VolginaAnastasia

— Кто здесь Разумовский? — прогремела она, окидывая кабинет властным взглядом. — А, ты! Мне сыщика самого лихого надо! Дело государственной важности!

Арсений Игоревич медленно поднял на нее глаза, не выражая ни удивления, ни раздражения. Его спокойствие, казалось, лишь распаляло гостью.

— Агриппина Федоровна Мохова, — отрекомендовалась она, ударяя себя в грудь перстнями пальцами. — Владелица ситценабивной мануфактуры на Пресне! У меня пропажа! Кража! На двести тысяч целковых! Бриллиантовое колье «Утренняя заря»! Фамильное! Застрахованное! — С каждым словом ее голос взвивался все выше.

Разумовский молча указал ей на кресло. Женщина плюхнулась в него, вся пережимаясь от негодования.

— Обстоятельства, Агриппина Федоровна, — мягко, но твердо попросил он. —С самого начала.

История, рассказанная сквозь всхлипы и проклятия, была такова. Ее бриллиантовое колье, ее сокровище, хранилось в массивном, новейшем несгораемом сейфе английской работы, стоявшем в ее спальне. Сейф был заперт. Комната на ночь запиралась на ключ изнутри. Единственный ключ от сейфа висел на поясе у самой Агриппины Федоровны на прочной серебряной цепочке. Утром, отперев сейф, она обнаружила, что отделение для колье пусто. Ни окон, ни дверей взломано не было. Никаких следов. Совершенно невозможно.

— Как призрак прошел! Или колдовство какое! — заключила она, судорожно сжимая в руках платок.

— Кто имел доступ в покои? — спросил Разумовский.

— Да кто?! — фыркнула купчиха. — Лизавета Ивановна, компаньонка моя. Девица тихая, ученная, почитай что родственница дальняя. Вечно с книжкой своей. Да она и мухи не обидит! Племянник мой, Аркадий, приказчик. Делами заводится, доклады приносит. Так он парень деловой, ему не до блях моих! Ну и прислуга... горничная Машка, дворецкий Игнатий... Люди проверенные, верные! Небось, извне кто...

Но ее собственный неуверенный тон говорил об обратном. Она инстинктивно чувствовала, что предатель — среди своих.

Арсений Игоревич откинулся на спинку кресла. Дело о краже из запертой комнаты и запертого сейфа. Идеальная головоломка, способная развеять даже самую стойкую хандру. В его глазах вспыхнул, знакомый Степану, изумрудный огонек азарта.

— Что ж, Агриппина Федоровна, — произнес он, поднимаясь. — Дело и впрямь представляется занятным. Позвольте мне собраться, и мы с вами отправимся на Пресню. Посмотрим на этот волшебный сейф и поговорим с вашими верными людьми.

Хандра окончательно отступила. Начиналась охота на невидимого вора.

Особняк Агриппины Федоровны на Пресне и впрямь напоминал дорогой ларец, набитый до отказа всем, что было модно, богато, но абсолютно лишено вкуса. Позолота на лепнине слепила глаза, бархат на стульях был таким густым, что, казалось, в нем утонет любая брошенная невзначай монета, а в огромной оранжерее при входе зрели лимоны — символ нового, невесть откуда взявшегося богатства. Воздух был густым и сладким от смеси запахов дорогих духов, воска и пирогов из людской.

Разумовский, сопровождаемый разгневанной хозяйкой, проследовал в ее опочивальню. Комната была воплощением китча: огромная кровать с балдахином, трюмо, уставленное флаконами, иконы в золотых окладах и — главный «житель» комнаты — массивный, темно-зеленый сейф с блестящим медным замком фирмы «Чабб». Он стоял на виду, как алтарь, на котором приносили жертвы богине Процветания.

Арсений Игоревич снял перчатки и принялся за осмотр. Его пальцы скользнули по холодному металлу, по краям дверцы, вокруг замочной скважины.
— Ни царапин, — пробормотал он себе под нос. — Ни следов фомки, ни засечек от отмычек. Англичане делают добротно.

Агриппина Федоровна, пыхтя, вставила ключ и с щелчком открыла массивную дверцу. Внутри, на бархатных подушечках, покоились другие сокровища: изумрудная брошь, жемчужные сережки, перстни. Одно отделение зияло пустотой.

Разумовский не стал сразу смотреть на содержимое. Он наклонился и заглянул в самую глубину пустого гнезда, туда, где бархат образовывал темный уголок. И замер. На темно-синем бархате лежали едва заметные мелкие белые крупинки, похожие на сахарную пудру или кристаллы соли.

— Что вы там нашли? — беспокойно спросила Мохова, пытаясь заглянуть ему через плечо.
— Пыль, сударыня. Обыкновенная пыль, — невозмутимо солгал Разумовский, аккуратно стряхивая крупинки в маленький сложенный бумажный пакетик, который всегда носил с собой. Для всех это был мусор. Для него — первая нить.

Затем он принялся опрашивать домочадцев, собравшихся в гостиной.
Лизавета Ивановна, худая, бледная девица в простом темном платье и с пенсне на носу, казалось, готова была расплыться от страха. Она все время поправляла очки, а ее пальцы нервно перебирали край передника.
— Я... я ничего не слышала, Арсений Игоревич. Сплю в соседней комнате. Дверь была заперта... Это должно быть колдовство... — ее голос был тихим и прерывистым.

Аркадий, молодой человек в строгом сюртуке, напротив, был подчеркнуто деловит.
— Сейф английский, взлому не поддается. Значит, или ключ подделали, или хозяйка сама его открыла и забыла. Страховые компании, знаете ли, любят такие фокусы, — он бросил многозначительный взгляд на тетку, которая вспыхнула от ярости. — Или же тут работа настоящего асса, «призрака». В Петербурге, слышал, такой орудует.

