DariaKarga

DariaKarga

Люблю русскую хтонь и сказочки. Иногда строчу рассказы
На Пикабу
Дата рождения: 17 апреля 1997
поставил 1 плюс и 0 минусов
в топе авторов на 370 месте
745 рейтинг 181 подписчик 1 подписка 9 постов 8 в горячем

Лесная дорога

Новая часть про Отдел №0 готовилась долго, компенсирую бонусным рассказом-зарисовкой из стареньких, но любимых :)
А с Отделом можно познакомиться тут Отдел №0 - Алеша

***
Ночью у любого путника есть три нерушимых правила - не смотреть на них, не слушать их и главное – ни при каких обстоятельствах не сходить с дороги.

Богдан шел весь день. Он надеялся добраться до города и переночевать уже там, но стертая нога могла начать кровоточить. Запах крови для тварей слишком сладок, а привлекать лишнее внимание ему не хотелось.

На ночевке докучать ему соберется с десяток-другой придорожников. Эта шушера слишком слаба, чтобы всерьез навредить взрослому человеку. Если тот, конечно, не свернет в темноту леса.

Кровь же могла привлечь кого-то из глубины. Старше, хитрее, опаснее. Если такой твари полюбится твой запах, она не отстанет. Будет преследовать, куда бы ты ни шел, и ждать возможности напасть.

Богдан впервые столкнулся с лесным еще по ребячеству. Поспорил с соседским мальчишкой, что не струсит провести ночь на дороге. Мальчишка в итоге поддался на зов придорожных тварей. Богдан пытался его остановить, но только получил кулаком по носу.

Мальчик кричал не долго. Придорожники старались разделаться с ним до появления лесных – нежное детское мясо доставалось им не часто. Они сипели, рычали и завывали на разные тона. Молодые и слабые, они еще не собрали достаточно чужой плоти, чтобы стать похожими на животных или людей. Их неказистые тела, слепленные из обрывков различных живых существ и грязи, неловко толпились вокруг еще теплого детского трупа. Они рвали его подобиями лап и рук, спешно прилаживали украденное к своим уродливым тушам и тянулись за новой порцией.

Богдан знал, что нужно бежать и бежать быстро. Скорее обратно в город. Туда, где защиты будут сильнее, а его запах смешается с запахами улиц. Но он был юн и напуган. Ему казалось, что стоит хоть на секунду отвести взгляд от тварей, как они тут же набросятся на него. Богдан уже потерял счет минутам, когда у дороги показался лесной, при виде которого прочие твари пугливо разбежались.

С обочины на него смотрела крупная тварь. Ее тело состояло из четырех, может, пяти частей разных медведей. Туловище, видимо, сформировалось давно и переходы были почти незаметны. Голова далась твари труднее – она замахнулась на подобие человеку, но поспешила. С шеи прямо на мех текла грязь вперемешку с камнями и палками, а правая половина лица заметно подгнивала – не прижилась. Лесной открыл рот, обнажая ровные белые зубы с одной стороны и гниющие темные пеньки с другой. Он вывалил непослушный полуразложившийся язык и произнес:

– Кааасииивй… мааалчк, – лесной с трудом выговаривал слова, не до конца понимая, как пользоваться связками, – забеу тое лицко.

Богдан не успел даже толком испугаться – тварь запела и погрузила его в сладкие видения. Вокруг стало светло и тепло – не было ни кровавых ошметков, которые оставили за собой придорожники, ни пугающей медведеподобной твари. Только пустая пыльная дорога, которую обрамляла мягкая зеленая трава. А на обочине вилял хвостом и звонко лаял его пес – Силач.

Богдан со всех ног помчался к Силачу. Он соскучился по другу, ведь того не было уже целых два года Богдан сам проводил его в последний путь и сжег маленькое тельце. Он резко остановился, силясь вспомнить, как вообще оказался один посреди дороги, и откуда там вдруг взялся его мертвый пес. Морок начал рассеиваться.

Буквально полуметре от себя Богдан увидел уродливое лицо твари. Лесной истекал слюной, гнилью и грязью, нетерпеливо переступал с лапы на лапу в ожидании добычи. Вместо мелодичного пения он издавал отвратительные булькающие хрипы. Богдан отшатнулся.

– Уууумныыыыыыый, – протянул лесной и с досадой рыкнул, – нууууу, ничеоооо.

Тварь развернулась, отошла на несколько метров и бросилась на защитную границу дороги. Там, куда пришелся удар, граница из рунических валунов дрогнула и едва заметно сместилась. Тварь разбежалась снова.

Богдана охватил ужас – сколько таких ударов выдержит граница? Тварь не сможет долго находиться на дороге, но возможно продержится достаточно, чтобы поймать его и уйти через ту же пробоину.

Оцепенение наконец спало, и он побежал так быстро, как мог. Быстрее, чем мог. У него за спиной раздавались стенания озлобленного лесного и мощные глухие удары.

Той ночью он успел добежать до города. Весь покрытый потом, в позорно мокрых штанах, он навзрыд расплакался прямо на центральной площади. Кто-то мягко взял его за плечи и привел домой.

Мать сидела за кухонным столом с красными от слез глазами и сжимала чашку с давно остывшим чаем. Она тогда даже не стала его ругать – слишком велико было облегчение.

Когда Богдана перестала бить крупная дрожь, он рассказал обо всем, что произошло в присутствии матери, соседки и дежурного стражника. По всем законам логики, он не должен был вернуться с ночной дороги – детская психика слишком слаба чтобы противостоять напевам даже придорожников, не говоря уже о лесных. И все же он выжил и привлек к себе внимание городских охотников.

На следующий день детство Богдана кончилось. Пришло время стать мужчиной и взять ответственность за свои поступки. По крайней мере, именно так утверждал старший охотник, выволакивая Богдана за шиворот из дома.

– Ты пойми, Любав, – сказал он матери мальчика, – сынок твой кашу заварил. Пущай расхлебывает. Второй бы пацан, коль не помер, тоже бы пошел.

Сколько бы мать Богдана ни заламывала руки, Прохор был непреклонен:

– Лесной его не отпустит, будет неподалеку от города околачиваться. Поди сманит еще кого, не дело это.

Богдана потряхивало от страха пока охотники объясняли, что от него требуется. Он давился слезами, когда вместе с ними направлялся прочь из города. И даже позволил себе заплакать у самых ворот. Но первые же слезы были оборваны тяжелым подзатыльником Прохора.

– Неча хныкать, малец, – сдвинув седеющие брови отрезал он. – Приманишь лесного да за спины наши отойдешь. Не велико дело для мужика.

Посвящение в круг мужчин подействовало на Богдана отрезвляюще. Стало стыдно лить слезы перед Прохором. Как-то не солидно и по-мальчишески это было. Намотав сопли на кулак и собрав в него же волю, Богдан расправил худые плечи и пошел во главе отряда.

Они нашли лесного неподалеку от места, в котором Богдан ночевал в прошлый раз. Тварь снова попыталась навести морок, но на бывалых охотников такие фокусы не действовали.

– Как только прорвет границу, сразу прячься, – шепнул Прохор на самое ухо Богдану и по-отечески потрепал его по волосам. – Не бойся, сдюжим.

Твари потребовалось приложить немало усилий, чтобы создать брешь достаточного размера - все же шаманы их города знали толк в защитных рунах. Стоило лесному перейти границу, как он завопил от боли и ярости. Был бы он поумнее, сбежал. Против пяти сильных и опытных охотников у него не было шансов на дороге. Но им руководила злоба и жадность.

Лесной тряхнул головой и бросился на охотников. Одним отточенным движением они набросили на тварь металлическую сеть с вплетенными рунами – исход боя был предрешен. Богдану оставалось только раскрыть рот и наблюдать за слаженной работой охотников, которые молотами дробили кости обездвиженного лесного.

– Ну, братцы, булыжник на место и по домам, – с легкой отдышкой сказал Прохор, когда тварь потеряла форму и расползлась на шкуру, кожу и грязь. Он обернулся к Богдану. – А ты, малец, останки в телегу закинь, надобно огню предать. И, эт самое, утром на тренировке жду, коль не струсишь.

Богдан не струсил. Он вообще с тех пор больше не боялся – не до того было. Слишком много сил уходило на тренировки и защиту деревни. Прохор научил его, что для охотника важно сохранять голову холодной, быть осторожным и непременно оставаться в живых. Поэтому стряхнув с себя воспоминания о детстве, он разложил походный настил и аккуратно перевязал стертую ногу.

«Прожил еще один день, чем не повод для праздника?», – подумал Богдан. Он глотнул настойки и отсалютовал флягой куда-то в пустоту обочины. Туда, где уже собралась небольшая стая охочих до чужой плоти придорожников.

Не успел он расслабиться и отметить свою маленькую победу, как со стороны города донеслись крики и хорошо знакомые ему глухие удары. Богдан крепко выругался, нацепил ботинки и поспешил на помощь неудачливым путникам.

Вскоре он добрался до источника звука. Небольшой лесной пытался пробить брешь в барьере. Тварь напоминала волка, но не дотягивала до него по размеру. Видимо, она была слишком слаба, чтобы справиться со взрослым хищником, а потому довольствовалась молодняком и стариками.

Богдан облегченно вздохнул. Рассчитывать на помощь спешно удаляющихся фигур не приходилось, но с такой тварью он мог легко справиться в одиночку. И все же он сохранял бдительность – лесной хоть не был крупным, но избежал следов разложения и грязи. «Значит, давно себя собрал. Прижилось уже все. Крепкий» – подумал Богдан. Он знал, что такие твари более сильны и выносливы, чем собранные из разных животных или покрытые гнилью. Сражаться с таким лесным на дороге могло быть опасно.

Тварь немного отошла для нового броска, копнула лапой землю и кинулась к барьеру. Яростный рык оборвался четким и мощным ударом молота, который пришелся лесному по морде. Голова твари расползлась, обнажая комья грязи, листву и мелкие палки. Нижняя челюсть повисла в районе шеи бесполезной тряпкой и больше не представляла угрозы.

Не давая твари опомниться, Богдан нанес еще один размашистый удар – лесной лишился головы, но все еще был жив. Можно было бы оставить его на обочине и надеяться, что придорожники растерзают ослабевшую особь. Но надежда на случай – непозволительная роскошь, которая впоследствии может стоит кому-то жизни. Богдан снял с пояса крюк, зацепил бьющуюся в конвульсиях тушу и затащил ее на дорогу. Нескольким ударами он размозжил тело твари, и та наконец затихла.

Рассудив, что полноценного отдыха этой ночью уже не выйдет, Богдан вернулся за брошенными в впопыхах вещами и двинулся в сторону города.

Возле ворот он помахал стражникам:

– Там ваши ребятки лесного приманили. Дайте им телегу поутру, пусть приберут и сожгут останки. А вы, –  Богдан указал запачканным гнилью молотом на стражников, –  не выпускайте никого ночью, коли не готовы поручится за них своей головой.

Показать полностью

Отдел №0 - Фестиваль

Предыдущие рассказы серии (можно прочесть для понимания контекста):
Отдел №0 - Алеша
Отдел №0 - Агриппина
Отдел №0 - Мавка
Отдел №0 - Лихо одноглазое
Отдел №0 - Кораблик

Гриф любовно поглаживал шитье на новенькой льняной рубахе. Тонкая работа, заказанная у одного из лучших мастеров, обошлась ему в немалую сумму с учетом срочной доставки. Но покупка явно того стоила — подчеркивала плечи, разглаживала жесткие черты лица и придавала какой-то архаичной солидности.

— Черт, да ведь идёт, — осклабился он. — Прям первый парень на деревне!

— Ну, теперь понятно, кто у нас тут главный по славянскому дресс-коду, — раздался знакомый, скептичный голос Квоки у двери. Она прислонилась к косяку, сложив руки на груди.

Гриф кивнул:
— Видишь, товарищ начальник, есть ещё в мире вещи, которые способны порадовать честного работягу, кроме дежурств и ночных выездов. Вот, например, эта рубаха — произведение искусства, не меньше. Куда уж Шалому с его обносками из масс-маркета.

— Начальник? — усмехнулась Квока, приподняв одну бровь. — Максимум —  старший воспитатель. И то для того, чтобы ты не баловал лишний раз и глаза коллегам не мозолил.

Она зашла, аккуратно притворив за собой дверь, и обвела взглядом стены. Вся Взрослая группа теснилась в одном большом кабинете — шумном, загроможденном столами и неясно чьими кружками с облезшими логотипами и застарелыми кругами от чая.

Но Гриф был совершенно особенным птенчиком — с этим Квока примирилась уже давно и даже приучила себя получать от этого своеобразное удовольствие. За ним числилась собственная команда, персональный кабинет с диваном и чайным сервизом и главное — право почти полной неприкосновенности. Никто из старших оперативников не мог похвастаться такими привилегиями.

Молодёжь считала, что подобная роскошь досталась ему по какой-то «личной» и очень непристойной договорённости. Те, кто был постарше, знали — это просто попытка оградить адекватную часть трудового коллектива от его паскудного характера.

Квоке пришлось немало повозиться с последствиями его выходок. Гриф достался ей уже не хорошим и правильным мальчиком из учебки, а зарвавшейся и хамоватой скотиной. Оно подозревала, что это все тлетворное влияние стажировки в Детской группе, в которой нормальных людей не водилось в принципе.

— Хороший пацан, с потенциалом. Но жизни не нюхал еще, — сказал тогда Полкан. — Я ж, если его сейчас вам отдам, все загубите. Будет таким же тютей, как и все ваши.

Не раз и не два Квока пыталась присоединить к Грифу случайных оперативников — всякий раз с одним и тем же результатом. Кто-то ревел, кто-то лез в драку, а самые нежные подумывали об отставке.

Со временем Квока махнула на Грифа рукой — делай, мол, что хочешь. И Гриф зажил свою лучшую жизнь. Выглядел, черти как. Приходил и уходил, когда хотел. Сам выбирал дела по одному ему ведомому принципу.

Квока была уверена, что рано или поздно он либо сдохнет, либо станет приличным человеком и попросит о помощи.

Приличным человеком Гриф так и не стал. Более того — возле него закрутилась молоденькая, миловидная и тогда еще крайне порядочная с виду Киса. Вскоре стало понятно, что приличным человеком Киса тоже не была. Одежды на ней становилось все меньше, открывая взгляду общественности множество партаков и шрамов.

Гомерических хохот и сальности от их дружной компании так доконали всех во Взрослой, что Квока приняла решение сослать Грифа на пару с Кисой в старое подсобное помещение.

Подсобка вскоре обзавелась вентилятором, уютным диванчиком, холодильником и прочими прелестями жизни, став предметом жгучей зависти всей Взрослой. Молодняк даже повадился писать кляузы и требовать присоединения к привилегированной компании. Квока раз за разом радостно удовлетворяла подобные прошения и направляла в логово Грифа всех страждущих. Возвращались они быстро и предпочитали не распространяться о пережитом.

Самым настойчивым и неустанным жалобщиком оказался Шалом. Но в отличие от прочих он настаивал на возвращении коллег в лоно группы. Видя безынициативность и несостоятельность Квоки в данном вопросе, он решил разобраться с этим сам и лично занялся перевоспитанием Грифа.

Так Квока избавилась и от главного брюзги коллектива. Каким-то странным образом Шалом прижился в этой бессовестной компании. Он долго убеждал Квоку, что еще неделька-другая и он наставит коллег на путь истинный, но недели превратились в месяцы, а месяцы — в годы. С его уходом Взрослая группа вздохнула с облегчением. Никто больше не читал нотации по поводу не выглаженных брюк и не начищенных до блеска ботинок, разбросанных вещей и немытых чашек.

С не меньшим облегчением вздохнула бухгалтерия, да и весь Московский Отдел, когда Гриф увел к себе Мышь.

Мышь была хорошей, дотошной и очень исполнительной девочкой. Но лишь до тех пор, пока ей не срывало башню от в очередной раз некорректно поданной отчетности.

Квока хорошо помнила день, когда та заявилась во Взрослую со слишком большим для ее нежных рук пистолетом и грозилась прямо там порешить скотину, которая прислала ей подтирку вместо нормального документа. Той скотиной оказался, конечно, Гриф, и Квока нежно направила Мышь разбираться с ним лично.

Пока Мышка объясняла где, как и почему Гриф не прав, ее поили чаем. А еще кормили пирожными и очень внимательно слушали, уверяя, что такого никогда больше не повторится. Спустя несколько отчетов Мышь поняла — Грифа проще убить, чем переделать, и принялась писать за него отчеты сама. После нескольких таких отчетов на столе главного бухгалтера лежало скромное заявление с просьбой о переводе.

Постепенно шумиха вокруг Грифа сошла на нет и его небольшая группа превратилась в своеобразный отстойник для самых «сложных» сотрудников, к которым остальные старались близко не подходить.

Квока помотала головой, возвращаясь в реальность. Гриф все так же крутился у зеркала и паясничал. К рубахе добавился тулуп, валенки и ушанка. В ее сердце что-то отозвалось теплом. Все же это был ее самый любимый птенчик, который упорхнул из гнезда и обзавелся своей стаей.

