Лев Николаевич Толстой, по обыкновению, проснулся задолго до рассвета.

- Вот же проклятая армейская привычка, - ворчал он, ворочаясь с боку на бок и пытаясь уснуть. Увы, сон никак не хотел возвращаться и граф, тяжело вздыхая, слез с постели. Распахнув шторы, открыл окно, впуская тяжёлую предутреннюю прохладу. Шлёпая босыми ступнями, подошёл к зеркалу. Чуть присев, выдвинул ногой из-под кровати ночной горшок. Задрав подол ночной рубахи и, позёвывая, принялся мочиться, неотрывно глядя на своё отражение. Справив нужду, приступил к гимнастическим упражнениям. Делал наклоны, касаясь пола кончиками пальцев. Резко выбрасывал вверх то правую, то левую руку. Поскрипывая зубами от напряжения, принимал позы «ласточки» и «зимородка».

Спустя четверть часа, надев халат и окончательно проснувшись, бодро сбежал в столовую, где сонная кухарка подала горшочек с простоквашей и испечённое накануне овсяное печенье.

- Мёд добавила? – взяв ложку, спросил он. – Илья Ильич Мечников настоятельно рекомендовал.

- Знамо дело, положила, - проворчала старуха кухарка, помнившая ещё те времена, когда молодой граф начинал утро с бутылки вина.

- Для сердца полезно, - похлопал себя по левой стороне груди Лев Николаевич. – Как и для прочих органов.

- Вот и отведай на здоровье, - позёвывая, ответила кухарка. – Ты, батюшка, глядишь, всех нас переживёшь.

- Истинная жизнь человека, - откинулся на стуле граф, - начинается только тогда, когда начинается отрицание…

- Чаю принести или опять пустую воду пить станешь? - прервала его старуха.

- Чаю, - недовольный, что не дали закончить, поджал губы Лев Николаевич.

- Дорогого? Того, что по два с полтиной за фунт?

- Дорогого.

Тем временем, первые лучи солнца уже пробились сквозь листву вековых лип, разгоняя предрассветный сумрак.

Выпив два стакана, граф поднялся к себе одеваться.

Выйдя во двор, первым делом отправился на конюшню.

***

Конюх Егор, сухой мужичок с клочковатой рыжей бородой, привык издалека подмечать, во что обут барин. Если в сапоги, значит, отправится на прогулку верхом.

- Ежели бы он, как прочие, ездил, - жаловался давеча Егор прачке, – так нет! Зависит, что за книжку ноне сочиняет. Бывает, кавалерийское седло потребует. Бывает, казачье. Помню, случалось и мадьярское. В том году неделю в бабском катался. Чуть не расшибся с непривычки. Для фантазии, говорит, надобно. Что б натуру почуять.

- Чем он её чует-то? – прыскала прачка. – Срамота.

- Я же, - продолжал конюх, - обязан поутру сёдла угреть. Дабы сиделось ему уютно, да покойно. Потому кирпичи на огне держу, затем рогожкой оборачиваю и к каждому седлу прикладываю.

Прачка заходилась хохотом…

Сегодня Лев Николаевич был обут в лапти и Егор, облегчённо вздохнув, прикрыл ворота конюшни.

- Пешком? – на всякий случай спросил, кланяясь.

- Пройдусь, - кивнул граф. – Больно утро хорошо.

Зайдя в стойло, охлопал застоявшегося жеребца. Прижался щекой к конскому боку, пахнущему опилками и сыромятной кожей.

- Завтра поедем, - прошептал в тревожно подрагивающее ухо. – Завтра.

Далее следовало бы навестить коровник, но очень уж не хотелось встречаться со скотницей. Та, высоченная, ещё не старая баба со следами былой красоты на лице, невероятно раздражала Льва Николаевича. Сама, пышущая здоровьем, она с пристрастием выискивала у каждого признаки всевозможных болезней и тотчас давала советы по излечению.

- И-и-и-и, отец родной, - щурилась при встрече с графом, - никак правую ножку начал приволакивать.

- Пустое, - отмахивался Лев Николаевич.