Дворецкий и горничная лишь разводили руками, клянясь в верности.

Разумовский слушал, кивал и все больше утверждался в своей мысли. Все было слишком очевидно в своей «невозможности». Слишком театрально.

Вернувшись в кабинет сейфа, он еще раз окинул взглядом комнату. Запертые окна. Запертая дверь. Невзломанный сейф. И горстка белых крупинок в его кармане.

«Кража невозможна, но она произошла, — пронеслось в его голове. — Значит, она возможна. Но совершена не воровской отмычкой, а умом. И это... это уже занятно».

Возвращение в кабинет на Тверском бульваре было подобно возвращению альпиниста с заснеженной вершины в теплую, наполненную книгами долину. Суета и крикливый блеск пресненского особняка остались за спиной. Здесь царили порядок, тишина и холодный свет разума.

Не снимая пальто, Разумовский направился к стоявшему в углу кабинета массивному дубовому столу, заставленному склянками, ретортами и приборами. Это была его небольшая лаборатория — место, где бесплотные догадки обретали вес и форму. Он зажег газовую горелку, и синеватое пламя осветило его сосредоточенное лицо.

Достав бумажный пакетик, он пинцетом аккуратно высыпал белые крупинки на предметное стекло мощного микроскопа Цейсса. Под линзами они предстали не просто пылью, а мелкими, чуть угловатыми кристаллами. Взяв пипетку, Арсений Игоревич капнул на них слабым раствором соляной кислоты.

Раздалось легкое, но отчетливое шипение. Крупинки пустили пузырьки и начали растворяться.

— Не сахар и не соль, Степан, — произнес Разумовский, не отрываясь от окуляра. — И уж тем более не пыль. Это гипс. Алебастр, если быть точным. Самый обыкновенный, который используют штукатуры и скульпторы.

Камердинер, стоявший у двери, молча кивнул. Он давно привык к тому, что его барин разговаривает сам с собой в процессе размышлений.

— Но что ему делать на бархате драгоценного сейфа? — продолжал вслух Разумовский, отходя от микроскопа и принимаясь медленно прохаживаться по кабинету. — Ответ очевиден. Слепок.

Он резко остановился у этажерки с научными журналами и начал листать последние номера «Химического обозрения» и «Записок Русского технического общества». Его пальцы остановились на статье об экспериментах с быстрозастывающими формами.

— Так... конечно. Это же очевидно, — прошептал он, и в его глазах вспыхнул огонь озарения. Он мысленно восстановил картину преступления, и все пазлы встали на свои места.

— Он не взламывал сейф, Степан. Он его скопировал. Методом, достойным уважения, негодяя, но ума незаурядного.

Он обернулся к своему слуге, словляя его в собеседники.

— Представь: преступник — человек образованный. Он знает свойства материалов. Он под каким-то предлогом — скажем, «почистить» или «осмотреть на предмет поломки» — выманивает у доверчивой Агриппины Федоровны ключ. Но он не делает с него восковой или пластилиновый слепок, который можно смять или который растает в кармане. Нет. Он использует мелко молотый алебастр, разведенный водой до состояния густой сметаны.

Разумовский сделал выразительную паузу, наслаждаясь изяществом замысла.

— Эту кашицу он втискивает в замочную скважину, предварительно заткнув ее с другой стороны. Ключ, исполняющий роль опоки, вставляется внутрь. Гипс схватывается за считанные минуты. Остается лишь аккуратно извлечь ключ вместе с идеальной, твердой формой его бородки. Вот оттуда и эти крупинки — остатки гипса, что осыпались при извлечении.

— Но барин, — осторожно вставил Степан, — слепок-то твердый. Его в кармане не унесешь, не разломив.

— Именно! — воскликнул Разумовский, щелкнув пальцами. — В этом-то и весь фокус! Чтобы унести слепок, его не нужно уносить. Его нужно разрушить на месте. Гипс — материал хрупкий. Достаточно аккуратно по нему стукнуть — и он рассыплется обратно в порошок, который можно просто смести в бумажку. Или... — его взгляд вновь стал острым, — его можно было не уносить вовсе.

Он снова подошел к столу и показал на горелку.

— Алебастр имеет любопытное свойство, при нагревании он теряет кристаллизационную воду и снова становится порошком. Представь: преступник делает слепок, а позже, вернувшись к сейфу под предлогом, скажем, «проверить, все ли в порядке», подносит к замочной скважине скрытый источник тепла. Маленькую спиртовую лампу, раскаленную спицу... Гипс рассыпается, и он просто выдувает его оттуда. Остается лишь пыль, которую никто не заметит. Но несколько крупинок все же упало внутрь, на бархат.

Теория была безупречна. Она объясняла все: и отсутствие взлома, и «невозможность» кражи, и странные белые крупинки. Оставался один вопрос: кто в доме Моховой обладал достаточными познаниями в химии и хладнокровием для такого изощренного плана?

Ответ пришел сам собой, подкрепленный наблюдениями за поведением. Лизавета Ивановна. Тихая, образованная компаньонка с нервными руками и пенсне на носу. Та, что была «почитай что родственницей» и имела постоянный доступ к хозяйке.

Он подошел к окну, перебирая в кармане екатерининский пятак. В его уме, словно детали сложного механизма, щелкали и вставали на свои места последние факты.

Белые крупинки. Гипс. Сложный химический метод, требующий знаний и хладнокровия. Из всех обитателей шумного, безвкусного особняка на Пресне лишь один человек подходил под этот портрет. Лизавета Ивановна. Образованная девица из обедневших дворян, вынужденная играть роль униженной приживалки при грубой и невежественной купчихе. Ее нервные руки, ее пенсне, ее испуганные глаза, прятавшие ум и гордость, — все указывало на нее.

