в голове. Тотчас двойняшки перекинулись двумя лисятами, запищали, заметались, забегали по кругу, затем ринулись к лису, спрятались позади его длинных лап.

Виктор, когда историю услышал, сначала рассмеялся. Наверняка, разыгрывали его. Никак же такого быть не может, где такое вообще видано?

Но глядя на бледные лица родителей, понял, что шуток никто с ним не шутил. Виктор помчался в лес. Мать не пускала, кричала об опасности. Бродил он долго, нашел останки лисят — за считанные часы от них остались скелеты. До боли врезались в память крохотные черепки, словно из черненого серебра. У Виктора сердце сжалось, сел на колени, заплакал горько. И за чужих детей, и за своих, выстраданных. Припорошил снегом, спрятал скелеты. Поднял глаза к небу, а увидел исполинского лиса.

- Пожалел их,- послышался голос.- Ты пожалел, и я пожалею.

- Хоть одним глазком позволь на сыновей моих взглянуть,- одними губами прошептал Виктор, с трудом поднимаясь на ноги. Лис посторонился, лисята кинулись облизывать лицо Виктора.

- Людьми им больше не стать, как и не стал человеком твой отец,- говорил голос.

- Молю, не забирай навсегда, дай возможность видеть их изредка!

Лисята резвились, скакали вокруг мужчины. Зверь призадумался.

- В эту самую ночь приходи через год. Отдай что-нибудь свое, я отдам свое, чтобы подкрепить уговор!

Лис отдал коготь, но забрал правую руку. Виктор даже боли не почувствовал, она просто исчезла и рукав куртки повис. Мужчина еще раз погладил лисят и все трое вознамерились уходить.

- Отец твой умирать будет страшно,- молвил лис напоследок и они исчезли.

Так и случилось. Метался отец от болей до самых последних минут жизни, ничего не помогало облегчить страдания. Иссох, пожелтел, и все казалось ему, будто огромный белый глаз зверя смотрит на него сквозь окно.

***

- Разве ваш отец не знал про легенду о зверях?- спросила Аська, не веря своим ушам. Виктор Николаевич покачал головой.

- Увы, этого мне не выяснить,- Виктор Николаевич посмотрел на часы.- Ого, давно за полночь перевалило.

Он засуетился.

- Скоро моя станция, Ася. Ох, меня уже встречают!

Он указал в сторону окна. Обгоняя ночь, неслись две серебристые тени вслед за поездом. Пригибаясь к земле, прячась в метели, снуя между деревьями. Аська обмерла, услышала среди воя ветра низкий гул, будто бы в металлических трубах занималось пламя, пытаясь выбраться наружу, испепелить все вокруг и их самих тоже.

- Как их зовут?- севшим голосом выдавила из себя Аська, припав щекой к холодному стеклу.

- Ким и Кир.

Аська оторвалась от созерцания невиданных зверей.

- Почему так?

А потом поняла, и глаза защипало от осознания.

Виктор Николаевич ловко поднял полку, достал наплечную сумку. Аська предложила свою помощь, но попутчик мягко отказался. Виктор Николаевич настоял на том, чтобы оставить девушке салаты и початую бутылку шампанского.

- Спасибо вам за доброту и за то, что выслушали меня,- Аська снова засмущалась.

- Спасибо и вам за доброту, и за то, что выслушали. Надеюсь, что добра в вашей жизни будет становиться больше с каждым прожитым днем.

Поезд затормозил на небольшой станции, словно возникшей из ниоткуда посреди леса. Аська таращилась в окно, силясь разглядеть зверей и Виктора Николаевича. Но как только попутчик вышел, поезд мгновенно двинулся дальше, а станция моментально затерялась во тьме.

Аська налила еще шампанского, пододвинула к себе контейнер с оливье. Сделала глоток, потыкала пальцем в синяк под глазом. Шмыгнула носом, достала телефон. Десятки пропущенных вызовов, несколько гневных сообщений.

Одно от мамы. Аська заулыбалась.

“Не выходи с вокзала, у нас буран, подожди меня внутри, целую”