Я и мой дрон - 6⁠⁠

Я и мой дрон

Я и мой дрон - 2

Я и мой дрон -3

Я и мой дрон - 4

Я и мой дрон - 5

… Итак, когда меня включили…

Я не потеряла память. Я помнила все! И именно поэтому не хотела никого видеть и слышать. Но – пришлось: передо мной сидел, удобно развалившись в кресле, Павел Петрович. Он же мировая величина. Он же Ванькин дедушка. И я испытала облегчение и какую-то глупую благодарность за то, что это был именно он, а не мои мама и папа. И горькую обиду, потому что это был он, а не мама и папа. Мне так много хотелось сказать… и спросить… но это было бы так сложно с мамой и папой… Такой вот парадокс.

А еще я поняла, что лежу на низеньком журнальном столике (а Павел Петрович сидит напротив) в моем доме. В моем родном доме, который я в этот миг любила и ненавидела одновременно.

Павел Петрович курил сигарету и задумчиво рассматривал меня. В другое время я обязательно выпалила бы ему в лицо все, что я думаю, но сейчас не могла – мой дрон не повиновался мне. Поэтому я гордо молчала, сверля мрачным взглядом старика. Мне это было несложно – я не могла двигаться.

А Павел Петрович мог. Он докурил свою сигарету, потом демонстративно медленно положил мой пульт на пол, взял молоток и одним точным ударом превратил пульт в кучу обломков. А я ощутила свободу.

- Валяй, - сухо сказал Ванькин дедушка. – Лети, куда там ты хотела. Только позволь мне задать тебе один вопрос. Можешь не отвечать, если не хочешь.

- Ну? – сказала я, осторожно пробуя свой дрон. Он повиновался беспрекословно. И я поняла, что в любой момент могу свалить отсюда. Но вот беда – валить-то мне было некуда от слова совсем! Если только в Эдькину пещеру.

- Сколько тебе лет?

Я удивилась. Я ожидала другого. Что ты нашла за периметром, с кем ты разговаривала, что ты узнала, что ты собираешься делать…

- Двенадцать, - буркнула я. – Сами же знаете, чего спрашивать.

Павел Петрович покивал головой.

- Всего лишь двенадцать. Да… Каюсь, я тебя недооценил. И не только я. Иван предупреждал, но я, старый дурак, его не послушал. Я считал тебя ребенком, и был уверен, что времени у нас более, чем достаточно. А видишь, как оно все вышло.

- Хреново вышло, - язвительно сказала я, наплевав на хорошие манеры.

- Не то слово, - согласился Ванькин дедушка. – А скажи, Сильвия, ты никогда не задумывалась о том, куда переселяют тех, кто достиг четырнадцати лет? И, главное, почему?

- А чего тут задумываться, если и так все известно? – с горечью откликнулась я. – Нам надо продолжать образование, нам нужно научиться владеть своим белковым телом, нам нужно… много чего нужно, а здесь нет необходимых условий… Вранье!

- Мы не врали, - вздохнул Павел Петрович. - Просто не говорили всей правды. Потому что правда такова, что к ней нужно готовить, а не обрушивать со всего маху. От такого удара человек может попросту сломаться. Поверь, я знаю, о чем говорю.

- Человек? - переспросила я, чувствуя, как во мне закипает гнев. – Вы считаете меня человеком? Меня? Железяку? Со всеми этими вашими пультами и поводками? Которые могут отключить нас в любой момент? – Я уже кричала, я была в бешенстве, меня буквально выворачивало от беспардонной лжи, которую мне скармливали с самого рождения. И с каким наслаждением я выплескивала все это в лицо мировой величине и знаменитости! – Гады! Сволочи! Вы же нас сконструировали! Мы же машины, безмозглые механизмы! С гарантийным сроком службы. Сколько вы там говорили? Четырнадцать лет? А потом что? Нас утилизируют? Предварительно рассказав сказочку о прекрасном будущем, чтобы мы не сопротивлялись?

Павел Петрович не перебивал меня, даже попытки не сделал вставить хоть слово и только морщился от оглушающих децибел, а когда я, накричавшись, выдохлась и замолчала, тяжело вздохнул.

- Господи, Сильвия, ты сама-то себя слышишь? Машина! Механизм! С такими-то эмоциями? С такой свободой воли? Где ты видела машину, которой бы взбрело в голову сбежать за периметр? Познакомиться с посторонними людьми? А потом еще и напасть на них? А вспомни, сколько глупостей ты совершила за свою жизнь? И скажи на милость, кому нужна такая непослушная, непредсказуемая машина, которая ведет себя, как взбалмошная двенадцатилетняя девчонка?

