Серия «Одиннадцатый круг»

По пристани, обдуваемой шквалистым ветром, пристани, что готова была вот-вот развалиться и утонуть в пучине солёных волн, пены и брызг, разносился крик ребенка. Не потерянного, но брошенного. Желавшего прильнуть к матери, что согреет и убережёт. Крик этот, казалось, перекрывал и портовый гул, и звуки надвигающегося шторма. Ветер, бившийся в свëрнутые паруса пришвартованных кораблей, обнимающий, как мать дитя, стволы высоких мачт, неистовствовал.

–Что ты, малыш? – Послышался голос, глухой, утопающий среди грома ревущих волн. – Никак, бросили тебя? – Эх… – Из-за груды ящиков и тюков вышел, опираясь на палку, сучковатую и короткую, служившую её владельцу слабым подспорьем его слабым ногам, бродяга с покрытой капюшоном головой. Он не был стар. Средних лет, он, сложись его судьба удачнее, сейчас мог бы выглядеть намного лучше. Но, прожив немало, растеряв своë здоровье, силы и, может быть, желание жить, он ещё не разучился сострадать и помогать другим, даже сам постоянно нуждаясь.

– Давай-ка, я возьму тебя на руки. – Бродяга склонился над запеленатым свëртком, у которого было открыто только личико, поднял дитя с холодного помоста и прижал к себе. – Я знаю, куда тебя отнести, чтобы ты ни в чём не нуждался. Когда-то давно и я был воспитанником этой обители.

“Я уповаю на то, что день сей не прожит мною зря. Не чудо ли, услышать в такую бурю голос ребёнка?”

– Где ты нашёл его? Молодая служница осматривала младенца, распеленав его от промокших тряпок. Потом, убедившись, что он здоров, взяла его на руки.

– В гавани. – Бродяга неловко поклонился. – Примите его, как и меня когда-то.

– Я не помню тебя, – на мгновение смутившись, служница прикрыла глаза ладонью левой руки, слегка наклонив голову вперёд. Правая рука еë продолжала удерживать дитя, крепко прижимая того к телу. Ребёнок, чувствуя тепло, инстинктивно тянулся ртом к груди молодой женщины.

– Скажи ещё раз, где ты, говоришь, нашёл его? – Служница левой рукой поддержала головку малыша.

– В гавани.

– Так пусть же и имя его будет Гарб, рождённый в гавани, принесённый морем, пока не выяснится иное. – служница вздохнула. Теперь же иди.

Бродяга отступил на шаг, поклонился, насколько позволяли ему годы, и растворился в вечернем сумраке, полнившимся к тому времени дождём и промозглым ветром, несмотря на весну.

Двери приюта закрылись. Гарб, как его назвали, получил шанс на жизнь.

– Развлекайся! Пей! Танцуй! Манящие изгибы юных тел, пенное питьë, праздные разговоры и приятный ушам гул встреч и посиделок! – Вильям, закончив незамысловатую тираду, был готов запеть.

Гарб же нахмурился. Вообще, это было его обычное состояние. Он часто бывал не в духе. С Вильямом они были старыми друзьями, но, вот беда, последний зачастую совершенно не умел держать себя в руках. Или так Вильям провоцировал окружающих? И самого Гарба? Всë же его друг – насмешливый плут, хладнокровный убийца и хитрый вор в одном лице. Как только ему удаëтся… Гарб закрыл глаза. Только на миг.

Скоро случится приступ. Времени в обрез, медлить нельзя, но Гарб сейчас являлся заложником своей судьбы. Ты, слишком словоохотливый, шумный, не дурак выпить, Вил, тот, кому до всего есть дело, всë же теряешь контроль. Но я тебе верю! Как себе, в последний раз! Чëрт бы тебя собрал, Вильям! Да, не знай я тебя с самого детства, – подумал про себя Гарб, – давно бы решил, что ты полный дурак. Простофиля. Зачем ты ведёшь себя так?

Несмотря на свой высокий рост, статность и отталкивающий взгляд, встречающий любого исподлобья, Гарб не был воином. Не махал кулаками. Он – травник. Целитель, если хотите. Но в его арсенале наверняка найдётся и такое снадобье, что мгновенно может отнять жизнь. К его личности я, скромный владетель пера, ещё вернусь. Сейчас не время.

Таверна наполнялась гостями. Кого только не было здесь в этот вечер. Людей, полуэльфов, гномов… Бродяжек, случайно зашедших сюда и старых завсегдатаев города. Всех их подмечали зоркие глаза Вильяма. Инстинкты пробудились. И не медовый напиток в его серебряной кружке был тому причиной. За кружкой доброго эля все равны. Но бдительность терять не стоит. Наши друзья ждали только одного, определённого гостя.