— Спасибо, что согласился взять дело, — мягко сказала Квока и вздохнула. — Мы последние месяцы зашиваемся. Хтонь лезет со всех углов, никогда их столько не было.

Немного помедлив, она добавила:
— Есть подвижки по объекту «Сашенька»?

Гриф резко замер. Его спина напряглась и, Квока могла поклясться родной матерью, раздался скрежет зубов.

— Нет, — медленно сказал он, не поворачивая головы. — По крайней мере ничего, что помогло бы остановить… все это.

Квока кивнула. Слишком много тварей лезло и расшатывало повседневную реальность. Слишком много хороших людей отдавали свои жизни. С тех пор, как Гриф нашел Агриппину, они не достигли ничего. Взяли еще пару разносчиков — и все. Все нити, ведущие к Сашеньке обрывались. Она словно не существовала в привычном для людей понимании.

— Она как будто чувствует, когда мы приближаемся, — сказал Гриф после короткой паузы. — Не понимаю, зачем ей все это, но я найду эту тварь и сгною в Отдельских казематах с особой жестокостью.

Квока шагнула ближе и положила руку ему на плечо.

— Просто не забывай, что мы еще ни разу не проигрывали, — тихо начала Квока.

— Ой, —  Гриф отмахнулся, — оставь свои нежности тем, кто их хавает. По тебе можно методичку писать «Как заставить средний менеджмент работать — устаревшие приемы и шаблонные фразы».

Гриф тяжело оперся на стену. Он устал. Чертовски устал, как уставали узники Бухенвальда, когда строили себе тюрьму своими руками. Он с головой погрузился в это дело, но за полгода не добился ровным счетом ничего. Жрал, спал и срал исключительно на работе. Даже подумывал сдавать квартиру за ненадобностью. Но все без толку.

Подменышей становилось слишком много, чтобы сил Отдела хватало даже на простое сдерживание. Среди гражданских ползли слухи, а конспирологические теории цвели буйным цветом.

— Слушай, — он устало потер лицо и вернул себе привычную веселость, — просто дай мне свое материнское наставление или что там у тебя припасено и уйди, старуха — я в печали.

Гриф театрально прижал тыльную сторону ладони ко лбу и подбитым лебедем повалился на диван.

— Знаю, что ты предпочитаешь несколько более радикальные методы решения проблем, — зашла Квока издалека, — но случай у нас тут больше дипломатического характера, — она выдержала паузу, явно ожидая от него хоть малейшего признака интереса.

Гриф покачивал наполовину снятый валенок и подбрасывал в воздух ушанку, старательно делая вид, что слово «дипломатия» простому русскому парню неведомо.

— Лес, где проходит славянский фестиваль, формально под Калужским Отделом. Только у них рук не хватает, сами не выедут. А, если там действительно выводок Вил, как они утверждают, то лесок бы приберечь для личных нужд, так сказать.

— Личных? — заулыбался Гриф. — Это вы моей жопой белоснежной рискуете, чтобы депутатиков развлекать? Ай хороша, старая клуша, а я-то почти повелся, что дело первостепенной важности.

Стены кабинета отозвались гулким эхо, когда полная ладонь Квоки встретилась с затылком Грифа.

— Не старая, а сочная и опытная, сученышь, — Квока нежно погладила его по гудящему затылку. — А дело и правда важное. Если не забыл, то ораву оперативников надо одевать, обувать и кормить. А бюджет мы давно превысили и за красивые глаза нам никто ничего не даст. Работа плевая — развеетесь, попляшете и договоритесь об открытии санатория. Считай, что у тебя внеочередной выходной. Так что, бери свою белоснежную жопу и вали в Калугу.

Гриф скривился, как будто его заставляли идти на свидание к волкам, а не очаровательным танцовщицам. Он рассеянно натянул ушанку и отсалютовал Квоке. Голова трещала — он вспомнил, почему из всех старших по званию не решался дерзить только этой крепкой даме бальзаковского возраста. Рука у нее была тяжелой, а натура нежной и ранимой.

***

Гриф сидел в машине, постукивая пальцами по рулю в такт простенькому колядному мотиву, который тихо напевала Мышь. Он недовольно косился на Шалома, который даже в самой простой одежде смотрелся как былинный богатырь — плечистый, белокурый и румяный. Румянец были следствием творческих извращений Кисы, но смотрелся как родной.

Себе же Гриф теперь больше напоминал Кощея, который только притворяется добрым молодцем. Расшитая рубаха будто назло начала натирать, тулуп топорщился, а ноги в валенках нещадно потели.

Киса, впрочем, тоже не походила на положительного персонажа. Вся в каких-то бутафорских костях, черном кожаном кокошнике и латексном корсете. Гриф предпочитал не думать, где и при каких обстоятельствах мог быть использован этот корсет, учитывая специфические представления Кисы о прекрасном.

Взгляд Грифа задержался на Мыши. Он невольно залюбовался ее тонкими чертами и длинной косой. Гриф с удивлением обнаружил, что возможно впервые видит ее накрашенной и в платье.

— Ай да, красота Мышь, ай девица на выданье! — Гриф довольно сощурился, заметив под румянами настоящий пунцовый румянец, которым покрылась Мышь. И продолжил, — А вам оболтусам еще стараться и стараться. Несерьезный подход к делу, товарищи.

Киса в пол уха выслушивая причитания руководства выпорхнула из машины, лениво потянулась и направилась в сторону громкой музыки и ярких огней. Пожав плечами за ней потянулись и Мышь с Шаломом.

— Никакого почтения к авторитету, — вздохнул Гриф, выпрыгивая из машины и запахивая на ходу тулуп, чтобы скрыть оружие и небольшие баллоны с наперстянкой на поясе. Колючий вечерний воздух хлестнул его по лицу, а в ноздри ударил запах холода и замерзшей земли.

Поляна, которая должна была стать центром веселья и кутежа превратилась в грязное растоптанное месиво, в котором тут и там лежали обессилевшие люди.

— Даже в притонах так не смердит, — Шалом поморщился и укутал лицо шарфом, — Это же как надо было вывести в целом мирных созданий.

Подойдя ближе к эпицентру веселья, они ощутили резкий, противный запах пота, мочи и рвоты вперемешку с влажной землей. Казалось, что это место вобрало в себя все последствия человеческих слабостей и праздной глупости.

— Ещё и мусора наложили, — Гриф огляделся, скривившись. Обрывки ткани, рваные пакеты, брошенные стаканчики и окурки — всё это свидетельствовало о том, как легко люди забывают о тех, кто видит их с другой стороны.

Он подошел к одному из мест, где на земле виднелась зеленоватая трава — остатки танцевальных кругов Вил. Гриф указал на них остальным:

— Эту черту не переступать, если не хотите слиться в едином экстазе с остальными танцующими.

Не без удовольствия он отметил, как Шалом резко отпрыгнул от границы. Присоединиться к подобной вакханалии для него было бы слишком большим ударом по самолюбию.

На поляне царил настоящий хаос. Люди, измученные и всклокоченные, дергано и неловко двигались под музыку. Каждый в своём ритме, словно разучившись управлять собственным телом. Тяжело дышащие тела под грубой одеждой промокли и испачкались в земле, на щеках и руках налипла грязь. Широкие улыбки отдавали какой-то животной жадностью и непоколебимой решимостью продолжать пляску, несмотря на боль и натертые босые ступни, оставляющие кровавые следы на замерзшей земле.

Многие из танцующих шатались, едва удерживая равновесие. Они то и дело цеплялись за соседей, чтобы не упасть в грязь — туда, где чужие ноги неустанно топтали землю. На некоторых от одежды остались только лохмотья, сквозь которые виднелись усталые, покрытые синяками и царапинами тела.

Внимание группы сосредоточилось на тех, кто чувствовал себя легко и свободно, выделяясь на фоне полуживых танцоров. Заметить их было не трудно.

Девушки двигались совсем иначе — лёгкие, невесомые, как будто не чувствовали усталости вовсе. В отличие от остальных, они не шатались, не валились с ног, а скользили по поляне почти не касаясь земли. Платья из прозрачной ткани обвивали их фигуры, а каждое движение выглядело плавным, завораживающим, не похожим на неуклюжую и беспорядочную пляску вокруг.

Гриф тяжело вздохнул — на поляне осталось человек сто пятьдесят — двести, остальные видимо смогли уехать до того, как лесные танцовщицы в конец разгулялись. Слишком много гражданских.

— Сколько насчитали тварей? — бросил он команде, не оглядываясь.

— Кажется, их около десяти — Мышь бормотала себе под нос, — но я не уверена, может и больше.

— Значит, так. Слушайте мою команду, господа славянофилы, —  Гриф повернулся к своей немногочисленной группе. — Нас с вами мягко говоря поимели, когда отправили сюда разбираться с парой-тройкой разбушевавшихся баб. Дождаться подкрепления мы можем, но часть людей может на дожить до этого светлого мига. А посему будем надеяться, что наши дамы окажутся договороспособными.

С этими словами Гриф деловито достал наперстянку и начал опрыскивать ей границу танцевального круга.

— А если нет? — доставая похожий баллончик поинтересовалась Киса. — Я из танцев только неприличные знаю.

— Родная, — Гриф на мгновение остановился, — на то и расчет. А то ты все грозишься и никакой похабщины.

Киса басовито засмеялась и четким, отработанным движением шлепнула Гифа по той части тулупа, где должна была быть его задница.

Мышь недовольно поджала губы, и вместо того, чтобы нежно погладить свою накладную косу, вцепилась в нее с такой силой, что та отвалилась

— Шарашкина контора, блядюшник извращенцев и маргиналов, — раздраженно пробормотала она, брезгливо отворачиваясь.

Гриф услышал её тихое возмущение, но лишь усмехнулся, продолжая опрыскивать границу танцевального круга. Серьезно и сосредоточенно, сантиметр за сантиметром. Дело шло медленно, но совместными усилиями им удалось прогрызть небольшой кусок в контуре ворожбы Вил.

Сначала казалось, что ничего не произошло. Но спустя несколько мгновений ритм пляски дал сбой. Вытянутые, искаженные лица танцоров начали расслабляться, а глаза, затуманенные безумным желанием двигаться, потускнели. Одни за другими люди начали спотыкаться, терять равновесие и оседать на землю, освобожденные от чужой воли. На их лицах проступило изнеможение, дыхание стало хриплым, а тела обмякли, словно их покинули последние силы.

Вилы переглядывались и шептали что-то на им одним понятном языке. В их голосах слышался шелест травы, легкий звон капели и что-то отдаленно напоминающее щебет.

Гриф уже было зашел в круг, как почувствовал тонкие жесткие пальцы на предплечье. Мышь все еще недовольно сопя протягивала ему респиратор.

— Круг они могут срастить быстро, а танцуешь ты плохо.

— Умница, девочка, — Гриф забрал респиратор и коротко чмокнул Мышь в лоб. — Так, Мышь, Шалом, вы на стреме. Не дайте кругу срастись. В худшем случае стрелять на поражение. Если помру, высеките на могильной плите «Был растерзан нимфами». Киса, ты со мной. Держи распылитель наготове. Всем все ясно?

Еще секунду назад расслабленные оперативники подобрались и как один коротко кивнули. Гриф любил те нечастые моменты, когда его разношерстная компания запихивала свою уникальность и глубокий внутренний мир куда подальше и четко выполняла его приказы. Была в этом какая-то красота и особая стройность момента.

Осторожно шагая вперёд, Гриф вышел из тени, показавшись девушкам. Следом за ним легкой походкой в круг зашла обманчиво дружелюбная Киса. Они знали, что при текущем раскладе драка стала бы худшим из вариантов — численное преимущество было не на их стороне. Вилы замерли, их лёгкие фигуры едва касались земли. Гриф почувствовал на себе их мертвые взгляды — смесь неприязни, голода и детского любопытства.

Одна из Вил медленно приблизилась, скользя по земле. Её глаза сверкнули неестественным холодным светом.

— Ты прервал наш танец, человек. Зачем?

— Вы взяли больше, чем вам могут простить  — спокойно начал Гриф. — Жадность, дамочка, фраера сгубила.

— Жадность? — Вила резко отпрянула, ее безупречные черты лица пошли рябью, обнажая уродливые гнилые проплешины, — Мы были добры. Мы были гостеприимны. Дарили людям веселье и наши танцы. Но один из них взял то, что ему не положено!

Вила говорила все громче, почти переходя на крик. Последние слова утонули в яростном визге ее соплеменниц.

Гриф удивленно поднял бровь — силы были при них, а значит и крылья никто не мог украсть. Киса же понимающе хмыкнула:

— Вернее ту, которая ему не положена, —  она выдержала небольшую паузу, — так ведь?

Вила болезненно сжалась и медленно кивнула.

Гриф обвел взглядом заледеневшую поляну перед ним. Далеко впереди блекло просвечивали фигуры Вил, словно замерших в ожидании приказа. Растрепанные, с бледными лицами — уже не живые, но и не мертвые. Они неотрывно смотрели на одну из них, стоящую перед ним.

— Куда ты дела его тело? — хрипловатый голос Грифа звучал четко и резко, словно пощечина. — Вы же растерзали его, так ведь? Но вам было мало, вы решили замучить всех, до кого дотянетесь.

— Они нарушили закон гостеприимства, — зло бросила Вила, — и ни один из них не заступился, когда наша сестра кричала. Они все отвернулись, сделали вид, что ничего не происходит.

— Какая грустная история. Была бы, если бы это тело было твоим, — улыбнулся Гриф, — Но ты ведь и сама не имела право проникать в это тело. Ни ты, ни твои подружки не имеют никаких прав в этом мире.

Киса почувствовала, как от его слов по спине пробежал холодок. Не страх перед врагом, а леденящее ощущение полной готовности Грифа впиться зубами в глотку каждому, кто поднимал руку на людей. Он бы с радостью истребил всех «тварей» на этой поляне, а потом вернулся к своему холодному кофе, словно ничего особенного не произошло. Она гадала, как Квока умудрилась так повредиться рассудком, что послала договариваться именно его. Ожидая нападения в любой момент, она покрепче ухватила распылитель.

— Ты хотела привлечь внимание и у тебя это получилось. С этого момента вы —  собственность Отдела по борьбе с хтоническими сущностями Калужской области, — спокойно, по протоколу, продолжал Гриф. — Если вы откажетесь и нанесете нам вред, ваш лес будет сожжен, вас отловят одну за другой, лишат крыльев и подвергнут таким пыткам, что изнасилование покажется ночью любви.

На мгновение глаза Вилы сверкнули яростью и она забыв об осторожности рванулась вперед, намереваясь напасть на Грифа. Но тот даже не моргнул. Стоило Виле оказаться на расстоянии вытянутой руки, как Киса выпустила на нее струю наперстянки. Едва ядовитая влага осела на лицо и тело твари, как та осела, охваченная парализующей болью. Ее изящные черты исказились, кожа словно подсыхала и отваливалась кусками, а за спиной проступили оборванные лоскутами полупрозрачные крылья, нанизанные на тонкие желтоватые косточки.

— Вижу, что по-хорошему у нас не выйдет, — обрадовался Гриф, слегка подавшись назад и делая знак Мыши и Шалому, которые были наготове.

Мышь, с присущей ей точностью, выстрелила первой, не давая Вилам приблизиться к Грифу. Железные пули с легкостью прошивали воздух, впиваясь в тела Вил, которые ринулись на помощь той, что корчилась у ног Кисы. Несколько попытались скрыться за телами еще живых людей, но были остановлены меткими выстрелами. Шалом спокойно шагнул вперед, поднимая оружие и внося свою долю в симфонию приглушенных звуков выстрелов, ломких криков и возни обессилевший людей на грязной земле.

Гриф, не отводя взгляда от ближайшей к нему Вилы, произнес:

— Так что, красавицы, продолжим с церемониями или договоримся по-хорошему?

Вилы замерли, переглядываясь между собой. Их лица, только недавно безмятежные и надменные, отражали теперь смятение.

— А что... что ты хочешь? — наконец выдохнула темноволосая Вила, с трудом поднимаясь на ноги. Остальные Вилы нерешительно замерли, ожидая его ответа. Они смотрели на него с боязливым недоумением, пытаясь понять, с кем они имеют дело — легкомысленным шутником или тем, кто способен действительно составить угрозу их древним ритуалам и жизням.

— Поймите, девушки, я не хочу мешать вашему празднику, — Гриф развел руками, чуть смягчив тон. — Но городские жалуются на ваш недобрый промысел. А я, как видите, простой мирный мужик в добротной льняной рубахе. Пришел на переговоры, а не разбой чинить.

— Отвечай на вопрос, человек, — прошипела Вила, — вы сильны, но мы успеем забрать ваши жизни прежде, чем вы нас перебьете.

Гриф почувствовал, что Киса рядом с ним немного выдохнула, когда Вила согласилась поговорить. Желваки на ее лице расслабились, а дыхание стало ровным. Тем не менее, атмосфера все еще была напряженной, а у корчившихся от перенапряжения людей было критически мало времени.

Их измученные, перекрученные судорогами тела сгибались под неестественными углами, а движения напоминали предсмертную агонию. Глаза, остекленелые и вперенные в пустоту, вращались в глазница, не имея возможности осмысленно зацепиться хоть за что-то.

