Охота на льва⁠⁠

... Да, все началось на Дороге. На ее бетоне, недалеко от сторожевой заставы Каравангах, я впервые встретился с Тихим, и встреча не понравилась нам обоим. Однако не стоит торопить события - начало повествования должно быть неспешным, как выстраивание колонны перед выходом на маршрут. Нужно задать систему координат и начальные условия. А они следующие.

Бетонная лента Дороги петлей накинута на предгорья Гиндукуша - она в прямом смысле связывает всю горно-пустынную страну. Дорога то вьется между холмами, то взбирается на отроги, то вытягивается в долине, перескакивая мостами и мостиками через горные реки и сухие русла, то ползет по скальному карнизу над пропастью, то змеей свивается вниз. Дорога была всегда, даже когда здесь не было страны. По этому пути шли караваны из Персии в Индию и назад, двигались воинские фаланги и когорты, тумены и лашкары, и путь этот, хотя и шел в обход, а не прямо на юг, несмотря на свою кривизну, был наикратчайшим, как это бывает в геометрии Лобачевского-Римана. Единственным из веера возможных его делало Солнце. Туманно-нежное на восходе, оно становилось беспощадным Ярилом еще до полудня и, даже теряя к закату свою мощь, успевало раскалить пустыню так, что горячий воздух отрывался от песка и в его мареве на горизонте возникали прекрасные миражи - зеленые леса, голубые озера, белые дворцы с золотыми куполами и даже искрящиеся под солнцем заснеженные поля, - наверное, так в аду грешникам показывают рай, чтобы придать приевшимся мукам новую остроту. Местность, простирающаяся на юг от Дороги издревле называлась красивым именем Дашти Марго - Пустыня Смерти. Ранним утром, пока тень гор еще укрывала пустыню прохладой, караваны и войска шли по влажной от ночной росы дорожной пыли, и на их пути лежали маленькие оазисы - у подножия гор всегда есть вода, она течет с ледниковых вершин, а значит, есть растительность, в благословенной тени которой путники могли переждать послеобеденное пекло.

Солнце, горы и пустыня определили само существование этого пути, а уже путь создал страну, объединил горные и пустынные племена, а тот, кто смог установить контроль над главной дорогой, стал править племенами, сделал их одной нацией. И мы, войдя сюда, сразу встали по всей длине Дороги сторожевыми заставами, обеспечивая проводку колонн - все тех же караванов, пусть и на колесном и гусеничном ходу. Если взглянуть на штабную карту, станет ясна платоновская идея Дороги в контексте нашей войны. Автоколоннами со складов Сабзавара доставлялись боеприпасы, топливо, продукты, строительные материалы на заставы и в конечный пункт - город Кандагар. А выходить колоннам на маршрут нужно было, как и тысячи лет назад, сразу после восхода солнца, чтобы к полудню успеть доползти до оазиса у моста через Фарахруд, - там, прикинувшись отдельным мотострелковым батальоном, стоял отряд спецназа - и начать готовиться к ночевке, превращаясь из стада машин в крепость с выставленным вокруг боевым охранением. А следующим утром колонна, развернувшись в походный порядок, снова пускается в путь к следующему оазису - теперь у моста через Хашруд - чтобы снова встать лагерем на ночь перед броском на Кандагар.

Пока она ночует под мохнатыми афганскими звездами, ощетинившись пушками и пулеметами боевых машин, мы отступим во времени еще на шаг - к моему рождению. Я родился - на тридцать градусов севернее и на шестьдесят восточнее, если свериться с глобусом, - когда строительство Дороги уже заканчивалось. А познакомился я с Дорогой, когда бетон ее плит еще не затвердел окончательно, - и у меня есть тому свидетельство. За два дня до начала этой истории наша пара привезла в фарахрудский отряд спецназа начальника генштаба генерала Ахромеева со свитой и охраной. Сухой, подвижный, похожий, как мне показалось, на Суворова, он выпрыгнул из вертолета навстречу командиру отряда со словами: "Ну что, орлы, готовы?" И командир отряда, вытянувшись и приложив ладонь к козырьку, ответил: "Так точно, товарищ генерал армии, всегда готовы!" Тогда я не понял, к чему были готовы эти вооруженные до зубов фарахрудские пионеры. Генерал меня тоже интересовал мало: я уже успел повозить разных генералов, в них ничего интересного, в общем, не было - дедушки как дедушки, разве что штаны с лампасами. Меня заинтересовал вид с вертолетной площадки, где мы сели и где стояло приданое отряду - звено безномерных вертолетов. Глядя на торчащий невдалеке скальный зуб, на каменные домики с ромбовидным орнаментом фасадов, я вдруг узнал картинку. На фоне этой самой скалы и этих самых домиков был сфотографирован мой детский товарищ Толик Рябинин, который и показывал мне эту фотку, когда мы были в старшей группе детсада.