- Откуда я знаю? – огрызнулась я. – Может, вы придумали искусственный интеллект?

- И заодно наделили его способностями, которыми не обладаем сами? – иронически приподнял бровь Павел Петрович. – Ты сама-то в это веришь? Что мы, люди, своими руками создали себе конкурентов, которые в любой момент могут нас уничтожить? Ты ведь не дура – хотя лично я стал в этом сомневаться! – ты же понимаешь, что ваши дроны совершеннее человеческих тел. Автономность, жизнеспособность, скорость реакции… и вообще скорость… Наши глаза ничто в сравнении с оптикой дронов, вы видите и слышите в таких диапазонах, которые обычному человеку недоступны… Продолжать еще или хватит?

Я угрюмо молчала. Все, что он говорил, звучало логично… но ведь его слова абсолютно противоречили тому, что я узнала! Сама узнала, лично, а не от взрослых! Я проникла в тайну, которую от нас тщательно скрывали, и не чувствовала радости. Ведь у меня появились вопросы, на которые я не могла найти ответы. Почему мы, считающиеся детьми, так не похожи на других детей и людей вообще? Почему нам для жизни нужны дроны, а им – нет? И как так получилось, что мы оказались отделены от своих белковых тел? По какой причине это произошло? И есть ли они вообще, эти тела? Может, мы все-таки механизмы? Пусть даже суперкрутые.

Неужели мы не имеем права это знать???

- Я всегда был противником подобной скрытности, - с отвращением сказал Павел Петрович. – И не я один. Твои родители, например, и еще несколько десятков человек. Мы считаем, что людям пора узнать всю правду… и вообще ее нельзя было скрывать, с самого начала. Мы не можем изменить прошлое – что случилось, то случилось, но настоящее-то в нашей власти? Эти идиоты-перестраховщики боятся, что человечество не справится с шоком, с чувством вины… Они все мозги сломали, как подсластить горькую пилюлю, а того не понимают, что тянуть больше нельзя… да и человечество само по себе гораздо более пластично, чем им кажется, иначе бы мы не выжили.

Павел Петрович уже не сидел, он взволнованно мерил комнату шагами, размахивая сигаретой и рассыпая пепел, и рассуждал сам с собой, позабыв обо мне, а я сидела тихонько, боясь пропустить хоть слово из его монолога.

- Давно пора открыто признать – человечество в неоплатном долгу перед вами и вашими родителями… а вместо этого вас загнали в резервации и скрывают сам факт вашего существования. Сколько это еще будет продолжаться? Десять лет? Пятьдесят? Сто?

- Не больше пятидесяти.

Мы с Павлом Петровичем вздрогнули и обернулись на голос – на подоконнике открытого окна сидел Ванька.

- Не больше пятидесяти, - повторил он. – Сейчас, когда сыворотка доказала свою эффективность, рождаемость стремительно растет. Знания не утеряны, технологии развиваются… так что в конце этого века люди узнают о нашем существовании. Все люди, а не нынешняя горсточка избранных.

- Это твои выводы? – деловито спросил Павел Петрович.

- Сегодня утром группа Семенова из Евразийского сектора опубликовала свой доклад. В нашей сети, в открытом доступе. – Ванька засмеялся: - Сейчас там стоит страшный шум.

- И ты, конечно, подлил масла в огонь, - ухмыльнулся Павел Петрович.

- И я, и Чжоу, и Стивенсон. Вся наша компашка.

- Ах, подлецы! – восхитился Павел Петрович и потер руки. – Ну, теперь держитесь! Академики вас живьем слопают.

- Подавятся, - небрежно отмахнулся Ванька. – К тому же на нашей стороне молодежь из Западных территорий. А это, как ни крути, почти двести голосов… если до этого дойдет… Ну и, конечно, мы надеемся на вашу поддержку, мистер Сомов, - Ванька взлетел с подоконника и совершил изящный поклон в сторону деда. – Ваш признанный авторитет… ваши демократичные взгляды… ваши человеческие достоинства, в конце концов…

Вытаращив глаза, я смотрела на происходящее и ничего не понимала. Одно было ясно – происходит нечто из ряда вон выходящее, и я каким-то боком в него влезла. Вляпалась, как говорит папа. А эти двое все говорили и говорили, то споря, то соглашаясь друг с другом, позабыв обо мне, а я изо всех сил делала вид, что меня здесь нет. Я наделась услышать что-нибудь действительно интересное, но пока самым интересным было то, что Ванька, пожалуй, не тот, за кого себя выдает. А, стало быть, такой же обманщик, как все они, и с ним мне надо держать ухо востро. Да и с родителями, кажется, тоже.

Ох, Сильвия, дорогуша, так и до паранойи недалеко!