Некоторые лежали на спине, роняя в небо бессмысленные взгляды. Другие же, свернулись в позу эмбриона и беззвучно плакали. Один из мужчин отчаянно царапал землю, оставляя кровавые борозды на ладонях, а девушка рядом с ним бесшумно открывала рот как выброшенная на песок рыбешка.

Поляна наполнилась стонами, рыданиями и мольбами, которые становились тем громче, чем больше проходило времени.

— Я хочу сделать ваш лес безопасным заповедником, где вы будете оказывать невинные услуги тем, кто в этом нуждается. Но если кто-то из них — Гриф указал рукой на содрогавшиеся на земле тела, — не доживет до больницы, я не могу гарантировать, что вы останетесь в целости.

Вила оглянулась на копошашуюся в грязи человеческую массу и коротко ответила:
— Ты можешь забрать их, человек. Они получили хороший урок. Но тот, кто осмелился надругаться надо одной из нас, навсегда останется в этом лесу.

Гриф кивнул. Сделка была справедливой.

Пока отряды медиков, вывозили истощенных людей с фестиваля, Киса тихо поинтересовалась:

— Откуда ты знал, что сможешь их запугать?

— Я не знал, — коротко ответил Гриф.

***

За непредвиденные сложности всей группе Грифа дали заслуженный выходной для восстановления моральных и физических сил.

Когда Гриф вернулся в отдел, он не ожидал увидеть на своем стареньком диване еще один подарок. Незнакомый парень вальяжно закинул ноги на подлокотник и выглядел так, словно это был его второй дом, а Гриф — случайный прохожий.

– Привет, начальник, – беззаботно поздоровался он.

Гриф прищурился, не скрывая раздражения. Этот пацан, похоже, еще не понял, куда попал.

– Это мой кабинет, – процедил Гриф. – И кто, блять, ты такой?

– Новый младший оперативник особой группы, – юноша даже не пошевелился. – Мне сказали, что ты теперь за меня отвечаешь. Так что, будь другом, завари чайку.

На секунду Гриф потерял дар речи. Он указал рукой на дверь и отрывисто процедил:

– Вон из кабинета.

Юноша лениво потянулся, но не двинулся с места. В следующий миг мир резко дернулся, а затылок встретился с полом. Гриф выволок его за ногу, как мешок с картошкой, и без малейших усилий швырнул за порог, напоследок как-бы невзначай пнув по ребрам. Дверь захлопнулась за ним с гулким эхом.

Визит Квоки не заставил себя ждать.

– Какого черта ты послала ко мне это подобие человека?! – вместо приветствия бросил Гриф.

– Ах, да, мы тебе забыли сообщить. Поздравляю, Гриф. Теперь ты – руководитель Специальной группы, с повышением тебя. А парень этот – твоё новое усиление и внук нашего любимого начальника. Так что, будь душкой и не бей больше парня.

Гриф почувствовал, как раздражение разгорается с новой силой. Меньше всего ему хотелось становиться официальным руководителем кому-либо, а уж тем более – родственнику Старшого.

Он поморщился, вспоминая первую встречу со Старшим — одну из тех, после которых жизнь будто выворачивается наизнанку. Старшой отобрал его лично, что происходило нечасто и было скорее приговором, чем великой честью.

С тех пор жизнь Грифа превратилась в ад на несколько долгих лет. Полкан и Старшой воспитывали его с особой тщательностью и вниманием. Что в их извращенном понимании означало публичные разносы, самые грязные дела и практически полное отсутствие похвалы.

И вот теперь, когда рабочая жизнь стала почти сносной, его сделали руководителем некой «Специальной» группы, да еще и навязали бесполезного золотого мальчика.

Гриф набрал побольше воздуха, чтобы разразиться гневной тирадой, но Квока успела его прервать:

– Тебе кстати письмо от Старшого.

Она протянула Грифу небольшой конверт запечатанной сургучной печатью.

«Дорогой Гриф,

Ты, вероятно, не слишком обрадован этим повышением, но все же поздравляю тебя с новым этапом. С этого дня ты — руководитель Специальной группы. Надеюсь, ты со всем усердием приступишь к новым обязанностям.

Теперь о главном. Мой внук, Станислав, присоединился к твоей команде. Да, тот самый Стасик, о котором ходят слухи в учебке. Верю, что ты — именно тот человек, который сможет направить его по нужному пути. Настоятельно рекомендую сделать из него ценного оперативника, который не опозорит мое имя. Позаботься о нем так же, как мы с Полканом заботились о тебе.

Не стесняйся обращаться к Квоке за необходимыми ресурсами в рамках разумного, разумеется. Уверен, она поддержит тебя в решении всех "технических" вопросов.

Вернусь через пару недель. К этому времени буду ждать от тебя обстоятельного отчета о первых успехах Специальной группы и моего внука.

С теплом и верой в твои педагогические способности,
Старшой
».

– Блять, – тихо выругался Гриф и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. – Ладно. Хуй с вами. Оставим пацана. Но если его разберут на составные части в процессе обучения, я буду первым, кто плюнет на его могилу.

– Вот, и чудненько, – хлопнула в ладоши Квока, – рада, что мы договорились.

Гриф мечтательно оглядел свои слишком скромные для большого начальника владения и широко улыбнулся:

– И вы мне теперь должны.

Квока вздохнула, уже догадываясь, к чему это ведет.

— Хочу кабинет побольше. С окнами. — Гриф поудобнее уселся в скрипучем кресле. — И мебель, конечно, давно пора обновить. Ах, да, раз уж у нас такой особый коллектив, нам нужен персональный психолог. Терпеть не могу доброхотов из группы профилактики выгорания. Я давно просил нанять одного хорошего специалиста, но мне почему-то отказывали. Думаю, что это больше не проблема, так ведь?

Квока кивнула. Сделка была справедливой.

Показать полностью

Отдел №0 - Кораблик

Предыдущие рассказы серии (можно прочесть для большего понимания контекста):
Отдел №0 - Алеша
Отдел №0 - Агриппина
Отдел №0 - Мавка
Отдел №0 - Лихо одноглазое

Агриппина сидела на скрипучем стуле, изъеденном временем и мышами, и лениво потирала руки в ожидании новых клиентов. Ей нравились такие спокойные и понятные дни. Люди приходили, платили, получали частный спектакль, загадочные шепоты и уверенность в завтрашнем дне.

Они всегда говорили, что их случай уникальный и совершенно особенный, но всегда хотели одного и того же. Агриппина считала себя медиумом — по крайней мере, именно так она представлялась клиентам. Она говорила с «духами», призывала «предков» и «существ из других миров», шептала имена давно умерших, которым якобы можно было задать вопросы или получить защиту. Всё это выглядело убедительно. Для тех, кто не знал правды, конечно.

Клиенты приходили с фотографиями и личными вещами своих умерших родственников, прося Агриппину помочь им найти ответы на вопросы, которые не давали покоя. Они спрашивали о будущем или пытались исправить ошибки прошлого. Как только свет в комнате начинал мерцать, а шторы медленно шевелиться на сквозняке, они замирали в страхе и восторге, полностью поглощенные тем, что перед ними происходит «настоящее чудо».

Движения, фразы, символы — всё это шло по отработанной схеме. Она мастерски подбирала слова и выражения, всегда оставляя простор для фантазии. Слухи о её талантах ходили далеко за пределами унылой деревни, в которую засадила ее Саша.

Воспоминания о нанимательнице заставили Агриппину содрогнуться. Они виделись с Сашей лишь раз, но этого было более, чем достаточно. Ощущение липкого холода до сих пор чувствовалось на ноге, за которую ее схватила одна из Сашиных «деточек». Может, так только казалось, а может - медиум уже была одной ногой на той стороне, про которую с каждым днем хотела знать все меньше.

Их деловое сотрудничество продолжалось уже больше года. Агриппина подбрасывала жуткие тени случайным клиентам. А Саша - сохраняла ей жизнь. Сделка была так себе, но на пересмотр условий надеяться не приходилось. Иногда она обнаруживала небольшие, с горошину размером, камни у себя на столе - это означало, что кому-то скоро крупно не повезет.

Несколько месяцев назад Агриппине удалось набраться храбрости и сбежать. Она сменила симку, не предупредила никого из знакомых и долго ехала на случайных попутках. Пару дней она провела в полной уверенности, что навсегда избавилась от неоплачиваемой и весьма обременительной работы, но счастье оборвалось с букетом цветов. К букету прилагалась небольшая коробочка, в которой оказались эти чертовы горошины, и открытка с изображением мишки.

В открытке аккуратным витиеватым почерком сообщалось, что увольнение вполне возможно, но, к великому сожалению Саши, только посмертно. Также во избежание неприятных ситуаций не рекомендовалось покидать столь любезно выделенную служебную квартиру, дабы ее великодушный наниматель не нёс дополнительных расходов за услуги курьерского сервиса.

Пара, которая стояла на пороге ее дома выглядела до безобразия непримечательной. Мужчина с жестким, уставшим лицом и миниатюрная женщина, которая теребила в руках отсыревший от слез платок.

«Наверняка ей стоило немалых усилий притащить его сюда. Зуб даю, что он заплатит любые деньги, лишь бы женушка перестала реветь круглыми сутками», - подумала Агриппина.

— Добро пожаловать, гости дорогие — голос её был пропитан фальшивой теплотой, от которой даже мухи на стенах начинали умирать от скуки.

— Вы Агриппина? — мужчина не утруждал себя светской беседой. Его голос был таким же резким, как и взгляд.

— Да, милок. Чем старая-добрая Агриппина может тебе услужить?

Он на мгновение замер, потом хмыкнул и страдальчески закатил глаза. Агриппина поняла, что он не из тех, кого стоит слишком долго водить за нос. Женщина рядом с ним вообще не двигалась — понурая статуя с живыми глазами. Видимо, весь запал она потратила на уговоры.

— Нам нужно поговорить с дочкой. Она, — мужчина замялся и приобнял жену, —  она недавно покинула нас.

Агриппина кивнула, едва подавив зевок. «Ну, конечно, что же еще», — подумала она. —  «Стандартная программа».

—  Что ж, проходите, располагайтесь, — медиум проводила пару на небольшую кухню. — Наш дом - ваш дом.

Мужчина залез в карман и вытащил фотографию. Девочка на снимке выглядела лет на пятнадцать. Гладкие волосы, серьёзный взгляд. Что-то в её лице показалось Агриппине знакомым.

«Может, где-то в интернете видела. Или кто-то похожий уже был», — мелькнуло у нее в голове.

— Дочка? — заинтересованно протянула Агриппина. — Рано же вы стали родителями, милок. Как она ушла от вас?

— Заболела, сгорела за пару месяцев — ответил мужчина с явной неохотой.

Агриппина заметила, как его пальцы нервно постукивают по колену.

— Мы хотим спросить её, — продолжал мужчина. — Понять... как ей там, на той стороне.

Агриппина привычно кивнула. Клиенты всегда хотели узнать, как дела у покойных. Будто те пишут письма из загробного мира.

— Ну что ж, давайте посмотрим, что можно сделать. Как доченьку зовут? — Агриппина подумала, что было бы неплохо узнать и имена пришедших, но было уже неловко спрашивать.

— Анечка, — подала голос женщина. И, чуть помедлив, добавила — Маяковская.

Всё шло по как обычно. Но почему-то чувство, что она где-то уже видела девочку с фотографии, противно сосало под ложечкой и не выходило из головы.

Она села поудобнее и закрыла глаза, создавая впечатление глубокого погружения в потустороннее.

— Маяковская Анна, — громким, почти приказным тоном обратилась она к пустоте. — Ты здесь? Ты слышишь нас?

Агриппина осторожно потянулась к столу, взяла свечу и медленно ее зажгла. Ее пальцы дрожали, будто она действительно прилагала усилия, чтобы установить связь.

— Анна, Анечка, — продолжила она. — Поговори с нами... Твои родители здесь, они ждут.

Она замерла на мгновение, вслушиваясь в неведомые голоса. Затем неожиданно поднесла руку к виску, изображая внезапное озарение, и закатила глаза.

— Она здесь, — заявила Агриппина с уверенностью. — Она… улыбается. Говорит, что ей хорошо. Что ей больше не больно.

Женщина напротив вскрикнула и сжала платок в маленьких кулачка. Мужчина нахмурился, но стоически промолчал. Агриппина понимала, что даже таких крох обычно достаточно, чтобы вызвать слезы и раскрутить клиента на солидную сумму. Важно было их еще немного подтолкнуть в нужную сторону, но не пережать — истерик она не любила.

— Она говорит... что скучает по вам. Особенно по маминым нежным объятия, — добавила медиум с лёгкой улыбкой.

Женщина всхлипнула сильнее, что-то шепча мужу, и сжимая его плечо до побелевших костяшек.

— По объятиям, говорите? — произнес мужчина, как бы невзначай. — А как же папины — она про них ничего не сказала? Анечка всегда была моей девочкой.

Агриппина замешкалась на долю секунды:

— О, конечно, сказала. Сказала, что скучает по папе. Но папа всегда был сильным, никогда не плакал. Она верит, что вы справитесь с ее утратой.

Он кивнул, но теперь на его лице появилась усмешка. Легкая, почти незаметная, но Агриппина почувствовала, что что-то пошло не так. Она была уверена в своих методах, но этот человек явно знал больше, чем показывал. В его глазах не было той растерянной боли, которую она привыкла видеть у клиентов.

—  И она говорит... о вашем доме. Она чувствует тепло и заботу родного очага, — с фальшивым проникновением затянула она.

— Тепло? — перебил мужчина. — Она ведь всегда говорила, что наш дом холоден. Единственным местом в доме, которое она любила, был мой кабинет. Помню, как мы часами собирали там модельки кораблей.

Агриппина быстро заморгала от удивления, но все еще продолжала держать себя в руках. Не раз она сталкивалась с дотошными клиентами, которые проверяли ее на ложь, но тут что-то было не так.

«Корабли... Откуда я знаю про корабли?» — подумала она.

Агриппина мельком глянула на мужчину, но он сидел все с той же непроницаемой легкой усмешкой. Слова мужчины медленно размывали её уверенность и навевали неприятные воспоминания. Она слишком хорошо помнила одну семью, одну квартиру в которой были десятки небольших кораблей.

— Вот, я захватил с собой один из них, — мужчина достал из рюкзака увесистую бутылку с корабликом. — Но вы вероятно уже могли его видеть.

Агриппина почувствовала, как холодный пот проступает на висках. Бутылка была запачкана чем-то красным и надколота, а кораблик в ней переломан. Но она могла поклясться, что уже видела точно такой —  желтый, с красивыми вышитыми бисером парусами. Именно его с такой нежностью и любовью презентовал в отец семейства, которому она поселила пару Сашиных деток.

Мужчина сидевший напротив не имел ничего общего с тем, вероятно уже почившим. Но она вспомнила, где видела Анечку. Это ее фото украшали стены и шкафы в той квартире.

— Очень красивый — с трудом сказала она. — Но вы что-то путаете. В первый раз вижу.

Мужчина не собирался останавливаться. Его глаза блестели холодным светом, а ухмылка стала более явной. Женщина рядом с ним больше не шмыгала носом и не комкала платочек. Ее сгорбленная фигурка распрямилась, желваки напряглись, а кулаки рефлекторно сжались.

— Нет, я ничего не путаю, — продолжил мужчина, его голос стал жестче. — Ты была там, Агриппина. Ты видела их. Видела, как они жили. И знаешь, что больше не живут. Твоя работа, да?

Он сделал паузу, а потом с мягкой улыбкой добавил:

— Ты ведь узнаешь этот корабль, старая стерва?

Агриппина почувствовала, как сердце ухнуло в пятки, но постаралась удержать лицо — играть до конца. Всегда помогало. Ну, почти всегда.

— Корабли? — она выдавила из себя снисходительную нотку. — Занятное хобби, милок. Но я тут не о кораблях с клиентами разговариваю. У меня профиль другой.

Женщина, которая до этого сидела тихо, медленно подошла к Агриппине и неожиданно сильно для своей комплекции ударила ее по лицу.

— Мышка, милая, не рановато для мордобоя? — сладко, немного нараспев, поинтересовался мужчина.

— Гриф, богом клянусь, — прошипела женщина охрипшим от долгого молчания голосом, — либо она заговорит, либо я найду в этой жирной туше шею и буду сжимать, пока ее маленькие глазенки на вылезут от напряжения.

Агриппина взвизгнула и бросилась Грифу в ноги — хрупких барышень с некоторых пор она боялась куда сильнее, чем мужчин.

— Это не я, — захныкала она. — Я не убиваю людей, милок. Я лишь провожу ритуалы, я всего лишь… жертва. Да! Такая же жертва обстоятельств, как и эти несчастные. Упокой Господь их души!

— Я начинаю терять терпение, милочка, — Гриф особенно выделил последнее слово. — И склонен позволить моей очаровательной компаньонке утолить ее жажду крови и зрелищ.

Агриппина засуетилась. Она бросилась к своей сумке, но была поймана Грифом за шкирку.

— Там в сумке, — она облизнула пересохшие губы, — в пакетике. Саша оставляла мне их, чтобы я подбрасывала в семьи.

