Серия «Я и мой дрон»

Я и мой дрон - 10

Я и мой дрон - 11

Я и мой дрон - 12

Мы стояли в очереди на посадку: я, Ванька и Эдик. На нас поглядывали. Не пялились, не таращились, а именно с интересом поглядывали. Да и было на что посмотреть – форму для курсантов ВКС не дураки разрабатывали.

Фюзеляж глубокого темно-синего цвета, при движении в этой синеве вспыхивают еле заметные золотые искорки. Не бросающиеся в глаза, а как бы усиливающие общий 3D-эффект. А на плоскостях стилизованное изображение Солнечной системы. Очень красивый дрон, парадный, он мне ужасно нравится. Такой стильный – строгий и элегантный. Парадку, понятное дело, мы носим на парадах и всяких торжественных мероприятиях. Ну еще в отпуске или увольнении.

Повседневный, так сказать, полевой дрон визуально попроще, не такой яркий и нарядный, и это понятно. Он же учебный, для тренировок. Пыль, грязь, вмятины, царапины… пробоины, если очень уж не повезет. Мы, конечно, чистим их, ремонтируем, заплатки ставим, но полевая форма она и есть полевая.

А дома, в отпуске, я пересаживаюсь в свой старенький, когда-то экспериментальный дрон. По своему функционалу он, конечно, и в подметки не годится даже моему парадному, но зато в нем я чувствую себя уютно и совсем по-домашнему. Я словно бы возвращаюсь в детство, и это немного смешно и грустно одновременно.

- Да что они там, заснули, что ли? – громко, с возмущением произнес Эдик. Он смотрел на часы и нетерпеливо притоптывал ногой. – Сколько мы еще здесь торчать должны?

Он тоже был одет в форму курсанта ВКС: брюки, китель, фуражка. Эта дурацкая фуражка никогда не сидела ровно на его голове, вечно сбивалась то на одно ухо, то на другое. За что ему регулярно влетало от командира.

- До посадки еще четырнадцать минут, - заметил Ванька. – Ты куда-то торопишься?

- Я хочу спать, - сказал Эдик. – Я хочу сесть в кресло, вытянуть ноги и закрыть глаза. И чтобы меня ни одна зараза не будила.

- Ну еще бы, - ехидно заметила я. – Захочешь спать, если всю ночь любоваться звездами и гулять под ручку с… Как ее? Энджи? Кристи?

- Летти, - сказал Эдик и слегка покраснел. – Очень умная девушка, так всем интересуется. Между прочим, хочет поступать к нам, в академию.

- А Марианна уже не хочет? – невинно осведомился Ванька. – Помню, в прошлом году…

- Мы с Марианной просто друзья, - с достоинством ответил Эдик. И сменил тему: - Смотри, Сильвия, вон твои.

Я посмотрела.

Они уже вышли из аэропорта и теперь махали нам руками: мама, папа и Ванька. Иван Хантер четырех с половиной лет от роду. Мой брат. Мой родной младший брат.

Он очень любит меня. Любит и гордится такой крутой сестренкой, которая учится в Академии и уже почти что настоящий космонавт. И ему глубоко плевать, что я не такая, как он. Ему без разницы, кто перед ним – человек или дрон. У него половина друзей – дроны. Не так давно он заявил, что, когда вырастет, хочет стать дроном. Так устроен его мир. Очень хороший мир.

Я его тоже очень люблю, хотя временами он бывает настоящим паршивцем. Это я уговорила маму и папу на второго ребенка.

В кармане Эдика запиликал телефон. Взглянув на дисплей, он слегка смутился, буркнул что-то и быстренько отошел от нас с Ванькой. Было слышно, как он нежно воркует в трубку.

Отличный человек, Эдька, и хороший друг. А еще – завзятый сердцеед. Присуха девичья, как говорит Павел Петрович. Вокруг него вечно толкутся длинноногие красивые девчонки, хотя у самого Эдика внешность самая что ни на есть простецкая. И росточком он так и не вышел. Но что-то они в нем находят, эти красотки. Не завидую я его будущей жене, подумала я.

- Кстати, ты слышала новость? – спросил Ванька, глядя на Эдика. – Про Надин и Базиля?

- Да кто же ее не слышал? – удивилась я.

Надин все-таки вышла замуж за своего парня по переписке. Как только восемнадцать стукнуло, так и вышла. И это была, как говорится, свадьба века. Конечно, пришлось обойтись без белого платья да и без колец заодно. Но фата была, и розовые лепестки были, и свадебный танец молодоженов, и букет невесты. А еще их свадьбу транслировали на весь мир. Еще бы, такое событие! Свадьба двух дронов, это вам не хухры-мухры! А счастливые молодожены, к тому же, оказались еще и весьма практичными – новостным каналам пришлось здорово раскошелиться за право присутствовать на их торжестве.

- Я не об этом. Надин и Базиль объявили, что хотят ребенка.

- Спятили? – пораженная до глубины души, воскликнула я. - Как они себе это представляют?

- В принципе, ничего невозможного в этом нет, - рассудительно сказал Ванька. – Теоретически. А практически… тоже, наверное. Во всяком случае, экстракорпоральное оплодотворение известно уже давно. Главная сложность, сможет ли Надин… ну, ее белковое тело… нормально выносить. Здесь, конечно, есть определенный риск, и для матери, и для ребенка. Но они настаивают. Говорят, что стать родителями, это их конституционное право, и они будут за него бороться. Врачи, вроде бы, согласились на эксперимент.

Ну, Надин, ну, авантюристка! Еще похлеще меня! А такая тихоня в школе была! Правду говорят – в тихом омуте черти водятся. Вот нисколько не сомневаюсь, она своего добьется!

- А кого они хотят? – спросила я.

- Не знаю. Да и какая разница? Мальчик, девочка… лишь бы здоровым родился.

- Нет, я имею в виду: дрона или человека?

Ванька вытаращился на меня.

- Что? – потрясенно воскликнул он. – Дрона или… Так ведь он человек… и родится человеком! Какой тут может быть выбор?

- Ну, выбирать-то все равно придется, - сказала я. – Рано или поздно. Вводить вакцину или не вводить?

- Знаешь, Сильвия, - помолчав, сказал Ванька. – Сколько я тебя знаю, столько ты меня удивляешь… Мне, например, такое бы и в голову не пришло. Я себе такой выбор даже представить не могу.

- Это потому, что ты психолог, - сказала я. – А я – псих. Ты видишь в нас людей, а я – дронов. Мы для тебя, по большому счету, ущербны. Тебе задурили голову, что мы, мол, спим и видим, как станем людьми, а это не так. Наши родители, техники, учителя считают, что мы страдаем от своей неполноценности, а это снова не так. Понимаешь, мы-то ведь не считаем себя ущербными. Это вы так себе решили, а мы считаем себя полноценными личностями. Да, мы, дроны, зависим от людей… но это только потому, что среди нас мало техников, ученых, врачей. Еще мало. Но ведь скоро все может измениться, правда? Вот я – первый боевой дрон. И мне нужен человек, чтобы пересадить матрицу из одной машины в другую. Пока еще нужен. А вот представь, что растет среди нас маленький гениальный конструктор. И он придумает какую-нибудь систему стыковки дронов, чтобы – раз, и мы в другой машине. Знаешь, Ванька, эпоха дронов только сейчас начинается. По-настоящему, я имею в виду. И вам придется с этим считаться.

- Нам? – тяжело спросил Ванька. – Кому – нам? Ты так говоришь, Сильвия, как будто я…

Он отвернулся и отлетел в сторону. Ну, вот, расстроено подумала я, снова обидела любимого человека. Ох, что-то часто мы в последнее время ссориться стали. А ведь он, между прочим, мой жених.

Да, Ванька сделал мне предложение. Месяц назад, при всем честном народе. Мама всплакнула от радости, а папа так растерялся, что стал ужасно суетливым и то и дело ляпал что-то невпопад. Только Павел Петрович остался невозмутим.

- Я с самого начала знал, что этим дело и кончится, - заявил он. – Уж больно Ванька тебя защищал да выгораживал все время. Только заешь, что я тебе скажу, девочка? Он хоть и любит тебя, да такой весь из себя шелковый, но внутри – кремень. Упертый не меньше, чем ты. И под твою дудку плясать не будет. Так что ты, Сильвия, десять раз подумай, прежде чем соглашаться.

Ванька тогда страшно обиделся на деда, а я, наоборот, стала его защищать, и вот тогда-то мы и поссорились в первый раз. Правда, быстро помирились.

И сейчас помиримся.

Рядом кто-то деликатно кашлянул. Я обернулась – это был служащий аэропорта, он улыбался и отдавал мне честь.

- Мисс Хантер? Ваше разрешение на вывоз капсулы?

- Да, конечно, - сказала я, выдвигая соцчип.

Карт-ридер мигнул зеленым огоньком, подтверждая, что все в порядке.

- Через две минуты объявят посадку, мисс Хантер. Отвезти вашу капсулу?

- Спасибо, я сама.

- Как скажете, - служащий еще раз козырнул и пошел по своим делам.

Я смотрела ему вслед и думала о том, что еще несколько лет назад все было по-другому. Каждое наше появление вызывало настоящий фурор, толпы людей собирались вокруг нас. Каждому хотелось рассмотреть нас, потрогать, убедиться, что мы – не фейк, что мы, дроны, - существуем. И отдельным индивидуумам порой приходилось буквально вколачивать простую истину – мы живые. Мы не вещи, не роботы. Мы – дроны! Полноценные личности, обладающие свободой воли. Помню, один ненормальный, вооружившись дисковой пилой, вознамерился отпилить от меня кусочек. На сувенир, что ли? Пробившись сквозь толпу, не обращая ни на кого внимания, он принялся за работу так уверенно, так деловито, что все как-то растерялись. Да и я, признаться, тоже поначалу просто обалдела. Но потом… ух, какую трепку я задала этому мерзавцу! До сих пор приятно вспомнить!

Сейчас многое изменилось. К нам привыкли, с нами смирились. Как и со своей зависимостью от нас, как и с чувством вины перед нами. Прав оказался Павел Петрович – человечество оказалось гораздо гибче и пластичней, чем это представляли себе высоколобые умники-теоретики. Конечно, не все оказалось гладко и просто, были сложности, были разного рода эксцессы… были, есть и, наверное, долго еще будут. Взять хотя бы группу дронов-экстремистов, которые отказались сдавать плазму без дополнительных преференций. Или религиозных фанатиков, которые объявили нас исчадием ада и призывали очистить землю от вселенского зла. Но все это прах, тлен и ерунда, как говорит Ванькин дедушка. Потому что, когда прошел первый шок, выяснилось главное – люди и дроны прекрасно уживаются вместе. Ну, случаются непонятки и неловкие ситуации… ну и что? Это не повод объявлять друг другу войну.

Между прочим, были и такие, кто принял нас с радостью. Я бы даже сказала – с восторгом и энтузиазмом. Спинальники, например, или ампутанты. Глухие, незрячие. Инвалиды детства или те, кто стал калекой в результате болезни или несчастного случая. Для них мы были не врагами, не спасителями человечества и уж тем более не щекочущей нервы сенсацией. Для них мы были надеждой. Надеждой на личное, персональное чудо. «Я тоже дрон!» - с такими плакатами они устраивали митинги и шествия, пикетировали местные органы власти и требовали «всеобщей дрононизации». «Запустили хоря в курятник», - очень довольный, посмеивался Ванькин дедушка.

Как-то на одной из многочисленных пресс-конференций меня спросили, не жалею ли я о своем поступке, не раскаиваюсь ли?

- Ваши необдуманные действия, мисс Хантер, нанесли тяжелейшую моральную травму человечеству, - заявил мне какой-то пафосный журналист. – Сознаете ли вы свою ответственность перед мирными обывателями?

Это была такая чудовищная глупость, что я даже не стала отвечать, просто покинула зал.

Я ни в чем не раскаивалась и ни о чем не сожалела. И Эдик тоже, это я точно знаю.

***

… Тогда, шесть лет назад, ему все удалось. Он удрал от охранника, которого к нему приставили, вскочил на велосипед и во весь дух помчался к ближайшим соседям, что жили в полутора километрах от мистера Павлова. Эдька не собирался прятаться или бежать, он знал, что шансов скрыться у него нет. Он поступил проще и эффективней – сработал на опережение. Ворвавшись к соседям, он наплел им какой-то ерунды, поднял переполох и потребовал доступ к компьютеру. И, разумеется, получил. Так что когда потный и злой как черт охранник нашел Эдьку, дело было сделано.

А Ванька потом признался, что очень рассчитывал на мой авантюрный характер.

- Нас ведь жестко контролировали, Сильвия. И меня, и Чжоу, и всю нашу группу. Мы ведь не скрывали своих убеждений… думали, что со временем нам удастся продавить Совет. У нас даже обращение к человечеству было готово. А потом меня перевели в ваш город. Ну, вроде как в ссылку. А там – ты. Умная решительная девчонка с чертовски упрямым характером. И я сделал ставку на тебя. Этот твой дрон… ты бы знала, чего мне это стоило! Ну, не мне одному, конечно. Но именно я подал идею, чтобы экспериментальный дрон отдали тебе. Я был почти на сто процентов уверен, что новая техника даст тебе больше возможностей, что ты ими воспользуешься. И не ошибся. Правда, я не ожидал, что события понесутся с такой скоростью.

- Ты не боялся за меня? Только честно? Не боялся, что меня уничтожат? Лишат матрицы?

- Боялся, - мрачно признался Ванька. – Мы все боялись. Но на нашей стороне был дед и директор Паркер. Биг Босс. Они бы не допустили, ты уж поверь. Мы бы не допустили!

И это меня считают авантюристкой!

Я не злилась. Ни капельки. Тогда это было целиком и полностью мое решение, и я готова была за него отвечать. И ни на какую помощь и поддержку не рассчитывала. Одна-одинешенька против всего мира. Маленькая глупенькая романтическая девочка. Такой я была. Да и осталась, если только исключить слово «маленькая».

***

- Ты чего стоишь? – заорал Эдька. – Оглохла? Посадку объявили! Давай, пошли!

Он схватил свою сумку, забросил ее на мою капсулу и, набирая скорость, помчался следом за немногочисленной толпой, которая, не торопясь, втягивалась в распахнутые двери, за которыми виднелось летное поле. Длинный серебристый «Баклан» уже стоял на взлетной полосе, готовый в любой момент оторваться от земли и нырнуть в космос.

- Значит, на Луну? – грустно спросил Ванька.

- Угу, - сказала я.

- На полгода?

- Угу.

Старые базы на Луне и Марсе никуда не делись, разумеется. И сейчас они, переоборудованные, ждали нас, курсантов ВКС. А еще там нас ждали новые дроны – мощные, прекрасно вооруженные космические корабли. В количестве двух штук: для меня и для Эдьки. Мы работали в паре, и Ванька страшно ревновал. Хотя изо всех сил скрывал это.

По какой-то необъяснимой причине там, в вакууме, связь между мной и моим телом была практически неограниченной. Это проверила не я, это проверил мистер Сандерс: в данный момент он подлетал к Джупу, а его капсула находилась на Луне.

- Ты береги себя, Сильвия. Я очень тебя прошу. И… не лезь на рожон. Ладно? Я буду тебя ждать.

Я знаю – Ванька полжизни бы отдал, чтобы быть со мною рядом. Здесь, на Земле. И там, в космосе. Но – проклятая космофобия. Которая не лечится.

Я взглянула вверх. В голубом-голубом небе плыли белые барашки облаков, и там, за этой мирной пасторалью, скрывалась грозная беспредельная пустота Вселенной.

Нет, не пустота, теперь мы это точно знаем!

Я не знаю, случайно или намеренно они пришли к нам. Я не знаю, когда они вернутся и вернутся ли вообще. Но если такое произойдет, если нам суждено когда-нибудь снова встретиться, мы будем ждать их.

Я и мой дрон.

Я и мой дрон

Я и мой дрон - 2

Я и мой дрон -3

Я и мой дрон - 4

Я и мой дрон - 5

Я и мой дрон - 6

Я и мой дрон -7

Я и мой дрон - 8

Я и мой дрон - 9

Я и мой дрон - 10

Я и мой дрон - 11

Я не хочу рассказывать о том, что я увидела. Понимаю, звучит ужасно глупо, но ничего не могу с собой поделать. Слишком уж это… интимно, что ли. Притихшая, потрясенная я медленно плелась за Боссом и пыталась кое-как упорядочить хаос мыслей и чувств. И вдруг поняла, что мне жалко ее. Она лежит здесь, как в склепе, как в гробу, в тишине и одиночестве, без солнечного света, без друзей, без мамы и папы… а ведь это она их дочь! Или я? Или мы обе?

А еще я поняла, как меня выключили тогда, на холме. Ей сделали какой-то укол, снотворное или транквилизатор… Укололи ее, а заснула я. Вот так все просто, по-человечески. И не нужны никакие поводки, никакие пульты…

Я была так подавлена, что совершенно не замечала, куда мы летим, и очнулась, лишь когда Босс несколько раз окликнул меня.

Я огляделась. Мы находились в какой-то комнате, здесь была мебель, большой монитор на стене, высокие окна.

- Ты посидишь в этом номере, пока не придут родители, - сказал Босс.

- Ладно, - вяло сказала я. – А когда они придут?

- Не скоро. Им надо упаковать вещи и вообще уладить массу дел, - в голосе Босса слышалась озабоченность. – Ты ведь понимаешь.

Я не понимала, но все равно кивнула, потому что от меня этого явно ждали.

- Иван останется с тобой…

- Нет! – резко сказала я. – Я хочу побыть одна.

Они принялись меня уговаривать, упирая, что в моем состоянии оставаться одной неразумно, ведь у меня наверняка возникла масса вопросов, и вообще, захочется с кем-то поговорить. Но я уперлась – или я остаюсь одна, или немедленно подавайте сюда родителей. Конечно, они вынуждены были уступить.

