Tyrannyrichard

Пространство Тысячелетней империи.

Берлин. "Шарите" – сводный комплекс военно-медицинского назначения Тысячелетней империи.

Конец февраля 1959 года.

Восьмая очередь строительства крупнейшего в империи медицинского учреждения в этот рассветный час была пуста. Ввод в эксплуатацию был намечен на 1960 год, и Эмилю Леебу очень хотелось затмить этой постройкой все то, что было построено до него в Берлине его предшественником.

Сейчас, шагая в сопровождении Альберта Шпеера и немногочисленных приближенных по перекрытиям бетонного каркаса госпиталя, Второму канцлеру оставалось лишь удивляться, что программа послевоенной реорганизации до сих пор обходила стороной действительно нужные городу гражданские сооружения. Музей покорения мира, Памятник имперским колонистам Африки, Континентальные сверхмагистрали, связавшие сверхдержавы: Ленинград – Нижний Новгород – Уфа – Астана – Урумчи – Ланьчжоу – Шанхай, и материки империи – Африку и Северную Евразию – Уфа – Ашхабат – Бендер Аббас – Оманский Касаб – Аден – Джибути – Аддис Абеба и дальше в сторону Южной Африки… Разросшаяся Империя требовала бдительности, внимательности, а иногда – вмешательства, но только Лееб обратил внимание на Берлин. Отмена только одного решения о производстве танков "Е-400", кодовое обозначение "Клоп", он же "Бакенбарды нашего вождя", махина стоимостью в 800 000 марок за штуку, предшественник Лееба на себя тратил меньше, чем на этих мертворожденных монстров, махина, способная на равных вести артиллерийскую дуэль с корветом – давала чудовищную экономию средств. Когда Шпеер приводил эти цифры, канцлер только и думал о том, чтобы его челюсть не отвисла до пола от шока. Популярность среди жителей столицы давала политическое преимущество перед партийной оппозицией.

Наверное, когда-нибудь, самому себе, в честь своего правления, он закажет ему памятник в виде решетчатой конструкции – каркаса здания, освещенного изнутри и снаружи ярким светом.

Гулкое эхо шагов разлеталось далеко по недостроенному корпусу, сливалось в унисон и вызывало ощущение того, что это марширует целый полк солдат, а не дюжина человек.

Совпадение или нет, но этот звук напомнил Шпееру стук молотков в его архитектурной мастерской, когда шедший сейчас впереди канцлер решил внести свои коррективы в переустройство Берлина. И не где-нибудь, а сразу в центре – Народной Зале. Если раньше орел просто опирался о земной шар, то теперь его когти вонзались в глобус, сжимали его в месте прокола, и из этих мест текла воплощенная в золоте кровь. Кровь проливалась ниже, превращаясь в озеро, из которого вырастали и возвышались стилизованные фигуры представителей Истинного народа империи. Яркий блеск золота ночью сменялся на электрический блеск, знаменуя тем самым вечность Тысячелетней Империи.

Стиснув до боли зубы, министр работал инструментом, меняя макет, под одобрительные кивки оккультных ослов из общества Искателей истины и лично канцлера Лееба. Именно тогда Второй канцлер стал личным врагом Альберта Шпеера. Именно тогда он поклялся сам себе низвергнуть Эмиля Лееба. Шаг за шагом, удар за ударом, его паника усилится, он растеряет весь свой авторитет и всю свою власть и она рухнет в руки Альберта Шпеера.

И для этого надо использовать каждый удобный случай. Шагая навстречу восходящему солнцу по строительной площадке комплекса "Шарите" Его Превосходительство почетный архитектор и первый советник Империи Альберт Шпеер подсознательно чувствовал, что сегодня наступил подходящий день для нового удара на шахматной доске имперских политических интриг.

Пространство Тысячелетней империи.

Берлин. Место, не обозначенное на карте – восемьдесят четыре метра под землей. Конец февраля 1959 года.

Это единственный поезд на свете, в котором невозможно уснуть, ритмично покачиваясь в такт стучащим колесам – шумоподавление, изоляция и прочий перечень технических новинок делали состав серо-стального цвета бесшумной змеей, затаившейся в засаде среди песков. Взгляд пассажира упал на часы – начало пятого, раннее утро. Берлин еще спит.

- Паранойя моего предшественника – меланхолия, накатывавшая на Эмиля Лееба каждый раз в этом месте, да еще в такую рань, грозила перейти если не в нервное расстройство, то уж точно в легкую простуду. Так и не сумев задремать, он зябко поежился в своем пальто. Ему всегда было холодно в этом бетонированном кишечнике.

