Жил медвежонок в каюте своего хозяина Ивана Сидоровича, а когда механик уходил на вахту, оставался на попечении Коли.
Однажды Иван Сидорович решил искупать медвежонка. Опасаясь, что ему одному не справиться, он позвал на помощь Колю. Но медвежонку купание очень понравилось, он даже повизгивал от удовольствия. Правда, не обошлось без маленькой неприятности: в глаза попало мыло, и медвежонок поднял сильный рёв. Глаза быстро промыли, и рёв сменился довольным урчанием. Зато, когда медвежонка вытаскивали из воды, он устроил настоящий скандал: визжал и брыкался изо всех сил.
Ночью, ещё как следует не просохнув после купания, малыш перелез с дивана на кровать и, прижавшись к плечу Ивана Сидоровича, засопел.
На другой день медвежонок совершил свой первый самостоятельный выход из каюты...
У Ивана Сидоровича собрались моряки — сидят, придумывают имя медвежонку. Вдруг слышат крик Марии Павловны, буфетчицы:
— Что ты здесь делаешь, разбойник? Ох, морошка моя, морошка!
Прибежали моряки и видят: сидит медвежонок у опрокинутой корзинки и, причмокивая, ест ягоду морошку. Ест и внимания ни на кого не обращает. Иван Сидорович растерялся, забормотал смущённо:
— Вы только не сердитесь, Мария Павловна. Честное слово, при первой возможности я вам этой морошки бочку привезу.
— Ладно, чего там! — говорит она. — Ты лучше своего медведя на ключ закрывай, а то и варенья никогда не сваришь.
— Да что мы долго раздумываем? — сказал кто-то из моряков. — Назовём его Морошкой!
Так и стал медвежонок Морошкой.
Как-то Иван Сидорович ушёл на вахту, а Колю позвал к себе боцман. Морошка немедленно воспользовался этим и улизнул.
Забрёл он на камбуз. Повар в это время куда-то отлучился, и Морошка принялся хозяйничать. Забравшись на подставку, он заглянул в большую кастрюлю. В ней были сухие фрукты, залитые водой: повар собирался варить компот. Морошка немедленно запустил лапу в кастрюлю и стал вылавливать фрукты. Он так увлекся, что... свалился туда. Испугался, жалобно взвизгнул, но быстро успокоился: тепло, как в ванне, и у самого носа вкусная еда!
Вернулся повар на камбуз и ахнул: сидит Морошка в кастрюле и шлёпает по воде так, что во все стороны груши-яблоки летят. Что ты тут скажешь? Хватил повар с досады кулаком по медному тазу — грохот по всей палубе прокатился. Морошка, оглушённый, напуганный, выскочил из кастрюли и бросился вон из камбуза. Прибежал в каюту Ивана Сидоровича, забрался на кровать, сунул голову под подушку, а тут новая беда: когтями разорвал наволочку и наперник. Высыпался из подушки пух и пристал к мокрой шерсти, залепил глаза и нос. Чем больше бил медвежонок по подушке, отталкивая её, тем сильнее пух щекотал в носу.
Пришёл Иван Сидорович и не узнал свою каюту — такой там был погром. А Морошка из бурого стал совсем белым.
В этот день моряки остались без компота, но на Морошку никто не сердился, только посмеивались над его приключениями. Мария Павловна помогла Ивану Сидоровичу убрать каюту и выдала ему новую подушку с наперником покрепче да посоветовала днём прятать её подальше. Впрочем, в этом не было нужды: Морошка больше никогда не рвал подушек. Ему, должно быть, казалось, что стоит тронуть её, как полетит пух, залепит глаза и опять станет нестерпимо щекотать в носу. Нет, лучше подальше держаться и от подушки, и от таза, который так страшно грохочет!
А потом Морошка стал бояться и моря. Случилось это из-за Коли. Заметив страсть Морошки к купанию, Коля решил искупать его в море. Он перевязал медвежонка крест-накрест верёвочкой и спустил за борт. Но сделал это неумело: верёвочка туго затянулась и причинила боль Морошке. Стараясь освободиться, медвежонок запутался в ней лапами и не смог плыть. Попытался взобраться на палубу, но куда там: за что можно зацепиться на гладком стальном борту!