Но зачем? Деньги? Нет, слишком изощренно для простой корысти. Это была месть. Месть за годы унижений, за насмешки, за положение служанки при осле, разряженном в шелка. И жажда свободы. Продав колье, она могла бы начать новую жизнь, независимую от милости Агриппины Федоровны. Это был не криминальный план, а акт отчаяния и надежды.

Осталось лишь доказать это. Прямых улик не было. Значит, нужна была хитрость. Ловушка, в которую гордая и умная девушка попала бы сама.

На следующее утро Разумовский вновь появился в особняке Моховой. Он собрал всех обитателей в той самой гостиной, уставленной золоченой мебелью.

— Дело, кажется, сдвинулось с мертвой точки, — объявил он с деловым видом. — При осмотре колье ранее я нанес на него специальный, моей собственной разработки, химический состав. Он невидим и абсолютно безвреден. Но он обладает одним свойством: при контакте с кожей он впитывается и через трое суток проявляется на руках вора в виде стойких бурых пятен, которые не смываются водой. Состав уже подействовал.

В комнате повисла напряженная тишина. Аркадий невольно взглянул на свои руки. Агриппина Федоровна с надеждой уставилась на Разумовского. Лизавета Ивановна побледнела как полотно и спрятала руки в складках платья.

— Ровно через трое суток, в этот же час, я прошу всех снова собраться здесь, — продолжал сыщик, обводя присутствующих ледяным взглядом. — Для визуального осмотра. Преступник будет разоблачен. Надеюсь, виновник явится с повинной раньше, дабы избежать публичного позора.

Эффект был достигнут. Сомнения и страх посеяны.

Три дня спустя, в назначенный час, гостиная вновь наполнилась людьми. Пришли все, кроме одной особы. Лизаветы Ивановны.

— Где же она? — взорвалась Мохова. — Марш, Машка, зови ее!

Но Разумовский поднял руку.

— Не надо. Я сам.

Он поднялся по лестнице в комнату компаньонки. Дверь была не заперта. Он вошел без стука.

Сцена, представшая его глазам, была красноречивее любого признания. Лизавета Ивановна стояла на коленях перед тазом с водой. Ее руки были красны от трения и едкого запаха уксуса, который она лила на них из графина. Она с остервенением скребла кожу щеткой, всхлипывая от отчаяния и боли. На полу валялась брошенная книга по химии.

Увидев Разумовского в дверях, она замерла. В ее глазах читался ужас, стыд и... облегчение.

— Он не смывается... — прошептала она безумно. — Никак не смывается...

— Потому что его нет, Лизавета Ивановна, — тихо сказал Разумовский. — Никакого состава не существует. Это была ловушка. И вы в нее попали.

Девушка без сил опустилась на пол. Потом заговорила, срывающимся от слез голосом. Она рассказала все. О своем отце-изобретателе, умершем в нищете. О ежедневных унижениях со стороны Моховой, которая смеялась над ее «ненужной» ученостью. О своем плане.

— Я... я прочитала о методе... с гипсом. Сказала ей, что ключ нужно почистить от окиси. Она отдала... — она всхлипнула. — Я сделала слепок... а чтобы его извлечь и не заметили, я... я налила в маленькую резиновую грелку горячей воды и приложила к замочной скважине. Гипс рассыпался... я его выдула. Потом отлила ключ... Я только хотела начать новую жизнь... Одна... без ее насмешек...

Она рыдала, сжимая свои обожженные уксусом руки. Это была не злодейка. Это была жертва, доведенная до отчаяния и пошедшая на преступление от безысходности.

Разумовский смотрел на нее без гнева. Он нашел вора, но победа не радовала его. Он понимал, что только что раздавил хрупкую, искалеченную жизнь.

Гостиная в особняке Моховой замерла в напряженном ожидании. Агриппина Федоровна, вся переполошенная, металась между гостями, то и дело бросая яростные взгляды на дверь, за которой исчезли Разумовский и ее компаньонка. Наконец дверь отворилась. Первым вышел Арсений Игоревич. Его лицо было невозмутимо, но в глазах читалась усталая строгость. За ним, опустив голову, с красными, опухшими от слез глазами, вышла Лизавета Ивановна. В ее руках был небольшой сверток из бархатной ткани.

— Ваше колье, сударыня, — тихо произнесла она, подавая сверток Моховой.

Та с жадностью выхватила его, развернула и принялась чуть ли не зубами проверять блеск каждого бриллианта. Убедившись, что «Утренняя заря» на месте, она испустила облегченный вздох и тут же набросилась на девушку:

— Ах ты, змея подколодная! Я тебя приютила, а ты! В полицию! Сейчас же подать карету! В Сибирь ее, воровку!

— Момент, Агриппина Федоровна, — холодно остановил ее Разумовский. — Прежде чем звать городовых, подумайте о последствиях. Громкий суд. Газетные заголовки: «Воровство в доме Моховой». Насмешки всего купеческого сословия. Вопросы страховой компании о том, как именно была совершена кража. И главное — пятно на вашей репутации. На вашей бдительности. Хотите ли вы этого?

Купчиха замерла с открытым ртом. Расчетливый ум взял верх над гневом. Она прекрасно понимала, что скандал ударит в первую очередь по ее кошельку и положению в обществе.

— Что же вы предлагаете? — выдохнула она, уже без прежней уверенности.

— Я предлагаю вам проявить милосердие, которого, уверен, вам не занимать, — сказал Разумовский с легкой, едва уловимой иронией. — Госпожа Лизавета Ивановна вернет вам украшение. Она немедленно покинет Москву и исчезнет из вашей жизни навсегда. Она отправится, скажем, в Казань или Воронеж, где найдет себе занятие по способностям — гувернанткой, учительницей. А вы... вы избежите публичного позора и сохраните лицо. Это более чем щедрая сделка.

Мохова колебалась, но жадность и тщеславие победили. Скандала она боялась куда больше, чем жаждала мести.

