Я и мой дрон - 9⁠⁠

Я и мой дрон

Я и мой дрон - 2

Я и мой дрон -3

Я и мой дрон - 4

Я и мой дрон - 5

Я и мой дрон - 6

Я и мой дрон -7

Я и мой дрон - 8

«А почему именно первый ребенок? Почему не второй, третий?» – спросила я. Как будто мне больше не о чем было спрашивать! Впрочем, я сама первенец…

«Простой расчет, - неохотно сказал Ванька. – Вот представь, родила женщина нормального здорового малыша. Захочет ли она еще детей, зная, что риск возрастает с каждым последующим ребенком? Или скажет – нет, большое спасибо, с меня и одного хватит. А заставить ее… Как ты себе это представляешь? А так… Да, с первым не получилось, зато потом рожай себе на здоровье сколько угодно и будет тебе гарантированное счастье»

«Значит, они с самого начала все засекретили? – закипая, сказала я. – Эти гады? С самого начала врали, да?»

«Да, - сказал Ванька. – А разве у них был выбор?»

«Что? – поразилась я. – Так ты что, за них? Ты же сам говорил, что против секретности. И твой дедушка. И эти… группа твоя…»

«А как бы ты сама поступила на их месте? Тогда, в то время?»

Я не думала ни секунды.

«Я бы все рассказала! Все-все, без утайки!»

«Без утайки, - повторил Ванька. – Ну, предположим. Вот люди узнали, что они должны пожертвовать своими детьми. Во имя своих же детей. Кому-то не повезет, кто-то станет счастливчиком. Как сделать этот выбор? Где взять столько душевных сил, чтобы добровольно обречь своего ребенка на такую жуткую бессмысленную жизнь? Даже если ты знаешь, что от этого зависит благополучие других твоих детей? Чувство вины, Сильвия, это страшная штука. А чувство вины, помноженное на родительскую любовь, страшней вдвойне, втройне. От такого сходят с ума и кончают с собой… Поэтому еще раз спрашиваю – как сделать такой выбор?»

« Ну… - не слишком уверенно протянула я. – Надо, чтобы все было по справедливости. Жребий, например… Или по очереди…»

«Жребий, - повторил Ванька. – По очереди… То есть добровольно и сознательно… Нет, Сильвия, никакой справедливости в этом случае не будет. Потому что у каждого, даже если он глубоко убежден в необходимости жертвы, обязательно возникнет вопрос: а почему именно мой сын? моя дочь? Почему именно на меня пал этот невыносимый жребий? А не на соседа, например? На друга, брата, свата? А еще лучше – вон на того урода, который мне давно не нравится, и которого я терпеть не могу? Это же несправедливо, когда у этого урода все хорошо, а у меня все плохо! И вот тогда сильные объединятся с сильнейшими, чтобы найти слабых и превратить их в вечных поставщиков доноров. Или назначить их из какого-нибудь меньшинства по какому-нибудь произвольному критерию. Ты рыжий, когда вокруг сплошь брюнеты? Ты плохо говоришь на местном наречии? У тебя темная или, наоборот, светлая кожа? Ты – меньшинство. Слишком умный, слишком глупый – меньшинство, и о продолжении рода не мечтай! А когда одно меньшинство кончится, тут же будет найдено другое… и человечество оглянуться не успеет, как скатится в геноцид и войны»

«Ну, тогда по очереди, - не сдавалась я»

«А кто будет следить за очередностью? Те же сильные. И уж поверь, они сумеют исключить из этой очереди себя»

«Тогда как же? – тихо спросила я. – Как надо? Если справедливости нет?»

«Справедливости нет, - согласился Ванька. – Но можно создать видимость справедливости. Например, объявить, что первый ребенок со стопроцентной вероятностью родится «овощем». Неважно, кто ты: богач или бедняк, гений или олигофрен, вооруженный отморозок или тихий работяга, - твой первенец обречен. Никаких исключений! И от тебя тут ничего не зависит. Это вообще ни от кого не зависит. Это судьба»

«Это подлость! – закричала я. – Это из-за них я стала такой! Из-за этого дурацкого правила! Я что, выбирала? Или моя мама? Мой папа? Почему именно я? Почему не кто-нибудь другой?»