Перепуганный медвежонок поднял такой визг, что сбежался чуть не весь экипаж. Кто-то кинул утопающему спасательный круг, но на беду так неловко, что зашиб беднягу.
После такого купания Морошка долго не заглядывал за борт, а завидев спасательный круг, обращался в бегство...
Большую часть дня медвежонок проводил на палубе, играл с Колей. Вскоре помирился и с поваром. Тот всегда угощал чем- нибудь вкусным: сладкой морковью, киселём, молочной кашей.
Было на судне и ещё одно место — малярная, куда Морошка не рисковал совать нос, хотя там не было ни круга, ни таза. Как-то зашёл туда медвежонок вместе с Колей да и влез лапой в банку с краской. А после испачкал краской трап и палубу. Боцман, зажав Морошку между ног, отмыл ему лапы керосином и для науки отодрал за уши. Боль быстро прошла, а вот запах целый день беспокоил, даже аппетит испортил медвежонку.
Правда, такие неприятности случались не часто, и забывались они быстро. Морошка играл и ел сколько ему вздумается. Наигравшись, отправлялся в каюту, забирался под диван и не вылезал оттуда до утра.
Моряки никогда не упускают случая размять ноги на берегу, побывать в кино, навестить знакомых. Так было и в эту стоянку в Петропавловске. Все моряки, свободные от вахты, приодевшись по-праздничному, отправились в город. Сунулся было за Колей и Морошка, но у трапа висел «страшный» спасательный круг. Пройти мимо него медвежонок не решился.
Погода стояла тёплая, солнечная, и медвежонку было жарко. Бродя по палубе, он наткнулся на бочки из-под солёных огурцов. Одна из них оказалась с рассолом, и Морошка влез в неё освежиться. Когда вахтенный матрос вытащил его из бочки, медвежонок обиженно заревел.
Пришёл Иван Сидорович в каюту. Что такое? Спит на кровати Морошка — мокрый, взлохмаченный, и укропом от него пахнет.
— Где же это его угораздило? — удивился Иван Сидорович. — И как он попал в каюту? Дверь-то была закрыта.
Спал на этот раз Морошка недолго: в коридоре послышался лай. Медвежонок немедленно сполз с кровати и — к двери. К немалому изумлению Ивана Сидоровича, дверь он открыл сам: встал на задние лапы, нажал передней лапой на ручку замка, толкнул плечом, и дверь открылась.
— Эге, вот в чём дело! Придётся тебя на ключ закрывать, — засмеялся механик. — Ну, иди, иди, там тебя дружок поджидает.
Дружком Морошки был забавный щенок — белый, с чёрными пятнами. Один из кочегаров привёл его с берега и уже успел дать ему имя — Серко.
Этот щенок и разбудил Морошку.
Увидев медвежонка, Серко залился лаем ещё сильнее. Пятится, хвост поджимает, а лает. Потом увидел, что медвежонок мирно настроен, и успокоился.
Вскоре Морошка и Серко подружились и целыми днями играли, гонялись друг за другом. И только когда Морошка забирался в бочку с водой, которую специально для него поставили на палубе, Серко начинал сердито лаять: ему не нравилась привычка медвежонка лазить в воду. Зато как только Морошка вылезал из бочки, Серко налетал на него особенно рьяно. Забавно было наблюдать, как неуклюжий медвежонок старался отбить атаки проворного щенка. Не успеет Морошка сделать и пол-оборота, как Серко ухитрится схватить его и за лапу, и за бок, и за ухо. Морошка часто терял равновесие и катался по палубе, как чурбан. Но уж когда медвежонку удавалось поймать щенка, он сжимал его так крепко, что щенок начинал жалобно скулить, прося пощады.
Игра прекращалась, как только раздавался звонок, сзывающий экипаж в столовую. Серко стремглав нёсся на корму, где для него ставили миску с вкусными косточками и хрящами, а Морошка спешил к каюте Ивана Сидоровича. Ел Морошка всё: борщ, солянку, кашу, варёную картошку.
После обеда Морошка и щенок снова играли или спали. Медвежонок располагался прямо на палубе, а Серко, если поблизости не было ничего мягкого, ложился на Морошку. Морошка не возражал. Они стали такими друзьями, что медвежонок совсем перестал гоняться за Колей. И спал он теперь не в каюте Ивана Сидоровича, а на палубе, хотя пароход плавал у берегов Камчатки, а лето там холодное, с частыми туманами и дождями.