Гриф кивнул Мыши, чтобы та проверила. В сумке действительно обнаружился небольшой пакет с пятью-шестью черными горошинами. Он вопросительно посмотрел на Агриппину и слегка потряс ее за ворот.

— Она сказала, что ее зовут Саша. Прикинулась клиенткой и обдурила меня. Заставила под страхом жуткой смерти стать невольной пособницей ее чудовищных злодеяний, — Агриппина заламывала руки и театрально растягивала слова. — Я просто спасала свою жизнь! Я... я не знаю. Честное слово, больше ничего не знаю!

Агриппина продолжала лепетать что-то про свою невиновность и тяжкую судьбу, подвывала утирала слезы рукавами балахона и молила спасти ее. Мышь достала небольшую железную коробку, аккуратно убрала в нее пакетик с горошинами, закрыла на причудливый замок и убедилась, что все надежно заперто. Она подошла к бьющейся в истерике Агриппине и нависла над ней с высоты своего небольшого роста.

— А ты уверена, что больше ничего не знаешь? — прищурившись, спросила Мышь. Ее руки медленно тянулись к горлу Агриппины.

Эта картина могла бы показаться Грифу забавной, но он слишком хорошо знал, что праведный гнев делал его Мышку крайне целеустремленной. Он уже хотел было разрядить обстановку шуткой или хотя бы загородить собой важного свидетеля, но его внимание привлекло странное шевеление по углам. Тут и там тени становились гуще. Гриф не так много знал о светотени и прочих художественных изысках, но был четко убежден — шевелиться тени не должны.

— Что ж, продолжим наш разговор в более уютном месте, — Гриф подхватил Агриппину под локоть и поволок к служебной машине, — Мышь, ноги в руки и за мной. И зачистку сюда. Срочно.

У порога Агриппина запнулась и скривилась от боли, но вместо сочувствия получила острой туфлей Мыши под зад.

— Я сейчас задам тебе пару вопросов, — проворковал Гриф, когда убедился, что двери машины заперты и внутри нее ровно трое существ — не меньше и не больше. — По-дружески рекомендую тебе отвечать на них в полной мере и со всей возможной самоотдачей.

Агриппина резво закивала головой. Ее толстые щеки подрагивали в такт кивкам как у отряхивающегося бульдога.

— Что за тени у тебя по углам шорохаются?

— Неужто и правда я с ними все это время жила? Ох, милочек, дурно мне, давай уедем, а? —  пролепетала медиум, хватаясь за сердце, но оценив недобрый взгляд соседей по транспорту, продолжила, — Это они в камнях сидят. Только там маленькие совсем, а эти здоровенные. Но я их с год уж как не видела.

— Умница, продолжай в тому же духе и вероятно переживешь этот день. Где адреса и телефоны тех, кому ты подбрасывала эту дрянь?

— Так в доме, милок, в телефоне все.

Гриф тяжело вздохнул. Ну, конечно, чертов телефон в чертовом доме. На какую удачу он вообще рассчитывал.

В подобных случаях у группы зачистки был ровно один регламент - порох с железом и огнемет.

Он достал баллон наперстянки и облил себя с головы до ног. Раствор жег глаза и горчил на языке. Гриф подумал, что блевать он сегодня вероятно будет дальше, чем  видеть. Но лучше так, чем приобрести сомнительного соседа в собственном теле. Его вкусы были несколько старомодны — проникновения он предпочитал нежные и исключительно по обоюдному согласию.

Благоухающий полевыми цветами, с баллоном наперевес, он угрюмо поплелся обратно к дому, бросив напоследок:

— Девочки, не ссорьтесь, папочка скоро вернется!

Гриф молился не слишком часто и откровенно не уважал церковь, но перед входом в дом все же перекрестился. Так, на всякий случай.

— Если здесь кто-то есть, лучше бы вам держаться подальше, — пробормотал Гриф, больше для себя, чем надеясь на результат.

Ответом ему была вязкая плотная тишина. Однако он знал, что в подобных местах тишина — это лишь иллюзия спокойствия. Здесь что-то притаилось, наблюдало, изучало его, взвешивая, стоит ли нападать.

В углу гостиной стояло старое зеркало в массивной раме. Гриф невольно остановился перед ним. Зеркала всегда его беспокоили — собственное отражение не вызывало восхищения, а фильмы ужасов подогревали тревогу о человеке на той стороне.

Он посмотрел на свое отражение — хмурое лицо с едва заметной тенью небритости, глубокие морщины от усталости и мыслей, думать которые совсем не хотелось. Чем дольше он смотрел, тем больше ему казалось, что в зеркале он какой-то не такой — слишком напуганный, с поджатым хвостом и хаотично бегающими глазами.

— Черт, — прошептал он, отворачиваясь.

Ощущение чужого присутствия усиливалось.

Тени одна за другой выползали из углов, соскальзывали с мебели и просачивались через половицы. Они тянулись к Грифу — медленно, бесшумно, выжидая момент для атаки. Но стоило первой из них прикоснуться к его ноге, как раздалось шипение. Тень отскочила, на миг потеряв свою форму.

— Отлично, — процедил Гриф сквозь зубы и опрыскал наиболее ярых почитателей его личности раствором.

Его взгляд скользнул по столу — среди разбросанных вещей блеснул телефон. Гриф метнулся к столу, щедро поливая наперстянкой пространство вокруг себя. На миг он представил себя пастором, окропляющим святой водой бесовское отродье. Этот образ он будет бережно хранить в своей коробочке тщеславия и самолюбования еще долгие годы, доставая его лишь изредка, чтобы воспоминание не затерлось и не потеряло блеск.

Тени же отказывались признавать красоту момента и начинали наглеть, раствор на одежде сох слишком быстро, а баллон явно подходил к концу. Гриф огляделся в надежде найти еще что-то ценное, но отсыревшая халупа не содержала в себе больше ничего интересного. Кроме охочих до чужой плоти тварей, разумеется.

Мстительно расколошматив напоследок зеркало, Гриф вприпрыжку выбежал из дома. Несмотря на поступающую тошноту и ощущение чужих прикосновений он все же выдохнул с облегчением, натянул привычную ухмылку и направился к машине.

— Ну что, девочки, ваш герой вернулся из ада целым и невредимым, — бросил он с насмешкой, усаживаясь на переднее сиденье.

Ответа не последовало. Гриф не ожидал бурных оваций и сантиментов, но можно было бы хоть хмыкнуть для приличия. Он обернулся и слова возмущения застряли у него в горле. На заднем сиденье в самом углу сидела притихшая Мышь, судорожно сжимающая пистолет. В любой момент она была готова выпустить обойму в то, что когда-то было Агриппиной.

Гриф проморгался, пытаясь избавиться от наваждения, но гротескная картина не изменилась. Не человек — бесформенная масса, облепленная остатками одежды.

Тело медиума раздулось от распирающей его зловонной густой жижи, которая просачивалась сквозь порванную кожу. Она комками стекала из зияющих ран, пропитывала одежду и навсегда оставляла свои отметины на сиденье автомобиля. Там, где прорехи были особенно велики, виднелись нелепо вывороченные суставы, которых было существенно больше, чем должно быть в человеческом теле.

Выпученные глаза, лишенные век слезились, казалось, что еще немного и они вовсе вывалятся и повиснут в глазницах как сдувшиеся шарики. Распухшие слюнявые губы лепетали что-то на грани слышимости.

Смрад, затхлый воздух и убойная доза наперстянки на теле Грифа сделали свое дело — его позорно вырвало прямо на колени. Такого с ним не случалось со времен его первого дела.

Агриппина дернулась, как сломанная веревочная кукла. Она повернула голову, и её глаза уставились прямо на Грифа. Рот медленно приоткрылся, словно кто-то дёрнул за нитки, но разобрать ее речь все еще было трудно.

Гриф прислушался, стараясь найти смысл в тихом сипении, доносившемся от медиума. Звуки, которые она издавала отчаянно не складывались в слова, но имели свойство повторяться. Он сделал запись и отправил группе исследователей.

Вонь от заживо прегнивающего тела была слишком сильна для маленького седана, но выходить они не решились — тени могли и выбраться из дома. Пока группа зачистки добиралась, Гриф и Мышь успели выкурить две с половиной пачки сигарет на двоих, посмотреть паскудную комедию про серферов и задубеть до костей без обогревателя.

Прибывшие коллеги предложили вместе с домом сжечь заодно и уставной автомобиль с лепечущей тушей внутри, но Гриф стоически отказался уничтожать что-то потенциально полезное и разговорчивое.

Он открыл окна в машине, включил музыку погромче, чтобы не слушать хрипы и бульканье с заднего сидения, и уселся за руль. Мучимый отравлением Гриф регулярно делал остановки и рысью убегал на ближайшую обочину, чтобы исторгнуть из себя слюну и желчь. Мыши же досталось почетная роль надзирателя на случай, если тварь все же решится напасть или сбежать.

На полпути к Отделу под ногами у них стало мокро и скользко — жижа сползающая из тела Агриппины просочилась и в переднюю часть автомобиля.

— Мышь, у тебя там нет святой воды, случайно? — попытался пошутить Гриф.

— Нет, — чуть не плача сказала Мышь, — а если и была бы, ты думаешь, это помогло бы?

— Нет, но так в машине было бы хоть что-то святое.

Когда они наконец добрались, группа исследований уже предоставила расшифровку бормотания Агриппины. Ознакомившись с короткой запиской, Гриф понял, что даже примерно не может оценить глубину задницы, в которой они оказались.

Из мертвого чрева да взойдут те, кто был забыт. Из забвенья да восстанут те, кто был изгнан. Я призываю вас —  голодные да насытятся, разгневанные да утоляют свою жажду, мертвые да завладеют живыми. Где упало семя мое да поднимется новая жизнь.

Показать полностью

Отдел №0 - Лихо одноглазое (часть 2)

Предыдущая часть

Время тянулось медленно. К  вечеру Киса успела опубликовать пару откровенных фото из машины, вникнуть в последние звездные сплетни и досмотреть очередной сериал про эскортниц, а в ее блокноте числилось двенадцать зашедших в кафе и двенадцать вышедших с подробным описанием каждого.

Кафе было закрыто уже около часа, когда официантка наконец соизволила выйти и вразвалочку направился куда-то вглубь окраин — мимо складских помещений, заброшенной пятиэтажки и последних жилых домов в этом районе. Вплоть до кромки леса и проселочной дороги Кисе удавалось держаться на приличном расстоянии и не терять цель из виду.

Киса остановила машину на обочине. Идти пешком опасно, но ей не хотелось упустить возможного убийцу. Она вытащила небольшую бутылку с наперстянкой и опрыскала машину по периметру. Если что-то случится и ей повезет добежать — будет в безопасности.

Она скинула Грифу гео и последовала по следу женщины глубже в лес. Туда, где дорога становилась все уже, постепенно превращаясь в тропу. Цель уже давно не было видно, но Киса хорошо умела ориентироваться по следам. Тропа вывела ее к заброшенной с виду деревеньке — поваленные заборы, прохудившиеся крыши и догнивающие остатки цветущей некогда жизни.

В одном из домиков Киса увидела блеклый желтоватый свет. Затаив дыхание и собрав силы для возможного отступления, она осторожно пробралась в дом по соседству.

Через мутноватое окно она увидела официантку. Та сидела на грязном матрасе и перебирала небольшие блестящие камушки. Некоторые она прижимала к груди, другие — клала в рот и не торопясь перекатывала языке. Женщина впала в подобие транса и полностью игнорировала вязкую слюну, которая скапливалась во рту и сползала вниз по подбородку.

Киса поморщилась — от старших товарищей она слышала, что это могут быть за камни. В таких камнях—амулетах Лихо обычно прятали удачу своих жертв. Каждый амулет был пропитан украденными возможностями, несбывшимися мечтами и не прожитыми жизнями.

Не выдержав отвратительного зрелища, Киса перевела взгляд на помещение. Чем дольше она рассматривала жилище, тем больше убеждалась, что наткнулась не просто на деревенский дом, а на логово хищного существа. Тут и там были развешены мелкие косточки — они украшали шкафы, были примотаны грубой веревкой к ножкам стола и стульев, обрамляли проемы окон и дверей. Их было много, слишком много для пары дел, которые им удалось обнаружить в архиве.

В голове Кисы стучала только одна мысль — бежать. И бежать быстро — в одиночку тварь была ей не по зубам. Замерзшими пальцами она успела написать короткое сообщение Грифу, прежде чем шкурой почувствовала неладное. Выглянув в окно она заметила, что Лихо отложило свои драгоценности и таращится в ее сторону слезящимся глазом. Несколько долгих секунд Киса не дышала, не моргала и не двигалась, судорожно вспоминая обратную дорогу.

Но удача пока была на ее стороне — Лихо помотало косматой головой и вернулось к своей пугающей игре. А Киса подумала, что сегодня лишилась одной из своих девяти жизней.

Времени было мало, она знала — Лихо не отвлечется надолго. Чувство опасности ухало в сердце с такой силой, что каждый нерв словно проткнули маленькой иглой. Но прежде, чем покинуть укрытие она заставила себя успокоиться и загнать подступающую истерику как можно глубже. В учебке им рассказывали, что Лихо почти слепо, но чувствует страх словно дикий зверь запах крови.

Шаг, еще шаг — медленно, уверенно, возвращая власть над эмоциями она добралась до спасительной машины и позволила себе судорожно всхлипнуть. Обычно спокойная, даже веселая в таких ситуациях, вблизи Лихо она снова почувствовала себя маленькой девочкой, отчим которой позволял себе слишком многое.

Подкрепление не заставило себя долго ждать. Через полчаса вся группа уже была в сборе.

Гриф был непривычно хмур, но при виде Кисы выдавил из себя остатки жизнелюбия:
— Умница девочка, хорошо, что не полезла на рожон. Сейчас последний рывок — и можно будет выдохнуть, — Гриф приосанился и осмотрел своих ребят, — Последнее напутствие — в глаз Лиху не смотреть, не слушать его, на переговоры не идти. Время будет играть против нас. Старайтесь сохранять спокойствие, Лихо может будить в нас самые худшие качества и самые болезненные воспоминания. Поведемся и следующий некролог будет уже по наши души.

— А ты разве уже не худшее воплощение себя? — в присутствии команды к Кисе возвращался боевой дух и задор.

— Красотка, ты еще не знаешь, насколько паскудным мальчишкой я могу быть, — отшутился Гриф и махнул рукой по направлению к лесу. — Ну, мы-то лиха не боимся — хоть с Кащеем мы сразимся!

Дурацкая присказка, которую Гриф наверняка вычитал специально для этого случая, отозвалась чем—то теплым в каждом из собравшихся, хоть они никогда бы в этом не признались.

Когда команда добралась до деревушки, свет в окнах больше не горел, а тишину нарушали лишь их собственные шаги. Тишина всегда была плохим знаком и означала, что охотиться могли уже не они, а на них.

Дом Лиха оказался пуст, будто там никто и не жил. Они обшарили все углы, шкафы и двери, но не нашли никаких следов.

Мышь нервно поджала плечи, крепче цепляясь за баллон наперстянки и служебный пистолет. Её взгляд метался по углам, как у загнанного зверя. Она прижалась к стене в поисках опоры.

— Какого черта, Киса! — просипела она. — Ты спугнула его, дала улизнуть у нас из-под носа!

— Я тут вообще не причем, сами виноваты, что долго ехали. Бросили меня тут одну и наверняка хер забили, выживу я или нет, — в голосе Кисы послышались плаксивые ноты.

— Не прикрывай свою халатность обвинениями, — Шалом цедил каждое слово так, чтобы оно отзывалось хлесткой пощечиной, — Ты спугнула ее, так признай это.

Гриф стоял в стороне, сжимая кулаки так, что ногти оставляли ссадины на ладонях. С каждым выпадом Мыши, с каждой подначкой Шалома и каждым паническим взглядом Кисы его раздражение нарастало. Казалось, вот-вот ярость захлестнёт его с головой, и он бросится в атаку на любого, кто покажется подозрительным — без плана, без смысла, без раздумий.

Он глубоко вдохнул и постарался привести мысли в порядок. Он ведь любил этих людей, жизнь был готов отдать за каждого. Так почему сейчас он испытывал только глухую ярость? Он стукнул себя по голове. Сам их напутствовал не поддаваться и так тупо оплошал, сдался наваждению в первые же мгновения. Не найдя ничего лучше, он встал между членами своей команды, готовыми наброситься друг на друга и вытянул руку вперед:
— Мы-то лиха не боимся! — разом выпуская весь воздух из легких заорал он, — Ну, братцы, соберитесь. Давайте раз-два-три и все вместе — Мы-то лиха не боимся!

Сначала на руку Грифа неуверенно легла рука Кисы. За ней с некоторой заминкой руки Шалома и Мыши. Злоба, отвращение и отчаяние никуда не делись, но теперь они были нацелены на кого-то, кого не было в этом кругу. Кого-то, кто прятался в мертвой деревне, изводил и ждал момента для удара в спину.

Гриф почувствовал, как нарастающая ярость заполняет его грудь. Он закрыл глаза и сосредоточился на одном — «Спокойствие... Сейчас или навечно».

— Лихо! — громко выкрикнул он в темноту. — Тварь мелкая, жалкая! Где ты, а? Спишь в своих гниющих тряпках? Или боишься нас? Трухло поганое!