— Ладно... — буркнула она, пряча колье за пазуху. — Но чтобы духу ее здесь не было! Сегодня же!

Взгляд Аркадия, наблюдавшего за сценой, выражал нескрываемое облегчение. Его подозрительность и деловитость оказались вызваны не причастностью к краже, а собственными махинациями с финансами мануфактуры, которые он боялся, что сыщик раскроет походя. Теперь он был вне подозрений.

Вечер в кабинете на Тверском бульваре был тихим и задумчивым. Разумовский сидел в своем кресле, перебирая екатерининский пятак. Дело было закрыто, преступник разоблачен, драгоценность возвращена. Но на душе было горько.

Степан молча поставил перед ним стакан горячего чая с парой долек лимона.

— Неладное что-то, барин? Дело-то раскрыли. Вора изобличили.

— Вора — да, Степан, — тихо отозвался Разумовский, не отрывая взгляда от огня в камине. — Но разве в этом была суть? Умная, образованная девушка. С талантом, с знаниями... И что? Ее талант был обращен не на созидание, а на воровство. Из-за чего? Из-за нужды, унижений, отчаяния... Из-за жестокости и глупости тех, кто обладал властью над ней.

Он замолчал, и в тишине было слышно лишь потрескивание поленьев.

— Вот что творит с человеком жажда чинов и славы... а у кого-то — просто жажда выжить. Слава, Степан, должна находить героя сама. А не вороваться по темным углам, — он бросил взгляд на портрет отца-чиновника. — Но и талант... талант должен находить применение. Иначе он гниет и становится опаснее самой отъявленной глупости.

Он с силой швырнул пятак на полированную поверхность стола. Монета звякнула и закрутилась, сверкая в свете лампы, пока не улеглась неподвижно.

Дело закрыто. Но осадок остался.

Книга бесплатная:https://author.today/work/484951author.today/...529

В проеме стояла она.

Молодая женщина, вся промокшая насквозь. Капли дождя стекали с темных, выбившихся из-под простенькой шляпки прядей на бледное, искаженное страхом лицо. Платье ее, хоть и сшитое из добротной шерсти, было явно не первой свежести и сильно поношено на локтях. Но в широко раскрытых глазах, цвета спелой сердцевины дуба, горело отчаяние дикого зверя, попавшего в капкан.

— Арсений Игоревич? — выдохнула она, не дожидаясь приглашения и делая шаг вперед. Голос ее, мелодичный, но сорванный от волнения, нарушил тишину кабинета. — Ради Бога, вы должны мне помочь! Его нет уже трое суток!

Разумовский медленно, без суеты, повернул к ней голову. Хандра не ушла, но в его взгляде появилась первая живая искра — интерес. Он ненавидел, когда ему мешали, но обожал, когда что-то нарушало предсказуемый ход вещей.

— Успокойтесь, сударыня, — его голос, низкий и ровный, действовал как бальзам. — Степан, принесите гостье стул и сухое полотенце. И налейте чаю. Горячего. Вы промокли. Простуда — плохой спутник для решительных действий.

Пока Степан суетился, женщина, представившаяся Анной Львовной, сжав в комок платок, рассказала свою историю. Ее жених, Павел Щербатов, молодой, подающий надежды архитектор, пропал. Он работал над обмерами и составлением новых планов Сухаревой башни.

— Он был в восторге от этой работы, — голос Анны дрогнул. — Говорил, что каждый камень там пропитан историей. А три дня назад... прибежал ко мне взволнованный, с сияющими глазами. Сказал, что совершил открытие! Нашел в нише в стене, за обломанным кирпичом, старый ларец. А в нем — чертежи. Не просто архитектурные планы. Сложнейшие инженерные расчеты, механизмы... Он называл это «ключом Брюса».

Разумовский поднял бровь. Легенды о «колдуне с Сухаревой башни» были известны каждому московскому обывателю.

— Мистика? — с легкой насмешкой спросил он.

— Нет-нет! — горячо воскликнула Анна. — Павел был практиком. Он говорил, что это чертеж какого-то невероятного навигационного или астрономического инструмента. Точности невиданной! Он сказал... — она замолчала, подбирая слова. — Сказал, что эта находка может вернуть России славу великих изобретателей, затмить самые современные европейские разработки.

— И что же он сделал с этим открытием? — мягко спросил Разумовский, уже мысленно рисуя карту возможных последствий.

— Он... он был наивен, — в голосе Анны послышалась горечь. — Решил, что должен рассказать все своему покровителю, действительному статскому советнику Платону Петровичу Черкасову. Тот курирует работы в башне, он известен своей близостью к научным кругам. Павел верил, что Черкасов поможет ему представить чертежи в Императорское общество... Он ушел к нему вечером и не вернулся.

Анна Львовна умолкла, смотря на Разумовского с мольбой. Степан поставил перед ней горячую чашку, но она не обратила на нее внимания.

Хандра в кабинете рассеялась окончательно. Ее место заняло привычное, острое любопытство. Перед мысленным взором Разумовского уже стояли фигуры: восторженный гений-архитектор и умудренный опытом, влиятельный чиновник. Слишком знакомый расклад. Патриотический порыв одного и амбиции другого.

Арсений Игоревич перестал перебирать пятак. Монета замерла в его ладони, холодная и твердая.

— Анна Львовна, — сказал он, поднимаясь с кресла. В его глазах уже горел изумрудный огонь, который появлялся лишь тогда, когда ниточка дела была найдена. — Вашу историю я выслушал. Дело представляется мне... занятным. Будьте любезны, повторите все еще раз, не упуская ни единой детали. Особенно о визите к господину Черкасову.

Он подошел к столу, достал лист чистой бумаги и приготовил перо. Первое дело, прохладного октября 1825 года, Арсения Разумовского начиналось. После подробного рассказа прекрасной особы, он и Степан направились познакомится поближе с Павлом.