После полугода отсутствия он появился загоревший до черноты, с белым ежиком волос, в не по-нашему яркой одежде и рассказал восхищенным однокашникам, что вместе с родителями-геодезистами был в далекой стране и строил там дорогу Дружбы. На фотках была восточная сказка: в объектив смотрели белобородые, в белых чалмах старики-хоттабычи, молодые аладдины в просторных рубахах, колдуны из Магриба, принцессы будур с огромными глазами, женщины в темных паранджах; там же кривлялись мальчишки, грустно косили ослы, надменно опускали белые ресницы верблюды. Тогда я позавидовал Толику и подумал, что никогда не попаду в эту сказку. И вот попал. И, глядя на знакомый с детства фарахрудский пейзаж, я подумал о наших дорожниках: они выстилали этот древний путь не только бетонными плитами, но и благими намерениями. Разве могли они предполагать, что через двадцать лет их детям придется вести свои грузовики и бронемашины по бетону, лететь над этим бетоном в боевых вертолетах и дети даже не вспомнят, какое имя дали Дороге их родители. Дыры в плитах, торчащая арматура, пятна копоти от сгоревших машин, сами машины, вернее, их обгоревшие искореженные скелеты, громоздящиеся на обочинах, маленькие краснозвездные пирамидки - памятники погибшим в местах засад - любой, хоть раз проехавший по Дороге или пролетевший над ней, понимал, что у Дороги та же фамилия, что и у прижавшей ее к горам пустыни.

Боялся ли я Дороги? Лейтенант ВВС, борттехник-воздушный стрелок, хозяин могучего вертолета Ми-8МТ с его шестью блоками по тридцать два реактивных снаряда в каждом, с двумя пулеметами Калашникова танковыми - носовым и кормовым, с автоматическим гранатометом "Пламя", со своим штатным оружием - пистолетом Макарова и автоматом Калашникова укороченным, двумя ящиками гранат, с грузовой кабиной, вмещающей 24 десантника в полном вооружении, - я сам попросился сюда, чтобы испытать себя и данную мне в пользование боевую машину. И не просто испытать, а - будем честны - совершить подвиг во имя настоящих и будущих прекрасных дам. Как ни дерись на дискотеках или общежитских пьянках, как ни побеждай в соревнованиях по боксу или каратэ, но если в твоем времени возникает Война - так всплывает вдруг в спокойном море чудовище из неведомых глубин, - оказывается, настоящая мужская инициация возможна только в битве с этим драконом. Начинающий рыцарь с доспехами, оружием, крылатым конем и верой в собственное бессмертие, я искал дракона и нашел его.

Но дракон поначалу обманул рыцаря - он прикинулся мертвым. Через три недели после того как моя эскадрилья прибыла на войну, эта война вдруг закончилась. Всем частям и подразделениям Сороковой армии был зачитан приказ о прекращении огня и зачехлении стволов вследствие объявленной в стране политики национального примирения. Конечно, рыцарь расстроился. Выходит, мы прибыли сюда к шапочному разбору и уже не будет ничего экстраординарного, кроме загоревшегося в полете керосинового обогревателя да сломанной о континент передней стойки шасси, - и то все это случилось не с моей машиной. Так и буду развозить почту из Гундей, забрасывать на заставы продукты, сопровождать грузовые Ми-6 в высокогорный Чагчаран, возить афганских аксакалов и аксакалок с их козами и овцами, отмывая потом грузовую кабину от блевотины и навоза...

"Так думал молодой борттехник, летя в пыли на почтовых", - бормотал я, занимаясь чисткой пулемета от пыли, а не от порохового нагара.

