Серия «Кукольный домик»

— Черт! — выругалась снова, вспомнив, что так и не купила закончившееся еще вчера мыло.

Просто так, водой, керосин не смоешь, а платье… Она посмотрела на новое цветастое платье, которое купила на днях. Синтетика. Она любила синтетические вещички, легко стираются, совсем не мнутся, и гладить не нужно. К тому же долго не теряют цвет и форму. Конечно, отстирать платье можно, но вот запах. От запаха избавиться будет трудно. Она подхватила подол, чтобы стянуть платье, из кармана на пол выпал розовый кусочек мыла в форме сердца. Регина отпустила платье и подобрала сердечко. Это мыльное сердечко нашли в теле ее дочери. Об этом сказала рыжая следовательница и зачем-то всучила ей. Зачем оно ей? Зачем она вообще привела ее в морг? Что она от нее хотела? Признания? Чего ждала? Раскаяния, слез? Что они от нее хотят? У них ничего нет. Никаких доказательств. Она неподсудна.

Регина бросила сердце в раковину и пошла на кухню. Прошел месяц, как она бросила курить, она уже отвыкла, ее почти не тянуло, но сейчас захотелось так остро, что сдерживаться не было сил. Достала с полки металлическую коробку, где в груде лекарств прятала от себя пачку сигарет.

Она помяла губами сигарету. Посмаковав почти забытый вкус, чиркнула спичкой.

Вспышка была такой яркой, что она ослепла раньше, чем горячее пламя выжгло глаза. За долю секунды она превратилась в пылающий факел, огонь поедал синтетическое платье, кожу, мясо.

— Есть, — Волков вынул пачку и к ней потянулись руки.

Они стояли и молча курили. Все, кроме Лены и сидящего за столом краеведа Моськина. Такое было впервые, никто из следственной бригады, кроме Волкова не курил, тем более в комнате, тем более в присутствии Рязанцевой. Но сейчас запах никотина, который она не переносила, даже для нее казался спасительным. Она вдыхала его глубокими глотками и не могла надышаться. Она так и не решилась взглянуть на страшную коллекцию «кукол», сидела, потупив глаза, но периферийное зрение все равно улавливало детали ужасной картины.

— Ребят, вынесите их поскорей отсюда, только накройте чем-нибудь. Вадим, там внизу Агата Тихоновна ждет. Сделай так, чтоб она это не видела, у нее сердце уже слабенькое. Отведи ее домой… Если получится.

— Хорошо. — Вадим резко повернулся, чтобы проскочить в дверь и задел стул, на котором сидела большая кукла в кружевном белом платье, к ее голове был приколот венок с кусочком фатина. Кукла накренилась, и тишину комнаты прорезал детский голосок «Я люблю тебя». От услышанного Сергеева качнуло в сторону, и ужас исказил лицо.

— Не трогайте ее. — Моськин подлетел к кукле, сгреб, прижал к груди. — Снежана — моя невеста.

— Твою мать! — не выдержал Котов и, схватив Моськина за плечо, попробовал отнять куклу.

«Я хочу спать», — раздалось из неподвижных губ. Котов отдернул руку.

Только сейчас стало заметно, что из задрапированной кружевной материей спины торчит ручка.

— Что это?!

— Это фонограф, — Моськин усадил куклу обратно на стул. — Вы знаете какого труда мне стоило его раздобыть. Но я нашел. Нашел. Для моей любимой. Мне дорого обошлась эта безделушка. — Любовно погладил бледную щечку. — Она принадлежала другой… другой… Кукла Эдисона… это такая редкость… я нашел у коллекционера… в ужасном состоянии. Разобрал… Починил. И Снежана стала говорить.

— Они все, что ли, говорят? — Ревин поежился.

— Не все. Галя, Оля и Тамара. Наташе я вшил в живот механизм от музыкальной шкатулки. А Марине от плюшевого медведя. Я его на помойке нашел. Поэтому Марина рычит. Она сердится.

— Все! Я больше не могу, — Лена встала и двинулась к двери. — Вадим, бери его, допрошу в отделении, не могу здесь. Ребят… — не поворачиваясь, — думаю, вы и без меня справитесь.

