ZvezdaVpustote

Вообще-то сегодня мне не нужно было на работу, но настроение – настолько непостоянная единица, что в результате я решила, что быть дома не хочу. Позвонить мамочке ребенка и пригласить его на занятие, показалось мне вполне приемлемым решением. Да и на работе включается другая моя сторона: без возможности уставать и грустить.

И вот я сижу напротив моего взрослого, но такого маленького мальчика, смотрю, как он старательно склонился над тетрадью и выводит буквы. Прошел всего месяц, а по внутренним ощущениям – целая вечность. В первые дни нам обоим было очень тяжело: он не мог себя контролировать, а я уставала до тошноты. Помню, на самом первом уроке я разозлилась на него за то, что он не слушает меня и не слушается. Но вместо того, чтобы отругать, погладила по плечу и сказала, что он молодец. Я вижу старание, но нужно еще чуть-чуть собраться. Изо дня в день я встречала его улыбкой и объятием, повторяя, что он мой солнечный ребенок, что я люблю его вне его поведения. И ругаю не потому, что он плохой, а потому что поступки нехорошие.

Удобных детей легко любить и очень легко учить: не нужно напрягаться, они схватывают еще до того, как ты успел до конца разжевать материал. Детей с особенностями любить сложнее: они никогда не станут такими же, как другие. Я это очень четко понимаю, но не могу избавиться от желания говорить с ними и принимать наравне, вне их отличий. Да, этому мальчику нужно повторить дважды трижды, а иногда двадцать раз. Подойти к теме с одной стороны, с другой, а потом найти пятнадцатую сторону. Ее нет? Не имеет значения, найти нужно. И вот я смотрю на ряд покосившихся букв, которые совсем не похожи на образец, нахожу одну, но самую лучшую среди написанных им, обвожу ее и говорю, что вот она просто отличная и очень мне нравится. А вот остальные, к сожалению, не очень, но я была бы очень рада, если бы он смог их стереть и написать заново. Такими же красивыми, как вот эта одна, самая-самая. Он бежит на место, трет ластиком листочек и сосредоточенно пишет все сначала. Да, они снова далеки от идеала, но, несомненно, более аккуратные относительно того, что он сделал ранее. Мое сердце наполняется гордостью и уверенностью, что завтра получится еще лучше. Обязательно. Потому что детей без способностей не бывает, бывают разные возможности, и это необходимо учитывать.

Неделю назад мой мальчик впервые смог усидеть в течение всего учебного дня. Руки слушаются его все лучше, уровень самоконтроля повышается. Он уже не дерется с соседкой по парте, не пытается вскочить с места и выкрикнуть что-то во весь голос. Мне достаточно посмотреть на него и слегка покачать головой, чтобы он понял, что делает что-то неправильно прямо сейчас. И прекратил.

Я отчетливо понимаю, что это только начало, что с усложнением материала и увеличением количества учебных предметов и продолжительности уроков нам будет труднее. Я отдаю себе отчет в том, что откаты будут, что мы будем снова и снова возвращаться к началу и снова пытаться вскарабкаться на первую ступеньку. Но у меня нет по этому поводу сожалений, потому что я вижу, что он может прогрессировать, а значит, мы вместе приложим все возможные усилия.

Я рада, что из его лексикона ушли фразы «Мне здесь не рады, я здесь никому не нужен, я ничего не умею, я плохой». Хочу верить, что они не вернутся, ибо мне пришлось проявить всю жесткость своего характера, чтобы пресечь попытки детей сделать его вечно виноватым изгоем. Такого не будет, он часть нашей школьной семьи.

Сейчас, глядя на него, без устали царапающего карандашом разлинованный лист, я не сожалею о том, что он попал именно ко мне. Думаю, что и он тоже, раз каждый раз, встречая меня или прощаясь, он крепко обнимает меня и говорит: «Я так люблю вас. Всем сердцем люблю».

Я тебя тоже очень люблю. Так же, как и всех остальных своих деток.

