OlgaSerebrova

Детский сад № 27 стоял в районе давно и уверенно, славясь вечной лыжнёй вокруг беседки и стойким запахом манной каши.

Воспитатели однажды решили устроить человеческое и немного терапевтическое собрание. Им понадобилось выговориться о том, во что именно играют их дети в последнее время.

Собрание прошло в комнате для персонала в тихий час, пока нянечки присматривали за спящими группами.

Чайник шумел на тумбочке, сушилки для полотенец потрескивали у стены, а у каждого в голове уже лежал свежий сюжет, от которого дёргался глаз.

Марина из младшей группы «Солнышко» начала первой. Она вздохнула, как человек, который за день увидел слишком много реинкарнаций.

— У меня сегодня на прогулке похороны были. Дети нашли где-то плитку, сделали надгробие. Расставили стаканчики с «пивом» и «водкой». Я подошла, мне молча протянули стакан с «соком». Говорю: «А почему вам алкоголь, а мне сок?» А они хором: «Вам нельзя, вы на работе!» Я даже спорить не стала. Логика железная.

Коллеги хрюкнули дружно смехом, в такт закипающему чайнику.

Слово взяла Светлана из средней группы «Пчёлки», та, что умеет отличить крик от «игрового крика» на расстоянии двадцати метров.

— У меня рожают. Массово. В песочнице роддом устроили. Вчера «папаша» Ванечка так эмоционально поддерживал «роженицу» Машеньку, что чуть сам не родил. Куклу достали из-под платья, всё в порядке. А вот я нет.

Кто-то прыснул чаем.

Тут вставила своё слово Лена, воспитательница старшей группы «Звёздочки», у неё всегда происходило что-то духовно сложное.

— А мы после Пасхи культурно обогащаемся. В понедельник мой Артёмка так обрадовался учителю, что заявил: «Царствие вам небесное, Николай Владимирович!» Учитель аж побледнел. А вчера я зашла в группу, говорю: «Христос Воскресе, дети!» А они, не сговариваясь, подняли чашки с компотом и давай чокаться: «Воистину Воскресе!» Я чуть не присоединилась, но вспомнила, что я на работе.

Все сделали вид за столом, что их это уже не удивляет. Но удивлялись.

Марина вмешалась снова:

— А ещё сегодня Алёша ябедничал. Подбегает и говорит: «А Лев сказал материнские слова!» Какие, не уточнил. Смысл скрыт как заговор.

Тут молча подняла руку Настя, воспитательница, которая обычно не рассказывает, но, если рассказывает, все молчат.

— У нас на неделе кабана кололи. Ребёнка, который роль кабана исполнял, по полу волокли, он визжал, полный реализм. Я спрашиваю: «Что это?» Мне спокойно так объясняют: «Анастасия Викторовна, это же забой! Мы в деревне у бабушки видели!» Пришлось срочно вводить тему «Гуманизм в сельском хозяйстве».

Комната уже хохотала.

И завершила беседу Валентина Петровна, опытная, как дуб из двора. Которая работает здесь так давно, что видела три поколения шапочек с помпонами.

— А у меня, девочки, апокалипсис зомби. Часть детей сидит на горке, это «выжившие». Часть внизу мяукает, потому что зомби у них такие. Потом эти мяукающие бегают за выжившими и «кусают» за варежки. Я пыталась выяснить правила, никто не знает. Теперь так живём.

Все замолчали на минуту. Чайник снова загудел.

В конце Марина вдруг заметила:

— А ведь раньше «секретики» делали. Фантик, стеклышко, цветочек. Всё красиво, аккуратно. Сейчас никто секретики не копает.

— Сейчас секретики — это эпизод про роды в песочнице, — подытожила Валентина Петровна.

И все согласились.

Воспитатели разошлись по группам, где их уже ждали новые сценарии для великих жизненных драм.

Ведь детский сад — это место, где проходят самые честные репетиции взрослой жизни. Со всеми её «пивами», «родами» и «кошками-зомби».

