Вообще, историй, за которые меня по сей день тычут носом сами-знаете-во-что, у семейства моего предостаточно. Прямо скажем, долгими зимними вечерами матушке есть что вспомнить, и на скучную жизнь она вряд ли пожалуется. При этом не могу сказать, что я была каким-то особенно хулиганистым ребенком… Скорее, я была ребенком хитрым и изобретательным, но, опять же, эти качества не врожденные, а приобретенные в результате жизненного опыта и прочих трудностей.
Надо сказать, что, когда мы жили на севере, самым острым вопросом был вопрос питания. Раз в месяц родители получали талоны, на которые можно было отоварить пару кил мяса, пару бутылок бухла и кулек конфет «Радий». Причем для того, чтобы осчастливиться всем этим великолепием, в магазин следовало ломиться сразу же в день получения талонов. Запас провианта был конечен, и, придя в магз в последний день отоварки, можно было запросто остаться с кульком «Радия». В остальные дни полки магазинов были не то чтобы пусты, но и ассортиментом не блистали. Скажем так: помимо хлеба и молока, в продаже имелись только три вещи:
детская смесь «Малыш» (из которой я немедленно навострячилась изготавливать «Трюфель»);
кисель сухой, брикетированный (его я хавала прямо так, в часы особых раздумий);
ирис фруктовый весовой (шел в пищу за неимением киселя).
Всяческие заморские блага в виде апельсинов, сушеных бананов и мандаринов появлялись на прилавках чрезвычайно редко, и за них приходилось бороться.
– Катя, в шестом выкинули яблоки, – звонила мне с работы мама. – Скажи своему папаше, что если он хочет, чтобы его ребенок ел фрукты, то пусть берет рюкзак и к семи часам подойдет к магазину… Да, а если ты сама хочешь есть фрукты, то отправляйся туда немедленно и займи очередь. Вообще, конечно, погано все это было… Я отправлялась в шестой магазин и действительно занимала очередь, после чего меня сменяла пришедшая с работы мама, а в самом конце приходил папашка с сумкой, и хорошо, если яблоки не кончались перед нашим носом.
Поэтому неудивительно, что в вопросах провизии родители проявляли недюжинную изобретательность и использовали любую возможность пополнить запас хавчика. Собственно, возможностей у них было не так уж и много. Мясом можно было разжиться у охотников, но так как, к моему глубочайшему сожалению, свиней в тайге не водилось, весь животный белок сводился к лосятине. Колбасы же, сладости и прочие деликатесы закупались в городе Мирный, который находился в ста километрах от нашего поселка.
Поездок предков в Мирный я ждала стрепетом. Во-первых, оттуда мне привозился ужасно дефицитный торт «Птичье молоко», который, как вы понимаете, был прекраснее сухого киселя абсолютно во всех отношениях. А во-вторых, их отъезд был практически единственной возможностью просрать школу без антрепризы «что-то, мама, у меня в глазах потемнело» и не получить за это по ушам.
Наверное, не стоит и говорить, что дни родительских вылазок были рассчитаны мной до минуты. Утром мама с папой вставали, готовили мне завтрак и отправляли в школу, после чего за ними приезжала машина и они отбывали за покупками вплоть до семнадцати нуль-нуль. Как раз когда родители погружались в машину, я плевала на школьный порог и, разворачиваясь на девяносто градусов, преспокойно топала до дома, радостно позвякивая ранцем. Впереди меня ждали несколько часов отменного ничегонеделания, сдобренных грезами об ужасно дефицитном торте.
Тот день, о котором я пишу, ничем не отличался от прочих. Точно так же, как и всегда, меня накормили, укутали и выпихнули в школку.
– Сегодня мы уезжаем в город, – сказала мне мама перед выходом. – Первое на плите, второе в холодильнике, шарф на улице не снимать! Если что-то случится – пойдешь к Людмиле Павловне.
– Да что может случиться, мамочка? Все будет отличненько! – ответила ей я и, гаденько ухмыляясь, отправилась в сторону учебки. Спустя полчаса, совершив ритуальный плевок на крыльцо дома знаний, я, как всегда, развернулась и почапала обратно. И без того прекрасное настроение мое было прекрасным вдвойне: помимо дефицитного торта, меня ожидала запрятанная под подушкой кассета с историческим фильмом «Калигула». Эту дефицитную киноленту я намыла у соседки по подъезду и до последнего дня хранила в тайне, чтобы ознакомиться с сюжетом без лишних свидетелей.
