В кабинет поцарапались.
— Да-да.
Дверь в кабинет распахнулась. На пороге стояла загорелая женщина лет двадцати пяти в белой косынке с выбившимися наружу локонами. Влажная юбка подчеркивала её бедра, а арбузные груди так и просились наружу из-под вышитой рубашки. В руках она держала грубо сделанную стиральную доску и пару полотенец. Вошедшая была по виду своему крестьянка, и еще она была боса.
Антон Павлович поднял голову от бумаги и, перестав грызть кончик пера, туманно уставился на гостью. В его глазах цвели сады, лаяли охотничьи борзые и прожигались стотысячные состояния; глаголы, местоимения, запятые и предлоги мелкими бесятами бежали по стеклам пенснэ. Перо роняло синие капли на почти пустой лист, начинавшийся словами: «Здравствуйте, дорогой дедушка Константин Макарыч…».
Женщина кивнула ему.
— Я энто… Живу тут по соседству… У Сундуковых кухаркой я… и... энта… звать Манею, ага… — Вошедшая огляделась, цапнула глазами каждую деталь в комнате, выждала еще несколько секунд, дабы удостовериться, что выгонять её не собираются, и вдруг, расправив плечи, тоскливо заголосила:
— Лихо у меня! Вот тута на речку пошла… через сад, как все ходют. А лапти-то оставила на крыльце у вас. Думала, постоят, чего им. Ан их нету.
— Понятно… — Чертики вдохновения наконец пропали из глаз Антона Павловича, он с сожалением положил перо и посмотрел на Маню поверх пенснэ. — То есть ничего не понятно. Я-то при чем?
— Дак как при чем! — торопливо затараторила Маня, переступая босыми ногами, с которых на паркет осыпалась земля. — Усадьба ведь ваша? Стало быть, кто-то из ваших и взял.
— М-м-м-м… Милая Маня, это невозможно. Я сегодня специально хотел остаться один, отпустил даже прислугу. Никто взять ваши лапти не мог.
— Точно не могли?
— Уж поверьте.
— Значица, это вы сами сделали… — она задумчиво повертела головой… — Ага, понимаю, как не понять. Ну, что ж, коль приглянулись… Только учтите, барин, мне без лаптей никак нельзя, мине в хату не пустят с грязными ножищами…
Она рывком приподняла подол и продемонстрировала Антону Павловичу угольно-черную пятку, а также кое-что еще, о чем ему было стыдно даже думать.
— Довольно!… — поперхнулся он и всплеснул руками, чувствуя, как краска заливает лицо от макушки до воротника. — Это было вовсе необязательно, я бы и так поверил…
Кухарка Маня подошла ближе:
— Ну вот, видите… Куды мине без обувки? Верните вещь, барин…
«Ковер испачкает, собака» — подумал Антон Павлович тоскливо, — «и откуда она взялась?»
А вслух сказал:
— Что еще за…
Его вдруг осенила страшная догадка:
— Позвольте, Маня!.. Вы что — думаете, это я взял ваши лапти???..
— А кто ж! Вы ж сами говорите, больше никого тута не было!
Кровь повторно бросилась ему в лицо. Антон Павлович бесцельно переставил на столе несколько предметов, бросил взгляд в окно и тихо поинтересовался:
— А вы не подумали — для чего они мне могли понадобиться?
— Да вот и мне чудно: чай, не бедный человек, в кустюме ходят, а лапти умыкнул. Конечно, сироту каждый обидеть норовит… Что вам до моих страданий? Новые лапти таперича только на Ивана справлю… а это еще семь дён… — её лицо неприятно исказилось. — А вам-то всё равно, вам-то это поди плюнуть и растереть! Вот вам как!
Антон Павлович растерялся:
— Но, право же, мне ваши лапти без всякой надобности! Я сам-то в туфлях хожу, вот гляньте! — Он высунул из-под стола ногу. — И, в конце концов, я не просто так сижу, вы мешаете мне работать!
Антон Павлович встопорщил усы и нервно огладил бородку. Рука его потянулась к ящику с сигарами, потом передумала и принялась нервически барабанить пальцами по столешнице.
На Маню италийские туфли на толстой белой войлочной подошве, видимо, впечатления не произвели. Да и сама комната с ружьями, саблями, тигровой и медвежьей шкурами на стене, по всей видимости, не внушила ей доверия. Рассмотрев каждую деталь, девушка затем подозрительно покосилась на вторую стену, где в аккуратных рамочках висели обложки книг.