Я еще что-то кричала, что-то обидное и несправедливое, я металась по комнате и проклинала пришельцев, людей и Ваньку, я ненавидела всех, я жалела себя… а в глубине души понимала, что дело не в этом. Меня лишили иллюзий, вот что. Меня вырвали из моего мира, специально для меня придуманного мира, и ткнули мордой в реальность - грубо, жестко, насильно. И пусть я сама этого хотела… но нельзя же – так! Вы же взрослые, умные! Почему вы не удержали меня на краю, зачем вывалили на меня это знание? С которым я не знаю, что мне теперь делать?

«Знаешь, Сильвия, - после долгого молчания сказал Ванька. – Иногда лишить человека выбора – это благо. И всегда большая ответственность»

Я не поняла о чем он, а переспрашивать не стала. Я вспомнила, что Ванька и сам – первенец.

***

Отделение все провоняло камфарой. Резкий тяжелый запах въелся в стены, в волосы и одежду людей, он стал неотъемлемой частью воздуха, которым дышали пациенты и персонал. А что поделаешь? Камфарный спирт – отличное средство от пролежней… для тех, у кого нет противопролежнего матраса и индивидуального массажиста.

Виктор, отдуваясь после подъема по заслякощенной лестнице с вытертыми ступенями, толкнул дверь в палату. Запах резко усилился. Как они тут все не позадыхались еще? – в который уже раз подумал он. Надо окно открыть.

Он всегда открывал окно, когда приходил к Кириллу.

В палате, переоборудованной из школьной рекреации, было сорок коек, выстроенных в один длинный ряд, и койка Кирилла выделялась в этом ряду так, как выделяется единственный зуб на голой десне. Она бросалась в глаза.

Сорок коек. Сорок неподвижных тел. Сорок капельниц, подключичных катетеров и назогастральных зондов. И только один энцефалограф. И только один врач, замерший напротив энцефалографа.

И тот лишний, в который уже раз подумал Виктор. Зачем он вообще нужен? Кир ничем не отличается от сотен тысяч других «овощей», то же «плато»: ровное, безнадежное, серое… И лишь иногда, очень редко – всплески, провалы… Врач, который ничем не может помочь… и которому никто не поможет…

… «Когда человек возбужден или насторожен, альфа-волны замещаются низковольтными нерегулярными быстрыми колебаниями. Увеличение бета-ритма при снижении альфа-активности может свидетельствовать о росте психоэмоционального напряжения, появлении тревожных состояниях – при закрытых глазах. Снижение альфа-ритма при одновременном повышении тета-ритма свидетельствует о проявлении депрессии - при закрытых глазах»…

- Привет, - сказал Виктор, сгружая объемную сумку на пол. – Ну, как тут у нас дела?

Не сразу, но врач обернулся. На круглом лоснящемся лице сосредоточенность медленно сменялась радостным оживлением.

- П`инёс? Ф… фс…

- Все, - успокаивающе произнес Виктор. – Все принес. Как доваривались. Вот, смотри. – И он рывком распахнул сумку.

Ребята из «Вектора», думал он, глядя, как врач вытаскивает из сумки спутанные комки проводов, ребята из «Вектора» утверждают, что вакцина эффективна и для взрослых. Во всяком случае, некоторые дементы вернулись на свой прежний уровень.

Виктор многое бы отдал, лишь бы это оказалось правдой. Да что там многое – он бы все отдал, ни задумавшись ни на секунду. Лишь бы этот человек, бледная тень того, прошлого человека, вновь стал прежним Сергеем Батуриным, язвительным умницей, не признающим никаких авторитетов, космополитом и бессеребренником.

Мой брат гений, смеялась Таня, обыкновенный сумасшедший гений. А я – посредственность. И тебе придется смириться с тем, что в науке я – ноль без палочки, обыкновенный работяга, трудолюбивый и без амбиций. Ерунду говоришь, сердился Виктор. Во-первых, ноль увеличивает любое число на порядок. А, во-вторых, я женюсь не на науке, а на любимой женщине. Ты родишь мне троих детей, мы будем жить долго и счастливо и умрем в один день. Не загадывай, улыбалась Таня, а то не сбудется.

Загадал. Не сбылось.