– Гарб? – А почему ты не Герб? – усмехнулся Вильям. – Ведь это было бы вернее. Ты же травник! Гербарий! Знаток растений и снадобий!

– О боги, опять ты за своё. Гарб в очередной раз тяжело вздохнул, закатив глаза. – Когда же это кончится? Гарб давно привык к странным шуткам своего друга, но иногда поведение Вильяма переходило всякие границы.

– Ладно, не парься, я же пошутил. Не будь так серьёзен. Вильям похлопал Гарба по плечу. Вот, выпей! – Он подвинул свою кружку эля. Гарб надулся и молчал..

– Гарб – не очень по-королевски звучит, правда? – Вильям дружелюбно оскалился.

– Ладно. Не хочешь, так я и не заставляю. – Он ловким движением вернул кружку обратно. И подняв, осушил еë до дна. Во всей Лариссийской долине не нашлось бы горла ненасытнее, чем это. Как это часто бывало с ним, Вильям внезапно стал серьёзен.

– Ты же знаешь, все эти глупые разговоры только для отвлечения внимания. Я играю напоказ. Придурка, недотëпу. Но тот, кто рискнёт встретиться с моим кинжалом,  тут же станет молить о пощаде.

“Для насмешек ты мог бы выбрать и другую цель. Почему твоя цель всегда я?”

– Пора заняться делом. – Вильям посмурнел, насупился, уйдя от ответа. – Наш клиент на месте, твои чары сработали. Действуем. Сейчас или никогда. Его взгляд, до того блуждающий и мутный, прояснился.

Таверна гудела. Светило, что ещё недавно дарило тепло и свет сквозь окна старой харчевни, опускалось всё ниже к горизонту и прятало свои лучи за окрестными холмами. Вечер набирал силу. Вильяма вело чутьë. Он знал. И знал давно, что сегодня, в этой самой таверне, в “Плешивом псе”, не самом популярном заведении этого захолустья он найдёт то, за чем явился в этот городок на окраине мира.

Эта долгая история берёт своё начало здесь, в Зейсе, на юго-востоке Лариссийской долины, у Приграничья. Нет, Вильям не был одержимым или помешанным. Он с юных лет чувствовал окружающий его мир остро, остро и тонко, много сильнее и ярче, чем кто-либо ещё. Возможно, даже сильнее, чем Гарб. Но, несмотря на это тонкое, нежное чувство, живущее где-то внутри него самого, внешне Вильям был довольно жёстким и циничным человеком. Он умел убивать. Убивать без жалости.

Его манили кристаллы, коих было одиннадцать. По одному на каждой Большой земле. Зачем ему они? Кто знает. Кто знает… Тайна вскроется позже. Теперь же, просто понаблюдаем за нашими героями.

Те, кто думают, что боги этого мира сострадают им, или веселятся с ними в минуты радости, наблюдая за их вознëй, любят своих избранников, а противников ненавидят и шлют последним проклятья неисчислимые и всякие бедствия – знайте: всё богам безразлично.

Безразлично так же, как и нам, существам низшим, пусть и со своей волей, неведом их промысел. Но мы, по простоте своей, наделяем богов чертами и желаниями, что присущи нам, смертным. И в этом отождествлении себя с божественными силами заблуждаемся глубоко.

Богатая Лариссийская долина была известна далеко за своими пределами. Здешняя земля была щедра и дарила по несколько урожаев в год. Зелёные пастбища  каждый сезон густо поростали сочной травой, что летом вдоволь кормила скот, а по осени в избытке давала сена. Виноградники на южных склонах обильно наполняли корзины спелыми гроздьями. Вино лилось рекой. Пашни, засеянные пшеницей, купались в лучах солнца. Торговля процветала. Зима была мягкой, а жизнь – легка.

Земли Лариссийской долины принадлежали Кругу Одиннадцати, как и остальные десять особенных территорий, о которых я ещё упомяну. Но за такое благоденствие, что описано мною выше, приходилось платить. И плата эта была очень высока.

Это были самые обширные и плодородные нижние земли, которыми только и мечтал обладать любой из властителей Первого Континента, и принадлежали они Кругу. Как и всë лучшее. Многие хотели обладать сиим богатством, да мало бы кто сумел завладеть ими. Посему сидели князья в своих чертогах, кусая губы до крови в бессилии что-либо исправить.

Но так было не всегда. Не всегда так и будет. О том, что было, я ещё не раз вспомню. О том же, что сейчас наполняет мою душу тревогой, я должен поведать не медля. Ибо короток мой век, а час, когда у моего горла может сиюминутно оказаться холодный клинок, что прервёт мою никчёмную жизнь, и того короче.