Месяца через два медвежонок настолько вырос, что бочонок для купания стал ему тесен. Пришлось заменить его огромной бочкой.
Иван Сидорович и Коля обучили Морошку разным «фокусам»: делать стойку, ходить на передних лапах, кувыркаться, танцевать под музыку. Казалось, медвежонок стал совсем ручным, но все моряки убедились, что это не так.
Однажды утром Коля нашёл на палубе утку-топорка: ночью она налетела на ванты и повредила крыло. Утка долго не давалась в руки: отбивалась здоровым крылом, больно щипалась. Всё же юнга поймал её и побежал показывать добычу морякам. По дороге он наткнулся на Морошку, мирно дремавшего у входа в коридор. Заметив птицу, медвежонок поднял голову и насторожил уши. Глаза у него заблестели. Вдруг он вскочил, вырвал утку у растерявшегося юнги и кинулся наутёк, в глухой угол под трапом.
Отнять у него птицу Коля не смог: Морошка злобно рычал и отбивался лапами. Он порвал юнге рукав куртки и поцарапал до крови руку.
Пока Коля бегал за тазом, чтобы с его помощью заставить Морошку смириться, тот успел съесть утку вместе с перьями.
Коля рассказал об этом Ивану Сидоровичу. Тот только покачал головой. Он и сам видел, как однажды медвежонок вырвал из рук артельщика баранью ногу. Артельщик стал отнимать её, но Морошка озверел: отбивался лапами, грозно рычал и скалил зубы. И только когда из камбуза принесли таз, медвежонок нехотя бросил мясо и ушёл. Но через несколько минут Морошка вернулся и снова пытался завладеть куском баранины. Ему это, конечно, не удалось, и он поднял обиженный рёв.
— Ты смотри, Коля, осторожно с ним, — предупредил юнгу механик. — Он хоть и ручной, а всё же зверь.
В это время в каюту ввалился Морошка. Он даже не чувствовал себя виноватым. Ласкаясь, потёрся о Колину ногу и, как ни в чём не бывало, улёгся возле кровати.
— Эх ты, зверюга несчастная! —только и сказал Коля. Он любил своего четвероногого друга и не мог долго сердиться на него.
Однажды на нашем пароходе ехали на слёт пионеров несколько ребят. Коля устроил для них экскурсию: показал пароход, познакомил с Морошкой. Тот по Колиной команде плясал, ходил на «руках», притворялся мёртвым. За хорошую работу Коля наградил медвежонка баночкой сгущённого молока, в донышке которой было две дырки.
Морошка обхватил баночку лапами, сел и, урча от удовольствия, начал высасывать молоко. Постепенно он перевалился на спину. Чтобы молоко выливалось быстрее, Морошка постукивал по донышку задней лапой. Довольное урчание перешло в протяжный, блаженный стон.
Высосав всё молоко, медвежонок поставил банку на палубу и одним ударом лапы расплющил её, чем привёл в восторг пионеров.
— А что, ребята, хотите побороться с Морошкой? — неожиданно предложил Коля.
Ребята переглянулись: кто его знает? Пусть и ручной, но боязно. Наконец один мальчик решился и подошёл к медвежонку. Тот немедленно обхватил храбреца лапами.
Боролся Морошка добросовестно, однако мальчик оказался сильнее и свалил его. Медвежонок не хотел признавать своего поражения и снова полез бороться. Мальчик устал, и его сменил другой. Морошка в азарте даже не заметил этого и снова был побеждён. Раздался звонок к обеду, но медвежонок и не думал бросать борьбу. Он продолжал наступать на ребят. Второго мальчика сменил третий, затем четвёртый... И только когда Морошке всё же удалось свалить своего «противника», он гордо, не торопясь, удалился.
Спесь Морошки как рукой сняло, когда он подошёл к своей миске. Он даже застонал от огорчения: миска была пуста. Коля, занятый в этот день с пионерами, понадеялся на Ивана Сидоро- вича, Иван Сидорович — на Марию Павловну, а та — на Колю.