Солнце едва выглянуло, стыдливо отогнув край неба. Осенью оно совершенно особенное на рассвете: не золотистое, как летом, а розово-красное, как бочок спелого яблока. Листья шуршат под ногами, а воздух настолько прозрачен и холоден, что его хочется глотать, как родниковую воду. Сегодняшнее утро пахнет приближающейся зимой.

Сегодня утром я внезапно подумала о попутчиках. Стоит признать, что, глядя на молчащий телефон, я испытывала самые разные эмоции: тревогу, тоску, обиду, злость. Мне кажется, я уже говорила об этом, но повторюсь вновь: люди пролетают мимо нас как вагоны торопящегося экспресса. На каких-то станциях поезд задерживается дольше, какие-то проскакивает, едва сверкнув темно-серым боком. В очередной раз я убеждаюсь, что ни к кому нельзя привязываться, ибо дети вырастают и отпускают руку родителя, браки распадаются, а симпатия затухает, только успев возникнуть. Наверное, проблема еще и в том, что видя в каждом человеке уникальность, я хочу, чтобы такое же отношение было и ко мне. Вне всяких сомнений у меня, как и у других людей, два глаза, две почки и одно сердце, но при этом мой – и не только мой – внутренний мир неповторим.

Мне хочется быть не только симпатичной мордашкой и хорошей фигуркой, но и кем-то большим: поделиться тем, как я вижу мир, рассказать о том, как удивительно наблюдать за движением облаков по небу… но все разбивается об реальность. Разве может общение двух людей держаться только на одной теме? Насколько устойчива и интересна эта конструкция, если она не подкреплена эмоциями, искренним интересом и желанием проводить вместе как можно больше времени?

Ранее, придумывая историю самодостаточного кота, я отождествляла себя с ним. Бесконечное ожидание крох внимания, которые я собираю со стола, когда беспечный попутчик соизволит оставить их для меня, ранят гораздо больше, чем молчание. К молчанию, как и к одиночеству, можно привыкнуть, но как смириться с тем, что я – призрак?

Вопросы, конечно, риторические. На часть из них ответа нет, на оставшиеся ответы я знаю, но это не очень помогает. Поезд продолжает лететь к пункту назначения: следующая остановка – октябрь.

Прохладным осенним вечером мир изменяется до самого основания, приветливая аллея, по которой я всегда хожу с работы, становится комнатой страха. Асфальт засыпан опавшими листьями, которые шуршат от малейшего ветерка, создавая ощущение постороннего присутствия, как будто по пятам кто-то крадется. Голые стволы отсыревших от бесконечных дождей деревьев и их переплетенные узловатые ветви напоминают полуистлевшие скелеты, сгорбившиеся во мраке, скрывающиеся от призрачного света мигающих фонарей.

В моей руке стаканчик горячего кофе, тепло от которого я ощущаю сквозь картон. Мне хочется привычно отгородиться от окружающего мира наушниками, но сейчас слишком страшно. Я не совсем понимаю, почему по моей спине пробегает холодок: то ли от пронизывающего ветра, то ли от шорохов и скрипов, раздающихся со всех сторон.

Шаг, еще один, за ним другой – и размеренность звучания вечера прерывает хруст ветки под моими ногами, заставивший меня вздрогнуть всем телом и на секунду потерять концентрацию. Этой доли минуты хватило, чтобы отделившаяся от дерева тень скользнула ко мне и обхватила рукой за горло. Стаканчик выпал из моих пальцев и бесшумно упал на листву, расплескав свое содержимое вокруг. Словно в замедленной съемке я наблюдала, как темная жидкость оседает лужицами на золотистой поверхности кленовых листьев.

Рука сдавила мое горло так сильно, что я не могла дышать и шевелиться. Мир опрокинулся, накрывая меня черным куполом высокого неба, когда мой затылок мягко коснулся асфальта. Не представляю, почему я не потеряла сознание в тот же момент, но боль огненным цветком вспыхнула в моей голове, растекаясь струйками жидкого пламени по всему телу. Я услышала стук своих зубов и ощутила солоноватый вкус крови, наполняющей мой рот.