Но грустил я недолго. Однажды ранним февральским утром, когда небо на востоке только начало розоветь, а силуэты гор еще были темны, пара вертолетов поднялась с аэродрома древнего Сабзавара и, выйдя из охраняемой зоны, взяла курс на древний Кандагар. В кабине ведущего борта за носовым пулеметом сидел возбужденный, как перед первым свиданием, борттехник. Он уже знал, что примирение не задалось, и там, куда они летели, началась настоящая войсковая операция по разгрому перевалочной базы духов. Перед поворотом на Кандагар, срезая угол, прыгнули через похожий на зуб мамонта хребет и прошли над отрядом спецназа. Территория его была пуста - ни вертолетов на площадке, ни боевых машин в парке. Как я понял, генерал Ахромеев прилетал сюда не просто так - он забрал отряд на войну. Мне показалось это странным. Мало того что генерал оголил фланг - отряд контролировал северо-запад до самой иранской границы - он и саму точку оставил без защиты: тут недалеко горный массив Луркох, где не так давно в очередной раз громили духовскую базу, раз за разом воскресавшую из пепла, как птица Симург. "Значит, - продолжал я шахматный расчет позиции, - должна быть засада где-то рядом". Так всегда делали в фильмах про басмачей: часть уходила из гарнизона якобы на поимку банды и, сделав крюк, возвращалась, и банда, соблазненная легкой победой над опустевшим гарнизоном, попадала в огненный мешок...

Пока я считал ходы за гроссмейстера, мы просвистели мимо сторожевой заставы возле Галамеха. На танке сидели два бойца и махали нам руками. Я тоже приветственно поднял руку. Но ее тут же опустила властная длань сзади. Я совсем забыл, что наша пара везла в штаб кандагарской мотострелковой бригады командира сабзаварской мотострелковой дивизии и несколько полковников, прибывших, судя по мучнистой белизне лиц, даже не из Ташкента, а из Москвы.

- Не машите руками, товарищ борттехник, - сказал сидящий за моей спиной на откидном сиденье комдив. - Лучше возьмитесь ими за пулемет и шмальните во-он по тому столбику из камней, - он вытянул над моим плечом руку с целеуказующим перстом. - Вперед двести, вправо пять!

Я кинул свой взгляд по направлению командного пальца, уже делая поправку на встречную скорость цели (от двухсот осталось сто), уже доворачивая ствол, увидел и нажал на гашетку электроспуска, и строчка пыльных фонтанчиков полетела навстречу каменной пирамидке на обочине и ... прошла мимо на расстоянии в длину ладони. Я не успел вернуть ствол, чтобы поддеть цель очередью со второго раза, - мелькнув справа, она пропала. Штурман, высунувшись в открытый блистер, проводил ее взглядом, втянул голову в кабину и посмотрел на меня сочувственно, как бы говоря: ничего не попишешь, брат, сейчас комдив тебе вставит...

Я ответил ему едва заметным пожатием плеч и скорчил гримасу, означавшую готовность к неизбежному. Вообще-то без ложной скромности работа с курсовым пулеметом мне удавалась, я даже не пользовался зенитным прицелом, всегда ориентировался на подводку трассы либо по трассерам, либо по фонтанчикам, но тут времени на прикидки и подводки не оставалось, все началось и закончилось мгновенно. И комдив, привстав сзади, успел увидеть результат.

- Молодец! - крикнул он мне в шлемофонное ухо. - Почти попал! Духи такими знаками предупреждают друг друга о проходе колонны. Но наши "наливники" уже в Кандагаре, уже слились и назад идут. Опоздали бородатые...

И, действительно, скоро мы увидели колонну порожних "наливников". Она еще только выползала из отстойника после ночевки возле кишлака Диларам. Перед кишлаком, у моста через речку, стояла наша застава. Два дня назад, оставив Ахромеева на фарахрудской "точке", мы привезли сюда начальника разведки мотострелкового полка. Здесь, в каменных домиках автокемпинга, построенного все теми же болгарами, что возвели мотель возле Фарахруда, квартировали разведчики. Над кемпингом возвышалась водонапорная башня, в которой не было воды, зато на верхушке угнездился наблюдательный пост с парой мощных прожекторов и пулеметом Дягтерева-Шпагина крупнокалиберным. Сухая Башня - так ее называли в эфире, используя в качестве псевдонима заставы у кишлака Диларам, - стояла как маяк на берегу пустыни, предупреждая плывущие по пескам караваны, что сюда им лучше не причаливать. Хотя я не знал, светят ли прожекторы ночью, или включаются в экстренной ситуации для внезапного ослепления решившихся на штурм. Разведчики напоили нас отваром верблюжьей колючки, и один из них, веселый взводный с русыми вихрами и железной фиксой на левом верхнем резце, поведал, что название Диларам с персидского переводится как "успокоение сердца".