Преждевременные роды. Реанимация. Борьба за жизнь маленького человечка. ВЖК 3-4 степени, стентирование. Инвалидность. ДЦП иного типа, глубокая умственная отсталость. Приговор окончательный и обжалованию не подлежащий.

Таня так не считала. Она взялась за Кирилла сразу же, как только врачи позволили ему физические нагрузки. Бесконечные массажи и ЛФК, бассейны, кинезио и войтотерапия… Поначалу Виктор, зараженный Таниным энтузиазмом, поддерживал ее во всем. Он научился не впадать в панику, когда в бронхах малыша начинала клокотать мокрота, грозя задушить его, он научился виртуозно пользоваться «соплеотсосом» и ингалятором – это всего лишь БЛД, бронхолегочная дисплазия, пройдет время, и она обязательно компенсируется.

Он научился готовить молочные смеси и часами просиживал возле сына с бутылочкой, стимулируя сосательный рефлекс – по лоточку в час, по два глоточка в час, по три… С любовью и надеждой Виктор вместе с Таней вглядывались в сына, ловя малейшие изменения в его состоянии – смотри, он почти улыбнулся! смотри, он почти пошевелил пальчиком! Он с головой погрузился в морфологию мозга, в нейрофизиологию, он перелопатил кучу литературы, он составлял на листах ватмана схемы и таблицы: кора височных долей – долговременная память, визуальная и слуховая информация; теменная доля – центральная извилина, первичные и вторичные сенсорные зоны, мономодальные и полимодальные нейроны…

Зачем тебе это? – устало спрашивала Таня. Это не имеет ровным счетом никакого значения. Ты знаешь, что у Кирилла разрушена значительная часть мозга. Ты можешь это изменить? Нет. А вот Кирилл может. Ему просто надо дать шанс. И время. Виктор молчал и отводил глаза, неловко улыбаясь, - уверенность жены теперь виделась ему в ином свете, как вера глубоко религиозно человека в чудо. И это странным образом отнимало последнюю надежду.

Да кто ты такой есть? – кричал Сергей Батурин. – Пластический хирург? Ну вот и режь свои жопы, а высших материй не касайся!

В отличие от самого Виктора, шурин был полон энтузиазма. Он нес околонаучную чушь насчет микрополяризации, электростимуляции и стрессфорсировании. Едва состояние Кирилла позволило, он стал таскать племянника по каким-то институтам и лабораториям, он без конца созванивался с кем-то и, получив согласие на консультацию, хватал Кирилла в охапку и мчался в другой город, в другую страну, к черту на куличики. Все это требовало денег, больших денег, и Виктор, отстранившись от ситуации, с облегчением занялся тем, что умел лучше всего и что приносило реальный доход.

Каждому, знаете ли, свое. Кому в мозгах ковыряться, а кому и жопы резать, не в обиду будь сказано. Жопа, она тоже вещь необходимая.

Жизнь потихоньку стабилизировалась.

Приходя с работы, Виктор с удовольствием съедал вкусный ужин, а потом шел в комнату Кирилла и проводил там не менее получаса. Держа в своей руке тонкую безвольную ручонку сына, он болтал о том, о сем, шутил… Это была традиция, и установила ее Таня: мальчику нужен отец, так что будь добр, каждый день, по полчаса… лучше, конечно, час, но я же знаю, как ты устаешь… Да, родная, кивал Виктор, ужасно устаю, просто с ног валюсь, ты у меня умница, все понимаешь…

Сам с собой он мог быть откровенен – он равнодушен к сыну. Ему безумно жалко мальчишку и Таню жалко, и вообще жаль, что так все получилось, но воспринимать сына как человека он не мог. И говорить с ним, точнее, для него, делая вид, что все прекрасно и замечательно, не мог тоже. Во время ежевечерней пытки он все время представлял, что разговаривает не с нынешним Кириллом, а с тем, который мог быть. Так было легче. Впрочем, ненамного.