© Ольга Sеребр_ова

Материал был ранее опубликован на https://dzen.ru/a/aR7SbfnsKwiNE_Ex

У Жанны всё вертелось в голове как бельё в стиралке. Громко, беспорядочно и абсолютно не вовремя. Она стояла у подъезда морга, будто ждала, что сейчас кто-нибудь скажет, что всё это недоразумение. Но тишина стояла такая вязкая, что хотелось в неё ткнуть пальцем и проверить, настоящая ли.

Подругу звали Галя. Та самая Галка, сорок шесть лет, идеальная укладка, стабильная работа и пустые, полные ужаса глаза. Она уходила мучительно, с катетером для химии в подключичной вене, и одним вопросом, застывшим в зрачках: «Почему сейчас?»

Все знали Галку-планировщицу. Её жизнь была расписана по пунктам и подчинялась бухгалтерской логике. Ей бы выдали медаль за образцовое существование, если бы такие медали делали.

— Вот дети вырастут, тогда можно будет записаться на танцы.

— Вот ипотеку закроем, тогда куплю то самое платье и поеду в Карпаты.

— Вот мама перестанет болеть, тогда заживу для себя.

Она откладывала жизнь, убирая её в шкатулку с дорогими украшениями, на чёрный день. Доставала, любовалась, примеряла перед зеркалом и убирала обратно. «Не сейчас. Потом».

А потом не наступило.

Когда пришла болезнь, Галя смотрела на всех удивлённо, словно её обманули. Жанна видела в этом взгляде человека, который всю жизнь держал очередь, а к кассе, так и не подошёл.

Муж Гали, Сергей, сидел на кухне после похорон и разглядывал фотографию в Карпатах. Ее там не было. Он ездил в командировку один.

— Она так хотела туда поехать, — сказал он гостям, и голос его дрогнул. — Говорила, будет пить кофе на балконе и смотреть на горы. А вместо этого мы десять лет обсуждали, как перекрыть в ванной трубы.

Их дочь-подросток, Юля, рыдая, принесла из маминой комнаты коробку. В ней лежал дневник со списками вместо секретов. «Места, которые хочу увидеть». «Книги, которые надо прочитать». «Научиться печь круассаны с шоколадом». Все списки были помечены «После того как…».

Самый горький смех сквозь слезы вызвала запись на последней странице: «Когда все будет готово, начать жить для себя. Пункт первый: купить себе те самые духи, которые нравятся, а не которые дарят».

Она так и не купила их. Все ждала подходящего момента. Ждала, пока жизнь официально разрешит ей быть счастливой.

Смерть не страшна, когда ты уходишь, исчерпав запас смеха, поцелуев и глупостей. Страшно уходить с ощущением, что ты даже не начал. Что ты был бухгалтером собственной жизни, а не ее владельцем.

Теперь Сергей с Юлей будут учиться жить заново. Они пообещали друг другу не ждать «потом». Потом — это обманка. Потом — это Галя с застывшими глазами и несбывшимися списками.

Юля вчера купила те духи и брызнула на мамину фотографию.

— Пахнет, — сказала она. — Пахнет жизнью, которую не надо откладывать.

Возможно, это и есть главный урок. Не «бери от жизни всё», а «позволь себе хоть немного». Сегодня. Сейчас. Пока ты не стал идеальным планом с бездушными глазами.

© Ольга Sеребр_ова

Материал был ранее опубликован на https://dzen.ru/a/aR3M9wd6kQXr9XsF

Семья Печёнкиных жила тихо и относительно прилично, пока в их размеренную жизнь, как метеорит в огород, не ворвалась соседская гирлянда.

Просто однажды мама Нина увидела у соседки Светки «умную гирлянду». Светка включила её и сказала фразу, от которой в Нининой душе проснулся внутренний Илон Маск:

— Смотри, она у меня под музыку танцует!