Потом они о чем-то договорились. Во всяком случае, замолчали. Ванька (или кто он там есть на самом деле?) полез в сеть, а Павел Петрович уселся в кресло, закинул ногу на ногу и принялся тихонько мурлыкать какую-то старинную песенку. А я решила воспользоваться наступившей паузой.

- А где мои мама и папа? – робко спросила я.

Павел Петрович, прищурясь, посмотрел на меня.

- Вспомнила-таки, - ехидно констатировал он. – Заботливая дочь, ничего не скажешь. Не прошло и года… В комиссии твои родители.

- А… в какой?

- В дисциплинарной, разумеется, в какой же еще? Кто-то ведь должен отвечать за твои художества? Или ты считаешь это так, милыми проказами?

Я испугалась. Я впервые слышала о какой-то там дисциплинарной комиссии, но даже название говорило само за себя – ничего хорошего от нее ждать не приходится.

- Но почему они? – дрожащим голосом проговорила я. – Ведь это я виновата.

- Ты – несовершеннолетняя, по закону за тебя отвечают родители или опекуны. А твой отец, к тому же, подписал перед институтом обязательства сохранить экспериментальный дрон в целости. Конечно, угробить тебе его не дали, но ты была очень близка к этому.

Опять этот чертов дрон! От него все беды! Как легко и хорошо мне жилось без него!

- Лучше бы он достался кому-то другому, - вырвалось у меня, и Павел Петрович кивнул головой.

- Да, так было бы лучше. Если хочешь знать, я голосовал против тебя. Я считал – да и сейчас считаю – что дрон надо было отдать спецам из Западных территорий: там ребята взрослые, ответственные, не чета вам, мелюзге. Но эти чертовы психологи, - он почему-то ткнул пальцем в Ваньку, - уперлись. Подавай им Сильвию Хантер, и все тут! А мнение опытного человека для них так, плюнуть и растереть.

- У нас были на это основания, сэр, - возразил Ванька, продолжая копаться в сети. – И ваше личное мнение тут совершенно ни при чем. Но мы приняли его во внимание.

- Приняли они, - проворчал Павел Петрович. – Спасибо, благодетели, уважили старика!

Ванька хмыкнул. Снова наступило молчание. Я тупо смотрела на своего друга, на своего бывшего лучшего друга, и до меня постепенно начало доходить.

- Так ты что, психолог? – спросила я.

- Ну… да, в общем, - неохотно сказал он.

- Психолог, психолог, - покивал Павел Петрович. – Дипломированный.

- В двенадцать лет?

- Ну… почему в двенадцать?

- Двадцать четыре ему, - сказал Петр Петрович, вылез из кресла и стал с кряхтением разминать поясницу. – В два раза старше тебя, Сильвия, а мозгов ничуть не больше. В других обстоятельствах вы были бы отличной парочкой. Авантюристы!

- Так ты что, следил за нами… за мной? Учился с нами, дружил и – следил? – Я почувствовала, как во мне снова закипает гнев. – А я тебе все, как другу, без утайки… Гад ты, Ванька, предатель!

- Следил? – с горечью откликнулся он. – Если бы! Если бы следил, мы бы не были сейчас в такой заднице.

- Тогда я не понимаю, - сказала я. – Ты врал нам, притворялся… зачем?

- Работа у него такая, - объяснил Павел Петрович. – Влезть в чужую душу и навести там порядок. По своему усмотрению. Ты учти, Сильвия, вы все – потенциальные психопаты, у каждого из вас крышу может сорвать в любой момент. Это не шутка, кстати. А дело Ваньки - вовремя хватать вас за шкирку. И он справлялся, неплохо справлялся… вот только с тобой, Сильвия, у него вышла промашка. Не по зубам ты ему оказалась, не просчитал он тебя.

- А кто мне руки выкручивал? – огрызнулся дипломированный предатель Ванька. – Кто говорил: рано, рано, пусть девочка подрастет?.. Я докладную записку написал, - обратился он ко мне. – Чтобы разрешили дать тебе информацию, хотя бы частично. А мне тапком по носу – не суйся не в свое дело, занимайся мозгами, а не политикой. А какая, к чертям собачьим, политика, если вот передо мной девчонка, и я вижу, что девчонка эта умна не по годам, соображалка у нее работает дай бог каждому, и вопросы задает такие… конкретные, прямо в точку. А еще характер – каждой бочке затычка. Я им сто раз говорил – ситуация потенциально опасная, ты в любой момент можешь сложить два и два, и в этом случае я твои действия предсказать не берусь… Так и случилось, и что теперь делать, я не знаю, - уныло заключил Ванька.