- Я всегда на связи, - сказал Ванька. – Если что, я тут же примчусь.

Закрылась дверь (я отчетливо услышала, как щелкнул магнитный замок), и я осталась одна.

Я покружила по комнате, обнаружила вторую комнату, видимо, спальню, крошечную кухоньку и санузел. Потом подлетела к окну.

Номер находился на высоте примерно третьего этажа, окна выходили на какой-то парк. Наверное, красивый, но мне было не до красот.

Поглазев на высокие деревья, за которыми угадывался забор, я устроилась в кресле, включила телик, побегала по каналам, выбрала какую-то космическую ерунду и сделала вид, что смотрю. Я нисколько не сомневалась, что за мной наблюдают. Тот же Ванька, например… хотя, какой он теперь мне Ванька, взрослый человек, дипломированный психолог, мать его… Мистер Сомов, что б ему пусто было!

Странно, я на него не злилась почему-то. Думала про него плохо, накручивала себя, но совсем не злилась. Может быть, злость придет потом, когда я немного отойду от шока.

Я перебирала в памяти события последних дней и удивлялась, как много вместилось за столь короткое время. Моя жизнь изменилась. Словно жила себе Сильвия Хантер, а потом раз – и на ее месте совсем другой человек! Родителям, наверное, трудно будет смотреть мне в глаза…

Спохватившись, я набрала номер мамы. Телефон молчал наглухо. И папин тоже. Что ж, нечто такое я и предполагала – я в тюрьме. Почти как она.

Я вспомнила «Активное отделение», и мне стало так тошно, что я вскочила и заметалась по комнате, натыкаясь на стены. Потом вызвала Ваньку. Он ответил сразу же.

- Я хочу выйти отсюда, - потребовала я и сама удивилась, услышав в своем голосе истерические нотки. Собственно, я и собиралась изобразить нервную барышню, но что это получится так натурально, не ожидала. И даже испугалась немного

Спокойнее, Сильвия, спокойнее! Держи себя в руках!

- Ты понимаешь, Сильвия, - мягко начал Ванька (черт с ним, пусть уж так и будет Ванькой), но я его перебила.

- Я хочу выйти отсюда! – заорала я. – Я не могу сидеть взаперти, понимаешь ты это? Я хочу на волю! – Вдруг отличная мысль пришла мне в голову. – Интересно, - с ехидством спросила я, - окна здесь бронированные?

- А-а-а, - протянул Ванька, явно растерявшись. – Э-э-э… Погоди минутку, Сильвия.

Он отключился. И очень скоро щелкнула, отворяясь, дверь. Ужасно довольная собой, я важно выплыла из комнаты.

- Пойдем на свежий воздух, - потребовала я, и Ванька, покорный, как овечка, поплелся за мной.

На воздухе мне и в самом деле стало лучше. И дело тут, ясень пень, не в самом воздухе, каким бы свежим он ни был. Просто теперь на меня не давили стены, и я не чувствовала себя замурованной. Как она. У меня была хотя бы иллюзия свободы.

Сперва я, как ошалелая, носилась по парку. Ванька пытался держаться рядом, но быстро понял, что дело это безнадежное.

- Только не взлетай высоко! – крикнул он. – Там силовой периметр.

Понятно, подумала я. И поводка никакого не надо. И так никуда не денусь. И все же мне было интересно, насколько распространяется моя свобода, поэтому бросила кружить по парку и с деловым видом направилась к институту.

Там толклась масса народу – и дроны, и люди. Но никто меня не остановил. Даже внимания никакого не обращали. Только один раз бородатый дядька, которого я едва не сбила, сказал недовольно:

- Осторожно, девочка.

А больше ничего не сказал и пошел себе дальше, на ходу проглядывая какие-то бумаги.

Потом я оказалась в каком-то огромном холле со стеклянной крышей; здесь был фонтан, цветы и деревья в кадках. Чувствуя себя порядком вымотанной, я опустилась на бортик бассейна. Ванька устроился рядом. Несколько минут мы молчали. Первым, как ни странно, не выдержал Ванька.

- Наверное, у тебя есть вопросы. Ты спрашивай, пожалуйста.

Я подумала.

- Скажи, а ты и правда рыжий? Ну, там, в капсуле?

- Правда, - с каким-то удовольствием подтвердил Ванька. – Весь в отца.

- Так он живой? – удивилась и обрадовалась я. Надо же! А я себе напридумывала…

- Конечно. Жив, здоров. И он, и мама… Кстати, именно мой отец сконструировал твой дрон. Не один, понятное дело, их там целый научно-производственный коллектив, но он принимал самое непосредственное участие.

- Здорово, - совершенно искренне сказала я. И опять помрачнела. - Что теперь со мной будет?

- Тебе придется уехать. Тебе и твоим родителям.

- Куда?

- Не знаю, - вздохнул Ванька. – Обычно на Западные Территории. Но как будет с тобой… нет, не знаю… Но куда-то придется, ведь у тебя язык как помело, ты же всем разболтаешь… Ты даже не представляешь, как не вовремя ты все это затеяла, - с горечью произнес он. – Ничего не готово, все планы к чертям. Вот сейчас надо будет перестраивать образовательную программу специально под тебя… твоей маме нужно бросать перспективную тему, чтобы быть рядом с тобой…

Я снова набрала родителей, и снова они не ответили.

- Здесь нет связи, Сильвия, - произнес глубокий бас.

Взвизгнув от неожиданности (как нервишки-то расшалились!), я обернулась. Ну, конечно, Биг Босс собственной персоной! И как подкрался незаметно, гад.

- Ты не можешь никому позвонить, ты не можешь отсюда выйти, потому что…

- Потому что я в тюрьме, - перебила я. – Спасибо, я и сама догадалась.

- Потому что у тебя нет пропуска, - спокойно продолжал Босс. – Увы, двенадцатилетним пропуска не выдаются. Но пока ты здесь, ты свободна в своих передвижениях. Иди, куда хочешь.

- Да ну? – усмехнулась я. А потом меня осенила замечательная идея. – А вот скажите мне, это здесь находится… ну, такая лаборатория, где нам матрицы вставляют? Не знаю, как это называется…

- Это называется УМСМО. Установление ментальной связи с материальным объектом. Очень сложная, очень долгая процедура, длящаяся не одну неделю. Обычно она завершается в первое полугодие жизни ребенка, и он получает свой первый дрон. Всех подробностей я, понятное дело не знаю, да и никто не знает, кроме узких специалистов. Но ты можешь посмотреть учебный фильм. Правда, его показывают после определенной психологической подготовки, но для тебя, я думаю, можно сделать исключение.

- Она здесь? – спросила я. – Эта ваша лаборатория?

- Да.

- Отлично! – я взлетела. – Хочу туда! Немедленно.

- Ничего не выйдет, девочка, - с каким-то даже сожалением сказал Босс. – Тебя туда не пустят.

- И почему это я не удивлена? – усмехнулась я.

- И меня не пустят. И мистера Сомова. Вообще никого.

- Да ладно? – недоверчиво спросила я. Искоса взглянула на Ваньку, и тот развел манипуляторами. Совсем как человек руками. И послал мне смайлик, на котором синий человечек рыдает и рвет на себе волосы. – А… почему?

- Видишь ли, наши дроны создают помехи. А твой особенно, потому что он еще и излучает. Не настолько, чтобы причинить существенный вред белковому телу, но вот сбой аппаратуры гарантирован. А она очень тонкая, эта аппаратура, на нее влияет даже биополе обычного человека. Поэтому для работы в родильном отделении подбирают особых людей, у которых уровень биополя снижен… Обычно это старики, - добавил он печально. – Моя мама работала там. А отец – нет. Он бросил нас сразу после моего рождения.

- Ладно, - буркнула я, не давая предательскому сочувствию захватить меня. – Так и быть, фильм посмотрю… потом… А что будет с Эдькой?

- Кто такой Эдька? – Босс повернулся к Ваньке. – Я уже второй раз слышу это имя от Сильвии. Почему я не в курсе?

- Эдуард Николаевич Петров, - как-то уж очень поспешно ответил Ванька. – Внук мистера Петрова, нашего…

- А, это тот мальчик, с которым Сильвия встретилась за Периметром? Да, теперь я понял. А ничего с ним не будет. Кончатся каникулы, он уедет домой.

Я вытаращилась на Босса.

- То есть как? – с огромным изумлением спросила я. – Меня, значит, в ссылку, чтобы я чего-нибудь не сболтнула, а ему, получается, полная свобода? Так что ли? О! – закричала я, подпрыгивая от возбуждения. – Я поняла! Вы сотрете ему память! Я читала – называется гипноз.

- Типа того, - посмеиваясь, сказал Босс. – Сунем его в железный ящик, подключим к электродам… нет, лучше вживим их прямо в мозг… Господи, Сильвия, - вздохнул он. - Какой же ты еще ребенок... Да ничего с ним не будет, с твоим Эдиком. Пусть болтает. Кто ему поверит? Ты даже не представляешь, сколько слухов ходит про нас. Одним больше, одним меньше… Разумеется, мы сделаем все, чтобы дискредитировать…

- Гм, - сказал Ванька, и Босс замолчал.

- А зачем? – спросила я.

- Что – зачем?

- Ну, вот это. Диске… дити…

- Я тебе потом объясню, - быстро сказал Ванька, но Босс качнул корпусом.

- Ну, зачем же откладывать? Дискредитировать, Сильвия, это означает вызвать недоверие к человеку. К его словам или поступкам. Фактически, обвинить во лжи. Но не напрямую, а распространив информацию, ставящую под сомнение его правдивость.

Я помолчала, переваривая.

- Вы такой честный. Прямо напоказ. Даже если сами себе вредите. Это для того, чтобы я вам доверяла?

- Точно, - с удовольствием подтвердил Босс.

- Тогда ответьте мне еще на один вопрос. Тоже честно.

- Разумеется.

- Я могу попрощаться с Эдькой?

Босс взлетел, сделал пару кругов вокруг фонтана, опять сел.

- Зачем тебе это надо?

- Не знаю, - подумав, ответила я.

- Ты считаешь его своим другом?

- Наверное… Нет, не знаю. Просто… - я замялась, подыскивая слова. – Понимаете, он был первым человеком, которого я увидела. То есть, ребенком… я ведь думала, что дети - это мы… а он, оказывается, тоже… И мы с ним разговаривали… А еще он помогал мне…

- Вы с ним подружились, - констатировал Босс. – Я так и думал.

- Так можно нам попрощаться?

- Нет. Это еще больше осложнит его жизнь. Но если ты настаиваешь… Если берешь на себя ответственность…

Понятное дело, настаивать я не стала.

***

Контейнеры с вещами давно уже уехали, а мы все никак не могли тронуться в путь – столько людей и дронов собралось попрощаться с родителями. Особенно с мамулей. Я и знать не знала, что она такая популярная. Наконец, вся зареванная, она села в машину и махнула рукой: поехали! И мы поехали: мама, папа, я и Ванька. Следом за нами двинулся грузовик с капсулами.

- Ты что, едешь со мной? – спросила я его вчера.

- А куда я денусь? - сказал он. - Надо же кому-то за тобой приглядывать.

- Тоже мне, приглядывальщик нашелся, - фыркнула я, но почему-то мне было приятно это слышать.

Мягко, еле слышно, урчал мотор. Мы с Ванькой сидели на заднем сиденье; папа вел машину, одну руку он небрежно положил на руль, другой сжимал мамину ладонь. Мы ехали в новую, совершенно незнакомую жизнь, и от этого было грустно и радостно одновременно. Что-то там нас ждет? - подумала я.

Машина взобралась на холм, и я решилась.

- Пап, останови, - попросила я. – Хочу попрощаться. С городом и… вообще...

Папа послушно остановился, и я вылетела из машины. Следом за мной появился Ванька.

- Красота какая, - сказала я. – Правда?

- Правда, - согласился он.

Лето плавно перетекало в осень, и низкий кустарник, который покрывал холмы, лишь намекал на грядущее багряное великолепие. Не думая о надвигающихся холодах, самозабвенно стрекотали цикады, но уже летали в прозрачном воздухе первые паутинки.

- Знаешь, так странно, - сказала я. – Так много людей вокруг. Они живут рядом с нами, общаются… А весь остальной мир, оказывается, ничего о нас не знает. Слухи… это да, их много… но ведь это только слухи. Почему так? Нет, я все понимаю – секретность, то, се… подписки о неразглашении и все такое… И все равно, должен же хоть кто-то проболтаться. Я бы, например, точно проболталась.

- Мы живем на острове, Сильвия. На очень большом, но все-таки острове. Сюда не так-то легко попасть. А потом, людям просто невыгодно распускать языки. Что они поимеют в этом случае? Сомнительную славу? А потеряют значительно больше. Здесь хорошо жить, Сильвия, спокойно и удобно…

Он еще что-то говорил, но я не слушала, я медленно поднималась вверх. Я вспомнила пикник по случаю каникул. Как я безрассудно рванула вверх, а меня обездвижили пультом. Сейчас ни пультов, ни поводков. Но чувствую ли я себя свободной?

- Эй, ты куда? – спросил Ванька. С такой же самой интонацией, как и тогда, на пикнике.

Я не хотела вызывать его подозрения, поэтому остановилась. Тем более, что набранная мною высота вполне позволяла совершить задуманное.

… Как-то так получилось, что все позабыли, что у нас, дронов, два вида памяти. То есть не забыли, конечно, а… как бы это поточнее выразиться? Перестали обращать внимание? Наверное, так. То, с чем вы сталкиваетесь каждый день, перестает быть чем-то уникальным. Тривиальная вещь, стоит ли об этом говорить?

Я, лежащая в капсуле, обладала самой обыкновенной человеческой памятью. Я могла что-то помнить, а что-то нет. Стихи, например. Или дурацкие формулы. Ну, не любила я их, не любила и не понимала. И частенько использовала память дрона. Которая представляет собой обыкновенную запись на жесткий диск. Можно открыть нужный файл и воспользоваться информацией. Учителя называют это шпаргалками и нещадно карают за списывание.

К счастью для учителей, объем жесткого диска обыкновенного дрона невелик. Или это он невелик у детских дронов? Не знаю. Знаю только, что мой дрон уникален во всем.

Я включила видеозапись сразу же, как меня привезли в институт (эх, жаль, что не раньше!), и записывала все, абсолютно все. Мне предоставили полную свободу передвижения, и я ею воспользовалась без зазрения совести. А ночами, когда все спали, и я оставалась одна, я чистила архив. Фотографии природы – долой! Игры, любимые фильмы, лекции и справочные материалы – долой! Я безжалостно обрезала шпионское видео, снятое в институте, я оставляла лишь самое существенное, самое главное, и все равно информации было слишком много. Пришлось ее архивировать.

Это далось мне нелегко. Приходилось рассчитывать исключительно на себя, на свою белковую память, а информатику я никогда не любила. На минимальный балл вытягивала, и ладушки. Все равно никаким программистом я не собиралась становиться. А вот теперь горько жалела об этом. И еще о том, что сдуру стерла все шпаргалки. Ох, как бы они мне сейчас пригодились!

Справилась я исключительно на злости и упрямстве, но справилась. Пакет с бесценной информацией висел у меня, что называется, на «горячем старте», готовый в любой момент взорвать сеть… а я вовсе не была уверена, что информация эта хоть чего-то стоит. Откуда я знаю, что именно заинтересует человечество? Я лично с этим человечеством незнакома! Ну, если не считать Эдьки, конечно.

И я быстро, чтобы не испугаться, чтобы не передумать, вызвала Эдьку. Эдуарда Николаевича Петрова. Человеческого ребенка, живого и здорового. Благодаря мне. И таким, как я. И нашим родителям. И многим другим.

Никто, даже сам Эдька, не знал, что у меня есть его номер. Да и сама я очень вовремя забыла об этом факте… и только поэтому, наверное, не проболталась. А уж когда вспомнила, то никакая сила не заставила бы меня открыть рот.

Как я и предполагала, вне города связь работала отлично, Эдька отозвался. Не сразу, что заставило меня понервничать, но отозвался.

- Алё? – настороженно спросил он.

Наш разговор я продумала заранее и сразу взяла быка за рога. Прям как в шпионских детективах.

- Это я, Сильвия. Слушай внимательно, у меня мало времени. Ты сейчас получишь очень ценную информацию…

- Эдик, кто там? – голос на заднем плане был жестким и очень неприятным.

- Ты с кем разговариваешь? – спросил Ванька, поднимаясь ко мне.

Нужно было торопиться. Я рванула вверх. Я знала, что Ванька ни за что не угонится за мной, и он это знал. Поэтому остановился, издалека наблюдая за мной. Деваться-то мне все равно было некуда, и мы оба прекрасно это понимали.

- Немедленно разошли ее! – крикнула я, отправляя заархивированный пакет на почту Эдика. – Кому хочешь… всем! Как можно быстрее!

- Ясно! – крикнул Эдик.

- Отдай телефон! – заревел мужской голос.

Послышались звуки борьбы, что-то упало, раздался звон разбитого стекла, шумное неровное дыхание, звук оплеухи, потом Эдик тонко вскрикнул, и наступила тишина. Абсолютная и безнадежная.

Ну, вот и все, подумала я. Эдька, прости меня, я честно старалась. Я хотела, чтобы ты и твои друзья, все человечество узнало о нас. Чтобы кончилось, наконец, это вранье, чтобы мы узнали друг о друге… Два человечества, подумала я. Да, вот именно так! Встреча двух цивилизаций, двух миров… Это было бы здорово. Конечно, это был бы шок… но ведь и надежда была бы тоже!

Жаль, не получилось.

Я посмотрела на Ваньку. Он молчал и не двигался. Все видел, все слышал, все понимал и даже не попытался остановить.

- Подстраховались, значит? – с горечью сказала я. – Ну, еще бы! Меня ведь так легко просчитать. Поэтому и Эдьку никуда не отправили, и телефон у него не отобрали. Отличная работа, мистер Сомов! Поздравляю! А я-то, дура…

- Пошли, Сильвия, - грустно сказал Ванька. – Нас ждут.