И вот в таких приподнятых чувствах дохожу я до хаты. И прямо перед дверью выясняется весьма тривиальная вещь: ключи от квартиры лежат в квартире, на полочке перед зеркалом, а мой, катечкинский, карман девственно пуст и проникнуть в дом нет ну никакой возможности.
Сказать вам, что настроение мое испортилось, значит, ничего не сказать… Рисовавшиеся в моей голове перспективы были одна тухлее другой. Возврат в школку я отмела сразу же, по причине неспортивности, а утренний визит к Людмиле Павловне возможным не представлялся, ибо хоть и была она круглой дурой, но для того чтобы понять, что уроки в девять утра не заканчиваются, семи пядей не требуется.
В огорчении я присела на ступеньку и принялась размышлять о судьбах мира. О судьбах размышлялось плохо, но зато в процессе мне вспомнилось, что совсем недавно наша соседка тетя Лена захлопнула дверь и дядя Коля залезал в форточку за ключами.
«А что, это неплохо, – подумала Катечкина. – Я гораздо меньше дядя Коли, да и живут они на втором, а мы на первом. И вообще…»
За этими размышлениями я совершенно незаметно для себя вышла на улицу и обогнула дом.
Заветная форточка была открыта, а прямо под окошком проходила труба, что окончательно развеяло мои сомнения. Минут пять я покоряла трубу, а взобравшись на нее, преспокойно дошла до своего окошка. Распахнув форточку пошире, я встала ногами на подоконник и полезла внутрь. То, что соседский дядя Коля не пролезал в форточку, а использовал ее для того, чтобы открыть шпингалет на оконной раме и войти через окно целиком, стало очевидным только в тот момент, когда лучшая половина моего тела находилась в квартире, а худшая торчала по ту сторону мира. Дотянуться до шпингалета возможным не представлялось, так как мои 140 были полным фуфелом по сравнению с дяди-Колиными 203, и я расстроилась. Способов развития событий было очень немного, а вернее говоря, мало – всего два. Вариант продолжить свой путь и рухнуть внутрь рыбкой не слишком радовал – под окном не было дивана, и перспектива разбить хлебало о холодный дощатый пол в мои планы не входила. Второй вариант, а именно лезть назад и топать к Людмиле Павловне, был, безусловно, пораженческим, но членовредительства не подразумевал, поэтому я выбрала именно его. Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает: как я ни тырилась наружу из окна, проклятая форточка не желала меня отпускать. Слабые попытки вылезти ни к чему не приводили, а когда я пыталась оттолкнуться сильно, окно предательски трещало и грозилось рухнуть. То, что школьный прогул покажется мышиным писком по сравнению с обрушением оконного проема, было очевидно, поэтому я прекратила возню и замерла до лучших времен, положившись на волю Всевышнего.
Как раз когда моя худшая половина начала отчаянно сигнализировать мне о том, что на улице не лето, а у Всевышнего есть дела поважнее, в квартире зазвонил телефон. Но не успела я испугаться от резкого звука телефонного звонка, как возник другой звук, который испугал меня гораздо больше.
– Але, – сказал кто-то из соседней комнаты. Голос так подозрительно напоминал голос моей мамы, что худшая моя половина сжалась, а лучшая закрыла глаза.
Застрять в оконном проеме собственной хаты со злой мамой на кухне – это вам не хухры-мухры.
Не дай пропасть, Господи, подумала я и, собрав последние силы, предприняла заключительную попытку вылезти наружу. Делать этого не следовало, потому что в тот же самый момент окно издало жуткий скрип и в комнату заглянула мама. Завизжали мы одновременно, и, должно быть, от ужаса лучшая моя половина перевесила-таки худшую, и, точно куль с дерьмом, я полетела вниз, на пол.
– Ну вот и пришли, – сказала я маме перед тем, как отключиться.
Единственный плюс в моем отчаянном приземлении заключался в том, что в школу я еще пару недель не ходила, разбитая морда и подозрение на сотрясение были покруче гриппа и антреприз с «темнотой в глазах» не требовали.
А второй плюс получился долговременным.
Каждый раз, когда мы с мамой ссоримся, она всегда первая мириться приходит.
– Как вспомню, – говорит, – как ты с воем на меня из форточки вывалилась, так сразу понимаю, что на дураков не обижаются.
Так и живем.