Обшарив весь коридор и не найдя ничего, Морошки забрёл в кают-компанию. Все уже пообедали, и здесь никого не было. Недолго думая, Морошка зацепил когтями скатерть и стащил её со стола со всем, что на ней находилось.
На звон разбитой посуды прибежала Мария Павловна. Она сильно оттрепала медвежонка за ухо и выгнала его веником из кают-компании.
Так, наверное, и остался бы Морошка без обеда, если бы не наткнулся на корме на полупустую миску щенка. Серко был тут же, грыз кость и благосклонно уступил Морошке остатки своей еды.
Но медвежонок не оценил благородного поступка друга и в следующий раз, поев немного из своей миски, поспешил на корму, отогнал собаку от её миски и съел всё. Может быть, так продолжалось бы и дальше, если бы рассерженный полуголодный пёс не укусил нахала за нос. Морошка замотал головой, злобно сверкнул глазами и что есть силы ударил собаку лапой. Серко отлетел метра на два, зарычал, ощетинился и яростно набросился на обидчика, кусая его за бока. Морошка не выдержал натиска и бежал. Больше Серко никогда не подпускал медвежонка к своей миске.
Побаивался Морошка боцмана Митрича. Уж как-то так получилось, что медвежонок больше всех досаждал ему: то запутает верёвки, то поломает и затащит куда-нибудь швабры, то погнёт пожарные вёдра или вымажется краской и палубу перепачкает. За это боцман не раз драл ему уши. Но однажды Морошка сотворил такое, что Митрич с досады плюнул и долго ходил не в духе.
Боцман был страстный рыболов. Только станет наш пароход на якорь на рейде, как Митрич в первую же свободную минуту за удочку.
Моряки знают, как хорошо ловится рыба у берегов Камчатки: не успеешь удочку закинуть, а на крючке уже камбала, навага или треска. Вот и на этот раз, встав пораньше, боцман наловил рыбы столько, что хватило бы на обед всему экипажу. Смотал Митрич удочку и пошёл завтракать. А когда вернулся, чтобы забрать рыбу и отдать на камбуз (жареную рыбу боцман любил, пожалуй, не меньше, чем рыбалку), улова не было. «Куда же она делась? — удивился боцман. — Неужели кто-нибудь из озорства спрятал?» Он осмотрел все укромные уголки на судне, но рыбы не нашёл. Всё выяснилось только на следующий день: уборщица обнаружила рыбу в каюте Ивана Сидоровича, под диваном. Она была сложена горкой и прикрыта половиком. Это Морошка припрятал рыбу на чёрный день.
Наш пароход по-прежнему совершал рейсы у западных берегов Камчатки. Начались жестокие осенние штормы. Свободные от вахты моряки старались не выходить на открытую палубу. Серко тоже не высовывал носа из жилых помещений, и только Морошка по-прежнему проводил большую часть дня на палубе. Он сильно вырос, стал почти взрослым медведем, его не пугали ни дождь, ни ветер, ни холод.
Любил Морошка и по-настоящему поработать. Однажды после шторма подвели к борту парохода полузатонувшую барку. Матросы установили на ней ручной насос-брандспойт и стали выкачивать из трюма воду. Морошка посмотрел-посмотрел, а потом спустился по трапу на баржу, схватился за розмах и вместе с матросами раскачивал его часа два подряд, пока воду не выкачали.
Чем дальше, тем труднее было уследить за медведем. Он научился лазить в трюмы, подшкиперскую, машинное отделение, кочегарку и угольные бункеры. Часто, вымазавшись там, как трубочист, в саже и угле, он отправлялся бродить по судну, и горе тому, кто забывал закрыть свою каюту на ключ: Морошка вваливался туда, учинял погром, а потом ложился отдыхать на чистую постель. Приходилось бежать за тазом или же выманивать медведя вареньем.
Коля уехал учиться в мореходную школу. Ивану Сидорови- чу некогда было следить за медведем, и он решил закрывать Морошку в кладовой. Но из этой затеи ничего не получилось: в первый же день Морошка выломал дверь.
Пробовали сажать его и на цепь, но Морошка так бесновался, ревел, что пришлось отказаться и от этого. Оставался один выход: отвезти Морошку на берег и выпустить на свободу. Иван Сидо- рович погрустил-погрустил, но делать нечего — согласился.
