... Да, все началось на Дороге. На ее бетоне, недалеко от сторожевой заставы Каравангах, я впервые встретился с Тихим, и встреча не понравилась нам обоим. Однако не стоит торопить события - начало повествования должно быть неспешным, как выстраивание колонны перед выходом на маршрут. Нужно задать систему координат и начальные условия. А они следующие.

Бетонная лента Дороги петлей накинута на предгорья Гиндукуша - она в прямом смысле связывает всю горно-пустынную страну. Дорога то вьется между холмами, то взбирается на отроги, то вытягивается в долине, перескакивая мостами и мостиками через горные реки и сухие русла, то ползет по скальному карнизу над пропастью, то змеей свивается вниз. Дорога была всегда, даже когда здесь не было страны. По этому пути шли караваны из Персии в Индию и назад, двигались воинские фаланги и когорты, тумены и лашкары, и путь этот, хотя и шел в обход, а не прямо на юг, несмотря на свою кривизну, был наикратчайшим, как это бывает в геометрии Лобачевского-Римана. Единственным из веера возможных его делало Солнце. Туманно-нежное на восходе, оно становилось беспощадным Ярилом еще до полудня и, даже теряя к закату свою мощь, успевало раскалить пустыню так, что горячий воздух отрывался от песка и в его мареве на горизонте возникали прекрасные миражи - зеленые леса, голубые озера, белые дворцы с золотыми куполами и даже искрящиеся под солнцем заснеженные поля, - наверное, так в аду грешникам показывают рай, чтобы придать приевшимся мукам новую остроту. Местность, простирающаяся на юг от Дороги издревле называлась красивым именем Дашти Марго - Пустыня Смерти. Ранним утром, пока тень гор еще укрывала пустыню прохладой, караваны и войска шли по влажной от ночной росы дорожной пыли, и на их пути лежали маленькие оазисы - у подножия гор всегда есть вода, она течет с ледниковых вершин, а значит, есть растительность, в благословенной тени которой путники могли переждать послеобеденное пекло.

Солнце, горы и пустыня определили само существование этого пути, а уже путь создал страну, объединил горные и пустынные племена, а тот, кто смог установить контроль над главной дорогой, стал править племенами, сделал их одной нацией. И мы, войдя сюда, сразу встали по всей длине Дороги сторожевыми заставами, обеспечивая проводку колонн - все тех же караванов, пусть и на колесном и гусеничном ходу. Если взглянуть на штабную карту, станет ясна платоновская идея Дороги в контексте нашей войны. Автоколоннами со складов Сабзавара доставлялись боеприпасы, топливо, продукты, строительные материалы на заставы и в конечный пункт - город Кандагар. А выходить колоннам на маршрут нужно было, как и тысячи лет назад, сразу после восхода солнца, чтобы к полудню успеть доползти до оазиса у моста через Фарахруд, - там, прикинувшись отдельным мотострелковым батальоном, стоял отряд спецназа - и начать готовиться к ночевке, превращаясь из стада машин в крепость с выставленным вокруг боевым охранением. А следующим утром колонна, развернувшись в походный порядок, снова пускается в путь к следующему оазису - теперь у моста через Хашруд - чтобы снова встать лагерем на ночь перед броском на Кандагар.

Пока она ночует под мохнатыми афганскими звездами, ощетинившись пушками и пулеметами боевых машин, мы отступим во времени еще на шаг - к моему рождению. Я родился - на тридцать градусов севернее и на шестьдесят восточнее, если свериться с глобусом, - когда строительство Дороги уже заканчивалось. А познакомился я с Дорогой, когда бетон ее плит еще не затвердел окончательно, - и у меня есть тому свидетельство. За два дня до начала этой истории наша пара привезла в фарахрудский отряд спецназа начальника генштаба генерала Ахромеева со свитой и охраной. Сухой, подвижный, похожий, как мне показалось, на Суворова, он выпрыгнул из вертолета навстречу командиру отряда со словами: "Ну что, орлы, готовы?" И командир отряда, вытянувшись и приложив ладонь к козырьку, ответил: "Так точно, товарищ генерал армии, всегда готовы!" Тогда я не понял, к чему были готовы эти вооруженные до зубов фарахрудские пионеры. Генерал меня тоже интересовал мало: я уже успел повозить разных генералов, в них ничего интересного, в общем, не было - дедушки как дедушки, разве что штаны с лампасами. Меня заинтересовал вид с вертолетной площадки, где мы сели и где стояло приданое отряду - звено безномерных вертолетов. Глядя на торчащий невдалеке скальный зуб, на каменные домики с ромбовидным орнаментом фасадов, я вдруг узнал картинку. На фоне этой самой скалы и этих самых домиков был сфотографирован мой детский товарищ Толик Рябинин, который и показывал мне эту фотку, когда мы были в старшей группе детсада.

После полугода отсутствия он появился загоревший до черноты, с белым ежиком волос, в не по-нашему яркой одежде и рассказал восхищенным однокашникам, что вместе с родителями-геодезистами был в далекой стране и строил там дорогу Дружбы. На фотках была восточная сказка: в объектив смотрели белобородые, в белых чалмах старики-хоттабычи, молодые аладдины в просторных рубахах, колдуны из Магриба, принцессы будур с огромными глазами, женщины в темных паранджах; там же кривлялись мальчишки, грустно косили ослы, надменно опускали белые ресницы верблюды. Тогда я позавидовал Толику и подумал, что никогда не попаду в эту сказку. И вот попал. И, глядя на знакомый с детства фарахрудский пейзаж, я подумал о наших дорожниках: они выстилали этот древний путь не только бетонными плитами, но и благими намерениями. Разве могли они предполагать, что через двадцать лет их детям придется вести свои грузовики и бронемашины по бетону, лететь над этим бетоном в боевых вертолетах и дети даже не вспомнят, какое имя дали Дороге их родители. Дыры в плитах, торчащая арматура, пятна копоти от сгоревших машин, сами машины, вернее, их обгоревшие искореженные скелеты, громоздящиеся на обочинах, маленькие краснозвездные пирамидки - памятники погибшим в местах засад - любой, хоть раз проехавший по Дороге или пролетевший над ней, понимал, что у Дороги та же фамилия, что и у прижавшей ее к горам пустыни.

Боялся ли я Дороги? Лейтенант ВВС, борттехник-воздушный стрелок, хозяин могучего вертолета Ми-8МТ с его шестью блоками по тридцать два реактивных снаряда в каждом, с двумя пулеметами Калашникова танковыми - носовым и кормовым, с автоматическим гранатометом "Пламя", со своим штатным оружием - пистолетом Макарова и автоматом Калашникова укороченным, двумя ящиками гранат, с грузовой кабиной, вмещающей 24 десантника в полном вооружении, - я сам попросился сюда, чтобы испытать себя и данную мне в пользование боевую машину. И не просто испытать, а - будем честны - совершить подвиг во имя настоящих и будущих прекрасных дам. Как ни дерись на дискотеках или общежитских пьянках, как ни побеждай в соревнованиях по боксу или каратэ, но если в твоем времени возникает Война - так всплывает вдруг в спокойном море чудовище из неведомых глубин, - оказывается, настоящая мужская инициация возможна только в битве с этим драконом. Начинающий рыцарь с доспехами, оружием, крылатым конем и верой в собственное бессмертие, я искал дракона и нашел его.

Но дракон поначалу обманул рыцаря - он прикинулся мертвым. Через три недели после того как моя эскадрилья прибыла на войну, эта война вдруг закончилась. Всем частям и подразделениям Сороковой армии был зачитан приказ о прекращении огня и зачехлении стволов вследствие объявленной в стране политики национального примирения. Конечно, рыцарь расстроился. Выходит, мы прибыли сюда к шапочному разбору и уже не будет ничего экстраординарного, кроме загоревшегося в полете керосинового обогревателя да сломанной о континент передней стойки шасси, - и то все это случилось не с моей машиной. Так и буду развозить почту из Гундей, забрасывать на заставы продукты, сопровождать грузовые Ми-6 в высокогорный Чагчаран, возить афганских аксакалов и аксакалок с их козами и овцами, отмывая потом грузовую кабину от блевотины и навоза...

"Так думал молодой борттехник, летя в пыли на почтовых", - бормотал я, занимаясь чисткой пулемета от пыли, а не от порохового нагара.