Сухарева башня вздымалась в блеклое московское небо угрюмым, несокрушимым исполином. Ее ярусы, напоминавшие то ли крепость, то ли голландскую ратушу, отбрасывали на окрестные переулки длинную, холодную тень. Стоя у подножия, Арсений Игоревич на мгновение ощутил груз столетий — здесь время текло иначе, густело, как старый мед. Степан, шедший чуть позади с массивным фонарем, кряхнул:

— Место, что говорить, мрачноватое, Арсений Игоревич. Говорят, призрак самого Брюса по ночам здесь прогуливается, поскрипывает своими механизмами.

— Призраки, Степан, обычно боятся сквозняков и сырости не меньше нашего, — сухо парировал Разумовский, толкая тяжелую дубовую дверь. — А нам нужны не духи, а факты. И они, как правило, не скрипят.

Внутри пахло пылью, старым деревом и холодным камнем. Воздух был неподвижен и спертым. Их шаги гулко отдавались в пустых, заставленных лесами сводчатых залах. Сторож, сухопарый старик с глазами, выцветшими от времени, повел их по витой каменной лестнице наверх, в комнату, отведенную под кабинет архитектора.

— Здесь барин Щербатов трудился, — проскрипел он, крестясь на темный угол. — Последние дни сам не свой был, все что-то бормотал... Будто колдун его замутил.

Разумовский пропустил суеверия мимо ушей. Его взгляд, уже острый и собранный, скользнул по помещению, выискивая малейший диссонанс в хаосе творческого беспорядка.

Комната была завалена свитками чертежей, книгами по архитектуре и навигации, образцами камня. Но беспорядок этот был обманчив. Разумовский сразу отметил первую улику: ящик стола был выдвинут, папки и бумаги на столе лежали в явной неестественной тесноте, будто кто-то крупно и торопливо рылся в них, а затем попытался кое-как вернуть все на место.

— Ищем не то, что есть, Степан, а то, чего нет, — тихо произнес Арсений Игоревич, подходя к столу. — Ищи то чего не хватает.

Он надел перчатки. Его пальцы, легкие и точные, начали просеивать хаос. Под грудой исписанной кальки он нашел то, что искал. Небольшой, надорванный клочок тонкой бумаги, на котором угадывалась часть изящного, непохожего на обычные архитектурные планы чертежа. Сложное переплетение шестерен, дуг, непонятные числовые расчеты на латыни. «Ключ Брюса»? Не мистика. Голая, гениальная инженерия.

— Смотри-ка, — наклонился Степан, указывая толстым пальцем на пол возле ножки стула.

На сером камне, почти незаметно, лежали две третьи улики. Первая — крошечный осколок стекла от пенсне с обломанной дужкой. Вторая — едва заметное малиновое пятнышко, засохшая капля какого-то лака. Разумовский аккуратно подцепил осколки и принюхался к пятну.

— Дорогой французский фиксатив для усов и волос, — заключил он. — «Тип-Топ» или что-то в этом роде. Павел Щербатов, судя по рассказам его невесты, молодой человек скромного достатка. Он вряд ли пользовался такой парфюмерией. И очков, — Разумовский бросил взгляд на найденный осколок, — не носил.

Он выпрямился, окидывая комнату последним оценивающим взглядом. Картина вырисовывалась четко и ясно.

— Здесь был не призрак, Степан. Здесь был живой человек. Сильный, нервный, спешащий. Он вломился сюда, искал что-то конкретное — те чертежи. Перерыл все, нашел то, что искал, и ушел, прихватив с собой всю папку с основными работами Павла, чтобы скрыть, что именно ему было нужно. А в спешке обронил это, — Арсений Игоревич показал на осколки. — И оставил след своего тревожного, но дорогого туалета.

— Значит, похитили? — мрачно спросил Степан.

— Значит, украли, — поправил его Разумовский. — Украли не человека, а идею. Чертеж. Плод ума. И теперь этот плод кто-то очень хочет присвоить. Все гораздо прозаичнее и подлее, чем призраки, Степан. Мистика кончилась. Начинается охота на вора.

Они направились к главному и на данный момент единственному подозреваемому.

Особняк действительного статского советника Платона Петровича Черкасова поражал не столько размерами, сколько нарочитой, кричащей роскошью. Казалось, хозяин скупил все, что было самым дорогим и модным в московских лавках, и сгрудил в этих комнатах без всякого вкуса и смысла. Золоченая лепнина, тяжелые бархатные портьеры цвета спелой вишни, массивная мебель из красного дерева, начищенная до ослепительного блеска — все это должно было свидетельствовать о достатке, а на деле лишь кричало о тщетной попытке купить себе вес в обществе.

Кабинет Черкасова был таким же: дубовый письменный стол, уставленный дорогими безделушками, портрет государя в золоченой раме, ковер с вычурным восточным узором. В воздухе густо стоял запах дорогого табака и все того же навязчивого лака для волос.

Сам хозяин кабинета поднялся навстречу гостю с видом озабоченного и крайне занятого человека. Платон Петрович Черкасов, мужчина лет пятидесяти, был тщательно выбрит, напомажен и одет в отлично сшитый, но слишком яркий для чиновника его ранга сюртук. Его лицо, полное и холеное, с тщательно подстриженными бачками, пыталось выражать соболезнующую участливость, но холодные, умные и невероятно внимательные глаза выдали настороженность еще до того, как он раскрыл рот.

— Арсений Игоревич? Разумовский? — произнес он, указывая на кресло напротив стола. Голос у него был низкий, бархатный, поставленный — видимо, долгими тренировками перед зеркалом. — Мне доложили. Ужасное происшествие с молодым Щербатовым! Я сам вне себя. Такая надежда нашей архитектуры, такой талант! Я сделал все, что мог, — немедленно оповестил полицию, навел справки...