Ответа не было, но Гриф чувствовал, как тени начали густеть. Что—то скрывалось за углами домов. Он рассмеялся, демонстративно презрительно, смакуя каждое слово, чтобы зацепить существо ещё сильнее.

— Что, глаз свой слезящиеся в кулак жмёшь? Мы же здесь, давай сожри нас! Жалкая, убогая мразь! Лохматая, горбатая косоглазая тварь!

Шалом резко повернулся к Грифу, готовый остановить поток его бравады, но Гриф даже не смотрел в его сторону. Всё внимание было сосредоточено на тёмной деревне.

— А может, тебе просто страшно? Страшно, что кто-то потрясёт твою гнилую шкуру так, что ни одного из этих блестящих камней не останется. Ничтожество! Всегда была и всегда будешь! Твоя жалкая жизнь — лишь объедки с чужого стола. Ничтожная, одинокая, одноглазая сука!

Гриф заметил едва уловимое движение на краю поля зрения. В воздухе запахло сыростью, плесенью и перегноем.

— Попалась, гнида, — коротким кивком он указал группе направление и рванул из дома в сторону грузной тени.

Лихо выскочило из темноты внезапно, как голодный пес, сорвавшийся с цепи. Оно больше не играло в прятки и не пыталось сохранять человеческий облик. Огромное, в полтора человеческих роста, с острыми кривыми клыками, оно двигалось неестественно быстро.

Оно бросилось вперёд, минуя Грифа, чтобы разворотить толстыми когтистыми пальцами красивое лицо Шалома.

Глухой скрежещущий удар распорол руку и баллон наперстянки, которым тот успел прикрыться. Содержимое баллона выплеснулось на лапу твари. Лихо зарычало и замахнулось второй раз, явно намереваясь прикончить Шалома.

— Врешь, не убьешь! — крикнул Гриф, с разбега врезаясь в бок твари. Но Лихо оказалась слишком тяжелым, чтобы упасть от такого удара. В этот момент Гриф почувствовал, как его пистолет отцепился и скользнул на землю. Он исчез где-то в грязи под громадными лапами Лихо.

И все же ему удалось отвлечь тварь и выиграть им несколько секунд.

Коротким уверенным движением Мышь всадила железный нож твари в глаз. Слепое и озверевшее существо ударило ее наотмашь так, что Мышь отлетела в ближайший дом и с хрустом врезалась в него.

Грифу просто хотелось верить, что хрустели старые доски, а не тонкая мышиная шея.

— Киса, мать твою, — он гаркнул в сторону сжавшейся в исступлении Кисы, — Соберись!

Ее пробивала крупная дрожь. Перед глазами всплывали пьяные драки, которые устраивал ее отчим, холодное тело матери все в синяках и застывшей крови. Что она могла сделать? Она же просто никчемная маленькая шлюха, которая даже себя спасти не может.

Булькающий кашель Мыши вывел ее из оцепенения. Этот кашель она уже слышала в детстве — за несколько часов до того, как стала сиротой. Слабая, слабая и жалкая. Оставшаяся совсем одна. Она посмотрела на Грифа и Шалома, которые пытались справиться с великаншей. Даже слепая она все еще могла дать отпор двум взрослым мужчинам.

Уставное оружие валялось где-то поодаль, и им приходилось сдерживать громадину в рукопашном бою. Гриф пытался уклоняться от разящих лап Лихо, но каждый его шаг оказывался неудачным — он спотыкался о разбросанные по земле обломки, сбивался с ритма и с трудом удерживал равновесие. Шалом, стараясь прорваться к великанше, неловко задел Грифа плечом, и оба едва не упали.

Крупные когтистые лапы Лихо метались в стороны, заставляя их постоянно оглядываться и дергаться в разные стороны. Каждый раз, когда один из них пытался увернуться, второй случайно оказывался на пути, и всё вновь повторялось: захлёстывающий страх, резкие движения, неразбериха. Словно в комедийном фильме, где герои запутываются в собственных ногах. За одним исключением — любое падение могло стать фатальным.

В голове Кисы промелькнула мысль, что у нее снова отберут всех, кто ей дорог. А все, что она сможет сделать — это опознать их трупы. Черная, спрятанная под половицы ярость, просочилась в ее сознание.

Поднявшийся адреналин сжёг все страхи — она покрепче ухватила биту и кинулась в самое пекло. Только бы успеть, только бы справиться.

— Держите! — бросила она.

Гриф и Шалом собрали остатки сил и вцепились в Лихо с двух сторон. Шанс был всего один. Последний, но он был.

Размахнувшись Киса разворотила твари морду и влила наперстянку в зияющую дыру пасти.

Лихо откинуло оперативников от себя, захрипело и повалилось на землю. Оно металось, драло когтями кожу на горле и исходило кровью и блевотой.

— Ну что, красотка, где твоя удача теперь?

Киса дробила тело извивающейся твари — удар за ударом. Даже когда Лихо уже затихло, она продолжала методично крошить кости и месить внутренности.

Воспоминания о детстве, полном боли и унижений, придавали ей сил. Каждое движение наполняло ее чувством власти, о котором она так долго мечтала. Киса остановилась, лишь когда туша Лиха превратилась в бесформенный мешок. Она тяжело дышала, её руки дрожали от накатившего осознания и усталости, но вместе с тем к ней приходило ощущение приятного опустошения и отрешенности. Киса обернулась проверить, все ли живы, и вздохнула с облегчением.

Шалом поднимался с земли, морщась от боли и оглядывая развороченную когтями руку. Гриф помогал встать Мыши, которая хотела лично убедиться, что тварь сдохла.

— Киса, отвези их в медблок, — коротко сказал Гриф,— я задержусь, подожду зачистку.

***

Киса нервно сжимала руль. Мерцание уличных фонарей и фары машин создавали зловещие тени, которые заставляли ее вздрагивать — казалось, страхи прошлого вот-вот покажутся из-за угла.

— Ну что, всё ещё не боимся Лиха? — тихо буркнула Киса, таща Мышь до медблока. Её взгляд был пустым, но голос уже возвращался к привычному тону.

Медблок не был в числе любимых мест Кисы. Он всегда напоминал ей какую-то странную и извращенную форму трудовых лагерей для безобидных типов подменышей.

Конечно, все «специальные» сотрудники оставались там на добровольных началах и даже получали какой-то доход и выходные. Но их уход и приход жестко регламентировался, а любой побег был билетом в один конец. В основном там собирали существ безобидных и добродушных. Им предоставляли кров, защиту, еду и объекты для излияния заботы и участия, а остальное их не слишком заботило.

Сдав Мышь и Шалома на попечение стайки квохчущих Берегинь, Киса спешно ретировалась, попутно отмахиваясь от обережной воды, обслюнявленных платочков для ссадин, пропитанных любовью сладостей, теплых объятий и предложений поводить хоровод или хотя бы спеть на прощание.

В отделе ее уже ждала любовно подготовленная бухгалтерией кипа отчетных бумаг, среди которых нашлись и четыре пустых свидетельства о смерти. Киса мстительно скомкала свидетельства и закинула их в самую дальнюю мусорку. Она завалилась на небольшой диванчик в их кабинете и сладко заснула — не барское это дело с бумажками возиться.

Ее разбудил намеренно громкий хлопок двери. В кабинет завалился Гриф весь в грязи, сверкающий маниакальной улыбкой человека, у которого родилась гениальная идея. Он потряс каким-то грязным мешком перед лицом Кисы.

— Нашел, — гордо заявил он, и высыпал на тумбу блестящие камушки — Она их прикопала, а я все равно нашел!

Киса рассмотрела камни. Некоторые из них стали совсем мутными и блеклыми — для их обладателей было уже слишком поздно. Лучшее, что можно с ними сделать — перетереть в лихой порошок и надеяться, что в них еще осталась толика удачи. Но какие-то камни сохранили блеск и яркость. Они было словно живыми — теплыми, пульсирующими и очень блестящими. Их обладателям еще можно было помочь.

— Курочка по зернышку да в коробочку, — приговаривал Гриф, сгружая живую часть камней в железный короб, — коробочку в ячеечку да на замочек.

— Хороший ты все же человек. Дурной, но хороший, — Киса приобняла его за плечи и вкрадчиво сказала на ухо. — А значит, и отчет сам заполнишь, чтобы поскорее отпустить меня домой.

Гриф только махнул рукой. Иди, мол, ехидна, куда я денусь.

Со всем творческим рвением и талантом баснописца он погрузился в нудные отчеты. Мыши все равно потом придется переделывать его писанину, но нужно было сдать хоть что-то.

От бумажек его отвлек командир детской группы, Полкан. Грузный, сипящий, в дурацкой полосатой рубашке, которая делала его похожим на арбуз. Он без стука зашел в кабинет и тяжело уселся рядом с Грифом.

— Малой, я эт самое, по делу, — он прервался, чтобы сделать глубокий шумный вдох, — мои пацанята странную девку взяли. Верещит, что вообще в человека лезть не хотела, но ее выдернуло. Ты вроде искал что-то такое? Заберешь, а?

— Ты в курсе, что у меня лет сто как другой позывной?, — Гриф, потянулся и скрестил руки на груди.

— Да-да, ты у нас птица высокого полета, — отмахнулся Полкан. — Отдельных оперативников себе выбил, кабинет. Катаешься как сыр в масле. Так что, заберешь, а?

— Отчего ж ребенка не приютить, заберу, конечно.

Довольный краснощекий Полкан шлепнул свеженькую папку на стол и неловко выкатился из кабинета.

Гриф хмыкнул и проглядел новое дело. Смрад, грязь, чужая кровь — всё смешалось в череде странных инцидентов, в которых все было неправильно. Они тянулись друг за другом, как липкий след от гнилого мяса, но в конечном счете заводили в тупик.

Он встал, сунув пачку сигарет в карман. Гриф чувствовал вонь чужаков, как если бы они уже были внутри, среди тех, кого он знал и видел каждый день. Кто-то помог им просочиться, открыл дверь и пригласил войти.

Гриф знал одно: как только он найдёт ту самую зацепку, дело примет совсем другой оборот. И кому-то придется очень дорого заплатить за весь этот бардак.

***

Предыдущие рассказы серии (можно прочесть для большего понимания контекста):
Отдел №0 - Алеша
Отдел №0 - Агриппина
Отдел №0 - Мавка

Показать полностью

Отдел №0 - Лихо одноглазое (часть 1)

Предыдущие рассказы серии (можно прочесть для большего понимания контекста):
Отдел №0 - Алеша
Отдел №0 - Агриппина
Отдел №0 - Мавка

Геннадий недолюбливал Виталика с самой первой встречи. Вроде парень как парень, симпатичный даже. Но в его субтильной фигуре, дерганых жестах и красноватых глазах было что—то мерзкое и жалкое. Геннадий знал, что должен быть беспристрастным — так говорили учебники, начальство и рабочая этика. Но каждый раз, глядя на Виталика, он ощущал глухое раздражение, скрывать которое было все труднее.

Похожее чувство в советские школьные годы у Геннадия вызывали лягушки на уроках биологии — скользкие, распятые на подносе и вывороченные наизнанку. Хуже самого зрелища был только тихий влажный звук, с которым инструменты рассекали маленькое тельце и копошились в склизких органах. Когда Виталик открывал рот, Геннадию казалось, что он снова слышит негромкое хлюпанье и чувствует тяжелый запах болота.

— Вы сами понимаете, как это звучит? — Виталик выхватил телефон и сделал пару селфи. — Вот, посмотрите на фото и на меня!

Геннадию потребовалось несколько секунд, чтобы заставить себя прикоснуться к протянутому телефону. Ощущение липкости и тяжелой духоты усиливалось, ему совершенно не хотелось перенимать что-то из рук Виталика.

Как ни странно, лицо, смотрящее с экрана смартфона, не вызывало неприязни, в отличие от оригинала. Но озвучивать это было бы глупо — ни к чему подпитывать иллюзии и без того взвинченного пациента.

Геннадий потер лоб, пытаясь скрыть нарастающее раздражение.

— Виталий Сергеевич, успокойтесь, прошу вас. Мы с вами уже смотрели фото. Новые, старые и только что снятые на самые разные устройства. Поверьте, вы на них ничем не отличаетесь от себя сейчас.

Последние слова он договаривал уже в пустоту — Виталик пулей вылетел из кабинета, оставив за собой головную боль и зияющий проем дверного косяка.

— Тонечка, зайдите, пожалуйста. Молодой человек забыл телефон. Скорее всего, он вернется за ним. И, пожалуйста, принесите мне кофе. Ирландский.

***

Гриф не любил утро. Не любил дешевый кофе, заваренный впопыхах. Не любил холод и промокшие от лесной сырости ботинки. Не любил чертовых жаворонков, бодрых до неприличия. Не любил тех, кто умудрялся явить миру свои останки в самое паскудное время дня и выдергивал его из постели. Но что он по—настоящему, искренне ненавидел, так это тупость, неопытность и небрежность. И как назло, воплощение худших качеств человечества стояло неприлично близко и буравило его своими слезливыми глазенками.

— Стажер, кто у нас сегодня в меню? — Он покосился на пухлую веснушчатую девушку, которая недавно выблевала свой лавандовый раф. Её круглое лицо, пунцовое от напряжения, надулось, словно грозило лопнуть от очередного жалобного всхлипа.

Гриф отвернулся, не в силах больше смотреть на это зрелище, и рывком выдернул из рук конопатой катастрофы планшет с информацией по делу. Но шум не утихал — хлюпанье и всхлипы становились настойчивее и громче. Гриф чувствовал, как его терпение стремительно слабеет.

— Иисусий хер, кто пустил детей на бойню?! — он оглядел собравшихся, ища кому бы подкинуть проблем, — Шалом, убери ее отсюда, пока я не сдох от отвращения при исполнении.

Шалом стараясь как можно меньше касаться девушки проводил ее по тропинке к служебному автомобилю.

— Я сожалею, что так вышло, некоторые люди совсем не умеют сдерживать эмоции, — он ласково улыбнулся, жестом указывая даме на машину. — Не переживайте, больше мы вас не потревожим.

— Но я действительно хотела… Я мечтала, — она умоляюще вцепилась в рукав Шалома, но тот лишь слегка нахмурился, представляя, как ее сопливые ручонки оставляют следы на идеальном, без единого пятнышка, пальто.

— К сожалению, большая часть желаний зачастую остается неисполненной, — Шалом покачал головой, аккуратно высвобождая свое предплечье из склизкой ловушки. — Но уверен, что вы наверняка сможете реализовать свой потенциал где-нибудь в другом месте.

Шалом аккуратно, но настойчиво усадил ее в авто и захлопнул дверь. На всякий случай он дождался, пока девушку увезут как можно дальше от леса.

Когда он вернулся к Грифу, тот уже пролистал анкету убитого:

Попов Виталий Сергеевич, девятнадцати лет от роду. Состоял на приеме у психиатра с диагнозом прозопагнозия. Жалобы на искаженное восприятия лица. Позднее — бредовые идеи о сглазе, регулярное самоповреждение. Был помещен в частную психиатрическую больницу, из которой сбежал пять дней назад.

Кто бы ни сожрал пацана, у него явно были личные счеты, богатая фантазия и специфичное чувство юмора. Единственное, что осталось от Виталика — изрезанная и изуродованная голова в коробке с бантиком. Остальное было обглодано и сложено в черный мусорный пакет.

Гриф отошел на пару шагов назад, чтобы разглядеть композицию. Зрелище напоминало что-то родное и знакомое с детства. Он рассмеялся, чисто и искренне, как не смеялся уже довольно давно.

Шалом хлопнул его по плечу:

— Командир, ты тоже рассудком тронулся что ли?

— Да ты приглядись, — Гриф с трудом выдавил сквозь смех, — хтонь оставила нам подарок под елочкой.

— Ты глубоко больной и конченый человек, — Шалом скривил красивые четко очерченные губы даже не пытаясь скрыть неприязнь. — Сообщаю на случай, если ты вдруг не знал.

Гриф не понимал, как вообще такой приличный мальчик до сих пор мог работать в Отделе и не вскрыться. Он был уверен, что в свободное время Шалом режет шлюх на окраинах города, трахает кошек или еще что похуже. Впрочем, ему было насрать, главное, чтобы оперативник приносил пользу Отделу.

— Кому же ты так поднасрал, а, Виталик? — Гриф махнул группе рукой и обнажил мелкие зубы в улыбке. — Приберите здесь, нам с оперативником Шаломом пора к психиатру!

***

Мозгоправов Гриф тоже не любил. Разговоры с ними входили в часть программы по профилактике профессионального выгорания сотрудников Отдела. И Гриф готов был лично насадить на кол и преподнести упырю в качестве леденца того, кто выступил с этой инициативой.

Но лечащий врач Виталика оказался приятным исключением – нормальный мужик, любящий крепкий кофе и красивых ассистенток в приемной. Гриф даже подумал, что неплохо бы завербовать его для службы в Отделе и личных консультаций за бутылочкой односолодового.

— Видите ли, Виталий Сергеевич был убежден, что его сглазили. Сложно сказать, развилось ли бредовое состояние на фоне лицевой агнозии или же пациент был изначально склонен к бреду, однако случай был тяжелый и прогрессировал чрезвычайно быстро.