Но грустил я недолго. Однажды ранним февральским утром, когда небо на востоке только начало розоветь, а силуэты гор еще были темны, пара вертолетов поднялась с аэродрома древнего Сабзавара и, выйдя из охраняемой зоны, взяла курс на древний Кандагар. В кабине ведущего борта за носовым пулеметом сидел возбужденный, как перед первым свиданием, борттехник. Он уже знал, что примирение не задалось, и там, куда они летели, началась настоящая войсковая операция по разгрому перевалочной базы духов. Перед поворотом на Кандагар, срезая угол, прыгнули через похожий на зуб мамонта хребет и прошли над отрядом спецназа. Территория его была пуста - ни вертолетов на площадке, ни боевых машин в парке. Как я понял, генерал Ахромеев прилетал сюда не просто так - он забрал отряд на войну. Мне показалось это странным. Мало того что генерал оголил фланг - отряд контролировал северо-запад до самой иранской границы - он и саму точку оставил без защиты: тут недалеко горный массив Луркох, где не так давно в очередной раз громили духовскую базу, раз за разом воскресавшую из пепла, как птица Симург. "Значит, - продолжал я шахматный расчет позиции, - должна быть засада где-то рядом". Так всегда делали в фильмах про басмачей: часть уходила из гарнизона якобы на поимку банды и, сделав крюк, возвращалась, и банда, соблазненная легкой победой над опустевшим гарнизоном, попадала в огненный мешок...

Пока я считал ходы за гроссмейстера, мы просвистели мимо сторожевой заставы возле Галамеха. На танке сидели два бойца и махали нам руками. Я тоже приветственно поднял руку. Но ее тут же опустила властная длань сзади. Я совсем забыл, что наша пара везла в штаб кандагарской мотострелковой бригады командира сабзаварской мотострелковой дивизии и несколько полковников, прибывших, судя по мучнистой белизне лиц, даже не из Ташкента, а из Москвы.

- Не машите руками, товарищ борттехник, - сказал сидящий за моей спиной на откидном сиденье комдив. - Лучше возьмитесь ими за пулемет и шмальните во-он по тому столбику из камней, - он вытянул над моим плечом руку с целеуказующим перстом. - Вперед двести, вправо пять!

Я кинул свой взгляд по направлению командного пальца, уже делая поправку на встречную скорость цели (от двухсот осталось сто), уже доворачивая ствол, увидел и нажал на гашетку электроспуска, и строчка пыльных фонтанчиков полетела навстречу каменной пирамидке на обочине и ... прошла мимо на расстоянии в длину ладони. Я не успел вернуть ствол, чтобы поддеть цель очередью со второго раза, - мелькнув справа, она пропала. Штурман, высунувшись в открытый блистер, проводил ее взглядом, втянул голову в кабину и посмотрел на меня сочувственно, как бы говоря: ничего не попишешь, брат, сейчас комдив тебе вставит...

Я ответил ему едва заметным пожатием плеч и скорчил гримасу, означавшую готовность к неизбежному. Вообще-то без ложной скромности работа с курсовым пулеметом мне удавалась, я даже не пользовался зенитным прицелом, всегда ориентировался на подводку трассы либо по трассерам, либо по фонтанчикам, но тут времени на прикидки и подводки не оставалось, все началось и закончилось мгновенно. И комдив, привстав сзади, успел увидеть результат.

- Молодец! - крикнул он мне в шлемофонное ухо. - Почти попал! Духи такими знаками предупреждают друг друга о проходе колонны. Но наши "наливники" уже в Кандагаре, уже слились и назад идут. Опоздали бородатые...

И, действительно, скоро мы увидели колонну порожних "наливников". Она еще только выползала из отстойника после ночевки возле кишлака Диларам. Перед кишлаком, у моста через речку, стояла наша застава. Два дня назад, оставив Ахромеева на фарахрудской "точке", мы привезли сюда начальника разведки мотострелкового полка. Здесь, в каменных домиках автокемпинга, построенного все теми же болгарами, что возвели мотель возле Фарахруда, квартировали разведчики. Над кемпингом возвышалась водонапорная башня, в которой не было воды, зато на верхушке угнездился наблюдательный пост с парой мощных прожекторов и пулеметом Дягтерева-Шпагина крупнокалиберным. Сухая Башня - так ее называли в эфире, используя в качестве псевдонима заставы у кишлака Диларам, - стояла как маяк на берегу пустыни, предупреждая плывущие по пескам караваны, что сюда им лучше не причаливать. Хотя я не знал, светят ли прожекторы ночью, или включаются в экстренной ситуации для внезапного ослепления решившихся на штурм. Разведчики напоили нас отваром верблюжьей колючки, и один из них, веселый взводный с русыми вихрами и железной фиксой на левом верхнем резце, поведал, что название Диларам с персидского переводится как "успокоение сердца".

- Здесь всегда был караванный отстойник, - сказал он, показывая через дорогу, - а вон там с древности караванщики и верблюды успокаивали свои сердца после опасных переходов, и та горушка вся сложена из окаменевшего человеческого и верблюжьего навоза. Так и называется - Дерьмо-гора...

- Кончай, Василий, свои байки травить, - укоризненно сказал начальник разведки. - Иди лучше проверь еще раз готовность группы к выходу на задачу.

- Есть, товарищ капитан! - весело козырнул взводный. - Как сказал поэт: "На задачу еду плача, возвращаюсь хохоча!"

Закинув на плечо автомат, он пошел к стоящей неподалеку БМП с рисунком пантеры на броне.

- Не сглазь, балабол! - крикнул ему в спину капитан.

Не останавливаясь, лейтенант трижды поплевал на нас через левое плечо.

- Дуракам везет, - сказал капитан. - И слава богу...

Сейчас мы прошли над цепочкой цистерн с головным танком и замыкающим КамАЗом с зенитной установкой в кузове, бойцы махали нам, я, помня о комдиве за спиной, отвечал им сдержанной ладонью. Пролетели мимо башни на уровне ее прожекторов - боец у пулемета тоже махал - и я заметил, что площадка перед кемпингом пуста - все боевые машины, стоявшие здесь два дня назад, теперь исчезли. Значит, разведка ушла на работу.

К моему разочарованию, комдива мы до Кандагара не довезли. Он пожелал свернуть к Лашкаргаху, где стояла бригада спецназа. Дракон был совсем рядом, но чужая прихоть поворотила коня рыцаря за мгновение до встречи. На аэродроме, сдав комдива с полковниками комбригу-спецназовцу, решили, что как раз успеем домой к обеду. Можно было найти попутный бронетранспортер или машину советников и скатать на главную улицу городка, прошвырнуться по дуканам, но у нас нечего было предложить дуканщикам - в полет с начальством на борту мы не брали на продажу никакого товара: ни конфет, ни сигарет, ни соков - а тратить деньги без восполнения не хотелось. К тому же, если сейчас задержимся, то придется здесь обедать, а потом лететь домой навстречу солнцу, то есть почти вслепую, да и кабину, несмотря на февраль, солнышко прогреет до температуры запекания молодого барашка. Не стали даже дозаправляться, чтобы не тратить время на поиск топливозаправщика: керосина хватало как раз на полет домой с двадцатиминутным запасом.

- Раньше выйдем, раньше сядем, - сказал командир. - Давай к запуску...

Взлетели, пошли над дорогой. Солнце светило в правый глаз, но через несколько минут пара довернула к Гиришку, и Солнце уплыло нам за спины. Движки пели песню силы, машины шли ровно, вскоре после Гиришка миновали Диларам, а еще через несколько минут дорога начала взбираться на перевал. Здесь она довольно круто поворачивала вправо, петляла в неровностях отрога и на спуске возвращалась на прежний азимут. Между подъемом и спуском колонны теряли много времени - наверное, не меньше часа. Вертолеты же, идя напрямик, сшивали дорогу до и после перевала за минуты. Здесь бетон был густо уляпан черными пятнами: некоторые вытягивались в длинные языки, свешивающиеся в ущелья и распадки - следы огненных рек, текших из взорванных бензовозов.

Я был занят осмотром исключительно ближней сферы, поводя стволом пулемета, давал ему обнюхивать подозрительные складки местности в радиусе полутора километров - его убойной дистанции. На горизонт мне смотреть было некогда, но мозг мой фильтровал не только зрительную информацию. В это время пустыня в тени гор еще пахнет влажным камнем, а ее уже нагретая солнцем часть источает запах глиняно-песчаной обмазки горячей печи, к тому же соли здесь сколько угодно, она проступает на сухих желтых почвах белыми разводами, как на солдатском хэбэ, а значит, февральское утро на берегу Пустыни Смерти пахнет как июньское утро на черноморском побережье Кавказа. Конечно, если закрыть глаза. Но вот этого делать здесь не рекомендуется.

Над перевалом в букет афганского позднего утра вдруг начала подмешиваться серая горечь, будто на пляже зажгли автомобильную покрышку.

- Чем пахнет? - спросил правак, оторвавшись от карты. - Горим, не горим?