- Не скажи-и-и, - тянула скотница. – Годы немалые, хворь по телу поползёт и вмиг одолеет. Глазом моргнуть не успеешь, как на погосте окажешься. Ты вот что сделай. В полнолуние на берегу пруда нарви ерепень-травы, в печке запарь и, с молитовкой по утрам пей.

Граф рассеяно благодарил.

- Велела мне, от болей в пояснице, - как-то раз, смеясь, поделилась Софья Андреевна, - сходить на похороны и о гроб с покойником ягодицами потереться. Только представь!..

Лев Николаевич быстрым шагом, переходя на бег, миновал коровник и оказался на псарне. Затворив за собой дверь, привалился к стене, переводя дыхание.

Несмотря на то, что с охотой раз и навсегда было покончено, расстаться со сворой, он оказался не в силах.

- На фамильном гербе Толстых «две борзые в стороны смотрящие», - отшучивался граф. - Пусть остаются.

А после того, как некий тифлисский князь, не торгуясь, выложил за щенка пять тысяч рублей, Софья Андреевна удвоила жалование псарю и распорядилась покрыть крышу собачни железом.

- Здравствуй, Никифор, - улыбнулся Лев Николаевич работнику, загораживаясь локтями от немедленно налетевших на него борзых, норовящих лизнуть в лицо.

- Здрав будь, барин, - степенно ответил тот.

Толстой невольно залюбовался им. Никифор, тридцатилетний рыжий мужик, понимая, какое сокровище ему выпала честь беречь и хранить, за годы службы неузнаваемо преобразился. Стриг волосы и бороду на английский манер. Носил рубаху, скроенную наподобие графской, но дорогого сукна. Сменил порты на кавалерийские лосины, а разбитые чуни на юфтевые сапоги. Выпросил у дочерей графа старые очки в бронзовой оправе, которые надевал при поездках в город.

Лев Николаевич, окружённый, радостно повизгивающими собаками прошёлся по псарне. С удовольствием отметил свеженасыпанный речной песок на полу, новую солому лежанок и чистоту родильни. Заглянул в чулан, где рядом со счастливой матерью барахтались месячные щенки. Подхватив ближнего под горячее розовое пузо, покачал на ладони, взвешивая.

- Давеча из деревни обещались сома принести, - заговорил Никифор. – Побалую собачек ушицей.

- Хорошо у тебя, - сказал граф, возвращая щенка на место. – Уходить не хочется.

Никифор понимающе склонил голову.

Покинув псарню, Лев Николаевич собрался было заглянуть в теплицы, но вспомнил, что садовник Арсений вот уже неделю, как является не раньше полудня. Сойдясь недавно с солдаткой, он теперь уходил ночевать в деревню.

Несколько лет назад, будучи отчисленным из университета за вольнодумство, Арсений, не задумываясь, присоединился к социал-революционерам. Полученные познания в химии позволили ему с необычайной изобретательностью создавать «адские машины» для терактов. Когда же ячейку «бомбистов» разгромили жандармы, успел улизнуть и скрылся в лесах. Там его обессиленного, в изодранной одежде и подобрал Лев Николаевич. Дав обещание порвать с прошлым, беглец был взят садовником и поселился в пустующем флигеле. Преисполненный благодарности, он с усердием взялся за работу, поставляя к графскому столу овощи такого размера, что те пугали, много чего повидавшую на своём веку, старую кухарку.

После написания Львом Николаевичем "Соединения и перевода четырёх Евангелий" посыпались угрозы, и Арсений вызвался самолично досматривать посылки, приходящие на имя графа.

- Люди нынче озлоблены, - пояснил он. - Нет к ним доверия.

Вынеся очередную коробку во двор, Арсений прикладывал ухо к стенкам, стараясь услышать тиканье часового механизма. Обнюхивал, легонько встряхивал и только после этого осторожно приступал к вскрытию послания.

- Не дай тебе бог со мной шутки шутить, - приговаривал, обращаясь к невидимому отправителю, орудуя узким длинным лезвием. – Такой retour (ответ) пошлю, что косточек не найдут.