— А вы кто?
Антон Павлович с трудом сдержался, чтобы немедля не выгнать её вон.
«Эта кухарка меня в могилу сведет», подумал он сердито.
— Что значит «кто»? Антон Павлович меня зовут!
— Да нет… Вы на кого училися? Кто по прохвессии?
— Я... кхм… Ну, врач… Но почему, собственно… я обязан…
Маня подошла ближе и с любопытством уставилась на лежащий перед ним листок бумаги.
— А енто чего? Можно потрогать?
— Чего-чего! Письмо деду! — Он начал выходить из себя. — Дед у меня на деревне живёт! Далеко!
— А вы и сам немолодой. Деду вашему уже наверно лет 100, ага… — Крестьянка тряхнула грудью и округлила рот, отчего её лицо резко поглупело, потеряв всю свою молодую привлекательность.
— Да, да… Всё, теперь я прошу меня оставить… — Он вновь взял перо и макнул в чернила, показывая, что разговор окончен.
Маня тупо глядела на него:
— Антон, энто… Э-э-э... — Она попыталась вспомнить отчество и, очевидно, не смогла, — Так не вы, что ли, лапти взяли?…
— Голуба, я уже объяснил! Нет, не я!
— А чем докажете, что не вы?
У Антона Павловича встали дыбом волосы.
— Да разве это нужно доказывать??
— Ищо ба!
— Но, поймите, я интеллигентный человек, врач! Писатель, в конце концов! Это не в моих правилах!
— Не скажите… — Она уперла руки в бока. — Счас любой со шляпой — уже быдто и интилихент… Один, вон, прославился в Тульской губернии об том месяце — тоже в шляпе, и стёкла на носу носил. Так он что творил: детишек малых леденцами потчевал, в потом в кустах с ими… И-и-и, как и сказать-то… Сволочь такая, подлец…
— Ну?.. И?.. — спросил тихо пораженный до глубины души Антон Павлович, ломая перо в кулаке.
Маня в запале хватила стиральной доской об раскрытую дверь. Та загудела.
— А что?! Убили урода, на вилы мужики подняли! А вы говорите — шляпа!
Кухарка замерла, как громом пораженная. На её пухлых малиновых губах комкалась деревянная улыбка. Нижняя челюсть клацнула, становясь на место.
— Э-гм... — нерешительно икнула Маня, пятясь.
Красный, словно помидор, Антон Павлович утробно взвыл, чувствуя, как его душит невыносимый гнев.
— Пошла на хуй, дура!!! — изо всех сил заорал он, перегибаясь через стол.
Маня отерла с лица налетевшие слюни и наконец оттаяла, с уважением глядя, как полубезумный от злости Антон Павлович нервно дергает стесняющие грудь отвороты халата.
— Так это… Простите, барин... Так бы и сказали сразу… Обозналася я… — Сглотнув, она округлила глаза и задом, мелко кланяясь, выскользнула за дверь.
Антон Павлович достал из стола бутылку и бутылку и махом выхлестал пол-литра. Его вырвало на стену. Отершись рукавом халата, он разъебал бутылку об стол. Зазвенела чернильница, всё тут же заплыло черной лужей, мокрые осколки поскакали по навощенному паркету.
— Вот... сука… Лаптей ей жалко!! Л-л-лаптей, бл-л-л-лядь… Сука! Скупердяйка! Деревенщина! Вот тебе! Вот!
Он раскрыл верхний ящик стола, достал оттуда рваные ношеные лапти и, присев на кожаный диван, долго рвал их в клочья, фыркая, отдуваясь и площадно матерясь.
О ту пору за оградой сада на сырой от дождя тропе стояло два цыганенка с самокрутками.
— Энто чего? — Спросил один, прислушавшись.
— А! Родня вся уехала, так Чехов, писатель который, сразу Маньку драть. Баба-то, мужики сказывали, на передок слаба! — Деловито пояснил второй, длинно сплевывая, и, увидев интерес в черных глазах, придержал первого за рукав рубахи. — Стой, не ходи туда, барин сегодня злые…
Зажатое со всех сторон тучами солнце садилось за рекой, птицы одна за другой умолкали; сад постепенно погрузился в дремоту и опустел. Цыганята ушли, унося с собою ведро краденых вишен. Звуки иссохли и забылись. И только ветер раз за разом гонял среди мокрых деревьев истошный, нечеловеческий крик:
— Получай, шалава, получай!..
честносперто с
udaff.com