- Если кто и горит, то не мы, - сказал командир, показывая подбородком вперед. - Вон там, где-то в районе фарахрудской "точки", что-то дымит... А может, ближе, там дорога петляет, за скалами не видать. Подпрыгнем, посмотрим, заодно эфир послушаем...

Вертолет только начал подниматься, и сразу вдалеке, за поворотом, стали видны черные столбики дымов, верхушки которых трепал ветер, размазывая по небу серую грязь.

- Колонна горит, командир, - сказал правак, глядя в бинокль.

- Утро перестает быть томным, - пробормотал командир и нажал тангенту внешней связи: - "Пыль", я три-пятнадцать, как слышите?

Эфир молчал: наш аэродром закрывали горы. Мы поднялись выше, командир запросил снова.

- ...Да, слышу вас, триста пятнадцатый, - отозвалась "Пыль".

- Нахожусь азимут сто десять, удаление двести, прошли Сухую башню, наблюдаю впереди на дороге, ориентировочно километрах в пятнадцати по полету, горит "ниточка". Через пять минут буду в районе работы, прием...

- Вас понял, триста пятнадцать, сейчас запрошу дивизию, у нас пока никаких данных. Подлетишь, осмотрись, сориентируй нас по обстановке. Сразу в драку не лезь...

- Понял вас, - буркнул командир и, посмотрев на нас с праваком, уже по внутренней связи сказал: - Что, воины, опять бронежилеты не взяли? Впрочем, я тоже... Давайте хоть "горшки" наденем, - и когда все трое были в тяжелых защитных шлемах, он сказал: "Поехали!" - и отдал ручку циклического шага. Мы нырнули к дороге.

Я выписывал стволом пулемета вензеля, казалось, что так я готов среагировать на опасность с любой стороны, страха не было, я чувствовал себя как вратарь в тот момент, когда форвард разбегается, чтобы пробить одиннадцатиметровый. Вратарю казалось, он знает, куда полетит мяч.

Форвардом сейчас была неизвестность, поджидавшая нас в районе горящей колонны.

На подлете к заставе у Каравангаха я увидел, как на бетонку рывками на поворотах выруливают две боевые машины пехоты, облепленные бойцами в касках, бронежилетах, с автоматами. Мы прошли низко над ними, и бойцы подняли стволы, то ли приветствуя нас, то ли показывая нам туда, где в небо упирались черные колонны дымов.

- "Воздух", я "Броня", - вдруг ожил эфир. - Сразу за поворотом прямой участок, там бородатые рвут "нитку". Духи - слева по ходу, наши - в сухом русле справа. Связи на дорожной частоте нет. Мы идем туда двумя "коробочками".

- Понял вас, "Броня", мы тоже идем туда, но двумя "пчелками", - чуть улыбнулся командир и, уже обращаясь к ведомому: - Двести пятый, займи две со стороны солнца, не теряй связь с "Пылью", а мы залезем туда, посмотрим, что и как...

Мы упали еще ниже и шли в двух метрах от бетона - в наушниках пищал выставленный на пятерку радиовысотомер. Навстречу летели две скалы, за которыми дорога довольно резко поворачивала, - я понял, что командир хочет сделать духам сюрприз, появившись без стука. Мои ладони, державшие резиновые ручки пулемета, взмокли так, будто я силой сжатия выдавил из твердой резины воду.

- "Воздух", опять "Броня" беспокоит, - быстро сказал в наушниках уже знакомый голос, - осторожно, бородатые могут сразу за поворотом засаду устроить, может, вам не напролом, а побоку облететь?

- Какая вежливая и умная здесь пехота, - ехидно сказал командир по внутренней связи и взглянул на нас с правым: - А вы оба смотрите у меня в оба!

И он свалил ручку вправо. Войдя в вираж правым креном и едва не чиркнув лопастями о бетон, мы влетели в ворота.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

есть продолжение

Историю рассказал  тов. Игорь Фролов

http://www.bigler.ru/current.php

Не МОЁ ! оценок не ставить!

продолжение

За воротами был ад. Во всяком случае он должен выглядеть именно так: все было в черном дыму, и в его пахнущей горящей резиной тьме мелькали оранжевые лоскуты огня.

Командир выругался, закашлялся и потянул ручку на себя. Мы продолжили вираж уже с набором. Через мгновение, пробив дымную пелену лбом, вертолет вырвался в синь. В кабине воняло бензиново-резиновой гарью, ветер продолжал нести дым на нас, и мы поднимались все выше, чтобы увидеть, что под нами творится. Я смотрел вниз и среди грязных клочьев дыма видел не дорогу, а облезлые, как верблюжьи горбы, холмы, и не понимал, где мы находимся, где дорога, куда смотреть. Сначала холмы под носовым остеклением бежали влево, потом земля качнулась, и они заскользили вправо. Мы куда-то разворачивались.

- Три-пятнадцать - двести пятому, - сказал командир по внешней, - не теряй меня из виду, зайду с подветренной стороны... - и, уже по внутренней, мне: - Как развернемся, сразу работай по правой обочине, видишь, не видишь, все равно долби, пока я смотрю, куда бить...

Выбравшись наконец из дыма, мы развернулись флюгером на вершине "горки" почти на сто восемьдесят и, валясь в правый крен, заскользили вниз. Я увидел дорогу, на которой в разных позах, будто их в момент разбегания по сторонам застала команда: "Замри!", застыли десятка два машин с цистернами. Половина горела, некоторые уже лежали в сухом русле за обочиной, там же, опрокинувшись на бок, горел танк без башни: из моторного отсека валил дым, дыра на месте башни сверкала молниями, выстреливая дымные щупальца, - и с нашей высоты метров в триста все это выглядело побоищем игрушечных машинок и танчиков. Людей я нигде не видел, но, помня о приказе командира, направив ствол пулемета за правую обочину дороги, нажал на гашетки. На фоне нижних дымов я увидел свои трассы - они были кривыми, словно, упираясь в скальные обломки у дороги, выгибались, как раскаленные металлические прутки. По этой выгнутости я понял, что мы пикируем с боковым скольжением: в летящий юзом вертолет труднее попасть с земли, но и мне тоже никак не прицелиться по любому ориентиру на такой скользкой земле.

- Двести пятый, вызови звено "шмелей" для начала, а я сейчас... - сказал командир, откидывая ногтем большого пальца красный колпачок с кнопки пуска неуправляемых реактивных снарядов. Не переставая давить на гашетки, я водил стволом, стараясь не задеть дорогу, засевая горячим свинцом обочину до скальной гряды. Вдруг трассы оторвались от ствола моего пулемета и закружились вокруг вертолета, мелькая то справа, то слева, перекрещиваясь, сплетаясь в красную, с большими прорехами сеть, кривой трубой уходящую куда-то в придорожные скалы. Я не сразу понял, что это не мои трассы, что они тянутся к нам с земли. Было похоже, наш борт, как огромный глупый карась, сунул морду в гигантскую вершу - еще немного, и... Я повернул голову к командиру, но он уже давил на кнопку пуска ракет. Вертолет сказал: "Ффуршш!", вздрогнул, будто налетел на невидимую преграду, и кабина окуталась пороховым дымом. Его тут же смыло набегающим потоком, я даже успел увидеть, как две дружные стаи ракет, пущенных командиром сериями по восемь с каждого блока, ушли вниз. Вертолет, трясясь от перегрузок, вышел из пике и шел влево вверх, прячась от метущих по небу трасс в дымы горящих машин. Глядя себе под ноги, я видел, как правая обочина вскипает разрывами. В наушниках трещало - то ли от разрывов, то ли от помех - и сквозь треск был слышен голос ведомого, он просил "Пыль" прислать звено "шмелей" и пару "пчел" с "таблеткой"; что отвечала "Пыль", мы не слышали, только ведомый после паузы говорил: "Понял вас, понял вас", и я даже не сразу уловил, когда он, прервав переговоры с базой, обратился к нам.

- Три пятнадцать, - сказал ведомый, - второй заход сделай по скальной цепи, бородатые туда ушли с обочины...

- Понял, двести пятый, - сказал командир, - если бы я еще мог нормально зайти... Тут бомбы нужны, может, пару "свистков" вызовешь?..

Мы сделали круги снова зашли на боевой. То ли ветер усилился, то ли мы своими винтами оказали ему содействие, но со стороны нашего захода небо и земля совсем очистились от дыма, его пелена, причесанная ветром, почти легла и, просачиваясь между горушками, вытягивала серые пряди до самого перевала. Первая из подожженных машин горела ярким пламенем, сильно чадила и сверху была похожа на брошенный смоляной факел. Пока мы разворачивались, я вставил в пулемет новую ленту - старую, в которой осталось патронов десять, я бросил себе под ноги, на остекление, и, передернув затвор, приготовился к новой атаке. До сих пор никаких духов, как и наших, я не видел: то ли высота мешала, то ли дым, а может, они все хорошо маскировались - за камнями, машинами, в ямах. Или сразу, услышав звук наших винтов, ушли за скалы, как и сказал ведомый, а мы молотили по обочине впустую.