- Что Вы сказали? – сидевший напротив Шпеер заботливо налил своему начальнику новую порцию кофе. Лееб молча следил, как на экране загорались лампочки пройденных станций – до места назначения осталось совсем немного.

- Я спрашиваю, почему мы не могли поехать на машине? По улице? По воздуху? – Лееб прикусил себя за язык, но было поздно. Шпеер не подал виду, что услышал нотки его клаустрофобии, но, если бы мысли имели запах, то Лееб был готов поклясться, что учуял вящее удовольствие Шпеера. Отвернувшись от карты, он рассматривал руки министра, любезно подавшие к свежему кофе глиняную баночку с медом. Сам же чиновник предпочитал сахар-рафинад.

"Надо же, а Шпеер тот еще патриот" – подумал с усмешкой канцлер, когда не увидел имперских загнутых крестов на сахаре - "Еще одно порождение буйной фантазии предшественника, который смешивал пропаганду, символы и искусство – ставил имперские символы на зубные коронки" – Лееб случайно об узнал, когда обустраивал по своему вкусу личный кабинет в Аппарате Канцлера. Тогда, когда он распорядился вынести из своих комнат почти все портреты и вещи с символикой империи, из всех, оцепеневших от удивления партийных работников, лишь Шпеер поддержал его, заявив, что оставит первого канцлера в своем сердце, но не в своих зубах – именно тогда они сблизились. Лееб никогда не доверял ему полностью, но всю остальную партийную систему, чинившую ему препятствия, второй канцлер искренне ненавидел.

Если поток мыслей прогонял сон у других людей, то Лееба он наоборот, убаюкивал.

Канцлер одним залпом опустошил свою чашку.

- Альберт, вы не ответили на мой вопрос – Второй Канцлер Тысячелетней империи окончательно проснулся.

- Вы же знаете, господин Канцлер, что каждое Ваше появление на публике вызывает бурную реакцию жителей. Ваш кортеж ехал бы несколько часов, если не суток из гаража канцелярии на соседнюю улицу. А тут, в правительственных линиях берлинского метро, нас никто не увидит. Да и эта ветка идет к центру города прямиком из вашей личной загородной резиденции. – Шпеер в рамках допустимого вел себя неформально.

- Если мой секретариат не будет сгонять людей встречать меня и снимет с улиц портреты, то я, не то, что по улицам пройду без задержек, но даже сделаю это в гордом одиночестве, без батальона охраны. Да и для экономики это будет даже лучше – кому, как не экономическому советнику этого не знать? Да, герр Шпеер? – Лееб парировал намеки на ту сумму партийных денег, которая шла на его личное содержание.

Шпеер согласно закивал, выделив паузу в разговоре путем пережевывания утреннего десерта. Крыть было нечем. Лееб, словно опытный игрок в бильярде, допустил к игре за своим столом ближайшего сановника, но партию вел сам и явно не собирался ее проигрывать. Но с теми, кто давал слабину или, еще чего хуже, был свидетелем слабости характера канцлера, Лееб был беспощаден. Шпеер знал, что за ним тайно, ненавязчиво, но все же следят. Подняв глаза, он столкнулся со взглядом своего начальника.

- Ваш авторитет не должен вызывать сомнения у некоторых ветеранов нашей партии – словно прыгун с шестом на пике своего циркового номера, министр тактично обошел неудобные упоминания об оппозиции канцлера - на этот раз Эмиль Лееб сохранил каменное выражение лица – а я сам до конца не уверен в серьезности сегодняшнего мероприятия.

-Как знать, как знать, Альберт - канцлер оборвал бессмысленный диалог, поправляя свой костюм - отметки на карте вывели поезд  на финишную прямую.

Рябь на поверхности напитка в чашке резко вздрогнула и начала затихать – правительственный поезд начал снижать скорость, а вскоре полностью остановился.

Официант беззвучно собирал посуду, когда начальник охраны вошел в вагон и поклонился.

Машинально Шпеер про себя отметил, что до Лееба такого не происходило.

- Герр Канцлер! Герр министр! Мы прибыли. Прошу Вас.

Два чиновника в сопровождении солдат вышли из поезда. На выходе Шпеер обернулся – одежда прислуги сливалась с отделкой вагона. Посмотрев на канцлера, он увидел, как Лееб любуется замершими на перроне в имперском приветствии автоматчиками – что бы канцлер не говорил, но со стороны было видно, как бацилла феодализма попала в кровеносную систему империи. Через секунду он сам сошел на бетонную платформу правительственной системы бункеров. Готический шрифт на стене сообщал, что они прибыли в "Шарите" – сводный комплекс военно-медицинского назначения Тысячелетней империи.