Я буду ждать тебя ч.6⁠⁠

Перемахнул через куст, проскочил между деревьями, вылетел на середину площадки и застыл в ошеломлении, окидывая взглядом порушенных истуканов и превращенные в груду камней врата. Затем упал на колени, завыл, пряча в ладонях лицо. Рита тихонько села неподалеку, поджав к груди ноги. Что тут скажешь? Никакие утешения не заглушат боль, когда твой мир превращен в руины. Клен смолк неожиданно. Поднялся тяжело, будто старик, зачерпнул горсть земли, поцеловав, произнес:
– Прости, отец Сварог, – подошел к ближнему идолу, вновь поклонился. – Прости, мать Макошь, – шагнул к следующему, поклон. – Прости, Перун… Прости, Лада… прости, Велес… Прости, Дажьдьбог…
Он обошел все изваяния по кругу. И Рита каждый раз повторяла негромко за ним:
– Простите.
Мужчина приблизился к куче валунов, встал на колени и, коснувшись лбом земли, промолвил:
– Прости великий Род, отец всех богов. Виновен. Не защитил.
Слезы стояли в глазах у Клена, когда он сел рядом с Ритой. Сорвав травинку, бессмысленно крутил ее в руках и молчал. Молчала и девушка, давая время ему для скорби и прийти в себя.
– Это капище воздвигал мой дед, – проговорил он, смотря на свои ладони. – Закрываю глаза и вижу, каким оно было прежде: окруженное двумя рвами, с оградой из березовых столбцов, на возвышении из камней стоял Род, перед ним изрезанные рисунками врата, по обе стороны от них шли изваяния богов, посередине Сварог, вокруг жертвенные ямы, в которых горели костры. Здесь мне дали взрослое имя, здесь волхв назвал нас с Рябинушкой мужем и женой, сюда я хотел принести для благословения богов своего сына, как когда-то мой отец принес меня… – Он вновь замолчал, покривился. Желваки заходили на скулах. Сделав над собой усилие, продолжил: – Теперь это место мертво, здесь нет жизни. Боги ушли. Мы не смогли их защитить, как и себя. Ничего не осталось от моего дома. Как же так? Ладно, люди. Но боги… ведь они были так сильны.
– Неужели ты не знал, что стало с капищем? Не бывал здесь все это время? – спросила Рита.
– В последний раз я приходил сюда перед появлением чужаков, возносил требу, чтобы ребенок родился живым и здоровым. Боги меня не услышали. А потом, когда умер, будто преграда стояла, сквозь которую было не пробиться. Держали крепко корни дерева на одном месте. Только нынче вдруг ощутил свободу. Потянул зов. Я думал – это веление богов. Но ошибся. Нет больше богов, – Клен, обхватив голову руками, склонился к коленям.
– Есть, но другие. Сейчас считают, что создатель един, просто твои боги – это разные его лики.
Мужчина неприязненно дернул плечом, сбрасывая ее руку.
– Ты говоришь, как те чужаки, что вырезали мой род.
– Плоха не вера – плохи люди, которые подстраивают ее под свои цели, – Рита сунула в карман руку, вытянула медальон, вложила мужчине в ладонь. – Возьми в память о своих богах.
Он изумленно вытаращился на зеленоватый кругляшек, бережно взял пальцами, поднес к глазам.
– Это же амулет Перуна! Откуда он у тебя? – голос язычника дрогнул от волнения.
– Здесь нашла. Камень из-под ноги вывернулся с пластом земли. А под ним медальон в корнях травы запутался, – объяснила девушка.
Клен вскочил, заходил нервно перед Ритой, ероша волосы.
– Теперь понятно, откуда зов. Что меня потянуло, заставило искать тебя. Боги дали знак, а я решил, они мертвы, – он расхохотался, напугав Риту. Умом повредился при виде капища заброшенного? – Они живы, и они ведут нас. – Схватил девушку за руку, потянул к реке. – Я должен тебя спасти. Это веление богов. Ты – та, кого ищут столько столетий эти поганцы. Не допущу!
Мужчина спустился по обвалившемуся берегу к реке, Рита еле поспевала за ним. Остановился у воды, с тоской поглядел на противоположный берег, вздохнул.
– Иди. Как только перейдешь Алью, они до тебя не доберутся.
– Идем вместе.
Клен покачал головой.
– Мне туда нельзя. Как и им. Слышала про реку Смородину и мост через нее из мира живых в царство мертвых? – Он указал на другой берег. – Там твой мир. Тут мой и их. – Неожиданно привлек девушку к себе, провел рукой по волосам, коснулся виска поцелуем. И дохнуло на Риту родным, теплым: свежеиспечённым хлебом, запахом скошенного сена, вкусом молока и радостью детства. И не было в тот момент никого ближе и дороже этого мужчины. И стали враз пустыми, ненужными все прошлые знакомства и встречи. Был только он один в ее жизни, снах и забвениях прошлых жизней. Лишь одного его ждала и любила. И вот нашла, наконец. Потянулась к нему, потерлась щекой об бороду. Отозвалось его тело на ласку, обнял как после долгой разлуки. А потом вдруг закаменел, отстранил от себя. – По разную мы сторону жизни и смерти. Уходи. Забери только. Он тебе послан.