Разумовский сел, приняв непринужденную позу, но его глаза, как буравчики, впивались в собеседника, считывая каждую мелочь, он заметил потрепанный учебник по механике, который совершенно не вписывался в эту нелепую роскошь.

— Вы были, кажется, последним, кто видел Павла Алексеевича в тот вечер? — мягко начал Арсений Игоревич.

— Да, именно так! — Черкасов всплеснул руками, изображая искреннее потрясение, но его взгляд на мгновение уперся в перстень на собственном пальце, будто проверяя, хорошо ли он блестит. — Он прибежал ко мне взволнованный, говорил что-то бессвязное о какой-то находке в башне... Чертежи, расчеты Брюса, представляете? Но я, признаться, не придал этому значения. Юношеская восторженность, игра воображения! Я уговаривал его успокоиться, лечь спать. Он ушел, и больше... О, горе!

Рассказ был гладким, но слишком заученным. Он путался в деталях: то Павел был «в возбуждении», то «подавлен»; то Черкасов «не придал значения», то «сразу понял всю важность». Эта неровность, эта игра в искренность были для Разумовского красноречивее любых слов.

— Понимаете, Арсений Игоревич, — Черкасов понизил голос, переходя от участливости к отеческому покровительству, — дело крайне деликатное. Сухарева башня — объект казенный, чертежи — собственность государства. Слишком активное... ммм... частное расследование может навредить репутации всех причастных. И вашей в том числе.

Он откинулся на спинку кресла, сделав паузу для внушения.

— Я ценю вашу энергию, молодой человек. Но поверьте, официальные власти справятся. А человек с вашими талантами не должен пропадать в сыскном ремесле. У меня обширные связи. Я мог бы рекомендовать вас на прекрасное, спокойное и денежное место в одном из министерств. Согласитесь, это куда почтеннее, чем бегать по трущобам по наводкам каких-то кухарок.

Разумовский слушал, едва заметно улыбаясь. Он читал Черкасова как раскрытую книгу. Это был не государственный муж, а выскочка, одержимый жаждой признания. Он не хотел денег — он хотел, чтобы его имя гремело, чтобы его приняли в тех салонах, куда его не пускало происхождение. И находка Павла была для него не национальным достоянием, а трамплином. Возможностью явить себя миру как «благодетель, открывший наследие Брюса» и получить личную благодарность от самого императора.

— Ваше предложение более чем заманчиво, Платон Петрович, — вежливо ответил Разумовский, поднимаясь. — Но я, к сожалению, человек привычки. А сыск — моя единственная привычка. Я не могу оставить дело на полпути. Доброго дня.

Черкасов на мгновение опешил от такой бесцеремонности. На его холеном лице проступили краски досады, но он тут же взял себя в руки.

— Я сожалею о вашем решении. Крайне сожалею, — произнес он уже без тени гостеприимства.

Разумовский вышел в приемную, где на ковре у двери его взгляд уловил знакомый отблеск. На дорогом персидском ковре лежала маленькая, засохшая капля фиолетового сургуча. Та, что он видел в Сухаревой башне. Рядом валялось серебряное печатное колечко для сургуча — видимо, горничная не заметила его, убираясь.

Арсений Игоревич не стал наклоняться. Он просто запомнил. Печать Черкасова была в башне. Дело принимало ясный, четкий и крайне неприятный оборот.

Вернувшись в свой кабинет на Тверском бульваре, Арсений Игоревич застыл у окна, глядя на огни бульвара, но не видя их. В уме его, словно шестерни того механизма Брюса, с безупречной точностью вставали на свои места разрозненные детали. Холеный цинизм Черкасова. Пятно лака. Осколки пенсне. Капля сургуча. Пропавшая папка.

Разумовский понимал этот тип. Для них Россия — не живая, страдающая страна, а лубочная картинка, которую они сами и рисуют. И на этой картинке великое открытие должен совершить не какой-то бессемейный архитектор, а человек с положением, такой как они. Идея Отечества для них была важнее самого Отечества

Он повернулся к Степану, ожидавшему у двери.
— Он не убийца, Степан. Он — вор. И карьерист. Увидев чертежи, он понял: это его золотой билет в высший свет. Шанс затмить всех этих Румянцевых и Строгановых не богатством, а славой величайшего патриота-ученого. Но Павел был ему нужен. Черкасов — чиновник, а не инженер. Ему нужен был гений, чтобы расшифровать и доработать наследие Брюса. Поэтому он не убил его. Он спрятал. Где-то в тихом, укромном месте, под замком, где архитектор в обмен на свободу и жизнь должен творить для него.

— Подлец, — мрачно выдохнул Степан.
— Хуже. Глупец, возомнивший себя гением. И его амбиции — его слабое место. Он боится не разоблачения, а того, что слава уйдет к другому. Этим мы и сыграем.

План родился мгновенно, изящный и простой. Разумовский подозвал Степана и тихо, четко отдал распоряжения. Трактир «У Яра» гудел, как растревоженный улей. Степан, сняв ливрею и облачившись в поношенный кафтан, втиснулся в конец стола, где шумела компания кучеров и лакеев из знатных домов. Он терпеливо ждал, пока разговор не зашел о новых слухах при дворе. Подхватив кружку, он мрачно хмыкнул: «При дворе? На Тверском-то бульваре куда интереснее дела творятся. Мой барин, из сыскных, так тот вон целую шпионскую сеть под носом у жандармов раскопал. Эти пруссаки, они ведь на Сухареву башню глаз положили...». Он сделал многозначительную паузу, запил пивом и увидел, как в глазах собутыльников вспыхнул тот самый, жадный до сплетен огонек. Он недоговорил, сделал вид, что сболтнул лишнее, и завел речь о скачках. Но семя было брошено. Он видел, как один из младших лакеев торопливо покинул трактир — нести свежую, горячую новость в дом своего хозяина. Дело было сделано. Слух пополз по московским переулкам.