На этот раз командир заводил борт на боевой повыше, чтобы ударить нурсами сверху, - закинуть их за скалы, как за крепостную стену. Когда мы были на вершине, и вертолет уже перевалился на нос, чтобы начать пикирование, а я готов был нажать на гашетки, правак заорал, выбрасывая руку за борт:

- Командир, по нам пуск, вижу шлейф, уходи на солнце!

Я даже не успел взглянуть, куда показывал правак, как все мгновенно изменилось. Земля вдруг опрокинулась и завертелась перед моим лицом, словно была не огромным пространством с пустыней и горами, а всего лишь листиком, сорвавшимся с дерева и падающим на нас, беспорядочно кружась и переворачиваясь. Мой вестибулярный аппарат даже не успел понять, что это не земля, а наш вертолет, послушный руке командира, то ли падает в штопоре, то ли пикирует, одновременно выполняя "бочку", - я только видел, что земля закрыла собой все носовое остекление и прямо на меня, стремительно увеличиваясь и вращаясь, летели горящие машины. Чтобы не всплыть над сиденьем, я вцепился в пулеметные ручки и вдвинул колени между труб пулеметной станины. И зажмурился, потому что невозможно смотреть, как падаешь в огромное пламя.

- Не ссать! - прохрипел в наушниках голос командира, и тут же меня приплющила к сиденью многотонная тяжесть. Мои внутренности, налившиеся вдруг свинцом, припечатались к спине и тянули меня назад. Держась за ручки пулемета, как за рога взбесившегося быка, и упираясь лбом в чугун защитного шлема, я едва разлепил веки и сквозь щелки увидел, что стена земли передо мной опускается, как рампа военно-транспортного самолета, открывая дымное небо. Я чувствовал, что мои щеки стекают и трясутся студнем, а сердце и легкие, тоже трясущиеся, упятерившаяся сила тяжести вытягивает из грудной клетки в живот, сдавливая так, что я не мог дышать. Вертолет, нырнув почти до самой земли, теперь судорожно рвался вверх, отчаянно загребая горячий дымный воздух лопастями, и казалось, земля побеждает, но - потом я вспомню - все трое орали, толкая машину вверх этим криком, и вертолет вырвался. Мы вышли из пике над левой обочиной дороги - справа мелькнула стена огня, в блистер дохнуло жаркой гарью. Тряска вдруг кончилась, словно мы вылетели с небесной брусчатки на гладкий небесный асфальт, и через мгновение вертолет всплыл над дымом в синее небо - судя по куску ландшафта под моими ногами, где-то за скальными воротами, в которые влетели несколько минут назад. Легкие вернулись в грудную клетку, и я смог наконец вздохнуть.

- Ушли? - спросил командир, вертя головой.

- Ушел, ушел, - сказал голос ведомого. - Ты обманул ее!

- Я даже асошки не успел отстрелить, - сказал правый. - Хорошо еще, при таком маневре сам в блистер не вылетел!

- Просто до горящих машин нам было ближе, чем до солнца, - сказал командир. - А вот и наша змея...

Мы уже развернулись, и там, куда командир ткнул пальцем, я увидел плывущий нам навстречу уже распушенный ветром, дымный след - его серо-перламутровая, безвольно повисшая петля действительно была похожа на мертвую змею в голубой воде. Теплонаводящийся глаз ракеты вел ее на жар выхлопа двигателей, но огонь и дым от горящих цистерн, видимо, показались ей добычей поинтересней, на что и был мгновенный расчет нашего командира.

- Показывай, откуда был пуск, - сказал командир. - Сейчас с этой стороны зайдем, хватит подставляться.

- Да вон из тех камней у отдельной скалы, - показал правый. - Оттуда, кажется, и пулемет по нам работал, а потом и зенитчик...

На этот раз мы зашли со стороны дыма и, дав залп, снова правым разворотом ушли в дым. О результате нам сообщил ведомый:

- Хороший удар, три-пятнадцать, бородатые побежали к кишлаку у дороги.

- Работай, двести пятый, - сказал командир, - а я потом заполирую...

- Наконец-то, - облегченно выдохнул ведомый, - а то керосин скоро кончится...

Откинувшись назад, я посмотрел на топливомер - керосина, и правда, оставалось впритык, а может, и меньше, - в любом случае нужно было уходить.

- Командир, - сказал я, - топлива осталось только дотянуть, и то...

- Ничего, в Фарахруде присядем, - сказал командир, - у нас еще нурсов на пару заходов...

Мы увидели, как ведомый, отработав, свалил с боевого правым креном, и разрывы его нурсов покрыли холм, отделяющий скалистый развал от кишлачка в пять дворов, давно нежилого, с проломленными, опаленными дувалами.

Мы не успели набрать нужную высоту для атаки, как в эфире возник знакомый голос:

- "Воздух", я "Броня", нужна ваша помощь! Мы перед поворотом с духами бодаемся, они тут горушки оседлали, не дают нам к колонне пройти. Попробуйте их сбросить оттуда. Вы как раз только что над нами пролетели...

- Понял вас, "Броня", - сказал командир, - только обозначьте себя, чтобы мы по вам не долбанули...

- Заходите от перевала прямо вдоль дороги, - сказала "Броня", - я группу на правой обочине спешил, сейчас бородатых "Тучей" накрою, бейте прямо по дымовой завесе...

- Попробуем, "Броня", - сказал командир и, уже по внутренней, добавил язвительно: - Нам как раз дыма не хватало...

Поднявшись на четыреста, мы развернулись у перевала и пошли над дорогой. Ветер нес дым на северо-восток, и до скальных ворот воздух был чистым, хоть и пах гарью. Я увидел на дороге две боевые машины пехоты: держа дистанцию в полсотни метров, они неслись к воротам, и их пушки плевались дымками. Первая БМП стреляла в сторону ворот, вторая, повернув башню, длинными очередями поливала вершины невысоких холмов - от дороги их отделяла уже зазеленевшее, ровное, как футбольное поле, пространство. Верхушки двух холмов пыхали ответными дымками, от них тянулись дымные нити в сторону дороги, но, не дотянувшись, утыкались в футбольное поле, выбрасывая фонтанчики земли. Вдруг вторая машина резко остановилась и, вращая башней, выплюнула в сторону холмов все свои дымовые гранаты. Они рвались над холмами, дымные цветы, распускаясь, заволакивали гряду по всей длине темно-серой завесой, действительно похожей на грозовую тучу с тянущимися к земле черными космами.

- Работаю, "Броня", - сказал командир и, едва отдав ручку вперед, нажал кнопку пуска. Опять вертолет вздрогнул, опять ракетные хвосты мазнули по кабине, а когда видимость вернулась, наши снаряды уже рвались на склонах холмов, а дымовую завесу ветер уже оттащил на середину футбольного поля. Мы вошли в правый разворот прямо над двумя нашими "коробочками", и, прежде чем дорога ушла нам за спину, я успел увидеть, что обе БМП, свернув с дороги, уже мчатся по футбольному полю навстречу редеющей стене дыма и впереди идущая забирает чуть влево от тех двух холмов, где еще вспухали взрывы наших ракет.

- "Броня", у меня еще один залп остался, - сказал командир. - Могу повторить...

- Сейчас, "Воздух", - быстро и прерывисто сказала "Броня", - я под дымок с фланга зайду, а вы уже вдогонку бейте, когда с холмов побегут...

Мы развернулись и вышли на боевой. Дымовую завесу ветер уже подтащил к дороге, она посерела и разлохматилась. На поле боя картинка тоже изменилась. Одна БМП уже поднялась на пологий холм и молотила из пушки и спаренного с ней пулемета по двум холмам перед ней. А вот вторая все еще была на футбольном поле - она продолжала двигаться на большой скорости в сторону холмов, и сзади, из десантного отсека, выбивались языки пламени и тянулся черный шлейф, и можно было подумать, что это какая-то новая секретная машина с ракетным двигателем. Я знал, что там, в дверях десантного отсека, находятся баки с топливом и сейчас они должны рвануть. Не успел я подумать: "Что там внутри, где люди?" - как из открытого люка машины показалась голова в шлемофоне, потом руки с автоматом, потом вверх, как вытолкнутый пружиной, взлетел человек в серо-зеленом комбинезоне и в одно касание ноги о броню продолжил полет уже к земле, коснувшись которой, перекатился клубком, дал с колена длинную очередь в сторону холмов и побежал. Он бежал в сторону первой машины, а с духовских позиций к нему тянулись две дымные нити, и было видно, что одна - недолет, другая - перелет. Человек упал, перекатившись через голову, два взрыва - до и после - взметнули землю почти одновременно - и человек, вскочив, снова побежал, то и дело высоко подпрыгивая.