Свет от фонаря ослеплял меня, так что я видела лишь темный силуэт над собой. Но мне показалось, что я разглядела мимолетный отблеск неестественно белых зубов, обнажившихся в полуулыбке. Мужчина оперся руками о мою грудную клетку, вжимая в землю с такой силой, что в моих ушах оглушающим грохотом прозвучал треск моих ребер.

Кажется, я погрузилась в вязкую петлю времени, когда мои ощущения перестали совпадать с реальностью. В моем мире все происходящее тянулось столетиями: от хруста ветки до хруста моих ребер прошла, казалось, целая вечность. Одним лишь усилием воли мне удалось разлепить губы и едва слышно прошептать: «Помоги…». Внутри меня как будто разорвалась бомба, сердце бешено забилось где-то в горле, а от моего тела отделилась, наконец, тень. Медленно поднимаясь с асфальта, она обретала форму, но оставалась такой же полупрозрачной: я видела сквозь нее аллею так, будто смотрела через темные очки. Тень протянула руки и сжала плечи напавшего на меня человека, погружаясь пальцами в его плоть. Еще не понимая, что происходит, он закричал и попытался вырваться, но лишь сильнее увяз в ткани тени. Отступая назад, она утянула человека во мрак деревьев.

Тяжело дыша, я приподнялась на локтях. Сердце все еще тревожно билось, а тело ощущалось настолько тяжелым, будто вовсе не принадлежало мне. Дрожащими пальцами я вытерла струйку крови с подбородка и попыталась встать. Боль в ребрах опоясала меня, заставив вскрикнуть и снова опуститься на асфальт. Теперь я в полной мере ощутила, насколько он твердый и холодный. И, кажется, этот холод противными змейками стал растекаться по моей коже.

Тень метнулась ко мне от деревьев, подхватила под руку и помогла подняться.

- Какого черта ты так долго? – яростно спросила я.

- Ты не звала, я думала, что все в порядке.

- Что именно в порядке? – прошипела я. – То, что я чуть не откусила себе язык при падении? Или мои треснувшие ребра?

Тень пожала плечами, ее голос звучал приглушенно, как будто через плотную ткань:

- В следующий раз просто позови меня раньше.

- Следующего раза не будет, - буркнула я, осторожно расстегивая куртку и прикладывая ледяные пальцы к пылающему боку. – Скройся, не хватало еще, чтобы тебя увидели.

Тень недовольно фыркнула, но послушно осела на асфальт.

Не оглядываясь и стараясь не думать о том, осталось ли что-то от напавшего на меня человека, я побрела в сторону дома. Мне хотелось стереть из памяти воспоминания о сегодняшнем дне. Чувство бессилия, ярости и всепоглощающего ужаса. Настолько страшно, кажется, мне не было никогда.

Оказавшись, наконец, под горячими струями душа в безопасности своего дома, я расплакалась. Слезы текли по моим щекам, смешиваясь с водой и выжигая мне глаза. На темном полотне опущенных век я, словно плохой фильм, снова и снова видела произошедшее. Несмотря на обилие душистой пены геля для душа, я все еще ощущала резкий запах удерживавшего меня человека. Прорываясь сквозь приступы дрожи, я терла мочалкой тело до красноты, почти сдирая кожу. Но облегчения так и не наступало…

Спустя несколько часов я все же заставила себя выбраться из ванной, закутаться в халат и сжаться в комок в дальнем углу дивана. В абсолютной темноте комнаты у моей тени не было возможности появиться и поговорить со мной, но я, зная это, продолжала беззвучно шептать: «Больше никогда…».

Больше никогда. Ни за что.