— И вас нисколько не удивляет, что парня разобрали на составные части?

— Виталий был сложным юношей, и его вид у многих вызывал неприязнь. Особенно в последние дни. Вполне возможно, что ему не посчастливилось натолкнуться на другого такого же безумца и вызвать приступ агрессии. Да и раньше, — Геннадий замялся, стараясь подобрать слова так, чтобы не выглядеть совсем уж циничным ублюдком, — в нем было что-то отталкивающее, не вполне живое что ли.

Гриф отхлебнул кофе, в котором было слишком много градусов для девяти утра. Его забавляло, насколько старательно Геннадий прятал личное отношение к пациенту и насколько плохо у него это получалось.

По всему выходило, что какая-то тварь пометила Виталика, чтобы наиграться, нажраться вдоволь страданиями, а потом доесть оболочку.

— Расскажите подробнее, — Гриф сделал жадный глоток, напиток был слишком хорош, — про бредовые идеи пациента. Кто сглазил, за что?

Геннадий просмотрел записи:

— Пациент утверждал, что сглаз на него наложила официантка. Якобы Виталий не лестно выразился о ее внешности, и женщина решила «преподать урок», как он сказал.

— Что со внешностью-то? Может, приметы какие особенные?

— Не понимаю, зачем вам это, но да, — Геннадий нахмурился, за годы работы он перестал относиться серьезно к словам своих подопечных. —  Виталий Сергеевич много раз описывал ее внешность. Немолодая, грузная, не слишком опрятная и главное — повязка на глазу.

Гриф усмехнулся:

— Выходит, разгневал он лихо одноглазое?

— Да, — Геннадий поднял лукавые глаза от записей, — так, со слов, Виталия Сергеевича он и назвал официантку.

— Какой у нас с вами сказочный сюжетец вырисовывается, — Грифу начинало нравиться это дело. – Может, и адресок этого кафе у вас найдется?

Геннадий молча записал адрес на листочке. Работа научила его не относиться серьезно к словам пациентов, не мучиться угрызениями совести и не задавать лишних вопросов представителям власти.

Гриф сложил листок с адресом кафе в карман и поднялся из кресла, прихватив с собой полупустую кружку с остатками былой роскоши. Он оценил потенциальные перспективы дела. Одноглазая официантка и проклятые ею путники были чем—то из детских сказок, в которых герой всегда побеждает. Героем этих сказок Гриф, конечно видел себя — несравненного, великолепного и непобедимого.

С блаженной улыбкой победителя Гриф вышел в приемную, где Шалом, наслаждаясь вниманием миловидной ассистентки Геннадия, угощался конфетами и каким—то цветочным чаем. Девушка смотрела на него как смотрят изголодавшиеся анорексички на кусок шоколадного торта — обливаясь слюной, но не решаясь притронутся. Вырез ее блузки оголял больше, чем требовалось, но меньше, чем хотелось бы.

Улыбка медленно сползла с лица Грифа — ему не досталось ни конфет, ни сисек. Ощущение собственного величия куда-то улетучилось, а на кончике языка собралась привычная желчь.

— Эй, красавчик! — Гриф крикнул Шалому, стараясь не выдавать раздражения. — Собирайся и вези меня в рэсторан, жрать хочу.

Шалом оторвался от своего занятия, и в его глазах на миг промелькнуло сожаление:

— Простите, Тонечка, долг зовет, — он поцеловал руку девушки и собственнически оглядел ее на прощание. — Но мы обязательно продолжим беседу в более подходящих для этого условиях.

Гриф уже собирался поинтересоваться, сработал ли хоть раз такой банальный подкат. Но по лицу раскрасневшейся Тонечки понял — сработал и не раз. В длинном списке того, что не любил Гриф, появилось отдельное место для Шалома.

— А, вот, расскажи мне, фриц недорезанный, — обратился он к Шалому по дороге в кафе, — каково это так пользоваться женщинами. Не стыдно?

— Хамишь более успешным конкурентам? — Шалом обнажил до безобразия белые зубы, — Манеры - ключ к сердцу женщины. Попробуй на досуге. Может и к тебе дамы станут более благосклонны.

Гриф осклабился:
— Манеры... Что ж, я это учту.

***

Кафе «Роксана» находилось где-то на окраинах не только города, но и жизни. В представлении Грифа именно так должно выглядеть место, где беззастенчиво может работать хтонь. Задрипанное, Богом забытое заведение с липким линолеумом, клеенками на столах и вывеской, которая выцвела еще лет десять назад.

— Ну что ж, добро пожаловать в лучший ресторан этого района, — Гриф шутовски раскланялся, пропуская Шалома первым.

Других гостей не наблюдалось, поэтому все внимание немногочисленного персонала было приковано к ним.

— Господи, Гриф, чего ради мы решили выбрать именно это место? — спросил Шалом, брезгливо подбирая полы пальто. — Или тебе так понравился опыт погружения в канализацию, что ты ищешь схожей атмосферы?

Гриф заметил, что та самая официантка неспешно переваливается в сторону их столика. Он гаденько хмыкнул и чуть повысил голос:
— Ну, как же? Ты же сам говорил, что здесь работает самая уродливая бабища, что ты видел в жизни.

— Что?! Да я бы никогда себе такого не позволил, — глаза Шалома резко стали шире, и Гриф с удовольствием отметил, что выбил этого степенного ублюдка из равновесия.

— Не отнекивайся, я слишком часто слышал эту историю из твоих уст. И теперь лично пришел отметить, что все дамы прекрасны как рассветное солнце и достойны лишь комплиментов, — Гриф с самой обаятельной улыбкой, на которую был способен, повернулся к подошедшей официантке. — Дорогая, принесите нам, пожалуйста, чаю и вон тех чудных бутербродов с колбаской.

Официантка, казалось, не слушала Грифа. Ее стремительно наливающийся кровью глаз был прикован к оторопевшему Шалому.

— Несравненная, ну, что вы?! Не верьте этому лживому… — начал оправдываться Шалом, но не успел договорить.

— Заказ принят, — перебила его официантка и обнажила в кривой улыбке желтоватые пеньки зубов.

Шалом, обвинив Грифа в отсутствии у того хоть каких—то моральных ценностей, стремительно покинул кафе и уселся ждать в машине.

Бутерброды в кафе «Роксана» определенно были одними из лучших на памяти Грифа. Он ел их медленно, смакуя каждый кусочек и с причмокиванием облизывая пальцы. Напоследок он оставил официантке пару комплиментов и слишком щедрые для такого заведения чаевые.

— Едем в Отдел, тут мы закончили, — Гриф блаженно растекся в пассажирском кресле. — Довезешь меня и можешь быть свободен. Властью, взятой мной, дарую тебе отгул до завтра.

— Объяснишь, к чему был этот театр убожества?

— Подменыш предположительно типа «Лихо» стал причиной смерти нашего хамоватого друга Виталика. Мы приезжали проверить мои догадки. Если в ближайшие дни заметишь, что тебя преследуют неудачи — дай знать.

— Я правильно понимаю, — процедил Шалом, — что ты из мелочной зависти натравил на меня крайне злобное плотоядное существо?

— Исключительно в целях следствия. Конечно, я мог бы взять огонь на себя, но ты советовал мне быть обходительнее с дамами. И я как послушный ученик сразу начал применять знания на практике, — Гриф поправил на шее несуществующую бабочку и похлопал Шалома по плечу.

Остаток поездки прошел в полной тишине, которую нарушал лишь скрип руля под побелевшими от напряжения пальцами Шалома.

***

Нос Шалома выглядел так, будто природа нарочно старалась создать нечто эталонное: прямой, умеренно широкий, выточенный со вниманием к каждой детали. Этот нос добавлял лицу Шалома сходство со скульптурой Давида — как будто он не просто человек, а сама идея превосходства.

На следующее утро после похода в кафе Гриф с удовольствием заметил на этой идеальной картине белую собачку: большой красный прыщ со следами тонального крема.

Не меньше радости вызывали слегка запачканные уличной грязью брюки и взъерошенные волосы, которые Шалом нервно поправлял рукой.

— Гриф, есть ощущение, что твои догадки верны. Думаю, нам стоит выписать снаряжение и немедленно выдвигаться, — сообщил Шалом вместо приветствия.

Мышь с Кисой переглянулись — на их памяти Шалом никогда не являлся на службу хоть сколько—то растрепанным.

— Да ты присядь, не спеши, — Гриф похлопал по свободному стулу рядом. — Мы тут с девочками архивы достали, чаю с рогаликами сделали. Пара прыщиков еще ничего не значат.

— Пара? — Шалом слегка побелел, чем вызвал дружный смех собравшихся.

Он хмуро уставился на смеющихся коллег, но не смог сдержать уголки губ, дрогнувшие в улыбке.

— Ладно, — произнес он, наконец, усаживаясь на стул. — К делу. Что там с архивами?

Мышь любовно погладила старые папки и приосанилась, будто собиралась отвечать на экзамене.

— Есть кое-что. Восемь и пять лет назад были найдены тела в похожем состоянии. Тогда концов так и не нашли. Учитывая, что эти папки не подшили друг к другу, никто не удосужился как следует подумать и покопаться поглубже.

— Да, малышка, ты у нас самая-самая, — отозвалась Киса, не отрывая глаза от телефона, — но давай ближе к сути.

— В общем, если не углубляться в детали, которые впрочем могли бы показаться части собравшихся немаловажными — Кисе был адресован неодобрительный взгляд и многозначительная пауза, — Все три наших случая связывает наличие психиатрии в области самовосприятия и отношений с обществом — анорексия, социофобия и прозопагнозия. Также все погибшие были закопаны в болотистой местности в подарочных коробках.

— А что насчет той официантки, есть упоминания? — Грифу показалось, что голос Шалома слегка дрогнул в конце.

— Нет, ничего такого. Возможно, две другие жертвы не придали встрече с ней значения или вообще не были связаны. Есть несколько фото кого-то отдаленно похожего, но они все слишком смазанные. Важно другое, — Мышь открыла две папки и указала тонким пальчиком, — вот тут и тут списки сотрудников, которые искали Лихо. Никого из них не осталось в живых — скончались по самым разным обстоятельствам, а дела оба раза затерялись в бюрократическом аду.

— Киса, найди мне музыкальное сопровождение, — Гриф подскочил и закинул ногу на стул. — Нас ждет испытание, достойное великих героев. Имя наше будут прославлять в веках, а о подвигах наших сложат легенды, ведь группа имени несравненного меня победит сам злой рок. Победа или смерть, господа!

Киса клацнула длинным ногтем по экрану смартфона и кабинет наполнила задорная музыка из Деревни дураков. «Умеют же люди обгадить момент» — подумал Гриф, шлепаясь обратно на стул.

— А я-то мучился, думал, кого заслать на слежку. Вот ты, шутница, и отправишься бдеть за нашей официанточкой. Нас с Шаломом она все равно уже видела, а Мышь нужна мне в архиве. Только держись подальше, желательно вообще из машины не выходи. И все время будь на связи.

— Ну, папочка, там будут только девочки, — наигранно высоким голосом заныла Киса, — но я обещаю быть паинькой. Счастливо оставаться, крысы офисные!

Когда Киса, вильнув затянутыми леггинсы бедрами вышла из кабинета, Мышь спросила:
— Ты ее отправил, чтобы она развлеклась и не гундела как вчера?

— Ни в коем случае! Это ее суровое наказание за надругательство над честью начальства, — в голосе Грифа не было ни намека на веселость, но Мышь заметила, как он прячет добродушную ухмылку за чашкой чая.

***

Т.к. количество символов ограничено, следующая часть отдельным постом

Показать полностью

Секреты бабушки Марфы

Юльке было под тридцать. Она была беременна, разведена и несчастна. Поэтому, погрузив в старенький опель чемодан вещей и ворох несбывшихся надежд, она отправилась на деревню к бабушке.

Старушка была кладезем народных мудростей и историй, знала методы лечения любых хворей с помощью кореньев и заговоров, пекла пироги, поила Юльку парным молоком и причитала на тему ее вечной занятости карьерой. Ее шершавые, обласканные солнцем руки и выцветшие от времени глаза знали много работы, ласки и одиноких горьких ночей – Марфа пережила аж шестерых своих мужей, каждого из которых любила как в первый и последний раз.

В детях Марфа души не чаяла и при случае обязательно баловала – то клубничкой угостит, то чаем с ватрушками. Своих у нее было всего двое и оба от первого мужа. В семье поговаривали, что советские гинекологи-коновалы что-то там наворотили при родах Юлькиной мамы, и после этого детей вынашивать Марфа уже могла.

Каждый приезд к Марфе Ивановне был для Юльки своеобразным островком детства. Вот и сейчас, припарковавшись у нарядного участка на самой границе с лесом, она выдохнула – что-то остается неизменным.

Все те же яблони приветливо встречали ее у забора, за ними аккуратные грядки прятали в себе разнообразные органические деликатесы, поодаль виднелась банька. А посреди участка деловито выкатил пузатые бревна теплый и родной дом бабушки Марфы.

- Ба, - звонко, как-то даже по-девчачьи, крикнула Юлька, - я дома!

Марфа показалась на пороге, расплылась в улыбке и, неуклюже прихрамывая на покалеченную в юности ногу, заспешила обнимать внучку:

- Юла моя приехала! – ворковала Марфа уже целуя Юлькины щеки. – Непоседа моя ненаглядная, душенька моя!

Юлька растаяла в объятиях, пригрелась и даже ненадолго забыла о том, что она вообще-то глубоко несчастна.

- Ну, любушка моя, - голос бабушки заставил Юльку вспомнить о своих горестях, - пойдем, расскажешь, что приключилось.

Спустя несколько часов рыданий и пожеланий бывшему благоверному самой мучительной смерти Юлька наконец выдохлась. Марфа в силу своих лет уже и позабыла, что в девичьих глазах может помещаться столько слез – последнего мужа она схоронила лет пять назад и уже почти не тосковала.

- Ба, - Юлька хрюкнула носом и приосанилась. Ее глаза сияли недобрым озорством, в голове родилась идея совершить какую-нибудь пакость, - а ты же знаешь заговоры всякие, ну, чтобы он влюбился в меня снова?

Марфа чуть ссутулилась и вздохнула. На ее лице промелькнула скорбь - вспомнились юные годы, пылкая любовь и принимаемые раз за разом неверные решения.

Она никогда не была красива, стройна или как-то по-особому хороша собой, но женихов привлекала завидных - высоких, плечистых, при деньгах. И все жизни без нее не видели, на других даже мельком не глядели.

Местные женщины ее не жаловали, но слова поперек сказать не смели - боялись деревенской знахарки. Шептались за спиной, что стоит только с Марфой повздорить, как она тут же мужа уведет. И не на ночь как любая другая шлюха, а навсегда. А то и вовсе со свету сживет или скотину уморит.

А Марфа только приветливо улыбалась в ответ на все взгляды и пересуды. А еще любила.  Сначала одного, потом - другого. И всегда до самой смерти.

Она подняла пустые глаза на Юльку:

- Не нужно тебе это все, Юлочка моя хорошая. Не любовь это вовсе, а тяжкая ноша для обоих. Ворожила я на всех, кроме Коленьки, да ни с кем любви так и не вышло. Не люба я им была. Без меня не могли, а со мной - чахли.

- Сдалась мне его любовь! – воскликнула Юлька. – Хочу, чтобы он тоже помучился и наплакался как я.

Марфа отрицательно покачала головой и с укоризной посмотрела на внучку.

- Бабуленька, он так обошелся со мной, - продолжила гундеть Юлька. - Я и детей-то не хотела никогда, ради него согласилась. А он мне с этой сучкой изменил. Неужели не накажет его никто? А, ба?

Марфа задумалась. Она слишком долго искала преемницу и из зависти и гордости упустила много талантливых девок. Юлька была, конечно, дура-дурой, но так удачно оказалась под рукой, готовая на любые необратимые глупости.

Время поджимало - Марфа знала, истерзанным нутром чуяла, что не протянет и трех лет. Жалко было внучку, но выбранный путь всегда требовал от нее жертв. И она всегда на них соглашалась.

- Не хотела, говоришь, - задумчиво протянула Марфа. – Статься может что, и не велика тогда плата. Могу я к тебе его привязать так, что жизнь его в твоих руках игрушкой будет. Захочешь – к ноге прибежит, захочешь – богу душу отдаст.

- Что за плата, бабушка? - Юлька вся подобралась, озорство в глазах разгоралось ярче.

- Здесь, внученька, давно ничего нового нет. Жизнь только в обмен на жизнь дается, - Марфа прищурилась, внимательно разглядывая Юлькин округлый живот.

Юлька только и могла, что глупо улыбаться и продолжать выжидающе смотреть на бабушку. Марфа же выглядела так, будто и не шутила вовсе. Постепенно до Юльки начало доходить, что та была абсолютно серьезна.

- Ты подумай, Юлочка, реши, чего хочешь, - Марфа ласково погладила внучку по животу и засуетилась на кухне. - Отговаривать так и быть не стану, дело твое.