Софья Андреевна пугалась и спешила скрыться в библиотеке…

Толстой, всё же дошёл до теплицы. Прижавшись к запотевшему стеклу, заглянул внутрь, с удовольствием разглядывая ряды тёмно-зелёных кустов томатов; багровые стручки перца, на клонящихся ветках; тяжело лежащие на земле патиссоны; рыхлые кочаны савойской капусты.

Солнце, тем временем уже встало, сменив ультрамарин неба на пронзительную, наполняющую сердце радостью, синеву. Высоко, еле различимые в выси, залились трелями жаворонки. За берёзовой рощей запели косари.

Лев Николаевич, расстегнув ворот блузы, раскинул руки и замер, с наслаждением вдыхая запах волглой травы, дёгтя и навоза.

- За работу, - сказал сам себе, направляясь к дому. – До обеда буду писать, потом прогуляюсь.

Легко поднялся по ступеням крыльца. Постоял, прислушиваясь к сонной тишине и, набрав полную грудь воздуха взревел:

- Наш Ванюша ходит,

- Коника имает!

Дом ожил. Заскрипели половицы. На втором этаже что-то, со звоном упав, разбилось. Застонала в спальне, разбуженная Софья Андреевна. Выглянула из чулана перепуганная горничная.

- Ох, лё-ли, да, ох, люли,

- Коника имает!

Граф подмигнул ей и притопнул лаптями.

Новый день в Ясной Поляне начался.

Ранней весной белое безмолвие тундры начинает наполняться звуками. С шорохом сползают в первые лужицы тающие корки наста. Шумно, уже не опасаясь обжечься ледяным воздухом, полной грудью вдыхают олени. Суровые ездовые псы, постанывая от удовольствия, греют на солнце поджарые животы. Со скрипом, готовясь к линьке, чешется сова.

Прислушайся, и различишь далёкий рёв мотора. Это Доктор, спешащий успеть до весенней распутицы, объезжает на оранжевом вездеходе разбросанные по тундре стойбища.

***

Стоило Доктору появиться, как Дядя, оттеснив Старика Назара, принялся жаловаться на бессонницу.

- Которую неделю не сплю, - отводя глаза, вздыхал он. – Извёлся вконец. И оленье молоко с мятой на ночь пил, и овец считал, и масло горечавки в голову втирал. Всё без толку.

- Выпишу рецепт, - кивнул Доктор, доставая бланк. – Смешай перед сном сто грамм этилового спирта с таким же количеством воды. Прими орально и ложись спать.

- Пробовал. Не помогает.

- Газета «Полярный круг» рекомендует тёплые ванны с морской солью, - встрял Старик Назар, но Дядя так глянул на него, что тот испуганно отступил.

- Тревожусь без причины, - признался Дядя. – Переживаю, как бы олешки не разбежались, чум не сгорел, собаки не заболели. Случается, даже боюсь, что Старик Назар помрёт.

Назар, стоящий поодаль и прислушивающийся к разговору, негодующе плюнул себе под ноги.

- Таблеток бы каких или порошков.

- Ладно, - согласился Доктор, раскрывая чемоданчик с красным крестом. – Имеется у меня одно средство. Японское! Для себя берёг.

И вручил Дяде, изукрашенную иероглифами, упаковку пилюль.

- Выпьешь две штуки на ночь и сутки проспишь.

***

- Выспался? – поинтересовалась за завтраком Мама у Дяди. – Старик Назар говорит, что тебя бессонница мучает.

- Дед, как всегда сочиняет.

- Я сочиняю? – изумился Назар. – А кто вчера у Доктора снотворные таблетки выпросил?

- Это для одного дела, - загадочно ответил Дядя.

И, после долгих уговоров, рассказал, что собирается наловить весенних песцов и песцих. А затем дождаться появления потомства, которое обучит ходить в упряжке.

- Песцих? – вскинула брови Мама. – Это кто ж такие?

- Песциха жена песца, - неуверенно пояснил Дядя.

- Как ни назови, затея дурацкая, - сказал Отец. – Никакой песец с ездовой лайкой не сравнится. В такой упряжке разве что детей возить.