Дни становятся короче, а вместе с ними мое настроение теряет стабильность. Я чувствую приближение осени всем телом, но мои эмоции похожи на лоскутное одеяло. С одной стороны, я испытываю прилив тепла и бодрости, когда иду по аллее, а желтые листочки, медленно кружась, опускаются на асфальт. Мне нравится свежесть воздуха, в которую вплетается неповторимый аромат мокрой после дождя опавшей листвы. С другой же, меня накрывает ватным одеялом сезонная хандра.

Днем в водовороте работы я не успеваю думать о чем-то постороннем, мой телефон разрывается от звонков, писем и сообщений. Нужно быть собранной, сконцентрированной, я ощущаю себя пружиной, которая все сильнее сжимается под давлением извне. Дома, продолжая работать или занимаясь рутинными делами, я все еще по инерции бодра, но момент наступления вечера неизбежен. Тогда я могу выдохнуть, наконец, и почувствовать, как механизм внутри меня дает сбой, и вместо энергии по телу растекается одиночество.

Я сижу на небольшом диванчике у приоткрытого окна, слыша гул города, перекличку дворовых псов и смех гуляющих людей. Эта мешанина меня раздражает и угнетает, мне хочется поговорить с кем-нибудь о том, как я устала ото всего. От того, что мне нужно всегда быть спокойной и рассудительной; от того, что мне нужно улыбаться и знать ответы на все вопросы; от того, что мне нельзя раздражаться и повышать голос; от того, что мне нельзя ни на секунду сбросить с лица свою маску. Я столько лет работаю примерно в одной и той же области, что моя профессиональная сторона подавила мое истинное Я, и с этим ничего невозможно сделать. Когда я в рабочем процессе, я не чувствую себя ненастоящей, все мои эмоции живые и естественные, вот только все они – положительные. Уже давно я произношу фразы автоматически, все они построены правильно, определенным образом и с использованием тщательно отобранных слов. Помню, лет 10 назад мне было очень сложно: сначала я продумывала, что хочу сказать, фильтровала и перерабатывала и только потом произносила. Я ощущала этот процесс физически, перестраивая себя. Это сделало меня хорошим специалистом, так что у всего, вероятно, есть своя цена.

Сейчас, после столь непростой и долгой работы над собой, мне все еще хочется быть живой. Но окружающие настолько привыкают видеть меня в рабочем образе, что перестают воспринимать любое другое мое поведение. Я чувствую себя настолько одинокой в толпе людей, что мне хочется кричать. И я делаю это, но, увы, только мысленно. Мне не хочется драм, истерик, попыток доказать свои чувства по отношению к кому-либо, мне просто хочется, чтобы однажды кто-то разглядел меня и принял такой, какая я есть, со всеми моими недостатками.

Однако посмотрим правде в глаза, чем дольше я живу, тем меньше верю, что это когда-либо произойдет. Стоит мне лишь немного приоткрыться и ослабить свой самоконтроль, люди покидают меня, оставляя после себя очередное разочарование, которое гноится и никак не заживает.

Вечером, сидя в темной комнате за ноутбуком, я изливаю свою душу пустому листу. Когда я закончу, я привычно выпью чашку горячего чая и отправлюсь в постель. Проснувшись утром, я снова стану собой, надев улыбку, как костюм. Никто не любит грустных людей, рядом с ними неловко и совсем не ясно, что делать и говорить.

ЗвездаВпустоте, ты не можешь расклеиваться, ведь так многое (и многие) зависит от тебя. Да, я не могу. Пора уже признаться себе в том, что меня никто не спасет. Включая меня саму.

На моем теле есть тонкие, призрачные линии, которые едва можно различить, если не знаешь о них. Я знаю, поэтому для меня они очевидны и наглядны в качестве иллюстрации к вопросам о боли, предательстве? ревности и любви.