Эти слова ударили Нину прямо в сердце. Её прежняя гирлянда могла только одно, иногда мигать без предупреждения, устраивая людям припадочный Новый год.

И вот Нина решила, всё, пора в 21-й век.

Она заявила мужу:

— Нам нужна такая же гирлянда!

— Зачем? — осторожно спросил супруг Геннадий, глядя на жену так, будто она только что предложила купить домашнего жирафа.

— Чтобы жить красиво! — прозвучал железобетонный, с точки зрения Нины, аргумент.

Так в доме Печёнкиных появился новый член семьи, Умная Гирлянда. Красиво упакованная, провода ровные, лампочки аккуратные и чувство, что ты приобрёл маленькое чудо техники.

Нина подняла смартфон, свой световой меч, и отсканировала QR-код с выражением лица человека, взламывающего Пентагон.

Приложение скачалось, Bluetooth включился сам собой (или это Геннадий испуганно нажал).

И началось.

— Так… эффект «Северное сияние», эффект «Диско», эффект «Пчёлки-психопатки» … Мама дорогая, их тут сто пятьдесят!

Гирлянда мигала, переливалась, извивалась, демонстрируя полную независимость от человека и явные признаки самостоятельной жизни.

В этот момент подошла бабушка Тамара. Она посмотрела на танцующую подсветку и строго сказала:

— Отключи. Она меня гипнотизирует. Сейчас ещё заставит купить биткоины.

Когда Нина включила режим «реагирует на голос», семья поняла, что жизнь теперь будет прежней только в воспоминаниях.

— Гирлянда, светись! — сказала Нина.

Гирлянда послушно вспыхнула.

Попробовал сын Антон:

— Гирлянда, засияй радугой!

Она засияла.

Геннадий перехватил инициативу:

— Спроси у меня, почему я это терплю.

Гирлянда забегала хаотично, будто смеялась.

Но главное шоу началось вечером, когда Нина решила проверить музыкальный режим.

Гирлянда включила первую новогоднюю мелодию, и лампочки начали прыгать в такт. Антон тут же пустился в пляс. Бабушка закатила глаза и сказала, что всё это «сатанинское кабаре».

А потом пошла следующая песня, та, которую Геннадий слушает тайком, старый рок. Семья оказалась в аду стробоскопических вспышек под аккомпанемент метала.

Бабушка пыталась читать молитвы, но гирлянда, уловив голос, начинала мигать с удвоенной энергией, словно одобряя ее рвение.

К ночи стало ясно, Печёнкины купили не просто гирлянду. Они приобрели электронного диктатора с собственным мнением.

Иллюминация умела всё. Слушать музыку, мигать под настроение, реагировать на голос, и, по мнению бабушки, «строить коварные планы».

Утром Нина зашла в комнату, увидела, как Геннадий подключил гирлянду к ноутбуку.

— Гена, что ты делаешь? – спросила она.

— Проверяю, поддерживает ли она фильмы… вдруг она умнее, чем мы думаем.

Гирлянда вспыхнула зелёным. Бабушка уверенно перекрестилась.

Так и живут Печёнкины. Светло, весело и чуть тревожно. Но зато каждую ночь праздник, а каждый день… техническое приключение.

А бабушка Тамара, втихушку, присматривает в интернете святую воду в спрее «для обработки техники».

Битва продолжается...

© Ольга Sеребр_ова

Материал был ранее опубликован на https://dzen.ru/a/aRtN3sqXI3M0XMgQ

В один прекрасный вторник Ада решила, что пора обновить причёску. У нее была гордая, пышная шевелюра, которой она дорожила, как кот последним куском колбасы. Но волосы уже жили какой-то самостоятельной жизнью, и она заподозрила, что они вот-вот запросят прописку.

Она записалась в салон «Ножницы Судьбы». Название уже намекало на некий риск, но Ада решила быть оптимистом.