Честно признаться, я мало что поняла из его слов, но то, что меня считают такой умной, было чертовски приятно. А еще немного было жаль Ваньку, такой он был расстроенный.

- Я никому ничего не скажу, честное слово, - на всякий случай пообещала я.

Может, это его утешит? Но Ванька только рукой махнул. То есть не махнул, а прислал мне гифку, где унылый субъект печально мотает длинным носом.

Павел Петрович крякнул и взъерошил волосы.

- Да, Сильвия, подкинула ты нам проблем. О-хо-хонюшки, и в кого ты такая… егоза? Мама с папой приличные вроде люди.

Тут я разозлилась не на шутку.

- А при чем тут мои родители? – запальчиво крикнула я. – Просто я не люблю, когда мне врут или скрывают что-то!

- То-то и оно, - вздохнул Павел Петрович и посмотрел на часы. – У нас мало времени, Иван, - негромко сказал он. – Надо что-то решать. Мое мнение ты знаешь, так что дело за тобой. Ее все равно нельзя здесь оставлять.

И вот тут мне стало по-настоящему страшно. Во всех боевиках после таких слов тех, кто слишком много знает, убивают. Я, правда, знаю не так много, но эти психи, кажется, считают иначе. Вон как переглядываются.

Тут я вспомнила, что пульт управления моим дроном разбит, и у меня словно гора с плеч свалилась. Я свободна, я могу в любой момент дать форсаж, и фиг они меня поймают! Если только у них не припасен для меня поводок. Правда, на поводок нужно особое разрешение, а его выдают только родителям или учителям… но кто сказал, что у них его нет? Да и нелегально изготовить такую штуку, наверное, несложно. Вырубили же меня там, на холме. Дотянулись и выключили.

И все равно, я почувствовала себя немного увереннее.

- Я ей все расскажу, - объявил Ванька. Павел Петрович вздохнул.

- Что, прямо здесь и сейчас?

- Да. Не вижу смысла дальше скрывать. Ты не знаешь Сильвию так, как я, у нее не голова, а компьютер. А еще интуиция. Вот только жизненного опыта с гулькин нос. Не хочу, чтобы она настоящих бед натворила.

- Ну, что ж, - Павел Петрович встал и без улыбки взглянул на меня. – Держись, Сильвия, тебе придется узнать много нового и… неприятного. Пойду готовить эвакуацию.

Он ушел, а мы с Ванькой почему-то замолчали. Первой не выдержала я.

- И что ты собрался мне рассказать?

- Правду.

- Очередную? – уточнила я. – Предполагается, что я должна буду безоговорочно в нее поверить? Ну, давай попробуем. Но сначала я задам тебе несколько вопросов.

- Задавай. Обещаю не врать. А верить мне или нет, решать тебе.

- Хорошо. Вопрос первый: мы – люди?

- Да. Самые настоящие, рожденные людьми и от людей. А такими, какие мы есть, нас сделала болезнь.

- Она… излечима?

- Нет.

- И я… и мы никогда не станем такими, как другие люди? Как обычные люди?

- Никогда.

Ванька посмотрел мне прямо в глаза. И послал мне смайлик. У него отличная коллекция смайликов, и я сразу поняла, как ему жаль, что он должен мне все рассказать, но у него нет выбора, и он просит меня быть сильной.

Может, я все это придумала, но мне стало чуточку легче.

- И что это за болезнь? – шепотом спросила я.

- Понимаешь, - после долгого молчания сказал Ванька, - по утвержденной Советом программе полную информацию мы получаем к шестнадцати – семнадцати годам. А с четырнадцати нас начинают готовить к этому, шаг за шагом. И все равно – знание дается очень нелегко. Бывают срывы и… разные неприятности. Тебе двенадцать. У нас нет методик, рассчитанных на твой возраст, но наши специалисты сделают все, чтобы сгладить шок. А я не смогу. Меня этому не учили. Меня учили лишь определять степень моральной и психологической готовности ребенка выйти из зоны комфорта.

Да, мне двенадцать, но я прекрасно поняла, что он хочет сказать. Наверное, я действительно умная.

- Знаешь, - сказала я. – Не так давно меня спрашивали, с какого возраста можно использовать мой дрон. А я ответила – с любого. Потому что малышу все равно, с каким дроном начинать. Он ко всему приспособится. Просто не сразу освоит все его возможности. Теперь я узнала, что есть дети, не пользующиеся дронами. И чуть с ума не сошла, когда поняла, что меня всю жизнь обманывали. А если бы я это знала с рождения? Если бы мы вместе играли… и все такое… Я справилась с дроном, и с этим тоже справлюсь. Так что валяй, выкладывай. Твой дедушка сказал, что у нас мало времени.