- Воин херов, - пробормотал командир, - сейчас они его накроют... - и уже мне: - Отсекай их, чего смотришь!

И тут я наконец увидел их. Несколько человек быстрыми скачками, полубоком лавируя между еще дымящихся воронок от нашего залпа, спускались с холма по направлению к горящей машине и уже были в мертвой зоне для бээмпэшки, стреляющей по каменным брустверам на вершинах соседних с ней холмов. Они прикрывались от ее очередей склоном холма, а горящая машина заслоняла их от огня спешенных на правой обочине бойцов - я видел боковым зрением дульные вспышки за бетонкой. До бегущего человека им оставалось чуть больше ста метров - один из преследователей, остановившись, опустился на одно колено и поднял к плечу трубу с наконечником. Я успел подумать, что перед ним есть три цели: "коробочка" на холме, бегущий к ней человек и уже пикирующий вертолет - эта мысль была мгновенной, но все равно медленнее, чем уже достигшая моих пальцев на гашетках команда: "Огонь!". Все вообще замедлилось вдруг - я видел, как плавно летят мои пули в сторону спускающихся с холма духов, теряясь где-то на подлете, и я не мог понять, как скорректировать свою стрельбу, где фонтанчики, которых, скорее всего, не видно на уже травянистом северном скате, я видел, как плавными длинными прыжками летела прямо на духов горящая машина, видел, как вставший на колено взмахнул трубой гранатомета и упал на бок, скользя ногами по траве, будто бежал лежа; и тут же с направляющих наших ракетных блоков сошли нурсы, вертолет споткнулся, но не ушел в вираж с выходом с боевого, а продолжал резкое снижение прямо к упавшему человеку в комбинезоне. Беря ручку на себя, командир осаживал машину, она снижалась, задирая нос, ветер винта трепал комбинезон на спине лежащего, я продолжал стрелять в наши разрывы на склоне холма, где только что бежали духи, давя на ручки пулемета уже всем телом - инерция стремилась опустить ствол - и правак, высунувшись в блистер по пояс, стрелял туда же из автомата, а голос командира в наушниках кричал мне, чтобы я вышел в грузовую кабину и открыл дверь этому идиоту, пока нам в лобешник не закатали...

Мне казалось, что я очень долго выбираюсь из-за пулемета, путаясь коленями и остальными частями ног в переплетении труб его станины, потом, разворачиваясь на своем сиденье между левой и правой приборными досками - а наши ракеты все рвали с треском холм - и уползая от пулемета на коленях по сиденью, я думал, что сейчас можно получить собственный осколок прямо в подставленный ему зад, и я то ли икал, то ли хихикал, когда выпал из пилотской в грузовую, как раз в тот момент, когда основные колеса шасси коснулись земли, пол был покат, и, чтобы не укатиться на створки, я ухватился за откидное сиденье у двери, потом дотянулся до дверной ручки и рванул. Дверь открылась, когда земли коснулось переднее колесо, и вертолет присел на амортстойках, и передняя продолжала обжатие под давлением переносимого на нее веса машины, и тут же, с разбегу, грудью на металлический пол, в длинном прыжке с автоматом в вытянутых руках влетел человек в комбинезоне, и, схватив его за капюшон, я помог ему втянуться, и когда закрывал дверь, вертолет уже оторвал от земли задние колеса, вставая на переднем, почти роя винтом землю перед собой, повернулся на одной точке и пошел, пошел вверх, все еще носом книзу, постепенно выправляясь...

Человек лежал на полу лицом вниз и хрипло повторял:

- Охренеть!.. Охренеть - не встать...

- Не ранен? - потряс я его за плечо и, увидев, что он отрицательно помотал головой, перешагнул, и вошел в кабину.

Мы летели непонятно где - ни тех скал, ни той дороги - только степь с шариками верблюжьей колючки. Но пока я садился за пулемет и подключал к шлемофону фишку переговорного устройства, слева в поле зрения начал вплывать задымленный перевал.

- Ну что? - спросил командир. - Как там наш герой, надеюсь, по-прежнему с одной дырой? Я видел в зеркало, как он в дверь впорхнул, - и командир засмеялся. - Пока вы там копошились, "крокодилы", наконец, подошли, попросили нас удалиться, не мешать их боевой работе. С Галамеха бронегруппа прискакала, так что на сегодня наша война окончена, мы свободны. Сейчас только раненых заберем...

Мы медленно заходили на посадку к заставе перед перевалом. Там, рядом с выносным постом, нас уже ждали два бронетранспортера. Возле них суетились солдаты, один выбежал на дорогу и махал ладонью вниз, показывая нам, что садиться нужно здесь.

Погрузку раненых я помню плохо. Когда открыл дверь и выставил стремянку, по ней первым сбежал наш пассажир - он сразу начал помогать грузить раненых. Я сошел за ним, но меня тут же повело, как будто это был не бетон дороги, а палуба корабля в шторм. Я даже не смог устоять - упал, ударившись коленом. Поднялся и стоял, держась за трубу подвески ракетных блоков, и меня все еще качало. Мимо меня в грузовую кабину заносили и заводили раненых, на которых я почему-то не смотрел, глядя на дым за поворотом, где мы еще несколько минут назад кувыркались так, что мой вестибулярный аппарат до сих пор не мог привыкнуть к твердой земле. Запомнились только двое, шедшие на своих ногах: один нес перед собой согнутую в локте, обмотанную набрякшим кровью бинтом культю, другой был по пояс гол, на красном лице не было ни ресниц, ни бровей, грудь и плечи были в лохмотьях кожи, и пузыри продолжали вздуваться и лопаться. Ко мне подошел человек в "эксперименталке", пропитанной кровью на животе и на коленях, кисти рук тоже были в крови, как будто он где-то побродил на четвереньках по глубокой луже этой крови. На боку у него висела сумка с красным крестом.

- Я доктор колонны, - сказал он мне, - я лечу с ранеными, нет ли у вас промедола, мой весь вышел...

Я кивнул, отцепился от трубы, сделал шаг - равновесие возвращалось.

- Всех погрузили? - спросил я сипло и прокашлялся. - Промедол сейчас дам, он в аптечке в кабине. Можем взлетать?

- Да, - сказал доктор, - все трехсотые на бортах, двухсотых потом заберем, им уже не к спеху.

Подняв перед собой окровавленные руки и как бы показывая их мне, он попросил у меня ветошь, смоченную в керосине. Не поднимаясь в вертолет, я вынул из мешка под огнетушителем у двери кусок чистой портяночной ткани, которую использовал для протирки лобового остекления, залез под подвесной бак, повернул вентилек сливного крана, смочил тряпку, выбрался, подал доктору. Старший лейтенант медслужбы был спокоен, он мыл руки, как хирург после рядовой операции, и розовый керосин стекал на бетон. Я достал еще одну чистую тряпку, подал ему, чтобы он вытер прокеросиненные руки насухо. Он поблагодарил кивком.

На ведомом уже убрали стремянку и захлопнули дверь, и от него по дороге быстрым шагом к нам приближался наш пассажир в сетчатом комбинезоне и махал нам рукой, чтобы мы не улетали. Подойдя, сказал:

- Извините, мужики, свой автомат на борту оставил, - заглянул в грузовую, достал из-под сиденья автомат, закинул его за спину, подал мне руку: - Спасибо, что подобрали, а то бы точно к богу в гости сегодня попал.

Он улыбнулся чумазой улыбкой, и я увидел железную фиксу на левом верхнем резце.

Тут на обочине остановилась БМП с рисунком волка на броне. С нее спрыгнул человек в таком же комбезе, что и мой собеседник, и подбежал к нам, чуть пригибаясь, как делает почти вся пехота, приближаясь к вертолету с вращающимся винтом. Он хлопнул по плечу своего двойника - у обоих были русые короткостриженые волосы и закопченные лица, - а когда тот обернулся, обнял его и прокричал:

- Не знал, что ты так быстро бегаешь!

Судя по голосу, это был человек с позывным "Броня". Еще улыбаясь, он отпустил своего товарища и повернулся ко мне:

- А вам что, нурсов жалко? - крикнул он. - Если бы сразу всеми долбанули по верхушкам, то мы бы машину не потеряли...

Это было неожиданно. Меня бросило в жар оттого, что я уже протянул ему руку, думая, что и он скажет нам "спасибо", но моя рука повисла, и я выглядел идиотом, - к тому же он еще и посмотрел на мою руку с презрительным недоумением, и это меня взбесило, но я не знал, что ответить сейчас по существу. Я сказал первое, что всегда приходит в таких случаях мужчине на язык.