- И я о том же подумал, – обрадовался Дядя. – На днях узнал, что Шестипалый Сэвтя наловчился по выходным в Салехард ездить и там городских детишек на санях катать. Жена билеты продаёт, а он упряжкой правит. Казалось бы, пустяк, но малышня от олешек в восторге и родители довольны. А нарты, запряжённые песцами, позанятнее будут. Какой ребёнок не захочет на серебристых зверьках прокатиться? Лентами украшу, колокольчики на шеи нацеплю. Народ валом повалит, деньги рекой потекут.

- Ой, да какие там деньги? – засмеялась Мама.

- Какие? – вкрадчиво переспросил Дядя. – А такие, что Шестипалый на выручку в чуме ремонт сделал и жене золотой зуб вставил.

Мама перестала смеяться.

- А снотворное-то зачем? - подал голос Старик Назар. – Думы о барышах спать не дают?

- Не догадываешься? – Дядя развёл руками, словно говоря, «всё-то приходится объяснять». – Ружьём живого песца не добудешь, а капканом только искалечишь. Тут придётся хитростью брать. Разотру таблетки, посыплю приманку и вечером раскидаю. Поутру же, знай, не ленись, спящих песцов в корзину собирай.

Мама ушла на кухню, а вернувшись, шлёпнула на стол перед Дядей рыбью тушку.

- Для приманки, - сказала она. И добавила, - мы все в деле.

Строго посмотрела на Отца с Вылкой.

- Завтра построите загон для песцов.

***

За час до рассвета Дядя разбудил Маленького Вылку.

- Пора собирать урожай, - прошептал он.

- Вдвоём пойдём? – спросил Вылка. – Отец с Мамой тоже захотят посмотреть.

- В следующий раз обязательно возьмём, - уклончиво ответил Дядя. – На первый раз нас двоих хватит. Да и ловушка пока всего одна. Пробная.

Вылка поспешно оделся. Взял стоящую в сенях корзину для сбора собачьей шерсти.

На цыпочках вышли из чума и на пороге нос к носу столкнулись со Стариком Назаром.

- Пимы себе стачал, - выставил вперёд ногу Назар. – Вот разнашиваю.

Маленький Вылка с уважением посмотрел на новые пимы, расшитые крашеным глазом муксуна.

- Пройдусь с вами, погляжу, не натирают ли где, - продолжал Старик Назар.

Дядя помрачнел, но возражать не стал.

Часть пути прошли в молчании. Тундра ещё не проснулась, и в предрассветной тишине было слышно, как поскрипывают новые пимы Старика Назара.

- Я что предложить хотел, - заговорил Назар. – Если детишек на песцах по кругу катать, то могу в центре встать и в бубен бить. Костёр ещё неплохо развести. Для антуражу.

- Посмотрим, - буркнул Дядя.

- Бабушка чаем угощать будет, - не унимался Назар.

- Будет, будет, - раздражённо ответил Дядя.

Он остановился, всматриваясь во что-то видимое ему одному.

- Похоже попался, - выдохнул он, ускоряя шаг.

Маленький Вылка со Стариком Назаром, не сговариваясь, бросились за ним.

Дядя, добежав до ловушки, остановился.

- Сволочь, - простонал он.

Рядом с обглоданной до костей рыбиной лежал на спине худой облезлый заяц. Задние ноги жертвы вытянулись в струнку, а передние были покойно сложены на груди.

- Переборщил я с дозой, - расстроился Дядя.

- Хорошая смерть, - заметил подошедший Назар. – Умер сытым и во сне. Всем бы нам так.

- Не знал, что зайцы едят рыбу, - удивлённо сказал Вылка.

- Весной, как оголодают, всё подряд жрут. Птиц, мышей, а собьются в стаю, так и на человека напасть могут. Помню, однажды, - пустился в воспоминания Старик Назар, – весна долго не наступала. Зайцы так оголодали, что почтальоншу, тётку Едэйне, в тундре подстерегли и съесть хотели. Хорошо, та догадалась им сумку с письмами бросить. И пока ушастые открытки с газетами рвали, бегом до стойбища добралась.