Сунул ей в руку медальон, легонько подтолкнул к воде.
– А я ведь даже не спросил, как тебя зовут.
– Рита. Маргарита, – поправилась она. – Как цветок.
– Удачи тебе, Маргаритка. Вспоминай обо мне, – Клен помахал рукой, развернулся и зашагал к лесу.
Рита посмотрела с грустью ему вслед, вздохнула и осторожно ступила на мокрый камень. Скользко, не сверзиться бы в реку! Переступила на второй.
Стрела ушла в воду в ладони от ее ноги. Через миг рядом с ней плюхнулась вторая. Дернувшись от неожиданности, девушка чуть не свалилась с валуна.
– Вертайся, сука, а то стрелами утыкаем! – прогремел за спиной голос.
Рита оглянулась. На склоне стоял Никифор со своей ватагой. Двое держали луки с готовыми сорваться с них стрелами. Едва она сделала вперед шаг, как одна впилась в бедро, другая чиркнула по руке. Девушка вскрикнула, пошатнулась. Упасть не дал очутившийся рядом Клен. Ухватил за талию, оттащил назад, под прикрытие нависшего козырьком берега. После чего вышел вперед, встал между девушкой и спускающимися вниз ватажниками. Рванул из ножен меч.
– А, старый знакомый, –ухмыльнулся Никифор. – Ну как, насладился сполна своим проклятием?
– Убирайтесь! Ее вы не получите.
– А ответь-ка мне, добр человек, чего это ты за девку вступиться вздумал? Впервые, за столько лет. Аль напомнила кого? Сеструху, женку, с кем мои ребятки потешились хорошо, прежде чем глотки перерезать? – вожак, уперев руки в бока, смотрел на противника с насмешкой.
Глаза Клена сверкнули обещанием смерти.
– Я долго ждал. И нынче ты ответишь за все сполна.
– Ой ли. Жаждешь умереть во второй раз? Так я с удовольствием тебе в том помогу. Отдай девку, и мы уйдем.
– Нет.
– Ты сам решил, – меч Никифора метнулся в грудь язычника. Тот увернулся, ответил ударом. Вожак рубанул с плеча, язычник встретил удар, отвел в сторону. Противники закружились, стараясь достать друг друга мечами. Звенела сталь, блестела в свете луны, но кровь еще не окрасила оружие ни одного из них. – Думаешь, я не знаю, чего ты о девке этой печешься, – прохрипел Никифор. – Светлая она. Для себя приберег. Решил с мостка скакнуть. Нелегко, чай, вечность деревом тянуть? И какой бережок выбрал?
– Тот, где не дам тебе больше убивать беззащитных, – выдохнул, тяжело дыша, Клен.
– Никак проклятие свое назад возьмешь и прощение нам даруешь? – Никифор обошел противника с боку, ударил. Раздался звон встретившихся мечей.
– Я лучше вечность деревом стоять буду, чем прощу вас, извергов.
– Тогда стой! – вожак, повернувшись, сделал выпад, рука с мечом пошла снизу вверх, обошла запоздавшую на миг защиту и вонзила клинок в живот.
Клен судорожно вздохнул, будто подавился воздухом, уронил оружие и упал на колени.
Никифор поглядел на окровавленный меч, присел перед противником.
– Глуп ты, язычник. Ничему тебя вечность не научила. А ведь могли вместе пройти через Смородину по мосту. Не захотел, – встал, обтер клинок об рукав, кивнул через плечо на едва начинавшую алеть узенькую полоску на востоке. – Упустил ты свой шанс поквитаться со мной. Рассвет близок. Не стоять тебе теперь даже деревом.
– Не тронь ее… Дам вам прощение… заберу проклятие, – слова Клену давались с трудом.
Вожак хмыкнул.
– Быстро ж ты меняешь решение. А кто грозился, что ни в жисть? Где же твердость слову своему и верность роду? Ты ведь из-за них нас на вечную муку обрек, вместе с невинными бабами и детишками. А знаешь, каково это – испытывать неутолимую жажду и голод, нестерпимое желание заснуть – а не в мочь? Знаешь, как умирать раз за разом в когтях ящера тьмы и воскресать заново, чтобы опять принять лютую смерть, видеть из века в век, как дети твои гибнут?
– Знаю, – прошептали губы Клена. – Вы такое с моими сотворили.