Мною овладело безразличие, и я без разговоров уселась в машину. Папа что-то спросил, но я не ответила, погружаясь в какую-то сонную апатию. Что теперь со мной будет? – отстраненно и равнодушно подумала я. Дрон у меня отнимут, это понятно… а матрицу уничтожат. Наверное. Зачем им матрица, когда важно только тело, поставщик антител? Тело - вот что является наивысшей ценностью, а все остальное, включая сознание, вторично, да и вообще не обязательно. Зачем им лишние хлопоты? Зачем им я, Сильвия Хантер? Если есть такая удобная, ни на что не претендующая тушка? Слепая, глухая и немая?

На всю жизнь, холодея, подумала я. На всю оставшуюся мне долгую-долгую жизнь.

Меня обдало таким острым животным ужасом, что я чуть не потеряла сознание.

Только не это! Пожалуйста, только не это! Дайте мне дрон! Любой, самый примитивный, для ползунков! Чтобы только видеть и слышать! Прошу вас, умоляю – дайте мне дрон!! Ну вы же люди!!!

- Все будет хорошо, Сильвия.

Я не поняла, кто это сказал. Может быть, даже я сама.

Я и мой дрон

Я и мой дрон - 2

Я и мой дрон -3

Я и мой дрон - 4

Я и мой дрон - 5

Я и мой дрон - 6

Я и мой дрон -7

Я и мой дрон - 8

Я и мой дрон - 9

Я и мой дрон - 10

- Этот Кирилл, он был первым, да? – спросила я. – Первым дроном?

- Не совсем так, - сказал Ванька. – Он был первым, до кого донырнули, но…

- Донырнули?

- Донырнули до личности, находящейся под «плато Батурина», - объяснил Ванька.

– Достучались. Наладили связь. В этом смысле он был первым. Но дроном он не был. Во всяком случае, в нашем понимании.

Мы с Ванькой сидели на подоконнике моей комнаты. Уже стемнело, и в прямоугольнике света, падающего из окна первого этажа, мелькали чьи-то тени. Я слышала голоса; один раз кто-то заглянул к нам, но мы с Ванькой не обратили на него внимания, и он ушел.

- Наши дроны созданы на базе инопланетных технологий. Наверняка мы не смогли в точности воспроизвести все процессы, там еще изучать и изучать, на несколько поколений хватит. Но ППУ мы освоили, а это, как ты понимаешь, является ключевым узлом любого дрона.

- Пэпэу? – удивилась я. – Это что еще за зверь?

- Приемо-передающее устройство, - объяснил Ванька. – Ну, матрица, проще говоря. Конечно, можно обойтись обычным коротковолновым передатчиком… да раньше, кстати говоря, так оно и было… но радиоволны имеют существенные минусы по сравнению с теми же ментальными волнами. Для них преград не существует. Да и расстояний, по большому счету, тоже.

- ППУ значит, - сказала я. – Передатчик. А я, дура, всю жизнь думала…

- Что матрица это что-то вроде мозга? Носителя нашей личности? – подхватил Ванька. – Не ты одна, мы все в детстве так считали. Нет, Сильвия, матрица – это обыкновенный прибор. Который можно сломать, починить, заменить на новый, модифицировать. И все это без вреда для человека… Кстати, насчет модификаций, - вдруг оживился Ванька. – Знаешь ли ты, деточка, чем твой дрон отличается от моего?

- Всем, дяденька, - сказала я и добавила мстительно: - Он в тыщу раз лучше! У него такая скорость, что тебе и не снилась! Да и вообще!

- Дурочка ты, Сильвия, - грустно сказал Ванька. – Скорость… Да при чем тут скорость? Анализаторы – вот что главное! Органы чувств, если говорить о человеке. Зрение, слух – у тебя есть, у меня есть, у любого дрона есть. А что такое есть у тебя, чего нет ни у кого из нас?

- Ну? – сказала я.

- Обоняние! Он же химический анализатор. Ты ведь знаешь, что такое запах, Сильвия?

- Ну, - сказала я. – А ты, что ли, нет?

- И никто не знает. Кроме людей, разумеется. А еще у них есть осязание, проприоцепция, они чувствуют жару и холод, боль и прикосновения… да много чего еще! Вот мы сидим на подоконнике. Ты можешь определить, гладкий он или шершавый?

Я посмотрела на подоконник. Включила подсветку и дала увеличение. Пластик был ровный, практически без царапин.

- Гладкий, - уверенно объявила я.

- А человек смог бы это определить с закрытыми глазами. Просто проведя ладонью. Понимаешь?

Я вспомнила зимние куртки, которые маме все было недосуг убрать в шкаф, и шапки, и шарфы, и перчатки. И как папа заходил домой, румяный с мороза, и говорил: «Бр-р, ну и холодина сегодня», и передергивал плечами. И как мама брыкалась и смеялась: «Щекотно», когда папа трогал ее босые ноги. И как у нас один раз отменили занятия в школе, потому что сломались кондиционеры, и все учителя ходили красные, потные и тяжело дышали… Я никогда не обращала на это внимания, считая разницу восприятий в порядке вещей. А теперь оказывается, что…

- Мы ущербны? – спросила я. – Мы, дроны? Недолюди, да?

Я считала себя крутой. Я гордилась тем, что летаю быстрее, чем люди бегают, что не устаю, не задыхаюсь… что вижу лучше, слышу лучше… а гордиться-то и нечем, оказывается! Это ведь все не мое! Это не мои достижения, я лично ничего не сделала для того, чтобы быть лучше, быстрее, сильнее, это сделали люди, создавшие мой дрон. А еще они сократили разрыв между нами, пусть даже на чуть-чуть. Вот, обоняние мне подарили…

А почему мне? Я имею в виду – почему только мне? Изобрели новую матрицу с новым анализатором, так поставьте ее всем! Чтобы по справедливости!

- Скоро, - пообещал Ванька. – Месяца три-четыре… ну, полгода край, и у каждого из нас будет такой же дрон, как у тебя. Ведь нас, доноров, не так уж и много. Не то, что раньше…

Ванька вдруг осекся, как будто сказал явную глупость. Или сболтнул лишнее. Словно стараясь отвлечь мое внимание, он принялся в красках расписывать прекрасное будущее, которое нас ждет, но я не слушала.

«Нас, доноров…». Да, Сильвия, осознай уже, запомни раз и навсегда – ты не только дрон, но и донор, рожденный с вполне определенной утилитарной целью. Спасение человечества… наверное, этим можно гордиться. Только почему я чувствую себя дойной коровой?

А потом до меня дошло еще кое-что.

- Не то, что раньше? – перебила я Ваньку, который разливался соловьем. – Нас мало? Нас стало меньше? Но почему? Если людям без нас не выжить, если людей становится все больше… то ведь и доноров нужно больше! Чего я еще не знаю?

Ужасная мысль пришла мне в голову – вакцину давным-давно изобрели, в донорах нужды больше нет, а мы – просто горстка несчастных, на которых лекарство не действует! И чтобы хоть как-то скрасить наше бессмысленное существование, нам придумали дроны.

Или от нас потихоньку избавляются? Как от обузы?

- Ты умеешь задавать точные вопросы, Сильвия.

Я понятия не имела, когда он появился в моей комнате, Ванькин дедушка. Может быть, с самого начала был здесь, просто сидел так тихо, что я его не замечала. А теперь встал, подошел к нам.

- Это очень редкое и ценное качество, девочка.

- Мы умираем? – перебила я. – Умираем, да?

Я не смогла произнести то, что крутилось в голове – от нас избавляются. Сразу же, как только нам стукнет четырнадцать. Вывозят на Западные территории и…

Павел Петрович пожал плечами.

- Все люди умирают. И я умру, и Ваня, и даже ты. Я – пораньше, вы, молодые, попозже. Но до моих лет доживете, это я вам гарантирую.

- Тогда почему нас мало? Мы что, стали не нужны?

- Нужны. К сожалению, нужны до сих пор. К счастью, не в таком количестве. В этом есть и моя заслуга. Если хочешь, назови ее виной… потому что я чувствую вину перед всеми вами. Косвенную, но мне от этого не легче. Но тяжелее всего вашим родителям, ведь это было их решение, их выбор.

- Сэр, - решительно вмешался Ванька. – Хочу вам напомнить, что уже поздно. У Сильвии был тяжелый день, она нуждается в отдыхе, и я, как психолог, настаиваю…

Настаивает он! Психолог он! С места включив форсаж, я врезалась в Ваньку, и он с воплем полетел вниз. Кончено, он не разбился, уж на это его реакции хватило, но здорово на меня обиделся. А мне только этого и было надо. Ведь речь зашла о родителях!

- Давайте, - потребовала я. – Выкладывайте!

Не слишком вежливо у меня вышло, но мне было не до хороших манер. Я и правда была здорово вымотана, держалась из последних сил.

- Мне было около тридцати лет, когда я столкнулся с одним любопытным случаем…

«Закон первенца» соблюдался жестко – вакцина требовалась не только детям, но и бывшим дементам. Нередко – пожизненно. Рождаемость росла, росла и потребность в донорах.

Очередной первенец должен был стать донором, но – не стал. Отработанная до мелочей процедура вдруг дала сбой, младенец родился здоровым, здоровым и остался, несмотря на то, что ему вводили плазму от пустого донора. Сначала предположили, что младенец родился иммунным к нейровирусу, это вызвало ликование в рядах посвященных, но радость оказалась недолгой – перед выпиской у малыша поднялась температура, проявились и другие признаки заболевания, так что ему немедленно ввели вакцину. Ни у кого не поднялась рука превратить в «овоща» этого ребенка. Счастливая мать и здоровое дитя отправились домой, на амбулаторное наблюдение, а ученые, засучив рукава, с энтузиазмом приступили к исследованиям.

«А я заинтересовался донором, - сказал Павел Петрович. – Это был настоящий «овощ», без малейших признаков умственной деятельности, ты уж мне поверь. Таких немало было в то время, больше, чем хотелось бы. Ну и, конечно, мы их изучали»

«Вы ставили на них опыты» - сказала я.

«Ты считаешь это аморальным?» - спросил Павел Петрович.

«Нет, - подумав, сказала я, - не считаю. Ведь им ничем уже нельзя было помочь. А другим можно»

«Жертвы, - сказал Павел Петрович. – Во все времена люди приносили жертвы. Во имя богов, во имя науки, во имя счастья для всего человечества. А счастье, Сильвия, никогда не бывает даром. Ты это запомни, пожалуйста»

Я ничего не поняла и промолчала.

Я не буду углубляться в научные дебри, говорил Павел Петрович. Просто знай – мы нашли способ, как увеличить иммунную активность доноров. Если раньше один донор мог обеспечить плазмой одного-двух, максимум трех человек, да и то на протяжении ограниченного времени, то сейчас каждый из вас способен практически до самой старости поддерживать десятки жизней. Дозированное облучение тимуса плюс нейростимуляция эпифиза… извини, я обещал не углубляться…

… Генерал Коллинз… мне повезло, я еще застал его. Он уже был очень болен, но его авторитета хватило на то, чтобы продавить идею секретности. Видишь ли, он считал, что новым детям, новому человечеству, будет лучше, если они будут жить без оглядки на вас, без чувства вины перед вами. Так они быстрее возродят прежнюю цивилизацию. Он – военный, он знал, что это такое – жертвовать личным составом и не ожидать благодарности. Он умел брать на себя ответственность. Он был очень неординарным человеком.

Я был против этой секретности, и не я один. Мы считали, что вы – доноры, дроны – должны стать полноценными членами общества, что вы должны иметь право голоса, что вас нельзя скрывать. Прежняя история прекратила течение свое, мы живем в новом мире, и с этим нельзя не считаться. Но мы оказались в меньшинстве. Большинство поддержало генерала. В результате всех интеллектуально сохранных доноров переместили на базу Коллинза. «Пакт Десяти Территорий». Очень, очень интересный документ. Ты попроси Ивана, он расскажет. Он вообще гораздо умнее меня. Он – лидер. Он умеет вести за собой.

Кстати, насчет «Пакта»…

Благодаря ему, всё человечество было избавлено от того, чтобы приносить в жертву своих первенцев. Все без исключения своевременно и в полном объеме получали вакцину. Все кроме тех, что обосновались на базе Коллинза. Они стали единственными поставщиками доноров на планете. Это стало их платой за честь быть на передовом рубеже науки, за возможность спасать тысячи жизней, за надежду на возрождение человечества.

- А если бы они не захотели? – спросила я. – Ну, мои мама и папа? Если бы сказали – дайте нам вакцину, и все тут!

- Им бы отказали, Сильвия, - после долгого молчания сказал Павел Петрович. – И ты бы родилась в каком-нибудь глухом поселке… со всеми вытекающими... Таков здесь закон. Что бы ты выбрала на их месте?

***

Ночь я провела, как в бреду, то погружалась в кошмары, то просыпалась от собственного крика. Под утро я все-таки уснула, буквально провалилась в сон, а когда проснулась окончательно, солнце было уже высоко. Я чувствовала себя больной и разбитой, но, как ни странно, совершенно спокойной и собранной. У меня созрело решение, и я намеревалась воплотить его в жизнь. Прямо сейчас, не откладывая.

А то струшу.

Внизу, в гостиной, бубнили голоса, и я на полной скорости направилась туда.

- Я хочу это видеть!

- Что именно? – спросил кто-то.

Они были там: мама с папой, Ванька, мужчина и женщина в форме института и незнакомый мне дрон. Судя по голограмме – очень представительный мужчина. Мне такие всегда нравились. У мамы было заплаканное лицо, она то и дело судорожно вздыхала, а папа обнимал ее за плечи.

Все смотрели на меня.

- Тело, - сказала я. – Мое тело.

- Нет, - хором сказали институтские.

- Не надо, Сильвия, - сказал папа.

- Почему? – спросил Ванька. Не меня спросил – папу. На институтских он даже не взглянул.

- Это… не нужно… Зачем? – Папа говорил, с усилием выталкивая из себя слова. – Мы же все это видели, все знаем.

- Я не видела! Я не знаю!

- И не надо! Детка, поверь…

Мама встала. У нее тряслись руки и губы, но она встала рядом со мной, с вызовом вскинув голову. И мне сразу стало легче.

- Мое мнение вы знаете, - холодно сообщил Ванька. – И мнение академика Сомова тоже. Так же ставлю вас в известность, что если справедливое требование Сильвии Хантер не будет удовлетворено, я лично передам дело в Совет.

Женщина из института возмущенно всплеснула руками, а мужчина вскочил.

- Это шантаж! – закричал он, тыча в Ваньку длинным пальцем. – Вы не имеете права! Вы за это ответите, мистер Сомов! Я сейчас же подам рапорт и вас отстранят!

- Да неужели? – насмешливо спросил Ванька, и мужик заткнулся.

В это время ожил незнакомый дрон. Он так и не представился, но, судя по всему, был хорошо знаком всем присутствующим. Всем, кроме меня, разумеется.

- Следуйте за мной, мисс Хантер, - глубоким басом произнес он, и на этом все споры закончились.

Я решила, что это какой-то крутой начальник. Биг Босс.

Я плохо помню, как мы добрались до института, помню только, что Ванька все время летел рядом. А меня всю трясло от страха, и в голове крутились совершенно дурацкие мысли: какая я на самом деле? Красивая или уродина? Похожа я-настоящая на ту голограмму, что красуется на моем дроне? Увидит ли мое белковое тело меня… то есть, мой дрон? Если я подлечу к нему очень близко?

Мне было жутко представить, как я увижу себя со стороны. Не в зеркале, не на видео, а именно так: своими глазами, но со стороны.

И как я буду управлять собой.

На территории института мы направились не в главный корпус, а свернули к приземистому зданию из серого бетона. Двери бесшумно разъехались, и мы вошли в прохладный полумрак. Я думала, что сейчас же увижу свое тело, и сердце у меня бешено застучало. Но в длинном полутемном помещении нас встретил охранник.

- Все готово? – спросил Босс.

- Так точно, - отозвался охранник. – Врачи просили передать – резко подскочило давление. Они рекомендуют успокоительное.

- Не надо, - подумав, отказался Босс. – Она – сильная личность, она справится.

Охранник кивнул, отступил в сторону, за его спиной в монолитной на вид стене бесшумно разъехались дверцы, и мы вошли в лифт.

А ведь это он обо мне говорил, вдруг поняла я, пока лифт ехал вниз. Это я – сильная личность. Это мне не нужно успокоительное. Интересно, как они собирались мне его дать? Через какой такой анализатор? А потом поняла, и мне стало по-настоящему страшно. Именно в этот момент я окончательно осознала, что я - это не дрон, который вольно летает, куда ему захочется. Я – это тело, которое неподвижно лежит в постнатальной капсуле. Которое может заболеть и умереть. У которого подскочило давление и которому рекомендуют успокоительное.

Я – человек.

И совсем не рада этому.

Из лифта мы вышли в маленькую комнату, перешли в другую, побольше, с низкими скамейками и двумя рядами железных шкафов. Еще в этой комнате были две двери: на правой красовалось схематичное изображение человека, на левой – дрона.

Фильтр, подумала я. Фильтр, отсеивающий людей от… людей. Здоровых - от безнадежно больных.

В этом было столько безжалостной предопределенности, столько безысходности, что вся моя решимость испарилась. Я не хочу идти дальше, я не хочу видеть, что там, за дверью! Я хочу вернуться домой и забыть обо всем!

Мама, зачем ты так поступила? Папа, зачем ты ей разрешил? Да пусть все человечество катится к чертям собачьим, я хочу быть нормальной! Хочу быть такой, как вы! И я могла бы, но вы все решили за меня. Но почему? Зачем? Нет, я все понимаю, но почему именно я???

Я ни разу не теряла сознание, но как-то сразу поняла, что произошло. Я валялась на полу, Ванька сидел рядом, а Босс разговаривал с кем-то.