- Да пошел ты на..., пехота!

- Что?! - прищурившись, он шагнул ко мне одной левой ногой, оставляя правую чуть сзади, и по его стойке я понял, что сейчас он ударит меня правой в челюсть. Но я продолжал стоять, не двигаясь, мне почему-то казалось, что я успею среагировать, уйти нырком влево, - время опять замедлилось, как там, у холмов.

- А ну, петухи! - сказал доктор, вставая между нами и толкая своим окровавленным животом моего оппонента. - У меня там четыре тяжелых, а они тут бои собрались устраивать, вам войны мало было?

- Кончай, Тихий, - сказал Вася с Диларама - когда он вытер свое лицо рукавом комбеза, я окончательно удостоверился в том, что это был он. - Ребята славно поохотились...

- Ладно, - сказал Тихий, отступая. - Но я тебя запомнил, Червонец, - и он, глядя на меня исподлобья, показал пальцем на номер моего вертолета.

Я ничего не ответил, на меня вдруг накатила апатия, хотелось забраться в кабину, сесть за пулемет, лететь домой и курить - и я подтолкнул доктора к двери: из блистера нам махал командир. Двое, не оглядываясь, пошли к БМП с волком.

Когда летели назад, я, сидя за пулеметом, хотел закурить, но оказалось, что пачка "Явы" в нагрудном кармане моего комбинезона промокла насквозь. Мокрой была куртка, мокрым был верх штанов, даже карманы, мокрыми были носки в лётных сандалиях. Я попросил сигарету у правого, и он достал пачку из своего портфеля. В кабину заглянул доктор, я бросил ему аптечку с промедолом. Потом мы с праваком закурили.

- В такие минуты всегда жалею, что некурящий, - сказал командир. - Выпить охота, да за рулем нельзя...

Я курил, и мне казалось, что где-то внутри все начинает болеть, словно там все удалили, а сейчас укол новокаина перестал действовать. Боль распирала, вызывала тошноту, ее не заглушали глубокие затяжки сигаретным дымом, и я понимал, что утолить эту странную боль сейчас я мог бы только нажав на гашетки своего пулемета. Стрелять, стрелять, лить одну длинную очередь, и боль будет стихать, боль пройдет. Но стрелять было некуда - мы уже садились в расположение фарахрудского отряда на дозаправку.

Историю рассказал тов. Игорь Фролов

http://www.bigler.ru/current.php

Не МОЁ! Оценок не ставить!!!

Предисловие: в своё время нравились рассказы товарища Xai на биглере. На пикабу этих историй вроде нету - как говорится "баянометр молчал" :)

Оригинал тут - http://www.bigler.ru/showstory.php?story_id=7076

-----------------------------------------------------------------------------------------

Сейчас - УЮИ МВД.

Раньше - УВШ МВД... ну или просто - школа дураков...

До этого - УСШ МВД.

Еще раньше - колония для несовершеннолетних (по якобы официальной версии - детский дом, где воспитывался (отбывал наказание) и откуда на фронт был отправлен впоследствии ГСС Александр Матросов).

Задолго до этого - женский монастырь.

Как видите, исторические корни присутствуют и уходят вглубь веков...

О спорт - ты мир!

Неизвестно, чем так сильно нравился П.Кубертен нашему руководству, но изыски спортивного воспитания мы изучали на себе все четыре года обучения... Кроме нормального учебного предмета физо и рукопашный бой, который шел у нас с первого по четвертый курс, было еще масса способов расслабится и заняться спортом... С тех пор вид радостных бегунов и лыжников вызывает у меня тихое помешательство.

Были и соревнования....

Утро... Развод. Равняйсь! Смирно! Замкомандирам взводов! Выделить от каждого взвода по пять человек и обеспечить их наличие к 14.00 в спортивной форме одежды для участия в соревнованиях по... а какая разница?

Разойдись! Наш замок вытаскивает свой гроссбух со списком взвода и начинает задумчиво чего-то колдовать и ворожить... Таак... Во взводе тридцать... минус восемь б... т.е. девок, остается 22, из них замок, три комода, значит 18, в наряде четверо, уже четырнадцать, косарей и больных трое, т.е. одиннадцать, блатных - двое, осталось девять, спортсменов четверо (этих трогать нельзя!!!! - индивидуальный график))))... о, пятеро и осталось!

14.00 спорткомплекс.

- Народ, че сегодня? А хрен его знает.. о, греко-римская! Чего нах??? Ну, борьба такая... давайте на взвешивание...

- Блин, товарищ тренер, мы ж рукопашники, мы ж тока бить умеем! Не еб... мозги, товарищи слушатели, через две недели спартакиада среди... а какая разница? Согласно разнарядке от нашего учебного заведения - команда двадцать человек!

Понятно, очередная сеялка, по двадцать пять человек с курса, с потока - 75, соответсно всего 300 человек.... Значит, на выбивание... упс, выбывание...

В моей весовой народу больше всего... Ну не повезло мне - рост средний, вес, соответсно, тоже, и таких же человек 70, короче, кого-то убирают и устраивают нормальный плей-офф из 64 тел.

Первая схватка, против - первокурсник, правил не знает, меня боится, но своего сержанта боится еще больше... Услышав его команду, резко бросается вперед, вцепляется в руку и пытается куда-то утянуть за собой... Хрена себе борзота! Тянусь за ним, спотыкаюсь об его же ноги, в итоге падаю сверху! Когда он успел на лопатки под меня лечь??? Победа, ебт!

Пока пыхтят другие, смотрю по сторонам, пытаюсь понять, че тут вообще нужно делать... Прикольная позиция на соседнем татами... Оказывается, это не любовь, а партер.. надо будет в увале с девушкой попробовать...

Вторая схватка 1/16 финала... против выходит мой однокурсник Леха. Судя по его хитрой роже, че-то задумал... немного танцев, перехват рук... и эта сволочь прыгает через мое бедро головой вперед, причем тянет меня за собой! Гааад!!! Лежит подо мной на спине и с трагичным лицом бьет ладошкой по полу... Типа признает поражение... Ну я те вечером на курсе устрою!

Третья схватка, уже 1/8....

Не, ну это цирк! Против меня выходит второкурсник - чемпион Башкирии по боксу... Глаза дикие, испуганно смотрит на свои кулаки без перчаток, что делать, не знает... Кружимся, причем он пытается еще и семенить ногами - Мохамад Али, блин! Это ж не ринг! Пытаюсь поймать его руку, получаю хорошую двоечку - печень, челюсть! Падаю на колени, хватаю его за ноги и с криком: "Ах ты, пидор!!!" роняю его на пол, причем он лежит на полу и как каждый нормальный боксер переворачивается ко мне лицом, кулаки прижаты к подбородку... Естественно, лопатки плотно прижаты к татами... Победа, блин!

Судья, уважительно глядя на меня, - Неплохо, неплохо... и бросок, и скрутка, и удержание... Делаете успехи, молодой человек! Хорошая техника!

Матерюсь про себя... Жду, что дальше... Ага, и нас осталось восемь...

1/4 финала... Техническая победа! Соперник отказался от боя!!! Правильно отказался...

В 1/8 свели в паре каратиста и кикбоксера... Ну те и устроили гладиаторский бой грека и римлянина... У кика башка оказалась крепче, победу засчитали ему... Но выходить на схватку против меня с разбитыми яйцами ему не хотелось...

Перед полуфиналом...

Подходит противник, садится рядом:

- Слышь, брат, у меня там родители приехали на КПП, проездом... У них поезд через три часа... Помоги, а?

- Как???

- Ну мотни меня как-нить, я типа захромаю, ну и...

- ...Ладно, выйдем на схватку - правую руку вперед и подпрыгни!

- Бросок через бедро?

- Ага!

- Понял! Спасибо, брат! С меня причитается...

Через три минуты радостный и счастливый убегает на КПП...

Финал.

Вокруг меня свита моих более удачливых однокурсников, которым повезло вылететь раньше...

-Блин! Во ты попал, парень! Там против тебя кмс по греко-римской... Зверь парень! Рустику руку сломал в 1/16...

- Слышь, пацаны, скажите ему, чтоб он башню не ронял, я и так спокойно бой солью, мне это счастье даром не надо...

- Ага, ща поговорим... Слышь, он какой-то упертый, говорит, в договорные игры не играет, тут типа спорт мужчин и девкам тут делать нечего!

- Блиииииинннннн!

Финал...

Так, главное спокойно, держи дистанцию, не подпускай его к себе, убьет... Пару минут уговариваю себя и танцую рядом с бешеным борцом... Откуда-то сбоку: - Активней на ковре! Ага, щас! У меня здоровье-то одно... Ну ладно, пожалуйста, нежненько, захват, бросок, лечу!