Ночь окутала Сухареву башню непроглядным мраком. Ветер гудел в ее бойницах. Внутри, в бывшем кабинете Павла, было темно и пусто. Лишь слабый свет фонаря, спрятанного за грудой ящиков, отбрасывал на стены тревожные тени.

Разумовский неподвижно стоял в темноте башни. Часы пробили одиннадцать. Степан докладывал, что слух пошел, но реакция была вялой. Воздух не звенел от приближающейся опасности. «Неужели ошибся? — мелькнула у него мысль. — Черкасов оказался осторожнее, чем я предположил». Эта тишина была хуже засады. Она означала провал. И в этот миг снизу донесся скрип отворяемой двери, затем — сдержанные голоса и тяжелые шаги по каменной лестнице. Арсений Игоревич выдохнул. Рыба клюнула. В комнату вошли трое: два коренастых громилы с явно недобрыми намерениями и — между ними — Платон Петрович Черкасов. На нем был дорогой темный плащ, а в руке он сжимал массивную трость. Его лицо, освещенное фонарем одного из наемников, сияло торжествующим возбуждением.

— Осмотритесь! — резко скомандовал он. — Он должен быть здесь. Искать папку с бумагами! Продажная шкура, думал, сможет провернуть свои темные делишки под носом у русской власти...

Он уже видел себя в императорском дворце, получающим орден за поимку шпиона. Он уже слышал восхищенные шепоты в аристократических салонах.

Внезапно в дальнем углу комнаты чиркнула спичка, и ровное пламя осветило спокойное лицо Арсения Разумовского. Он прикуривал от огонька тонкую папиросу.

— Добрый вечер, господин, — произнес Разумовский. — Жду вас. Или того, кого вы пришлете вместо себя. Но вы... вы пришли лично. Жажда славы — плохой советчик.

Черкасов остолбенел. Его громилы замерли в нерешительности.

— Разумовский?! — выдавил он. — Что за гнусная комедия? Где чертежи, которые ты собрался продать пруссакам?

— Чертежей здесь нет, Платон Петрович. Как нет здесь и прусского шпиона. Есть только вы. И улики, которые вы так старательно за собой таскали.

Разумовский сделал шаг вперед. Его фигура в свете фонаря казалась вдруг огромной и неумолимой.

— Вы не государственный муж. Вы — корыстный делец, прикрывающийся мундиром. Вы похитили гения, чтобы украсть его славу и пришить ее, как заплатку, к своему убогому достоинству. Дорогой лак для ваших холеных усов, — Разумовский указал на пол, — вы обронили его здесь, в спешке обыскивая стол. Ваше пенсне, которое вы раздавили, не справившись с замком. И ваша личная печать из фиолетового сургуча, что вы обронили в приемной, а потом, в панике, искали. Вы были здесь. Вы — похититель.

Черкасов побледнел. По его лицу струился холодный пот. Он пытался найти опору в своей надменности.
— Вы... вы забываете, с кем разговариваете! — просипел он, пытаясь выпрямиться. — Я действительный статский советник! Это клевета! Я уничтожу вас!

— Вы ошибаетесь, — голос Разумовского был спокоен и страшен именно этой спокойной неотвратимостью. — Я разговариваю не с чином. Я разговариваю с преступником. А ваш чин — лишь усугубляющая вину подробность. Он обязывал вас служить Отечеству, а не воровать у него.

— Господин Черкасов, — заключил Разумовский, — ваша погоня за славой окончена.

Едва Разумовский произнес свои последние слова, из темноты лестничного пролета четко и громко прозвучали шаги. В дверях комнаты возникли неподвижные силуэты в синих мундирах и касках с золочеными гренадами — жандармы, вызванные Степаном по заранее отданному приказу. Их появление было внезапным и неумолимым, как удар грома.

Платон Петрович Черкасов, еще секунду назад пытавшийся сохранить остатки достоинства, словно рухнул изнутри. Его холеное лицо исказила гримаса не просто страха, но абсолютной, животной паники. Все его мечты, все замки на песке, выстроенные из тщеславия и амбиций, рассыпались в прах в один миг.

— Вы думаете, это просто о славе, Разумовский? Вы, потомственный дворянин, с детства вращающийся в салонах, вам этого не понять! — закричал он, его бархатный голос сорвался на визгливый фальцет. Он рванулся вперед, но жандармы грубо взяли его под руки. Из под его мушкета выпал учебник по механике, тот что не вписывался в интерьер. — Моего отца, простого купца, в эти салоны пускали только затем, чтобы посмеяться над его манерами. А я... я пробивался сам. И мне нужен не просто орден. Мне нужно, чтобы они уважали. Чтобы имя Черкасова значило не только деньги, но и ум. Чтобы мой сын никогда не слышал тех насмешек, что слышал я… — Он захлебнулся, слова превратились в бессвязный поток оправданий и мольб. С него буквально стекал тот самый дорогой лак, смешиваясь со слезами бессильной ярости и отчаяния. Его арестовали в состоянии полной, унизительной истерии.

Разумовский холодно наблюдал за этой сценой, не испытывая ничего, кроме легкой брезгливости поднимая, выпавший учебник, он немного подержал его в руках и молча положил на стол . Арсений кивнул старшему из жандармов:
— Каретный сарай на загородной даче господина Черкасова в Кунцево. Ищите там архитектора Щербатова. Живого. И поспешите.

Предположение оказалось верным. Уже к утру Павла освободили. Он был бледен, изможден двухдневным заточением в холодном помещении, где его кормили хлебом и водой и заставляли под угрозой смерти работать над чертежами. Но огонь в его глазах не погас — лишь закалился сталью пройденного испытания.