- Состояние стабильно? Да, очень хорошо. Ни в коем случае! Как это - кто будет отвечать? Я буду отвечать. А вот это вас совершенно не касается! Делайте так, как я сказал! – вдруг рявкнул он, и это было так неожиданно, так мощно, что мы с Ванькой подпрыгнули и зависли в воздухе по стойке «смирно».

Биг Босс посмотрел на меня.

- Поздно поворачивать назад, Сильвия, - сказал он.

- Поздно, - тихо сказала я.

- Нет такого средства, чтобы все забыть и жить, как ни в чем не бывало.

- Нет, - согласилась я. И добавила, причем совершенно искренне: - Да я бы и не хотела. Я готова, просто… ну, страшно немножко. Какая я… там?.. Настоящая?

- Настоящая? – переспросил Ванька. – Вот такая. Смотри.

Он мог бы передать мне информацию напрямую, но вместо этого вывел проекцию на стену.

Вот я мчусь наперегонки с ребятами. Вот забиваю победный мяч в ворота. Играю с котенком, которого мне подарили… сейчас это здоровенный котяра, который гуляет, где ему вздумается. Спорю о чем-то с девчонками. Отвечаю на уроке. А это мы с мамой и папой в походе, я тогда научилась разводить костер. А вот я совсем маленькая, мама учит меня летать, и лицо у нее такое счастливое…

- Ну и ладно, - сказала я, стараясь унять предательскую дрожь в голосе. – Подумаешь! Эдька рассказывал, что у них в классе парень есть, совсем ходить не может, ездит в этой… как ее… Короче, Эдька считает меня крутой.

И решительно направилась к двери с изображением дрона. Странно, но я почти успокоилась.

За дверью нас ждала камера дезинфекции. Нас обдало какой-то химической дрянью, облучило ультрафиолетом, облило дистиллированной водой, высушило, и только после этого нас допустили в святая святых под названием «Активное отделение».

Это был длинный широкий коридор, справа и слева от которого располагались затемненные боксы с капсулами. Один из них был подсвечен неярким теплым светом, и я поняла, что нам туда.

- Мисс Хантер, хотите ли вы, чтобы мистер Сомов сопровождал вас? – спросил Босс.

Папа всегда говорил, что у меня язык без костей и опережает голову. Что ж, он прав, теперь-то я это понимаю. А что толку? Если все равно ничего не могу изменить?

- А разве вам, дяденька, мое разрешение не требуется? – язвительно выпалила я, и Ванька расхохотался.

- Нет, - очень серьезно ответил Биг Босс.

Я и мой дрон

Я и мой дрон - 2

Я и мой дрон -3

Я и мой дрон - 4

Я и мой дрон - 5

Я и мой дрон - 6

Я и мой дрон -7

Я и мой дрон - 8

Я и мой дрон - 9

- Невероятно, - в который уже раз повторил Родерик Канн. – Вы уверены, что это не фейк?

Ричард Бёртон курил, развалясь на диване, вид у него был очень усталый.

- Я знаю Сергея Батурина много лет, - сказал он, выпуская в потолок струйку дыма. – Иногда мне трудно было его понять. Я хороший ученый, просто отличный ученый. А он – гений.

- Демент, - возразил Канн.

- Гениальный демент, - согласился Бёртон.

- Позвольте? – пробормотал генерал Коллинз и снова включил видео.

Все молча смотрели, как в больничной палате молодой мужчина выгибается дугой на койке. Все молча слушали механический голос.

«Я здесь. Помогите»

- Это не первый эксперимент, - сказал Бёртон. – Первый они не записывали.

- Они? – хмурясь, спросил генерал Коллинз.

- Отец парня, - пояснил Бёртон. – Он связался со мной, когда понял, что Кирилл не «овощ».

- Потрясающе! – не в силах бороться с возбуждением, Родерик Канн вскочил и принялся мерить длинными ногами кабинет. – Просто потрясающе! Инвалид детства, ДЦП, поражение нейровирусом, и на фоне всего этого он сумел сохранить разум! Это сенсация, господа!

- Он ли один? – негромко сказал Бёртон, и все посмотрели на него. – У меня было время все обдумать. И я пришел к определенному выводу. Нам нужен этот парень.

- Гм, - сказал генерал Коллинз. – Именно этот? И никто другой? «Овощей»… простите, доноров полным-полно. Вовсе незачем тащить его через полмира. Если вы считаете, что он не один такой. Тем более не факт, что русские так легко отдадут его.

- Я объясню, - сказал Бёртон. – Попытаюсь объяснить, и надеюсь, что вы прислушаетесь к моему мнению. Этот парень, Кирилл… им занимались с самого рождения, наплевав на диагноз. Ему читали книги, показывали мультики. Потом стали учить читать, считать. И все это, между прочим, не видя отклика, не надеясь на результат… Впрочем, вру – как раз Сергей считал, что отклик есть. И попросил у меня помощи. Парню тогда было лет десять, кажется. Задача стояла такая – научить Кирилла общаться с помощью компьютера. Мне это показалось интересным, и я приехал… Не буду долго распространяться, методику вы все знаете…

- Я не знаю, - буркнул Коллинз. Бёртон, задрав брови, посмотрел на него. – Нечего пялиться, - огрызнулся генерал. – Я – старый вояка, офицер. И, между прочим, мама и папа для всех этих умников. Нянька, если хотите. У меня своих забот хватает, и если бы я вникал во всю эту науку, я бы давно рехнулся или пустил себе пулю в лоб.

- Да, - сказал Бёртон. – Да, конечно. Я, собственно, ничего такого… Если позволите, генерал, я вкратце. Предположим, у нас есть пациент, который не может двигаться и говорить. Он в сознании, он все видит и слышит, ЭЭГ показывает нормальную рассудочную деятельность, но выразить свою мысль словами он не может. Не может написать, не может подать знак…

- Не считайте меня идиотом!

- … но думать он может. Мысль – вот единственное, что осталось в распоряжении такого пациента… Генерал, вы видите курсор на мониторе? Да-да, в верхнем правом углу. Попробуйте мысленно подвигать им. Влево-вправо, вверх-вниз…

Судя по сопению генерала Коллинза, он честно пытался проделать этот фокус.

- Не трудитесь, у вас ничего не получится. И ни у кого не получится. Я имею в виду – без специальной аппаратуры, которая будет считывать электрические импульсы вашего мозга и передавать их на компьютер. Мы всегда начинаем с само простого: выводим на монитор два слова: «Да» и «Нет», задаем простой вопрос, а пациент должен подвести курсор к нужному ответу. Сразу ни у кого не получается, но стоит пациенту освоить принцип, почувствовать его, прочувствовать… и готово - с ним можно вести полноценный диалог. А если поставить на компьютер программу озвучивания текстовых файлов…

- Я все понял. Видел такое в кино. Правда, всегда считал это выдумкой.

- Нет-нет, это вполне себе реально, - вмешался Родерик Канн, одобрительно кивая Бёртону. - Собственно, бионические протезы построены на том же принципе…

- Благодарю вас, мистер Канн, - ледяным тоном произнес Бёртон. – Вы позволите, я продолжу? Так вот, что касается этого мальчика… хотя сейчас он давно уже не мальчик… За всю свою жизнь Кирилл не совершил ни одного осознанного целенаправленного движения. Он не брал рукой конфету, не засовывал ее в рот… черт, он даже в носу ни разу не поковырялся! Понимаете? Его мозг понятия не имел, как это – двигать рукой, сжать пальцы в кулак и так далее. Добавьте сюда частичную атрофию зрительных нервов. А теперь оцените сложность задачи, стоящей перед нами.

Бёртон замолчал и потянулся за новой сигаретой. Прикуривая, он искоса разглядывал коллег – оценили? впечатлились? Судя по выражению их лиц – таки да, и оценили, и впечатлились.

- У Кирилла все получилось. Я на это не особо рассчитывал, и честно предупредил Сергея, но он был уверен, что мальчик справится. Сказал, что у него есть основания так думать. И, как вы понимаете, оказался прав. Парень меня поразил. Он хватал все на лету, я в жизни не видел ничего подобного, он даже… - Бёртон осекся. – Извините, я немного увлекся. Собственно, речь не об этом. Я считаю, что жертвы нейровируса, как и Кирилл, сохранили разум. Конечно, у нас всего один достоверно подтвержденный случай, но…

- Нет! – Канн вскочил и возбужденно заходил по кабинету. – Нет, подождите! Я лично видел ЭЭГ этих, как вы сказали, жертв. И я с уверенностью утверждаю, что ни о какой рассудочной деятельности там и речи быть не может! Плато, господа, почти ровное плато! У людей такого не бывает – ни у коматозников, ни у полных дебилов. Конечно, если у вашего Кирилла ЭЭГ отличается от остальных…

- Ничуть, - вежливо откликнулся Бёртон. В этот раз он не сердился, что его опять перебили. Напротив, был даже доволен. – Уверяю вас – все то же самое. Такое же, как вы изволили выразиться, плато. И редкие всплески активности. Очень кратковременные. Все как у всех, - повторил он.

Канн посмотрел на него. Пожал плечами, сел.

- Тогда я не понимаю.

- А я, кажется, понимаю.

Профессор Свенсон, поставив видеозапись на паузу, повернулся к Бёртону. Все это время он не произнес ни одного слова, снова и снова прокручивая запись.

- Да, понимаю. Стимуляция, верно? Что у него там в руке было, у этого вашего Сергея? Электрошокер?

- Точно, - с удовлетворением подтвердил Бёртон. – В самую точку, профессор!

Родерик Канн и генерал одновременно сунулись к монитору.

- И обратите внимание на энцефалограф, - продолжал Бёртон. – Вон там, слева. Прокрутите немного вперед… еще чуть-чуть… стоп! Видите?

- Ничего не разобрать, - раздраженно сказал Родерик, возя носом по экрану. – Отвратительное качество.

- Да бросьте вы, Канн, - сказал генерал Коллинз. – Уж на что я далек от всего этого, но даже мне понятно – там явный всплеск. – Он обернулся к Бёртону. – Что, парень на минуточку стал нормальным?

- На четыре, - поправил тот. – Точнее, на четыре минуты и двадцать две секунды. И за это время парень сумел что-то понять и даже установить связь. Да, урезанную, одностороннюю… но он дал нам ясно понять, что он – живой и разумный.

- Болевой шок вывел его на прежний уровень. Пусть даже ненадолго, - задумчиво проговорил профессор Свенсон. – Очень, очень интересно. И неожиданно. Я не сторонник поспешных выводов, но могу предположить, что там, под «плато», Кирилл не утратил разум. Нейровирус всего лишь отрезал его от внешнего мира.

- Господи! – потрясенно воскликнул Канн. – Все эти годы… все эти двенадцать лет! Как в гробу! Заживо погребенный! Бедный парень!

Генерал резко встал и подошел к окну. Отвернувшись от всех, он стоял, сцепив руки за спиной… побелевшие руки за очень прямой спиной.

Канн растерянно смотрел на генерала, потом обернулся к Свенсону, но тот сделал знак: молчи! Повисла напряженная тишина.

Двенадцать лет, думал генерал Коллинз, двенадцать проклятых лет… целая вечность… Энни, Джерри, девочки мои, я виноват перед вами, я предал вас, когда оставил в госпитале. Меня уверяли, что за вами будет надлежащий уход, и не соврали, а вам не уход был нужен… Я не хотел, чтобы вы стали подопытными кроликами, я думал, что оберегаю вас от ужасной участи – и ошибся. Что может быть ужаснее – ничего не видеть, не слышать, не ощущать, и при этом оставаться в полном разуме? Звать, кричать, биться о невидимую преграду, отделившую тебя от мира? Вы звали меня, я это точно знаю, вы думали – вот придет папа, сильный добрый папа, и все сразу станет хорошо, все станет, как прежде… а папа не пришел, папа спасал человечество…

Я думал, что вы – «овощи», просто тела с набором базовых рефлексов. Мне было больно, но эта боль ничто по сравнению с той, которую причинил мне сейчас злой ангел по имени Ричард Бёртон. И ничего уже изменить нельзя.

Или можно?

- Мистер Бёртон, вы уверены, что вам нужен именно этот русский? – голос генерала звучал сухо, деловито – как обычно. – Мы можем предоставить вам любой материал, на выбор. У нас большой выбор, мистер Бёртон. И прекрасная аппаратура. Вы можете начать в любой момент, хоть сегодня…

Кажется, у меня начинается истерика, отстраненно подумал Коллинз. Надо же, столько лет держался…

- Я объясню, - мягко сказал Бёртон. – У Кирилла была хорошая школа – он уже был изолирован от общества. Тогда, в раннем детстве. Когда же пришел нейровирус… Не уверен, но предположу, что он воспринял это как сбой аппаратуры. С ним это бывало и раньше – компьютер зависал, интернет отключался, барахлил слуховой аппарат…Он терпел и ждал. И тогда, и сейчас. Вот, дождался. А у других детей – я имею в виду нормальных, полноценных детей – такого опыта не было. И когда их «выключили»… Я бы лично сошел с ума. Я, взрослый человек, не смог бы удержаться на краю безумия. Дети более пластичны, но и их ресурсы небезграничны. Думаю, что у большинства из них психика необратимо искалечена. Даже если мы сумеем установить с ними контакт… а мы не сможем, потому что они никогда не общались с помощью аппаратуры, они даже представить себе не могут, как это – полностью зависеть от аппаратуры… даже в этом случае мы не сможем вернуть им полноценную жизнь. Потому что жизнь для них – это, прежде всего, жизнь физического тела. Они ходили и бегали, кричали и смеялись. Они ели мороженое и бургеры, дрались и мирились, они в любой момент могли обидеться и уйти… а теперь лишены всего этого, превратившись в чистый разум, зацикленный сам на себя. Я уже не говорю про младенцев – они даже не поняли, что с ними произошло, да и не могли понять в принципе. И шансов на развитие у них не было никаких. Дети-маугли, слышали о таких? Ничего человеческого.

- То есть, вы делаете ставку на калек? – спросил Свенсон. – Слепых, глухих, парализованных?

- Если они такие, как Кирилл, то да. Но много ли таких? И где их искать?

- Тогда что вы предлагаете?

- Программу, - немедленно, словно ждал этого вопроса, откликнулся Бёртон. – У меня есть программа… правда, сырая еще, но она ставит конкретные задачи. – Бёртон повернулся к Коллинзу. – Послушайте, генерал, у меня уже во рту пересохло. Предложите нам чего-нибудь выпить. Хотя бы воды со льдом, если вам жалко коньяку. Говорят, у вас сохранился запас.

Родерик Канн возмущенно фыркнул, но генерал, к его изумлению, достал из ящика стола бутылку.

- Джин, - кратко проинформировал он. – Сойдет?

- На безрыбье, как говорится…

Бёртон потянулся к бутылке, но Коллинз жестом остановил его.

- Мистер Канн, пожалуйста, принесите стаканчики из кулера. Мы же не дикари какие-то.

Несмотря на слово «пожалуйста», сомнений в том, что это была не просьба, а приказ, у Родерика не было, и он бросился выполнять его. Кулер находился в общем холле, и Родерик очень торопился. Ему не хотелось пропустить что-нибудь важное. «Программа, - на бегу думал он. – Что за программа такая? Неужели он хочет вернуть донорам разум? Но зачем? Какой в этом смысл? Только лишние мучения для бедолаг. Да и для нас… Такая моральная нагрузка! Справимся ли мы?»

- … ваши технологии, - говорил Бёртон, кода Родерик вернулся в кабинет, неся четыре пластиковых стаканчика. – Точнее, не ваши, а инопланетные, но в данном случае это неважно. Я изучил все отчеты, и должен вам сказать, генерал, что ваши эксперты произвели на меня удручающее впечатление. Это не группа специалистов, это сборище недоумков, прощу прощения за прямоту!

- Специалисты, - проворчал генерал, разливая джин. – Эксперты. Слова-то какие, господи!

- Военные техники, - пояснил профессор Свенсон, видя недоумение на лице Бёртона. – Их нам пачками слали. Они, конечно, ребята толковые, на своем уровне, но нам-то требовалось нечто иное. Понимаете, мистер Бёртон…

- Дик, - сказал Бёртон, поднимая стакан. – Пожалуйста, просто Дик.

- Уле, - кивнул профессор Свенсон, поднимая свой.

- Род, - вставил Родерик Канн.

- Генерал Коллинз, - отрезал генерал. – Заканчивайте эти ваши китайские церемонии, давайте выпьем и перейдем уже, наконец, к делу.

Чокнулись, выпили, закурили. Все, кроме Канна, он морщился от табачного дыма, но терпел.

- Понимаете, Дик, мы составили список. Восемнадцать фамилий, включая вашу. Восемнадцать головастых парней, способных на научное безумство. И что? Нас услышали? К нам хотя бы прислушались? Вот вам, - Свенсон сделал неприличный жест. – Секретность у них, видите ли, на первом месте, лояльность, чтоб их…

- Профессор, - укоризненно сказал генерал.

- Короче, нам удалось свести вред от действий этих, с позволения сказать, специалистов к минимуму, но это все. Никаких продуктивных идей у нас нет. Да, честно говоря, и не до этого было. Вы же понимаете, Дик, вакцина для нас стояла на первом месте. Если человечество выживет, у него будет время и возможность заняться инопланетными технологиями. Если нет...

- Это понятно, - кивнул Бёртон. – На тот момент выживание вида было единственно возможным приоритетом. Честь вам и хвала за это. Но теперь, когда мы выжили и даже благополучно размножаемся, не поря ли вплотную заняться технологиями? Пока еще живы те, кто способен на это?

- Ну что вы такое говорите, Дик? – решительно возразил Родерик Канн. – Во-первых, мы еще молоды… ну, пусть не молоды, но впереди у нас куча времени. Во-вторых, дети. Они заменят нас в будущем. Точно так, как мы заменили своих учителей. Понимаете, преемственность…

Бёртон откинул голову на спинку дивана, закрыл глаза.