Маленький Вылка присел на корточки перед зайцем. Тот лежал неподвижно. Из-под верхней, раздвоенной губы высовывались два жёлтых зуба. Иней поблёскивал на длинных усах.

Вылка приложил ладонь к впалому животу покойного.

- Тёплый, - удивлённо сказал он.

Старик Назар, достав из-за пазухи карманное зеркальце, поднёс к морде зайца. Зеркальце немедленно запотело.

- Спит, сукин сын! – воскликнул Назар. – Стрескал рыбу и спит!

Дядя, встав на колени, приложил ухо к груди зайца.

- Сердце бьётся, - облегчённо сказал он. – Сработала таблеточка, как надо.

- Будем считать, что начало положено, - ободряюще хлопнул его по спине Старик Назар. – Однако пора домой возвращаться. Похоже, я ноги новыми пимами натёр.

- А зайца куда? – спросил Вылка.

- Тут оставим. Зачем он нам? Одни жилы с костями, да и шкура никудышная.

- Нельзя его беззащитного на погибель оставлять, - нахмурился Дядя.

- Закон тундры, - вежливо напомнил Назару Маленький Вылка.

- Да он же зверь, а не человек!

- Зато мы люди, - отрезал Дядя.

Он бережно поднял зайца с земли. Тот сонно забормотал, заворочался. Затем прижался к дядиной груди и затих.

Старик Назар махнул рукой, мол, поступайте, как знаете, и захромал к стойбищу.

Следом с пустой корзиной, двинулся Вылка.

Последним шёл Дядя с зайцем на руках.

Казалось, что заяц улыбается во сне.

Грохот колёс прекратился, и громада парохода приближалась к дебаркадеру в полной тишине. Через минуту-другую судно тяжело ударило в кранцы пристани. Матросы на берегу, поймав брошенные швартовы, взялись укладывать их на чугунные кнехты, недовольно поглядывая на пассажиров, столпившихся у фальшборта.

В воздухе повисло то нетерпение, что возникает по окончании пусть даже короткого путешествия. Необъяснимое желание, появляющееся у путника покинуть экипаж, не дождавшись пока лошади остановятся. Или спрыгнуть на платформу из замедляющего ход паровоза.

Двоих приятелей, сидящих в ресторане на верхней палубе и заканчивающих завтрак, казалось, совсем не затронула суматоха прибытия. Первый, что постарше, не спеша пил кофе, читая оставленный кем-то из пассажиров «Нижегородский листок» недельной давности. Второй курил папиросу и, похоже, был сосредоточен на подсчёте ступеней лестницы, круто ведущей от причала в пока ещё невидимый на высоком берегу город.

Наконец, на нижней палубе лязгнула дверка фальшборта. Матросы грохнули на дебаркадер трап, и пассажиры устремились на пристань.

Первым, под присмотром учителя, с визгом и хохотом высыпал десяток гимназистов. Все как один с ботанизирками через плечо и сачками для ловли бабочек в руках. Педагог, сухощавый юноша в очках, нарочито строгим голосом призвал подопечных к порядку и, угомонив, повёл вдоль воды.

Следом за экскурсантами судно покинула группа молодых людей, возвращающихся с нижегородской ярмарки, где оные побывали в поисках удовольствий. И, судя по весёлым голосам и смеху, нашедшие их в полной мере.

За молодёжью по трапу сошла семья: мать с дочерью в строгих лиловых платьях в сопровождении тучного главы семейства, несущего в корзине для пикников рыжего кота.

Далее повалил народ попроще. Несколько лавочников в суконных картузах и лаковых сияющих сапогах. Торговки с вёдрами и лукошками полными ягод. Мастеровые, богомольцы, сезонные работные мужики.

- Пора и нам, - сказал старший, отложив газету.

Его приятель, щелчком отправил недокуренную папиросу за борт, легко поднялся и они спустились на нижнюю палубу.

- Подскажи, любезный, - спросил старший у стоящего на трапе матроса, - что за народ здесь живёт?

- Народ обыкновенный, - подумав, ответил тот, – такой, что в постный день мимо колбасной лавки не пройдёт.