На моей спине вязь тонких шрамов, которые остались после того, как собака моего отца приревновала меня к нему. Я отчетливо помню, как папа отпустил пса с поводка побегать, а сам приобнял меня за плечи. Все произошло за секунды, которые для меня ощущались как вечность: собака бросилась на меня сзади, схватила зубами за шею и раздирала мою спину когтями передних лап. Я помню, как сердце колотилось в моем горле, мешая закричать. Помню адскую боль во всем теле и ужас, написанный на лице отца. Собаку он от меня оторвал, но, подозреваю, что в его памяти образ окровавленной дочери застрял так же сильно, как в моей – ощущение ужаса и боли.

Над моей бровью есть шрам, который подарило мне мое любопытство и упорство. Я, будучи еще совсем крохой, настолько хотела раскрутить люстру, что бесстрашно полезла к ней, соорудив конструкцию из табуреток. Разумеется, я упала раньше, чем успела что-либо сделать, попутно ударившись лицом об угол стола. До сих пор не совсем понятно, как я не выбила себе глаз. Папа летел со мной на руках через весь город в больницу, а я возмущенно пищала и требовала вернуться обратно. Ибо люстра должна быть уничтожена!

На моем животе тонкий, длинный шрам, тянущийся практически от лобка до ребер. Это самая дорогая цена за опыт. Иногда мне кажется, что этот след намного глубже и задевает мое сердце. Его оставил на мне человек, которого я любила настолько беззаветно и безрассудно, что мир, казалось, вращался только вокруг него. У меня не было сил, чтобы видеть правду и не было ресурсов, чтобы вовремя остановиться. Пожалуй, это единственное, что я хотела бы изменить в своем прошлом исключительно для того, чтобы не проживать ту боль, которая сковывает движения, разливается по венам кипящей темной жижей и разрывает внутренности на куски. Сердцу в такие моменты тяжело биться от того, что боль колючей проволокой окутывает его, пронзая насквозь.

Боль становится для каждого из нас настолько обыденной, что мы перестаем ее замечать, оставляя в фоновом режиме. Близкие люди приносят нам самые большие страдания, зная все болевые точки. Я слушаю тебя, сопереживаю тебе, поддерживаю и искренне улыбаюсь, желая счастья. Но внутри я истекаю кровью, снова и снова разрывая свою душу на маленькие кусочки. Когда счастье важного человека ставишь превыше своего, что это? Самоотречение или безрассудство?

Сегодняшний закат взорвался буйством красок. Вокруг затухающего буро-оранжевого солнца во все стороны разлились багровые реки, стекающие по окнам домов кровавыми ручейками. Полыхание умирающего дня настолько исказило все вокруг, что небо стало казаться лишь стеклянным куполом, накрывающим чей-то исполинский экспонат.

В абсолютной тишине и безветрии прямо над моей головой по светло-серому небосклону, не затронутому кистью невидимого художника, прошла легкая рябь. Равномерная белесая дымка стала похожа на рыбью чешую, приоткрывая под собой черно-серую плоть ночи. Легкие обрывки облаков начали медленный танец по кругу, словно беззаботно гоняясь друг за другом. Чем быстрее становился их бег, тем больше углублялась образующаяся воронка, как будто кто-то из космоса воткнул в атмосферу гигантскую трубочку с целью высосать весь воздух. Околдованная невероятным зрелищем, я лишь сильнее сжала ладони в кулаки, вонзая ногти в нежную кожу. Мое тело как будто оцепенело, и я, лежа спиной на остывающем мраморе бортика фонтана, продолжала наблюдать за сходящим с ума миром.

Движение чешуек стало настолько быстрым, что они все слились в единое целое, когда внезапно из самого центра воронки показалась призрачная рука. Бесцеремонно отогнув край небес, она протянулась вниз, растопырив пальцы, с которых медленно стекали молочные струйки тумана. Они, однако, не стремились к земле, расползаясь по небу и укутывая его плотной пеленой. Только тогда, когда в нем осталась единственная прореха, рука медленно втянулась обратно, постепенно сужая воронку, пока та не исчезла вовсе.