– И так-то ты чтишь их память? – Никифор рукоятью меча приподнял голову язычника, заглянул ему в глаза. – Предаешь их из-за какой-то девки. Даже мне такое в обиду. Прежде уважал за стойкость, а нынче презрения ты достоин. Не надобно нам твоего прощения. Без тебя сладим. У нас теперь девка есть. Умрет за нас, приняв все наши грехи на себя, как Христос, и души обретут покой. В одном загвоздка, – Никифор встал, подошел к вжавшейся в скалистый берег Рите, приподнял и резким ударом вогнал в девушку меч. Глядя в ее распахнутые от боли глаза, сказал: – Мне по нраву стала такая жизнь. Пусть лишь в полнолуние, но я чувствую себя живым, могу наслаждаться едой, питьем, бабами, проливать кровь. Это лучше, чем превратиться в прах. Потому забирай свою светлую себе, мне она без надобности. Я доволен своей судьбой.
Он толкнул обмякшую Риту к Клену. Она упала рядом с язычником, застонала, зажимая рану ладонями. Ватажники во главе с Никифором стали подниматься на берег. Нельзя было дать им уйти, позволить и дальше убивать. Девушка усилием воли вскинула вверх окровавленную руку с медальоном.
– Стойте! – из горла вырвался только слабый хрип. Но ватажники остановились, обернулись разом, словно кто толкнул в спины. Увидев амулет, посерели лицом. Дернулись было вернуться, отнять, а и шагу сделать не могут, спеленали невидимые путы. – Заклинаю Перуном, богом языческим, а также Христом, чью веру вы испоганили, под чьим именем смерть невинным несли, что окончен ваш бесконечный путь отныне и навсегда, а души проклятыми уйдут в ад и не найдут там искупления и обратной дороги ни при свете солнца, ни при свете луны, ни на закате, ни на рассвете. Кровь и жизнь моя тому нерушимая печать. Прими их Мара и захлопни за ними навечно врата.
Медальон вспыхнул огнем, и тела ватажников развеялись пеплом. Сил у Риты хватило только перевернуть на спину Клена.
– Откуда слова колдовские ведаешь? – выдавил он с трудом.
– Не знаю. Не я это говорила, другой кто-то, – девушка оперлась на локоть, приподняла край меховой безрукавки, глянула на его рану. Он перехватил ее руку.
– Неважно это. Тебя не уберег. Прости.
– Никифор говорил, если жизнь мою возьмешь, упокоение обретешь. Сделай! Все равно умру. Хоть не впустую, ради доброго дела, с родными соединишься, – Рита протянула ему меч. – Давай, пока не поздно.
– Не могу, – откинул Клен клинок. – Только не тебя – лучше деревом останусь.
– Зря, – уронила она голову ему на грудь. – Когда еще возможность подвернется.
– Хоть бы и никогда, – он повернул к ней лицо. – Жаль только, по разным дорогам разведут нас боги после смерти. Глаз твоих не увижу боле.
– А если попросить их не разлучать нас? Неужели откажут?
– Жить вечность духом леса, видеться лишь в полнолуние? Ты сама не ведаешь, чего просишь.
– Ведаю, – девушка переплела их пальцы, зажав между ладоней медальон. – Говори слова нужные. Где ты – там и я.
– Макошь, мать судьбы, соедини наши дороги в одну, – начал произносить Клен слова заклинания, а у самого в глазах мольба: «Не делай этого, не надо». Но Рита повторила за ним слово в слово. – Отец Сварог, кланяемся тебе и просим благословить наш путь. Лада, богиня любви, взываем к твоей щедрости, ибо сердца наши бьются вместе. Перун Громовержец, скрепи слова нашей клятвы на века. Кровь тому нерушимая порука.
Последние слова вылетели из ослабших губ торопливым шепотом. Только бы успеть, сказать до конца…
На востоке лениво разгоралось зарево просыпающегося солнца. Но лес еще окутывал сумрак, упорствовал, не давал лучам разбудить дремлющую природу и живность. Ночь неохотно уходила, прячась за стволами деревьев, в овражки и ложбины. Убегали тени, скользили по траве и листве, догоняя идущих впереди молодого мужчину и девушку. Они держались крепко за руки, но утро было безжалостно к ним. И вскоре их тела стали бледнеть, таять и растворяться в солнечном свете. Руки разомкнулись.
– Я буду ждать тебя, – пролетел шепот над травой, затерялся в ветвях деревьев.
– Скоро увидимся, – раздалось в ответ.
Ветер подхватил и унес остатки тумана в разные стороны. И шелестела листва ему вслед.

Полнолунье… это значит скоро
Будет миг, когда решают судьбы
Всех живущих, праздников и будней,
И любовей всех, и всех раздоров,
Птиц, летящих высоко и дико,
Взглядов, полных радости и боли.
Каждого дыханья, слова крика
И рябин и кленов в чистом поле.

Нет добра и зла, наверно, тоже.
Есть любовь – она неизмерима.
И нести ее так тяжко, боже,
Но как свет она необходима
Всем кто дышит, верит, ждет и злится,
Птицам и рябинам над водою.
Из всего, что было и случится
Лишь она одна всегда с тобою.