Таня об этом не задумывалась вовсе. Она обращалась с Кириллом как с нормальным ребенком, который видит, слышит и понимает, просто в данный момент слишком увлечен чем-то своим, чтобы ответить. Она говорила – «Это мишка», она спрашивала – «Как киска мяукает?», она читала ему книжки – большие, с красочными картинками и минимумом текста. Читала с выражением, старательно вовлекая в процесс Кирилла, но Кирилл оставался равнодушным и неподвижным – дышащий испражняющийся кусок мяса, а не ребенок. Виктор не мог на это смотреть и сбегал из дома при первой возможности.

У него появилась любовница и мысли о разводе, но он гнал их от себя, полагая это слабостью и предательством.

Шурин, сволочь, ничего не сделал, чтобы образумить Таню. Наоборот, он словно с цепи сорвался, и не успел Виктор опомниться, как комната Кирилла оказалась вся забитой неведомой аппаратурой, которая жрала уйму электроэнергии.

Занятый работой и моральными терзаниями, Виктор проморгал момент, когда все изменилось. Да и не было его, момента этого, просто жизнь шла своим чередом, плелась нога за ногу год за годом…

… В тот день он пришел с работы рано и с порога услышал громкие возбужденные голоса. Говорили почему-то по-английски. Недоумевая, Виктор скинул ботинки и, на ходу стягивая куртку, поспешил на шум. Разговаривали в комнате Кирилла. Таня что-то сказала, раздался взрыв смеха – смеялись двое мужчин, от души смеялись, со вкусом, так, как никто не смеется рядом с безнадежно больным.

Виктор рывком распахнул дверь и замер на пороге.

Кирилл сидел в инвалидной коляске, его голый череп был густо утыкан присосками и опутан проводами; провода свешивались на лицо, на плечи, тянулись в разные стороны к каким-то приборам, названия которых Виктор знать не знал. Рядом стояли трое: Таня, Сергей и какой-то незнакомый мужчина, плотный, черноволосый. Все они уставились на монитор ноутбука, на лицах застыло выражение нетерпеливого ожидания, предвкушения чего-то приятного.

- Хвос-тик по-те-ря-ла, - наклонившись к ноутбуку, прочитала Таня, и все опять засмеялись, как будто это была лучшая шутка на свете.

- Что здесь происходит? – сердито спросил Виктор.

Все еще смеясь, Таня подняла на него блестящие глаза.

- Папаша! – заорал Сергей, бросаясь к Виктору, распахивая руки как для объятия.

– Иди, папаша, поздоровайся с сыном!

- Здравствуйте, мистер Попов, - с сильным американским акцентом вежливо произнес черноволосый и слегка кивнул.

- Это Дик, - Сергей обхватил Виктора за плечи, затащил в комнату. - Дик, подвинься… чертова теснотища, не пройти не проехать… Ну, давай! Скажи – здравствуй, Кир! Давай, давай, папаша, не тушуйся!

Все смотрели на него, и Виктор, чувствуя себя дурак дураком, послушно повторил:

- Здравствуй, Кирка.

На мгновение вспыхнула безумная мысль – Кирилл научился говорить! он сейчас ответит! скажет «Здравствуй, папа», но ничего не произошло, лицо сына продолжало оставаться безучастным, не дрогнули губы безвольно открытого рта, в глазах не мелькнуло и следа мысли…

- Вы… - закипая, начал Виктор. – Вы тут все…

На него никто не смотрел. Все трое уставились на экран ноутбука, напряженно, затаив дыхание, и Виктор, ощущая в душе страшную горечь разочарования, посмотрел тоже.

На белом поле открытого текстового файла медленно, одна за другой, возникали буквы. «З». «Д». «Р». «А».

«Здрасту пап» - складывались буквы. – «Как утебч дила»

Здравствуй, папа. Как у тебя дела?

Виктор несколько раз перечитал фразу, не веря своим глазам, не понимая, что только что стал свидетелем чуда, отвергая саму возможность чуда…

- Тань, - чувствуя, как слабеют колени, проговорил он. – Тань, это что? Это… он?

Смеясь и плача, Таня бросилась к мужу, прижалась, он машинально обнял ее, а сам все смотрел на Кирилла и видел не беспомощное тело, а разум, заключенный в тюрьму… каждый день, год за годом, без права помилования… Тебе было страшно, малыш? Ты пытался достучаться до нас, ты, наверное, криком кричал: вот он я! я здесь! – но тебя никто не слышал, тебе отказывали в самой возможности мыслить, ведь этого просто быть не могло, и если бы не мама…

В голове словно сработал какой-то датчик, ситуация полностью сложилась и предстала перед Виктором с такой пронзительной, беспощадной ясностью, что он задохнулся от ужаса.