В тот же день Арсений Игоревич принял в своем кабинете Павла и Анну. Молодые люди, держась за руки, были переполнены благодарностью.
— Арсений Игоревич, мы не знаем, как и отблагодарить вас, — голос Павла был слаб, но тверд. — Вы вернули мне не просто свободу... вы вернули мне честь и мое детище.

Он протянул руку с аккуратно перевязанной папкой.
— Это ваша заслуга. Я хочу, чтобы вы приняли это... в качестве вознаграждения.

Разумовский мягко отстранил папку.
— Ваша благодарность — единственная награда, которая мне нужна, — сказал он. — А это, — он кивнул на чертежи, — должно быть представлено Императорскому обществу. Вашим именем. Будьте осторожны с доверием, господин Щербатов. Талант — это не только дар, но и искушение для окружающих. Храните его бережнее.

Проводив взволнованных молодых людей, Разумовский вернулся в свой кабинет. Вечер снова опустился на Москву, но теперь тишина в комнате была иной — не давящей хандрой, а легкой, горьковатой усталостью после сделанной работы.

Он подошел к камину, где на полке стоял небольшой портрет его отца в мундире статского советника. Арсений долго смотрел на строгое, умное лицо.
— Вот что творит с человеком жажда чинов и славы, Степан, — тихо произнес он, обращаясь к камердинеру, который наливал ему чай. — Она выедает все нутро, оставляет одну лишь позолоту на пустоте. Отец служил. А этот... этот лишь прислуживал своим амбициям.

Степан молча кивнул, понимая, что слова барина требуют не ответа, лишь тихого согласия.

— Слава, Степан, — продолжал Разумовский, глядя на огни Тверского бульвара, — должна находить героя сама. А не вороваться по темным углам, как кошелек у зазевавшегося прохожего.

Он повернулся от окна, достал из кармана сюртука екатерининский пятак, подбросил его на ладони и со звонким щелчком бросил на письменный стол.

Дело закрыто.

Еще больше рассказов можно прочитать перейдя по ссылке на платформе Автор.Тудей https://author.today/work/484951

https://author.today/work/484951

— Приняла. Контроль восстановлен. А ребята пусть лучше запомнят нужные эмоции. Скоро это понадобится, — ответила ему я.

– Поучи ещё людей детей делать, давно самостоятельной стала? Сосредоточься на задании, без тебя мы долго возиться будем, ковыряя крыс из нор. Сегодня всё должно пройти нормально. Конец связи.

Наставник, как всегда, умел оставить последнее слово и направить её мысли в нужное русло. Естественно, с инструментом никто не церемонится, хотя с остальными он был ещё жёстче. Девушка мысленно возмущалась сложившейся ситуацией, желая получить внимание и признание, но боец, закалённый годами странствий в Мешке, привык к такому подходу. Леон порой даже слишком бережно относился к своему сенсору и снайперу по совместительству, словно к любимой игрушке. Порой делая неожиданные подарки, каждый год собирая новую амуницию и доставая идеальное оружие для красивого инструмента.

Пожалуй, только три забавы были у седого мужчины с холодными глазами и ледяным тоном. Сайга 12К, писать книги для следующего поколения Мешка и Алиса.

Девушка не возражала против такого подхода, будучи воспитанницей одного из самых хитрых и необычных охотников за головами. Геймера, который работает с торговым союзом с благословения совета союза игрового, при этом на хорошем счету в обоих фракциях. Пожалуй, в отсутствии эмоций есть свои плюсы, жаль, ей такое подвластно на время, да и ещё с таким откатом, что окружающие не любят находиться рядом с ней. В радиусе пятнадцати метров накрывало всех, такая вот беда. Всех, кроме наставника.

Мне уже не больно и тем более не страшно вспоминать нашу встречу, подробности померкли, умытые кровавой жатвой. Впрочем, лица обидчиков тоже затерялись среди множества подобных им безликих элементов работорговой империи, выстроенной деловыми ребятами за последние двадцать лет. Через три часа всё решится, ведь для этого собрали лучшие группы обоих фракций, заключив временный союз.

Однако, пока есть возможность, я решила ещё раз проанализировать пережитое в Мешке, возможно, анализ в очередной раз поможет обрести спокойствие. В последнее время я всё больше убеждаюсь, что трудно представить себе более благоприятный исход событий, а боль и страдания — это неизбежная цена за то, что судьба сделала меня Алисой. Жанной Д’Арк, которая дарит свободу и надежду, почти святой девой — так однажды назвал меня пожилой профессор истории, которого я спасла, а Леона он назвал Этьеном де Виньолем, немного смутившись при этом. Странный мир — странная логика. Сейчас негатив смыло местью, холодной логикой профессионала и огромной работой над собой, но когда-то всё было иначе...

author.today/...974

Книга бесплатная: https://author.today/work/464529author.today/...529

#литература #современноефэнтези #боеваяфантастика #попаданцывпараллельныймир #альтернативнаяистория #магическийреализм #приключенческоефэнтези #героймечаимагии #эпическоефэнтези #фэнтезибоевка #магическиеспособности

Что внутри:
Расшифровка интервью — Макс Вальтер без прикрас рассказывает о том, как ломаются люди, почему драки — это грязная возня, и какое оружие выбрать в новом мире.
Справочник выживальщика — классифицировали всех тварей и угроз (вирусы, радиация, мутанты) как военные инструкции.
Тест — «Какой ты выживший?» (я, кстати, Одинокий Рейдер 😎).
И ещё куча всего — от истории про то, как падают пули, до дневника парня, который нашёл этот диктофон до нас.

В общем, если вам близка тема Постапа, любите атмосферные штуки и нестандартный подход — вам сюда. Я старалась для вас!

Полистать журнал-артефакт можно тут и это бесплатно: https://author.today/post/707499