***

— Одно время я занимался историей русской народной куклы, мне очень близка эта тема. Моя мать, пока не вышла на пенсию, работала парикмахером. У нее остались инструменты, и однажды мне захотелось смастерить куклу, чтобы делать ей прически. В то время я уже увлекался кельтологией и часто ходил на кладбище в поисках контакта с мертвыми. Как-то я наткнулся на неприметную могилу девочки. Решил ее раскопать. У меня была стамеска. Ею разрыл землю в изголовье до гроба и выдолбил отверстие в крышке, через него вытащил тело. Но оно было в плохом состоянии, сильно разложилось, все в личинках. У девочки были длинные волосы. И тогда я решил ее мумифицировать. Я кое-что в этом понимаю. Чтобы правильно все сделать, нужны соль и сода в определенных пропорциях. Я перенес тело в отдаленный угол кладбища и забросал ветками. Купил в магазине все что нужно, на помойке нашел старые капроновые чулки, сделал из них мешочки и насыпал туда соль и соду. Потом привязал к останкам и менял раз в неделю. Влажные сушил тут же, подвешивая на деревья. Влага крайне пагубно влияет на процесс мумификации, поэтому от дождя я накрыл тело целлофаном. Уже после, обмотав одеялом, перенес его в рюкзаке домой. В течение нескольких дней я его восстанавливал. Набил внутрь тряпки, положил женские прокладки, затем зашил тело нитками и сделал на лицо восковую маску. Я наплавлял воск со свечек на лицо, а потом покрыл его лаком для ногтей. Ночью я укладывал ее к себе в постель, рассказывал сказки, пел песни. Она была первой, потом появились другие. Я экспериментировал, не всегда получалось удачно. Вере вместо глаз я пришил пуговицы, но она пугала меня и я ее отнес обратно на кладбище, прикопал в могиле какой-то старухи. Еще я отправлял тех, кто не слушался. Последняя девочка все время кричала, она была совсем маленькая, мне пришлось вернуть ее духам.

Лена переглянулась с операми. Не оставалось сомнений, что Моськин говорил о Сонечке Мамойко.

— Вы хоть осознавали, что совершаете преступное деяние?

— Я не думал об этом. Что в этом преступного? Мне жаль детей. К сожалению, у нас запрещено клонирование, но когда-нибудь его разрешат. Я всего лишь хотел, чтобы для будущего был какой-то материал. Хотел подарить этим детям вторую жизнь.

— А как же родители детей? Вы о них подумали? — она отклонялась от протокола. Эти вопросы для следствия никакой роли не играли, но ей было важно понять, что происходило в душе этого человека. Она до сих пор не понимала, как квалифицировать подобное преступление, аналогов которому в судебной практике еще не было.

— Но они же ничего не знали. Я все делал аккуратно, я не причинял им боли.

— Как вы выбирали могилы? — Котов наконец отошел от окна и в кабинете стало светлее.

— Я приходил ночью, находил маленькие могилки, проверял их на контакт, потом делал подкоп и смотрел — насколько глубоко расположен гроб. Отдирал стамеской доски, а дальше все, как и раньше. Оставлял тело в укромном месте, потом приносил домой.

— Зачем замазывал таблички? — Лицо Сергеева оставалось каменным.

— Но их же там больше не было. Это нехорошо. Неправильно. Там указан период их жизни, но я ее продлил. Они уже не мертвые. Нельзя думать о живых, как о мертвых. Это не правильно.

— Зачем вы это делали?

— Я очень хотел ребенка. Девочку. Дочку. Свою. Хотел взять из детдома, мне не дали.

Он стал жалким. На долю секунды Лена испытала к нему сочувствие. Кажется, она поняла. Поняла его воспаленное одиночеством желание. Желание избавиться от внутренней боли. Желание возместить то, чего не дала судьба и промысел Божий. Кто может постичь этот промысел? Как проходит распределение? Почему Регина, которой дети были не нужны, не мучилась бесплодием? Моськин же наоборот — так хотел их иметь, что сошел с ума. Как бы ужасно это не звучало, но несмотря на все, он их любил. И в отличие от Регины не причинял зла. Как бы все повернулось, имей он нормальную семью?

— А жениться и завести нормальную семью в голову не приходило? — словно прочитав ее мысли, спросил Вадим.

— Не мог. Я уже был женат. Она умерла. Давно. Вот. — Моськин протянул руку. На безымянном пальце врезалось в кожу металлическое кольцо. — Я обручен с ней навечно. Кольцо срослось с кожей, я не мог его снять. Это знак. Но я нашел похожую и сделал ее. Вы видели, это моя Снежана. А Маша наша дочь. Я создал большую семью. Мы пели песни, читали стихи, у нас был свой внутренний мир. Я никого не пускал в этот мир. Я все описывал в книге. Я люблю фантастику. Я занимался су… креацией.

— Я не могу слушать этот бред! — Котов подошел к Моськину и наклонился к его лицу. — Ты, тварь, получишь свой срок за надругательство над телами умерших детей. Но скорее всего тебе грозит пожизненная дурка.

— За что? Я просто ученый, я хранил их, чтобы, когда наука научится бороться с раком, их могли оживить. Сейчас генетика развивается активными темпами. Исключительно… Исключительно ради этого.

— Лена, убери его. — Сергеев еле сдерживался.

Лена нажала кнопку вызова, но Моськин продолжал бубнить:

— Я изучал теорию, технологию мумификации по всем доступным книгам. Для этого я изучил древнеегипетскую письменность, чтобы изучать все это дело в первоисточниках. Я ездил по различным областям, изучал технику мумификации в различных грунтах…

— Уведите!

Самогон не пью, пордон

— Ах, какая прелесть! — Лидия прокрутила «Фуэте» и, приподнявшись на цыпочки, чмокнула Агату в щеку. — Ну, иди, садись, вон там, рядом с Машей.