- Таня, - севшим голосом сказал он. - Господи ты боже мой!

***

Они сидели за столом. Втроем – Таня осталась с Кириллом - Виктор, Сергей и Дик. «Ричард Бёртон, профессор кафедры нейрокибернетики Массачусетского технологического, - представился американец. – Пожалуйста, называйте меня Диком». На столе стояла початая бутылка водки и какая-то закуска; одна пустая бутылка валялась под столом и с раздражающей регулярностью подкатывалась

Виктору под ноги. Трезвый, как стеклышко, Виктор машинально выпивал, когда наливали, машинально закусывал и – слушал. Слушал историю битвы за сына, за его сына, в которой он не участвовал и о которой даже не подозревал.

Идея, что в умственном отношении Кирилл не настолько безнадежен, как это представлялось, самому Сергею поначалу казалась совершенно бредовой. Он не делился ею ни с кем; затаившись, как паук, он наблюдал за племянником, за его развитием, и убежденность в том, что развитие – есть, крепла с каждым днем.

Мальчик реагировал на окружающее, причем реагировал адекватно, это никак не проявлялось внешне, но фиксировалось бесстрастными приборами. О, эти благословенные приборы! Что бы мы без них делали?

Вот, смотри, Сергей разворачивал бесконечные рулоны, испещренные ломанными линиями, - видишь? Вот пик и вот. Это когда Таня читала ему сказку «Три поросенка». А вот это… Не надо, отмахивался Виктор. Я все равно ничего в этом не понимаю. И не надо, смеялся Дик. Главное, что мы понимаем. Мы, профессионалы…

Конечно, в развитии Кир отставал от сверстников, но в этом не было ничего удивительного – мозг, изрытый кистами как сыр дырами, выстраивал новые, непредусмотренные природой нейронные связи, а на это требовалось время. Ситуация осложнялась частичной атрофией зрительных нервов и тугоухостью, так что удивляться следовало не тому, что развитие идет медленно, а тому, что оно вообще есть.

Окончательно убедившись, что у мальчишки есть будущее, что за него стоит побороться, Сергей развил бешеную деятельность. И первым делом созвонился с Ричардом Бёртоном.

Они творят странные вещи, там, у себя, - тараща глаза в притворном ужасе, говорил Сергей. – Повальная киборгизация! Бионические протезы? Ха, вчерашний день, не смешите мои тапки! А чип в мозг не хочешь? С прямым подключением к компьютеру? Ну, до этого еще далеко, добродушно посмеивался Дик. Не так уж и далеко, возражал Сергей. Тот шлем, который ты обещал для Кирюхи, чем не чип? Ну, большой, ну, снаружи… дело не во внешнем виде, а в принципе!

Я не знал, сказал Виктор, и все сразу притихли, виновато глядя на него. Я ничего не знал («Или не хотел знать? Это, дружок, две большие разницы!»). Он с трудом усмехнулся. Как вы все скрыли от меня? Нет, я рад, ужасно рад, просто все так неожиданно. Сколько вы с ним занимались? Год? Два? Пять лет? Кирка умеет печатать на компьютере – с ума сойти!

Погоди! – с воодушевлением вскричал Сергей. То ли еще будет! Воткнем Кирюхе электроды куда надо, он у нас еще и заговорит! Поликистоз, вздохнул Дик, этот чертов поликистоз. Вся топография мозга изменена, ничего общего с нормой. Ткнешь наугад и натворишь непоправимых дел. Надо ждать. Пусть все зоны сформируются, пусть обрастут устойчивыми связями. Тогда можно будет и шлемом заняться. Настоящим, с видеокамерой, речевым модулятором и прочими гаджетами. А пока подождем.

Подождем, согласился Виктор.

К четырнадцати годам у Кирилла были аккаунты во всех социальных сетях, свой блог и куча друзей по всему миру. Еще он оказался неплохим художником. Еще выучил английский. Еще Кирилл поставил на свой комп программу-озвучку. Еще…

Порой Виктору казалось, что сын живет более полной жизнью, чем он сам.