- Исчерпывающе, - довольно заключил пассажир, вручая матросу пятак.

Приятели ступили на лестницу, поднимающуюся в город. Дойдя середины, остановились перевести дух.

- Оркестр играет? – покрутил головой младший. – Или у меня в голове шумит?

- Похоронный марш г-на Шопена, - прислушался товарищ.

Миновав оставшиеся ступени, они оказались на городской улице, тянувшейся вдоль обрыва. Здесь же сгрудились поднявшиеся прежде пассажиры, в молчании созерцавшие приближающуюся похоронную процессию.

Траурное шествие возглавлял огромного роста мажор во фраке и с обвитым чёрным крепом жезлом в руке. Следом катилась повозка, заваленная еловыми лапами, которые два факельщика, облачённые в белоснежные ливреи и цилиндры, бросали на дорогу. Склонив головы, двигались певчие со священником и духовой оркестр. Чуть покачиваясь на ухабах, плыл, запряжённый шестёркой лошадей, катафалк, за которым шла вереница скорбящих.

Ветерок с реки колыхал шёлковые кисти балдахина, играл со страусовыми перьями конских плюмажей. Горело солнце на медных трубах музыкантов. Матово светились серебряные галуны факельщиков.

- Похоже большого человека хоронят, - громко, ни к кому не обращаясь, сказал старший из приятелей.

- Знамо дело, - тотчас откликнулся стоящий рядом лавочник. – Господина Осетрова.

И, помолчав для значимости, с придыханием, пояснил, - Миллионщика.

- Горе для семьи, - вздохнул старший. – Для жены, для детей.

- Не дал господь страдальцу наследников, - закрестилась дородная тётка, ставя на землю ведёрко с крыжовником.

- Беда, - расстроился наш герой, также осеняя себя знамением и искоса поглядывая на товарища, окружённого молодыми гуляками. Те, расположившись особняком, посмеиваясь и, временами переходя на шёпот, оживлённо что-то рассказывали новому знакомцу.

Мажор подал знак оркестру и над берегом поплыли горестные звуки траурного марша. Зрители, поснимав шляпы с картузами, склонили головы.

- Наипервейшие музыканты в городе, - шепнул лавочник. – По вечерам публику в ресторане «Палас» веселят. Как, бывало, грянут «Сердце цыганское», так ноги сами в пляс пустятся.

- Не поскупилась вдова.

- Пустое, - приосанился лавочник, гордясь усопшим земляком. - Капитал ей остался такой, что за десять жизней не истратить.

Гуляки, стоящие поодаль, громко засмеялись, и собравшиеся гневно зашикали на них. Молодёжь, делано виновато потупилась и примолкла.

Тем временем, процессия, оставляя после себя разбросанные на дороге еловые ветви, стала удаляться и вскоре скрылась за поворотом. Пассажиры, крестясь и вполголоса переговариваясь, отправились по своим делам. Приятели остались на улице одни.

- Звался покойный Павлом Фомичом, - младший докладывал быстро, прикрыв глаза, словно ученик, только что выучивший урок и боящийся сбиться. – Лет десять назад принял от папаши торговое дело, да так преуспел, что народ только диву дался. Кирпичный заводик поставил, лесопилкой обзавёлся. Армейские подряды поимел. А как время подошло – женился. Да не на ком попало, а на девице благородных кровей. Та хоть приданого не принесла, зато помогла к полезным людям приблизиться. Одна беда, супруга бесплодной оказалась. Уж её и к столичным докторам возили, и за границу на воды отправляли, да только без толку. Осерчал Павел Фомич на жену и в доме, как в монастыре, запер. Сам же кралей обзавёлся.

- Здесь? В городе? – прищурился приятель.

- Нашёл подружку в Нижнем, - младший перешёл на таинственный шёпот. – Оперную певичку мадмуазель Зи-Зи. А дальше так повелось – законная жена одна-одинёшенька слёзы точит. Супруг же, первую неделю в конторе деньги считает, вторую – на Нижегородской ярмарке с мадмуазелью шампанское пьёт. Жемчугами аманту одаривает и на паровом катере по реке катает.