- Здесь всегда был караванный отстойник, - сказал он, показывая через дорогу, - а вон там с древности караванщики и верблюды успокаивали свои сердца после опасных переходов, и та горушка вся сложена из окаменевшего человеческого и верблюжьего навоза. Так и называется - Дерьмо-гора...

- Кончай, Василий, свои байки травить, - укоризненно сказал начальник разведки. - Иди лучше проверь еще раз готовность группы к выходу на задачу.

- Есть, товарищ капитан! - весело козырнул взводный. - Как сказал поэт: "На задачу еду плача, возвращаюсь хохоча!"

Закинув на плечо автомат, он пошел к стоящей неподалеку БМП с рисунком пантеры на броне.

- Не сглазь, балабол! - крикнул ему в спину капитан.

Не останавливаясь, лейтенант трижды поплевал на нас через левое плечо.

- Дуракам везет, - сказал капитан. - И слава богу...

Сейчас мы прошли над цепочкой цистерн с головным танком и замыкающим КамАЗом с зенитной установкой в кузове, бойцы махали нам, я, помня о комдиве за спиной, отвечал им сдержанной ладонью. Пролетели мимо башни на уровне ее прожекторов - боец у пулемета тоже махал - и я заметил, что площадка перед кемпингом пуста - все боевые машины, стоявшие здесь два дня назад, теперь исчезли. Значит, разведка ушла на работу.

К моему разочарованию, комдива мы до Кандагара не довезли. Он пожелал свернуть к Лашкаргаху, где стояла бригада спецназа. Дракон был совсем рядом, но чужая прихоть поворотила коня рыцаря за мгновение до встречи. На аэродроме, сдав комдива с полковниками комбригу-спецназовцу, решили, что как раз успеем домой к обеду. Можно было найти попутный бронетранспортер или машину советников и скатать на главную улицу городка, прошвырнуться по дуканам, но у нас нечего было предложить дуканщикам - в полет с начальством на борту мы не брали на продажу никакого товара: ни конфет, ни сигарет, ни соков - а тратить деньги без восполнения не хотелось. К тому же, если сейчас задержимся, то придется здесь обедать, а потом лететь домой навстречу солнцу, то есть почти вслепую, да и кабину, несмотря на февраль, солнышко прогреет до температуры запекания молодого барашка. Не стали даже дозаправляться, чтобы не тратить время на поиск топливозаправщика: керосина хватало как раз на полет домой с двадцатиминутным запасом.

- Раньше выйдем, раньше сядем, - сказал командир. - Давай к запуску...

Взлетели, пошли над дорогой. Солнце светило в правый глаз, но через несколько минут пара довернула к Гиришку, и Солнце уплыло нам за спины. Движки пели песню силы, машины шли ровно, вскоре после Гиришка миновали Диларам, а еще через несколько минут дорога начала взбираться на перевал. Здесь она довольно круто поворачивала вправо, петляла в неровностях отрога и на спуске возвращалась на прежний азимут. Между подъемом и спуском колонны теряли много времени - наверное, не меньше часа. Вертолеты же, идя напрямик, сшивали дорогу до и после перевала за минуты. Здесь бетон был густо уляпан черными пятнами: некоторые вытягивались в длинные языки, свешивающиеся в ущелья и распадки - следы огненных рек, текших из взорванных бензовозов.

Я был занят осмотром исключительно ближней сферы, поводя стволом пулемета, давал ему обнюхивать подозрительные складки местности в радиусе полутора километров - его убойной дистанции. На горизонт мне смотреть было некогда, но мозг мой фильтровал не только зрительную информацию. В это время пустыня в тени гор еще пахнет влажным камнем, а ее уже нагретая солнцем часть источает запах глиняно-песчаной обмазки горячей печи, к тому же соли здесь сколько угодно, она проступает на сухих желтых почвах белыми разводами, как на солдатском хэбэ, а значит, февральское утро на берегу Пустыни Смерти пахнет как июньское утро на черноморском побережье Кавказа. Конечно, если закрыть глаза. Но вот этого делать здесь не рекомендуется.