В салоне её встретила мастер Анфиса. Анфиса была уверена в себе настолько, что казалось, она могла бы подстричь человека даже вилкой и ножом, и всё равно считала бы, что получилось шедеврально.

— Что делаем? — спросила Анфиса, ловко перевернув в пальцах ножницы, выверенным, отточенным движением, с концентрацией фокусника перед смертельным номером.

— Хочу, как у Анджелины Джоли в том фильме! — заявила Ада, показывая на телефоне фотографию голливудской дивы с каскадом идеальных волос. Не подозревая, что где-то здесь притаилась беда.

Анфиса многозначительно вздохнула, посмотрела на Аду, потом на фото, и произнесла фразу, которая должна была стать пророческой:

— Дух есть, а форма подкачала. Будем исправлять.

И взгляд её был такой, знаете, как у хирурга, который услышал «аппендицит», а сам подумал: «Ну и сердце заодно поправим».

Подручный Анфисы, юноша по имени Артём, чьи волосы были окрашены в цвет «вырвиглаз-ультрамарин», принес чашку кофе, от которого у Ады задрожала рука. Но было поздно. Анфиса уже накинула на нее пелеринку, похожую на саван расстрелянной надежды, и завела бормашину... то есть, машинку для стрижки.

Что происходило дальше, Ада помнила смутно, точно в тумане войны. Звук ножниц походил на треск сухих веток под ногами слона. Пульт управления парикмахерским креслом, судя по всему, был настроен на режим «экстремальные американские горки».

И в какой-то момент Анфиса отступила на шаг, оценила свое творение и пробормотала:

— Левая сторона пошла немножко в авангард... Но мы это обыграем!

Когда Аде вручили зеркало, она не сразу поняла, что отражается в нём. Из парикмахерской «Ножницы Судьбы» вышла не она.

Оттуда вышел памятник трагической любви парикмахера к современному искусству. Стрижка представляла собой нечто асимметричное, где одна сторона едва прикрывала ухо, а вторая спадала на плечо траурным локтем, напоминавшим оторванное крыло чайки.

На макушке красовался необъяснимый хохолок, торчащий, точно антенна, поймавшая сигнал из глубин космоса.

— Это... это... — задыхаясь, пыталась найти слова Ада.

— Это квинтэссенция вашей внутренней свободы! — с пафосом объяснила Анфиса. — Я освободила ваш дух от оков формы!

— Это… необычно, — выдавила несчастная.

— Это модно, — уверенно сказала Анфиса, будто этим словом можно было перекрыть все ужасы мира. — Все будут спрашивать, где делали.

Женщина подумала: «Да уж, будут. В основном, ЗА ЧТО?»

Муж Ады, Марк, когда увидел супругу, сначала потянулся за фотоаппаратом, чтобы задокументировать аномалию. Дочка-подросток, оценивающе хмыкнула и сказала:

— Норм. Похоже, что тебя поцеловал электропоезд. Брутально.

Вечером, глядя в зеркало на творение Анфисы, Ада плакала. Она видела там женщину, которая, кажется, работает одновременно баристой, ниндзя-аниматором и участницей андеграундной рок-группы.

Но потом успокоилась, посмотрела в зеркало ещё раз. Подумала. Вздохнула. И сказала вслух:

— Ладно. Переживала хуже. Хотя нет, не переживала. Но я справлюсь.

Зато теперь у нее есть железный аргумент в любом споре.

— Ты не вынесла мусор?

— А ты погляди на мою голову! После этого ты еще смеешь что-то требовать?

На следующий день она надела крупные серьги, яркий шарф и пошла на работу. Смело, с вызовом. Будто демонстрируя, что она вступила в новый культ с необычными обрядами.

А стрижка… Стрижка жила своей жизнью. Через неделю она, отросшая на полсантиметра, стала напоминать не крыло чайки, а скорее, подбитого баклана.

Через месяц Ада, к своему удивлению, привыкла. И даже заметила, что прохожие на улице стали относиться к ней с большим почтением, видимо, принимая за известного критика современного искусства.