Ночью Юлька ворочалась, думала о словах бабушки. Сон никак не шел. Связываться с чем-то, что может забрать жизнь было страшно, но и мужа наказать хотелось. Да так наказать, чтобы всю жизнь ему быть тяжкой ношей на сердце.

- Я решила, ба, помогай, - со всей возможной серьезностью заявила Юлька утром.

Марфа улыбнулась чужой, незнакомой улыбкой и молча кивнула. Юлька даже вздрогнула - на миг ей показалась, что это и не ее бабушка вовсе. Но стоило моргнуть и наваждение прошло.

«Я просто волнуюсь, - подумала Юлька, - вот и чудится всякое».

Весь день они провели за странными ритуалами, смысл которых Марфа объяснять не удосуживалась. Мол, сама потом поймешь, а коли не поймешь, так и не надо тебе знать.

В Юльке боролось желание верить в потустороннее и скепсис городского жителя. Но вера, подпитываемая жгучей обидой и ненавистью к бывшему мужу, побеждала.

К вечеру в бане был воздвигнут импровизированный алтарь, на который Юлька положила собственноручно собранные волчьи ягоды, ветви ивы и охапку полевых цветов.

Марфа принесла большой таз с водой и несколько полотенец. Вслед за ними в бане оказалась и просторная льняная рубаха на замену неугодных бабушке джинсов.

- Все, милка моя, - сказала Марфа подбоченясь, - коли не передумала, выпей, вот. И загадай, чего душа жаждет.

Марфа протянула внучке граненый стакан с темной горьковатой жидкостью. Не так себе представляла Юлька ведьмины снадобья. Ей почему-то казалось, что напиток обязательно должен подаваться в кубке или на худой конец глиняной чарке. Но воротить нос после всех приготовлений было бы странно.

Когда стакан опустел, Марфа удовлетворенно кивнула и заговорила:

- Черная царица, чертовья жрица, встань мне на подсобу, протяни руки подмогу. Дщерь от дщери моей, раба твоя Юлия, обет принимает, в услуженье поступает. Забери то, что должно, подари то, что прошено.

Марфа все повторяла и повторяла одно и то же, а Юлька начинала чувствовать себя худо – ее мутило, живот болел, а ноги слабели. Боль продолжала нарастать, и Юлька упала на колени:

- Ба, мне больно, – она позвала Марфу, но та, казалось, совсем ее не слышала. - Ба!

Юлька схватилась за живот. Боль была такой, будто ее матку рвали в мелкие клочья. По ногам потекло что-то теплое и вязкое, она приподняла подол рубахи – бедра были перемазаны кровью. Бурыми комками по ним прямо на пол сползала уплаченная жизнь. Юльке стало совсем дурно. Запоздало начало приходить осознание, на что она дала согласие из жажды мести.

Марфа, продолжая заговор, подошла к Юльке. Она грубо раздвинула ее ноги, собрала ладонью красную жижу с бедер и окропила ею алтарь.

- Ба, не надо, - Юлька хрипела, дрожала, но не могла встать на ослабшие ноги, - я передумала, я не хочу! Не надо!

Бабушка продолжала говорить что-то Ирода, про Черную матерь, про плату, про жизнь, про связь и обмен. Но Юлька уже плохо разбирала смысл этих слов. Ей казалось, что воздуха совсем не осталось и в бане стало темнее. Перед тем, как потерять сознание, она увидела, что цветы на алтаре засохли.

Марфа неспешно закончила ритуал и омыла тело внучки от крови.

- Все, Юлочка моя хорошая, - прошелестела она, - все теперь будет, как ты хочешь, цветик мой. Спи, моя хорошая. Забывайся сном крепким, ты нужна ей сильной, ты нужна ей верной.

Юлькино утро началось на полу пустой бани. Она очнулась в липкой смеси пота, крови и грязи. Её живот был пуст, словно в нём никогда и не было жизни.

Она с трудом поднялась, хватаясь за стены бани. Идти было тяжело, ноги словно утопали в болоте. Казалось - остановишься и увязнешь навсегда. Ноги вели к дому, где когда-то было тепло и уютно. Земля была влажной и липкой, каждый шаг отзывался тяжёлым чавкающим звуком, а свежий утренний воздух с трудом проникал в легкие.

Марфа встретила её на пороге с чашкой горячего отвара. Лицо старухи было спокойным, но взгляд выдавал человека, который слишком многое прожил.

– Ну вот, солнышко моё встало, – произнесла Марфа со слабой улыбкой, протягивая чашку. В её глазах больше не было той мягкой заботы, что Юлька помнила с детства. – Пей, тебе нужны силы. Ты теперь не одна… без ребеночка, но точно не одна.

Слово «одна» вдруг приобрело новое звучание. Юлька знала - бывший муж теперь принадлежал ей, как и было условлено. Но почему-то это не приносило той радости, которой Юлька ожидала.

Место праздника и торжества заменило чувство, будто и она сама теперь принадлежала чему-то. Оно наблюдало, шевелилось под кожей и выжигало изнутри. Ритуал сработал, но дал больше, чем обещали Юльке.

Показать полностью

Одел №0 - Мавка

Охота в канализации — совсем не то, о чем мечтал Гриф вечером пятницы. Как будто в его жизни и без того не хватало сомнительных приключений. Но, как всегда, обстоятельства в лице его помощницы диктовали свои правила:

- Надо проверить автора этих писем, - Мышь положила пухлую папку на стол начальнику.

Гриф недовольно скривил тонкие губы. Разбираться с умалишенными он считал выше своего достоинства и всячески избегал подобных дел. Будь его воля, все приходящие «сверху» письма он отправлял бы прямиком в мусорку. На его счастье, ему удалось увести из секретариата скрупулезную Мышь, которая читала и подкалывала все письма в отдельную папку.

- Родная, а ты прям уверена? У меня тут, вот, еще… – Гриф предпринял робкую попытку увильнуть от дела.

- Да. Я проверила и составила для тебя краткую характеристику дела. К тому же, полиция утверждает, что в том районе действительно пропадают люди.

Гриф жалобно посмотрел на Мышь, но столкнулся с маской непоколебимой уверенности на ее лице. Его милая девочка-зам редко бывала настойчива и предпочитала оставаться на вторых ролях. Но в моменты упорства она имела обыкновение становиться жуткой занудой и невыносимой сукой, спорить с которой совершенно не хотелось. Гриф тяжело вздохнул и открыл папку с письмами.

- Читай, - удовлетворенно кивнула Мышь. - Я принесу тебе чай.

- Но с тебя рогалики! – Гриф улыбнулся. Кончик его крючковатого носа слегка дернулся, а вокруг глаз образовалась сетка неглубоких морщин. Не дожидаясь ответа, он принялся за изучение материала по делу.

Мышь маленькой тенью скользнула вдоль его стола, подхватила пару грязных кружек и покинула кабинет. На прощание она позволила себе тихо ответить, зная, что Гриф ее уже не слышит:

- И рогалики. И все, что только попросишь.

Голос Мыши утонул в шелесте страниц и растворился в дверном проходе вместе с владелицей. Гриф перешел в то состояние глухой сосредоточенности, когда все происходящее вокруг не имело ни шанса на внимание. Все, что было действительно важно, лежало прямо перед ним. Мышь хорошо поработала и вычленила из путанных, эмоциональных показаний следы пробудившегося подменыша.

По всему выходило, что местный пенсионер натолкнулся на взрослую мавку. Он смог не только каким-то чудом пережить эту удивительную встречу, но и обнаружить логово твари.

Мавка явно была хитра и расчетлива. Обычно подменыши этого типа выбирали для кормушек водоемы и быстро попадали под прицел сначала полиции, а потом и Отдела. Но эта забилась в самую гадкую и зловонную дыру, которую только смогла найти.

Гриф подумал, что неспроста не хотел читать эти письма - спуск в канализацию явно не входил в топ его планов на вечер. Он усердно искал причины, по которым не может взяться за это дело, но пойти на сделку с совестью не вышло. В кабинет постучала Мышь:

- Я переведу на тебя автора писем, - сказала она, указывая на телефон. – Дело я в реестр забила. Ребят вызвала - Шалом будет скоро, а Киса часа через два. Машину я нам вызову.

Иногда Гриф с наслаждением представлял, как сворачивает тощую шею Мыши. А затем под покровом ночи скармливает ее хладный труп какой-нибудь твари из Отдельских казематов. Впрочем, в этих фантазиях на него неизменно сваливалась гора бумажной работы и наседала надоедливая администрация. Каждый раз, взвесив все «за» и «против», Гриф приходил к выводу, что убивать Мышь никак нельзя. Жизнь без нее стала бы невыносимой суетой в бескрайнем море бесполезных бумажек. Да и вообще она незаменимый сотрудник, прекрасный человек и просто очаровательная девочка. Поэтому Гриф все же ответил на звонок, хоть и без лишнего энтузиазма.

Пенсионер на другом конце провода был настроен не менее скептично и доверять Грифу не спешил. Он уже несколько месяцев безрезультатно обращался в полицию, и тут вдруг такая удача – ему перезвонили. Выспросив у Грифа звание, номер удостоверения и трудовой стаж, он все же поделился деталями.

Не успел Гриф повесить трубку, как в его кабинет постучали. Два звонких удара, разделенные ровно двумя секундами, были верным признаком скорого появления Шалома. Гриф закатил глаза и отсчитал еще пять секунд. На пятой дверь открылась бесшумно открылась.

Шалом вошел во всем своем будничном великолепии - идеально уложенные светлые волосы, горделивая осанка и пугающе правильные черты лица. Гриф не понимал, как воспитанный и педантичный наследник арийских беженцев мог работать в Отделе без вреда для психики. Впрочем, уничтожение существ другого вида вполне могло считаться продолжением доброй традиции предков.

- Когда выдвигаемся, кого берем? – вместо приветствия спросил Шалом.

- И я тебе рад, дружище - Гриф откинулся на спинку кресла и закинул ноги на стол, - как жизнь молодая?

- Гриф, мне еще снаряжение выписывать. Давай работать.

- Ишь чего захотел – работать. Мне, может, еще бухать перестать, чтобы совсем радостей не осталось? Ладно, - Гриф выдохнул и влез в шкуру бюрократа, - подменыш предположительно типа «Мавка». Замечен три месяца назад гражданским. Для кормления спускается в канализацию. Если верить картам, в этом районе есть заброшенный тоннель. Разведаем и, если мои догадки верны, установим наблюдение.

- Точно не сирена?

- Ясен хуй, не точно, - огрызнулся Гриф. – Со слов гражданского - красивая баба с длинными волосами цепляла мужиков, заводила в подворотню и силой затаскивала в канализацию. Никаких тебе песнопений напоследок. На сирену не похоже… Но ты наушники выпиши – пусть будут.

Через три часа служебный ВАЗик с оперативной группой был на месте. Гриф с отцовской гордостью оглядел своих бойцов и остался доволен – все как на подбор не вписывались в рамки Одела. Красавчик Шалом, мелкая Мышь и, конечно, звезда их дефектного ансамбля, Киса.

Киса, в пол уха слушая инструктаж, любовалась свеженьким маникюром с какими-то немыслимыми нагромождениями стразиков и прочей лабуды.

Гриф каждый раз удивлялся, насколько популярна была Киса среди мужского населения. При одной мысли о ее когтях на своем члене, у него боязливо втягивались яички. Хотя, был бы бабой, тоже налепил бы всякого, но положение обязывало бережно хранить грязь под ногтями, а заусенцы обкусывать.

Волна зависти к чужой популярности и насыщенной сексуальной жизни не позволила Грифу сдержаться:

- А потом мы все разденемся, обмажемся дерьмом и устроим дикую оргию. Да, Кис?

- Да-да, - отозвалась она и наконец прервала акт самолюбования, - уверена, что фекалии очень подойдут под цвет твоих глаз.

- Хоть кто-то поддерживает мои великолепные идеи! – обрадовался Гриф. - Но оргия - это на десерт. А пока к делу. Судя по карте канализации, этот тоннель законсервирован и никем не проверяется. Передвигаемся все вместе, развилок там нет. Увижу, что кто-то снял наушники, лично утоплю в дерьмище. Всем все ясно?

- Так точно! – раздался нестройный хор голосов.

- Тогда, вперед, товарищи говномесы!

Нужный тоннель был построен лет десять назад, но из-за ошибки расчетов вода из него уходила недостаточно быстро. Администрация дала распоряжение законсервировать сооружение и заварить люк. Тоннель остался предоставлен сам себе, лениво перегнивая под слоем стоячей воды. Единственным способом добраться до него был путь через действующую канализацию.

Жидкая болотистая грязь была там повсюду – медленно текла вдоль тоннелей, сочилась по стенам, и капала откуда-то с потолка. Она будто ждала удобного момента, чтобы затечь в прорехи защитного костюма и зловонным гнилым языком облизать кожу неудачливого путника.

Гриф старался не обращать внимания на то, что чавкало у него под ногами и жадно обсасывало форменные резиновые сапоги. Он был благодарен судьбе уже за то, что администрация не поскупилась на разномастные рабочие костюмы. При желании и должной фантазии склад Отдела мог бы послужить отличной костюмерной для ролевых игр.

Гриф оглянулся на группу, чтобы повеселиться за их счет и взять от этой откровенно говеной ситуации максимум. К его удивлению обе девушки спокойно продвигались вперед, не выказывая признаков отвращения или недовольства. Зато, Шалом смог поднять Грифу настроение. Его крепкая изящная фигура была напряжена, а взгляд упирался в воду. Периодически он отшатывался от особо крупных ошметков гнили и дерьма и брезгливо отряхивал все, что успевало налипнуть на комбинезон.

- Что, белоручка, грязи испугался, - поддел его Гриф, - смотри, сам не обделайся. А вы, девчонки, молодцом, так держать.

Мышь немного вздернула голову и улыбнулась. Хотя очки ночного видения и не позволяли видеть цвета, Гриф был уверен, что она покраснела. Похвала работала на нее лучше премий, отгулов и нормированного рабочего дня. Киса только фыркнула, мол, и похлеще местечки видала.

- Не все из нас наделены уникальным даром полностью игнорировать все и всех, - холодно отозвался Шалом. – Если ты овладел этим искусством в совершенстве, будь снисходителен к более чувствительным коллегам.

- Вот, что значит воспитание! Вроде, мразью бесчувственной назвал, а как красиво.

- Тише вы, - сказала Мышь, - мы в тридцати метрах от входа.

Вход в заброшенный тоннель был огражден железными воротами, на которых висел небольшой замок. Замок выглядел хлипким, такие не вешают, если хотят закрыть что-то надолго. Видимо, мавка срезала тот, что был здесь раньше и заменила на более практичный.

Гриф посмотрел на Кису и кивнул на замок. В руках Кисы мелькнула отмычка, и вскоре замок был избавлен от обременительной необходимости удерживать створки ворот.

Внутри тоннеля уровень воды был ниже, чем в остальной канализации, но жижа под ногами воняла сильнее и была гуще. Чем ближе группа подбиралась к тупиковой части тоннеля, тем плотнее в воздухе ощущался хорошо знакомый Грифу запах разложения. Даже, если мавка была выдумкой старого маразматика, с этим тоннелем явно было что-то не чисто.

Когда группа дошла до тупика, запах усилился и стал почти нестерпимым. Воды там уже не было, только склизкая жижа. Внимание привлекали несколько пластиковых бочек, от смрада которых щипало глаза даже сквозь очки. Гриф жестом приказал девочкам проверить крайние, менее вонючие, а сам направился к центральной. Шалому выпала удача прикрывать им спины на случай появления гостей и не приближаться к источникам миазмов.

- Шалом, наушники можешь снять. Как только увидишь силуэт, сразу надевай.

Центральная бочка была настолько заполнена, что с краю по ней сползала какая-то вязкая жижа. Гриф снял очки, чтобы получше разглядеть ее содержимое и включил фонарь. Яркий свет позволял взгляду выхватить из гниющей каши отдельные ошметки тухлой плоти, потроха, покрытые язвами разложения, и белесые облезлые кости.

Подобное зрелище уже не могло всерьез напугать Грифа, но даже он почувствовал, как желудок болезненно сжался от отвращения. Тем не менее, он с облегчением вздохнул – на этот раз никаких сюрпризов. Способ питания местной твари был похож на излюбленный мавками – подождать пока мясо само отойдет от костей и только потом сожрать мягкую тухлую массу.

- У меня тут целая тонна мясного перегноя, - сказал Гриф, - что у вас?

- Ничего такого, - отозвалась Киса, - пара бочек костей. Эта сучка явно не хотела, чтобы их разнесло по канализации. Осторожная тварь.

- Мышь, что видно? – Гриф окликнул маленькую замершую фигурку, но та не ответила, - Мышь?

- Вот же старый сучий потрах, пидрила недоебанный, да я ему кишки через жопу вырву и в глотку затолкаю – разразилась гневной тирадой Мышь.

Гриф с Кисой переглянулись и подбежали к ней. Если Мышь материлась, варианта было два. Либо кто-то в ее присутствии рискнул негативно отозваться о членах группы, либо в результате ошибки группа была в опасности.

- Тише, малышка, тише, - Гриф приобнял ее за плечи, возвращая в адекватное состояние.