- Мне сорок восемь лет. Предположим, я доживу до семидесяти. Ладно, до восьмидесяти. Черт с вами, пусть будет до ста. Сколько специалистов своего уровня я смогу подготовить? И это при том, что, кроме кибернетиков, нужны врачи, энергетики, педагоги, летчики, строители… биологи, физики, химики, астрономы… Перечислять можно долго, но одно понятно – всех новорожденных на это не хватит. Нас осталось очень мало. То есть для продолжения рода достаточно, а для продолжения прогресса – мало. Поверьте моему слову, очень скоро человечество ждет гуманитарный коллапс. Даже при том, что нам удастся сохранить весь объем накопленных знаний, немногие смогут им воспользоваться. Наступит время гениев-одиночек, наука станет исключительно прикладным явлением. Конечно, человечество справится с этим, оно всегда со всем справлялось, во всяком случае, до сих пор. Но стагнация будет, и к этому надо быть готовым.

- Эк куда вас занесло, - проворчал генерал. – Вы, оказывается, еще и социолог.

- Я – доморощенный футуролог. Впрочем, вы правы. Давайте вернемся к нашим баранам. Я подготовил небольшой доклад, - Бёртон достал из кармана флэшку, кинул ее на стол.

Свенсон и Канн одновременно потянулись к ней, но генерал Коллинз опередил их и накрыл флэшку ладонью.

- У меня болит голова, - сообщил он. – У меня ужасно болит голова. Я хочу выслушать вас, еще выпить и пойти спать. А эти умники пусть изучают ваш доклад и грызут друг другу глотки. Без меня.

- Постараюсь покороче, - пообещал Бёртон. – Итак, изучив отчеты ваших ребят, мы – да и не только мы – обратили внимание, что в зонде отсутствует то, что можно было бы назвать системой управления. Никаких кнопок, рычагов, джойстиков и прочего. Как у наших дронов-беспилотников. Но в зонде был пилот. Для чего? Непонятно. Я бы даже сказал – расточительно.

Профессор Свенсон покивал.

- Он управлял силой мысли. Да, была у нас и такая гипотеза. Чистая фантастика.

- Кто знает? – возразил Бёртон. – Вы обратили внимание на строение мозга пришельца? То есть, что я спрашиваю? Вы же его и препарировали. Так вот, есть там одно образование в субарахноидальном пространстве. Некоторые посчитали его второй паутинной оболочкой. Дублирующим, так сказать контуром.

- Полная чушь! – сердито закричал Канн. – Дилетантизм чистой воды! Паутинная оболочка образована соединительной тканью. Она содержит фибробласты, ясно вам? Ее трабекулы вплетаются в мягкую мозговую оболочку и никогда – никогда! – не проникают в вещество мозга! Я нейрохирург, я знаю, о чем говорю!

Генерал открыл было рот, чтобы приказать Канну заткнуться, но Бёртон слушал очень внимательно, и генерал промолчал.

- У пришельца точно такие мозговые оболочки, как и у нас! - продолжал бушевать Канн. – А эта штука… это черт знает что такое! Какая-то коллоидная сетка, вросшая в мозг.

- Как у нее с электропроводностью, док? – быстро спросил Бёртон.

- Что? Электропроводность? Нет у нее никакой электропроводности. Если хотите знать, я вообще думаю, что это искусственное образование!

- Рю считает, что это похоже на оптоволокно, - вставил Свенсон. – Только не из стекла, а из неизвестного нам вещества с управляемой аморфностью.

- Да, - кивнул Бёртон, - да, именно так – искусственное образование. С помощью которого пришелец управлял своим зондом.

- Но он же не был подключен к зонду! – возразил генерал. – Я лично видел – никаких разъемов, никаких штекеров, вообще ничего такого. Он просто лежал в своем ложементе…

- И управлял силой мысли, - закончил Бёртон. – Точно так же, как Кирилл управлял своим компьютером. Согласен, разница очевидна, но это всего лишь разница технологий. У них покруче, у нас попроще. Но принцип один… Мне нужен Кирилл, - помолчав, сказал он. - Мне нужен доступ к зонду. Мне нужна моя команда и Сергей Батурин. И все это как можно быстрее. Я уверен, что рано или поздно пришельцы вернутся. Они не просто так посеяли смерть. Им нужна чистая, свободная от разума планета. И не спрашивайте меня, почему им не нужен контакт! Не нужен, и все тут! И я хочу приготовить сюрприз для тех, кто вернется. Я не уверен, что это произойдет при моей жизни, но я хочу хотя бы начать.

Генерал молча полез в стол, достал блистер с таблетками, вылущил две штуки и демонстративно выпил лекарство. Выспаться мне опять не удастся, говорил его вид.

- Ну, команда, это понятно, - сказал Канн. – Зонд, аппаратура… Кирилл, в конце концов. Но зачем вам нужен этот ваш Батурин? Он же демент.

- Дайте и мне таблеточку, генерал, - попросил Бёртон.

- Угощайтесь, - буркнул Коллинз, толкая блистер на середину стола. – У меня большой запас, на всех хватит… Демент, говорите? Этот демент додумался до такого, до чего не додумался никто из вас.

- Я же говорил – гений, - напомнил Бёртон. – Три четверти моих работ это его идеи… Полагаю, генерал, вы не откажете моему другу в вакцине?

- Знаете уже? И когда успели? Это ведь секретные сведения, свеженькие, с пылу с жару. Я, между прочим, подписку давал.

- Вы – военный, - возразил Бёртон. – А я ученый. Для меня эта ваша секретность, дисциплина, субординация – просто звук. Сотрясание воздуха. Меня проще расстрелять, чем заставить молчать.

- Перед строем, - предложил генерал. – А потом устроить почетные похороны с салютационной срельбой тремя залпами в воздух.

- Будет вам вакцина, - сказал профессор Свенсон. – То есть, не вам, конечно, а вашему другу. Даже не сомневайтесь.

Приоткрыв рот, Родерик Канн переводил взгляд с одного собеседника на другого. Вид у него был несколько ошарашенный

- Я чего-то не знаю? – осведомился он. – Все знают, а я нет? Интересное дело.

- Это новая информация, - сказал генерал и покосился на очень довольного Бёртона. – Она нуждается в проверке. Но если коротко – вакцина делает деменцию обратимой. Вот так-то. – Он вздохнул. – Все, обсуждение закончено, выметайтесь из кабинета. Я сейчас буду просить, унижаться и валяться в ногах у командования. Понимаю, зрелище забавное, но насладиться им я вам не дам.

Выходя из кабинета, Бёртон прихватил бутылку с остатками джина. Генерал Коллинз сделал вид, что ничего не заметил.

Кирилл прибыл на базу через тридцать четыре дня. Еще через месяц ему вживили электроды по схеме, разработанной Сергеем Батуриным. Из операционной Кирилл вышел самостоятельно. Точнее, выехал на инвалидном кресле с электрическим приводом.

- Спасибо, дядя Сережа, - металлическим голосом сказал динамик, укрепленный над подголовником.

Слабая электрическая стимуляция, что-то вроде электрофореза, сотворила чудо – сигналы из внешнего мира проникли под плато. И пусть «плато Батурина» никуда не исчезло (хотя многие втайне на это надеялись), пусть видеокамера и стволовой имплант заменяли Кириллу зрение и слух, а говорил он по-прежнему через программу озвучки, он раз и навсегда перестал быть «овощем».

***

- Этот Кирилл, он был первым, да? – спросила я. – Первым дроном?

Я и мой дрон

Я и мой дрон - 2

Я и мой дрон -3

Я и мой дрон - 4

Я и мой дрон - 5

Я и мой дрон - 6

Я и мой дрон -7

Я и мой дрон - 8

«А почему именно первый ребенок? Почему не второй, третий?» – спросила я. Как будто мне больше не о чем было спрашивать! Впрочем, я сама первенец…

«Простой расчет, - неохотно сказал Ванька. – Вот представь, родила женщина нормального здорового малыша. Захочет ли она еще детей, зная, что риск возрастает с каждым последующим ребенком? Или скажет – нет, большое спасибо, с меня и одного хватит. А заставить ее… Как ты себе это представляешь? А так… Да, с первым не получилось, зато потом рожай себе на здоровье сколько угодно и будет тебе гарантированное счастье»

«Значит, они с самого начала все засекретили? – закипая, сказала я. – Эти гады? С самого начала врали, да?»

«Да, - сказал Ванька. – А разве у них был выбор?»

«Что? – поразилась я. – Так ты что, за них? Ты же сам говорил, что против секретности. И твой дедушка. И эти… группа твоя…»

«А как бы ты сама поступила на их месте? Тогда, в то время?»

Я не думала ни секунды.

«Я бы все рассказала! Все-все, без утайки!»

«Без утайки, - повторил Ванька. – Ну, предположим. Вот люди узнали, что они должны пожертвовать своими детьми. Во имя своих же детей. Кому-то не повезет, кто-то станет счастливчиком. Как сделать этот выбор? Где взять столько душевных сил, чтобы добровольно обречь своего ребенка на такую жуткую бессмысленную жизнь? Даже если ты знаешь, что от этого зависит благополучие других твоих детей? Чувство вины, Сильвия, это страшная штука. А чувство вины, помноженное на родительскую любовь, страшней вдвойне, втройне. От такого сходят с ума и кончают с собой… Поэтому еще раз спрашиваю – как сделать такой выбор?»

« Ну… - не слишком уверенно протянула я. – Надо, чтобы все было по справедливости. Жребий, например… Или по очереди…»

«Жребий, - повторил Ванька. – По очереди… То есть добровольно и сознательно… Нет, Сильвия, никакой справедливости в этом случае не будет. Потому что у каждого, даже если он глубоко убежден в необходимости жертвы, обязательно возникнет вопрос: а почему именно мой сын? моя дочь? Почему именно на меня пал этот невыносимый жребий? А не на соседа, например? На друга, брата, свата? А еще лучше – вон на того урода, который мне давно не нравится, и которого я терпеть не могу? Это же несправедливо, когда у этого урода все хорошо, а у меня все плохо! И вот тогда сильные объединятся с сильнейшими, чтобы найти слабых и превратить их в вечных поставщиков доноров. Или назначить их из какого-нибудь меньшинства по какому-нибудь произвольному критерию. Ты рыжий, когда вокруг сплошь брюнеты? Ты плохо говоришь на местном наречии? У тебя темная или, наоборот, светлая кожа? Ты – меньшинство. Слишком умный, слишком глупый – меньшинство, и о продолжении рода не мечтай! А когда одно меньшинство кончится, тут же будет найдено другое… и человечество оглянуться не успеет, как скатится в геноцид и войны»

«Ну, тогда по очереди, - не сдавалась я»

«А кто будет следить за очередностью? Те же сильные. И уж поверь, они сумеют исключить из этой очереди себя»

«Тогда как же? – тихо спросила я. – Как надо? Если справедливости нет?»

«Справедливости нет, - согласился Ванька. – Но можно создать видимость справедливости. Например, объявить, что первый ребенок со стопроцентной вероятностью родится «овощем». Неважно, кто ты: богач или бедняк, гений или олигофрен, вооруженный отморозок или тихий работяга, - твой первенец обречен. Никаких исключений! И от тебя тут ничего не зависит. Это вообще ни от кого не зависит. Это судьба»

«Это подлость! – закричала я. – Это из-за них я стала такой! Из-за этого дурацкого правила! Я что, выбирала? Или моя мама? Мой папа? Почему именно я? Почему не кто-нибудь другой?»

Я еще что-то кричала, что-то обидное и несправедливое, я металась по комнате и проклинала пришельцев, людей и Ваньку, я ненавидела всех, я жалела себя… а в глубине души понимала, что дело не в этом. Меня лишили иллюзий, вот что. Меня вырвали из моего мира, специально для меня придуманного мира, и ткнули мордой в реальность - грубо, жестко, насильно. И пусть я сама этого хотела… но нельзя же – так! Вы же взрослые, умные! Почему вы не удержали меня на краю, зачем вывалили на меня это знание? С которым я не знаю, что мне теперь делать?

«Знаешь, Сильвия, - после долгого молчания сказал Ванька. – Иногда лишить человека выбора – это благо. И всегда большая ответственность»

Я не поняла о чем он, а переспрашивать не стала. Я вспомнила, что Ванька и сам – первенец.

***

Отделение все провоняло камфарой. Резкий тяжелый запах въелся в стены, в волосы и одежду людей, он стал неотъемлемой частью воздуха, которым дышали пациенты и персонал. А что поделаешь? Камфарный спирт – отличное средство от пролежней… для тех, у кого нет противопролежнего матраса и индивидуального массажиста.

Виктор, отдуваясь после подъема по заслякощенной лестнице с вытертыми ступенями, толкнул дверь в палату. Запах резко усилился. Как они тут все не позадыхались еще? – в который уже раз подумал он. Надо окно открыть.

Он всегда открывал окно, когда приходил к Кириллу.

В палате, переоборудованной из школьной рекреации, было сорок коек, выстроенных в один длинный ряд, и койка Кирилла выделялась в этом ряду так, как выделяется единственный зуб на голой десне. Она бросалась в глаза.

Сорок коек. Сорок неподвижных тел. Сорок капельниц, подключичных катетеров и назогастральных зондов. И только один энцефалограф. И только один врач, замерший напротив энцефалографа.

И тот лишний, в который уже раз подумал Виктор. Зачем он вообще нужен? Кир ничем не отличается от сотен тысяч других «овощей», то же «плато»: ровное, безнадежное, серое… И лишь иногда, очень редко – всплески, провалы… Врач, который ничем не может помочь… и которому никто не поможет…

… «Когда человек возбужден или насторожен, альфа-волны замещаются низковольтными нерегулярными быстрыми колебаниями. Увеличение бета-ритма при снижении альфа-активности может свидетельствовать о росте психоэмоционального напряжения, появлении тревожных состояниях – при закрытых глазах. Снижение альфа-ритма при одновременном повышении тета-ритма свидетельствует о проявлении депрессии - при закрытых глазах»…

- Привет, - сказал Виктор, сгружая объемную сумку на пол. – Ну, как тут у нас дела?

Не сразу, но врач обернулся. На круглом лоснящемся лице сосредоточенность медленно сменялась радостным оживлением.

- П`инёс? Ф… фс…

- Все, - успокаивающе произнес Виктор. – Все принес. Как доваривались. Вот, смотри. – И он рывком распахнул сумку.

Ребята из «Вектора», думал он, глядя, как врач вытаскивает из сумки спутанные комки проводов, ребята из «Вектора» утверждают, что вакцина эффективна и для взрослых. Во всяком случае, некоторые дементы вернулись на свой прежний уровень.

Виктор многое бы отдал, лишь бы это оказалось правдой. Да что там многое – он бы все отдал, ни задумавшись ни на секунду. Лишь бы этот человек, бледная тень того, прошлого человека, вновь стал прежним Сергеем Батуриным, язвительным умницей, не признающим никаких авторитетов, космополитом и бессеребренником.

Мой брат гений, смеялась Таня, обыкновенный сумасшедший гений. А я – посредственность. И тебе придется смириться с тем, что в науке я – ноль без палочки, обыкновенный работяга, трудолюбивый и без амбиций. Ерунду говоришь, сердился Виктор. Во-первых, ноль увеличивает любое число на порядок. А, во-вторых, я женюсь не на науке, а на любимой женщине. Ты родишь мне троих детей, мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день. Не загадывай, улыбалась Таня, а то не сбудется.

Загадал. Не сбылось.

Преждевременные роды. Реанимация. Борьба за жизнь маленького человечка. ВЖК 3-4 степени, стентирование. Инвалидность. ДЦП иного типа, глубокая умственная отсталость. Приговор окончательный и обжалованию не подлежащий.

Таня так не считала. Она взялась за Кирилла сразу же, как только врачи позволили ему физические нагрузки. Бесконечные массажи и ЛФК, бассейны, кинезио и войтотерапия… Поначалу Виктор, зараженный Таниным энтузиазмом, поддерживал ее во всем. Он научился не впадать в панику, когда в бронхах малыша начинала клокотать мокрота, грозя задушить его, он научился виртуозно пользоваться «соплеотсосом» и ингалятором – это всего лишь БЛД, бронхолегочная дисплазия, пройдет время, и она обязательно компенсируется.

Он научился готовить молочные смеси и часами просиживал возле сына с бутылочкой, стимулируя сосательный рефлекс – по лоточку в час, по два глоточка в час, по три… С любовью и надеждой Виктор вместе с Таней вглядывались в сына, ловя малейшие изменения в его состоянии – смотри, он почти улыбнулся! смотри, он почти пошевелил пальчиком! Он с головой погрузился в морфологию мозга, в нейрофизиологию, он перелопатил кучу литературы, он составлял на листах ватмана схемы и таблицы: кора височных долей – долговременная память, визуальная и слуховая информация; теменная доля – центральная извилина, первичные и вторичные сенсорные зоны, мономодальные и полимодальные нейроны…

Зачем тебе это? – устало спрашивала Таня. Это не имеет ровным счетом никакого значения. Ты знаешь, что у Кирилла разрушена значительная часть мозга. Ты можешь это изменить? Нет. А вот Кирилл может. Ему просто надо дать шанс. И время. Виктор молчал и отводил глаза, неловко улыбаясь, - уверенность жены теперь виделась ему в ином свете, как вера глубоко религиозно человека в чудо. И это странным образом отнимало последнюю надежду.

Да кто ты такой есть? – кричал Сергей Батурин. – Пластический хирург? Ну вот и режь свои жопы, а высших материй не касайся!

В отличие от самого Виктора, шурин был полон энтузиазма. Он нес околонаучную чушь насчет микрополяризации, электростимуляции и стрессфорсировании. Едва состояние Кирилла позволило, он стал таскать племянника по каким-то институтам и лабораториям, он без конца созванивался с кем-то и, получив согласие на консультацию, хватал Кирилла в охапку и мчался в другой город, в другую страну, к черту на куличики. Все это требовало денег, больших денег, и Виктор, отстранившись от ситуации, с облегчением занялся тем, что умел лучше всего и что приносило реальный доход.