Весь мир вокруг меня как будто замер: резко перестали стрекотать кузнечики, птицы умолкли в ветвях, а вечно голодные голуби перестали курлыкать, задрав головы вверх, насколько позволяли их короткие шеи.

Туман начал опускаться на город с удручающей неизбежностью. Когда он коснулся верхушек деревьев, оплавляя их так, будто они были сделаны из воска, я осознала, что вода в фонтане перестала течь. Она застыла прекрасным хрустальным цветком, и мне нестерпимо захотелось коснуться ее рукой, чтобы проверить, затвердела ли она на самом деле. Мне удалось чуть повернуть голову ровно настолько, чтобы увидеть, как густое покрывало, переливаясь всеми оттенками жемчуга, поглощает дома. Бесшумно и безжалостно.

Глаза невыносимо горели от желания расплакаться, но слезы как будто окаменели внутри меня, не в силах облегчить мою панику. Туман добрался до верхних капель застывшего в вечности фонтана, но я так и не могла разобрать, что же находится за ним. Он был одновременно наполнен цветом, но лишен его; плотный, но словно невесомый. Если бы мое сердце могло биться, уверена, оно бы разрывалось на миллионы кусочков.

Когда туман коснулся моего лица, я почувствовала только едва различимый запах свежести раннего утра. Того самого утра, когда ты торопишься по своим делам, но успеваешь заметить, как прозрачен и сладок воздух, как ароматна влажная от росы трава. Мягкие объятия тумана, наконец, окутали все мое тело.

Я ожидала, что вместе с этим я пропаду, растворюсь, прекращу существовать. Но вместо этого, находясь в самом центре абсолютного ничто, я могла продолжать думать. Это было самое странное ощущение в моей жизни: нет зрительных образов, нет запахов, нет звуков, нет понимания тела в пространстве. Существует только мысль.

- Ну и что делать теперь? Точно такой же проект уже заявлен! – слова звучали приглушенно, как будто через плотный слой ваты.

- Все равно было глупо вот так разом все перечеркивать. Мы могли быть успешнее, - отозвался другой голос.

- Чепуха. Нужно придумать что-то другое.

- Так думай быстрее, пока мы не растеряли мысли. Ты же знаешь, что они не могут долго существовать вне необходимых условий. Кто пойдет ловить новые? Уж точно не я, в прошлый раз я убил на это столько сил, что мне пришлось отказаться от собственного проекта.

- Хорошо, только не ной. Может… Может, придать им другую форму и отбросить назад? Создать суровые условия, в которых практически невозможно выжить? Это может сыграть нам на руку. Решено!

Словно по щелчку пальцев перед моими глазами возникла картинка. Багровый закат полыхает на бледно-голубом небе, узорчатые кроны деревьев покачиваются на ветру, а за стройными стволами деревьев почти ничего не видно из-за сгущающегося вечера. Я пошевелила пальцами рук, ощупывая каменистую поверхность под собой. Совсем рядом со мной мирно потрескивает костер.

Приложив усилия, я смогла усадить свое непослушное тело, и разглядела одежду из кое-как скрепленных между собой шкур. Руки грубые, все в мозолях и ссадинах, на шее болтается шнурок с чьей-то маленькой косточкой. Я огляделась вокруг, не увидела, но услышала других людей: каждый был занят своим делом. Кто-то укачивал детей, кто-то жарил на огне мясо, а кто-то тихо переговаривался. Мысленно цепляясь за угасающие воспоминания, я подумала: «Интересно, они помнят? Они знают, что наша реальность – это просто чья-то муравьиная ферма, созданная для забавы? Интересно… вернусь ли я… домой?». Последняя мысль обожгла меня раскаленным железом, исчезая, но оставляя после себя чувство тревоги и обреченности.

Встав с земли, я затоптала костер и пошла к пещерам. Ночь – опасное время в этом мире, наполненном дикими тварями, норовящими полакомиться твоей плотью, лучше не бродить в одиночестве.