- Надеюсь, не в объятиях Зи-Зи помер?

- Без конфуза обошлось. Зашёл Павел Фомич в табачную лавку сигару купить, там его и прихватило. Схватился за сердце, захрипел и вмиг богу душу отдал.

- Стало быть, вдова замужество в чёрном теле провела?

- Настрадалась. Певичка-полюбовница в золоте и шелках на сцене отплясывает, серебряными браслетами звенит, а благоверная в старом платье сама себе чулки штопает. Из украшений только колечко обручальное, да серёжки копеечные.

Голос рассказчика задрожал, в глазах блеснули слёзы.

- Прекращай, - рассмеялся приятель. – Хотя, клянусь, на подмостках равного тебе не сыскать.

- Так как поступим? – расцвёл от похвалы младший. – Наведаемся к вдовушке?

- Всенепременно.

***

Софья Викторовна, стоя перед календарём в кабинете супруга, размышляла, прилично ли будет позвать портних сегодня или, всё же, дождаться сороковин.

- Пока снимут мерки и сошьют платья, - решила она, - траур, глядишь, и закончится. А более, уж извини любимый муженёк, в обносках ходить не намерена.

И Софья Викторовна показала кукиш фотографическому портрету Павла Фомича, обрамлённому чёрными лентами.

- Для начала закажу что-нибудь строгое. Одно тёмно-зелёное, а второе цвета индиго.

Сев в кресло, закинула руки за голову.

- Слышала, - громко сказала она, - что есть дамские журналы, по которым можно платья из столичных магазинов выписать.

Кузен Александр, приехавший на днях из Твери, дабы «помочь в принятии наследства», оторвался от вороха бумаг, разложенных на столе.

- Извини? – непонимающе склонил голову. – Что выписать?

Не далее, как сегодня утром он обнаружил в кабинете покойного ларец с долговыми расписками, по которым выходило, что Павлу Фомичу был должен не только весь город, но и добрая часть уезда. По желанию, сидящая перед ним кузина могла мановением руки пустить по миру половину округи.

- Оторвись от своих бумажек, - Софья Викторовна состроила уморительно-строгую гримаску. – Правда, что я могу платья из Санкт-Петербурга почтой заказать?

- Не только платья, но и ботинки, шляпки, духи.

- Дух-и-и-и, - мечтательно простонала вдова.

В дверь почтительно постучали и на пороге появился камердинер с серебряным подносом в руках.

- Господин Краузе, просит принять, - доложил он.

Прежний слуга, относящийся к хозяйке с плохо скрываемым пренебрежением, а порой нарочно не замечающий, был изгнан из дома сразу же после похорон.

Софья Викторовна взяла с подноса визитную карточку.

- Адольф Оттович Краузе, ювелирный дом «Краузе и сын», - прочитала вслух. – Нижний Новгород, угол Царской и Кулибинской улиц.

Кузен Александр недоумённо пожал плечами.

- Зови, - распорядилась Софья Викторовна.

Вошедший ювелир, одетый в строгий тёмный костюм, осанкой и выправкой напоминал скорее отставного офицера. Даже в запахе одеколона, немедленно наполнившего кабинет, было нечто мужественное. Повеяло горькими степными травами и дорогим медовым табаком. Сопровождал гостя молодой человек с саквояжем в руке.

Сделав несколько шагов и, как показалось вдове, чуть щёлкнув каблуками, г-н Краузе выразил глубочайшее соболезнование безвременной утратой. Посетовал на бренность и скоротечность жизни.

- Благодарю, - вздохнув, ответила Софья Викторовна. – Чем обязана?

Ювелир ещё раз высказав соболезнование, перешёл к делу. Оказалось, что Павел Фомич, желая порадовать супругу, велел г-ну Краузе изготовить бриллиантовое колье.

- Выбрал несколько изумительных южноафриканских камней, - сообщил он, - и распорядился приступать к работе. Поручение было исполнено в срок, но Павел Фомич, видимо занятый неотложными делами, так и не появился. Тогда я взял на себя смелость доставить колье лично. В сопровождении помощника, сел на пароход и сегодня утром прибыл в город.