Каждому, знаете ли, свое. Кому в мозгах ковыряться, а кому и жопы резать, не в обиду будь сказано. Жопа, она тоже вещь необходимая.

Жизнь потихоньку стабилизировалась.

Приходя с работы, Виктор с удовольствием съедал вкусный ужин, а потом шел в комнату Кирилла и проводил там не менее получаса. Держа в своей руке тонкую безвольную ручонку сына, он болтал о том, о сем, шутил… Это была традиция, и установила ее Таня: мальчику нужен отец, так что будь добр, каждый день, по полчаса… лучше, конечно, час, но я же знаю, как ты устаешь… Да, родная, кивал Виктор, ужасно устаю, просто с ног валюсь, ты у меня умница, все понимаешь…

Сам с собой он мог быть откровенен – он равнодушен к сыну. Ему безумно жалко мальчишку и Таню жалко, и вообще жаль, что так все получилось, но воспринимать сына как человека он не мог. И говорить с ним, точнее, для него, делая вид, что все прекрасно и замечательно, не мог тоже. Во время ежевечерней пытки он все время представлял, что разговаривает не с нынешним Кириллом, а с тем, который мог быть. Так было легче. Впрочем, ненамного.

Таня об этом не задумывалась вовсе. Она обращалась с Кириллом как с нормальным ребенком, который видит, слышит и понимает, просто в данный момент слишком увлечен чем-то своим, чтобы ответить. Она говорила – «Это мишка», она спрашивала – «Как киска мяукает?», она читала ему книжки – большие, с красочными картинками и минимумом текста. Читала с выражением, старательно вовлекая в процесс Кирилла, но Кирилл оставался равнодушным и неподвижным – дышащий испражняющийся кусок мяса, а не ребенок. Виктор не мог на это смотреть и сбегал из дома при первой возможности.

У него появилась любовница и мысли о разводе, но он гнал их от себя, полагая это слабостью и предательством.

Шурин, сволочь, ничего не сделал, чтобы образумить Таню. Наоборот, он словно с цепи сорвался, и не успел Виктор опомниться, как комната Кирилла оказалась вся забитой неведомой аппаратурой, которая жрала уйму электроэнергии.

Занятый работой и моральными терзаниями, Виктор проморгал момент, когда все изменилось. Да и не было его, момента этого, просто жизнь шла своим чередом, плелась нога за ногу год за годом…

… В тот день он пришел с работы рано и с порога услышал громкие возбужденные голоса. Говорили почему-то по-английски. Недоумевая, Виктор скинул ботинки и, на ходу стягивая куртку, поспешил на шум. Разговаривали в комнате Кирилла. Таня что-то сказала, раздался взрыв смеха – смеялись двое мужчин, от души смеялись, со вкусом, так, как никто не смеется рядом с безнадежно больным.

Виктор рывком распахнул дверь и замер на пороге.

Кирилл сидел в инвалидной коляске, его голый череп был густо утыкан присосками и опутан проводами; провода свешивались на лицо, на плечи, тянулись в разные стороны к каким-то приборам, названия которых Виктор знать не знал. Рядом стояли трое: Таня, Сергей и какой-то незнакомый мужчина, плотный, черноволосый. Все они уставились на монитор ноутбука, на лицах застыло выражение нетерпеливого ожидания, предвкушения чего-то приятного.

- Хвос-тик по-те-ря-ла, - наклонившись к ноутбуку, прочитала Таня, и все опять засмеялись, как будто это была лучшая шутка на свете.

- Что здесь происходит? – сердито спросил Виктор.

Все еще смеясь, Таня подняла на него блестящие глаза.

- Папаша! – заорал Сергей, бросаясь к Виктору, распахивая руки как для объятия.

– Иди, папаша, поздоровайся с сыном!

- Здравствуйте, мистер Попов, - с сильным американским акцентом вежливо произнес черноволосый и слегка кивнул.

- Это Дик, - Сергей обхватил Виктора за плечи, затащил в комнату. - Дик, подвинься… чертова теснотища, не пройти не проехать… Ну, давай! Скажи – здравствуй, Кир! Давай, давай, папаша, не тушуйся!

Все смотрели на него, и Виктор, чувствуя себя дурак дураком, послушно повторил:

- Здравствуй, Кирка.

На мгновение вспыхнула безумная мысль – Кирилл научился говорить! он сейчас ответит! скажет «Здравствуй, папа», но ничего не произошло, лицо сына продолжало оставаться безучастным, не дрогнули губы безвольно открытого рта, в глазах не мелькнуло и следа мысли…

- Вы… - закипая, начал Виктор. – Вы тут все…

На него никто не смотрел. Все трое уставились на экран ноутбука, напряженно, затаив дыхание, и Виктор, ощущая в душе страшную горечь разочарования, посмотрел тоже.

На белом поле открытого текстового файла медленно, одна за другой, возникали буквы. «З». «Д». «Р». «А».

«Здрасту пап» - складывались буквы. – «Как утебч дила»

Здравствуй, папа. Как у тебя дела?

Виктор несколько раз перечитал фразу, не веря своим глазам, не понимая, что только что стал свидетелем чуда, отвергая саму возможность чуда…

- Тань, - чувствуя, как слабеют колени, проговорил он. – Тань, это что? Это… он?

Смеясь и плача, Таня бросилась к мужу, прижалась, он машинально обнял ее, а сам все смотрел на Кирилла и видел не беспомощное тело, а разум, заключенный в тюрьму… каждый день, год за годом, без права помилования… Тебе было страшно, малыш? Ты пытался достучаться до нас, ты, наверное, криком кричал: вот он я! я здесь! – но тебя никто не слышал, тебе отказывали в самой возможности мыслить, ведь этого просто быть не могло, и если бы не мама…

В голове словно сработал какой-то датчик, ситуация полностью сложилась и предстала перед Виктором с такой пронзительной, беспощадной ясностью, что он задохнулся от ужаса.

- Таня, - севшим голосом сказал он. - Господи ты боже мой!

***

Они сидели за столом. Втроем – Таня осталась с Кириллом - Виктор, Сергей и Дик. «Ричард Бёртон, профессор кафедры нейрокибернетики Массачусетского технологического, - представился американец. – Пожалуйста, называйте меня Диком». На столе стояла початая бутылка водки и какая-то закуска; одна пустая бутылка валялась под столом и с раздражающей регулярностью подкатывалась

Виктору под ноги. Трезвый, как стеклышко, Виктор машинально выпивал, когда наливали, машинально закусывал и – слушал. Слушал историю битвы за сына, за его сына, в которой он не участвовал и о которой даже не подозревал.

Идея, что в умственном отношении Кирилл не настолько безнадежен, как это представлялось, самому Сергею поначалу казалась совершенно бредовой. Он не делился ею ни с кем; затаившись, как паук, он наблюдал за племянником, за его развитием, и убежденность в том, что развитие – есть, крепла с каждым днем.

Мальчик реагировал на окружающее, причем реагировал адекватно, это никак не проявлялось внешне, но фиксировалось бесстрастными приборами. О, эти благословенные приборы! Что бы мы без них делали?

Вот, смотри, Сергей разворачивал бесконечные рулоны, испещренные ломанными линиями, - видишь? Вот пик и вот. Это когда Таня читала ему сказку «Три поросенка». А вот это… Не надо, отмахивался Виктор. Я все равно ничего в этом не понимаю. И не надо, смеялся Дик. Главное, что мы понимаем. Мы, профессионалы…

Конечно, в развитии Кир отставал от сверстников, но в этом не было ничего удивительного – мозг, изрытый кистами как сыр дырами, выстраивал новые, непредусмотренные природой нейронные связи, а на это требовалось время. Ситуация осложнялась частичной атрофией зрительных нервов и тугоухостью, так что удивляться следовало не тому, что развитие идет медленно, а тому, что оно вообще есть.

Окончательно убедившись, что у мальчишки есть будущее, что за него стоит побороться, Сергей развил бешеную деятельность. И первым делом созвонился с Ричардом Бёртоном.

Они творят странные вещи, там, у себя, - тараща глаза в притворном ужасе, говорил Сергей. – Повальная киборгизация! Бионические протезы? Ха, вчерашний день, не смешите мои тапки! А чип в мозг не хочешь? С прямым подключением к компьютеру? Ну, до этого еще далеко, добродушно посмеивался Дик. Не так уж и далеко, возражал Сергей. Тот шлем, который ты обещал для Кирюхи, чем не чип? Ну, большой, ну, снаружи… дело не во внешнем виде, а в принципе!

Я не знал, сказал Виктор, и все сразу притихли, виновато глядя на него. Я ничего не знал («Или не хотел знать? Это, дружок, две большие разницы!»). Он с трудом усмехнулся. Как вы все скрыли от меня? Нет, я рад, ужасно рад, просто все так неожиданно. Сколько вы с ним занимались? Год? Два? Пять лет? Кирка умеет печатать на компьютере – с ума сойти!

Погоди! – с воодушевлением вскричал Сергей. То ли еще будет! Воткнем Кирюхе электроды куда надо, он у нас еще и заговорит! Поликистоз, вздохнул Дик, этот чертов поликистоз. Вся топография мозга изменена, ничего общего с нормой. Ткнешь наугад и натворишь непоправимых дел. Надо ждать. Пусть все зоны сформируются, пусть обрастут устойчивыми связями. Тогда можно будет и шлемом заняться. Настоящим, с видеокамерой, речевым модулятором и прочими гаджетами. А пока подождем.

Подождем, согласился Виктор.

К четырнадцати годам у Кирилла были аккаунты во всех социальных сетях, свой блог и куча друзей по всему миру. Еще он оказался неплохим художником. Еще выучил английский. Еще Кирилл поставил на свой комп программу-озвучку. Еще…

Порой Виктору казалось, что сын живет более полной жизнью, чем он сам.

Потом позвонил Ричард Бёртон. Вопрос решен, объявил он, мы беремся прооперировать Кирилла. Это будет уникальная операция, операция-эксперимент, и если вы согласны… Да, сказала Таня… Тогда оформляйте визы. Документы я вышлю на почту Сергея.

… Нашествие случилось, когда они ехали в аэропорт…

***

Сосредоточенно сопя, Сергей прилаживал на голове Кирилла присоски с проводами. Спохватившись, Виктор принялся помогать ему. Дело пошло быстрее.

- Ты что задумал? – спросил Виктор. Сергей не ответил, да Виктор и не ждал ответа. – Ты ведь уже пробовал, помнишь?

Сергей нетерпеливо мотнул головой. То ли «Не помню», то ли «Отстань, не мешай».

***

Таня умерла быстро, сгорела буквально за неделю, и в этом Виктор усмотрел некое высшее милосердие. Не сразу, со временем. Во всяком случае, Таня не узнала, что стало с Кириллом. И с детьми вообще.

Сергей выжил. Помимо деменции, он приобрел страшное заикание, так что общаться с ним стало очень и очень проблематично. Виктор забрал шурина к себе – большинство дементов требовали внимания и заботы. Беспомощные, растерявшие почти все свои навыки, они нуждались в уходе и стимуляции. Вот каша, вот ложка – ешь. Вот апельсин, его надо почистить. Писать и какать в штаны нельзя – вот унитаз, смотри, как им надо пользоваться… При должном терпении и упорстве со стороны родственников, дементы восстанавливали утраченные навыки и в бытовом плане становились вполне самостоятельными и достаточно разумными. Во всяком случае, их можно было оставлять дома одних, не боясь, что они устроят пожар, потоп или каким-то образом навредят себе.

Виктор приходил к сыну каждый день. Все эти годы – каждый день. Мыл, переворачивал, делал массаж – персонала не хватало, и пролежни, этот бич всех лежащих больных, быстро давали осложнение в в виде сепсиса. Однажды он взял с собой Сергея. Он и знать тогда не знал, что совершил самый главный поступок в своей жизни.

Да и в жизни человечества тоже.

Увиденное потрясло Сергея. В страшном возбуждении он перебегал от одного маленького пациента к другому, вскрикивал, стонал, заламывал руки, а по лицу его текли слезы. Потом он вдруг внезапно успокоился и принялся деловито, хоть и не очень умело, помогать Виктору. С этого дня Сергей фактически переселился в больницу, переоборудованную из бывшего школьного здания. Никто не возражал – каждая пара рук была на вес золота. Никто не возражал, когда Сергей притащил откуда-то энцефалограф, когда занялся какой-то научной ерундой – вреда от этого не было, а свои обязанности санитара Сергей выполнял безукоризненно.

***

Закончив возиться с присосками на голове Кирилла, Сергей открыл ноутбук и, сопя, принялся сосредоточенно тыкать в клавиши. Присев на широкий подоконник, Виктор молча наблюдал за ним. Вмешиваться он даже и не пытался, знал – бесполезно. Несколько месяцев назад Сергей устроил форменную истерику, когда Виктор сначала уговаривал его не заниматься ерундой, а потом, разозлившись, посрывал все провода с Кирилла. На крики Сергея сбежался весь персонал больницы, и с этого дня Виктор зарекся возражать шурину. Тем более, что самому Кириллу было все равно.

Сергей выпрямился, подошел к Кириллу. В руке у него тускло поблескивал металлом какой-то прибор. Виктор равнодушно смотрел, как Сергей включает прибор в розетку, как подносит его к Кириллу…

Сухо треснул электрический разряд, тело Кирилла выгнуло дугой. Виктор слетел с подоконника, бросился к сыну, но на его пути оказался шурин; неожиданно сильный, он обхватил Виктора руками, повис на нем, выкрикивая что-то нечленораздельное, а Виктор молча выдирался из его рук – сын в беде, сыну нужна помощь, а этот урод…

- Я здесь, - произнес неживой механический голос. – Я здесь. Мама, ты меня слышишь?

Хватка Сергея ослабла, он сполз на пол и заплакал.

Я и мой дрон

Я и мой дрон - 2

Я и мой дрон -3

Я и мой дрон - 4

Я и мой дрон - 5

Я и мой дрон - 6

Я и мой дрон -7

Земля искала вакцину.

Люди искали вакцину. Все, кто имел хоть какое-то отношение к медицине, были мобилизованы. Биологи, химики, даже физики день и ночь искали вакцину. Особые надежды возлагали на инфекционистов. Тщетно. Пробы воздуха, воды, почвы были чисты. В телах выживших и умерших не было ни намека на возбудитель. И это буквально сводило с ума – все прекрасно понимали, что была зараза, была, ее не могло не быть, но как ухватить за хвост эту невидимку, никто не понимал. От отчаяния люди шли на безумные эксперименты. Новорожденным (а они были, даже в те страшные годы женщины продолжали рожать!) переливали кровь «овощей», пересаживали органы и костный мозг «овощей». Новорожденных помещали в стерильные боксы с искусственным воздухом, кормили синтетическим молоком, их облучали ультрафиолетом и слабыми дозами радиации. Священники устраивали коллективные молебны, шаманы камлали, а несчастные родители шли на все, чтобы родить здорового ребенка. То тут, то там вспыхивали и с огромной скоростью распространялись самые невероятные слухи и безумные версии спасения. Так, у аборигенов Полинезии возникла идея, что если мать съест мозг своего первенца, то следующий ребенок будет здоров. Содрогаясь от ужаса, но в глубине души надеясь на чудо, пусть даже на такое отвратительное, человечество, затаив дыхание, следило за жестоким экспериментом. Эксперимент прекратился сам собой, не принеся никаких результатов.

Ученые на базе Коллинза оказались в более выигрышном положении, чем их коллеги, - у них был пришелец. Правда, он скончался на десятый день, но это не имело особого значения.

- Плевать, - мрачно сказал Коллинз. – Это даже и лучше. А то мне тут кое-кто все уши прожужжал насчет контакта. Наконтактировались – во! – он резанул себя по горлу ладонью. - Хватит! Труп меня устраивает больше. Работайте, господа ученые! Составляйте списки всего необходимого: аппаратура, химикаты… все, что ваша левая пятка захочет. Даю вам полный карт-бланш!

Он имел полное право так говорить – когда прошел первый шок, когда стало окончательно ясно, что дело швах, военное руководство наделило генерала Коллинза самыми широкими полномочиями и обещало любую помощь, в чем бы она ни заключалась. И к уединенному острову, омываемым теплыми водами океана, потянулись караваны с оборудованием и добровольцами со всего мира. Ученые, врачи, строители, техники.

А так же садовники, повара, сиделки, дворники, прачки - те, чье присутствие незаметно, а отсутствие совсем даже наоборот. Вспомогательный, так сказать, персонал. Все молодые, крепкие, здоровые люди, согласно требованию генерала Коллинза.

Уже через полтора года остров превратился в настоящий научный городок со своими лабораториями, электронными микроскопами, томографами и родильным домом… в отлично укрепленный городок, со своей армией, самолетами и кораблями. К чести генерала Коллинза, он не лез в науку, честно признаваясь, что ровным счетом ничего в ней не понимает. Свою первостепенную задачу генерал видел в том, чтобы обеспечить «этих умников» защитой и всем необходимым. С этой задачей генерал справился блестяще и теперь ждал результатов.

А дети, между тем, продолжали умирать или превращаться в «овощей» - сволочной пришелец, словно издеваясь, хранил от землян свою тайну. Даже разрезанный на кусочки, разосланный во все ведущие институты мира, он хранил свою тайну.

А женщины и мужчины продолжали стареть.

Время работало против землян. Впрочем, оно почти всегда работает «против», это равнодушное время.

***

Это случилось на седьмой год после нашествия. Открытие могли совершить кто угодно и где угодно, но совершили именно на базе Коллинза. И это было, скорее всего, закономерно – прекрасный организатор и незаурядный человек, генерал сумел заразить всех своей одержимостью, своей нацеленностью на результат и – своим упрямым оптимизмом. Мы справимся, говорил весь его вид, мы обязательно справимся. Не в этом году, так в следующем. Не в следующем, так через десять лет, но на Земле будут смеяться дети. Смеяться и плакать, шалить и проказничать, рвать одежду и дарить нам трогательные самодельные открытки. Наши дети. Нормальные дети.