Что же до парикмахерской «Ножницы Судьбы», то она благополучно работает до сих пор. Говорят, Анфиса теперь специализируется на «деконструкции классических образов».

Вот только Ада стала ходить к Артёму, который, сменив ультрамарин на спокойный каштановый, оказался гением простых и аккуратных стрижек.

Но эту историю она вспоминает уже с улыбкой. Ведь иногда нужно пережить катастрофу, чтобы по-настоящему оценить тихую гавань.

Или, как говаривал Марк: «Дорогая, зато теперь на ветру у тебя свистит совсем по-новому!»

© Ольга Sеребр_ова

Материал был ранее опубликован на https://dzen.ru/a/aRnDAv3utWastE6a

В одном городе, ничем не примечательном, кроме серости неба и вечной спешки жителей, обитал некто Аркадий Яковлевич. Мужчина с должностью, с зонтиком и с непоколебимым, как скала, убеждением. Что пища имеет право на существование исключительно в состоянии «с пылу, с жару».

Остывший суп был для него не просто кулинарным недоразумением, а личным оскорблением, моральным падением того, кто его подал.

Жена его, Лидочка, женщина с кроткими глазами в которых читалась бездонная усталость от бытия, что лишилось всякого смысла, кроме одного, угодить любимому супругу.

И вот Лидия стояла у своей плиты, этой геенны огненной в малогабаритной кухне, стояла, как стоял некогда Сизиф, вкатывающий свой камень.

Весь её день, каждый её час, был исчисляем, подчинён железному расписанию: к шести часам вечера, моменту переступания мужем порога, борщ на столе должен был издавать пар определенной плотности, а котлета издавать негромкий, но внятный хруст.

Отклонение в пятнадцать минут в сторону остывания приравнивалось к катастрофе. Гости, редкие свидетели этой кухонной лихорадки, уходили в тихом смятении, смутно ощущая, что стали соучастниками некоего абсурдного ритуала.

Однажды, за семейным ужином, когда родственница посетовала на здоровье Лидии, измученной бесконечной готовкой, Аркадий Яковлевич брезгливо отодвинул чуть остывшую тарелку и изрёк с ледяным спокойствием:

— Не ваше дело. Её не будет... другая найдётся.

В комнате повисла тишина, густая, как холодеющий кисель. Эти слова зависли в воздухе их дома тяжёлым приговором, который надлежало исполнить в будущем.

Но ничто не вечно под луной, и даже самый исправно работающий механизм однажды ломается. Брак их рухнул. И на прощальном объяснении, этом странном судилище без судьи, Аркадий Яковлевич, человек в целом здравый, извлек из глубин памяти главное, по его мнению, обвинение.

Голос его дрожал от неподдельной боли, когда он произнес:

— Был случай… Я вернулся с работы на час раньше. А ужин… ужин еще не был готов!

Он смотрел на Лидочку с упреком, в котором читалось всё. И предательство, и крушение идеалов, и крах всего миропорядка. Для него это было не опоздание с подачей котлет, а краеугольный камень, с которого рухнула Вавилонская башня их совместной жизни.

Прошли годы. Лида, к общему удивлению, вышла замуж за немолодого инженера, человека тихого. Который не только ел вчерашний суп, но и иногда сам его разогревал. Жизнь ее обрела спокойные, плавные очертания.

Аркадий Яковлевич же остался один в своей тщательно обставленной квартире. И теперь он ел всё. И холодные котлеты. И остывшую кашу. И вчерашний чай.

Он ел это молча, под мерный гул холодильника, в комнате, где больше не слышно было суетливого бега жены, не звенели вовремя поставленные на стол тарелки.

Та «другая», о которой он говорил с такой уверенностью, так и не нашлась.

Возмездие настигло его в виде безразмерной, всепоглощающей тишины и полного равнодушия мира к температуре его ужина.