- Сука!!!! Болевой-то на фига!!! Я ж сдавался уже...

И тут проснулись РЕФЛЕКСЫ, маму их... Наотмашь пальцем в глаз, а... расслабился тварь! Мизинец правой руки на залом, держи болевой, гаденыш! Захват за левое яйцо! Бросок через плечо! Ух ты, оно еще и летать, оказывается, умеет! Фиксирую чье-то мясо на ковре! ПОБЕДА!!! Чемпион!!! Ура!!!

З.Ы. через час после окончания узнал, что чемпион (т.е. я) с позором дисквалифицирован за грубость и неспортивное поведение! Ну и правильно! В гробу я видел эту спартакиаду среди... А, какая разница...

Вдруг там настоящие борцы будут... позору не оберешься... Мы ж честно предупреждали, мы ж не борцы, мы рукопашники, мы ж тока бить умеем!

Предисловие: в своё время нравились рассказы товарища Xai на биглере. На пикабу этих историй вроде нету - как говорится "баянометр молчал" :)

Оригинал тут - http://www.bigler.ru/showstory.php?story_id=7070

-----------------------------------------------------------------------------------------

Байки и истории по поводу выстрела в карауле при разрядке оружия или выстрел не в туда на стрельбищах - тема уже затертая, или как пишут нынче неоклассики - боян, но все же продолжим.

История раз

Караул.... о сколько в этом звуке для сердца русского слилось!

Развод караула, проверка наличия отсутствия, знания Устава, пламенный втык в части техники безопасности, и маршем шаг в сторону караулки.

Все это было уже много раз и будет еще. Рутина приема-сдачи, проверка оружия и снаряжения, докапушки в части царапин и сколов на патронах... Короче, приняли! Начались наши неспешные сутки...

Самое пародоксальное, что подними любого днем или ночью, трезвого или пьяного, любой прошебечет правила сборки разборки любимого АК, снаряжения и разряжения последнего... И каждый непоколебимо уверен, что он-то не дурканет на стенде, и очередь в пулеуловитель не запустит.

Смена с поста, движения отработанные, небрежно подцепляешь защелку магазина, снял с предохранителя, затвор на себя, контрольный щелчок, доклад, следующй! Впереди два часа бодрячка и два часа сна, и снова выход....

Первый раз, второй, третий.......

Собачья вахта 04.00... Смена - разводящий, двое караульных, подхожу первым, все то же самое, лениво отваливаю в сторону и вижу, что второй караульный тихо стоя спит. Боец! Не спи, замерзнешь! Разряжайся!

Мой одновзводник Ф. спросонья вскидывает голову, скидывает с плеча автомат, ствол в пулеуловитель, палец цепляет защелку магазина, слетает с нее, щелчок предохранителя, затвор на себя.... Млинннн!!! Магазин на месте!!!! Рука Ф. автоматически падает на спусковой крючок.... Крик застывает в горле, глаза Ф. округляются, он сам понимает, что что-то идет не так, но палец продолжает делать то, чему так долго учили и дрочили и т.д.... Резкий удар слева сапогом в плечо, Ф. летит в одну сторону, автомат в другую... Сверху мат разводящего.... Тишина... Дрожащими руками поднимаю автомат, отщелкнул магазин, нежно затвор на себя, тусклый блеск патрона на снегу, аккуратно пальчиком его в магазин... Для перестраховки зачем-то еще раз пытаюсь оттянуть затвор, а ну да, конечно, контрольный щелчок, все выдохнули, и мат в три голоса... Каждый о своем.

В нарушении устава перекур прямо на месте... Караулка, стакан чая, сигарета, и только в голове лениво мысли о красавице фортуне, которая в очередной раз спасла задницы всего караула от горячей любви начальства...

А вы говорите, только у дураков самострелы....

История два

Девушкам на стрельбищах без юбки быть!

Имено такой приказ родился в головах наших вумных начальников опосля очередных стрельб...

В каждом взводе нашей славной Уфимской школы дураков присутствовало некоторе количество девушков, ибо в органах славных и им место есть, соответсно, и учить их нужно. Стрельб девушки не любят, т.к. при этом нужно снаряжать пальчиками магазин, оттягивать тугой затвор ПМ и т.д. Опять же маникюр страдаеть.

А тут еще и упражнение номер... не помню, или если проще, три выстрела из положения лежа, с колена, стоя.

Ну первый выстрел нравится мужской половине больще всего, так как наблюдать сзади за девушкой в форменной юбке, которая лежит широко раздвинув ноги, интересно, приятно и познавательно...

- Курсант Пупкина к выполнению упражнения готова!

- Приступить к выполнению!

Ага, щас начинается, прилегли, ножки раздвинули, сисечками в пол уперлись, ноготком предохранитель опустили, ой, ноготь сломался, затвор на себя, прицелились, дыханье удержали (т.е. сиськи в напряге) - выстрел!

Упираемся ручонами в пол, ноги подбираем под попу, пытаемся встать на одно колено... Ой неудобно, юбка за вторую коленку зацепилась, правой ручкой шаловливо коленку обнажаем, если кто не помнит, в правой руке окромя пальчиков и маникюра еще и ПМ зажат, который к женским коленкам неравнодушен... Выстрел! Пуля ныряет в икру, проходит вдоль кости, прбивает пятку и застревает в полу.... Единственное хорошее в истории - девушка оказалось на удивление живучей и везучей... Так что потом даже не хромала.

История третья

Осечка

Снова стрельбы, снова ПМ, снова девушки.

Упражнение номер... короче, на скорострельность... За нескока секунд три патрона отстрелять и желательно в мишень попасть...

- Курсант Пупкина три патрона получила, осмотрела!

- Заряжай!

- К стрельбе готова!

- Приступить к стрельбе!

За спиной слева стоит капитан с секундомером и лениво наблюдает за попытками девушки... Капитан был мужик тертый, (Молдова, Первая чеченская, пара боевых орденов) огневое дело знал хорошо, ну и в жизни много чего перевидал...

Прицелилась, выжала.. щелчок! Осечка!

Но мы ж упрямые, а ну-ка еще раз автовзводом... Щелчок - осечка! Обиженно поворачиваясь и протягивая капитану ПМ, палец на спусковом крючке:

- Тааварщ капитан, а он у вас не стреля... Выстрел! Пуля проходит над плечом капитана, пробивает трубу вентиляции и весело стукая по алюминиевым стенкам, уходит куда-то вдаль вытяжки...

- С-с-с-с-ука..... да ты, бля-я-я-я, да у меня двое детей, ты их что ли прошмандовка, кормить будешь???? Глаза кэпа налились кровью, а с лица все не уходила снежная бледность... Фамилия???

Журнал! ВОСЕМНАДЦАТЬ ДВОЕК ЗА ОДНУ МИНУТУ выставляются резким почерком.

- И чтоб, блять, я тебя рядом с тиром не наблюдал!!!

Занавес...

Утро на коммутаторе выдалось какое-то бешеное. Почти сразу после развода всем приспичило куда-то звонить. Причем, по таким позывным, что у меня ум за разум заходил при попытках вспомнить схему связи.
Неожиданно все прекратилось. Не веря своему счастью, я достал «Астру», закурил и налил в банку воды из канистры для кофе. Курить на коммутаторе, вообще-то, было запрещено, но при высокой нагрузке на телефониста на это дело закрывали глаза.
Солдатским чутьем уловив какое-то шебуршание за дверью, я повернулся. Дверь медленно отворилась и в комнату вошло нечто... Передо мной стоял незнакомый солдат. Ростом 185, примерно 44 размера в плечах, наверное 42 в талии и одетый, конечно же, размера на четыре больше. Кроме этого, при движении он выворачивался так, что казалось, будто он просто переламывается. А если посмотреть на него сбоку, то по всему выходило, что солдат какой-то двумерный. У него были высота и ширина, но отсутствовала толщина.
- Бляяяяя... Только и смог я выговорить.
Следом за ним зашел начальник штаба.
- Так. Это ваш новый боец. Переведен в наш батальон. Зови замка или Палыча. Пусть оформляют, как полагается. Кстати, где Палыч?
- Недавно вышел. На территории где-то.
- Знаю я, как он на территории. Или спирт в санчасти пьет, или за грибами пошел.
- Не, товарищ капитан. Он до 18.00 ни-ни...
- Ну ладно. Я пошел.

Палыч - это наш командир взвода. Уже, можно сказать, дембель. На пенсию ему через года полтора. Отличный специалист, максимум чего достиг - звания старшего лейтенанта. Просто когда ему в очередной раз присваивали капитана, он это дело отмечал с таким размахом, что через пару дней его снова делали старлеем. А капитана ему пытались дать раз 5-6.