- Как там дела? – устало спросила Женя Лапина.

- Отлично! – с несколько наигранной бодростью воскликнул Родерик Канн. – Все идет отлично!

Глядя на монитор, он аккуратно, стараясь не причинять боли, водил ультразвуковой насадкой по выпуклому, блестящему от геля животу жены.

Младенец в утробе улыбался и время от времени взбрыкивал ножками.

- Прекрасная здоровая девчонка! Вот, посмотри.

Женя посмотрела. Потом взяла салфетку и принялась обтирать живот.

- Я думаю, что завтра ты должна лечь в изолятор, - сказал Родерик. – Мне так будет спокойнее. Да и всем нам.

Женя скомкала салфетку, кинула ее на пол и села, оправляя тунику. Лицо ее было сосредоточенным. Родерик, возясь с аппаратурой, искоса поглядывал на жену. Ему не нравилось ее настроение, но ничего поделать он не мог. Ему просто нечем было утешить любимую женщину.

- Слушай, Родди, я хочу с тобой поговорить. Как специалист со специалистом.

- Ну, давай, - осторожно откликнулся он.

Женя Лапина была молодым, но очень перспективным вирусологом. Родерик Канн – известным врачом-неонатологом и нейрохирургом. Они попали на базу Коллинза в один год, Жене тогда было двадцать четыре, Родерику тридцать три. На «Большой земле» у Жени остались родители, брат и могила племянницы. У Родерика не осталось никого.

- Я не вижу смысла ложиться в изолятор. Нет, погоди, выслушай меня! – Женя повысила голос, видя, как вскинулся Родерик. – Я сейчас говорю не как беременная истеричка, а как исследователь, которого уважают и к мнению которого прислушиваются. И я считаю, что вся эта затея с искусственными стерильными условиями никуда не ведет. Она уже провалилась, понимаешь? Ни у кого не получилось… да и не может получиться.

- У нас новая система фильтрации, - неуверенно возразил Родерик. – Она гораздо совершенней предыдущей и есть шанс…

- Вот если бы ты мне сказал, что она принципиально иная, я бы, может быть, и подумала. Нет, вру! Даже думать бы не стала! Потому что это – тупик. Путь в никуда, понимаешь? Даже если мы изобретем такой фильтр, как человеческая плацента, это тупик. Как ты себе это представляешь? Что дети всю жизнь просидят в этом чертовом изоляторе?

- Не всю, - угрюмо буркнул Родерик. – Лет до шестнадцати только. А потом нервная система стабилизируется. Наверное.

Он знал, что жена права.

Неведомая зараза, калечащая и убивающая, не проникала через плацентарный барьер – внутриутробно дети развивались прекрасно и в полном соответствии с нормой. Но стоило младенцу родиться, сделать первый вдох…Через несколько часов у него резко поднималась температура, и это означало неизбежный конец. Дети, рожденные в стерильных боксах с искусственным воздухом, держались чуточку дольше – до суток. Ходили непроверенные слухи, что в высокогорьях Тибета и Анд, дети, родившиеся зимой, выживали и даже нормально развивались. Но это были только слухи. И никто не знал, что происходило с этими детьми, когда наступало неизбежное лето.

- Должен быть другой путь, - сказала Женя. – Я уверена – он есть, он рядом.

Родерик Канн вскочил и взволнованно заходил по тесной комнате.

- Мы работаем, - с отчаянием проговорил он. – Мы все работаем… и ты тоже, кстати. – Вдруг он остановился и внимательно посмотрел на жену: - Ты что-то придумала, - уверенно заявил он. – Я же вижу. Выкладывай.

- Мы не знаем, что это за возбудитель. Но можно с огромной степенью вероятности предположить, что он находится в воздухе. Так?

- Так, - кивнул Родди. – За эту версию говорит тот факт…

Женя остановила его нетерпеливым жестом.

- Я все это знаю не хуже тебя. Даже лучше. Теперь дальше. Предположим, у выживших детей сформировался иммунитет. Да, этот чертов вирус искалечил их, но иммунитет сформировался. В крови присутствуют антитела…

- Я тебя понял, - перебил Родди. – Но этот вариант тоже пробовали – новорожденным переливали и кровь, и плазму. Безрезультатно.

- Но дети уже сделали свой первый вдох, - возразила Женя. – Они уже вовсю дышали, когда им ввели антитела. Даже те, кто родился в стерильных условиях. Отсюда я делаю вывод, что в данном случае дело не только в воздухе. Мы, матери, инфицированы. Мы носим возбудителя в своих телах… на своих телах. Пока ребенок находится в плодном пузыре, пока вся его жизнедеятельность идет через плаценту, он защищен. Но стоит ему пройти через родовые пути… Понимаешь? Наши методы санации не работают.

- Что ж, - задумчиво проговорил Родерик. – В твоих словах, детка, что-то есть. Продолжай, пожалуйста.

- И вот я думаю, а что, если ввести антитела еще до рождения? Через брюшную стенку матери, через матку, прямо в пуповину?

Родерик Канн вздохнул, присел рядом с женой, обнял ее за плечи.

- Мне очень жаль, родная, - мягко проговорил он. – Мне очень жаль.

Женя нетерпеливо вывернулась из-под руки мужа, встала.

- Да-да, - проговорила она. – Это уже пробовали, я знаю. Но я вот подумала…Этого, конечно, не в отчетах, потому что тривиально и не требует специального упоминания, но... Любой человек знает, что существуют группы крови, что донора и реципиента обязательно тестируют на совместимость. Так?

- Разумеется, - кивнул Родерик, недоумевая, с какой стати жена напоминает ему прописные истины.

- А что для этого надо? – продолжала Женя, серьезная, как молодой преподаватель на своей первой лекции. – Правильно, взять кровь на анализ. Понимаешь, о чем я? Этим детям – нерожденным детям – делали по два укола. Один – чтобы взять пробу крови, второй – чтобы ввести предполагаемые антитела. То есть их фактически заражали до лечения… не со зла, конечно же, никто и предположить не мог, что стерильная игла окажется грязной в смысле этого проклятого нейровируса! Да, у них не было выбора – агглютинация эритроцитов убивает так же верно, как и нейровирус. Но мы-то с тобой в другом положении! Мы точно знаем, что группы крови наших детей совпадают, им не нужна проба на совместимость!

- Да, - медленно проговорил Родерик. – Да, я тебя понимаю.

В словах жены было рациональное зерно. Пожалуй, ему можно было смело присвоить статус гипотезы… Конечно, оставались вопросы, очень много вопросов и – ни одного ответа. Но ведь они здесь именно для того, чтобы искать эти ответы!

- И еще, - помолчав, добавила Женя. - Эти процедуры, они проводились на поздних сроках, иногда практически перед родами. Вдруг малышу элементарно не хватило времени для формирования полноценного иммунитета? Нам, - она положила руку на живот, - почти шесть месяцев. Может быть, тоже слишком поздно, но я хочу попробовать! Я настаиваю! Это мой ребенок, и я имею право.

Родерик молчал. Он мог бы сказать, что нерожденная девочка и его дочь тоже, но не сказал.

У них уже была дочь, трехлетняя Хеллен. В тот раз он настоял, чтобы Женя рожала по «стерильной» методике, хотя уже тогда было ясно, что она не работает. Но он так надеялся на новые фильтры, которые разработали техники!

И сейчас надеется. Надеется ли?

- Ты права, детка, - твердо сказал он. – Ты права.

У Родерика Канна была первая положительная группа крови, у Евгении Лапиной тоже. По законам Менделя, детей с другой группой крови у них быть просто не могло, так что анафилактического шока опасаться было нечего. И все-таки Родерик страшно волновался.

Три миллилитра крови, взятой у маленькой Хелен, были аккуратно, под контролем УЗИ, введены в пуповину ее сестры. И – ничего не произошло: малышка продолжала нормально расти и развиваться.

***

- Это хорошо, это очень хорошо, - рассуждал профессор Рю, бегая по лаборатории.

Невысокий, если не сказать миниатюрный, черноглазый, быстрый, как ртуть, он не мог долго усидеть на одном месте. После его пространных докладов у неподготовленного человека ныла шея и кружилась голова.

- Никакой видимой реакции! Превосходно! Просто великолепно. И – многообещающе! Но! – Рю резко остановился напротив Жени и принялся рассматривать ее с восторгом энтомолога, обнаружившего неизвестную ранее букашку. – Вы же понимаете, миссис Кан, эксперимент на этом не закончен!

- Знаете что, профессор… - начал Родерик, поднимаясь со стула, но прохладная ладонь Жени удержала его.

- Он прав, - спокойно сказала она, и лишь Родерик знал, каким усилием воли далось это спокойствие его жене. – Мы будем продолжать эксперимент, мистер Рю. Это и в наших интересах тоже.

Рю влюблено уставился на будущую мать.

- Вы – прекрасны! – выдохнул он. – Вы, как ваша христианская Мадонна, будете зачатницей нового человечества!

По-английски профессор говорил очень неплохо и лишь в моменты сильных душевных переживаний начинал нести околесицу.

- Еще три дозы антител! В семь месяцев, восемь и девять. Или две, но третью сразу после родов. Как вы считаете, коллега?

Рю подскочил к профессору Свенсону и нетерпеливо заплясал перед ним, требуя немедленного ответа. Уле Свенсон, широкий, рыхлый, задумчиво поморгал белесыми ресницами, неторопливо достал трубку, неторопливо набил ее крепким табаком, неторопливо закурил. Все ждали, и даже профессор Рю замер, вытянувшись на цыпочках в струнку.

- Ну, что ж, - медленно проговорил Свенсон, выпуская клубы дыма. – Что ж… Поскольку до нас этого никто никогда не делал… у меня, во всяком случае, нет таких данных… считаю, что…

Он снова затянулся, прикрыв воспаленные от бессонницы глаза.

- Считаю, что схему введения антител – предположительно антител! - мы разработаем в ближайшие дни, - закончил он.

Профессор Свенсон открыл глаза и с симпатией и сочувствием посмотрел на Женю.

Малышка Надя Хоуп Кан родилась здоровой. Как и все дети до нее. Но, в отличие от них, она осталась здоровой и через час, и через день, и через месяц после родов. Она дрыгала ручками и ножками, пуская пузыри улыбающимся беззубым ртом. В положенное время она начала переворачиваться, сидеть, ползать. А день, когда она сказала свое первое требовательное «Дай!», стал праздником на базе Коллинза.

Стало очевидно, что методика найдена. И детям на Земле – быть.

***

Методика была сырая, она требовала обкатки. Генерал Коллинз в это не вмешивался. Пока его ученые ликовали, пока делились сенсационной новостью со всем миром, пока одна за другой выдвигались и рушились всяческие гипотезы, генерал отбыл в неизвестном направлении на малом крейсере. Исполняющим обязанности он оставил своего третьего заместителя лейтенанта Фогеля, так что если кто-то и заметил отсутствие генерала, то горько пожалел об этом. Лейтенант Фогель, с детства отличающийся луженой глоткой и полным отсутствием фантазии, был апологетом порядка и дисциплины.

Генерал вернулся через две недели и привез груз: трех женщин на разных сроках беременности и пять «овощей» разного возраста.

Профессор Свенсон одобрил «груз» неторопливым кивком. Он знал – работа только начинается. А ставить рискованные эксперименты он предпочитал над посторонними. Миссис Женя Кан являлась исключением лишь только потому, что она сама была экспериментатором.

***

Со всего мира неслись восторженные отклики – методика работает! Со всего мира долетали горестные вопли – методика не работает!

Ну, как – со всего мира…

Мир стал очень маленьким – несколько тысяч островков цивилизации и научной мысли. Мир стал очень большим – между этими жалкими островками пролегла пустыня. Цветущая, наполненная буйной жизнью пустыня, в которой не было места человеку.

И некоторым высшим приматам. И некоторым видам китовых. И слонам. Так человечество, пусть и с опозданием, узнало, что у него были братья по разуму. Не в глубинах космоса, а здесь, на планете Земля.

Методику обкатывали около пяти лет. За это время на базе Коллинза родилось пятеро нормальных детей, а малышка Хоуп превратилась в очаровательную резвую девчушку, гордость и любимицу всей базы. Ее страшно баловали, и Женя Канн сначала изо всех сил боролась с этим, а потом махнула рукой. Ну что тут поделаешь? Ее дочь – Первенец, именно так, с большой буквы, Надежда всего человечества, и отношение к ней было соответствующее. Куда там библейской Еве, созданной, по большому счету, в утилитарных целях, никакого сравнения быть не может!

Итак, методику обкатывали около пяти лет и выяснили следующее.

Во-первых, для вакцинации достаточно плазмы, и это было замечательно, потому что разом снимало множество проблем. В частности, проблему совместимости донора и реципиента.

Во-вторых, для первичной, или перинатальной, вакцинации достаточно было однократного введения плазмы от иммунного донора (слово «овощ» с некоторых пор старались не произносить даже в мыслях). Срок беременности в данном случае не имел принципиального значения, лишь бы первичная вакцинация произошла не позднее, чем за две недели до родов.

В-третьих, разработали схему постнатальной вакцинации. В первый год жизни младенцам требовалась ежемесячная вакцинация, на втором году – от десяти до восьми инъекций и так далее. Шестилетней Хоуп сделали две прививки, и понадобится ли третья, пока никто не знал. Очевидно, это было связано с падением уровня антител в крови, на что организм тут же реагировал повышением температуры и головной болью. Симптомы были ярко выраженными, их нельзя было не заметить, и это было хорошо, потому что позволяло вовремя принять меры. А еще лучше, что симптомы были полностью обратимыми, так что их вполне можно было использовать как своего рода сигнал – пора вводить вакцину.

Четвертое вытекало из третьего: вакцинация становилась явлением достаточно продолжительным, возможно даже, пожизненным. Значит, плазмы нужно много. Значит, нужно много доноров.

***

- Что ж, - сказал генерал Коллинз. – Не вижу особых проблем. Техника на ходу, топлива пока достаточно. Я организую рейд, и у вас будет сколько угодно доноров. На побережье мы, наверное, уже никого не найдем, но вот в городах… - генерал пожал плечами. – В конце концов, смотаемся в Веллингтонский госпиталь. Уверен, они с удовольствием поделятся своими ово… своими донорами. У них там настоящий завал, аппаратуры на всех не хватает… Не вижу проблем, - повторил он и потянулся разлить очередную порцию коньяка.

- Это потому, что вы, генерал, не знаете, что у меня припасено на пятое. – Профессор Свенсон взял стакан, покачал его в руке. Генерал посмотрел на него и долил стаканы до краев.

- Догадываюсь, что гадость какая-нибудь, - проворчал он. – Ладно, выкладывайте ваше пятое.

- Нам нужен не всякий донор, - сказал Свенсон. – Вот в чем вся проблема. Нам нужны доноры от нуля до четырнадцати лет. Максимум – до четырнадцати, да и те… - Свенсон махнул рукой и отхлебнул из стакана. Коллинз, насупившись, ждал объяснений. – Самый высокий титр антител у новорожденных. У них такой высокий титр, мой генерал, что, будь младенец размером со взрослого, ста миллилитров его плазмы хватило бы на несколько человек. Но младенец мал. Сколько мы там можем выкачать из него? Чтобы не убить? С возрастом этот показатель падает, причем очень серьезно. У нас есть мальчик, ему около четырнадцати, плюс-минус полгода. Так вот, он уже почти пустой. Его плазма, даже в максимально возможном объеме, уже не действует так, как раньше. Она просто не дает развиться тяжелым неврологическим симптомам, но не более того. Нам нужны дети, генерал, и чем моложе, тем лучше. В идеале – младенцы… чтобы на дольше хватило. Вот так-то, - закончил Свенсон и в несколько глотков выпил свой коньяк.

Наступило молчание, которое было красноречивее всяких слов.

Детей мало, слышалось в этом молчании. Очень-очень мало, а младенцев и вовсе, наверное, нет. Женщины перестали рожать, надеясь на простое везение, теперь они ждут вакцину, это их право, но весь ужас в том, что вакцины скоро не будет. Совсем не будет. Останутся повзрослевшие «овощи», от которых нет никакого проку. А дети, нормальные дети, растущие и развивающиеся вопреки злой воле чужаков, очень скоро перестанут отличаться от них.

И это будет второй акт драмы.

… Если не обеспечить приток новых доноров…

- Я решу эту проблему, – прервал молчание генерал.

Свенсон кивнул. Он не спросил, как именно Коллинз собирается ее решать. Бывают вопросы, на которые лучше не знать ответов. Да профессор Свенсон и не нуждался в них – дураком он отродясь не был.

***

Через несколько дней база приняла новых гостей – четырех женщин на последнем месяце беременности. У двоих из них это были первые роды, и окончились они трагедией – несмотря на все усилия, дети подцепили нейровирус со всеми вытекающими.

Если бы генерал Коллинз мог все сделать сам, он бы ни на секунду не задумался. Он никогда не боялся ответственности. Но генерал был военным и ни черта не смыслил в медицине.

Круг посвященных был невелик: супруги Канн, Свенсон, Рю и еще несколько человек, без которых заговорщики не могли обойтись, и в чьей преданности генерал Коллинз был уверен.

Наверное, то, что они сделали, можно было назвать подлостью. Даже преступлением это можно было назвать без всякой натяжки. Но маленькая группа людей об этом не думала. Их больше заботило будущее всего человечества, чем двое искалеченных детей.

- Это должны быть первенцы, - настаивал генерал. – Это будет правильно с политической точки зрения.

- Какая политика? – пронзительно возмущался Рю, размахивая руками. – При чем тут какая-то политика? Нет никакой политики и не будет уже никогда! Сгинула она, понимаете?