- Ни одного, сука, ни одного указания на василиска, – Мышь судорожно вдохнула и медленно выдохнула. – Тут полная бочка каменных сувениров. Глаза, пальцы, органы. Могу предположить, что перед тем, как отправить тушу на перегной, василиск сохранял для себя кусочек жертвы в качестве трофея. К тому же, один василиск физически не может потреблять столько пищи.

- Да и гниль они не едят, брезгуют, - подала голос Киса, - если мясо хоть немного залежалось, не притронутся. Но зачем тогда перегной?

- Потрах, возможно, и старый, но не такой уж сучий, - Гриф почесал затылок. – Думаю, что видел он как раз мавку, но охотилась она не только для себя. Делаем фото и уходим.

- Кто-то идет, - раздался в наушниках голос Шалома, - Метрах в ста. Один.

- Будь аккуратен, это может быть василиск, - предупредил его Гриф. - Берем тварь живой. Мышь, ты на стреме. Подготовьте оружие и растворы.

Вскоре из-за поворота показалась худенькая невысокая женщина. Длинные темные волосы спускались по ее телу и волочились прямо по илистому полу. Ее губы двигались, но разобрать, что она хотела сказать, было сложно. Она улыбалась и медленно протягивала руки в сторону группы.

Недолго думая, стоявший ближе всех Шалом, распылил раствор наперстянки с полынью в лицо мавке и взял ее на прицел штурмового револьвера. Та скорчилась как от ожога и закрылась руками. Гриф и Киса обошли тварь с боков, готовые в любой момент атаковать. Снявший с пояса железные наручники, Гриф медленно двинулся в сторону мавки, но не успел ее схватить и заковать ее руки. Мавка резко бросилась на него, повалила на пол и выбила снаряжение из рук.

Раствор трав подействовал должным образом и мавка больше не могла удерживать правдоподобный человеческий облик. Лицо стало более костистым, глаза залились черным, а рот превратился в огромную отвратительную пасть от уха до уха. По острым акульим зубам стекала слюна и падала на стекла очков Грифа.

- Киса! – заорал Гриф в микрофон, изо всех сил отталкивая тварь, которая намеревалась вцепиться ему в шею.

Киса размахнулась шипастой булавой из каленого железа и ударила тварь в бок. Удар был такой силы, что мавка отлетела от Грифа на добрых полтора метра. Она силилась встать и переводила взгляд с одного члена группы на другого. Чувствуя, что этот бой может стать для нее смертельным, она кинулась в сторону выхода. Сразу две пули свалили ее с ног – бедро разорвал крупный калибр Шалома, а грудь пронзила пуля Мыши.

Киса, пользуясь тем, что мавка упала и еще не успела оправиться от выстрелов, нанесла ей несколько дробящих ударов. Руки и ноги твари выгнулись под замысловатыми углами, сквозь кожу проступали обломки костей, а кровь смешивалась со склизкой дрянью на полу.

Пока раны не успели затянуться Гриф скрутил мавку и заковал в железо. Скованные за спиной руки и ноги соединялись с широким ошейником, не давая свободно шевелиться и дышать. Железо безостановочно жгло кожу и не позволяло ранам затянуться полностью, лишая мавку сил.

- Птенчики, не расслабляемся, очки-наушники не снимаем. Хер его знает, что еще тут водится. – Гриф стянул наушники и обратился к мавке – Ну, а твой суженый-ряженый где?

Мавка рычала от боли, но продолжала скалить уже почти человеческие зубы. Получалось у нее все менее и менее эффектно – действие раствора подходила к концу, а сил на самостоятельное перевоплощение у нее не осталось.

- Ничего я тебе, ублюдку, не скажу, - просипела она. – А он вас найдет, будете как все они в бочке гнить. Живете как мрази и подохнете как мрази.

- Ну, я не настаиваю, - миролюбиво согласился Гриф. Он подошел к Мыши, приподнял наушник и сказал – Мышь, будь лапочкой, вызови группу зачистки.

Дежурная группа зачистки не заставила себя долго ждать. Гриф каждый раз поражался тому, насколько работящих ребят туда набирали. Всего за пару часов они успели добраться, вынести бочки и погрузить их в служебные машины.

Гриф почувствовал, как скопившееся напряжение наконец отступило, когда вся его группа в целости и сохранности села в автомобиль. Даже сыплющая проклятиями мавка не могла повлиять на спокойное расположение духа.

И все же, чутье подсказывало ему, что эта история так просто не закончится. Мавке на вид было больше тридцати, подростковый возраст давно позади. Значит, пробудилась она не меньше пятнадцати лет назад. Пряталась она, конечно, хорошо, но не настолько, чтобы скрываться десятилетиями. Да и люди начали пропадать недавно. Возможно, она постоянно переезжала, но это не объясняет того, насколько легко им удалось ее взять. Подменыши, пробудившиеся столько лет назад, обычно куда сильнее. Слишком нескладно все получалось.

За размышлениями о потенциальных проблемах этого дела Гриф не заметил, как ВАЗик заехал в ворота Отдела. Уже светало, а рабочий день и не думал заканчиваться. Понимая, что выспаться самому сегодня все равно навряд ли получится, Гриф решил не портить остаток ночи остальным.

- На сегодня свободны, видеть вас ближайшие сутки не желаю, - сказал он и сурово нахмурил брови. – Эту красотку я сам оформлю. Заодно и поболтаем о делах насущных.

Разговор с мавкой решительно не складывался. Она плевалась, злословила и сулила Грифу скорую мучительную смерть. Другой на его месте не стал бы продолжать общение в подобном тоне, но Гриф снисходительно прощал твари ее выходки.

- Я же пытаюсь с тобой по-человечески, - вздохнул он.

- По-человечески? – мавка взвизгнула от негодования. – Изувечить и заковать в железо. Вот, оно какое человеческое милосердие. Лицемерные ублюдки!

- Увы, это производственная необходимость. Мне совершенно не доставляют удовольствие твои страдания. Еще раз – когда ты пробудилась?

- Пошел нахуй, мразь человеческая!

Гриф не жаловал насильственные методы допроса и опускаться до них не любил. В подменышах он продолжал видеть людей, которыми те когда-то были. Каждый раз, когда приходилось наступать на собственные принципы, он чувствовал разрастающуюся внутри гнильцу. Гриф нажал кнопку на стене камеры, и пространство начало заполняться паром раствора наперстянки с полынью.

Мавка кричала, срывая голос до хрипоты. Воздух вокруг нее подрагивал, а образ становился менее устойчивым. Она теряла контроль над телом, которое медленно отторгало чужеродную душу. Гриф не ожидал настолько сильного эффекта – подобное отторжение могло быть свойственно недавно пробудившемуся, но никак не подменышу с пятнадцатилетним стажем.

- Хватит! Хватит! – сдалась мавка.

Гриф прекратил подачу пара и дал ей отдышаться. В человеческую форму она вернется нескоро, но хотя бы перестанет выблевывать собственные органы. Когда мавка немного пришла в себя, он спросил:

- Когда ты пробудилась и при каких обстоятельствах?

- Четыре месяца назад, - мавку было еле слышно. Вместе со словами из ее горла раздавалось неприятное бульканье, - вместе с тем, кто был моим мужем. Я не искала путь сюда, но меня будто выдернуло.

- Выдернуло?

- Да. Я не хотела быть тут и занимать физическое тело. Но я оказалась посреди их дома. Я была так, - она закашлялась и сплюнула на пол кровь, - так голодна. Это все, что я помню.

Гриф кивнул и вышел из камеры. Продолжать допрос не имело смысла - непохоже, чтобы мавка врала. Эта история наконец начала выглядеть логично, но стала на порядок более тревожной. С таким Отдел еще не сталкивался. Если это не единичный случай, то угроза может быть куда больше, чем обычно.

В своем кабинете Гриф составил отчет о произошедшем и оставил его на корректировку Мыши. Затем он отправил запрос на записи всех камер наблюдения, которые были в районе. Он собирался узнать все о человеческой части жизни мавки. Где-то в ее прошлом скрывались нужные ему ответы.

Гриф почувствовал, как улыбается нехорошей, почти маниакальной улыбкой. Но быстро выбросил из головы размышления о своем моральном облике. Его крючковатый нос чуял – он нашел что-то действительно важное, охота началась.

Показать полностью

Отдел №0 - Агрипина

Агрипина Всевидящая поправила чалму. На улице было дико жарко, и голова постоянно потела и чесалась под ворохом дешевой синтетической ткани. Конечно, виду Агрипина не подавала и тяготы своего образа переносила стойко.

- Мдааа, - протянула она, хмуря темные брови, - домик-то нехороший, аж с порога чую.

Такой вердикт почетного члена ассоциации медиумов заставил Сашу вздохнуть и инстинктивно приобнять беременный живот.

- А что же делать? – голос Саши дрожал, она хлопала темными, по-коровьи большими глазами. – Мы с мужем его только купили, не продавать же теперь.

- Что вы – что вы, Сашенька, - Агрипина раскинула руки в стороны. Балахон прилип к ее влажному, грузному телу, - все поправлю, сделаю в лучшем виде. Вы мне только предоплату оставьте, пятьдесят процентов, и часика через четыре возвращайтесь.

- Я бы, - Саша замялась, - я бы… Вы не подумайте, что не доверяю… Но мне бы своими глазами увидеть. Так спокойнее как-то.

Работать Агрипине отчаянно не хотелось. Ей было жарко, и она рассчитывала эти несколько часов просто посидеть в тишине за чтением «Порочной Дианы». А в присутствии клиентки придется устраивать представление с бубнами, святой водой и громогласными напевами.

- Ох, деточка, даже на чистку дома нужно немало сил. А тут еще тебя с дитем защищать. Лучше уж…

Агрипина осеклась, когда увидела внушительную пачку денег в изящных руках Саши. Работать ей по-прежнему не хотелось. Но подзаработать на этой дурочке – очень даже.

- Что ж, пойдем, - сказала она. - Только, чтобы ни звука без моего разрешения. А то на деньги не посмотрю – в миг выгоню.

Внутри дом оказался пыльным и довольно темным. «Сюда бы отряд уборщиц, а не медиума», - подумала Агрипина, а вслух сказала:

- Я, Агрипина Всевидящая, обращаюсь к духам этого дома. Покиньте сею обитель добровольно или будете изгнаны, – раздался ее зычный голос. Для большего драматического эффекта Агрипина решила добавить латыни. – Vade retro, Satana!

Дом ответил тишиной, глубокой и плотной. Агрипина только теперь заметила, что деревянные стены заглушали все внешние звуки – пересуды жителей, кудахтанье кур, шум ветра. Это показалось ей странным, но не имеющим особого значения. В конце концов, хорошая звукоизоляция еще никого не убила.

Агрипина спустила с плеча увесистый рюкзак и выудила оттуда небольшой обтянутый кожей бубен. Многозначительно нахмурив брови, она достала еще пару скруток полыни и несколько черных свечей.

- Духи боятся огня, - Агрипина снизошла до объяснений.

- А разве не черти? – полюбопытствовала Саша. Она держалась увереннее, чем во дворе – голос не дрожал, плечи были расслаблены, руки неторопливо поглаживали живот.

- Что? Эм… нет, духи тоже боятся.

Дом оказался небольшим – прихожая, пара спален, ванна и кухня. В центре каждой из комнат Агрипина поставила по зажжённой свече. Периодически она замирала на месте, терла друг об друга ладони, качала головой. Всем своим видом она показывала, что происходящее чрезвычайно сакрально и таинственно. За ней легким шагом шла Саша и с любопытством наблюдала за происходящим. Когда все свечи были расставлены, Агрипина обратилась к ней:

- Теперь самое время зажечь травы.

- А то, что свечи уже погасли не страшно? - Саша склонила голову набок и едва заметно улыбнулась.

«Неужели опять бракованные. Да и с чего девчонка взяла, что они погасли?», - Подумала Агрипина и решила на всякий случай проверить. Ни одна из свечей больше не горела, а стоило их поджечь, как они тут же гасли. Надо было как-то выкручиваться. Агрипина вернулась к Саше и демонстративно сломала собранные по дому свечи:

- Они уже отработали и вобрали в себя часть темной энергии. Так, о чем я говорила? Травы! - она поспешила сменить тему. – Держи и иди за мной.

Агрипина протянула Саше одну из скруток, а сама вооружилась кожаным бубном и колотушкой. Она сделала несколько размашистых ударов. Звук получался каким-то глухим и быстро гас в тишине дома. Поддерживать мистерию в таких условиях было не просто, но на то она и профессионал, чтобы идти до конца вне зависимости от обстоятельств.

- Crux sancta sit mihi lux. Non draco sit mihi dux. Vade retro…

Попытку исправить положение латынью оборвал заливистый смех Саши. Девушка хохотала так искренне, будто услышала лучшую шутку в своей жизни. Повеселившись в волю, она обратилась к Агрипине:

- Прости, но ты так потрясающе бездарна, что я не сдержалась.

- Да что ты себе позволяешь! – встрепенулась Агрипина. Она мотнула головой резче, чем могла себе позволить. Чалма сползла набок и грозилась вот-вот сорваться с головы.

- Я могу позволить себе все, что пожелаю, - неожиданно серьезно ответила Саша, - а ты пока помолчи.

Агрипина попыталась было возразить, но не смогла произнести ни одно из заготовленных оскорблений. Она в безмолвном вопле схватилась за горло и зло посмотрела на Сашу.

- Столько столетий наблюдаю за тебе подобными, а вы все такие же жалкие. Только на корм и годитесь. Да, не пучь ты глаза, не съем. А они, могут, - Саша подмигнула обвела рукой расползающиеся по стенам бесформенные тени, - но пока не станут.

Агрипина судорожно огляделась. Тени бесплотными щупальцами выползали из темных углов, сплетались друг с другом, пульсировали, меняли размер и форму. Что-то зловещее дышало из этих углов, чуждое, древнее и недоброе.

Такого зрелища разум почетной шарлатанки ассоциации медиумов перенести не мог. Она ринулась туда, где должна была находиться дверь. Чалма окончательно свалилась с головы, волосы растрепались по раскрасневшемуся лицу, а балахон покрылся полосами пота. Дверь оказалась ровно там, где должна была быть, но на отрез отказывалась подчиняться.

- Дети, - Саша улыбнулась и нежно провела ладонью по животу, - покажите маминой подруге, что случится, если она будет баловаться.

Одна из теней соскользнула со стены, проползла по полу и обвила ногу Агрипины. Женщина почувствовала липкий холод. Он проникал куда-то вглубь - разливался под кожей, обсасывал кости, вылизывал ледяным языком внутренности.

- Достаточно, милый, - проворковала Саша. Она оглядела Агрипину, которая скрючилась в рыданиях, и удовлетворенно кивнула. – Отлично, теперь, когда твое внимание полностью принадлежит мне, мы поговорим о нашем будущем. Только будь добра, не обременяй меня воплями.

Агрипина почувствовала, что к ней вернулся голос. Былая надменность сменилась тихой покорностью. Не решаясь заговорить, она вопросительно подняла глаза на Сашу. Девушка уже хлопотала на кухне и заваривала чай.

- Присаживайся, если хочешь - сказала она. – Я предпочитаю вести диалог в комфортной и дружеской атмосфере.

Агрипина мельком посмотрела на спасительную дверь. Но вероятность снова столкнуться с одной из «деток» убила в ней желание сопротивляться. Она добралась до стула ползком – ноги были ватными и плохо слушались.

- Какой все же чудный день для нового начала, - Саша поставила пару чашек на стол. – Итак, как видишь, я - многодетная мать. И как любая мать я хочу, чтобы мои дети могли жить самостоятельно и желательно где-нибудь подальше от меня. Но есть проблема – нужен хороший риелтор.

Агрипина недоуменно уставилась на Сашу, но та лишь усмехнулась:

— Не переживай, мы тебя научим.

***

- Я не практикую при наблюдателях. Посмотрите пока кино или выпейте чаю, - Агрипина захлопнула дверь спальни перед носом очередной клиентки. Чем меньше любопытных глаз, тем проще работать.

Она разложила на полу черное полотно с пентаграммой, зажгла свечи и скрутку полевых трав. В центр пентаграммы она положила пару небольших черных камешков из тех, что в последнее время всегда носила с собой. Можно было бы обойтись и без бутафории, но с ней было как-то привычнее. Знакомые вещи давали ей чувство контроля над ситуацией.

Агрипина вздохнула и произнесла слова, которые ее заставила выучить Саша. Она не понимала смысла сказанного и совершенно не стремилась его узнать.

Как только последний звук был произнесен, камешки раскололись. Из них показались маленькие змееподобная тени, огляделись в поисках местечка получше и юркнули куда-то за изголовье хозяйской кровати.

Агрипина почувствовала легкий укол совести. Она понимала, что выпустила в мир что-то очень чужеродное.  Эти существ жили по иным, тёмным правилам, и их присутствие здесь рано или поздно принесёт хаос и беды тем, кто не будет готов к их приходу.

Впрочем, совесть мучила ее не долго. Разве она одна в этом мире старается выжить любыми средствами? Разве мир, в котором она живёт, даёт ей возможность быть честной и доброй?

«Не мы такие, жизнь такая», - подумала она и достала из рюкзака очередной томик «Порочной Дианы».

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!