- Олег, - протянул мне тонкую и длинную руку новичок и уставился на меня огромными, грустными глазами. Не надо было смотреть в его личное дело, чтобы определить его национальность. Передо мной стоял чистокровный еврей.
- Костя, - ответил я. В этот момент снова заверещал коммутатор.
- Включи кипятильник. Чай, кофе, сахар в шкафу. Перекусить там тоже есть. И я сразу же забыл о нем.

На следующий день мы думали, куда пристроить Олежку. Как-то сразу получилось так, что все стали звать его таким уменьшительным именем.
Дел у нашего взвода было невпроворот. Поэтому первое, на что решили его направить, была линия. Аккурат мне и была предложена «почетная» обязанность научить Олежку лазить по столбам. Благо, неподалеку от части здорово провис наш кабель.
Взяв когти, телефон и нехитрый инструмент, мы вдвоем вышли за ворота. Добравшись до нужного столба, я стал показывать Олежке, как надевать когти. Затем, подойдя к столбу, показал, как на него надо залезать. Сначала как обычно, когда создается впечатление, будто идет себе человек по горизонтали, а потом вдруг начинает идти по вертикали. А затем медленно, чтобы показать, как и чем цепляться. Олежка вроде все понял.
Понять не значит сделать. Обхватив столб, Олежка поставил на него одну ногу, затем вторую. Чуть не упав, перехватился руками и подтянул ноги. Далее чуть подумал и снова переставил ноги выше. И еще раз. Но руками не перехватывался. Он застыл на высоте примерно метра в причудливой позе: руки держат столб, ноги почти прижаты к рукам, тощая задница свисает вниз. В такой позе обалдевшего лемура он провисел несколько секунд, затем посмотрел на меня глазами, в которых отражалась вековая скорбь всего еврейского народа, и обреченно рухнул вниз. Ему элементарно не хватило сил подтянуться.
Таким образом мы перепробовали на Олежке все направления деятельности нашего взвода. Единственное, что он мог отлично делать, это дежурить на коммутаторе. Но при его дежурстве из-за его манеры разговаривать ничего не могли делать офицеры штаба. А после одного случая ему вообще запретили садиться за пульт на срок дольше получаса и только на подмену.
А дело было так. Звонок командира части. За коммутатором Олежка.
- Соедини меня с командиром четвертой роты.
- А таки нет его на месте. Вышел куда-то.
- Найди его.
- Не, товарищ майор, дел много. Давайте я вам замполита дам?
Опешивший от такой наглости комбат, не нашел ничего другого, как спросить:
- А зачем мне замполит???
- А зачем вам командир четвертой роты? - не менее резонно заметил Олежка.
ТА-57 - хороший телефон. Он отлично выдержал бросок в сейф. А комбат с тех пор начал скрежетать зубами, услышав жмеринский акцент.

Как ни странно, Олежка сам себе нашел дело. За нашим взводом числилась уборка территории. Как-то мы разбежались по делам еще с развода, и Олежка остался один убираться на территории. К вечеру приштабную территорию было не узнать. Олежке самому это дело так понравилось, что на следующий день трава была аккуратно пострижена, еще через день пострижены кусты, потом побелен бордюр. За такую красоту комбат простил Олежке его национальные особенности и даже стал втихаря снабжать того сигаретами.
Олежка от нечего делать даже сделал симпатичную клумбу из цветов, которые накопал в лесу и посадил выкопанные там же елочки.
Целый день его можно было видеть с метлой, ножницами или лейкой. А территория просто преобразилась. Казалось, что человек нашел свое место.

Беда пришла как всегда неожиданно. Мне позвонил знакомый из штаба бригады и сообщил, что нач. связи бригады собрался на днях проверить нашу работу ключом на Р-102. Это был удар поддых...
Дело в том, что этой станцией мы пользовались только в качестве приемника и иногда как телеграфной станцией. Работать ключом никто из нас не умел. Было понятно, что за такой пробел в связи нам несдобровать...
Несколько дней мы мучительно пытались освоить азбуку Морзе, сидя в классе ЗОМП в окружении муляжей, показывающих что бывает при поражении теми или иными веществами. Но всем нам было понятно, что ничего толкового не получится. Проблема была не в том, чтобы передать, а в том, чтобы принять...
В назначенный день все мы, включая ком. взвода и нач. штаба, набились в радиостанцию. Грустно глядя на выключенную пока панель, нач. штаба спросил:
- Ну, кто упадет на амбразуру?
Желающих не нашлось. В самой глубине около двери стоял Олежка, также грустно глядя на станцию. Время приближалось. Неожиданно Олежка тихо произнес
- Можно я тогда, раз никто не хочет?
Палыч, ком. взвода, только махнул рукой, проглотив обычное выражение про то, кого и где можно.
Олежка сел на сиденье, как обычно скрючив свое худющее тело, и стал разглядывать станцию.
Неожиданно я понял, что он смотрит на нее не с точки зрения «с чего бы начать», а смотрит как на старого знакомого, что он когда-то ее видел и знает ее отлично. А сейчас он просто здоровается с техникой.
Олежка повернулся и спросил:
- А где журнал связи?
- А что это за журнал?
- Ну... туда записывается время начала и окончания сеанса и еще всякая ерунда
- Да хрен знает. Может в ящиках. Посмотри.
Олежка достал журнал и обратился к нач. штаба:
- Его нужно пронумеровать и прошить.
- Зачем?
- Так положено.
Олежка отложил журнал, пару раз щелкнул ключом и быстрыми, точными движениями включил станцию.
- Пусть прогреется. Дайте кто-нибудь ручку...
В назначенное время запищала морзянка. Олежка взялся за ключ, ответил, дал настройку и сделал первую запись в журнале.
В этот момент мы поняли, что эту проверку наш взвод пройдет.
Олежка пододвинул к себе лист бумаги и тут началась передача. Лично я не смог разобрать ни одного символа, а Олежка, подперев голову рукой строчил на бумаге странные знаки. Как потом оказалось, он просто стенографировал...
Передача закончилась, Олежка переписал все на нормальный язык и протянул лист нач. штаба.
- Это вам. Только тут бред какой-то...
НШ взглянул на лист и взялся за телефон:
- Кодировщика, быстро!
Через несколько минут вернулся кодировщик:
- Товарищ капитан, это условный текст, на него надо ответить вот это. И протянул НШ другой лист бумаги.
- А тот я во входящие занес...
- Хорошо. НШ протянул принесенный текст Олежке.
- Передавай вот это.
То, что произошло дальше, никто не ожидал. Выйдя на связь, Олежка начал передачу...
Звук ключа слился в сплошной какой-то гул, неонка, прикрепленная на фидере под самым потолком, не мигала в такт ключу, как обычно, а светилась ярким, ровным светом. Самым интересным было то, что при такой скорости передача была четко структурирована.
Выпулив текст за какие-то секунды, Олежка стал ждать ответ.
- RPT.
- Хм... сказал Олежка и повторил медленнее.
- RPT.
Еще медленнее...
- RPT.
Еще медленнее передавал Олежка...
В конце концов, после очередного повтора, дождавшись нового RPT, Олежка четко и внятно передал - DLB и сообщил о закрытии связи. Этот DLB мы все приняли «на ура» и откровенно заржали. Было понятно, что Олежка превосходит, и еще как превосходит, любого связиста штаба бригады.
Тут зазвонил телефон. Стоящий рядом НШ снял трубку и чуть не отбросил ее в сторону - из трубки лился сплошным потоком отборнейший мат!
Дождавшись паузы, НШ вежливо поинтересовался, с кем он говорит. После очередных порций матюков выяснилось, что это начальник связи бригады.
- А я начальник штаба, капитан ххх. И я буду требовать собрания суда офицерской чести, так как вы посмели меня не только оскорбить, но оскорбить в присутствии моих подчиненных. Но сначала я напишу на вас рапорт в политотдел корпуса. На том конце провода стали мямлить что-то неразборчивое.
Как выяснилось, начальник связи бригады решил лично размяться - он считался большим специалистом по ключу. Поэтому он сильно удивился, когда Олежка с первого раза принял все, что он передал, и совсем обалдел, когда сам перестал успевать за Олежкой. Сильно краснея, он передавал просьбу о повторе. А уж когда услышал мнение далекого абонента о своих способностях и такое бесцеремонное закрытие связи, просто чуть не сошел с ума...
Мы стали потихоньку расходиться. Олежка выключил станцию и побрел к выходу.
- А куда это вы, товарищ ефрейтор? - спросил НШ.
- Я там подмести до конца не успел. И я не ефрейтор...
- Уже ефрейтор. И это, - НШ обвел рукой вокруг...

Окончание в комментариях