- Это вы ничего не понимаете, умники ученые. Сидите тут за мной, как за каменной стеной, и ни черта не знаете, что происходит в мире! Короче, или будет так, как я сказал, или я сворачиваю эксперимент!

Генерала неожиданно поддержал профессор Свенсон, остальным было все равно, и судьба первенцев была решена.

Несчастным детям дали пустую вакцину. Женя Канн произвела забор крови у бесперспективного донора четырнадцати лет, отфильтровала плазму, а Родерик Канн ввел ее в пуповины первенцев. Это было безумно, невероятно тяжело – собственными руками отнять у ребенка верный шанс вырасти здоровым и счастливым. Генерал боялся срыва, боялся истерик… в основном, со стороны Родерика – Женя казалась ему более жесткой, более защищенной… но ничего такого не произошло. Супруги Канн справились блестяще.

Потому что у них была дочь. А дочери нужно было лекарство.

***

По миру поползли тяжелые гнетущие слухи.

… Вакцина не действует. Вакцина действует, но не на всех. Вакцина не действует, если матерям больше тридцати лет. Вакцина действует только на представителей определенной расы…

Большинство ученых сперва возмущались и с пеной у рта опровергали эти глупости, но довольно скоро возмущение пошло на убыль, а там и вовсе сошло на нет. Ученый мир запросил тайм-аут, а спустя несколько дней разродился сенсационным коммюнике.

Вакцина – есть. Она прекрасно себя зарекомендовала, у нее стопроцентная эффективность. За одним маленьким исключением – она не всегда срабатывает на первенцах.

- Мы пока не можем объяснить этот феномен, - на разных языках, в разных концах света звучали одни и те же слова. – Но это только вопрос времени. Мы обязательно решим и эту проблему. Вспомните, ведь еще совсем недавно у человечества не было никакой надежды, а теперь она появилась. Да, пока нам придется смириться с тем, что часть первенцев родится неизлечимо больными. Но зато все последующие дети будут абсолютно, стопроцентно здоровыми. И это не просто слова, это – факты. На сегодняшний день на Земле насчитывается не более пятидесяти здоровых детей… но это только начало!

И так далее, и тому подобное.

Генерал Коллинз оказался прав – политика никуда не делась, она по-прежнему владела умами людей. Борьба за ресурсы – это тоже политика. А ресурсы, они ведь для каждой эпохи разные.

***

А в это время в далеком заснеженном городе один врач глубоко задумался, глядя на экран энцефалографа.

Я и мой дрон

Я и мой дрон - 2

Я и мой дрон -3

Я и мой дрон - 4

Я и мой дрон - 5

Я и мой дрон - 6

Никто так и не узнал никогда, откуда он взялся: из параллельной вселенной, из иного измерения или просто выскочил из подпространства, как черт из коробочки. Просто он вдруг возник в пределах лунной орбиты и, наращивая скорость, помчался к Земле. Чужой корабль. Не наш, не земной.

Все произошло так быстро, что люди просто не успели среагировать. К тому же, он двигался со стороны Солнца. К тому же технологии пришельцев явно превосходили возможности землян, которые только-только начали осваивать родную систему. К тому же…

Наверное, можно найти еще кучу всяких оправданий, только суть дела это не изменит – человечество оказалось беззащитно перед нападением пришельцев. Да и сам факт нападения бездарно проморгало. Чужой корабль засекли лишь на подлете к Земле.

Экипаж космической станции своими глазами наблюдал невероятное зрелище – огромный, не менее километра в длину, чужой космический корабль вдруг легко, как капля ртути, распался на небольшие зонды, которые, не тормозя, вошли в атмосферу планеты.

Командир станции, наплевав на инструкции и политику, воспользовался открытым каналом связи.

- Это вторжение! – срывая голос, кричал он. – Это инопланетное вторжение! Внимание всем жителям Земли! На нас напали из космоса!

Конечно, армии всех стран, объявили боевую тревогу. Конечно, в воздух были подняты тысячи истребителей и беспилотников, из шахт в зловещем молчании поползли ракеты с ядерными боеголовками, радары ПВО лихорадочно обшаривали пространство в поисках агрессора. А шустрые юркие зонды, тем временем, хозяйничали в воздухе.

Они возникали то тут, то там, летели какое-то время прямо или по замысловатой траектории, потом исчезали и появлялись вновь, в другом месте. Не засекаемые никакими радарами, никакими системами наведения, но прекрасно видимые человеческим глазом, они деловито шныряли туда-сюда, занимаясь своими делами. И плевать им было на всю мощь объединившегося человечества. Точнее, сплотившегося. Как сплачиваются вчерашние недруги перед лицом настоящего врага.

Это продолжалось пять часов сорок семь минут. И все это время земляне пытались атаковать агрессоров. Их били в воздухе – истребители расстреливали свой боезапас до железки, дроны шли на таран. Их били с земли – тысячи боеголовок вспарывали и пятнали кляксами небо, даже древние зенитки не остались в стороне и азартно тарахтели, звонко плюясь отстреленными гильзами. Из глубин океанов всплыли новейшие засекреченные субмарины и расчехлили свои новейшие засекреченные пушки. Тщетно. Агрессор был неуязвим, а вот земляне пострадали от дружественного огня.

Впрочем, совсем без потерь инопланетяне не обошлись. Один зонд был взорван над Европой. Скорее всего, это была случайность, он просто столкнулся с ракетой в момент своего выхода из подпространства, но все равно это была победа, потому что доказывала, что врага все-таки можно уничтожить. Второй зонд подвергся атаке русского самолета с электромагнитной пушкой на борту. Потеряв управление, зонд рухнул в Тихий океан, где его подобрал американский тяжелый крейсер из авианосной ударной группы «Энтерпрайз».

Правда, на самих инопланетян эти потери не произвели никакого впечатления, они их попросту не заметили, и покинули Землю лишь после того, как завершили свою таинственную миссию. В один момент все оставшиеся зонды дружно рванули в космос (потом подсчитали – их было тридцать два), небрежно уклонились от столкновения с кораблями ВКС, потом встретились, слились в одно целое и на полной скорости начали удаляться от Земли. Это можно было бы счесть бегством, но бегством это не было точно. Как и отступлением.

- Они сделали все, что хотели, и теперь возвращаются домой, - сказал молодой генерал Ричард Коллинз. В тот момент он и не подозревал, что его частное мнение разделяют тысячи людей по всему миру.

А потом произошло то, чего никто не ожидал.

Следом за удаляющимся кораблем чужих помчалась китайская «джонка» - быстроходное, но хлипкое одноместное суденышко, не оснащенное никаким серьезным вооружением. Так, корабль-разведчик, а не реальная боевая единица.

Может быть, чужаки не торопились. Может быть, китайские «джонки» оказались мощнее, чем заявляли китайские товарищи. Как бы то ни было, «джонка» догоняла инопланетный корабль, и всем наблюдателям (а их хватало и на Земле, и на орбите) стало понятно – тейконавт пошел на таран.

Это было очень героически и очень глупо.

Чужой корабль, меж тем, уже покидал солнечную систему тем же путем, каким и попал сюда. Он словно бы вываливался в какую-то дыру, пространство перед ним растягивалось, истончалось, и сам корабль тоже растягивался, и вот когда пространство уже было готово прорваться, открыв проход неведомо куда, упрямый смертник все же достиг своей цели. А потом случилось невероятное.

Огромной силы взрыв прорвал истончившуюся границу между мирами (пространствами? вселенными? измерениями?), и его мгновенно всосало туда, на ту сторону. Потревоженный вакуум скрутило судорогой… и все кончилось.

Земля замерла в ожидании возмездия… а потом взорвалась всеобщим ликованием. Земля праздновала полную и безоговорочную победу. Китай объявил командира «джонки» национальным героем, а весь остальной мир охотно и совершенно искренне присоединился к чествованию первого в истории человечества всепланетного героя. Военные надували щеки и требовали дополнительных ассигнований. Политики затеяли очередную громкую свару: русские требовали отдать им сбитый инопланетный зонд, американцы признавали вклад России в дело поимки зонда, клялись, что результаты исследований будут известны всему миру, но наотрез отказывались пустить экспертов или хотя бы наблюдателей на базу «Нагасаки». Сценаристы и писатели бросились к своим компьютерам, режиссеры и продюсеры насмерть грызлись за актерский состав, а все без исключения религии переживали небывалый взлет популярности.

И на фоне этой всеобщей эйфории как-то неубедительно звучали голоса трезвомыслящих скептиков, от них попросту отмахивались, как от надоедливых мух. А зря. Их доводы стоило хотя бы выслушать.

Земля не победила, утверждали они. Это не мы выбили захватчиков с родной планеты, это они ушли, сами. Сделав то, ради чего явились. И наше земное оружие, наши мощь и единство тут совершенно ни при чем. Оставьте свою пропаганду для слабоумных.

Это во-первых.

Во-вторых, в руки экспертов попали записи взрыва инопланетного корабля. Тщательно изучив их, буквально разложив на пиксели, эксперты пришли к неутешительному выводу: герой-тейконавт тут совершенно ни при чем. В сам момент взрыва его «джонка» была цела и отчетливо виднелась на фоне вспышки. Стало быть, корабль чужаков по какой-то неведомой причине взорвался сам. Или его взорвали оттуда. Во всяком случае именно так можно было интерпретировать тонкую, едва заметную зеленоватую полосу, которая, словно копье, вонзилась в чужой корабль за миллисекунду до взрыва.

Зафиксированная лишь на одной записи, эта полоса могла оказаться чем угодно: дефектом матрицы камеры, пролетающей мимо объектива космической пылинкой, бликом. Или мощным оружием, с помощью которого кто-то с той стороны уничтожил корабль агрессоров. Версия слабая, притянутая за уши, но она хотя бы давала надежду по принципу «враг моего врага…».

Правда, возникал вопрос, почему эти неизвестные благодетели, уничтожив врага, не заглянули к нам? Просто чтобы убедиться, что с нами все в порядке? Не захотели? Не смогли? Или мы их в принципе не интересуем?

(А ты сам-то как думаешь? – спросила я. Их взорвали или они сами? А не было никакого взрыва, сказал Ванька. То есть был, но штатный. Просто мы наблюдали старт космического корабля. Отсюда – туда. Нет, подожди, сказала я. А как же вспышка? А луч этот зеленый? Ведь ясно же, что в них стреляли. Супермощным лазером каким-нибудь. Совершенно не ясно, возразил Ванька. Вспышка… Подумаешь, вспышка! Ты видела в хрониках старты космических кораблей с Земли? А я видел… Ничего они не взорвались, Сильвия. Включили какой-нибудь луч-навигатор, дали форсаж на движки и спокойно смылись к себе домой. А бедолага китаец либо сгорел, либо его утянуло за ними. Уж и не знаю, что лучше)

Ну и в-третьих… Самое главное – цель их короткого визита. Которая так и осталась загадкой. Сбор информации? Слишком короткое время они пробыли на Земле. Разведка боем? Какая-то слишком долгая получилась разведка, ведь уже с первых минут было очевидно, что земные технологии проигрывают по всем фронтам. Контакт? Странный какой-то контакт, с нулевым результатом. Правда, мы убедились, что не одни во Вселенной… но с таким же успехом они могли прислать нам какие-нибудь сигналы. Зачем весь этот цирк с зондами?

А в том, что это были именно зонды, уже никто не сомневался. Ну, почти никто. За исключением обитателей одной ничем не примечательной военной базы на красивом зеленом острове, который располагался в сотнях милях юго-западнее «Нагасаки».

- Мы не знаем, зачем они пришли к нам и почему ушли, - заявил один авторитетный ученый. – Возможно, и не узнаем никогда.

К сожалению, он ошибся.

... С самого начала было ясно, что никакой это не менингит. Из общего только высокая температура и головная боль. Но ведь надо же было его как-то называть. Согласитесь, «менингококковая инфекция» звучит гораздо лучше, чем «неизвестная инфекция неизвестного происхождения». И паники не вызывает.

Впрочем, от паники жонглирование терминами не уберегло. Когда пандемия охватила всю планету, а это случилось на следующие сутки после нападения чужих, когда стало ясно, что зараза эта косит исключительно детей от нуля до 14-16 лет, когда не осталось никаких сомнений в том, кто виновник трагедии…

Правительства разных стран одно за другим вводили военное положение, закрывали границы, объявляли самые жесткие карантинные меры, но ничего уже не могло помочь.

А еще через два дня дети стали умирать. И в самых передовых больницах, и в грязных хижинах; и в тропиках, и за Полярным кругом; инвалиды, аллергики и те, кто никогда не жаловался на здоровье. В безумно короткий срок погибло девяносто процентов детей, а те, кто выжил…

У тех, кто выжил, сохранились базовые рефлексы, вроде дыхания, чихания и глотания, но ни о какой рассудочной деятельности и речи не шло. Маленькие, неподвижные, равнодушные ко всему на свете «овощи». Часть из них умерло от истощения и обезвоживания, часть выжила, подключенная к ИВЛ и парентеральным зондам, но это было уже неважно.

Правда, оставалась надежда на следующее поколение, но ей было не суждено сбыться – все дети, родившиеся через неделю, месяц или год после Нашествия, в точности повторили судьбу своих старших братьев и сестер.

Это был приговор. Человечество было обречено.

И на фоне этой поистине вселенской трагедии незаметным остался тот факт, что некоторые взрослые тоже оказались подвержены этой инфекции. Умерло какое-то необыкновенное количество стариков? И что? Старики на то и старики, чтобы умирать. У части выздоровевших отмечается значительное снижение интеллекта и памяти? Да плевать! Пусть хоть все на свете превратятся в идиотов! Зачем думать, вспоминать? Жить зачем, когда нет детей? И никогда больше не будет!

По планете прокатилась волна самоубийств. С собой кончали одиночки, семьи, целые общины. Лишенные будущего, люди не видели смысла длить жалкое существование. По самым осторожным подсчетам, эта волна унесла более тридцати процентов дееспособного населения.

Жить оставались по разным причинам. Глубоко религиозные люди самоубийство отрицали в принципе, считая, что должны до конца испить чашу страданий. Несчастные родители не могли покинуть своих беспомощных детей. Кроме того, они все еще надеялись. Махровые эгоисты собственное благополучие ставили превыше всего и собирались с комфортом прожить отпущенный им срок. Были те, кто просто боялся смерти. Или те, у кого, как ни странно это прозвучит, все оказалось в полном порядке. Их было немного, но и не сказать, чтобы совсем мало: двадцатилетние дети, сорокалетние родители, шестидесятилетние бабушки и дедушки. Которые оказались не восприимчивы к внеземной инфекции.

Еще оставались две колонии на Марсе, город и шахты на Луне, космонавты и туристы на орбите, но их в расчет можно было не брать. Несмотря на то, что инфекция их не коснулась. Оставаясь в изоляции, они были обречены, ведь автономностью там и не пахло, все они зависели от Земли. Вернувшись на Землю, они подвергали себя страшному риску. Но они решили, что это лучше, чем верная смерть.

(Знаешь, сказал Ванька, в те дни на Луне оказалось двое или трое детей. Твоих лет, кажется. Представь себя на месте их родителей. Я представила и чуть не задохнулась, представив на их месте моих маму с папой. И что с ними стало? С этими детьми? – спросила я. Они остались, сказал Ванька. Там, на Луне. Одни? – ужаснулась я. Нет, с кем-то из взрослых, сказал Ванька. Они там прикинули, что смогут продержаться несколько лет, пока дети не подрастут. Или пока на Земле не разберутся с пандемией. Продержались? – спросила я. Да, сказал Ванька, целых четыре года. А потом? – спросила я. – Их забрали, да? Вернули на Землю? А потом людям стало не до космоса, сказал Ванька)

Но были и те, кто выжил благодаря лишь ненависти. Загнав личное горе в самую глубину души, они, до хруста стиснув зубы, заставили себя жить и работать. Ради человечества. Ради будущего.

Среди них был Ричард Коллинз.

Он явно был незаурядным человеком, этот молодой генерал, если в те дни, когда царили всеобщая паника и отчаяние, когда небо рухнуло на землю, он не только выстоял сам, но и сумел сплотить насмерть перепуганных, полумертвых от горя людей в некое подобие научного коллектива. Он действовал жестко, жестоко даже, он беспощадно расправлялся с бунтарями и паникерами, но добился своего. Правда, за ним стояла армия, небольшая, но хорошо вооруженная и подготовленная… но ведь эту армию надо еще суметь возглавить!

Он сумел. И объявил себя наместником Бога на вверенной ему военной базе. Каковой он с нынешнего дня считает весь остров. По крайней мере, до тех пор, пока не отменят военное положение или ему не пришлют замену.

- Работайте, - сказал он. – Работайте, черт вас возьми! У вас же больше ничего не осталось, кроме работы! Разберите этого маленького полудохлого ублюдка на атомы, но дайте мне вакцину.

- А как же контакт? – спросил кто-то.

Коллинз улыбнулся, и от этой его улыбки у людей, которым, как им самим казалось, нечего было уже терять, мороз продрал по коже.

- Работайте, - повторил Коллинз. – А я обеспечу вас всем необходимым.

И люди принялись за работу. А что им еще оставалось?

Тем более что проблема вакцины естественным образом выходила на первый план.

Извлеченный из зонда пришелец действительно оказался маленького роста и не подавал признаков жизни. Нет, сердце у него билось, легкие исправно втягивали воздух, но он не двигался, на окружающее не реагировал, даже на болевые раздражители, так что эпитет, которым его наделил Коллинз, был вполне уместен. А еще он оказался стопроцентным гуманоидом. А еще он никогда не был на базе «Нагасаки».

Это была классическая, как из учебника, операция прикрытия. И только всеобщей неразберихой можно объяснить тот факт, что она прошла без сучка, без задоринки.

Зонд вскрыли еще на субмарине, которая на всех парах мчалась к Новой Зеландии. Зонд стал проявлять активность, и капитан не захотел рисковать. Он был свято уверен, что живой пес лучше мертвого льва.

И не ошибся.