Потом позвонил Ричард Бёртон. Вопрос решен, объявил он, мы беремся прооперировать Кирилла. Это будет уникальная операция, операция-эксперимент, и если вы согласны… Да, сказала Таня… Тогда оформляйте визы. Документы я вышлю на почту Сергея.

… Нашествие случилось, когда они ехали в аэропорт…

***

Сосредоточенно сопя, Сергей прилаживал на голове Кирилла присоски с проводами. Спохватившись, Виктор принялся помогать ему. Дело пошло быстрее.

- Ты что задумал? – спросил Виктор. Сергей не ответил, да Виктор и не ждал ответа. – Ты ведь уже пробовал, помнишь?

Сергей нетерпеливо мотнул головой. То ли «Не помню», то ли «Отстань, не мешай».

***

Таня умерла быстро, сгорела буквально за неделю, и в этом Виктор усмотрел некое высшее милосердие. Не сразу, со временем. Во всяком случае, Таня не узнала, что стало с Кириллом. И с детьми вообще.

Сергей выжил. Помимо деменции, он приобрел страшное заикание, так что общаться с ним стало очень и очень проблематично. Виктор забрал шурина к себе – большинство дементов требовали внимания и заботы. Беспомощные, растерявшие почти все свои навыки, они нуждались в уходе и стимуляции. Вот каша, вот ложка – ешь. Вот апельсин, его надо почистить. Писать и какать в штаны нельзя – вот унитаз, смотри, как им надо пользоваться… При должном терпении и упорстве со стороны родственников, дементы восстанавливали утраченные навыки и в бытовом плане становились вполне самостоятельными и достаточно разумными. Во всяком случае, их можно было оставлять дома одних, не боясь, что они устроят пожар, потоп или каким-то образом навредят себе.

Виктор приходил к сыну каждый день. Все эти годы – каждый день. Мыл, переворачивал, делал массаж – персонала не хватало, и пролежни, этот бич всех лежащих больных, быстро давали осложнение в в виде сепсиса. Однажды он взял с собой Сергея. Он и знать тогда не знал, что совершил самый главный поступок в своей жизни.

Да и в жизни человечества тоже.

Увиденное потрясло Сергея. В страшном возбуждении он перебегал от одного маленького пациента к другому, вскрикивал, стонал, заламывал руки, а по лицу его текли слезы. Потом он вдруг внезапно успокоился и принялся деловито, хоть и не очень умело, помогать Виктору. С этого дня Сергей фактически переселился в больницу, переоборудованную из бывшего школьного здания. Никто не возражал – каждая пара рук была на вес золота. Никто не возражал, когда Сергей притащил откуда-то энцефалограф, когда занялся какой-то научной ерундой – вреда от этого не было, а свои обязанности санитара Сергей выполнял безукоризненно.

***

Закончив возиться с присосками на голове Кирилла, Сергей открыл ноутбук и, сопя, принялся сосредоточенно тыкать в клавиши. Присев на широкий подоконник, Виктор молча наблюдал за ним. Вмешиваться он даже и не пытался, знал – бесполезно. Несколько месяцев назад Сергей устроил форменную истерику, когда Виктор сначала уговаривал его не заниматься ерундой, а потом, разозлившись, посрывал все провода с Кирилла. На крики Сергея сбежался весь персонал больницы, и с этого дня Виктор зарекся возражать шурину. Тем более, что самому Кириллу было все равно.

Сергей выпрямился, подошел к Кириллу. В руке у него тускло поблескивал металлом какой-то прибор. Виктор равнодушно смотрел, как Сергей включает прибор в розетку, как подносит его к Кириллу…

Сухо треснул электрический разряд, тело Кирилла выгнуло дугой. Виктор слетел с подоконника, бросился к сыну, но на его пути оказался шурин; неожиданно сильный, он обхватил Виктора руками, повис на нем, выкрикивая что-то нечленораздельное, а Виктор молча выдирался из его рук – сын в беде, сыну нужна помощь, а этот урод…

- Я здесь, - произнес неживой механический голос. – Я здесь. Мама, ты меня слышишь?

Хватка Сергея ослабла, он сполз на пол и заплакал.