И, быть может, впервые в жизни он вкушал подлинную, горькую пищу бытия. Пищу остывшей реальности, от которой некуда и не к кому было апеллировать.

Так и закончилась эта история. Тихим, медленным остыванием.

© Ольга Sеребр_ова

Материал был ранее опубликован на https://dzen.ru/a/aRcanYEv3lPKtDCS

Екатерина Петровна проснулась в то утро с твёрдым намерением купить хлеб. Обычный, нарезной, желательно свежий. Миссия ясная, цель благородная. Она даже записку себе оставила на холодильнике: «ХЛЕБ!!!». Три восклицательных знака, словно три богатыря, стояли на страже её памяти.

Чтобы ни один демон рассеянности не осмелился подкрасться.

Но стоило ей переступить порог магазина, как мир треснул пополам, и началась розничная вакханалия.

Первым делом её взгляд упал на тележку с манящей надписью «Скидка 15%». А там набор для суши. Екатерина Петровна суши не делала никогда, да и васаби вызывал у неё мистический ужас. Но пятнадцать процентов! Это же почти даром! В тележку.

Проходя мимо отдела с бытовой химией, она остановилась как вкопанная. Губки для мытья посуды в форме бегемотиков. Смеющихся. Прямо ей в лицо. Восемнадцать штук в упаковке. «А вдруг понадобятся?» — подумала Екатерина Петровна, которая жила одна и мыла посуду раз в три дня. Бегемотики легли рядом с суши.

Дальше — больше. Отдел садоводства. Екатерина Петровна не имела дачи, балкон её смотрел на северную сторону, где не росло ничего, кроме отчаяния. Но семена карликовых томатов «Чудо Сибири» просто кричали: «Возьми нас!» Взяла. А к ним перчатки с принтом в ромашку и совочек, который можно было сложить вчетверо.

У кассы её ждала финальная битва с разумом. Журнал «Вязание крючком для продвинутых» и шоколадка с перцем чили.

Екатерина Петровна не вязала с тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года, а острое не переносила вообще. Но обложка журнала обещала научить её вязать пончо для таксы, а шоколадка «разбудить внутренний вулкан».

Кассирша пробивала товары с выражением лица буддийского монаха, повидавшего всё.

— Пакет нужен?

— Два, — гордо ответила Екатерина Петровна.

Дома, разбирая покупки на кухонном столе, она вдруг замерла. Хлеба не было. Его там не было так громко, что сама эта минута растянулась, стала полой и эхом отдалась в стучащем маятнике настенных часов.

— Ничего, — сказала Екатерина Петровна наборам для суши, бегемотикам, семенам и журналу. — Завтра схожу ещё раз.

Так устроена жизнь, мы ставим себе простые, ясные цели, вроде буханки хлеба, но Вселенная неизменно подсовывает нам вместо этого наборы для суши и игрушечных бегемотов.

Не из насмешки, а словно бы намекая, что истинный путь лежит через собирание по дороге этих нелепых, никому не нужных, но таких трогательных свидетельств бытия. И в конечном счёте оказывается, что мы сыты не хлебом, а самим этим путём, его причудами и неожиданными поворотами.

Мы снова и снова выходим из дома не за хлебом, а за надеждой, что в этот раз нам удастся поймать ускользающий смысл простых вещей.

© Ольга Sеребр_ова

Материал был ранее опубликован на https://dzen.ru/a/aRLNPt4HIlKX_gD5

В маленьком, но гордом городке под названием Липовые Выселки жила бабушка Прасковья. Женщина с характером, как наждак, и твердым убеждением, что жизнь – это такая длинная-предлинная очередь за кефиром, где ты всегда оказываешься последним.

А если тебе в этой очереди комфортно, значит, ты просто не понял правил.

Прасковья была уверена, если ребёнок смеётся значит, где-то недоработка. «Счастливые дети, — любила повторять она, — вырастают в людей, которые не умеют терпеть».