Над перевалом в букет афганского позднего утра вдруг начала подмешиваться серая горечь, будто на пляже зажгли автомобильную покрышку.

- Чем пахнет? - спросил правак, оторвавшись от карты. - Горим, не горим?

- Если кто и горит, то не мы, - сказал командир, показывая подбородком вперед. - Вон там, где-то в районе фарахрудской "точки", что-то дымит... А может, ближе, там дорога петляет, за скалами не видать. Подпрыгнем, посмотрим, заодно эфир послушаем...

Вертолет только начал подниматься, и сразу вдалеке, за поворотом, стали видны черные столбики дымов, верхушки которых трепал ветер, размазывая по небу серую грязь.

- Колонна горит, командир, - сказал правак, глядя в бинокль.

- Утро перестает быть томным, - пробормотал командир и нажал тангенту внешней связи: - "Пыль", я три-пятнадцать, как слышите?

Эфир молчал: наш аэродром закрывали горы. Мы поднялись выше, командир запросил снова.

- ...Да, слышу вас, триста пятнадцатый, - отозвалась "Пыль".

- Нахожусь азимут сто десять, удаление двести, прошли Сухую башню, наблюдаю впереди на дороге, ориентировочно километрах в пятнадцати по полету, горит "ниточка". Через пять минут буду в районе работы, прием...

- Вас понял, триста пятнадцать, сейчас запрошу дивизию, у нас пока никаких данных. Подлетишь, осмотрись, сориентируй нас по обстановке. Сразу в драку не лезь...

- Понял вас, - буркнул командир и, посмотрев на нас с праваком, уже по внутренней связи сказал: - Что, воины, опять бронежилеты не взяли? Впрочем, я тоже... Давайте хоть "горшки" наденем, - и когда все трое были в тяжелых защитных шлемах, он сказал: "Поехали!" - и отдал ручку циклического шага. Мы нырнули к дороге.

Я выписывал стволом пулемета вензеля, казалось, что так я готов среагировать на опасность с любой стороны, страха не было, я чувствовал себя как вратарь в тот момент, когда форвард разбегается, чтобы пробить одиннадцатиметровый. Вратарю казалось, он знает, куда полетит мяч.

Форвардом сейчас была неизвестность, поджидавшая нас в районе горящей колонны.

На подлете к заставе у Каравангаха я увидел, как на бетонку рывками на поворотах выруливают две боевые машины пехоты, облепленные бойцами в касках, бронежилетах, с автоматами. Мы прошли низко над ними, и бойцы подняли стволы, то ли приветствуя нас, то ли показывая нам туда, где в небо упирались черные колонны дымов.

- "Воздух", я "Броня", - вдруг ожил эфир. - Сразу за поворотом прямой участок, там бородатые рвут "нитку". Духи - слева по ходу, наши - в сухом русле справа. Связи на дорожной частоте нет. Мы идем туда двумя "коробочками".

- Понял вас, "Броня", мы тоже идем туда, но двумя "пчелками", - чуть улыбнулся командир и, уже обращаясь к ведомому: - Двести пятый, займи две со стороны солнца, не теряй связь с "Пылью", а мы залезем туда, посмотрим, что и как...

Мы упали еще ниже и шли в двух метрах от бетона - в наушниках пищал выставленный на пятерку радиовысотомер. Навстречу летели две скалы, за которыми дорога довольно резко поворачивала, - я понял, что командир хочет сделать духам сюрприз, появившись без стука. Мои ладони, державшие резиновые ручки пулемета, взмокли так, будто я силой сжатия выдавил из твердой резины воду.

- "Воздух", опять "Броня" беспокоит, - быстро сказал в наушниках уже знакомый голос, - осторожно, бородатые могут сразу за поворотом засаду устроить, может, вам не напролом, а побоку облететь?

- Какая вежливая и умная здесь пехота, - ехидно сказал командир по внутренней связи и взглянул на нас с правым: - А вы оба смотрите у меня в оба!

И он свалил ручку вправо. Войдя в вираж правым креном и едва не чиркнув лопастями о бетон, мы влетели в ворота.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

есть продолжение

Историю рассказал  тов. Игорь Фролов

http://www.bigler.ru/current.php

Не МОЁ ! оценок не ставить!