Г-н Краузе прижал ладони к сердцу.

- Можете представить моё смятение и боль, когда сойдя на берег, узнал о трагической кончине этого прекрасного человека. Пребывая в полной растерянности, всё же отважился нанести вам визит.

- Постойте-ка, - недоверчиво наклонила голову вдова. – Муж заказал для меня бриллиантовое колье?

- Помилуйте, Софья Викторовна! - воскликнул ювелир. – На свете найдётся не так много столь любящих и щедрых супругов. Полюбопытствуйте и узнаете, что изрядная часть принадлежащих вам украшений имеют клеймо «Краузе и сын».

Он жестом подозвал пришедшего с ним молодого человека.

- Голубчик, - сказал ювелир, - огласи наши последние работы для Павла Фомича.

- Момент, - тот извлёк из кармана сюртука книжицу в кожаном переплёте. Перевернув несколько страниц, нашёл нужную. – Вот, извольте. Серебряная пудреница с перламутровой птичкой на крышке. Золотые серьги с каратными рубинами. Курительный дамский мундштук слоновой кости, отделанный серебром. Золотое кольцо с изумрудом и гравировкой латиницей «ZIZI»…

Лицо Софьи Викторовны приобрело багровый оттенок.

- Довольно, - прервала она, - действительно, всё это мужнины подарки.

- В таком случае осмелюсь представить последний заказ Павла Фомича.

Ювелир достал из саквояжа футляр из лакированного дерева, щёлкнул замочком, и у Софьи Викторовны перехватило дух.

- Соблаговолите подойти к зеркалу.

Просьба прозвучала мягко, но в то же время настойчиво, так что вдова, мгновение поколебавшись, подчинилась.

Ювелир сдвинул траурный занавес с поверхности и, встав за спиной, приложил колье к шее Софьи Викторовны.

- Дабы сохранить природный жёлтый цвет камня, было решено оправить бриллианты серебром, - заговорил было г-н Краузе, но вдова остановила его.

- Покупаю, - выдохнула Софья Викторовна.

Ювелир, одобрительно склонив голову, убрал колье в футляр и вручил вдове.

Кузен Александр, до сей поры пребывавший в тени, закашлялся.

- Софья, дорогая, поразмысли, насколько уместным будет выглядеть подобное приобретение в дни траура. Что скажут люди?

- Спешу уведомить, - чуть улыбнулся ювелир, - что колье ни в коем разе не может считаться купленным Софьей Викторовной нынче, ибо Павел Фомич уже оплатил его. При стоимости в двадцать тысяч…

- Бог мой! – ахнула вдова.

- … шестнадцать тысяч получено мною в качестве аванса. Осталось только доплатить оставшиеся четыре.

- Желательно было бы увидеть, - занервничал кузен, - некие документы. Может быть долговое обязательство.

- Моего слова, - посуровел лицом г-н Краузе, - Павлу Фомичу было вполне достаточно. Впрочем, если найдёте в бумагах покойного желаемую расписку, то я всегда к вашим услугам.

Помощник хотел было забрать колье у вдовы, но та, прижав футляр к груди, устремилась к несгораемому шкафу, стоявшему в углу кабинета.

- Умоляю, простите недоверчивость кузена Александра, - отсчитывая купюры, посетовала Софья Викторовна. – У него сейчас столько хлопот.

***

Покинув особняк, ювелир с помощником отправились прямиком на пристань.

- Родственник чуть всё не испортил, - доставая папиросу из серебряного портсигара, сказал молодой человек.

- Игнат, дорогой, запомни, - усмехнулся товарищ, - никакие силы не смогут вырвать из когтей законной супруги бриллианты предназначавшиеся любовнице. Поверь, ближайшие несколько дней Софья Викторовна будет парить в небесах. Спать ложиться, не снимая колье!

Он извлёк из жилетного кармана часы, щёлкнул крышкой.

- Как бы то ни было, стоит поторопиться.

И приятели поспешили к стоящему у дебаркадеру пароходу.

Рекрут

Жандарм

Купец

Гойя | Пикабу

Портсигар