На вопрос внучки Маши, почему, собственно, человек должен учиться терпеть, бабушка отвечала просто: «А чтоб не расслаблялся!»

Маша, впрочем, расслабляться всё равно умела. У неё была маленькая дочь Варя, год и девять месяцев, и Варя спала. Спала так сладко, что соседи снизу шептались, будто девочку окрестили в Макдоналдсе, такая довольная.

Однажды Прасковья пришла в гости с проверкой. Села на диван, нахмурилась и сказала:

— У тебя ребёнок какой-то слишком счастливый. Это всё потому, что ты ей даёшь спать.

Маша, уже зная, что спорить бесполезно, уточнила:

— А какой, по-твоему, должна быть моя дочь?

Бабушка прищурилась и сказала с торжеством палача:

— Она должна сразу понять, что жизнь не сахар.

После этих слов воздух в комнате сгустился. Варя зевнула, повернулась на другой бок и чихнула от мудрости предков.

Бабушка продолжила:

— А то вырастет и будет думать, что ей всё можно.

Маша представила себе Варю лет в пять, работающую по сменам на цементном заводе и на досуге ведущую семейный бюджет, и тихо рассмеялась:

— Может, ей ещё ипотеку оформить, чтоб не расслаблялась?

Бабушка не поняла сарказма:

— А ты не зубоскаль, — тут она бросила на спящую Варю взгляд, полный профессиональной жалости, — спать нужно прерывисто. Как в армии. Подходить и будить легонько. Чтобы организм привыкал к неопределенности.

Маша вспомнила, как когда-то во время беременности её тётка звонила каждое утро в семь, чтобы «приучать к недосыпу». Та самая логика, тренировочная жестокость во благо. Люди, которые уверены, что счастье — это слабость, а усталость — школа жизни.

Варя тем временем ухмыльнулась во сне, потянулась и сладко улыбнулась миру, в котором пока никто не заставляет её страдать ради будущего. Прасковья посмотрела на эту идиллию и вздохнула:

— Балуете вы её. Потом поздно будет.

— Поздно будет для чего? — спросила Маша.

— Для страданий, — серьёзно ответила бабушка.

— Знаешь, бабушка, — вдруг говорит Маша, поднимая на нее глаза, — а мне кажется, она и так все поймет. Сама. Когда вырастет. Мир ей еще сто раз докажет, что он не только про конфетки и объятия. А пока... Пока пусть поспит.

И она нежно поправила одеяльце на плече у Вареньки. Та во сне вздохнула и уткнулась носиком в мамину руку.

Прасковья посмотрела на эту сцену и покачала головой. Видела ли она здесь нежность и любовь? Нет. Она видела упущенный педагогический момент. Очередное поколение, которое растят в тепличных условиях, не готовя к очереди за кефиром.

— Ладно, — сказала она, поднимаясь с кресла. — Ваше дело. Только потом не жалуйтесь. Пойду, картошку почищу.

Она уходит на кухню. Слышен звук ножа, методично счищающего кожуру.

Маша смотрит в окно. На улице светит солнце, щебечут воробьи, смеются какие-то дети во дворе. И ей почему-то кажется, что самое страшное, это такая вот спокойная, бытовая, обоснованная благими намерениями уверенность.

В том, что страдание — это норма. Что счастье — это что-то подозрительное. А покой и радость нужно заслужить многолетней борьбой с ветряными мельницами, которые сами же и построили.

И самое удивительное, что эти люди искренне верят, что несут добро. Что готовят детей к жизни. А на самом деле... они просто готовят их к той самой очереди за кефиром. В которой сами стоят уже много-много лет.

Только в этот момент кот, видимо задолбанный такой философией, взял и нагадил в обувь бабушки, стоявшей в прихожей. Символично, между прочим.

Мир явно намекал, что счастье не грех, а естественная месть за суровую глупость.

© Ольга Sеребр_ова

Материал был ранее опубликован на https://dzen.ru/a/aRBy1JIAoU01Iehn