Кто из гостей Маша — понять было нетрудно. За круглым столом сидели четыре человека, женщин, если можно так сказать, из них было две. Дебелая рыхлая дама с большими цыганскими «подковами» в ушах. Именно страсть к цыганским украшениям выдавала в ней сестру Лидии. И совсем еще юное создание в ажурном белом платье и огромным бантом на голове. Агата Тихоновна сначала решила, что это дочь сестры и так, как свободное место было только рядом с девочкой, то уверенно направилась в ее сторону. Однако приблизившись, Агата Тихоновна озадачено замерла. При более близком рассмотрении Маша оказалась огромной, почти в человеческий рост куклой.

Заметив растерянность гостьи, сидевший по другую сторону от куклы сын Лидии, Андрон, произнес:

— Знакомьтесь, это Маша!

Оцепенев, Агата Тихоновна смотрела на куклу.

— Маша, это Агата Тихоновна, наша соседка, — как ни в чем не бывало продолжил Андрон.

— Да садись ужо, — толкнула в спину Лидия и расхохоталась. — Ты шо, кукол никогда не видела?

Агата присела на край стула и почувствовала, как ее прошиб холодный пот. На тарелке перед куклой лежал горкой салат «Мимоза» и кусок мяса «по-французски». В бокале возле тарелки краснел клюквенный морс.

— Угощайся, ну шо ты? — Моськина плюхнулась рядом и налила в пустой бокал домашней самогонки. — Штрафную!

— Не, не, я не пью, — опомнилась Агата, отодвигая бокал.

— Да шо ты как чужая, давай, скажи тост. — Лидия сгребла ложкой салат из хрустальной ладьи и шлепнула его на тарелку гостье так, что полоски тертой моркови разлетелись в разные стороны.

— За именинницу! — Выдавила из себя Агата.

— Ну шо ты на сухую, давай хоть морсика. — Именинница потянулась за бокалом, что стоял напротив куклы.

— Это Машенькин, — Андрон зло оттолкнул руку матери.

— Нет, нет, не надо, я не хочу морс, — испуганно отодвинулась от куклы Агата, — я лучше самогонки, — и, схватив бокал, залпом опрокинула его.

— А ну дай сюда, — завопила побирушка и вцепилась в кулек с ребенком. — Мое!

— Стоять! — закричала Лена, прижимая к себе сверток. — Следственный отдел, вы арестованы.

Последняя фраза откинула нищенку на три шага. Она похлопала округлившимися глазами и припустила прочь, бросив и ребенка, и пустую тряпичную сумку.

На мгновение Лена замерла, не зная как поступить. Бежать за нищенкой, да еще со свертком в руках не имело смысла. Она посмотрела на ребенка и остолбенела. Это была не кукла, совершенно точно не кукла. С воскового лица на нее смотрели два не кукольных, человеческих глаза. Но глаза, как и все остальное в этом ребенке было не живым, и не мертвым, а замершим, остановившимся во времени. Она почувствовала, как сначала подкосились ноги, потом закружилась голова и, понимая, что теряет сознание, сильней прижала к себе одеяло с детской мумией.

— А ну стой!

Команда прозвучала как «отбой воздушной тревоги». Быстрые шаги и перед носом Бурочкина нарисовались два серых кроссовка фирмы «Ника». Гриша поднял глаза и заплакал.

— Не убивайте!

— Ты чего, дед? — Сергеев присел и заглянул в светящиеся страхом глаза. — Вставай, поедем в отделение.

Ужас в глазах сменился радостью.

— В отделение! — нутро Гришы Бурочкина возликовало. — Да, да, в отделение, — прожевал беззубым ртом. — Шкорее, отщюда, шкорее.

— Чего это ты так торопишься, — напарник Сергеева стрельнул в сторону сигарету и подошел к распластавшемуся по земле бомжу. Брезгливо поморщился. — На фиг он там нужен. Грязный весь, вонючий, еще заразу какую-нибудь притащит.

— Допросить надо.

— Так здесь и допросим.

— Ни надо шдесь, ни надо. — Гриша обхватил ноги Сергеева. — Жаберите меня отщюда, не брошайте.

— Да в чем дело? Что тебя так напугало?

— Там… Там… — Гриша тыкал трясущимся пальцем вглубь кладбища.

— Что там? Ты что-то видел? — Вадим присел, и запах мочи врезался в нос.

— Нет… Не видел… Шлышал.

— Что ты слышал, дед?

— Пешню.

— Да он пьяный… — напарник дернул Сергеева за плечо. — Ща он тебе наплетет. Песню он слышал.

— Подожди, Егор. Что-то здесь не то. — Вадим склонился ниже. — Ты откуда выполз?

— Вон оттуда… Я… Там у дуба могила… Я щидел, поминал, и шлышу голос… Щпят ушталые игрушки.

— Ага? — хохотнул Егор. — Спокойной ночи, мертвецы!

— Вот… Да… — Бурочкин захныкал.

— И что красиво пел? — Развеселился напарник.

— Погоди, Егор! — Сергеев высвободил ноги и отступил на шаг. — Побудь здесь с ним, а я прогуляюсь к дубу, посмотрю, кто там песни распевает.