В один из погожих осенних дней моряки посадили медведя на кунгас и отправили на берег.
Долго шли они через тундру к лесу, очень долго. И только потому, что Морошка задерживал: рыскал по сторонам, принюхивался, разорял мышиные норы, вырывал и с удовольствием жевал корни сараны или вдруг начинал кататься по траве. На пути попадалось много озерков и ручьёв, и в каждом из них медведь считал необходимым если не искупаться, то по крайней мере пошлёпать по воде лапами. Встречались целые поля спелой брусники, и Морошка набрасывался на неё с жадностью.
Только часов через пять добрели до леса. Высыпали моряки на землю конфеты, отвязали поводок, погладили Морошку на прощание и незаметно скрылись за деревьями.
К берегу почти бежали... Моряки были совсем у цели, когда их догнал испуганный парень. Волосы у него взъерошены, глаза выпучены.
— За мной гонится медведь! — прокричал он и пустился дальше...
Через несколько минут появился и Морошка. Что оставалось делать? Посадили медведя на кунгас и повезли обратно на пароход. А парень, узнав, что медведь ручной, смущённо почесал затылок и пошёл в тундру искать шапку и ружьё.
Только кунгас подошёл к пароходу, как Морошка первый бросился к трапу и взобрался на палубу. Все обрадовались ему. Даже боцман Митрич заулыбался:
— Я так и думал, что из этого нечего не выйдет. Пусть живёт здесь. Подрастёт — остепенится. Больше терпели, потерпим ещё немного.
Наступили холода. Выпал первый снег. Морошка заметно изменился: ходил вялый, ел неохотно, много спал. Он стал сторониться людей, а однажды исчез, будто сквозь палубу провалился. Только через два дня кочегары случайно обнаружили его в угольном бункере. Морошка вырыл в угле берлогу и залёг на зимнюю спячку. Когда же его с большим трудом растолкали и выгнали из бункера, он забрался в каюту капитана и улёгся на кровать. Понадобилась целая банка варенья, чтобы выманить его оттуда.
После этого Морошка ещё несколько раз пробирался в бункер и пытался залечь там на зиму. Моряки хотели уже соорудить ему берлогу в одной из кладовых, но неожиданно было получено распоряжение идти во Владивосток.
Прощай, Камчатка! Курс — на юг.
С каждым днём становилось всё теплее и теплее. Во Владивостоке мы ещё застали деревья в зелёной листве, цветущие астры и гладиолусы... Морошка повеселел, стал нормально есть. И проказничать тоже.
О том, что на пароходе живёт медведь, узнали в порту, и к нам стали наведываться гости, в основном, конечно, ребята. Иван Сидорович каждый раз, как заправский дрессировщик, заставлял медведя проделывать всякие фокусы. Гости были в восторге. Слава Морошки быстро росла.
Однажды вместе со школьниками на судно пришёл представитель зоопарка. Он долго наблюдал за медведем, а потом попросил Ивана Сидоровича продать медведя. Жалко было морякам расставаться с Морошкой, но другого выхода не было: судно — не зверинец.
Вскоре пришли незнакомые люди, посадили Морошку в клетку и увезли.
Прошло три года. Как-то Иван Сидорович получил письмо от Коли из Архангельска. Бывший юнга закончил мореходную школу и плавал на ледоколе машинистом. Коля писал: «Я с товарищами был в здешнем цирке. И кого же, вы думаете, я там встретил? Нашего Морошку! Я его сразу не узнал: такой он стал здоровенный. Вышел на арену медведище — кепка набекрень, рубаха расстёгнута, штаны широченные — и давай разные номера показывать, которым мы его учили: танцует, стойку делает. А потом схватил в передние лапы бутылку, сел на землю и начал сосать из горлышка. А когда он завалился на спину и стал задней лапой по донышку бутылки постукивать, тут-то я и узнал Морошку.
Морошка по-прежнему такой же сладкоежка. Я каждый день, пока наш ледокол стоял в Архангельске, приносил ему по баночке варенья. Укротитель очень заинтересовался жизнью медведя на пароходе. Он рассказал, что ему Морошку передали из зоопарка».
